Я мыслю, но это еще ничего не значит 4 страница
Не знаю, кому как, а мне это стихотворение Заболоцкого никогда не нравилось. И прежде всего из‑за простоты, с которой поэт решает для себя такой серьезный и, не побоюсь этого слова, «вечный» вопрос, превращая его в пустое риторическое восклицание, исключающее малейшие сомнения по поводу точки зрения самого автора на этот счет. Кроме того, меня в детстве ужасно раздражало и угнетало сравнение описанной там девочки с лягушонком. Что‑то в этом было неприятное, может быть, потому что это сравнение невольно вызывало в моем воображении еще и образ ученого с микроскопом, склонившегося над несчастным препарированным им болотным существом. Поэтому, несмотря на ободряющую концовку, мне было очень трудно уловить хоть слабый проблеск искренней симпатии со стороны автора стихов к объекту своего наблюдения. Но это в детстве, а теперь, в свете своего сегодняшнего опыта, мне это стихотворение кажется еще и крайне неприличным. Еще бы! Престарелый поэт с интересом наблюдает за маленькими девочками! Такое в наши дни читать вслух и при посторонних просто невозможно: звучит почти, как песня про «голубые города», и даже хуже, поскольку педофилия тянет еще и на статью УК.
Короче говоря, вопрос о красоте, ответ на который якобы уже давно найден глубокомысленным поэтом‑исследователем путем длительного наблюдения за поведением женщин, начиная с их самого нежного возраста, вовсе не кажется мне таким банальным и риторическим. И почему, кстати, именно за женщинами? С чего это вдруг так повелось, что красота в отечественной литературной (или как ее еще там) духовной традиции стала полной прерогативой женщин? Потому что в глазах мужчин она теперь стала знаком их полной никчемности и слабости? А между тем еще в восемнадцатом веке мужчины вроде бы тоже румянили щеки, носили шикарные напудренные парики и расшитые золотом камзолы, что не мешало им участвовать в войнах, ходить на охоту и заниматься прочими «сугубо мужскими» делами. Но уже Пушкин, помнится, вынужден был оправдываться перед читателями за Онегина: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…». А во времена Заболоцкого и чуть позже молодого человека с модной стрижкой за одну только прическу и вовсе могли забрать в ближайшее отделение милиции. Ну а теперь представим себе мужчину в наши дни стоящим где– нибудь в людном месте перед зеркалом и задающимся вслух вопросом о собственной привлекательности. Депутатом Думы ему уже точно никогда не стать!
|
|
|
Помню, несколько лет назад я с одним моим парижским знакомым шла по набережной Лувра, где расположено множество зоомагазинов. И вдруг мой спутник сказал: «Среди животных самцы почти всегда бывают прекраснее самок». И тут я на секунду представила себе всех этих львов, орлов, куропаток, оленей, петухов и павлинов, многие из которых взирали на нас прямо с витрин, и вынуждена была согласиться: правда, прекраснее. Но самое главное, я вдруг поймала себя на мысли, что никогда над этим фактом раньше не задумывалась и почему‑то привыкла считать, что в животном мире все устроено как раз наоборот, как у людей. Своему знакомому я тогда постеснялась признаться в своей наивности, однако с тех пор не перестаю задаваться вопросом, отчего у меня в голове сложилась столь ложная и извращенная картина мира, хотя, казалось бы, все так просто и очевидно.
|
|
|
В свое время Константин Леонтьев, сопоставляя Алексея Вронского с его создателем, отдавал предпочтение первому, так как находил Толстого чересчур закомплексованным и нерешительным интеллигентом. А вот Ленин, наоборот, был, как известно, без ума от Толстого, и, судя по всему, считал его настоящим идеалом мужчины. Не случайно ведь он в присутствии Горького, нисколько не стесняясь постороннего человека, бегал по комнате и, схватившись за голову, восклицал: «Боже мой, боже мой! Какая глыба! Какой матерый человечище! Какие все‑таки чудеса могут творить люди!» Не помню уж точно, какие чудеса привели Ленина в такой восторг (кажется, «Крейцерова соната»), но, действительно, если сравнить маленькое тщедушное существо, каким был в жизни Ленин, с заросшим косматой бородой и облаченным в свою знаменитую «крестьянскую» косоворотку Толстым, то вполне можно понять переполнявшие Владимира Ильича чувства. В сравнении с ним Толстой выглядит настоящим мачо… Или же нет! Все было не совсем так! Ленин бегал по комнате и взволнованно лепетал про творимые людьми «чудеса» в одном из старых советских фильмов, после того, как прослушал «Аппассионату» Бетховена, и толстовская «Крейцерова соната» тут ни при чем! Просто эта сцена за давностью лет слилась в моем мозгу воедино с мемуарами Горького, в которых тот приводит восторженный отзыв Ленина о Толстом. Но, в конце концов, это незначительные детали, и главное от этого не меняется: Ленин отзывался о Толстом в высшей степени восторженно и именно в том смысле, что тот был настоящим мачо, то есть «матерым человечищем»!
|
|
|
Нетрудно догадаться, что и в пролетариях Ленин видел спасителей человечества и бессознательно преклонялся перед их грубой животной силой, бурной растительностью на груди, живописными усами, бородами и т. п., все по тем же причинам: из‑за собственной невзрачной внешности и хрупкого сложения. Достаточно вспомнить хотя бы, с какой неподдельной и непосредственной радостью он отреагировал на известное восклицание матроса Железняка, обращенное к депутатам последней российской Государственной думы: «Караул устал!» Когда Ленину пересказали эту историю, он, как известно, очень долго и заразительно смеялся. А почему? Да все потому, что в этот момент он как никогда отчетливо почувствовал, что вот они, настоящие, поросшие бурной растительностью мускулистые мачо, пролетарии и матросы, где‑то уже совсем близко от него, готовы прийти к нему на помощь и отомстить всем его многочисленным обидчикам, которые вольно или невольно задели его в этой жизни: пренебрежительно повернулись к нему спиной, обронили какую‑нибудь двусмысленную фразу, бросили презрительный взгляд в его сторону или же случайно толкнули. Приблизительно то же самое, вероятно, можно было бы написать и о Горьком, который, если отбросить в сторону незначительные идейные и вкусовые расхождения, полностью разделял преклонение Ленина и перед Толстым, и перед пролетариями.
|
|
|
О Леонтьеве, напротив, ничего подобного сказать нельзя! Судя по дошедшим до наших дней портретам и воспоминаниям, внешне он выглядел ничуть не хуже, чем гипотетически мог бы выглядеть тот же Вронский или же какой‑нибудь из конных гвардейцев, при виде которых позднее едва не впал в «девическую влюбленность» его последователь Розанов. Короче говоря, взгляд Леонтьева на Вронского был взглядом равного, а на Толстого, напротив, он вправе был глядеть даже с легким оттенком презрения.
Таким образом, получается, что, если Константин Леонтьев имел серьезные основания смотреть на Толстого чуточку свысока и подозревать в нем некоторый недостаток мужественности, то Ленин с Горьким, судя по всему, наоборот, находили в нем чуть ли не идеал настоящего мужчины, которым искренне и публично восхищались. Более того, за прошедшее со дня смерти Ленина время в России появилось на свет достаточно внушительное количество лиц мужского пола, которые уже в Ленине склонны видеть чуть ли не идеал мужчины и образец для подражания.
Однако, продолжая начатую мной тему эволюции представлений о том, как должен выглядеть настоящий мужчина, хочется обратить внимание на то, что понимание мужественности Леонтьевым изначально существенно отличалось от того, что подразумевал под этим понятием Ленин. Очевидно, что для Ленина, как и для Горького, в мужчине была важна не одежда, указывающая на социальный статус ее обладателя, а, главным образом, волосатость, бородатость (как у Толстого), зычный голос (как у матроса Железняка), мускулистость (как у пролетариев и крестьян) и вообще все, что так или иначе демонстрировало природные данные человека. В этом отношении предпочтения Ленина в чем‑то сродни вкусам героини романа Лоуренса леди Чаттерлей, бросившей своего немощного мужа‑аристократа ради волосатого и мускулистого лесника. Естественно, в применении к Ленину обо всем этом можно говорить только на основании его отдельных непроизвольных восклицаний и суждений, то есть исключительно подсознательных интенций, поскольку в своих книгах и статьях он, как правило, достаточно последовательно обходит подобные вопросы. В то время как взгляд Константина Леонтьева обращен вовсе не на природные данные мужчины, и даже не на его интеллектуальные способности, а прежде всего на его одежду. Леонтьев вообще был едва ли не единственным во всей русской литературе писателем, а точнее, мыслителем, для которого основная проблема его философии заключалась не в отвлеченной схоластике, а вполне в конкретных и осязаемых внешних формах человеческого существования. Больше, насколько я помню, никто так вопрос не ставил.
В частности, Леонтьев напрямую увязывал дальнейшую судьбу человечества со столь очевидным и доступным взгляду явлением как мужской костюм, на унификацию которого в сравнении с прошлыми веками он не уставал сетовать в своих многочисленных статьях и письмах. Достаточно вспомнить хотя бы его едкое замечание по поводу «великого русского поэта», который, по мнению Леонтьева, своим сюртуком портил замечательный южный пейзаж на знаменитой картине Айвазовского «Прощай, свободная стихия!» Что ни говори, но это вам не «Бога нет – все дозволено!» и тем более не «первичность материи по отношению к духу», а костюм! Костюм, в который сегодня облачаются как верующие, так и атеисты, как материалисты, так и идеалисты, а значит, он представляет собой нечто гораздо более универсальное и вечное, чем все эти отвлеченные и туманные вопросы! И гораздо более характерное! Ибо только глядя на пиджаки современных мыслителей, писателей, да и вообще всех остальных людей, понимаешь, что между ними куда больше общего, чем они сами склонны о себе думать. Парадокс заключается в том, что именно через одежду человек сильнее всего связан с природой и остальным животным миром, а волосатость или там мускулистость, как это ни странно звучит, способны сказать о человеке, в том числе и о его животных инстинктах, значительно меньше, чем его наряд. И то, что Леонтьев первым обратил внимание на тенденцию к унификации именно мужского костюма, как на очень опасный симптом, ставящий под сомнение дальнейшее развитие человечества, безусловно, свидетельствует о его гениальной интуиции. Поскольку переход от напудренного парика и расшитого золотом камзола восемнадцатого века к современному пиджаку – это явление видовое, а не проблема личного выбора современного мужчины. По большому счету, в наши дни мужчина перед выбором между камзолом и пиджаком вообще не стоит, как не стоят, к примеру, большинство граждан современной России перед дилеммой, где им жить: во дворце, замке или же типовом доме. Поэтому, в принципе, глупо спрашивать сегодня с кого‑либо всерьез, почему он предпочитает появляться на работе и в иных публичных местах в пиджаке, а не цветастом кафтане. Но именно поэтому аналогия с животными в данном случае выглядит вполне уместной, так как звери и птицы тоже не отвечают за окраску своего оперения и шкуры. Это всегда результат длительной эволюции каждого вида.
В дикой природе любое живое существо изначально поставлено в условия жесточайшей борьбы за выживание, которые вроде бы должны делать его внешний вид как можно менее заметным для окружающих, что позволяло бы ему лучше скрываться от бесчисленных врагов и опасностей. Тот же факт, что именно самцы, а не самки сохраняют более яркие оперения и шкуры, свидетельствует, что ими движет еще и тяга к продолжению рода, поэтому возможность привлечь к себе внимание самок для большинства самцов оказывается существеннее инстинкта самосохранения. Возможно, это звучит чересчур патетично в применении к животным, но тем не менее приходится признать, что в животном мире самцы подвергают себя значительно большему риску ради красоты, чем самки. Среди людей же роли между мужчинами и женщинами давно уже перераспределены. И деградация мужского костюма, его унификация и упрощение, на которые так чутко указывал Леонтьев, – лишнее тому свидетельство. Стремление выжить самому, никак не выделяясь на фоне окружающей среды, в современном мужчине развито значительно сильнее желания привлечь к себе внимание противоположного пола.
Глава шестая
Мужской роман
Это, конечно, не доказано, но мне всегда казалось, что практически все законы физического мира применимы и к миру духовному. Особенно закон о действии и противодействии! Стоит зародиться какому‑нибудь явлению, как тут же возникает нечто ему противоположное. Тем более странно, что в литературе так называемый «женский роман» получил сегодня столь широкое распространение в массах, а никакого равновеликого ему «мужского романа» не наблюдается. Но природу не обманешь, и если что‑то в ней должно присутствовать и уравновешивать, значит, непременно присутствует. Иначе бы этот мир сразу весь перекосился и рухнул.
Не углубляясь в детали, думаю, можно смело сказать, что под «женским романом» обычно подразумеваются произведения, где активно эксплуатируются якобы свойственные женщинам стереотипы восприятия окружающего мира: всякие там утрированные возвышенные чувства, мечты о богатстве, успехе и, конечно же, любви к представителям противоположного пола, лучшие из которых столь же гипертрофированно идеализируются, превращаясь в сказочных принцев на белых «мерседесах». Стоит ли удивляться, что этот специфический жанр в наши дни стал едва ли не символом пресловутой женской глупости? И хотя ни для кого не секрет, что авторами «женских романов» далеко не всегда являются женщины, это, в сущности, ничего не меняет: на обложке все равно должна стоять женская фамилия, а кто за ней скрывается не так уж и важно. Если мужчина способен стилизовать искреннюю женскую глупость, значит, он лишний раз демонстрирует свое умственное превосходство, но стоит ему подписаться собственным именем, как законы жанра будут нарушены и книга утратит всю свою привлекательность для читателей. Именно поэтому я и считаю, что подобному популярному чтиву следовало бы противопоставлять вовсе не какое‑то там запредельно жесткое, трезвое или даже циничное отношение к окружающей действительности – такой образ мыслей не чужд и женщинам, – а столь же непосредственную и искреннюю мужскую глупость.
Но где же такую найти? Да хотя бы в русской классике! И ходить далеко не надо.
На первый взгляд кажется, что уж к русской литературе у россиянок должно быть гораздо меньше претензий, чем у обитательниц других стран, давших миру столь ярких «женоненавистников», как Ницше, Стриндберг или же Захер‑Мазох. А русские женщины, в том числе и своей сегодняшней популярностью у мужчин всего мира, во многом обязаны именно отечественной классической литературе, которая, если и не полностью создала, то в значительной степени способствовала формированию этого романтичного и идеализированного обобщенного образа, превратившегося с годами в своеобразное клише. Это западные «женщины– вамп» разгуливают по жизни, как по ночному клубу, с плеткой, а мужчины пугливо бегают вокруг них на четвереньках в ошейниках и пьют из мисочки. В то время как русские женщины отличаются редкой скромностью, преданностью, трудолюбием и самоотверженностью. Это все давно хорошо знают. Так написано у русских классиков. Чего ж вам более? Но тут как раз и напрашиваются определенные параллели.
«Женские романы» столь же легко читаются, как и пишутся, прежде всего потому, что их создательницы не особенно озабочены сопротивлением окружающей их действительности, а просто подгоняют ее под себя и своих читателей, чтобы им всем было в этом пространстве максимально комфортно и удобно. Любимый мужчина должен быть деловым, отзывчивым, заботливым и зарабатывать больше бабок, чтобы главная героиня могла их тратить и жить в свое удовольствие. А как там бывает в реальности – никого не колышет. Столь же бутафорский и ирреально возвышенный образ женщины можно обнаружить в знаменитом стихотворении Пушкина про «мимолетное виденье» и «гения чистой красоты». И не только там. Татьяна Ларина в «Онегине» выходит за старика и, подчиняясь воле автора, «должна быть век ему верна», за что и заслуживает одобрение как со стороны Пушкина, так и со стороны вторящих ему критиков. В жизни у автора «Онегина», как известно, отношения с женой сложились далеко не так гладко. «Глубокий психолог» Достоевский особенно ценит в своих соотечественницах готовность отправиться вслед за мужчиной в места не столь отдаленные, причем подобную самоотверженность он наблюдает даже у представительниц «древнейшей профессии». А у Некрасова русские женщины и вовсе не только следуют за своими мужьями на каторгу и в ссылку, но еще способны «войти в горящую избу» и «останавливать на ходу коней», то есть максимально практичны и удобны в применении. Если же женщина вдруг начинает артачиться и проявлять хотя бы слабые признаки своеволия, то разгневанный автор тут же отправляет ее под колеса поезда – читай Толстого. Так что последствия подобной «идеализации» далеко не всегда оказываются безобидными.
Короче говоря, отечественная классика в своих наиболее ярких и характерных образцах, по крайней мере по глубине понимания психологии представительниц противоположного пола, вполне сопоставима с «женским романом» и заслуживает того, чтобы называться «романом мужским». Тем более что писательниц‑классиков, достойных служить примером для подрастающего поколения, в школьной программе просто‑напросто нет. В этом, собственно, и заключается главное отличие описанных мной явлений. Над «женским романом» принято иронизировать, и по нему никому и в голову не придет кого‑либо всерьез воспитывать, да еще в государственных масштабах. Поэтому нашим соотечественницам и приходится гораздо чаще сталкиваться с образцами мужского недомыслия в жизни, а не в книжных магазинах. На книжные полки они с детства приучены смотреть с глубоким почтением и трепетом.
Глава седьмая
Запретить любовь!
В искусстве, да и в жизни, так мало реального, того, что можно было бы потрогать руками или просто более или менее представить себе и сказать: «Да, это действительно существует!». Кругом одни бесплотные и туманные слова. И люди научились очень ловко ими пользоваться. «Любовь», например, или же «бог», который, как известно, тоже есть эта самая загадочная «любовь» – по совместительству так сказать. Эти слова можно поворачивать как угодно, вкладывать в них самый невероятный смысл, и практически никто не сможет уличить вас во лжи. Лучше всего такими словами научились пользоваться писатели, сразу же вслед за ними идут политики, ну а потом, с небольшим отставанием – все остальные.
Совсем недавно мне каким‑то чудесным образом удалось исхитриться и установить себе антенну, позволяющую смотреть еще несколько телевизионных каналов, которые раньше мне никак не удавалось поймать. В результате я получила возможность наблюдать за множеством телевизионных шоу, доселе мне неизвестных, точнее, не наблюдать, а периодически на них натыкаться во время переключения каналов. Одно из них называется «Окна», второе – «Девичьи слезы», третье… Впрочем, названия в данном случае не так уж и важны, так как практически все эти представления похожи друг на друга как две капли воды. Если попытаться передать словами их типичный сюжет, то он будет выглядеть примерно так. Интеллигентного вида мужик с торчащей из‑под пиджака рубахой, но с бородкой и в галстуке – на стуле в центре зала с кокосовым орехом на руке. Напротив сидит его жирная жена и жалуется собравшейся в студии аудитории, что ее муж, умница, кандидат химических наук и пр., неделю назад засунул в этот кокос руку, желая достать из него немного риса, который почему‑то там оказался, и с тех пор так и ходит с этим кокосом. Вытащить из ореха руку ее муж не может, так как боится, что, разжав руку, останется без риса, которого ему почему‑то по‑прежнему очень‑очень хочется. Ведущий многозначительно чешет репу, а зрители в студии начинают по очереди советовать мужику с кокосом, как выйти из сложившейся ситуации. Можно было бы попробовать распилить орех, но это небезопасно. К тому же и жена против, так как не желает, чтобы ее дорогому мужу по ошибке отпилили руку. Ну а если просто разжать руку, а потом перевернуть орех и вытряхнуть оттуда рис? Нет! Против этого категорически возражает сам потерпевший. Он даже начинает ерзать на стуле и трястись всем телом от возмущения: неужели непонятно, что тогда рис останется в орехе или же просыплется на пол и запачкается. Наконец, ведущий приглашает в студию подругу жены, Веру Дормидонтовну, которая признается, что, занимаясь сексом с мужем своей приятельницы, в экстазе тушила ему о руку сигареты, ну а тот не придумал ничего лучше, чем этот трюк с орехом, чтобы скрыть следы ожогов от жены, которую он очень сильно любит. Просто этот орех случайно оказался у него в холодильнике, когда его жена позвонила ему на «мобильный» и сказала, что возвращается домой. Вера Дормидонтовна успела унести ноги, а муж заметался по квартире, схватил орех, отпилил верхушку и засунул руку… После этого рассказа жена с нецензурной бранью набрасывается на свою подругу, муж снимает орех с руки и кидается их разнимать, а ведущий опять многозначительно чешет свою репу.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 187; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!