Ничто так не утешает, как человеческая глупость

***

Интересно, кого все‑таки в этом мире больше: друзей Бродского или же учеников Лотмана? Помню, много лет тому назад, встретившись с энным по счету другом Бродского, я вдруг поймала себя на мысли, что уже, вероятно, никогда не смогу заставить себя открыть книгу этого поэта. И дело даже не в том, что его очередной друг оказался таким уж патологическим мудаком, хотя, скорее всего, он именно им и был, а просто иметь такое количество друзей – это как‑то даже неприлично, причем не только поэту, а даже самому жизнерадостному и общительному обывателю.

Что касается учеников Лотмана, то тут дело не только в их количестве, хотя и оно слегка зашкаливает. В конце концов, университетские аудитории вмещают в себя достаточно много мест. Однако все ученики Лотмана, которых я когда‑либо видела, были отмечены печатью какого‑то в высшей степени специфического и уникального идиотизма. Поневоле начинаешь думать, что именно эта черта была главной и в личности их учителя.

***

Сколько раз, когда что‑либо особенно близкое и дорогое мне входило в моду, у меня было ощущение, будто меня обокрали. И в самом деле, это не так легко пережить. Тем не менее модная вещь, действительно, больше не принадлежит отдельному человеку, а как бы переходит в общественное достояние. Поэтому по‑настоящему одеться – в прямом и переносном смысле – может только тот, кто одевается по моде. Все остальные слишком обнажены, так как не способны спрятать от посторонних глаз свои индивидуальные пристрастия, социальное положение и уровень доходов. И, между прочим, если кто‑то не в состоянии скрыть свой ум, это тоже выглядит крайне неприлично. Иногда, правда, все это смотрится довольно трогательно.

***

В новостях промелькнула информация, что по результатам какого‑то там очередного опроса американцы были названы самой невоспитанной нацией. В связи с чем я вспомнила, как мои знакомые, посетив далеко не самый дешевый ресторан в Нью‑Йорке, получили порцию мяса без ножей и по бутылке пива без стаканов. А после того, как они попросили стаканы и ножи, официант не мог скрыть своего совершенно искреннего изумления. Так вот, на мой взгляд, этот случай как раз ясно показывает, что в Америке уже давно существует своя самобытная культура, и возмущаться или иронизировать по ее поводу – это все равно, что недоумевать, почему на Востоке принято сидеть на полу и есть палочками. А в каком‑то смысле, и хуже. Гораздо хуже!

То же самое можно сказать и о литературе. Некоторые книги, которые многим людям, считающим себя чрезвычайно начитанными и утонченными, кажутся совсем грубыми и простыми, в действительности далеко не так просты.

***

В последнее время мне довольно много приходится работать. Работать и отказывать себе буквально во всем. Порой я сама себе начинаю напоминать какого‑то безумного фанатичного аскета. Проблема только в том, что я не вижу никаких перспектив для подобного рода существования, поскольку не рассчитываю угодить в рай, в который просто не верю. Хотя слово «верю» тут не очень подходит. Правильнее было бы сказать: я очень надеюсь, что никакого рая нет. Так как нисколько не сомневаюсь, что если бы загробный мир существовал, то он был бы устроен столь же просто, как и посюсторонний. А это значит, что кюре, отказавшийся отпевать Селина, обязательно должен получить поощрение от начальника, только на сей раз сидящего на небесах. Все, конечно, может быть. Однако будем надеяться, что никакого рая нет.

Прочитала тут, что энтузиастам, борющимся за объединение христианских церквей, до сих пор приходится сталкиваться с какими‑то неимоверными сложностями. Интересно, с какими проблемами им приходится иметь дело? Со стороны никаких препятствий, вроде, не наблюдается. Все церкви и религии давно смешались в однообразную серую массу, так что с этой точки зрения их окончательное слияние вполне можно назвать уже свершившимся фактом. Может быть, не удается утрясти какие‑то формальности?

А стержень для подобного объединения у религий был всегда. Главное – это полное отсутствие какой‑либо тайны и мистики. Ну, и еще безграничная простота. Ведь если вдуматься, что обычно должен делать верующий? Ходить в церковь, кланяться, водить рукой ото лба к пупку и от одного плеча к другому, не употреблять в пищу определенного набора продуктов в какие‑то периоды времени. Он может также приобрести себе билет до какого‑нибудь отдаленного населенного пункта, слетать туда, походить там кругами, поднять с земли камень и бросить его в столб, олицетворяющий мировое зло… Однако в этих действиях нет абсолютно ничего такого, чего не мог бы сделать практически любой человек. Более того, многое из перечисленного мною вполне может совершать и робот, которому достаточно загрузить в память перечень продуктов, обладающих некоторым набором признаков, к каковым он не должен прикасаться в течение определенных промежутков времени, или же запрограммировать его на хождение кругами. У меня сейчас дома висит электрический счетчик, который сам переключается на подсчет затраченных мной киловатт днем и в ночные часы; при этом он способен даже подстроиться под переходы на летнее и зимнее время, а ведь в него вмонтировано всего лишь элементарное реле, а не современный компьютер. Тем не менее, несмотря на очевидную, доступную и несложному механизму простоту осуществленных им действий и манипуляций, любой человек, вернувшийся из Вифлеема или же Мекки, почему‑то считает себя приблизившимся или даже прикоснувшимся чуть ли не к разгадке всех тайн бытия. Мало того, он начинает испытывать что‑то вроде чувства превосходства над окружающими, включая тех, кто реально способен сделать нечто не совсем обычное и непонятное многим людям, в том числе сочинить программу для робота, заставляющую его ходить кругами и собирать с земли камни. Вот эта запредельная простота и пренебрежение практически всем, что способно хоть немного тронуть воображение любого нормального человека, меня больше всего и поражает в религиозных людях. Я специально заостряю внимание именно на поступках и действиях, а не на словах, так как произнести фразу «я верю в бога» или же «я люблю бога» даже проще, чем поднять с земли камень – для этого и нагибаться не надо.

Между тем известно, что даже такой одиозный атеист, как Сталин, прежде чем предпринять карательные меры против Мандельштама, считал своим долгом поинтересоваться у людей, которых он считал посвященными в тонкости литературного ремесла, является тот мастером или же нет. То есть Сталин был совсем не чужд определенной мистики по отношению к способности того или иного человека создать нечто не совсем ординарное и близкое к совершенству. А именно такую способность и называют обычно мастерством. Я не слишком высокого мнения о сверхъестественных свойствах поэзии. Но и я понимаю, что написать стихотворение, вызывающее восхищение пусть и не у тебя самого, а у кого‑то другого, тем более, кое‑что знающего и посвященного, несоизмеримо сложнее, чем несколько раз обойти вокруг столба и потом запустить в него камнем. Хоть небольшая, но какая‑то тайна или загадка в таком стихотворении присутствует. Однако у религиозных людей, в отличие от того же Сталина, подобное мистическое чувство по отношению к личностям, способным создать нечто такое, что невозможно разложить на последовательность банальных телодвижений и перемещений в пространстве, отсутствует начисто. Поэтому они с такой бесцеремонностью и вторгаются практически во все сферы, включая те, где заведомо ничего не смыслят, и им абсолютно все равно, кого поучать и наставлять «на путь истинный», кого они перед собой видят: известного политика, художника, программиста, генетика, астронома или даже нобелевского лауреата по физике.

И я почти не сомневаюсь, что, если человек не испытывает ни малейшего трепета или хотя бы удивления, когда видит перед собой что‑нибудь высшее и недоступное его пониманию, то причины подобной «слепоты» следует искать в его религиозности, причем совсем не обязательно в традиционном понимании этого слова. Такой человек может прыгать ночью по комнате на одной ноге, совершая вращение вокруг своей оси, и регулярно совершаемые им несложные телодвижения, о которых окружающие могут даже не догадываться, способны укреплять его мнение о себе ничуть не меньше, чем посещения храмов и многочасовые бдения на коленях или в позе лотоса.

***

Обратила сегодня внимание в «Перекрестке» на обилие товаров, без которых спокойно можно было бы обойтись. Если посмотреть хотя бы на напитки – думаю, вполне хватило бы воды, молока, спиртного, соков, ну еще там пива. Но есть ведь еще Доктор Пеппер, Кола, Пепси, Спрайт, Севен Ап и еще черт знает что. Не могу сказать, что все перечисленное вредно или же полностью лишено вкусовых достоинств. Дело не в этом. Меня смущает то, что все эти товары гораздо больше нужны тем, кто их производит, чем потребителям, которые вполне могли бы прожить и без них. А то, что их все‑таки покупают, обусловлено исключительно раскруткой и вложением в рекламу со стороны все тех же производителей. То есть спрос в данном случае вовсе не рождает предложение, а, наоборот, предложение определяет спрос, поскольку само его и формирует.

Забавно, что мозги современного человека забиты всякими ненужными или необязательными словами и понятиями ничуть не меньше, чем полки современного магазина – товарами. И у меня такое чувство, что больше всего в их захламлении поучаствовала философия. Очевидно, что «классовая борьба» гораздо больше нужна коммунистам, чем народу, точно так же, как и «бессознательное» необходимо прежде всего психоаналитикам, а не их пациентам. А уж об огромном количестве всевозможных терминов, понятий и категорий, порожденных философами для решения своих узкоспециальных и карьерных задач, и говорить нечего. Между тем многое из этого все равно попадает в широкий обиход. Стоит ли тогда среднестатистическому индивидууму тратить свое время на постижение смысла «деконструкции» или же «дискурса»? Мне почему‑то кажется, что он вполне мог бы прожить и без них – как без «Спрайта» и «Сэ вэн Апа».

***

Уже почти год я встречаю в окрестностях Невского старушку. Вся обвешана огромными полиэтиленовыми пакетами, в платке и одежде, состоящей из нескольких слоев всякого тряпья. Похоже, она постоянно таскает на себе всю свою утварь вне зависимости от времени года и погодных условий. Маленькая, сгорбленная, еле передвигается. Я натыкаюсь на нее в разных точках, по диаметру от Невского, а точнее, той его части, что ближе к Московскому вокзалу, иногда по несколько раз в день. Не человек, а улитка, несущая на себе свой домик. От обычных бомжей она отличается тем, что похожа не на алкоголичку, а скорее даже на интеллигентку, с огромным крючковатым носом, темными с проседью волосами и лицом, поросшим редкой щетиной. Иначе бы я вообще не обратила на нее внимания. После того как мамаша сообщила мне, что по линии деда у меня в роду были английские бароны Эйсмонды, один из которых играл на скрипке в Большом театре, я почему‑то мысленно стала называть ее для себя баронессой: «баронессой фон Эйсмонд». Это имя, мне кажется, ей очень подходит. Сегодня я наконец‑то дала ей пирожок.

***

Так когда‑то говорил Заратустра

Способность воспринимать прекрасное имеет так много общего со способностью понимать юмор, что порой кажется, будто человек, наделенный от природы одной из них, может вполне обойтись без другой. Но это не так. Любители трэша подобны блуждающим в темноте, в которую они погрузились в результате внезапно ослепившей их молнии и в поисках которой они теперь направляют свои стопы. Им кажется, что темнота вот‑вот рассеется и они снова увидят спасительный свет. Но тьма уже никогда не исчезнет, так как она поселилась внутри них. Этот свет не ищут – он сам приходит к вам в дом. И только промелькнувшее в кадре хроники лицо Глазунова, присутствующего на концерте Петросяна, позволяет отдельным счастливцам, случайно забывшим выключить телевизор, по‑настоящему приобщиться к таинству мировой гармонии. Если же теперь хотя бы мысленно представить себе Петросяна на выставке Глазунова, то это зрелище, вместе с только что погасшим на экране кадром, своей магической зеркальной симметрией способно пробудить в душе простого смертного по‑настоящему священный ужас.

Ибо что это, как не случайно сложившиеся в одно осколки древней амфоры, некогда называвшиеся высокопарным словом «символ»? И это, действительно, он: символ абсолютной неполноты – красоты, начисто лишенной какого бы то ни было веселья, и веселья, лишенного малейших проблесков красоты. Взаимное притяжение этих случайных образов настолько велико, что их уже практически невозможно представить друг без друга. Кажется, они должны вот‑вот соединиться, образовав некогда распавшийся на два черепка сосуд, являющийся на самом деле таинственным яйцом, из которого легкой волшебной походкой и выходит в этот мир Сверхчеловек.

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 196; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 19 20 21 2223

Мы поможем в написании ваших работ!