XX. Леса за далекими морями и за порогом дома
Страны, расположенные в зоне европейских широколиственных лесов, постепенно приобретали каждая свой, характерный облик. Различия между ними становились все более отчетливыми. Объяснялось это, в частности, и тем, что в Англии, Франции, Германии и соседних с нею государствах по‑разному относились к лесу, и со временем значение его и в культуре, и в ландшафте стало различным.
В Средние века эти отличия были скорее количественными, а суть их сводилась к тому, что лес повсюду рубили, а на его месте возникали открытые пастбища и пустоши. На западе Европы в таких местах преобладали вереск, эрика, можжевельник и дрок, в известняковых горах далее к востоку и югу – можжевельник, колючник бесстебельный или карлина и орхидеи, в Альпах – рододендроны. Земли, лежащие вне границ поселений, получали обозначения «лес» (Wald) и «открытое пространство, поле, пустошь» (Heide). В каждой европейской стране имелись «свои», особенные мифические существа и дикари, населявшие леса и пустоши, то есть пространства за пределами цивилизации.
В раннее Новое время началось расхождение. Наиболее радикальными рубки были в Англии, где резко повысилась численность населения и большое значение имел выпас скота. Леса сохранились лишь как части некоторых форстов, таких как Нью Форест на юге Англии и Шервудский лес под Ноттингемом – родина легендарного Робин Гуда. В централизованной Франции проблема нехватки леса была осознана еще в XVII веке, меры против нее принимались уже при Кольбере[125], когда во многих местах были сформированы среднествольные леса, использовавшиеся как топливо и строительный материал. В Германии лесов было значительно больше, чем у ее западных соседей, ведь о собственном форсте мечтал каждый владетельный князь. Поэтому Германия в те времена имела рекордные лесные площади, если не брать в расчет страны Северной и Северо‑Восточной Европы, во многих местах которой сведение лесов в раннее Новое время только начиналось.
|
|
|
Создание искусственных лесов усилило эти различия. В той части Европы, где лесов и без того было больше всего, подрастали все новые и новые. Во многих местах они полностью окружали внутренние, хозяйственные площади деревень, отрезая поселения друг от друга, так что вскоре из одного населенного пункта уже нельзя было увидеть соседний. Другое дело во Франции и Англии, где и сегодня окрестности просматриваются на большие расстояния, потому что земли за пределами населенных пунктов в основном остались безлесными – лугами различных типов, пустошами‑«верещатниками» или же «внешних» земель нет вообще, так как вся территория используется под нужды сельского хозяйства, как, например, в Шампани.
|
|
|
Искусственные леса в Германии росли довольно быстро, и столь же быстро менялся облик провинций. Первым во времени серьезным событием, определившим их судьбу, стала внезапная потеря очень важного клиента, до XIX века закупавшего лес в Центральной Европе: с 1807 года вступила в действие объявленная Наполеоном континентальная блокада[126], запрещавшая какую бы то ни было торговлю между Англией и европейским континентом. Это очень тяжело сказалось на всех сторонах блокады и имело глубокие последствия для торговли лесом и для самих лесов.
Именно тогда, в эпоху начинающейся индустриализации, Англии требовалось особенно много дерева. Достаточно сказать, что оно нужно было горнякам для дальнейшего строительства штолен. Блокада перекрыла поступление плотового леса из Центральной Европы. Английская экономика вынуждена была переориентироваться и искать новые источники леса: в колониях. К началу XIX века уже были проведены географические и биологические исследования экосистем по ту сторону Атлантики и других океанов, например, экспедиции Джеймса Кука и сопровождавшего его Георга Форстера. Путешествовал по Америке и Александр фон Гумбольдт[127]. До этого представления о заокеанских лесах, их составе, географическом распространении были весьма приблизительными. Систематизация ландшафтов, такая, какую попытался сделать Александр фон Гумбольдт в своем прославленном описании высотной поясности Чимборазо, лишила эти регионы их обескураживающего величия. Теперь пришло время их использовать.
|
|
|
В XIX веке начались вырубки муссонных тропических лесов в Индии – британской колонии. Другим источником леса для Англии стала Северная Америка: в первые годы XIX века заметно выросли поставки леса в Европу из северо‑восточных штатов США. Площади лесов в Южной Африке, Австралии и Новой Зеландии также сократились, там это было связано в первую очередь с тем, что в британской колониальной империи закладывались плантации, продукция которых через океаны шла в Англию. Позднее возникли плантации не только однолетних, но и древесных растений – кофе, чая, фруктов, тропических и субтропических плодовых культур, каучуковых и шелковичных (для получения натурального шелка) деревьев, бамбука и многих других.
Ко времени снятия наполеоновской блокады межконтинентальная торговля британцев была хорошо развита. Англия вышла на мировую арену как передовая торговая держава с большими возможностями и широким кругозором. Это сказалось и на европейском рынке. Объем закупок леса из Центральной Европы заметно упал, древесина доставлялась теперь в первую очередь из тропиков и Северной Америки. Поступала она также из России и Фенноскандии[128] – бореального пояса хвойных лесов Европы, где в это время для снабжения солидных британских партнеров начались крупномасштабные рубки, особенно активно – по берегам пригодных для плотового сплава рек.
|
|
|
Из гигантских стволов тропических деревьев в Англии строили корабли‑великаны – самые большие в истории деревянные суда. В середине XIX века их длина достигала почти 100 метров. Позже англичане первыми сконструировали металлические корпуса для еще более массивных океанических кораблей.
Заокеанские товары, доставлявшиеся в Англию, проникали и на среднеевропейские рынки. На молодых английских промышленных предприятиях производство многих продуктов было дешевле, чем на континентальных мануфактурах. Индустриализация, волна которой в XIX веке захлестнула и другие страны Европы, происходила по английскому образцу. Традиционные лесные промыслы и ремесла приходили в упадок. Благородные металлы в Центральной Европе практически перестали добываться, потому что гораздо большее их количество можно было привозить с других континентов. Для плавки руды лес был уже не нужен. Значительно упала потребность в древесном угле, исчезли стеклодувные предприятия, а со временем и мелкие бумажные мельницы. В Центральной Европе наступила эпоха экономических кризисов, прежде всего в удаленных от промышленных центров регионах, экономика которых была связана с лесом, например в Рудных горах, Верхнем Пфальце, Шварцвальде, Шлезии (Силезии), в Альпах. Множество людей теряли источники доходов и покидали родину. Часть из них уходила в центры, переживавшие индустриальный бум, например, в Рурский угольный бассейн, часть эмигрировала в Америку. Обезлюдевшие, опустевшие земли на волю судеб не оставляли – их засаживали лесом.
Тем, кто, вопреки всему, оставался на родине, приходилось искать новые промыслы. Многие в XIX веке обратились к резьбе по дереву и другим видам обработки древесины. Резчики по дереву из Обераммергау, деревянные игрушки из Берхтесгадена и Рудных гор, резные рождественские фигурки из Тироля, деревянные часы из Шварцвальда получили известность во всем мире. Показательна в этом отношении история шварцвальдских деревянных часов с кукушкой: их делали и в XVIII веке, и в начале XIX, но массовое производство было запущено лишь во второй половине XIX века. Автором эскиза был Фридрих Эйзенлор, профессор архитектуры из Карлсруэ. Ровно в середине столетия он работал над проектом путевой сторожки на баденском участке железной дороги Рейнской долины. К тому же времени относится и домик кукушки на часах. Разница между обоими «зданиями» не слишком велика. Строительство железной дороги в долине Рейна шло с 1850 года, тогда же начался и массовый выпуск часов с кукушкой. Знатоки называли их «часы с путевой сторожкой» (Bahnhäusle‑Uhr).
Все товары из дерева в Центральной Европе изготавливались и изготавливаются сегодня на небольших семейных фабриках или мануфактурах традиционного образца, до настоящего времени мало затронутых дыханием индустриализации и автоматизации. Уникальным является метод изготовления выпильных игрушек – фигурок животных из Рудных гор, появившийся около 1800 года и усовершенствованный в XIX веке. На токарном станке вытачивалась основа в виде широкого кольца, которую затем пилили на плоские ломтики‑шайбы. Поперечный срез каждого кольца представлял собой профиль определенного животного. Нарезанные ломтики‑игрушки затем доводили ручным резцом и раскрашивали. В этой работе участвовала вся семья: один мастер вытачивал кольца, другой разрезал их на ломтики‑шайбы, третий подводил контуры животных, другие члены семьи раскрашивали и сушили готовые фигурки. Еще одна пара рабочих рук паковала игрушки. Таким образом, можно было выточить и вырезать очень много фигурок.
Все это, конечно, производилось из дерева отечественных пород, как всегда было принято в лесных производствах Германии и соседних стран, импортное сырье использовали мало. В романе Адальберта Штифтера «Бабье лето» [Stifter, 1949], впервые изданном в 1857 году, описывается драгоценная мебель барона Ризаха, гостеприимца и хлебосола. Мебель эта происходит из Средних веков, восстановление ее стоит больших трудов и затрат. Вот перед нами вырезанная из липы конторка для письма с драгоценными инкрустациями, для которых использовали преимущественно отечественные породы: клен, грецкий орех, ольху и розовое дерево[129]. Другие предметы мебели изготовлены из дуба. В мастерской реставрируется стол XVI века, значительные части его воссоздаются заново. При этом применяются розовое дерево, клен и самшит, а также те породы, которые в раннее Новое время и в XIX веке могли ввозиться в Австрию (где происходит действие романа) с юго‑востока: сандаловое дерево, черное дерево и орех медвежий.
Детальные описания Штифтера знакомят читателя с мебелью в стиле Бидермейер[130]: для ее изготовления использовали преимущественно центральноевропейские породы дерева, а мастера следовали давним ремесленным традициям.
Совсем другую мебель производили и приобретали в Англии и Франции. В странах, уже в первой половине XIX века обладавших колониями в тропиках, больше использовали древесину экзотических пород характерной текстуры – годичные кольца в ней практически неразличимы, потому что рост деревьев там может продолжаться круглый год без зимней паузы. Типичными материалами для английской мебели стали махагон и тик.
Эти примеры показывают, что вкусы и предпочтения буржуазии – нового слоя общества, сложившегося в странах Западной и Центральной Европы вследствие индустриализации, формировались во многих отношениях по‑разному. Но отличались друг от друга не только дома и обстановка. Не было одинаковым и общее значение леса. Насколько отличалось английское (а с ним и американское) восприятие от немецкого, можно показать на примере «лесного образа», бытовавшего в буржуазном обществе XIX века: рождественского деда. Санта‑Клаус и Фазер Кристмас приезжают из глубоких сугробов северного леса, из зоны хвойной тайги, в их сани впряжены животные, имеющие символическое значение для этого региона, – северные олени или лоси. Эти сказочные персонажи появляются из Скандинавии и Канады – откуда англичане и американцы получали большую часть леса.
Немецкий рождественский дед (Weihnachtsmann) приходит, естественно, тоже из леса, но не откуда‑то «с северного полюса» на запряженных северными оленями санях, а пешочком, «со двора, из лесу», как писал в одном из стихотворений Теодор Шторм[131]. Этот лес лежал прямо за дверью, это был тот самый форст, который высадили лесоводы, в первую очередь – еловый, ведь именно из него пришла в домашний быт рождественская елка. А дети получали в подарок деревянные игрушки из горных лесов, примерно так, как рассказывается об этом в одной из старейших немецких детских книг под названием «Король Щелкунчик и бедный Рейнхольд» Генриха Гофмана[132], широко известной и любимой с середины XIX века. Области, расположенные в стороне от крупных центров и потому обладавшие ярко выраженной «провинциальностью», то есть те самые, из которых происходили деревянные игрушки и рождественские фигурки, такие как удаленные уголки Альп и Рудные горы, стали восприниматься как типично «рождественские». Много снега, уединенные леса, рождественские деревья, резные рождественские фигурки, рождественские пирамиды из Рудных гор, выпильные профильные деревянные игрушки – все это стало типичными, всемирно известными атрибутами немецкой рождественской традиции.
В англоязычном пространстве дистанция между людьми и лесом была гораздо больше, и эти дальние леса были, бесспорно, еще дикими, неосвоенными, хотя, вероятно, не вполне нетронутыми и уже знавшими человека. К ним относилась не только северная родина Санта‑Клауса, были и другие «настоящие» первобытные леса, такие как муссонный тропический лес, в котором разворачивается действие «Книги Джунглей» Редьярда Киплинга, – индийские джунгли в то время тоже активно эксплуатировались англичанами. В Америке, где с высокой скоростью шло освоение земель, в которых до того жили только индейцы‑полукочевники, были взяты под охрану последние участки неколонизированных лесных земель – Йосемит и Йеллоустон. Природа этих мест считалась нетронутой, а то обстоятельство, что их уже и прежде использовало и успело изменить коренное население, игнорировалось. Но леса Йосемита и Йеллоустона – не «первичные», а скорее «сохранившие доколониальный характер».
Последним «дикарям», индейцам Северной Америки, были выделены резервации. Примечательно, что европейская цивилизация окружала изгородью уже не себя, а наоборот, неосвоенную «дикую природу». Огораживали и национальные парки, и резервации.
В немецкоязычном пространстве шли иные процессы. Естественно, здесь также увлекались дальними неизведанными краями с их благородными дикарями, читали многочисленные и чрезвычайно популярные книги Карла Мая[133], который, правда, тех мест, о которых писал, сам никогда не видел. Но под «природой» стали пониматься теперь форсты, посаженные несколько десятилетий назад. Наказ, якобы дошедший к нам от Тацита через его «Германию», был исполнен, – шло восстановление безбрежных лесов Германии, родины Германна Херуска. Никто не замечал, что растут в них ели и другие виды, которых никогда прежде здесь не было, никто не обращал внимания на то, сколь стройными рядами тянутся к небу их прямые стволы. Не замечалось и то, что даже спустя несколько десятков лет после посадок леса на земле можно было разглядеть следы существовавших когда‑то полей и рвов для мелиорации лугов, сельскохозяйственных террас на склонах, укреплений по краям полей, даже фундаменты крестьянских домов и руины церквей. Сомнений не было: лес – родина «неизведанности», синоним «природы». Лесные мифические существа из сказок и легенд отныне жили не только в прежней «глуши», но и в молодых лесопосадках. Многочисленные хижины, ранее служившие работникам лесной службы, превратились теперь в загадочные ведьминские домики.
Такие представления отчасти навеяны фантазиями добрых бабушек, убаюкивавших по вечерам, под стук прялки, своих внимательно слушающих внуков. Но как ни странно, на подобные мысли может навести и знакомство с научными публикациями. Во многих регионах, например, к юго‑востоку от Мюнхена, есть деревни, почти полностью окруженные полями, находящимися в общественном пользовании. Вне этих полей сегодня растет еловый форст. Если отвлечься от реальности и посмотреть на карту, кажется, что эти деревни лежат в центре обширных островов, вырубленных в лесах в Средние века. Это, конечно, не так, ведь еловые леса вокруг деревень стали сажать только в XIX веке. В Новое время, а особенно в XIX веке, площади полей общего пользования вокруг деревень были сокращены, а земледелие на отдаленных площадях прекратилось, потому что благодаря минеральным удобрениям урожаи на оставшихся в пользовании полях превысили те, что ранее получали на более обширных площадях. Современный облик местности сформировался не благодаря вырубкам в лесных массивах и размещению в центре таких вырубок деревень и полей, а наоборот: сокращению площади полей и посадкам леса на освободившихся пространствах. Именно об этом, а не о вырубках обширных лесных массивов, свидетельствуют изображения на картах.
Подоплекой создания искусственных лесов были национальная идея, вскоре утратившая былую популярность, и экономические ожидания, не вполне оправдавшие себя в будущем. Но получилось так, что выросшие форсты сыграли совсем иную роль. Многие люди были глубоко убеждены (и это сохраняется по сей день!), что вместе с лесами прямо к порогу их дома приходит или уже пришла «сама природа».
Искусственные леса сделали ландшафт более разнообразным – в нем чередуются леса и опушки, поля, различные луга, пастбища. В такой мозаике увеличилась численность дичи, в первую очередь косули, условия для которой стали идеальными. Важно и то, что лес препятствует эрозии почв, положительно влияет на уровень грунтовых вод, очищает воздух. Но он вовсе не «сама природа», которую в нем так сильно хотели бы видеть немцы, это глубокое заблуждение, которое в Германии постоянно прослеживается в отношении к лесу, не исключая и день сегодняшний.
Деревья сажали не только в лесах, но и поблизости от населенных пунктов. В Нидерландах и Германии, в Италии и других странах Средиземноморья появлялись поначалу небольшие, а затем все более обширные посадки плодовых деревьев. Многие деревни в Центральной Европе буквально «утонули» во фруктовых садах. Столь привычная нам картина «традиционной» деревни довольно молода, большинство садовых насаждений родом из XIX или даже из XX века. Эти сады снабжали фруктами города, пока супермаркеты не затопила волна южных плодов из обширных тропических плантаций.
Человек, выросший в селении, окруженном со всех сторон деревьями и лесами, конечно, смотрит на мир не так, как тот, чей взгляд не ограничен стенами леса. Можно много рассуждать о том, почему в Германии XIX века люди, интересующиеся естествознанием, обратились к инвентаризации природы перед собственным порогом, о том, какую роль сыграли в этом окружающие их леса. Так или иначе, но натуралисты собирали тогда гербарии и коллекции, описывали минералы, растения и животных в окрестностях населенных пунктов. Обнаруженные виды (а в мозаичных ландшафтах XIX века их было множество!) они заносили в инвентарные списки. Эти списки для большинства регионов представляют собой старейшие документы, в которых более или менее точно зафиксировано видовое многообразие.
Разумеется, страны Западной и Центральной Европы развивались не в изоляции друг от друга – между ними шел постоянный культурный обмен. В 1840 году Альберт, герцог Саксен‑Кобург‑Готский, стал мужем королевы Великобритании Виктории. Вместе с ним на Британские острова пришла традиция украшения рождественской елки, королева Виктория впоследствии очень полюбила Christmas tree. Чуть ранее, в 1837 году наследник французского престола Фердинанд Филипп, герцог Орлеанский, женился на Елене‑Луизе Мекленбург‑Шверинской; для нее также украшалось рождественское дерево. Таким образом рождественские деревья прижились во Франции и Англии[134]. В результате торговли лесом с Англией в Германии, прежде всего в северных портовых городах, появилась мебель из красного и тикового дерева. Но одно различие сохранилось: искусственные лесопосадки шли только в Германии и соседних с нею странах, но не во Франции и не в Англии. И в одной лишь Германии леса не только выросли, но были восприняты как явление дикой природы и «заселены» мифическими лесными существами, от гномов и ведьм до рождественского деда.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 182; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!