Художественное конструирование и внутренняя форма римской культуры
Самые разные категории древне‑римских вещей и сооружений обнаруживают один общий конструктивный принцип.
Римские колодцы. Напомним вкратце то, что было о них сказано в первом очерке настоящей книги, дабы иметь возможность рассмотреть теперь этот материал с иной точки зрения. Заменив в эпоху ранней республики изначальные естественные источники водоснабжения, колодцы представляли собой шахты, скрытые наземной оградой, сперва в виде прямоугольных деревянных срубов, позже – в виде каменных ящиков. После сооружения водопроводов многие из этих колодцев были превращены в уличные водоразборные резервуары, и вода стала поступать теперь в них не снизу, из земли, а подводиться по трубам. На один из бортов ящика стали ставить поэтому небольшую каменную стелу, внутри которой проходила труба, соединявшаяся с подземной водопроводной сетью и изливавшая воду непрерывно – точно так же, как изливал ее некогда источник или заключенный в сруб родник. Внешняя сторона стелы была украшена рельефом, и, в сущности, только этими рельефами уличные колонки‑резервуары и отличались друг от друга. Именно они делали некоторые колонки более богатыми и красивыми, вообще более совершенными, чем другие.
126. Стела с изображением Минервы с совой на колодце в Помпеях
127. Стела с изображением богини Изобилия на колодце в Помпеях
|
|
|
Перед нами особый тип отношений между устройством сооружения и развитием той сферы действительности, к которой оно относится. В позднереспубликанскую и раннеимператорскую эпоху условия жизни граждан и их быт изменились до неузнаваемости. Источники уступили место деревянным колодцам, деревянные – каменным, колодцы – водопроводным "бассейнам". На устройстве наземных водоразборных сооружений эта многовековая эволюция почти не отразилась. В результате длительного опыта оказалась отобрана и закреплена некоторая оптимальная конструкция, которая в дальнейшем как конструкция уже не реагировала на изменение окружающих условий. Оно сказалось лишь во внешнем добавлении к исконной основе некоторой приставки, "аппликации"‑декорированной каменной стелы, в пределах данного сооружения исчерпывающим образом воплощавшей и изменение технических условий и рост эстетических потребностей.
Римская мебель, как известно, была обильно украшена накладным декором. Меньше обращалось внимания на то, что он не только характеризовал облик мебели, но выражал также принцип и тенденции ее развития. Переломные моменты в истории Рима всегда совпадали с распространением богатства и усложнением быта. Первый такой перелом приходится на начало II в., до н. э., второй – на эпоху Юлиев‑Клавдиев, и оба были временем резкого обогащения и изощрения предметной среды, что, однако, непосредственно выражалось в распространении, разнообразии и удорожании накладок и аппликаций. "Вернувшееся из Азии войско (в 187 г. до н. э. – Г.К. ) занесло в Рим первые ростки чужеземной роскоши; тогда‑то в столице появились ложа, обитые медью или бронзой, и покрывавшие их дорогие декоративные ткани" [173]. Ход времени отражался в накладном декоре, конструкция же вещей тяготела к полной стабильности, к закреплению в их неизменности раз навсегда найденных, веками отработанных схем. С III в. до н. э. Рим знал два вида ложа – lectus , каменный лежак, и grabatus , кровать с рамой, затянутой ременной или веревочной сеткой. Прошло три самых бурных века римской истории, перевернувших вверх дном весь античный мир, и мы обнаруживаем точно те же два вида ложа: помпейский кабатчик Ситий вывешивает объявление о сдаче внаем своей харчевни cum tribus lectis ,a Марциал сообщает, что на его кровати "и оборвавшись, и сгнив, все перетяжки висят" [174]. Ни конструктивные изменения этих типов, ни какой‑либо третий, новый вид ложа (если говорить о реально распространенных) в источниках не отмечается – Цицерон рассказывает о каком‑то скряге, который "свозил отовсюду не только lectos, но и grabatos" [175]. Если изделие менялось, в подавляющем большинстве случаев это значило, что менялись накладки. Ювенал описывает, как изменилась жизнь римлян в его дни сравнительно с республиканской стариной: ложа стали облицовывать черепахой, и именно это сделало их отличными от лож предков, ибо "медное в те времена изголовье скромной кровати // Лишь головою осла в веночке украшено было"[176]; конская сбруя, продолжает поэт, прежде тоже была иной, поскольку иными, не такими, как сейчас, были наложенные на нее украшения – ее обкладывали бляхами, выломанными из трофейных кубков. В области бытовых вещей смена времен была сменой не конструкций и не принципов, а декора.
|
|
|
|
|
|
128. Скамья. Выточенные геометрические объемы скрывают конструктивную основу ножек
129. Сундук, обитый декоративными накладками
Меняясь почти исключительно благодаря декору и за его счет, мебель отражала в своей эволюции не столько сдвиги в реальной жизни, сколько внешнюю и на поверхности произвольную игру престижа и моды.
|
|
|
С определенного времени, например, кровати начинают делать целиком из бронзы, хотя при этом они почти не отличаются от обитых бронзой. Облицовочный материал обрабатывается так, чтобы создавать впечатление облицовки иной природы – черепаха "под дерево" или стук "под мрамор"; "дорогим деревом одевают, как корой, дешевое" [177]. Примитивная и архаичная в своей основе вещь – ложе, шкатулка, дверь – становится "престижной" и "современной" за счет накладок, инкрустаций, филенок из неожиданных и странных дорогих материалов. В подобных приемах обычно видят отличительную черту мебели ранней империи. Это очень неточно. В I в. накладной декор, действительно, усложняется и удорожается, становится капризнее и произвольнее, но сам принцип развития за счет разного рода аппликаций при сохранении неизменной конструктивной основы характеризует римский предметный мир в целом[178].
130. Кувшин с накладными позолоченными украшениями
Архитектура римлян представляет собой ту область, в которой "аппликация" выступает как универсальный принцип технологии, художественной практики и эстетического мышления. Многоцветные стуковые покрытия обволакивают в Помпеях все элементы здания – стены, колонны, капители, своды. С начала империи в этой функции распространяется также мрамор. Ступени, на которых рассаживались зрители в большом театре в Помпеях, были построены во II в. до н. э. из туфа; в начале новой эры театр обновили – практически это выразилось в том, что туф обложили мрамором. Кроме стука и мрамора использовалась терракота – даже в скромных помпейских домах ею чаще всего отделаны края комплювиума.
131. Атрий в доме Менандра в Помпеях. Видны следы стуковых покрытий
Архитектура здания воспринималась как стилистически нейтральная; актуальная эстетическая программа и заложенная в здании семантика находили себе выражение в облицовках. Огромный дворец Нерона, отстроенный им с вызывающей роскошью в самом центре Рима в 64–68 гг., назывался "Золотой дом" – и именно это название выражало символический смысл сооружения. "Золотой" (aureus) было официальной характеристикой Неронова правления, повторявшейся в легендах на монетах, в стихотворных славословиях, в льстивых речах ораторов. "Годы златые на нас веселой грядут чередою" [179] – писали в Риме при вступлении Нерона на престол. Представление о празднике и блеске никак не было воплощено в архитектуре дворца, но оно целиком обусловливало наложенный на архитектуру декор. Строения виллы тонули под покровом позолоты, перламутра, драгоценных аппликаций; в триклинии главного здания потолок состоял из пластин слоновой кости; в залах правого крыла стены были выложены мрамором. Внутренние, непарадные комнаты архитектурно ничем от них не отличались; их бытовой, утилитарный характер выражался в смене облицовок – место позолоты и мрамора занял стук. Можно было бы показать, что воплощенное в "Золотом доме" соотношение архитектуры и накладного декора не составляло частной его особенности, а выражало общий принцип архитектурного мышления эпохи.
132. Базилика на форуме в Помпеях. Видна кирпичная кладка колонн
133. Дом Публия Корнелия Тегета в Помпеях
134. Интерьер здания коллегии Августалий в Геркулануме
135. Октогональный зал Золотого дома Нерона
136. План Октогонального зала Золотого дома Нерона
Сочетание консервативных строительных форм с облицовкой, подверженной колебаниям моды и экономики, было внутренним национальным принципом римского зодчества. Когда римский поэт хотел рассказать, например, о египетской архитектуре и объяснить своим соотечественникам, чем именно она отличалась от привычной им римской, он писал так:
"Не облицован был дом блестящим, распиленным в плиты Мрамором; был опорой его не тонкий агат, а массивный Камень порфирный; везде, во всех дворцовых палатах, Был под ногами оникс, и обшит Мареотии черным Деревом не был косяк: оно вместо дуба простого Не украшеньем дворца, но опорой служило" [180].
Представление о том, что в других странах здание строится из монолитов дерева или камня, которые в Риме распиливаются на пластины и используются как облицовка, опиралось на многовековой опыт. Уже крыша и колонны первого Капитолийского храма, датируемого по традиции 509 г. до н. э., были из дерева, обшитого расписанными терракотовыми пластинами, а целла и цоколь – из облицованного камня. Сколько‑нибудь значительные здания республиканского периода имели облицовку из туфа или травертина, реже из кирпича и снаружи еще были покрыты стуком . Как и в мебели, ход времени отражался прежде всего в смене облицовок. Известные слова императора Августа о том, что он "принял Рим кирпичным, а оставляет его мраморным" [181], в обоих случаях имеют в виду не строительный материал, а облицовку. Один из героев "Диалога об ораторах" Тацита Марк Апр говорит о преимуществе современных ему храмов, которые "сияют мрамором и блестят золотом", перед древними, "обложенными необработанным камнем и безобразным кирпичом" [182].
137. Комната в доме Ариадны в Стадиях. Хорошо видны узорчатая кладка стены и наложенное на нее декоративное стуковое покрытие
138. Внутренний дворик с нимфеем в доме Нептуна и Амфитриты в Геркулануме
Роль облицовки становится непосредственно очевидной в связи с основной и главной, всемирно‑исторического значения особенностью римской архитектуры – с массовым применением в ней уже упоминавшегося "римского бетона". Как известно, римляне первыми стали применять эту смесь извести, особого "путеоланского" песка и заполнителя не в качестве связующего раствора, а в качестве самостоятельного строительного материала: залитый в пустое пространство между двумя стенками из кирпича или тесаного камня, он вскоре соединялся с ними в монолит несокрушимой прочности. Своего рода облицовка предполагалась, таким образом, самим существом этого строительного метода, поскольку стены, внутренней стороной сливаясь с раствором, внешней были обращены в помещение или на улицу и требовали некоторого эстетического оформления. Между концом II в. до н. э. и I в. н. э. вырабатываются определенные схемы этого оформления, отличавшегося высокой степенью технического совершенства и художественной изощренности. Но, будучи частью конструктивного костяка здания, оформленная таким образом стена не воспринималась как законченная, а ее внешний облик – как эстетически или идеологически значимый. Сейчас очень трудно себе представить, что полностью обработанная, заглаженная, покрытая изящными архитектурными рельефами северная внутренняя стена форумной базилики в Помпеях, например, или столь же вполне совершенные внутренние стены храма Веспасиану там же создавались для того, чтобы их никто никогда не видел, поскольку они были навечно скрыты под накладным декором. Нужно вспомнить весь размах строительства в Римской империи, все бесчисленные города, покрывавшие ее территорию от Пальмиры до Мериды и от Рейна до Сахары, вспомнить, что строительство в них велось в основном "на бетоне" и неизбежно предполагало последующую облицовку, дабы представить себе весь масштаб и историческое значение этого метода: "…декоративное и конструктивное решения в римской архитектуре стали почти независимыми друг от друга; в своем развитии и упадке они подчинялись разным, а подчас и противоположным законам" [183].
139. Надгробие у Геркуланских ворот близ Помпей. Видна кирпичная кладка пилястров и opus mixtum стены
140. Храм Веспасиану в Помпеях. Внутренние стены
141. Стена одного из портиков виллы Адриана в Тибуре. В бороздах виден opus cementicum, заполнявший пространство между внешними кирпичными стенами
142. Римская стена в Кале
Щиты и шлемы римских легионеров доказывают, что этот принцип сказывался в самых различных областях художественного конструирования, то есть был практически универсальным. Точно так же как колодцы или мебель, щиты римских воинов были первоначально нескольких типов; точно так же в ходе развития из них оказался отобран один, наиболее себя оправдавший на практике, в дальнейшем уже не менявшийся, и точно так же варьирование этого единого типа осуществлялось за счет накладных элементов. То был прямоугольный выгнутый деревянный наборный щит размером 120 на 75 см, обтянутый толстой кожей и обведенный по верхнему и нижнему краю металлической обкладкой. В центре его находилась массивная металлическая бляха, так называемый умбон , который имел боевое значение, так как ударом умбона можно было оглушить противника, но который, кроме того, был также центром рельефной композиции, помещавшейся на внешней стороне щита. Именно эта рельефная композиция, наложенная на щит извне и его прямому назначению посторонняя, выражала ранг солдата (в преторианской гвардии она была иной, чем в легионах), его принадлежность к тому или иному легиону, выражала тот символический и квазитотемный смысл, который был заложен в легионных инсигниях. Здесь также престиж и уровень изделия отражался в накладном декоре и не предполагал коренных изменений в самой конструкции, сложившейся еще в царский период, в окончательном виде закрепившейся с III в. до н. э. и просуществовавшей чуть ли не до конца Рима. Антично‑римский характер такого дизайна выступает особенно наглядно при сравнении римских щитов с рыцарскими, с их бесконечным разнообразием размеров, форм, материала и конструкции.
Сопоставление со средневековым материалом оказывается еще более поучительным, если речь идет о шлемах. Мисюрьки, шишаки, бочки, соединенные с панцирем жестко, кольчужной вуалью или от панциря независимые, шлемы с различными системами забрала, с по‑разному гнутыми профилями, они все отличаются друг от друга по самой конструктивной основе, по осмыслению накопленного боевого опыта, по независимости и энергии мысли оружейника. Сравните с этим принципиальным многообразием столь же принципиальную монотонию римских шлемов. После различных вариаций, характерных для республиканского времени, выработалась оптимальная конструкция: охватывающая голову полусферическая шапочка из металла или, реже, кожи пересечена металлической полосой от уха к уху, а иногда еще и от лба к затылку, и сзади спускается на затылок. Полосы из металла придают шлему жесткость, отводят в скольжение удар противника и вместе с материалом, заполняющим сектора между ними, в сущности, исчерпывают конструкцию. К ней добавлены три варьируемых элемента – козырек, иногда служивший забралом, нащечники и насадка на темени. Именно и только эти дополнительные элементы имели декоративный или престижный смысл, отражали движение моды и времени: козырек и нащечники покрывались рельефами разного художественного уровня, иногда из драгоценных металлов, насадка на темени в определенных случаях служила втулкой для плюмажа и т. д. Оптимально найденный, закрепленный в опыте поколений и освященный традицией структурный тип – колодца, мебели, дома, щита, шлема, можно было бы добавить: также обуви, орудий труда, в принципе любого изделия – для римлянина был изъят из пестрой и быстрой смены улучшений и ухудшений, вообще из мелькания жизненных перемен и относился к иной, глубинной и малоподвижной сфере существования[184].
Острое ощущение разницы между внешним подвижно‑многоразличным обликом и внутренне устойчивой основой обнаруживается в Риме также и в других сферах, от дизайна, казалось бы, предельно далеких – в философии, историографии, в общественном самосознании.
Философия римлян неотделима от греческой и образует вместе с ней единую античную философию. Главное ее содержание уже Аристотель полагал в диалектике многообразия и единства. За внешним многообразием мира античные мыслители, действительно, постоянно стремились различить его общую первооснову. Она могла представляться разным философам по‑разному: мыслителям ионийской школы – в виде исходной для всего сущего материальной субстанции, воды, огня или не поддающегося чувственному восприятию "алейрона" ; мудрецы‑элеаты воображали себе ее в виде единственной подлинной реальности, пребывающей по ту сторону вещей и имеющей абсолютно совершенную форму – форму шара: она была воплощена для Эмпедокла в вечном ритме сменяющих друг друга жизненных фаз – Любви и Вражды, а для пифагорейцев – в числе; по учению Платона, ее составляла совокупность неизменных прообразов тленных и преходящих вещей. Сам факт ее существования, однако, не вызывал сомнения ни у кого. В полной силе дожило это убеждение до времен Римской империи, и еще Сенека учил, что "не может быть субстанцией то, что преходит и живет, дабы погибнуть" [185]. Независимо от школ и направлений субстанция бытия всегда обладала одной обязательной чертой – постоянством. Именно как постоянная она была противоречиво слита с непосредственно данным чувственным миром – всегда и очевидно изменчивым, дробным, состоящим из вещей и явлений, которые представлялись извне наложенными на эту первооснову и, облекая ее своей пестрой сменой, снижали, огрубляли, но и расцвечивали ее.
История, по убеждению римлян, обладала той же двуединой структурой, что и бытие: реальные обстоятельства общественной жизни, изменчивые и во многом случайные, составляли в их глазах внешнюю, часто произвольного рисунка, оболочку‑"аппликацию", которая скрывала внутреннюю неизменную суть исторического процесса. Конкретный образ этой глубинной первоосновы, как и в философии, мог быть разным. Так, историк Полибий (202–120 гг. до н. э.) постоянно и настойчиво подчеркивал, что исход событий, происходящих в данное время и в данном месте, непосредственно зависит от людей. Их долг – каждый раз понять положение, оценить и взвесить его, думать, бороться и действовать. Жизнь, однако, не исчерпывается тем, что происходит здесь и сейчас. Последовательные события складываются в бесконечные цепи, время каждого сливается с временем предыдущего и последующего, и местная, частная, и именно в силу этого человекосоразмерная история оказывается лишь случайным фрагментом иной, которую Полибий называет "историей всемирной и всеобщей". Она составляет историческую реальность иного порядка, которая в своей безграничности и вечности регулируется не человеческими действиями, всегда ориентированными на "здесь" и "сейчас", а соотносительной с ними, но в принципе иной силой – Судьбой. "Понять общий ход событий из отдельных историй невозможно "[186], и потому каждому отдельному человеку действия Судьбы, "капризные и неотвратимые", представляются иррациональными. Лишь в общем течении мировых событий раскрывается их глубокий и постоянный смысл: дело Судьбы – отделять людей серьезных, мужественных и верных долгу от легкомысленных и слабых; последних она предоставляет самим себе, а в жизни и трудах первых реализует свои предначертания[187]. Тем самым она вносит в историю нравственное начало, подчиняет ее божественной справедливости, включает в разумно устроенный миропорядок и образует всеобщую и единую первооснову исторической жизни, скрытую в каждый данный момент за яркой завесой частных и отдельных событий, поступков и страстей.
Полибиево учение о судьбе, несмотря на свое греческое происхождение, отражает чисто римское восприятие общественной действительности. Римляне твердо верили, что каждый человек обязан проявлять и развивать свой талант, разум, волю, но что это не может изменить "написанное на роду". Самые значительные и мудрые деятели их истории шли часто на величайший, мало чем оправданный и нам поэтому совершенно непонятный риск, ставили себя в положение, из которого, казалось, не было никакого выхода, и когда им все‑таки удавалось спастись и победить, и они сами и весь народ черпали в этом уверенность, что они – избранники, опекаемые вечной и загадочной силой истории, что без ее поддержки всякая активность остается внешней и малого стоит. Так было со Сципионом Старшим, Суллой, Цезарем, Августом. Книги римских историков – всегда рассказ о событиях, наглядно свидетельствующих о том, как сквозь их многоцветный водоворот прокладывает себе путь некоторое извечное подземное течение – "река времян". Для Саллюстия то был неуклонный процесс разложения римского мира под влиянием богатства, для Тацита – столь же неуклонное нарастание неизбывной мощи и неодолимой тяжести империи.
Диалектика внешне‑преходящего и внутренне‑пребывающего вытекала из самого объективного характера римской жизни. Вспомним: античный мир "состоял из в сущности бедных наций" [188], и его основная общественная форма, а именно город‑государство, или полис, соответствовала весьма ограниченному уровню общественного богатства. Значительное историческое развитие не могло вместиться в такую общественную форму, разлагало ее, ввергало периодически в жесточайшие кризисы, порождало войны, внешние и гражданские, создавало огромные и рыхлые монархии, вызывало к жизни чудеса патриотизма или злодейства, самоотвержение и алчность, подвиги и преступления. Но ограниченность производительных сил общества и соответствовавший им характер полиса определялись самой природой античного мира, его местом в истории человечества, и потому полис вечно погибал и вечно возрождался с теми же своими неизменными свойствами. Легионер, отшагавший тысячи миль, повидавший десятки городов и стран, награбивший кучу золота, добивался от полководца всегда одного и того же – демобилизоваться, пока жив, получить надел, осесть на землю, влиться в местную общину, зажить так, как жили прадеды, и, какие бы разные страны ни покоряла армия императоров, демобилизованные ветераны основывали свои города всегда те же, в Африке или в Британии, с теми же магистралями север – юг и запад – восток, с тем же форумом, храмом и базиликой у их скрещения, с той же системой управления, копировавшей единый для всех, неподвластный времени эталон – систему управления города Рима. За мельканием жизненных перемен действительно ощущались глубинные и неподвижные пласты бытия.
Принципы дизайна, категории теоретической мысли и отложившийся в народном сознании образ общественной действительности обнаруживают в древнем Риме определенную изоморфность. Их объединяет общее представление об изменчивой поверхности, облекающей постоянную основу – полупонятие‑полуобраз, который, однако, имел бесспорные основания в объективной действительности и реализовался в ней.
Является ли принцип восприятия различных сторон жизни через некоторый общий образ‑понятие единичным чисто римским явлением, или в нем открывается какая‑то более универсальная тенденция истории культуры? Есть основания думать, что последнее из этих предположений правильно, а первое – нет.
Семнадцатый век в Европе был временем бурного развития атомистики. "Все состоит из атомов или неделимых", – говорилось в одном из научных манифестов начала века[189]. Природа элементарных частиц и источник их движения могли мыслиться различно, но само убеждение в том, что мир и жизнь дискретны, то есть представляют собой поле взаимодействия разобщенных единиц, обладающих индивидуальностью и энергией – "неукротимых корпускул", по выражению Лейбница[190], ‑ было всеобщим. Столкновение и борьба, гибель и выживание "неукротимых корпускул" составляли содержание далеко не только физико‑теоретической картины мира. Тот же образ лежит в основе определяющего художественного явления эпохи – французской классицистической трагедии, где герои, заряженные страстью и одушевленные стремлением к собственной цели, гибнут в борьбе друг с другом и с гармонизующей надличной силой исторически закономерного и потому представляющегося разумным миропорядка, – точно так же как частицы материи у Декарта, первоначально "склонные двигаться или не двигаться, и притом всячески и по всем направлениям" , постепенно обивают свои острые углы друг о друга, располагаются "в хорошем порядке" и, наконец, принимают "весьма совершенную форму Мира" [191].
143. Римские легионеры готовятся к осаде города. Рельеф колонны Траяна. Хорошо видны щиты и шлемы легионеров
144. Панцирь с декоративным рельефом
145. Шлемы легионеров. Рельефы колонны Траяна
146. Щит, шлем и меч легионера
Тот же тип мировосприятия отчетливо обнаруживается в теории естественного права‑главном направлении этико‑правового мышления времени. Людям от природы присущи страсти, учил Спиноза, сталкивающие их друг с другом и "выражающие ту естественную силу, которой каждый человек стремится утвердиться в своем бытии "; чтобы не погибнуть в хаотическом движении, сталкивающем всех со всеми, люди образуют государство и подчиняются верховной власти – "право же верховной власти есть не что иное, как естественное право, но определяемое не мощью каждого в отдельности, а мощью народа, руководимого как бы единым духом" [192].
Вряд ли можно отделить это мироощущение и от политической практики эпохи – от бесконечных комбинаций, перегруппировок и войн между составлявшими Европу небольшими, тянущими каждое в свою сторону государствами и от стремления политических мыслителей найти силу, которая могла бы гармонизовать этот хаос. XVII век есть классическая пора трактатов о мире, от Декарта до Гуго Греция. "Корпускулярная философия", как можно было бы обозначить на языке времени совокупность этих воззрений, была не просто общим принципом художественного и теоретического мышления; она была и массовым мироощущением. "Робинзон Крузо" Дефо – рассказ об изолированном человеке‑атоме, своей энергией воссоздающем вокруг себя свой мир, или монадология Лейбница – учение о заполняющих жизнь "зернах субстанции" , каждое из которых "есть живое зеркало, наделенное внутренней деятельностью, способное представлять вселенную сообразно своей особой точке зрения и столь же упорядоченное, как сама вселенная "[193], пользовались таким массовым, таким ошеломляющим успехом, который вряд ли выпадал на долю художественных или теоретических построений когда‑либо раньше или позже. Можно ли избежать вывода, что образ корпускулы играет для XVII века ту же роль, что образ изменчивого покрова, облекающего неизменную основу для античного Рима?
Другой пример. В последней трети прошлого века складывается и быстро приобретает универсальный характер представление, согласно которому мир состоит не только из предметов, людей, фактов, атомов, вообще не только дискретен, но может быть более глубоко и адекватно описан как своеобразное поле напряжения, что самое важное и интересное в нем – не событие или предмет, вообще не замкнутая единичность, а заполняющая пространство между ними, их связывающая и приводящая в движение среда, которая ощущается теперь не как пустота, а как энергия, поле, свет, воля, настроение. Представление это обнаруживается в основе столь далеких друг от друга явлений, как импрессионизм в живописи или поэзии и Максвеллова теория поля, драматургия Ибсена или Чехова и приобретение богатством дематериализованных финансовых форм.
Такие представления не исчерпываются своей логической структурой и носят в большей или меньшей степени образный характер. Они близки в этом смысле тому, что в языкознании называется внутренней формой, – образу, лежащему в основе значения слова, ясно воспринимающемуся в своем единстве, но плохо поддающемуся логическому анализу. Так, слова "расторгать", "восторг" и "терзать" имеют общую внутреннюю форму, которая строится на сильно окрашенном эмоционально и трудноопределимом ощущении разъединения, слома, разрыва с непосредственно существующим. Разобранные представления в области культуры можно, по‑видимому, по аналогии обозначать как ее внутренние формы[194].
Механизм формирования и передачи таких внутренних форм совершенно неясен. Очевидно, что объяснять их совпадение в разных областях науки или искусства как осознанное заимствование нельзя. Полибий едва ли задумывался над тем, обладает ли философски‑историческим смыслом декор на его ложе, Дефо не читал Спинозу, Верлен не размышлял над Максвелловой теорией поля. Если такое знакомство и имело место – Расин, по всему судя, знал работы Декарта, – все же нет оснований думать, что художник или ученый мог воспринять его как имеющее отношение к его творчеству. Вряд ли можно также, не впадая в крайнюю вульгарность, видеть во внутренней форме культуры прямое отражение экономических процессов и полагать, будто монадология Лейбница порождена без дальнейших околичностей развитием конкуренции в торговле и промышленности. Дело обстоит гораздо сложнее. Оно требует раздумий и конкретных исследований. Пока что приходится просто признать, что в отдельные периоды истории культуры различные формы общественного сознания и весьма удаленные друг от друга направления в науке, искусстве, материальном производстве подчас обнаруживают очевидную связь с некоторым единым для них образом действительности и что такой образ составляет мало известную характеристику целостного исторического бытия данного народа и данной эпохи.
Эпилог
Итак, вернемся к началу. Наша цель состояла в том, чтобы понять отношения между бытом и историей. На основании общих теоретических соображений мы предположили, что бытовая повседневность и исторический процесс неразрывно связаны друг с другом и в то же время принципиально, глубоко различны, что ни одна из этих сфер непонятна до конца без другой и, однако, подход к ним с одинаковыми методами и критериями ничего не дает, а только запутывает дело. Задача заключалась в том, чтобы проверить эти предположения и для этого перейти от общетеоретического анализа к анализу конкретно‑историческому. В качестве предмета такого анализа был избран древний Рим. К каким же выводам привело нас подробное рассмотрение отдельных сторон римского быта, повседневного поведения его граждан, вещей, их окружавших?
Мы обнаружили, что самые разные проявления повседневной жизни древних римлян – их отношение к воде и их восприятие одежды, неприязнь к людям, передвигающимся по городу в носилках, и любовь к незатейливым дружеским трапезам, восприятие уличной и жилищной тесноты как ценности – связаны в конечном счете с одним и тем же вполне определенным ощущением действительности. Это ощущение состояло в том, что в основе всего лежит некоторый извечный и неизменный строй существования. Он образует не только источник и фон общественного бытия, но также его идеальную модель, точку отсчета и парадигму ценностей. На такие отдельные неизменные модели ориентирован и весь быт – колодец и тога, совещания с друзьями при принятии решений, ритуал застолья. Многообразно и противоречиво развивающаяся действительность несовместима с неизменностью этих моделей, действует на них разрушающе, мешает людям им следовать – древний колодец скрывает выхоД водопроводной трубы, тога становится невыносимой, святость застолья оскверняется в оргиях. В своем повседневном быту римлянин живет и действует в этом противоречии идеальной исходной нормы и ее реальных нарушений, одновременно и ощущая его неразрешимость и преодолевая его, выходя на практике к дисгармоничному, грубому, неладному, но в конечном счете непреложному синтезу его полюсов. Пусть из колодца торчит водопроводная труба, но вода из нее льется непрерывно, как из родника, и, значит, в ней все еще живет нимфа источника и вечная сила Януса; пусть тогу никто не носит, но важно иметь право ее носить, и провинциал отдает очень многое за это право, ибо оно наглядно причисляет его к римскому городскому гражданскому коллективу, которого давно нет и который вечно есть, ибо иначе зачем провинциал стал бы в него стремиться. Это противоречие и этот синтез образуют внутреннюю форму не только культуры Рима, но и существования римлянина.
Такова бытовая повседневность Рима, но такова же и его история. Социально‑экономическая, политическая, идеологическая жизнь Рима связана с точно таким же противоречием: гражданская и сельская общины представляют собой общественные формы, наиболее адекватные объективно заданному уровню развития производительных сил античного мира; поэтому они вечно возрождаются, и на них ориентируются отношения собственности, политические установления, нравственные императивы; они порождают в общественном сознании представление о вечной и непременной норме родной истории. Но производительные силы все же знают определенное и бесспорное развитие. А оно уничтожает полисный уклад, ориентированные на него формы производственной и общественно‑ политической жизни, незыблемые и вечные их модели, порождает ту "новизну", которая их обволакивает и разлагает и на которую непрерывно и горько жалуются римские писатели. Но история Рима, как и бытовая повседневность его граждан, существует, сохраняет свою неповторимость и определенность до тех пор, пока это противоречие длится и, постоянно возрождаясь с новой и новой остротой, тем не менее всякий раз обретает в конечном счете шаткое и дисгармоничное равновесие. Рим уничтожает независимость покоренных полисов, но они входят в состав его державы как прежние целостные гражданские коллективы; магистратов назначает принцепс, и политическая избирательная активность граждан сведена к нулю, но все Помпеи пестрят выборными лозунгами, которые выписывает на стенах любой; народное собрание в Риме ликвидировано, но целый век еще без его санкции принцепс не будет считаться законным; сельская община распадается, так как участок на ее земле может купить каждый приезжий богатей, но общинное имущество и общинная земля сохраняются и в первом веке, и во втором…
Что же в итоге все это дает для ответа на вопросы, которые мы изначально себе поставили – каково соотношение быта и истории в древнем Риме? Какое оно имеет значение для понимания того же соотношения в другие эпохи?
Что касается первого из этих вопросов, то в Риме внутренняя форма материальной культуры и принципы организации повседневной жизни оказались аналогичны структуре исторического процесса. Можно ли на этом основании говорить об их тождественности, о том, что первые представляли собой в Риме просто частный случай второй? Вряд ли. Хотя бытовое поведение и исторический процесс обнаруживают в Риме общую внутреннюю структуру, хотя здесь у них (как, впрочем, всегда и везде) имелся общий субъект – исторически конкретный человек, реализовались они совсем по‑разному: первое – в осознанных, полуосознанных, или, чаще всего, неосознанных формах его субъективной деятельности, второй – в их объективных результатах этой деятельности. Предпочесть плащ тоге стало возможным после того, как и в связи с тем, что распался замкнутый мирок римской гражданской общины, но не потому, что исчезли объективные исторические его признаки‑общинная форма собственности на землю, например, а потому, что родившийся за пределами этого мирка человек стал по‑иному видеть других людей и по‑иному оценивать их и свои вкусы, их и свое повседневное поведение. Поэтому, по‑видимому, правильнее говорить о том, что структура быта и структура исторического процесса в Риме не тождественны, а изоморфны.
Что касается второго из поставленных вопросов, то принцип, объединивший в Риме быт и историю, имел, помимо своей формы, своей структурной роли, еще и вполне определенное содержание. Он представлял собой, как выяснилось, то самое классическое начало, которое лежало в основе античной культуры и античного мира в целом и о котором у нас шла речь в историческом введении. Как бы ни решать сложную, обсуждаемую на протяжении веков проблему соотношения римской классики с греческой, очевидно, что те конкретные классические черты, которые были выявлены в предшествующих очерках, характеризуют жизнь именно древнего Рима, отражают и в кричащих антагонизмах ее эмпирии, и в гармонизующем воздействии ее идеализованных норм его особый и неповторимый облик. Характерная для него изоморфность быта и истории, равно подчиненных классическому началу, впоследствии исчезает из европейской действительности на много веков. Быт, поведение, вещи, по‑прежнему неразрывно связанные с историей общества, вступают с ней в новые, иные, многообразно сложные отношения[195]. Но ни на одном дальнейшем этапе своего развития не смогут они быть до конца поняты, поняты как целое и общий принцип, без сопоставления с антично‑римской классикой. Ибо "общее само есть нечто многообразно расчлененное, выражающееся в различных определениях" [196].
147–148. Портреты супругов и девушки с кодексом из Помпеи
[1] "Именно в духовных и экономических отношениях повседневной жизни открываются силы, лежащие в основе исторических движений; эти последние, будь то война, дипломатия или внутреннее развитие государственного устройства, – лишь итог, конечный результат изменений, происходящих в глубинах повседневного" (Ауэрбах Э. Мимесис. М., "Прогресс", 1976, с. 53).
[2] См.: Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. – Полн. собр. соч., т. 18, с. 277; ср. там же, с. 160, 181.
[3] См.: Ленин В.И. К вопросу о диалектике. – Полн. собр. соч., т. 29, с. 321; ср. там же, т. 18, c. 130, 181.
[4] "Завтрак неизменно всегда состоял из нескольких кочанов пластовой капусты, черного хлеба и хлебного вина. Рылеев говорил: «Русским надо русскую пищу»" (Бестужев М. Штейнгель и Одоевский. – В кн.: Воспоминания Бестужевых. М. – Л., Изд‑во АН СССР, 1951, с. 300; ср. там же, с. 53: "…эта потребность гармонировала со всегдашнею наклонностью Рылеева – налагать печать руссицизма на свою жизнь".).
[5] Эта мысль подтверждается тем хотя бы, что русское платье московских славянофилов 1840‑х гг. за пределами их узкого круга, по‑видимому, воспринималось как чудачество и было лишено своего демонстративно‑принципиального, то есть знакового, смысла: "К. Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персианина" (Герцен А.И. Былое и думы. Ч. IV. – Собр. соч. в 30‑ти т., т. 9. М., Изд‑во АН СССР, 1956, с. 148). Примерно ту же мысль высказывал и другой современник, Б.Н. Чичерин: К. Аксаков "первый в 40‑х гг. надел терлик и мурмолку и в высоких мужицких сапогах разъезжал по московским гостиным, очаровывая дам своим патриотическим красноречием. . Вне литературного круга на них смотрели как на чудаков, которые хотят играть маленькую роль и отличаться от других оригинальными костюмами" (Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва сороковых годов. М., изд. М. и С. Сабашниковых, 1929, с. 239–240).
[6] См.: ThieI E. Geschichte des Kostums. Berlin, Henschelverlag Kunst und Gesellschaft, 1973, S.461 ff. Там же очень выразительный иллюстративный материал.
[7] Цит. по статье: Журавлева Л. Как вспоминается Талашкино. – "Декоративное искусство СССР", 1981, № 3, c. 27.
[8] См.: Рыбченков Б.Ф., Чаплин А.П. Талашкино. М., 1973, ил. 28 и 29.
[9] См.: Москва. Памятники архитектуры 1830‑1910‑х годов. М., "Искусство", 1977, ил. 78–89.
[10] См.: Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва сороковых годов, с. 81.
[11] После 1814 г. "и без того уже расстроенный трехгодичным походом порядок совершенно разрушился; и к довершению всего дозволена была офицерам носка фраков. Было время (поверит ли кто сему), что офицеры езжали на учение во фраках" (Записки Николая I. – В кн.: Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М. – Л., Госиздат, 1926, с. 15).
[12] Например, в письме Николая I брату Константину (см. там же с. 146).
[13] См. изложение этого эпизода со слов И.С. Тургенева в кн.: Тучкова‑Огарева Н.А. Воспоминания. М., Гослитиздат, 1959, с. 287–288.
[14] Строка из поэмы "Матвей Радаев". – Огарев Н.П. Избр. произв., т.2. М., "Худож. лит.", 1956, с. 242.
[15] В стихотворении "Это случилось в последние годы могучего Рима" (1841), где сказался, по всему судя, тот взгляд на императорский Рим, который подлежал развитию в задуманной поэтом трагедии "Нерон". См.: Краков А. Лермонтов и античность. Сборник статей в честь В.П. Бузескула. Харьков, 1913–1914, C. 797–813.
[16] См. особенно статью "Российские стихотворения, собранные Киршей Даниловым" (1841). См. также: Гуляев Н.А. В.Г. Белинский и античность. – "Учен. зап. Томского ун‑та", № 16,1951.
[17] Герцен в произведениях 1830‑х гг. говорит о "страшной личности народа римского", о "распадающейся веси, все достояние которой в воспоминаниях, в прошедшем", и противопоставляет ее "бедной общине угнетенных проповедников Евангелия" с их "верой и надеждой в грядущее". См.: Герцен А.И. Из римских сцен. – Собр. соч. в 30‑ти т., T. 1. М., Изд‑во АН СССР, 1954, с. 183.
[18] См. об этом подробно в заключительном очерке настоящей книги.
[19] См.: Соколова Т., Орлова К. Русская мебель в Государственном Эрмитаже. Л., "Художник РСФСР", 1973, с. 20–21.
[20] "Историю греков и римлян повелено было преподавать как можно сокращеннее, а историю Финикии и Ассирии – как можно пространнее" (Розен А.Е. Записки декабриста. М., с. 342). О других мерах правительства, шедших в том же направлении, см.: Волк С.C. Исторические взгляды декабристов. М. – Л., Изд‑во АН СССР, 1958. с. 175.
[21] В Западной Европе фрак засвидетельствован с 1790‑х гг. Он, в частности, ясно виден на "Портрете Серизиа" (1795) Ж.‑Л. Давида. В Россию он проникает во втором десятилетии XIX в. и распространяется к его концу: Грибоедов в1819 г. пишет о нем как о новомодной странности ("Горе от ума". III, 22); Пушкин, рассказывая в "Евгении Онегине" о событиях того же года, утверждает, что"…панталоны, фрак, жилет, // Всех этих слов на русском нет" (1, 26), то есть эти предметы одежды воспринимались еще как чисто иностранные.
[22] Слова эти приписываются Аппию Клавдию Слепцу, консулу 307 и 296 гг. до н. э., цензору 316–311 гг. Стихотворную форму, в которой они только и дошли до нас, им придал поэт Квинт Энний (239–169 гг. до н. э.). См.: Цицерон. Катон, или О старости, 16 (пер. В.О. Горенштейна). (В нижеследующих примечаниях ссылки на сочинения древних авторов оформлены следующим образом: имя автора (в краткой, наиболее употребительной форме) и название по‑русски; там, где автор известен только по одному сохранившемуся произведению, название опускается; из следующих цифр первая означает самую крупную единицу текста – книгу: последняя – самую мелкую: параграф (для прозы) или стих (в поэзии); средняя цифра (там, где она есть) обозначает промежуточную единицу текста: номер главы или стихотворения. Так, Гораций. Оды, IV, 7,5 означает: Квинт Гораций Флакк. Оды, книга четвертая, стихотворение седьмое, стих пятый; Ювенал, VIII, 162–174 означает: Ювенал. Сатиры (другие произведения этого автора неизвестны), сатира восьмая, стихи со сто шестьдесят второго по сто семьдесят четвертый.)
[23] Слова знаменитого правоведа эпохи ранней империи Гая Кассия Лонгина, произнесенные им в сенате в 61 г. н. э. См.: Тацит. Анналы, XIV, 43, 1.
[24] Сенатское постановление против наставников философии и риторики, начавших вести преподавание не только по‑гречески, то есть доступное немногим, но и по‑латыни, то есть обращенное к более широким слоям. Текст его сохранил писатель II в, н. э. Авл Геллий в своих "Аттических ночах" (XV, 11).
[25] Гораций. Оды, III, 6, 46–49 (пер. Н. Шатерникова).
[26] Из речи народного трибуна 133 г. до н. э. Тиберия Гракха в изложении Плутарха. См. в его "Сравнительных жизнеописаниях" биографию Тиберия Гракха, гл. 9 (пер. С.П. Маркиша).
[27] Имеется в виду Публий Клавдий Пульхр, сын Аппия Клавдия, упомянутого выше. Эпизод этот рассказан многими древними авторами, в частности Валерием Максимом (1,4,3).
[28] См. "Речь в защиту Гая Рабирия" и вводное примечание к ее русскому переводу в кн.: Mapк Туллий Цицерон. Речи в двух томах. Т. 1. М., Изд‑во АН СССР, 1962, с. 427–428.
[29] Светоний . Жизнь двенадцати цезарей. Божественный Юлий, 54,3. Контраст между неизменно сохраняющимся патриархально‑консервативным укладом жизни и непрестанным его разрушением окрашивает все стороны существования римлян. Нам надо выяснить происхождение, смысл и судьбу этого центрального противоречия.
[30] Лукан. Фарсалия, III, 436.
[31] Страбон. География, III, 3, 8. Комментарий к этому месту и анализ проблемы в целом см. в кн.: Sherwin‑White А. ‑ N. Racial Prejudice im Imperial Rome. Cambridge, Cambr. Univ. Press, 1967
[32] Вергилий. Энеида, I, 264: II, 137, 293; Гораций. Вековая песнь, 57–58; Цицерон. О государстве, III, 34.
[33] "Из земледельцев выходят самые верные люди и самые стойкие солдаты. И доход этот самый чистый, самый верный и вовсе не вызывает зависти, и люди, которые на этом деле заняты, злого не умышляют нисколько" (М. Порций Катон. Земледелие, предисл. пер. М.Е. Сергеенко).
[34] "Все остальные занятия, многообразные и неприглядные, равно далеки от правды и справедливости. Разве честна добыча, которую нам дает война ценой крови и насилия над другими? А намного ли лучше, чем воевать, рыскать по морю и вверяться торговле, зависеть от слепого случая, изменяя природе, создавшей человека для жизни на земле, отдаваться ярости волн и ветра, носиться подобно птицам по чужим берегам и неведомым землям? Ужели можно одобрить тех, кто дает деньги в рост и кого ненавидят даже люди, казалось бы, получающие от них помощь? А это жульническое искусство, которое предки наши называли собачьим и презирали и которому мы предаемся и в священных городских стенах, и даже на форуме бросаться подобно псам на зажиточных людей, обвинять невинных и защищать виноватых? И если добрым гражданам надлежит бежать этих и им подобных способов увеличить семейное достояние, им остается только один, достойный свободного человека и коренного римлянина – земледелие" (Л. Юний Колумелла. О сельском хозяйстве, I, предисл. 8–9; 11).
[35] Дигесты (свод древнеримских правовых положений), 41,2,12; 42, 5, 6. О трудовом праве собственности на землю см.: Штаерман Е.М. Древний Рим: проблемы экономического развития. М., "Наука", 1978, с. 69.
[36] Авл Геллий, VI, 3, 37; М. Порций Катон. О земледелии, 2, 5–6; Плутарх. Катон Старший, 4–5;21.
[37] Овидий. Наука любви, VI, 121–128 (пер. М.Л. Гаспарова).
[38] Саллюстий Крисп. Заговор Катилины, 10.
[39] Среди римских историков и мыслителей устойчиво господствовало мнение, согласно которому рост богатств и владений Рима пришел в определенный момент истории в конфликт с традиционной общественной моралью и с тех пор постоянно и прогрессивно разлагал ее. Момент этот разные мыслители определяли по‑разному, но все согласны в том, что он наступил в период Пунических войн, то есть в конце III или в первой половине II в. до н. э. Сводку источников и анализ этой так называемой "теории упадка нравов" см. в кн.: Утченко С.Л. Древний Рим. События. Люди. Идеи. М., "Наука", 1969, с. 267–289.
[40] Cм.: Цицерон. О государстве, II (XI), 22 и особенно V (1), 1, хотя доказательством указанной мысли служит не столько тот или иной пассаж, сколько диалог в целом. Анализ его в этом плане см. в работах: Вuсhnег К. Studien zur romischen Literatur. Bd II. Cicero. Wiesbaden, 1962,S. 9‑15; 32 ff.; Кнабе Г.С. Понимание культуры в древнем Риме и ранний Тацит. – В кн.: История философии и вопросы культуры. М.", Наука", 1975, с. 77–86.
[41] Тацит. Анналы, XI, 24. Тацит излагает здесь в собственной обработке подлинную речь императора Клавдия в сенате в 47 г. н. э.: ее эпиграфический текст приведен в "Корпусе латинских надписей" (XIII, 1668), неоднократно издавался и переводился (в частности, и на русский язык. См.: Штаерман Е.М. Избранные латинские надписи по социально‑экономической истории ранней Римской империи. – "Вести. древней истории", 1956, № 3, с. 185–186). Мысль эта была в Риме распространена. Тот же Тацит излагает посвященную ей речь полководца Петилия Цериала (История, IV, 73–74), она же развита в речи ритора II в. Элия Аристида " К Риму".
[42] Тит Ливий, 42, 34.
[43] Это важное положение не всегда достаточно ясно осознается. См.: Sherwin‑White A. N. The Roman Citizenship, 2nd. ed. Oxford, Clarendon Press, 1973, p. 134–165 (в первую очередь – 160–162).
[44] См., например, инциденты, описанные в "Истории" Тацита (IV, 45) или в его же "Анналах" (XIII, 48–52).
[45] Инцидент этот подробно изложен у Тита Ливия (23, 48, 10–49, 4 и 25, 3, 8–5, 1). Новый разбор и комментарий см. в кн.: Сimmа М.R. Ricerche sulle societa di publicani. Milano, Dott A.Giuffre ed., 1981, p. 6–9.
[46] Трижды консул (в 290, 275 и 274 гг. до н. э.) Маний Курий Дентат собственноручно обрабатывал свой надел и ел из деревянной посуды (Валерий Максим, IV, 3, 5). Знаменитый полководец и консул 282 г. до н. э. Квинт Фабриций настоял на изгнании из сената видного его члена на том основании, что тот имел серебряный сосуд весом более 10 фунтов (Авл Геллий, IV, 8; Плутарх. Сулла, 1); дочери Фабриция были настолько бедны, что сенат дал им приданое (Валерий Максим, IV, 4, 10). Победитель Ганнибала Сципион Африканский провел последние годы жизни (186–183 гг. до н. э.) в весьма скромных условиях, подробно описанных Сенекой (Нравственные письма, 86). Список примеров такого рода может быть значительно продолжен. Их историческая достоверность в последнее время оспаривалась (без серьезных аргументов и большой убедительности). См.: Harris W. War and Imperialism in Republican Rome 327‑70 B.C. Oxford, 1979, p. 264–265. Дело, однако, не в их достоверности самой по себе, а в том, что они вошли в традицию и повторяются у многих поздних авторов, то есть составляли норму – идеальную, но общепризнанную.
[47] См.: Веллей Патеркул. Римская история, II, 10.
[48] Корпус латинских надписей, XI, 600. Перевод и комментарий см. в кн.: – Машкин Н.А. Принципат Августа. М. – Л., Изд‑во АН СССР, 1949, с. 302.
[49] Избранные латинские надписи, 8393 (Берлин, изд. Дессау, 1954); см. также: Durry M. Elogе funebre d'une matrone romaine. Paris, 1950.
[50] См.: Гегель Г.‑В.‑Ф. Эстетика. Т. II. М., "Искусство", 1969, с. 139 и 149; ср.: Он же. Феноменология духа. – Соч., т. 4. М., 1959, C. 136–156.
[51] Цит. по кн.: К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. Т. 1. М. "Искусство", 1967, с. 87–91.
[52] Фукидид. История Пелопоннесской войны, VII, 77, 7.
[53] Маркс К. Теории прибавочной стоимости. – Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений, т. 26, ч. 1, с. 283.
[54] Маркс К. Экономические рукописи 1857–1859 годов. Введение. – Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений, т. 46, ч. 1, с. 21.
[55] Маркс К. Экономические рукописи 1857–1859 годов. Введение. – Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений, т. 46, ч. 1, с. 21.
[56] См.: Мarucchi A. Le Forum Romain et le Palatin. Paris‑Rome. Desclee Lefevre, 1902, p. 38–39; Ward‑Perkins J.B. Roman Architecture. New York, Abrams, 1977, p. 326. Ср.: Тит Ливий, I, 12,10.
[57] Священный источник Ютурны у подножия Палатинского холма; так называемый "бассейн Курция" в центре Форума (см.: Тит Ливий, VII, 6; Тацит. История, 1 41,2).
[58] Богами были Тибр, его приток Анио, Ютурна на Форуме и еще один источник Ютурны на Марсовом поле и др. См.: Рrеllеr L. Romische Mythologie. Berlin, Weidmann, 1858, S. 506 ff.
[59] Cм.: Плиний Ст. Естественная история, VII, 195.
[60] См.: Витрувий. Об архитектуре, VIII, 1,1.
[61] См., например: Сергеенко М.Е. Помпеи. М.‑Л., Изд‑во АН СССР, 1949, с. 54.
[62] См.: Neuburger A. Die Technik des Altertums. Leipzig, 1919, S.578–580; Fietz W. Vom Aquadukt zum Staudamm, eine Geschichte der Wasserversorgung. Leipzig, Koehier und Amelang, 1966, S. 45–46.
[63] Следы, оставленные веревкой в мягком туфе, хорошо видны на ограде колодца Ютурны в Риме или колодца у бокового входа в здание Евмахии в Помпеях. См. илл. № 123.
[64] Они подробно описаны у Витрувия (VIII, 5–6).
[65] Отсюда не следует, что римляне не знали приборов для подкачивания воды на должный уровень. Следы их обнаружены в водопроводах Лугдунума (ныне Лион) и Арелате (ныне Арль) в Южной Франции. Малое их распространение объясняется тем, что они были технически сложны и предполагали при эксплуатации высококвалифицированный персонал – два требования, плохо совместимые с глубинными, принципиальными основами античного производственного мировоззрения.
[66] Классический пример – римский водопровод в Ниме (древний Немаус в Южной Галлии), на отдельных участках сохранившийся до наших дней. Он пересекал глубокую долину реки Гар (отсюда его французское имя – Pont du Gard. ‑ V.V.). Строители перекинули его через реку на высоких трехъярусных субструкциях, зато остальные 50 км до города вода шла своим течением.
[67] См. примечание ко второму, историческому, "Введению".
[68] Сборники пророческих текстов, написанных по‑гречески и известных в Риме со времен Тарквиниев (Авл Геллий, 1,19, 2; Дионисий Галикарнасский. Римские древности, IV, 62, 2). Раскрывались только по постановлению сената специально на то уполномоченными жрецами в тех случаях, когда над республикой нависали предвещаемые знамениями бедствия (Тит Ливий, 22, 9, 8). Сгорели во время пожара Капитолийского храма в 83 г. до н. э. (Тацит. История, III, 72,3).
[69] Здесь и в дальнейшем надо иметь в виду, что хронологические и цифровые данные по римским водопроводам расходятся в источниках весьма значительно и должны рассматриваться как приблизительные.
[70] Wheeler М. Roman Art and Architecture. London, Thames and Hudson, 1964, reprint 1976, p. 22.
[71] См.: Блаватский В.Д. Природа и античное общество. М., "Наука", 1976, с. 36–42.
[72] Горин Г. Московский родник. М.,"Моск. рабочий", 1973, с. 30, 41,46–47.
[73] Cм.: Curtius L. Das antike Rom. Wien, A.Schroll, 1943, S.70.
[74] Cм. сказанное выше о подключении к этой системе в случае необходимости дополнительного водопровода Aqua Augusta.
[75] См.: Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима. Очерки быта. М‑Л. "Наука", 1964, с. 58; Fietz W., Op. cit. S.58. Плиний Старший (Естественная история, 3, 54) полагал, что водопроводы приносят в Рим столько же воды, сколько получает Тибр от всех сорока своих притоков.
[76] Цицерон. Письма Аттику, 1,10,3.
[77] См.: Николаев И.С. Инженерные сооружения. – В кн.: Всеобщая история архитектуры. Т. 2. М., Стройиздат, 1973, с. 462–463.
[78] Цицерон. Речь в защиту Публия Цестия, 98.
[79] Таково положение, например, в помпейских домах Пансы или Кастора и Поллукса.
[80] Основания большого фонтана и окружавших его малых сохранились, например, в Помпеях в доме Мелеагра (см. ил. № 22). Поразительный эстетический эффект был достигнут там же, в Помпеях, в так называемом Доме Черного якоря (см. ил. № 46). Перистиль его был в два этажа, поверху – портик, внизу – ниши со скульптурами; в узкой стене напротив выхода из атрия располагался большой нимфей, а по бокам от него – статуи, скрывавшие водометы. Струившаяся из них вода омывала и орошала партер декоративных растений и цветов. См.: Eschebach Н. Pompeji. Еrliebte antike Welt. Leipzig, Seemann Verlag,1978, S.310, Abb. 178. На сопоставлении водного партера и скульптур основывалось эстетическое воздействие Египетского бассейна ("Канопы") на вилле Адриана в Тиволи (см. ил. № 24).
[81] Так выглядел, например, знаменитый, многократно воспроизводивишийся в самых разных изданиях перистиль дома Веттиев в Помпеях.
[82] В западных провинциях они часто сооружались в местах, где до римлян отправлялся местный культ ручьев и текущей воды, так что их комфортный смысл был неотделим от сакрального. Таков, например, роскошный нимфей в Ниме, окруженный храмами, с театром, алтарем, искусственным островом. См.: Harmand L. L'Occident Remain. Paris, 1960, p. 331.
[83] Филострат. Жизнеописание Аполлония Тианского, VIII, 11.
[84] Слова Жерома Каркопино, которыми он завершает описание римских терм. Мне был доступен лишь английский перевод его монографии: Саrсорinо J. Daily Life in Ancient Rome. Harmondsworth, Penguin Books, 1941, reprint 1975, p. 286.
[85] См.: Сенека. Нравственные письма, 86, 8; Марциал, XII, 50. Если верно, что в Риме в I в. н. э. было 1790 особняков (см.: Античная цивилизация. М…Наука", 1973, с. 201) и если учесть, что в особенно роскошных встречалось по нескольку купален, число их должно было превышать две тысячи.
[86] "…Час бани – зимой в девять, летом в восемь" (Плиний Мл., Ill, 1, 8), то есть, по современному счету, в 13.30 зимой и в 14.30 летом; о часе обеда см. ниже, в посвященном ему очерке.
[87] Подробное описание такого комплекса помещений бани см. Плиний Мп., II, 17, 11 и V, 6, 25.
[88] XII, 50, 2.
[89] Плиний Мл., II, 17, 12.
[90] Стаций. Сильвы, 1, 5, 42–43.
[91] To есть кавказский; для римлян – привезенный из бесконечного далека.
[92] Сенека. Нравственные письма, 86, 6–7. (пер. С.А.Ошерова).
[93] Cм.:Fietz W.Op.cit.,S.86; Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима, с. 145.
[94] В 1920‑е гг. группа немецких ученых составила сравнительный атлас всех известных к их времени римских терм по всем провинциям империи – их оказалось более трехсот. См.: Krencker D., Kruger Е., Lehman H., Wachtter H. Die trierer Kaiserthermen. Augsburg, 1929.
[95] Писатели истории императорской. Адриан, 18, 11.
[96] Там же. Марк Антонин, 23, 8.
[97] I,23: III, 51; VI, 93.
[98] "..Сейчас вокруг меня со всех сторон – многоголосый крик: ведь я живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из‑за которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыханье, выдохи их пронзительны, как свист; попадется бездельник, довольный самым простым умащением, – я слышу удары ладоней по спине, и звук меняется смотря по тому, бьют ли плашмя или полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски – тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех, кому нравится звук собственного голоса в бане (имеются в виду выступавшие в банях поэты, декламаторы, риторы. – Г. К.). Прибавь и тех, кто с оглушительным плеском плюхается в бассейн. А кроме тех, чей голос, по крайней мере, звучит естественно, вспомни про выщипывателя волос, который, чтобы его заметили, извлекает из гортани особенно пронзительный визг и умолкает, только когда выщипывает кому‑нибудь подмышки, заставляя другого кричать за себя. К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар" (Сенека. Нравственные письма, 56,1–2: пер. С.А. Ошерова).
[99] В дальнейшем все цитаты, выдержки из документов, все цифровые и фактические данные, источник которых специально не оговорен, взяты из этого сочинения и приводятся без указания главы и параграфа.
[100] О кранах идет речь в цитированном выше 86‑м письме Сенеки (§ 6). Технический рисунок великолепного крана из дворца Тиберия на Капри приведен в кн.: Neuberger A. Op.cit., р.440; ср.: Fietz W. Op.cit., p.71ff. Примечательно, однако, что кран обозначался ученым греческим словом "эпитонион", то есть не был для римлян ни исконным, ни привычным приспособлением. Римляне, по‑видимому, не знали сальника, краны же их были устроены так, что ограничивали течение воды, но не могли перекрывать струю полностью.
[101] Даже в общественных уборных, крайне распространенных в городах империи, вода не перекрывалась и текла под сиденьями непрерывным потоком.
[102] Дигесты, 39,3.
[103] См. Законы вавилонского царя II тысячелетия до н. э. Хаммурапи, статьи 53–56 (в кн.: Хрестоматия по истории древнего Востока. Под ред. М.А.Коростовцева и др. Ч.1. M., 1980, с. 158), и Среднеассирийские законы, таблица В+О, § 17 (в кн.: Хрестоматия по истории древнего мира. Под ред. В.В.Струве и Д.Г.Редера. М., 1963, с. 260–261).
[104] Проложенный ассирийским царем Санхерибом (704–681 гг.) водопровод, обеспечивавший Ниневию хорошей питьевой водой, воспринимался современниками, судя по тексту надписи, рассказывающей об этом сооружении, как событие совершенно исключительное. См.: Fietz W. Op.cit., p.15.
[105] Он суммирован в работе: Коerner R. Zu Recht und Verwaltung der griechischen Wasserversorgung nach den Inschriften. Archiv fur Papyrusforschung. Bd. 22–23, 1974, S. 155–202.
[106] Это явствует, например, из в высшей степени выразительной надписи некоего Питеаса, "надзирателя колодцев" в Афинах в середине IV в. до н. э. См. "Inscriptiones Graecae" (Berlin, 1895–1909, № 338).
[107] Аристотель. Полития, VI (VII), 132I в.
[108] См.: Платон. Законы, VI, 763.
[109] Материал, его анализ и выводы, подтверждающие это впечатление, см. в статье: Dеvreker J. La continuite dans ie consilium Principis sous les Flaviens. – "Ancient Society", Leuven, 1977, № 8, p. 225.
[110] См.: Тит Ливий, 39, 44, 1; Плутарх. Катон Старший, 18, 2.
[111] Cм.: Фронтин. Указ. соч., гл. 95; ср.: Ювенал, VI, 333.
[112] См.: Koerner R. Op.cit. S. 170–174.
[113] Как явствует из таблицы, приведенной выше.
[114] Георгики, II, 146–147; ср.: Проперций, II, 19,25–26.
[115] Сипий Италик. Пуническая война, IV, 55I‑561. Обращения римских полководцев не только к своим богам, но и к богам, помогающим врагу, перед боем и в ходе его засвидетельствованы документально. См.: Макробий. Сатурналии, III, 9,7.
[116] В свете данных, приведенных далее, вряд ли случайно, что Центральное управление римскими водопроводами, Static Aquarum, находилось непосредственно над источником Ютурны и как бы на принадлежащей ему священной территории. См.: Marucchi A. Op.cit. (см. примеч. 1 к данному очерку), р. 194–197.
[117] Варрон. Латинский язык, VI, 22.
[118] Стаций, Сильвы, 1, 5, 25–29.
[119] Проперций, III, 22, 25–26.
[120] Проперций, III, 22, 25–26.
[121] См. – Плиний Мл. Письма, VIII, 8, 5, и комментарий к этому месту в кн.: Sherwin‑White A.N. The Letters of Pliny. A Historical and social commentary. Oxford, Clarendon Press, 1968, p. 457. См. также передаваемое Тацитом в "Анналах" (I, 79, 3) мнение о том, что "необходимо уважать верования италийских союзных общин, которые обрядами, священными рощами и алтарями чтят реки родного края (patriis amnibus dicaverint)".
[122] Напомним, что Новый Анио и Aqua Claudia, хотя и образовывавшие общую систему водоснабжения, хотя и входившие в Рим на едином акведуке, текли тем не менее по раздельным каналам. См. выше ил. № 8.
[123] Варрон. Латинский язык, V, 123.
[124] См.: Гораций. Оды, III, 13, 9‑10.
[125] Плиний Мл. Письма, VIII, 8, 3.
[126] Сергеенко М.Е. Помпеи, с. 64.
[127] Материал, касающийся особых, "сидячих" носилок, так называемых sella, в настоящем очерке не разбирается. (См. ил. № 84).
[128] См.: Варрон. Латинский язык, V, 166; Ноний Марцелл. О всеобъемлющем знании, XI, 13М.
[129] См.: Петроний, 96.
[130] См.: Марциал, VIII, 75, 9‑14.
[131] VI, 77.
[132] Марциал, VI, 84; IX, 2, 11.
[133] См.: Цицерон. Письма к близким, IV, 12, 2–3.
[134] Отрывок из нее приведен у Авла Геллия (X, 3, 2).
[135] Светоний. Клавдий, X, 2
[136] См.: Miclea J. La Colonne. Cluj, Dacia, 1972, p. 24, pi. XI.
[137] Очевидно, ремень мог не только захлестываться на оглоблю, но и пропускаться в имевшееся на ней специальное кольцо. Оно сохранилось на носилках, демонстрируемых в римском Консерватории. См.: Ламер Г. Римский мир. M., т‑во И.Д.Сытина, 1914, с. 68, рис. 95.
[138] Ювенал, VII, 132. Характеристика ассера становится очевидной в латинском тексте; в опубликованном русском переводе Неведомского (Ювенал. Сатиры, М.‑Л., "Academia", 1937, с. 57) она опущена.
[139] Светоний. Калигула, 58, 3.
[140] IV, 51.
[141] III, 240.
[142] Тацит. Анналы, XI, 33: "Нарцисс, собрав тех, кто разделял его опасения, утверждает, что нет другого способа обеспечить Цезаря безопасность, как передать начальствование над воинами на один‑единственный день кому‑либо из придворных вольноотпущенников, и заявляет, что готов взять его на себя. И чтобы при переезде в Рим Луций Вителлий и Цецина Ларг не изменили настроения Клавдия и не поколебали его решимости, требует предоставить ему место в повозке и занимает его – in eodem gestamine sedem poscit adsumiturque". Слово "gestamen" обычно означает "повозку", как его здесь и передает большинство переводчиков. При этом, однако, не учитывается, во‑первых, что в языке Тацита оно используется только как приложение к словам „lectica" или "sella", и, во‑вторых, что повозка была неудобным и непрестижным видом транспорта, которым высокопоставленные лица обычно не пользовались. Как показывает последующий текст (XI, 34, 1–2), в лектике Клавдия происходило заседание императорского совета, что уж никак не могло иметь место в "повозке".
[143] См.: Марциал, II, 57, 6.
[144] См.: Светоний. Тит, 10, 1.
[145] Марциал, XI, 98,11.
[146] III, 242.
[147] Там же, 245–246.
[148] Тацит. История, I, 41, 2.
[149] Марциал, IX, 2, 11.
[150] Цицерон. Филиппики, II. 24.
[151] Марциал, IV, 51,1–2.
[152] Там же, VI, 84.
[153] Тацит. История, IV, 24, 2 и 1, 9, 1. Слово "lectulus", фигурирующее в первом из этих текстов, означает у Тацита обычно "катафалк, носилки для ношения мертвых", употреблено здесь в саркастическом смысле и означает не "кровать", а "лектика". Ср.: Марциал, VI, 77 (по латинскому тексту).
[154] Марциал, VII, 129–133.
[155] Марциал, IX, 22, 1–2; 9‑10.
[156] Ювенал, III, 239–240.
[157] Там же, I, 159.
[158] Марциал, IX, 2, 11.
[159] Ювенал, I, 64–65.
[160] См.: Диодор Сицилийский. Историческая библиотека, 31, 8, 12; ср. – Ливий, 43, 7, 5.
[161] Тацит. История, I, 16, 2.
[162] Там же, III, 20, 2.
[163] О физической силе и выносливости как обязательной черте идеального полководца см.: Dоreу Т.A. "Agricola" and "Germania". ‑ In: Dorey Т.A., ed. Tacitus. London. Heinemann, 1969. p. 9. См. Также: Тацит. Анналы, XIV, 24.
[164] См.: Ювенал, III, 251
[165] Эта тема будет подробно разобрана в одном из следующих очерков настоящей книги.
[166] Начало войны ознаменовывалось в Риме тем, что распахивались двери храма Януса. Они закрывались при окончании войны.
[167] Кавалерийские отряды в римской армии составлялись из провинциалов.
[168] Именно в этом, как известно, состоял смысл евангельского сообщения о въезде Христа в Иерусалим на осле – Матф., 21: 1–7; Марк, 1 1: 1–7.
[169] В Помпеях сохранились большие камни, перегораживающие мостовую улицы. Смысл их был в том, чтобы воспрепятствовать проезду. Цезарь запретил пользоваться повозками на улицах Рима днем (см.: Mommsen Тh. Romisches Staatsrecht. Bd 1. 3.Aufl. Leipzig, Hirzel, 1887, S.393, № 4), а Адриан и ночью (Писатели истории императорской. Жизнь Адриана, 22).
[170] См.: Тит Ливий, 10, 7, 10; Плиний Старший, 34, 5, 20; Ювенап, X, 36.
[171] См.: Тит Ливий, 5, 25, 9; 34, 3,9.
[172] См.: Mommsen Тh. Op. cit., S. 394, № 5; Тацит. Анналы, XII, 42,2.
[173] Тит Ливий, 39,6
[174] Марциал, V, 62.
[175] Цитата приведена в авторитетном словаре латинского языка Штовассера (1900 г.) под словом "grabatus". Установить, из какого именно сочинения Цицерона она заимствована, мне не удалось.
[176] Ювенал, II, 93. Как явствует из латинского текста, речь идет об изголовье, обитом медью, а не сделанном из нее.
[177] Ппиний Ст. 16, 232, Цит. по кн. Сергеенко М.Е. Жизнь древнего Рима, с. 93.
[178] См. точную характеристику этого положения в кн.: Коеpen A., Breuer С. Geschichte des Mobels. Berlin – New York, 1904, S. 169.
[179] Отыквление, 4,9.
[180] Лукан. Фарсалия, X, 114–119.
[181] Светоний. Божественный Август, 28,3.
[182] Тацит. Диалог об ораторах, 20, 11. Опубликованные русские переводы в этом месте неточны, так как не принимают во внимание основное значение глагола "exstruo" – "накладывать сверху", "настилать".
[183] Шуази О. Строительное искусство древних римлян. М., Изд‑во Всесоюзной академии архитектуры, 1938, с. 137. Более чем столетие спустя другие исследователи, работая в другой стране и другими методами, пришли к тому же выводу, выразив его в еще более определенной формулировке: "Главное, что объединяет Рим с Грецией, были ордера со всеми их элементами и деталями. Однако, если декоративно‑пластические формы и детали вырабатывались в Греции в том основном материале, из которого создавалось само здание, то в Риме этими деталями обогащался, обрабатывался лишь внешний, облицовочный слой сооружений, прикрывавший основную конструкцию, создававшуюся совсем из других материалов (кирпич, римский бетон и др.). В этом огромная принципиальная разница между древнеримской и древнегреческой архтитектурой… Введение в архитектурную практику облицовочного слоя, прикрывающего основную, статически работающую конструкцию, порождало возможность возникновения известного расхождения или даже противоречия между ними" (Бартенев И.А., Батажкова В.Н. Очерки истории архитектурных стилей. М., "Изобр. искусство", 1983, с. 41).
[184] В специфически римской форме здесь сказался тот принцип создания вещи, который, по‑видимому, характерен для всех ранних форм производственного мышления – от доисторического (см. Антонова Е.В. Очерки культуры древних земледельцев Передней и Средней Азии. М.: "Наука", 1984, с. 37) вплоть до средневекового (см. Харитонович Д.Э. Средневековый мастер и его представление о вещи. – В кн.: Художественный язык Средневековья. М."Наука", 1982, с. 24–39).
[185] Сенека. О блаженной жизни, 7.
[186] Полибий. Всеобщая история, VIII, 2,2.
[187] Полибий. Всеобщая история, XV, 34–35; ср. VIII, 4.
[188] Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч., т. 26, ч. 2, с. 587.
[189] Зубов В.П. Развитие атомистических представлений до начала XIX века. М., 1965, с. 181.
[190] Письмо Ремону от июля 1714 г.
[191] Декарт Р. О мире. – Избр. произв. М., 1950, с. 205.
[192] Спиноза Б. Политический трактат. – Избр. произв., т. 2. М., 1957, с. 291; ср. с. 299–300.
[193] Цит. по: Зубов В.П. Указ. соч., с. 274–275. Ср.: Лейбниц. Монадология, § 56.
[194] Более подробно о внутренней форме слова см.: Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков. – В кн.: Хрестоматия по истории языкознания ХIХ‑ХХ веков. М., 1956, с. 76; Потебня А. Мысль и язык. Харьков, 1913, с. 84; Он же. Из записок по русской грамматике. Т. 1–2. М., 1958, с. 18–20; Виноградов В.В. Русский язык. М., 1947, с. 17, 19.
[195] См.: Кнабе Г.С. Язык бытовых вещей. – Декоративное искусство СССР", № 1,1985.
[196] Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений, т. 46, ч. 1, С.21.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 163; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!