Первый загробный поход и его итоги
Осознав первичную сцену, с ней можно и поработать. Да, нашествие мертвых оказалось удивительно хорошо замаскированным, в том числе и фильмами ужасов, то есть собственной фильмографией покойников.
Зададим вновь знакомый вопрос, уже риторически, для разбега: пришел ли тот свет в гости к этому, вступил ли с ним во взаимодействие? Или мы были восхищены и незаметно перенесены на тот свет, а может, находимся в процессе переноса, в ладье Люмьеров, где кормчий и впередсмотрящий все время меняются местами? Кинематограф оказался эсхатологическим транспортом, хотя его эсхатология вроде бы ничем не напоминает ни Армагеддон, ни Страшный суд. Она действует по принципу медленной интоксикации, столь же незаметно, исподволь, как осуществляется и сам загробный поход.
Что же мы, собственно, видим? Отслоившиеся тела, визуализирующие своеобразное присутствие персон. Эти тела не зависят от того, живы или мертвы те тела, от которых они отслоились. Хотя, пожалуй, некое нелинейное отношение все же существует: сначала восхищенные радуются, изъятие тел компенсируется фимиамом, но затем существование стареющих первоисточников начинает дискредитировать спасенные, отслоившиеся тела. Если бы кинообразы получили возможность действовать не по сценарию, они первым делом расправились бы со своими прообразами. Пока же круг их действий за пределами киноистории ограничен, они способны соблазнять, способны (и даже очень) оказывать влияние на тела всех «контактеров», внушая им моду, экспрессию, стиль и некоторым образом даже чувство.
|
|
|
Способность вступать в контакт и транслировать влияние – вот характерная особенность новых мертвых. Прежние мертвые неохотно являлись по вызову и влияли косвенно, через заведенные ими установления. Новые мертвые устанавливают свои порядки, не дожидаясь фактического отмирания первообразцов. Получается, что их ипостась в высшей степени пригодна для осуществления власти, неудивительно, что к ней прибегают политики и все так называемые медийные фигуры: таков, стало быть, один из предварительных итогов Первого загробного похода. Новые мертвые делегируют свою ипостась живым, и те уже не могут обойтись без нее в осуществлении своих социальных функций.
Это своего рода сложный товарообмен между тем и этим светом: сначала в Парадиз-синема делегируются тела избранных мира сего, затем эти тела делегируют способы своего существования (ипостаси). Такова, например, провинция телевидения, где тени состоят у сильных мира сего на посылках. Но даже и в этом формате повседневного делегирования, так сказать, рассылания гонцов, дело обстоит не так однозначно. Церемониальные мелькания в телеящике, конечно, будничны и несамодостаточны в отличие от настоящих кинопроектов (снаффов, по выражению Пелевина). Они, телекартинки, рассылаются каждый или почти каждый день, тени-стервятники наподобие перехватчиков клюют телеаудиторию, поскольку она им доступна, норовя клюнуть в темечко, но по большей части промахиваясь. Однако численность племени этих перехватчиков есть безусловный показатель могущества посылающих их. Это свита, состоящая из собственных удвоений, но не только из них, а еще и из прочей нечисти (или нечестии , как уместнее было бы сказать в данном случае), – теперь именно они и играют короля по преимуществу, создавая ореол звездного блеска. Присутствие в новостном телевидении есть тиражирование через миражирование – картинка, подсвеченная миражом. Обратимся вновь к первоисточнику миражирования по имени Парадиз-синема. Здесь ипостаси никому не делегируются, здесь они обитают у себя на том свете, являясь предметом зависти и подражания. В пределах ауры конкретного кинофильма потусветники виртуально бессмертны, за пределами же они оказывают воздействие на воображение и волю смертных. Это воздействие можно ближайшим образом расшифровать как зов, обольщающий и манящий: здесь, на том свете, прекрасно… Мы ждем вас здесь, попробуйте совершить усилия преображения, чтобы приблизиться к нам.
|
|
|
|
|
|
В противовес «зову бытия», воспетому Хайдеггером, это, конечно, зов небытия, но небытия как соблазна. Оказавшись здесь, на том свете, ты сможешь являться, причем для явления не нужно будет сомнительных спиритических сеансов с постоянной угрозой сбоя и нечитаемых помех: достаточно киносеанса. Соберитесь в полутьме во имя наше, и мы не замедлим явиться, а явившись, расскажем, что было и что будет. И что следует делать.
Помимо этого в содержание послания входит еще много интересного, например, сведения о том, как возрастают благополучие и могущество мертвых, по крайней мере, великих избранных мертвецов. Безвозвратно утерянный трактат Парменида, носивший название «О неравенстве мертвых», наверняка обретет новый смысл в благой вести из Парадиз-синема. И если живые в многовековой борьбе за равноправие добились определенных успехов, то неравенство мертвых, напротив, достигло уровня, неведомого даже во времена Хеопса. Обладатели фундаментальных гробниц-пирамид могли приравниваться к богам, и эта конвенция была, безусловно, действенной. Но причисление к лику живых им все-таки не светило, Нефертити могла только мечтать о статусе Мэрилин Монро или Греты Гарбо.
|
|
|
Кстати, любопытно, что обретение скромных средств домашней визуальности нисколько не выравнивает беспрецедентного неравенства мертвых: интернет-ролики – это песочные куличики по сравнению с пирамидами снаффов.
Тем настоятельнее, зазывнее зов, манящий с того света. В сущности, ему препятствуют две вещи: сопротивление посюсторонней телесности и фактор встроенного обновления.
Тело и примыкающие к нему атрибуты прекрасной соматизации могут быть слишком далеки и недоступны, а путь преобразования немногим легче аскезы христианских пустынников. Пожалуй, средневековые трактаты «О подражании Христу» в чем-то бледнеют перед горестным вопросом: «Где я, а где Ален Делон?»
Однако сегодняшняя революция в гламурной аскезе существенно ослабила действенность первого препятствия, зов мертвых вызвал новый расцвет гимнасических и мусических искусств. Состав их, разумеется, изменился и продолжает меняться – фитнес, ботокс, косметическая и пластическая хирургия. В целом сумму этих процедур можно охарактеризовать как ванны с мертвой водой; как будто Облако-рай, окутывающее Парадиз-синема, проливается дождями мертвой воды, имеющими то же предназначение, что и мертвая вода русских сказок: а именно приведение изувеченного или увечного тела в благообразный вид. Живой воды не предусмотрено, поэтому оживотворение заменяет простейшая анимация – так осуществляется обходной маневр Первого загробного похода.
Что касается фактора обновления, действенного множителя кинопроектов, то он скорее уберегает от неотвратимого проникновения в нас, зрителей, и, следовательно, может рассматриваться как своеобразный защитный бастион. Соблазн не успевает глубоко проникнуть, как тут же перебивается встречным или обгоняющим следующим соблазном: пока мертвые сражаются с мертвыми, живые получают передышку. Однако плотность миражного пространства тем самым возрастает, не следует забывать, что междоусобная война (а какая еще бывает?) есть имманентное свойство живой жизни, и если ее ведут между собой мертвые, то, похоже, мы действительно имеем дело с гибридизацией того и этого света.
Второй загробный поход
Киносеансы отличаются от спиритических сеансов тем, что, во-первых, вызываются не духи умерших, а их особым образом проецированные тела, а во-вторых, тем, что вызванные по окончании сеанса не уходят, вернее, не совсем уходят, остаются на страже, наготове. И они, конечно, наставляют на путь истинный, в этом новые мертвые преуспели куда больше, чем прежние мертвецы. Та к было в Первом загробном походе, который завершился сооружением пирамид-снаффов. Там, на заоблачных высотах, а точнее, в облаках серебристой пыли (Облако-рай), жили звезды немого, черно-белого и, наконец, полноцветного и полнозвучного кинематографа, и люди приносили жертвы их светящимся, избавленным от старения телам. У Даниила Андреева в «Розе мира» нечто подобное называется затомисом : что ж, национальные затомисы суть виртуальные пирамиды национальных снаффов. Только этим новым персональным затомисом располагает не каждая цивилизация: Радж Капур со товарищи для Индии, обособленный советский кинопантеон, Ален Делон с Жераром Филипом для солнечной Галлии и один на всех Голливуд с огромной зоной покрытия.
Эти вершины по-прежнему возвышаются, образуя первичную топографию Парадиз-синема, но они как бы в тумане. Дистанция сакрального возросла, но вспышки влияния, например ретроспективные волны, продолжают накатываться с собственной регулярностью. То есть окончательные итоги Первого загробного похода подводить рано, но Второй уже начался. Свидетельством развернувшихся по всем фронтам боев стали теперь телесериалы, а главное отличие в том, что изменился режим вторжения.
Без какого-либо налета сакральности, без привлечения аскетических практик, не покидая домашних тапочек, обитатели мира сего впустили гостей с того света в свои дома, и участники похода, воины того света, вошли к нам теперь на правах близких. Важнейшим условием успешного вторжения стала трансформация медиасреды. Вроде бы затянувшиеся истории о детективах и сыщиках, об эсквайрах викторианской Англии и уж тем более о Ланкастерах и Старках не имеют никакого отношения к политической актуальности, к бегущей строке новостей, пронизывающей мир. Но на самом деле, конечно, имеют, еще как имеют! Еще до появления сериалов отслоились музыкальные новости и новости спортивные, образовав самодостаточные замкнутые орбиты. Затем траектория бегущей строки новостей стала использоваться для транспортировки рекламы. Наконец, и сама «житейская жизнь» оказалась подхваченной транспортером, который стал исправно снабжать новостями тех, кто был изначально невосприимчив к политическим наездам или обрел иммунитет ко всему традиционному содержимому бегущей строки. На них-то и набросились еще обитатели Санта-Барбары, научившиеся заходить по-свойски: по приглашению, но без церемоний, не заставляя себя долго упрашивать.
Вспомним, что киносеанс по сравнению со спиритическим сеансом стал ускоренным и упрощенным способом выйти на связь с духами. Но все же и он требовал определенного ритуала, чего-то похожего даже на молитву. Теперь же достаточно просто «постучать», то есть ткнуть пальцем кнопку. И они явятся и расскажут тебе, какие новости в Санта-Барбаре, в клинике доктора Хауса, в доме у Гомера Симпсона, то есть как раз там, откуда ты уже привык получать новости и ждешь их.
Теперь входящие – это уже не те светящиеся тела, окруженные звездной пылью (неопознанные святые). Любопытно, что ни качество звука, ни качество визуальности не отличает новых пришельцев. Этот новый класс существ занимает как бы промежуточное положение между домашними животными и живыми близкими. В сущности, они очень удобные, отключаемые близкие в отличие от настоящих, неотключаемых . Стало быть, главный признак пришельцев в том, что с ними меньше хлопот.
Разберем еще один конкретный пример из недавнего прошлого, имеющий отношение ко всем загробным походам вообще.
«Нет смерти для меня»
Так назывался телепроект Ренаты Литвиновой (2000 г.) – один из немногих, где предпринята сознательная попытка воздействовать на хронопоэзис. Литвинова всегда вела (и до сих пор ведет) мистический поединок со смертью – и это, быть может, самая трагическая и безысходная в мире борьба женственности со старостью (а для женственности, для sex appeal старость и есть смерть), хотя другие отчаянные попытки противостояния всегда были и будут.
Проект Ренаты Литвиновой совсем иного рода, он действительно авторский. Вот перед нами пять едва ли не самых знаменитых советских актрис: Нонна Мордюкова, Татьяна Окуневская, Татьяна Самойлова, Лидия Смирнова, Вера Васильева. Они запомнились красавицами, роковыми женщинами, они такими остались на пленке. И вот, повинуясь призыву, явились, как с того света, создав ощущение легкого ужаса у тех, кто их помнил, и недоумение у прочих. Зачем их нарядили, накрасили-нарумянили, зачем ввели в гипноз незаконным отождествлением: это все та же ты , прекрасная Верочка (Лидочка), и сейчас ты продолжишь говорить с нами за нее и от ее имени…
То есть перед нами самый суровый компромат, по видимости, противоречащий кредо Ренаты Литвиновой. Ведь, с одной стороны, она как бы говорит: эта пленка дала вам бессмертие, целлулоидный рай. Вы столько лет жили в мечтах советских тружеников города и села, в мечтах девчонок-школьниц, их интересовало все: и какое у вас платье, и личная жизнь, и макароны на ужин. Это был горизонт сладчайшего , давайте заглянем за горизонт… Ибо, с другой стороны, теперь-то уж точно ничего не страшно, теперь-то нам совершенно нечего терять.
Та к или примерно так подготавливается жестокая очная ставка, жестокость которой только возрастает от того, что актрисы поддаются гипнозу, – да и как тут устоять, когда снова включена камера и перед тобой промелькнули фрагменты прекрасного избранного?
С чем можно сравнить их откровения? С тем, как фокусника-иллюзиониста поймали за руку. С неловко высунувшимся кукловодом чарующего театра марионеток. Со сказочным щедрым Дедом Морозом, выполнявшим заветные желания – и вдруг оказавшимся даже не папой, а нанятым знакомым дворником.
Прямое отношение к сути дела имеет наблюдение Вольфганга Гигерича над различием архаического (дохристианского) и христианского восприятия чуда. В архаике юноши, пройдя инициацию и став взрослыми, не верят больше ни в наяд, ни в дриад, ни в лесных богов, обитающих в самой чаще. Они сами теперь надевают их маски – поскольку знают, как устроено трансцендентное, тогда как их младшие соплеменники, еще не прошедшие инициацию, продолжают верить в чудо. Но посвященные в мужчины хранят страшную тайну, и только это их поддерживает… Суть же христианства состояла в том, что оно отменило посвящение в этом смысле. Спаситель провозгласил: будьте как дети – и вера осталась детской, трансцендентное сохранило характер простой фактичности.
Откровения старушек, спровоцированные Литвиновой, по сути своей являются прямым разрушением детской веры и, стало быть, нарушением заповеди «не соблазнять одного из малых сих». В этом случае речь идет о верующих, что вознесенные в Парадиз-синема обрели нетленную красоту и нескудеющий appeal. И вот теперь тленные, но все еще тлеющие мощи хватают нетленные тела и наносят им ущерб… Душераздирающее зрелище!
Понятно, что это кощунство для новообращенных, для тех самых тружеников села, сохранивших пожизненную влюбленность например, в Верочку или в Лидочку Смирнову. Несомненно, многие из них дожили до этой передачи – и испытали что? Разочарование, потрясение? Если даже осквернение чужой святыни вызывает некоторую горечь, что говорить о святыне собственной? Верящие (пусть неявно, про себя, но тем более непоколебимо) в целлулоидный рай, в Парадиз-синема, сталкиваются здесь с настоящим искушением, сопоставимым с искушением Алеши Карамазова, когда его старец «провонял».
Ведь и здесь оказывается, что спасенные тела, свидетельствовавшие о своеобразной справедливости устройства мира для тех, кому повезло, кто выиграл путевку в рай, – с них вдруг сорвали маски сами их обладательницы. Лисичка Рената что-то им пропела, и все пять колобков попались. В их собственной звонкой песенке прозвучала непоправимо фальшивая нота.
Однако такой эффект отнюдь не был результатом прямого замысла Литвиновой, она хотела иного, если не сказать – противоположного. Ведь она сама искренне верует в Парадиз-синема, она и говорит в этом фильме: «Вот мы уже там, на пленке, пристроены, как в раю, и теперь неважно, что мы будем делать здесь…»
Литвинова не совсем права. Возможно, она не вникла во все детали текста Обетования с неведомыми богами, устроившими Парадиз.
Завет, ветхий завет, принятый еще во времена горючей кинопленки, содержавшей серебро, гласит: если ты взят в рай за красивые глазки, а также за стройные ножки и прочие впечатляющие формы, ты должен соблюдать определенную осторожность, если уж остаешься еще и на грешной земле. Тогда не совершай мерзостей пред богом Синема. И помни, что главная мерзость, просто вопиющая непристойность пред ним – старение.
Но если с непристойным поведением все ясно, то в чем же тогда серебристо-целлулоидная праведность? Ведь ни одна из попыток упразднить старость не увенчалась успехом. Можно опять-таки поступить как Мэрилин Монро – решительно прервать неизбежную пожизненную депрессию и заранее исключить все грядущие ужасы очных ставок. Она теперь не просто в раю – она избранная блаженная Мэрилин, кинодива-великомученица, исполнившая завет. Можно сделать как Елена Соловей и множество других, пошедших этим путем: скрыться с глаз, уйти в частную жизнь, не претендовать на свой уже помещенный в рай прекрасный образ, поскольку все дивиденды, малые толики фимиама, которые удается отжать здесь и сейчас, как бы вдогонку, ставят под угрозу «основной капитал», то есть вредят уже проделанным усилиям и дезавуируют удачу, великий выпавший шанс.
Как раз такой случай мы и наблюдаем в этом давнем проекте Ренаты Литвиновой. Если суммировать ощущения свидетелей, они примерно таковы: потратить столько сил, отказавшись от обустройства дома, от маленьких радостей, порой и от моральных принципов, чтобы что? Чтобы вот так, в виде накрашенных восковых кукол, в виде произведения гримеров и таксидермистов явиться на глаза любящей публики, пошатнув ее вечно детскую веру в справедливость мира – пусть даже столь свое образную справедливость?
Да, никто не сомневался, что звездам многое прощается – флирты, измены, засветы, не говоря уже о политических прегрешениях, – все это мелочи пред лицом распорядителя Парадиза. Но старение и предъявление постыдной старости – в данном случае смертный грех. Если уж ты спела когда-то, как Любовь Орлова: «Я из пушки в небо уйду», не мешай потом своему кинообразу на орбите. Как это сделать – вопрос, в сущности, неразрешимый.
Совершила ли прегрешение Лиля Брик, представ на телеэкране немощной беспомощной старухой? Она, бывшая когда-то музой поэтов и других гениев, продолжала что-то говорить про Ромочку (Якобсона) и Володечку, невольно развенчивая один из мифов Серебряного века, разрушая, возможно, и собственное прекрасное посмертие, где чувственный огонек мог бы гореть для всех посетителей, как еще до сих пор светится волшебная лампа Клеопатры. Увы, эта старуха не сделала для той Лилечки ничего хорошего, ничего не смогла сберечь.
Кстати, а как следовало ей поступить, если бы телекамера застала врасплох? Был ли хоть какой-то выход? – вопрос, несомненно, интересующий Ренату Литвинову. Возможно, Лиле Брик следовало сказать: «А, эта обворожительная Лилечка, сводившая всех мужчин с ума? Та еще была чертовка, однако она умерла совсем молодой. Но я знаю о ней побольше, чем вы!» – после чего захохотать безумным смехом и показать фигу прямо в камеру. Как-то так. Ведь при всей кажущейся безысходности некоторым все же удается уберечься.
Ну а что же сама Рената, бескомпромиссная завоевательница Парадиз-синема?
Ее персональный проект перевоплощения и пресуществления в пленке хорошо продуман с точки зрения философии времени вообще. Большинство старается передать страсть, пусть замаскированную, огонь чувств и внутреннее напряжение пламенеющей души. Вот и участницы телефильма повелись на отголоски былой страсти и страстности. Но в собственном послании к Избирающим и Хранящим избранное Рената Литвинова предлагает охлажденную чувственность . Многие критики называют это манерностью, неестественностью, вычурностью, охотно пародируют (точнее, пытаются) то, что вроде бы само напрашивается на пародию. И все мимо.
Не знаю, каково в данном случае расхождение между образом и прообразом, но, как бы то ни было, мы видим вполне обоснованную уверенность, что охлажденная чувственность будет храниться долго. Это может показаться слишком прямой аналогией с анабиозом, который у простейших организмов действительно может длиться тысячелетиями. Ведь волнение чувств есть некоторым образом повышение «температуры души» и, так сказать, градуса присутствия. Сразу вспоминаются выражения типа «она оставалась бесчувственно-холодна». И все же заранее введенный некий фермент – замедлитель и охладитель – действительно способен дать впечатляющий результат, пусть даже содержащий немалую долю странности. И в фильмах Киры Муратовой, и во всех последующих кино– и телепроектах охлажденная (хочется сказать, до неузнаваемости ) чувственность этой женщины, ее образа завораживает. Она притягивает – но не по алгоритму классического вожделения, а как-то иначе. Порой возникает подозрение: может быть, так выглядит загробная любовь? Всем известны тирады «ты говоришь, будто в микрофон», «ведешь себя, как на сцене», но тут перед нами совсем иная степень отстраненности – не как на сцене и не как перед кинокамерой, а как будто ты уже в серебристой дымке, где раскинулся Парадиз-синема. Молодая и словно бы вечная женщина медленно и прихотливо раскрывает всю палитру перемещенной чувственности. Для тех, кто смотрит отсюда, она почти неузнаваема, но провоцирует желание переместиться туда . А также догадку: возможно, в мирах дальнего хранения чувственность выглядит именно так. Вспоминается пистолет, придуманный Набоковым, – прекрасное огнестрельное оружие, но пули вылетают из ствола так медленно и тихо, что больше напоминают бабочек или воланчики для бадминтона, – и падают в подставленную шляпу.
Если известный афоризм «Месть – блюдо, которое следует подавать холодным» все же требует корректив насчет того, что в холодном виде это блюдо не столь вкусно (хотя, несомненно, полезнее для здоровья), то уж блюдо под названием «охлажденная чувственность» способно вызвать полное недоумение. Однако представим охлажденную чувственность в формате бытия-для-другого. Так обычная фотография становится полезным протезом, заместителем мгновенного, проникающего, но не всегда возможного всматривания. Фотокамера может быть – и сегодня все чаще является – особым органом восприятия, хотя и не врожденным.
Если подобным же образом оценить послания Литвиновой, именно в совокупности, ее пули-воланчики, складывающиеся в причудливый узор, словно бы способный сам себя чувствовать только в отраженном свете, как бы в режиме обратной трансляции, позволяют разделить монограмму чувственности, которая нигде в «реальной жизни» не встречается. Нет ни реализма, ни психологизма в этих словно бы инопланетных образах – отсюда и распространенный приговор: «вычурность», «манерность», «кривляние». Однако наваждение, которому отнюдь не легко противостоять, не оставляет сомнений насчет инновационного чувственного послания, и требуется-то всего-навсего правильно распознать воланчики как медленные пули. Что не узнается с наскока – может тем не менее быть расшифровано. Послание может оттаять до состояния ясности – как если бы морозные узоры на стекле не просто обнаружили родство с формами живой природы, но их стебли зашевелились бы, а бутоны стали распускаться.
Но у этих посланий есть существенное отличие от морозных узоров: оттаяв под зачарованным взглядом, подмороженные чувства не завянут, как трава и цветы, как все образцы горячей человеческой чувственности, а снова заледенеют в ожидании новых плененных взглядов, сохранив, казалось бы, самое несохранимое на свете – монограмму уникальной женственности, проступающую, несмотря на конкретность и многообразие ролей (впрочем, актриса мгновенно узнается в каждой из них).
Кажется, Рената Литвинова лучше всех прочих изучила и усвоила правила бытия в этом странном раю, куда обычно возносят прижизненно. Она ведь и не скрывает, что именно этого хочет и добивается, – так праведники чаяли обрести жизнь вечную. И она знает, что у каждой праведности свои правила и свои прегрешения.
Тут необходимы навыки, которым научить невозможно, – тонко настроенная хроносенсорика и интуиция времени. Как если бы кто-то научился, например, совершать все простейшие действия, только глядя на свое отражение в зеркале: вдевать нитку в иголку, писать, рисовать и т. д., а затем продолжал бы поступать точно так же, когда перед ним никакого зеркала уже не было. В действительности, конечно, все еще сложнее. Допустим, мы пели – но не могли бы тут же сами себя слышать, а могли б делать это только с некоторым запаздыванием, которое в свою очередь не было бы постоянным и имело бы сложный хроноузор. Литвинова в совокупности своей представленности на экране чувствует именно таким образом, создавая удивительный иллюзион. Она говорит в одном из интервью: «Но этот момент пропустился , и все пошло по-другому». Абсолютный слух или абсолютное чувство того, что момент пропустился (или вот как раз подошел), является частью удивительного таланта и самостоятельным произведением искусства.
И вот еще одно, вроде бы постороннее соображение. На первый взгляд, изопродукция Интернета и социальных сетей заполонила весь мир – но ведь так называемый период полураспада этих химерных продуктов чрезвычайно короток. Та к что ясно: в ближайшем будущем уже вознесенным обитателям Парадиз-синема ничто не угрожает.
Монадология Секацкого
Приятель, заметив выражение, с которым я разглядываю обложку учебника у него в руках, пояснил, что решил познакомить своего взрослого сына с философией . Объяснять, что философию не изучают, а исполняют, тогда было бесполезно. А теперь , с выходом этой Книги, можно…
Для запуска Книги есть как минимум одна причина. В нашем случае это усилие восстановления правильного порядка слов, который важнее истины. Потому что истина – это связность понятий, а нам интересна связность суперпозиций. Так считает Секацкий.
Понятия как раз в порядке, истина благополучно бюрократизируется. Например, философский факультет университета недавно переименован в Институт философии университета. Свежая номинация напоминает, что университетские вольности, ранее сопряженные с рассказами о справедливости, теперь становятся в лучшем случае банальным приложением знания-к-пользе. Бюрократический семантический «сброс» радикально меняет раскладку гармонии, окончательно вытесняя ее с публичной площадки, где все же срабатывал категорический императив, в маргинальную темноту Самого Продуктивного Воображения.
Самое Продуктивное Воображение создает условия для исполнения знаков свободы – конституирующего условия декаданса. Философия инсценирует декаданс, это возвышенный театр безумия, по умолчанию отвоевывающий у нормативности «правильное рассуждение». Власть же заинтересована в том, чтобы клиническое безумие подменялось где только возможно его подручными субститутами. Говорят, в последней программе по философии свежеименованного Института философии прописана такая «Общая компетенция» – бытие в целом . Санкт-Петербург «в целом» занят со времен Петра Великого возгонкой безумия, а в нем – философский факультет, откуда безумие проникало в тотальность жизни, инсценированной в соответствии с догматами правильного отклонения от нормы.
Приходилось уже однажды писать об одном таком уникальном проекте виртуозного гистриониста, исполняющего новый мир в полях языка и речи, а также видоизменяющегося с ним, как безупречно упакованная монада. Это как раз Александр Секацкий:
«Речь Секацкого развертывается, как лента Мебиуса: однажды прислушавшийся бежит с некоторым постоянным ускорением по ее внешней стороне, быстро и незаметно для себя проворачиваясь вокруг условной оси. Возникающие эффекты головокружения и напряжения смешиваются и сепарируются в смысловые порядки с запаздыванием, время которого зависит от возможностей считывающего и преобразующего устройств гироскопа.
Теперь усложним топологическую фигуру, склеив ленту речи с лентами порожденных ею смысловых серий, поскольку в первой же фразе Секацкого язык расщепится на семантическом пределе. Считывающее смысл усилие должно растождествиться. Каждая лента соединится с другими множество раз в стыках речи и рефлексивного рисунка, выстраивающего коррелятивный речевому режиму переходный каскад к онтологическому порядку максим. Потеря координации слушателя компенсируется стабилизирующими метафорами, размещенными в смысловых сериях. Детективная серия образует поверхность бесконечной истории. Побочные распределяются по моделируемым или провоцируемым точкам публичного интереса. Общая нарративная кривая соединяет все центры наслаждения текстом. Через точки прямого отреагирования на предлагаемый образ проходит линия, уходящая в классификацию объектов.
Речь организуется как пространственная связность, в которой логическая последовательность и единовременная множественность простреливаемых мыслью событий соединены через фрикцион языка. Логики назвали бы эту фразу многоместным предикатом, или пропозициональной функцией с максимальным количеством пустых мест. Высказывание представляет собой ложную последовательность разговорной фразы, в своем невидимом основании составленную из множественных пробегов серии переменных по серии смысловых ячеек.
В результате язык плотно прилегает к экземплярностям эйдоса, находясь на пределе своей разрешимости. При этом нарратив питается не привычными различениями экземплярностей, предъявляемыми неискушенному взгляду, а скрытыми делениями качества, когда-то зафиксированными и вновь предложенными автором как в реальном времени произнесения и написания фразы, так и в обратном порядке ее генеалогии. Параметры речи зависят от ближайшей аналитической задачи, определяющейся в свою очередь параметрами своего вхождения в Большой Аналитический Круговорот. Любое событие, поступая в символическую ротацию, приобретает не свойственную ему значимость.
Речь Секацкого оказывается оконечником устройства максимальной разрешимости, как у цифрового процессора гаджеты пользовательских насадок. Чем больше число дискретности, тем больше, например, точек считывания на кривой речи, тем она “чище” и “живей”. Микроскопические колебания между понятием и словом заставляют потребителя речи испытывать иллюзию очевидности логики и полной доступности смысла.
В сущности, это ноу-хау в способе трансляции мысли. Традиционного разрыва между письмом и речью больше не существует. Разные задачи, которые ставили перед мыслью в разные времена агенты истины, Секацким интегрированы. Задать языку свойства сверхпроводимости и значит достичь такой интенсивности мысли, чтобы, разносимая словами, она не теряла силы и легко могла быть объединена со всеми элементами языка. Полученное целое имеет открытую форму естественно текущего разговора и предъявляется в тот момент, когда востребуется. Компактный объем рефлексивного блока, существующий как свернутая бесконечность, вкладывается в объем истории, содержащей оптимальный для включения считывающего устройства смысловой набор метафор. Как только считывание пошло, включаются воображение и память реципиента, которые немедленно начнут разворачивать или всю рефлексивную цепочку, или ее промежуточные звенья. В результате совмещения скорости фразы и скорости распаковки рефлексивной складки происходят смысловой разрыв и разрушение простой линейной логической последовательности считывания. Весь язык слушателя обрушивается на глубину смыслообразования. Открывается прямой доступ к бессознательному…»[117]
* * *
С того времени условия производства знаков незаметно трансформировались. Сейчас, когда всякая перверсия постигнута и автоматизирована, а власть, равнодушная прежде к болтовне умников , предъявляет претензии к исполнителю слов, – мы сталкиваемся с настойчивыми попытками со стороны институций вновь заботиться об идеологической составляющей жизни в целом, то есть отвечать за тайну речи .
Что это, как не последняя стадия войны авторов – битва сверхавторов со сверхграфоманами? В минувшую эпоху постмодернизма авторы свободно соседствовали, проникая иногда в зону своего Иного, что бывало мило и полезно. Ныне идет борьба за нулевую степень письма, обеспечивающую неотличимость плута от гения. Как свидетельствует Владимир Мартынов, роман «Война и мир» был впечатляющей атакой со стороны литературной империи, пытающейся полностью заместить реальность словами. Теперь все мы находимся в пустыне реальности, легко повторяющей рельеф подлинности.
Индикатором «свой / чужой» в пространстве неразличимости становится тонкий тест на соответствие сверхавтора последней степени совершенства. Исполнитель письма и речи берется перехватить инициативу интерпассивности у медиальных курьеров, работающих под прикрытием. Исполнитель соревнуется с двойными агентами медиальности, специалистами по вялой витальности, критиками и галеристами, экспертами по современному искусству и его теоретиками. Все они понимают мудрость как вечный двигатель, работающий на топливе знаковых дифференций, а письмо – как игру с потенциально бесконечным набором двусмысленностей.
Эта война рассыпается на парные поединки самых искусных гистрионистов, один из которых соединяет разъединенное, чтобы подставляться, а другой разъединяет соединенное, чтобы смываться. «Делай что хочешь, но подчиняйся» – такая интерпретация категорического императива становится базовым принципом бесконтактной софистики совокупного Акунина… Скрытый вызов, брошенный вестниками неразличимости всем, кто подставляется , должен быть принят, а местом, где ведется непрекращающаяся борьба, становится, как в «Джонни Мнемонике», подвешенная в медиальной пустоте площадка символических операций, совершаемых в реальном времени смыслополагания, формально совпадающим с медиальным.
Понятно, что таких качеств, как скорость конвертирования архивных значений в интенсивность разговорной речи с вмонтированными в нее компактными рефлексивными пробегами, теперь мало. Этого было достаточно в эпоху авторизации. Теперь необходимо генерировать spatium, напряженное соседство знаков, которое бы обладало иллокутивной силой, то есть имело бы в качестве залога смысл жизни Исполнителя знаков – жизни, которая в момент исполнения становится небезопасной. В той степени, в которой Исполнитель знаков готов отвечать за порядок слов, вставляя в него смыслополагание, его гистрионизм начинает соответствовать некоей отметке на шкале подлинности.
Чтобы Индекс Подлинности Автора имел значение, близкое к единице, Секацкий прибегает к оружию, недоступному специалистам по бесконтактной софистике . «Архивы», хранилища подмороженных эйдосов, подвергаются систематическим инспекторским проверкам путем извлечения и сличения единиц хранения с их расширениями в реальном времени. Концептуальные персонажи его Большого Аналитического Круговорота выделяют «голубое сало», топливо для широкого спектра жизненных практик, под которые искусно подведены мотивы и расширения, согласующиеся со всеми элементами Dasein: химеризации сознания, овеществления Чистого Разума, каталогизации вещей, практики трансцендирования, жизнь в субмедиальном пространстве.
Подобные операции в эпоху сверхавторствования предполагают изменение понятия «аудитория». Реакция аудитории в эпоху индексации подлинности должна быть материализованной абстракцией целеполагающего жеста. Такая аудитория заключает по умолчанию с центральным Хранителем речи и языка Договор о его легитимности и делегирует ему полномочия властного лица. С пожарниками, военными, читателями, священниками, студентами Секацкий сообщается с помощью концептуальных сборок, именуемых «книгами», принимая затем любое отреагирование на Медиальной Площадке Символических Операций – на телевидении, в книжных магазинах, арт-кафе и кинолекториях.
Предъявляемая совокупной аудитории настоящая концептуальная сборка составлена из сюжетов, реконструирующих многомерное состояние удивления перед готовой к использованию конструкцией мира, сопряженного со своими бесконечно делимыми частями, а также сопрягающего все продукты этого деления с пусковым и поддерживающим его оптимальную сложность механизмом.
Собственно философия и есть искусно синтезируемое simplex – состояние, разыгрывающее его в сопряжениях мысли, речи и языка того, кто возгоняет метафизику до поэзии. Здесь уместно разделить метафизиков на два класса: представители первого либо удивлены, поражены, восхищены причудливым устройством мира – либо принимают это устройство как начальное условие «хорошо организованного мышления».
Но есть и третий класс, в который входят те, кто либо последовательно удивляется, либо строго допускает существование иного мира, согласующегося с наличным через механизм обратной метонимичности и мультипликации. К третьему классу «онтогенетиков» принадлежит и сам Секацкий. Здесь Кьеркегор, Ницше, Кант, Хайдеггер, Витгенштейн, Гигерич.
Любой протагонист этого класса сочетает формально взаимоисключающие качества, так как или масштабно разыгрывает свои допущения относительно начальной точки отсчета своей вменяемости, определенным образом согласующейся с системой вещей через феномен собственной телесности, как Кьеркегор и Ницше, или организует критическую позицию своего Иного, ретроактивно достраивающую начальные допущения до объективно противоречащего им вывода, как Кант и Витгенштейн. В результате образуются контаминации парных конструкций, открытые для расширений. Кант сопряжен с Лемом, своим двойником на оборотной стороне своего мышления.
Последняя дискурсивная связка особенно близка интенции Секацкого сопрягать два пограничных потенциала. В силу полной самоотчетности в безупречной организации мышления Канта, в силу гениальной художественной дерзости Лема. То, что Кантом подразумевается и пускается в отход мышления, разыгрывается Лемом через два столетия как продуктивное допущение. В полученный состав добавляется поэзия Ницше.
Александр искусно объединяет две системы рассуждений, позиционируя их как условно противоположные. Таких сборок несколько, их можно было бы свести в рубрику «Открытый масштаб человекомерности». В статье «Аскеза и суверенность» это Ницше и Кант, традиционно считающиеся антагонистами.
Слуга и Господин с подачи Гегеля существуют как концептуальные персонажи в одной раскладке противоречия, рождающего состояния аскезы и суверенности. Но, допускает Секацкий, противоречия с течением времени становятся не столь очевидными и образуют экзотические коннотации. Теперь бес это тот, кто более аскетичен, чем аскет. Слуга теперь это тот, кто незаметно контролирует господское либидо. Ницше, положим, презирает болезнь вины, как сладострастное действие рабского сознания, изуродовавшего в себе богов. Авторизованное будущее опирается на перепричиненное прошлое, в котором властвует «похотливое чувство вины».
Но «перенос трансцендентного в себя» приводит к субверсии вины. Секацкий замечает, что появляются более тонкие весы формального принципа, из которого следует поступок, а это уже продуктивная часть категорического императива. Целеполагание в обоих случаях генерирует предметность интенции перепрофилируя саму Природу. Та к в состав категорического императива входят формальные условия возгонки инертной материи.
Подобная концептуальная раскладка в исполнении Секацкого исполняема и в режиме понимающего считывания, поскольку дает возможность расширений области ее конкретных применений представителем совокупной аудитории, внимательно следящим за Индексом подлинности автора. Тезис Секацкого о том, что категорический императив как предписание «до востребования» имеет зону манифестации и зону затемнения, куда не может проникнуть простая причинность, будет развернут проницательным читателем. Тот увидит, что в предложенной перспективе Ницше и Канта начинает дополнять Станислав Лем.
В философском эссе Лема «Повторение» короля, поклонника философии дел, обращают в истинную веру миссионеры. Они рассказывают неофиту о Боге и творении, получая вопросы: точно ли Бог создал мир для детищ своих и их счастья? Затем король, прочитав писание, вызвал помощников – конструкторов – и поручил им сделать мир как можно лучше. Исходя из тезиса, что мир не один, Бог спрятался в основании расширений и анонимен, предоставив творениям свободу. Какие бы условия изменения ни вводились (обратимость времени), предустановленная композиция остается самой совершенной. Почему? Разум создает бесчисленные возможности, исключающие друг друга, как гениальность и чудовищность.
В исходном варианте комплекс совершенств не может быть выполнен в рамках одного существования из-за принципа конвертирования и принципа алиби. Желание достигается и исчезает, идеал всегда не там, где находится романтик. Тогда королевские инженеры предлагают отменить объективные условия развития и систему вещей и поставить их в зависимость от воодушевления, то есть целеполагающих способностей личности. К их изумлению, на выходе обнаруживается мир без подобий, абсолютно инновационный мир ужасов.
Но ведь этот сюжет – продолжение феноменологии Канта. В наличии всегда сквозная эйдетическая структура и система вещей с соответствующим каждой вещи понятием, а понятия развертываются в единый силлогизм, располагающийся в вечности. Тело разума делится согласно дизъюнкциям через дедуктивную схему и первичные понятия в ее основе. Всякое «внутреннее» в этом случае тождественно субстанции, что гарантирует применение категории причинности к феноменам и внутреннего и внешнего чувства. Бог не творит личности, а всего лишь следит за дизъюнкциями.
Но ведь никакая комбинация форм не схватит целеполагания, питающего деление материи до ее смыслополагающей интенции. В этом случае части распределяются согласно принципу интенсивности, а интенсивность определяется метонимически, через актуальное разнообразие его исполнителя, включающее химеры, сны, сюжеты и когерентные им фрагменты реальности. Все это – отношение человекомерности к сквозному принципу причинности. Человекомерность организуется как система изобретенных в смыслополагающей зоне, а исполняемых на сцене знаков множественного назначения, сцепляющихся с реальностью согласно принципу обратной метонимичности, сингулярно, в единицу медийного времени.
Таков метод сквозной рефлексии Секацкого, предписывающий языку непрестанно касаться своих оснований в глубине вещей, где мир и язык впервые разъединяются.
Но и это еще не все. Книга Секацкого не случайная сборка, а пункт исполнения плана. В том числе и по заполнению онтологических ячеек. Одни заполняются сразу, другие постепенно, с изменением положения всех фигур на незримой шахматной доске. В 1993 году, в пору расцвета постмодернистской стилистики, в сборнике «Метафизика Петербурга» появляется статья «Вода, Песок, Бог, Пустота». Речь об онтологии вычитания и трансцендентной вытяжке. Создание мира невозможно без места пустотности, относительно которого возникают различения слоев сущего. Чтобы сущее случалось, должна работать инстанция вычитания, полагающая границу крутоногонерасчлененнорукости и хорошей формы. Действие инстанции представляет собой и развертку разнообразия, и порождение устройства разнообразия. Контролирует колеблющуюся границу непрерывного метаморфоза и фиксированной формы тот, кто занимает трансцендентную позицию. А Бог, как Генератор разнообразия, санкционирует остановку и стабилизацию метаморфоза, пустоту как его условие и возникновение кристалла самотождественности.
Так вот, композиционным центром настоящего сборника становится текст с названием «Пришел Серенький Волчок», дополняющий концептуальную сборку десятилетней давности. Бытие с неизбежностью разорвано, жизнь и смерть в нем неразличимы по отношению к экземплярностям, поддерживаемым в различенности благодаря композитам суперпозиций , вычитание из которых и дает нам видимость «отдельности». Вещи же либо существа могут быть выдернуты из модуса актуального существования, если разрушится суперпозиция, в пределах которой они объединены по скрытому основанию с другими вещами либо существами. Поскольку любой объект «природы» стабильно существует до тех пор, пока он не «определен» и не «измерен», ему удастся это и дальше, пока обратная часть суперпозиции, в состав которой он входит, находится в недостижимости трансцендентности .
Внимательный читатель вновь отметит содержательное соседство Канта и Лема в двусторонней сборке суперпозиции , выделенной когда-то среди других в качестве самой интересной Секацкому калеммы.
* * *
Ноосфера давно не реагирует ни на простой запрос «человечества», ни на сигнал честного наивного автора, желающего счастья этому «человечеству». Дает сбои и погрешности настроенная классической диалектикой и общественным договором аппаратура идентичности. Значит, беспорядочно рассеиваемая в ноосфере материя втягивается только в такой лабиринт замысла, в котором работает трансцендентная вытяжка, организованная самым изощренным автором, запросто ходящим среди людей. А еще это самая герметичная и наиболее дифференцированная монада. Можно добавить: организация которой дублирует совершенство творца и совершенство мира, упрямо скрывающего свое предназначение.
* * *
С этой книгой я иду к приятелю, он раскрывает ее перед сыном, и я исполняю метафизику Секацкого разными инструментами согласно партитуре: от неочевидности собственной телесности – к циничному телу. От сложносоставности азарта – к наработке экзистенции. От необходимости родиться – к труду одушевления. От аскезы – к суверенности. От феномена куклы – к механике женственности. От дырявой памяти – к защелкиванию суперпозиций. От простого целеполагания – к порядку безупречно выстроенной монады.
Александр Огарков
[1] Лем С . Сочинения: в 10 т. М., 1999. Т. 6. С. 458–459.
[2] Подробнее и с других позиций я рассматриваю некоторые проблемы в «Иллюзионе Времени» и в «Посторонних комментариях к квантовой механике». Можно также обратиться к книгам Дэвида Дойча и Брайана Грина.
[3] Пенроуз Р . Новый ум короля. М., 2008. С. 262.
[4] Я полагаю, что утрата потусторонней пары компенсируется удвоением розы , в результате чего и рождается экземплярность сущего. В этом же акте «рождается» и квант времени – хронон.
[5] Пенроуз Р . Новый ум короля. С. 228.
[6] Там же.
[7] Пенроуз Р . Новый ум короля. С. 230.
[8] Там же.
[9] Пенроуз Р . Новый ум короля. C. 263.
[10] Пенроуз Р . Новый ум короля. C. 314.
[11] Гегель . Наука логики. СПб., 2002. С. 66.
[12] Солодухо Н. М . Философия небытия. Казань, 2002. С. 58.
[13] Солодухо Н. М . Философия небытия. С. 59
[14] Матвейчев О . Суверенитет духа. М., 2008. С. 440.
[15] Несвязанность по природе не исключает высшей связи, имеющей свои степени точности.
[16] Мартынов В . Пестрые прутья Иакова. М., 2010. С. 137–138.
[17] Мартынов В . Пестрые прутья Иакова. С. 137–138.
[18] Термин «суперпозиция» вообще-то зарезервирован для мира элементарных частиц, но ясно, что речь идет о комплектности того же рода.
[19] Термин «перещелкнуть» предложен Павлом Пепперштейном в «Мифогенной любви каст». Один из «мифогенных» персонажей характеризуется так: «Его вообще нельзя убить, можно только перещелкнуть».
[20] В пределах Универсума, что творится в Мультиверсуме, нам неведомо.
[21] Мартынов В . Пестрые прутья Иакова. С. 142.
[22] Аллахвердов В. М . Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. СПб., 2003. С. 27.
[23] Аллахвердов В. М . Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. С. 32.
[24] Аллахвердов В. М . Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. С. 32–33.
[25] Макьюэн И . Амстердам. СПб., 2009. С. 9.
[26] См. «Новые опыты о человеческом разумении». Лейбниц Г. В . Сочинения: в 4 т. М., 1983. Т. 2.
[27] См. Бейтсон Г . Экология разума. М., 2000.
[28] Фрейд З . Тотем и табу // Фрейд З. Я и Оно. Труды разных лет. Тбилиси. 1991. Т. 2. С. 222.
[29] Кант И . Сочинения: в 8 т. Т. 3: Критика чистого разума. М., 1994.
[30] Остывания в самом широком, в том числе и космологическом, смысле.
[31] И само гладкое пространство есть первая причинная связь, результат гравитационных взаимодействий.
[32] Много интересного в этом отношении можно найти в книге Делеза «Логика смысла».
[33] См. Бауэр Э . Теоретическая биология. М; Л., 1940.
[34] Giegerich W . Die Atombombe als seelische Wirklichkeit. Versucu uber den Geist des chricstlichen Abendlandes. Rahen-Reiche, 1988.
[35] Ингарден Р . Исследования по эстетике. М., 1962.
[36] Этому посвящено эссе «Смысл вопроса “в чем смысл жизни?”». Секацкий А . Изыскания. СПб., 2000.
[37] Giegerich W . Soul-Violence. New Orleans, 2008.
[38] Любопытные сопоставления можно найти в книге Бетти Ройтман: Roytman B . Black Fire on White Fire. An essay on Jewish Hermeneutics from Midrash to Kabbalah. Calif. Uni Press, 1998.
[39] См. настоящее издание.
[40] Лем С . Расследование. СПб., 2000. С. 379–380.
[41] Лем С . Расследование. С. 380.
[42] Там же. С. 381–382.
[43] Юнг К. Г . Человек и его символы. СПб., 1996.
[44] Лакан Ж . Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995.
[45] Бодрийар Ж . Символический обмен и смерть. М., 2000. С. 199–217.
[46] Перечисляется среди не дошедших до нас трактатов Парменида.
[47] Секацкий А . Верность и тело // Секацкий А. Размышления. СПб., 2014.
[48] Когда чиновник ходит в присутствие .
[49] Митио Каку . Гиперпространство. М., 2014. С. 217–253.
[50] Валлон А . От действия к мысли. М., 1956.
[51] Для греческой трагедии с ее непременным катарсисом гнев и месть абсолютно приоритетны (вспомним начало «Илиады»: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…»). Не исключено, что одна из причин в том, что актерская экспрессия наиболее убедительна в подобных случаях. Похоже, что экспрессия гнева через избранное (например, сценическое) тело столь же естественна, как использование выдолбленной тыквы для переноса жидкостей. А вот использовать тело актера для экспрессии мысли – это все равно что пытаться в той же тыкве переносить солнечных зайчиков.
[52] Имеющиеся характерные исключения, например, чеченцы или масаи, связаны с тем, что боевые танцы у этих народов сохранили свою роль надлежащей экспрессии тела.
[53] Об этом см. Секацкий А . Чжуан-цзы и даос Емеля // Секацкий А. Прикладная метафизика. СПб., 2005.
[54] Катаев В . Уже написан Вертер. М., 1992. С. 375.
[55] См. подробнее Секацкий А . Инъекция хаоса в структуры порядка // Секацкий А. Соблазн и воля. СПб., 1999.
[56] Ницше Ф . Соч.: в 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 422.
[57] Ницше Ф . Соч.: в 2 т. Т. 2. С. 423.
[58] Достоевский Ф. М . Сочинения: в 15 т. Л., 1989. Т. 6. С. 10–11.
[59] Докинз Р . Расширенный фенотип. Длинная рука гена. М., 2010. С. 360–361.
[60] Гоголь Н. В . Сочинения: в 9 т. М., 1994. Т. 2. С. 249–250.
[61] Докинз Р . Расширенный фенотип. Длинная рука гена. С. 364.
[62] Докинз Р . Расширенный фенотип. Длинная рука гена. С. 372.
[63] Хиллман Д. Мир анализа. М., 2005. С. 323.
[64] Там же.
[65] См. подробнее: Секацкий А. К . Вода, песок, бог, пустота // Метафизика Петербурга. СПб., 1993.
[66] Хармс Д. Полет в небеса. СПб., 1991. С. 277.
[67] Fraser J. T . Time as Confict. A Scientifc and Humanistic Study. Basel, 1978. P. 37. Подробно феноменологию восприятия еще предстоит рассмотреть в дальнейшем.
[68] Кант И . Собр. соч.: в 8 т. М., 1994. Т. 3. С. 203.
[69] Там же.
[70] Кржижановский С . Возвращение Мюнхгаузена. Л., 1990. С. 399–400.
[71] Кант И. Собр. соч.: в 8 т. С. 207. В ряде случаев перевод Н. О. Лосского, в целом вполне вразумительный, к тому же добросовестно сверенный М. И. Иткиным и Ц. Г. Арзаканяном, вызывает сомнения, это относится и к словосочетанию «каузальность причины».
[72] Там же. С. 207.
[73] Там же.
[74] Кант И. Собр. соч.: в 8 т. С. 207.
[75] Хармс Д . Полет в небеса. С. 293.
[76] Мудрецы Китая. Ян Чжу, Лецзы, Чжуан-цзы. СПб., 1994. С. 75.
[77] Кант И . Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. С. 207.
[78] Поневоле вспоминается злая шутка, распространенная в советских пионерлагерях: пока палата спит, шутники ставят пустое ведро и медленно льют в него струю воды из чайника. Частенько бывает, что кто-нибудь из спящих детей при этом описается – со всеми вытекающими последствиями…
[79] Кант И . Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. С. 225.
[80] См. настоящее издание.
[81] Ницше Ф . Соч.: в 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 56.
[82] Шпенглер О . Закат Европы. М., 1998. Т. 2. С. 189.
[83] Докинз Р . Расширенный фенотип. С. 273.
[84] Докинз Р . Расширенный фенотип. С. 274.
[85] Докинз Р . Расширенный фенотип. С. 274.
[86] См. Богданов А. А . Тектология. Всеобщая организационная наука: в 2 т. М., 1989. Т. 1.
[87] См. подробнее: Секацкий А. К . Медиасреда как континуум знания // «Вестник Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусства». СПб., 2015. № 4 (25). C. 31–34.
[88] Гегель. Философия права. М., 1990. С. 337.
[89] Гегель . Философия права. М., 1990. С. 380.
[90] Бергсон А . Избранное: сознание и жизнь. М., 2010. С. 149.
[91] Ницше Ф . Сочинения: в 2 т. Т. 2. С. 436.
[92] См. подробнее: Секацкий А . Дезертиры с Острова Сокровищ. СПб., 2006.
[93] Ницше Ф . Сочинения: в 2 т. Т. 2. С. 660.
[94] См. Чжуан-цзы и даос Емеля // Секацкий А. Странствия постороннего. СПб., 2013.
[95] Пелевин В . Любовь к трем цукербринам. М., 2014. С. 150.
[96] См. настоящее издание.
[97] Подробнее см. Секацкий А . Облученная Вселенная // Секацкий А. Размышления. СПб., 2014. С. 101–149.
[98] Достоевский Ф. М . Записки из подполья. Соч.: в 15 т. Л., 1989. Т. 4. С. 455.
[99] Достоевский Ф. М . Записки из подполья. Соч.: в 15 т. Т. 4. С. 466–467.
[100] Достоевский Ф. М . Записки из подполья. Соч.: в 15 т. Т. 4. С. 473.
[101] Кант И . Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. С. 216.
[102] Ушакова Т. Н . Анабиоз и криптобиоз. М., 1984.
[103] Бабель И . Одесские рассказы. Соч.: в 2 т. М., 2012.
[104] Сартр Ж.-П . Бытие и ничто. М., 2000. С. 141–142.
[105] Сартр Ж.-П . Бытие и ничто. С. 145.
[106] Пелевин В . S.N.U.F.F. М., 2012.
[107] Сартр Ж.-П . Бытие и ничто. С. 149.
[108] Присутствую (лат.) .
[109] Сартр Ж.-П . Бытие и ничто. С. 150.
[110] См. подробнее: Жюльен Ф . О времени. Элементы философии «жить». М., 2001.
[111] Сартр Ж.-П . Бытие и ничто. С. 168.
[112] Достоевский Ф. М . Идиот. М., 1999.
[113] См. Метц К. Воображаемое означающее. Психоанализ и кино. СПб., 2010.
[114] См. Делез Ж ., Гваттари Ф . Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, 2007.
[115] Важная идея Николая Федорова, предполагающая достижение человечеством совершеннолетия и переход к рукотворному воскрешению умерших. См. Федоров Н. Ф . Сочинения. М., 1986.
[116] См. Жижек С . Кукла и карлик. М., 2009.
[117] Огарков А . Третья номадическая // Секацкий А. Прикладная метафизика. СПб., 2005. С. 404–406.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 201; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!