ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ЗИГМУНДА ФРЕЙДА 37 страница
Эта тенденциозность базовых постулатов в итоге определила тенденциозность и весьма спорную научную ценность всей книги, которая, тем не менее, благодаря писательскому таланту Фрейда с интересом читается любителями подобной литературы и в наши дни.
Кроме того, несмотря на вышеуказанные недостатки, по всей книге разбросано, как это часто бывает у Фрейда, немало любопытных и достойных обсуждения идей. К примеру, если в попытке объяснить страх некоторых древних народов перед инцестом Фрейд явно потерпел неудачу, то его объяснение сути взаимоотношений между зятем и тещей, а также того, почему некоторые народы (в том числе, скажем, и современные адыги) ограничивают взаимоотношения этих родственников, и в самом деле звучит интересно и правдоподобно:
«Известно, что отношение между зятем и тещей составляет и у цивилизованных народов слабую сторону организации семьи… Иному европейцу может показаться актом глубокой мудрости, что дикие народы, благодаря закону об избегании, сделали наперед невозможным возникновение несогласия между этими лицами, ставшими близкими родственниками. Не подлежит никакому сомнению, что в психологической ситуации тещи и зятя существует что‑то, что способствует вражде между ними и затрудняет совместную жизнь. То обстоятельство, что остроты цивилизованных народов так нередко избирают своим объектом тему о теще, как мне кажется, указывает на то, что чувственные реакции между зятем и тещей содержат еще компоненты, резко противоречащие друг другу…
|
|
|
…Говорят, что родители молодеют со своими детьми; это в самом деле одно из ценных психических преимуществ, которое родители получают от своих детей… Это вживание в чувство дочери заходит у матери так далеко, что и она влюбляется в любимого мужа дочери, что в ярких случаях, вследствие сильного душевного сопротивления против этих чувств, ведет к тяжелым формам невротического заболевания. Тенденция к такому влюблению, у тещи во всяком случае, бывает очень часто, и или это самое чувство, или противодействующее ему душевное движение присоединяется к урагану борющихся между собой сил в душе тещи. Очень часто на зятя обращаются неприязненные садистические компоненты любовного движения, чтобы тем вернее подавить запретные нежные.
У мужчины отношение к теще осложняется подобными же душевными движениями, но исходящими из других источников. Путь к выбору объекта, возможно, вел его через образ матери, может быть, еще и сестер к объекту любви; вследствие ограничения инцеста его любовь отошла от обоих дорогих ему лиц детства с тем, чтобы остановиться на чужом объекте, выбранном по образу и подобию. Место его родной матери и матери его родной сестры теперь занимает теща. Развивается тенденция вернуться к выбору первых времен; но всё в нем противится этому. Его страх перед инцестом требует, чтобы ничто не напоминало ему о генеалогии его любовного выбора; то обстоятельство, что теща принадлежит к актуальной действительности, что он не знал ее уже с давних пор и не мог сохранить в бессознательном ее образ неизменным, облегчает ему отрицательное отношение к ней. Особенная примесь раздражительности и озлобленности в этой амальгаме чувств заставляет нас предполагать, что теща действительно представляет собой инцестуозное искушение для зятя, подобно тому, как нередко бывает, что мужчина сперва открыто влюбляется в свою будущую тещу прежде, чем его склонность переходит на дочь»[217].
|
|
|
Безусловно, последний пассаж основан на знакомстве Фрейда с историей любовных похождений Ференци. Несомненно, этот отрывок учитывает его личный анализ того, почему он остановил свой выбор на Марте, и опыт собственных неприязненных отношений с тещей. И тем не менее, думается, читатель согласится, что эти размышления Фрейда приложимы в той или иной степени ко многим вполне нормативным семьям.
|
|
|
Во второй главе – «Табу и амбивалентность чувств» – Фрейд явно отталкивается от известной мысли Фейербаха о том, что моральные установки человечества возникли из первоначальных запретов (табу) на те или иные действия. Он пытается доказать на примере одной из своих пациенток, что табу нередко приводят к возникновению у общества симптомов, схожих с симптомами навязчивого невроза, и в итоге «становятся причиной церемониальных действий и заповедей». Здесь он вновь утверждает уже высказанную им мысль, что любая религия – это форма невроза, формирующегося в результате запретов (причем запретов в первую очередь сексуального характера), вытесненных в итоге в бессознательное. Таким образом, Фрейд вновь становится в оппозицию Юнгу, считавшему, что к неврозам как раз приводит отказ от религиозности.
«Табу, – утверждал Фрейд, – является очень древним запретом, наложенным извне (или каким‑нибудь авторитетом) и направленным против сильнейших вожделений людей. Сильное желание нарушить его остается в их бессознательном. Люди, выполняющие табу, имеют амбивалентную направленность к тому, что подлежит табу…»[218] Как справедливо указывает Валерий Лейбин, даже если принять на веру все высказываемые Фрейдом в «Тотеме и табу» идеи, его попытка построить свою теорию возникновения этики оказалась явно неубедительной.
|
|
|
Не менее спорной является и высказываемая далее Фрейдом идея о том, что само возникновение тотема и развитие первоначальной религии берет начало из всё тех же расстройств – эдипова комплекса и комплекса кастрации. На примере девятилетнего пациента одесского психотерапевта М. Вульфа, уже знакомого нам «маленького Ганса» и его ровесника Арпада, которым занимался Ференци, Фрейд выстраивает теорию, согласно которой страх кастрации и сексуальное соперничество с отцом, свойственные мальчикам, обычно переносятся на то или иное животное, перерастая в детскую фобию. У пациента Вульфа эти страхи трансформировались в боязнь собаки, у Ганса – в испуг перед лошадью, у Арпада – перед петухом. Но если учесть, что мышление человека на первобытной стадии его развития было подобно мышлению ребенка, продолжает Фрейд, то «всё становится на свои места»: «На основании этих наблюдений мы считаем себя вправе вставить в формулу тотемизма на место животного‑тотема мужчину‑отца. Тогда мы замечаем, что этим мы не сделали нового или особо смелого шага. Ведь примитивные народы сами это утверждают и, поскольку и теперь еще имеет силу тотемистическая система, называют тотема своим предком и праотцем. Мы взяли только дословно заявления этих народов, с которыми этнологи мало что могли сделать и которые они поэтому охотно отодвинули на задний план. Психоанализ учит нас, что, наоборот, этот пункт нужно выискать и связать с ним попытку объяснения тотемизма.
Первый результат нашей замены очень замечателен. Если животное‑тотем представляет собой отца, то оба главных запрета тотемизма, оба предписания табу, составляющие его ядро – не убивать тотема и не пользоваться в сексуальном отношении женщиной, принадлежащей тотему, по содержанию совпадают с обоими преступлениями Эдипа, убившего своего отца и взявшего в жену свою мать, и с обоими первичными желаниями ребенка, недостаточное вытеснение которых составляет, может быть, ядро всех неврозов. Если это сходство больше, чем вводящая в заблуждение игра случая, то оно должно дать возможность пролить свет на происхождение тотема в незапамятные времена»[219].
Предвидя последующие возражения критиков, что на основе всего нескольких индивидуальных случаев детских фобий он делает алогичный вывод о том, что те же закономерности присущи и человеческому коллективу, то есть лежат в основе развития общества, Фрейд берет в себе союзники такого бесспорного авторитета своего времени, как Чарлз Дарвин. Он напоминает, что, согласно Дарвину, произойдя от высших приматов, первобытные люди на ранней стадии своего развития жили по тем же законам, что и обезьянье стадо, были «первобытной ордой». В этой орде самый сильный самец фактически присваивает себе всех самок, подавляя сексуальные притязания других, более слабых самцов, включая собственных сыновей, а то и изгоняя их из «орды», чтобы устранить подрастающих и набирающих силу соперников. Однако на определенном этапе снедаемые сексуальным голодом сыновья восстают против отца и совместными усилиями убивают его, чтобы завладеть самками, и даже поедают его. Но после такого отцеубийства в силу амбивалентности их чувств к отцу в них вновь вспыхивает любовь к нему и просыпается чувство вины, приводящее к его обожествлению и теперь уже добровольному запрещению для себя самок отца, то есть своих матерей:
«Ссылка на торжество тотемистической трапезы позволяет нам дать ответ: в один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде. Они осмелились сообща и совершили то, что было бы невозможно каждому в отдельности. Может быть, культурный прогресс, умение владеть новым оружием дал им чувство превосходства. То, что они, кроме того, съели убитого, вполне естественно для каннибалов‑дикарей.
Жестокий праотец был, несомненно, образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. В акте поедания они осуществляют отождествление с ним, каждый из них усвоил себе часть его силы. Тотемистическая трапеза, может быть, первое празднество человечества, была повторением и воспоминанием этого замечательного преступного деяния, от которого многое взяло свое начало: социальные организации, нравственные ограничения и религия.
Для того чтобы, не считаясь с разными предположениями, признать вероятными эти выводы, достаточно допустить, что объединившиеся братья находились во власти тех же противоречивых чувств к отцу, которые мы можем доказать у каждого из наших детей и у наших невротиков, как содержание амбивалентного отцовского комплекса. Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть и осуществив свое желание отождествиться с ним, они должны были попасть во власть усилившихся нежных душевных движений. Это приняло форму раскаяния, возникло сознание вины, совпадающее с испытанным всеми раскаянием. Мертвый теперь стал сильнее, чем он был при жизни… То, чему он прежде мешал своим существованием, они сами себе теперь запрещали, попав в психическое состояние хорошо известного нам из психоанализа „позднего послушания“. Они отменили поступок, объявив недопустимым убийство отца тотема, и отказались от его плодов, отказавшись от освободившихся женщин. Таким образом, из сознания вины сына они создали два основных табу тотемизма, которые должны были поэтому совпасть с обоими вытесненными желаниями Эдиповского комплекса»[220].
Отсюда, по Фрейду, развивается идея бога‑отца, все более отдаляющегося и возвышающегося над людьми, перенос такого отношения на обожествляемых царей и вождей одновременно с возникновением мифов, призванных еще больше уменьшить чувство вины за давнее убийство прародителя – мифов, в которых сам бог убивает олицетворяющее его животное. По мере роста роли сыновей в семье рождаются мифы, в которых молодые божества осуществляют инцест с матерью назло отцу, убиваются им и затем воскресают. Вершины своего развития эти мифы достигают в основной идее христианства.
«В христианском мифе первородный грех человека представляет собой несомненно прегрешение против бога‑отца. Если Христос освобождает людей от тяжести первородного греха, жертвуя собственной жизнью, то это заставляет нас прийти к заключению, что этим грехом было убийство. Согласно коренящемуся глубоко в человеческом чувстве закону Талиона, убийство можно искупить только ценой другой жизни; самопожертвование указывает на кровавую вину. И если это приношение в жертву собственной жизни ведет к примирению с богом‑отцом, то преступление, которое нужно искупить, может быть только убийством отца.
Таким образом, в христианском учении человечество самым откровенным образом признаётся в преступном деянии доисторического времени, потому что самое полное искупление его оно нашло в смерти сына. Примирение с отцом тем более полное, что одновременно с этой жертвой последовал полный отказ от женщины, из‑за которой произошло возмущение против отца. Но тут‑то психологический рок амбивалентности требует своих прав. Вместе с деянием, дающим отцу самое позднее искупление, сын также достигает цели своих желаний по отношению к отцу. Он сам становится богом наряду с отцом, собственно, вместо него. Религия сына сменяет религию отца»[221].
В заключении книги Фрейд, по сути дела, признает плодотворность разработанной Юнгом его идеи коллективного бессознательного, однако при этом настаивает на вполне рациональном, материалистическом толковании этого понятия без всякого юнговского налета метафизики. «Без допущения массовой психики, непрерывности в жизни чувств людей, дающей возможность не обращать внимания на прерываемость душевных актов вследствие гибели индивидов, психология народов вообще не может существовать. Если бы психические процессы одного поколения не находили бы своего продолжения в другом, если бы каждое поколение должно было бы заново приобретать свою направленность к жизни, то в этой области не было бы никакого прогресса и почти никакого развития»[222], – провозглашал Фрейд.
«Тотем и табу» вышли в свет отдельной книгой в 1913 году в издании Гуго Геллера. Серьезные ученые отнеслись к книге так же, как в свое время профессор фон Крафт‑Эбинг отнесся к лекции Фрейда о совращении – как к «антропологической сказке». Они были недалеки от истины. Это и в самом деле была своего рода «сказка», рассказанная неисправимым романтиком Фрейдом, переплавившим историю своего конфликта с Адлером и Юнгом во всеобщую историю человеческой культуры и цивилизации, начавшуюся с восстания сыновей против безграничной власти отца. «Убив» своего духовного отца Фрейда, чтобы занять его место, Адлер и Юнг теперь до конца жизни были обречены на чувство вины, и какие бы идеи они ни развивали, эти идеи всё равно брали свои истоки в его учении.
Конечно, многие построения Фрейда в «Тотеме и табу» выглядят натянутыми и спекулятивными. Подобранные им для обоснования этих построений факты, как уже было сказано, весьма тенденциозны. Особенно это бросается в глаза, когда обнаруживаешь, что, аргументируя свои выводы примерами из мифологии и религии разных народов, Фрейд, как уже опять‑таки отмечалось, игнорирует Священную историю собственного народа. Он словно не желает замечать, что центральным событием своей истории евреи считают жертвоприношение не отца, а сына – именно готовность Авраама принести в жертву Исаака по воле Бога, согласно иудаизму, и лежит в основе обетования Господа вечности еврейского народа и его особого пути в истории. Сам этот рассказ открывает огромные возможности для психоанализа, но Фрейд словно забывает об этом, вытесняя историю жертвоприношения Авраама в самые глубины своего бессознательного.
«Наворачивать» версии о том, почему он решил об этом «забыть», можно до бесконечности. Скажем, предположить, что таким образом Фрейд хотел стереть из памяти, что он, подобно Аврааму, в жертву целостности и верности своего учения принес дружбу с Юнгом, которого называл «любимым сыном». Фрейд еще сделает идею отцеубийства центральной в своей последней работе «Моисей и единобожие», в которой он попытался дать свое объяснение происхождению иудаизма и окончательно свести счет с религией предков.
М. И. Попова, безусловно, права, когда пишет, что «историко‑религиоведческая концепция Фрейда при всей ее завораживающей неожиданности грешит множеством серьезных недостатков. К их числу относятся: 1) несоблюдение простейших норм научного исследования; 2) сознательное игнорирование достижений соответствующих отраслей знания; 3) произвол в отборе фактов и научных теорий; 4) односторонность и догматизм их интерпретации; 5) необоснованное стирание различий между нормой и патологией, психологическим и социальным; 6) подмена исторической правды художественным вымыслом. Но, по‑видимому, самым убедительным показателем научной несостоятельности психоаналитических новаций в области истории религии является тот факт, что ни „Тотем и табу“, ни „Моисей и единобожие“ почти не цитируются в серьезных академических изданиях. Если они и упоминаются в обзорах литературы, то исключительно как исторический курьез, как пример несостоявшегося открытия»[223].
В то же время не следует забывать, что книга «Тотем и табу» оказала немалое влияние на развитие мировоззрения европейской интеллигенции, всё дальше и дальше отходившей от религии. Многие современники Фрейда попросту не замечали всех недостатков и несуразностей этой книги, ведь она помогала им выстроить некую мировоззренческую систему, в которой достижения современной физики, дарвинизм и социальные учения укладывались в единую схему. Физика, биология, история, философия, психология, социология в этой схеме одна другой не противоречили и многое взаимообъясняли, что и обеспечивало среднестатистическому светскому культурному европейцу необходимый психологический комфорт и избавляло его от «онтологического невроза». Эти идеи Фрейда (пусть и без упоминания его имени) активно использовались авторами учебников и «монографий» по научному атеизму и потому хорошо знакомы многим бывшим советским и современным российским интеллигентам, продолжая составлять часть их мировоззрения. Зачастую именно на этих идеях они и выстраивают «критику религии» в дискуссиях со своими верующими оппонентами.
* * *
Тем временем психоанализ стремительно набирал популярность, несмотря на все сотрясающие его изнутри скандалы. Состоятельные люди со всей Европы, включая Россию, направляли к модному венскому доктору своих детей (подобно Сержу Панкееву), едва им казалось, что у их отпрысков появились признаки невроза. А так как за подобные признаки они порой принимали обычное непослушание и капризы, то и у Фрейда, и у его ближайших учеников пациентов было более чем достаточно. Причем пациентов, готовых платить поистине астрономические гонорары. Состояние Фрейда непрерывно росло, и материальное благополучие позволяло ему частично финансировать издание различных психоаналитических трудов. Другую часть этого финансирования обеспечивали щедрые пожертвования всё тех же поклонников и пациентов.
В октябре 1913 года перед «паладинами Фрейда» пал один из последних бастионов Европы – чопорная, поджимающая губы при каждом упоминании о сексуальности Англия. Эрнест Джонс и его молодой коллега Дэвид Эдри создали Лондонское психоаналитическое общество, назначив друг друга президентом и секретарем. Оба очень скоро стали популярны в британской столице (и это – несмотря на подмоченную репутацию Джонса!), и оба вели безбедную жизнь, не испытывая недостатка в пациентах. Незадолго до этого Ференци создал в Будапеште Венгерскую психоаналитическую ассоциацию.
В этот же период вокруг Фрейда складывается довольно большой круг ближайших учеников и поклонников обоего пола. Можно сравнивать этот круг с «двором» хасидского цадика или – с королевским двором, но по самой своей сути они были той самой «первобытной ордой», которую Фрейд описал в «Тотеме и табу».
Одной из первых в этот круг вошла та самая Сабина Шпильрейн, у которой в 1909 году был роман с Юнгом. Сабина попыталась тогда искать утешения у Фрейда, но он занял двойственную позицию, предпочитая верить Юнгу, что речь идет о девушке, страдающей тяжелым неврозом навязчивости и одержимой идеей родить нового мессию, в крови которого смешались бы еврейская и арийская расы. В ответ на жалобы Шпильрейн Фрейд отвечал, что он убежден, что «Юнг не способен на такие легкомысленные и неделикатные поступки». Однако по мере нарастания конфликта с Юнгом Фрейд начал доверять ее рассказам о «низком поведении» Юнга.
С осени 1911‑го по весну 1912 года Шпильрейн находилась в Австрии и за это время окончательно сблизилась с Фрейдом. Узнав, что она вышла замуж за врача‑еврея Пауля Шефтеля и ждет от него ребенка, Фрейд поспешил написать ей, как он рад этому событию: «Теперь я могу вам признаться, что мне совсем не нравилась ваша навязчивая идея родить Спасителя от смешанного брака. Во время своей антисемитской фазы Бог уже сотворил его, выбрав для этого самую лучшую расу – еврейскую. И пусть это всего лишь предрассудки!.. Что касается меня, то я уже излечился от всех последствий преклонения перед арийцами, и мне бы хотелось надеяться, что ваш ребенок – если, конечно, родится мальчик – станет сионистом. Нужно, чтобы он был брюнетом, или, во всяком случае, стал им. И – никаких блондинов!»
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 112; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!