Права и преимущества старого рыцарства. Разжалование, наказания. Погребение рыцарей
Права и преимущества старого рыцарства . Право покрывать ратных коней длинной тафтяной или из другой легкой материи попоной составляло одно из преимуществ рыцарского звания; попона доходила до копыт и украшалась гербами. Рыцари пользовались исключительным правом употреблять свои собственные печати, на которых они были изображены верхом, с поднятым мечом. Вместе с рыцарями погребали их золоченые шпоры. Когда им жаловали титулы monsieur, monseigneur и messire , то жен их величали madame ; жены же оруженосцев величались mademoiselle .
Рыцари-владельцы в известных случаях, особенно для приема государя или его старшего сына, имели право требовать от своих подданных и вассалов денежного пособия. Они требовали его при заключении браков их дочерей, при уплате выкупа из плена, при отъезде за границу.
Рыцарство было в таком почете, что новопожалованным в это звание в старину выдавались деньги на предстоявшие расходы; государи назначали ежегодный оклад на содержание тем рыцарям, которых принимали на службу.
Но если со званием рыцаря сопряжены были такие почести и преимущества, то ничего не было ужаснее и торжественнее разжалования того, кто это заслуживал.
Разжалование и взыскания . Когда рыцарь оказывался виновным в измене, вероломстве или в другом каком-либо преступлении, которое влекло за собой разжалование и смертную казнь или изгнание, тогда без отговорок собирались двадцать или тридцать рыцарей или оруженосцев и в присутствии их обвиняли преступного рыцаря в предательстве, коварстве, вероломстве или в другом каком-либо важном и ужасном преступлении. Этот созыв производился герольдмейстером или герольдом. Он объяснял дело, излагал подробности и называл свидетелей.
|
|
|
Созванные на судилище рыцари совещались и, если обвиненный был осужден на смерть или изгнание, то в приговоре говорилось, что он прежде будет разжалован.
Для приведения такого приговора в исполнение строили на площади два помоста или эшафота; на одном заседали рыцари и оруженосцы и суды вместе с герольдмейстерами, герольдами и их помощниками; на другой взводили осужденного рыцаря в полном вооружении, ставили его лицом к судьям, а перед ним воздвигали столб, на который вешали его опрокинутый щит. Справа и слева обвиненного садились в полном облачении двенадцать священников. Многочисленная толпа присутствовала при этой печальной церемонии, которая тем более возбуждала любопытство народа, всегда жадного до зрелищ, что она бывала реже других. Когда все было готово, герольды читали во всеуслышание приговор судей. Затем священники начинали петь похоронные псалмы; после каждого псалма наставало молчание: с осужденного постепенно снимали доспех за доспехом, начиная со шлема, пока совсем не обезоружат. Каждый раз при этом герольды громко восклицали: «Это шлем, это цепь, это меч и т. д. коварного и вероломного рыцаря!» Полукафтанье (lа cotte d'armes) разрывали в лоскуты. Разжалование оканчивалось тем, что щит раздробляли молотом на три части.
|
|
|
Потом священники вставали и над головой рыцаря пели 108 псалом Давида, в котором, между прочим, заключается следующее:
«Да будут дни его кратки, и достоинство его да получит другой; дети его да будут сиротами, жена его вдовой; пусть дети его скитаются, и просят, и ищут хлеба вне своих опустошенных жилищ; пусть заимодавец захватит все, что он имеет, и все труды его разграбят чужие; да не будет продолжающего любовь к нему, и да не будет милующего детей его; потомки его да будут на погибель; в другом роде да изгладится имя их; беззаконие отцов его да будет воспомянуто у Господа, и грех матери его да не изгладится; да будут всегда пред Господом, и да истребит Он память их на земле за то, что он не помнил делать милость, преследовал человека страждущего и бедного, и огорченному в сердце искал смерти; любил он проклятие, пусть оно и постигнет его; не желал благословения, пусть оно удалится от него; да облечется проклятием, как ризой, и оно проникнет, как вода, во внутренность его, и как елей в кости его; да будет оно ему, как одежда, в которую он одевается, и как пояс, которым всегда опоясывается».
|
|
|
По окончании пения герольдмейстер или герольд три раза спрашивал имя разжалованного; помощник герольда (poursuivant d'armes), став позади виновного и держа над его головой чашу чистой воды, называл его по имени, прозвищу и поместью; вопрошавший тотчас же возражал, что он ошибается, что тот, кого он назвал — коварный и вероломный изменник, и для убеждения толпы в истине своих слов, громко спрашивал у судей их мнение; старейший также громким голосом отвечал, что приговором присутствующих рыцарей и оруженосцев постановлено, что изменник, названный помощником герольда, не достоин рыцарского звания и что за злодеяния свои он разжалован и осужден на смерть.
После этого герольдмейстер выливал осужденному на голову полную чашу теплой воды, которую подавал ему помощник герольда. Затем судьи вставали со своих мест, переодевались в траурное платье и шли в церковь. Разжалованного также сводили с эшафота, но не по ступенькам, а по веревке, привязанной ему под мышками; клали его на носилки, переносили в церковь под покровом, и священники отпевали его, как бы умершего. «Так церковь, благословляя витязя на подвиг чести, наказывала и кляла его за то, что он не исполнил данного им торжественного обета».[66]
|
|
|
По окончании церемонии разжалованный сдавался королевскому судье, а потом палачу, если суд приговорил его к смерти. Когда вся церемония кончалась, герольдмейстер и герольды объявляли детей и потомство разжалованного «подлыми, лишенными дворянства и недостойными носить оружие и участвовать в воинских играх, на турнирах и на придворных собраниях под страхом обнажения и наказания розгами, как людей низкого происхождения, рожденных от ошельмованного судом отца».[67]
Такое осуждение, сопровождавшееся пышной и печальной погребальной обрядностью, действовало на умы глубоко и благодетельно. Впрочем; подобные церемонии бывали редко и присуждались только за тягчайшие преступления. Что же касается не столь важных проступков, в которых рыцари могли провиниться, то они наказывались не так строго: наказание выбирали и соразмеряли со степенью вины. Так например, щит провинившегося рыцаря привязывали к позорному столбу опрокинутым с обозначением преступления, потом стирали со щита герб или какие-нибудь части герба, рисовали символы бесчестия и, наконец, ломали его.
Рыцаря-хвастуна, который многим величался и не исполнял своих обязанностей, наказывали так: на щите укорачивали правую сторону главы герба.
Кто бесчестно и хладнокровно убивал военнопленного, тому укорачивали главу герба, округляя ее снизу.
Если рыцарь лгал, льстил, или, чтобы втянуть своего государя в войну, делал ложные донесения, то в наказание главу герба покрывали красным, стирая бывшие там знаки.
Кто безрассудно и дерзко бросался в бой с неприятелем и тем причинял потерю или бесчестие своим, того наказывали тем, что внизу герба рисовали толчею.
Когда рыцарь был уличен в пьянстве или лжесвидетельстве, на обеих сторонах герба рисовали две черные мошны.
Герб труса был замаран с левой стороны.
Кто не держал данного слова, тому в центре герба рисовали красный четырехугольник.
Когда рыцарь, подозреваемый в преступлении, бывал побежден на поединке, долженствовавшем доказать его невинность, или бывал убит и умирая сознавался, что он виноват, то officiers d'armes с позором клали его на черную плетеную решетку или привязывали к хвосту кобылы, потом отдавали его палачу, а тот бросал его в помойную яму. Опрокинутый его щит привязывали на три дня к позорному столбу, потом всенародно его ломали, а полукафтанье (cotte d'armes) раздирали в лоскуты.
Победителю же, напротив, оказывали почести король, королева и все придворные; с большим триумфом водили его по городу; трубачи, барабанщики вместе с герольдмейстерами и герольдами шли впереди, неся оружие, которым он победил врага, его султан, его знамя и хоругвь с изображением его ангела.[68]
Если преступление было небольшое, то officiers d'armes, по приказанию государя, уничтожали в гербе какой-нибудь знак.
Вот пример: в царствование Людовика Святого Жан д'Авень (Jean d'Avesne), один из сыновей от первого брака графини фландрской, Маргариты, оспаривал графство у Вильгельма Бурбона, владельца Дампьерра, сына от второго брака. Оба они с матерью находились пред Людовиком Святым, которому следовало разобрать их распрю. В пылу спора Жан д'Авень сказал что-то оскорбительное матери, поддерживавшей его брата. Графиня тотчас пожаловалась королю и Людовик Святой отнял у него право иметь в гербе льва с когтями и языком (le lion arme et lampase), прибавив, что омрачающий честь своей матери заслуживает разжалования. Вследствие этого суда герб фландрских графов имеет на золотом поле черного льва с красными когтями и языком, а герб Жана д'Авеня и его потомства — льва без когтей и языка. Итак, гербы не только свидетельствовали перед потомством о чести рыцаря, но иногда и о его позоре.
Когда рыцарь присужден был к смертной казни, за измену отечеству, разбой и пожар, то, идя на казнь, он нес на плечах собаку. Этим обычаем хотели показать народу, что вероломный рыцарь гораздо ниже животного, служащего эмблемой верности и привязанности к господину.
Погребение рыцарей . Короли и принцы, какой бы смертью они не умирали, представлялись на своих могильных памятниках в царских одеждах; но когда они умирали в военное время, их представляли с оружием, под царской одеждой, а вместо скипетра, который они держали, умирая в мирное время, они имели с боку меч, а в руке жезл. Над их изображением и вокруг могил представляли государственные гербы, печати, бурелеты, нашлемники, щитодержатели, наметы, ордена, имена и девизы; иногда их представляли коленопреклоненными, молящимися Богу, а иногда спящими. Были и такие, которые, желая показать суету и бедность человеческой жизни, повелевали изображать себя на памятниках распростертыми навзничь, нагими, тощими, слабыми, такими, какими в действительности бывают трупы, когда лежат в гробу и достаются на съедение червям.
Если рыцари и дворяне умирали не на войне, то их нельзя было представлять в полукафтанье (cotte d'armes), за исключением лишь случая, когда они погребались в своих поместьях. Тогда, чтобы показать, что они умерли на своей постели и в мирное время, их представляли на могильных памятниках в полукафтанье, но без пояса, с открытой головой, без шлема, с открытыми глазами, с ногами, упертыми в спину борзой собаки и без меча.
Если умиравшие в сражении или в бою были на стороне победителей, то их представляли с обнаженным, поднятым правой рукой мечом, и со щитом в левой руке, с шлемом или шишаком на голове, но с отбитым забралом, в удостоверение того, что они умирали, сражаясь против врагов; полукафтанье, надетое на герб и опоясанное шарфом; в ногах изображали живого льва.
Убитые в сражении на стороне побежденных изображались без полукафтанья, с препоясанным мечом в ножнах, с поднятым забралом, со сложенными на груди руками и с ногами, упертыми в спину поваленного и бездыханного льва.
Рыцари, умиравшие в плену до выкупа, изображались без шпор, шлема, полукафтанья, меча, но с ножнами на боку.[69]
Часто рыцарь, проведший жизнь в военных подвигах и презиравший смерть в битвах, вместо того, чтобы пользоваться заслуженными почестями, на старости лет удалялся в монастырь, чтобы кончить жизнь в покаянии. После смерти его изображали полностью вооруженным, с мечом при бедре, но под монашеской рясой того ордена, к которому он принадлежал, а в ногах рисовали щит в виде доски.
Когда рыцарь, одержав на судебном поединке победу, умирал от раны, то его представляли с теми доспехами, с которыми он бился, и держащим в скрещенных руках топор и меч. Кто был убит на поединке за оскорбление чести, того представляли на могильном памятнике полностью вооруженным, со скрещенными руками, а топор, меч и другое наступательное оружие изображали подле.[70]
Дуэли или судебные поединки
Варварский обычай смывать кровью обиду, иногда и ничтожную, или предоставлять судьбе решать оружием распрю, свойственен всем народам, бывшим в сношениях с дикими германскими племенами. Напрасно христианская религия, смягчая суровость нравов, силилась уничтожить этот вредный предрассудок, тщетно могущественнейшие монархи, с Карла Великого до Людовика XIV, содействовали в этом религии всеми своими силами. Безмерная страсть к дуэлям[71] одержала верх над всеми употреблявшимися к ее уничтожению средствами: пройдя века варварства, она существует и в наше просвещенное столетие. Сравнивая обе эпохи, приходишь к заключению, что в наше время дуэли бывают чаще, менее основательны и следовательно более варварские, чем дуэли древних и преимущественно дуэли рыцарства.
Когда законы, уничтожавшие дуэли, оказались несостоятельными, то постановлены были правила, ограничивавшие поводы к дуэлям. Только благородные рыцари и оруженосцы, имевшие право носить оружие могли выходить на дуэль, и то в одних лишь важных случаях, с согласия государя, назначавшего обыкновенно для этого отдаленный срок. Дуэли сопровождались такими торжественными приготовлениями, что поселяли страх в сердце того, кто чувствовал себя неправым; если побежденный не умирал в битве, его наказывали смертью. Таким образом большинство не могло драться на дуэли; те же, которым дано было это печальное преимущество, не могли пользоваться им произвольно, по какой-нибудь ничтожной причине или в пылу гнева. Назначенная отсрочка давала родственникам и друзьям соперников возможность восстановить между ними согласие. Оно без этого не могло бы последовать, точно также, как его не бывает обыкновенно и в наше время, когда дуэль следует тотчас за ссорой, когда оба противника находятся еще под влиянием вина и гнева. Наконец, дуэль происходила в старые времена при двух свидетелях, не в отдаленном месте: противники не прятались, как люди с нечистой совестью. Нет, дуэли происходили на обширном ристалище, при множестве зрителей, в присутствии короля и всего двора, при обнародовании причин боя, призывали Небо в свидетели правоты дела. В те невежественные времена говорили, что Бог не покинет невинного, если он выполнит все, что требовалось в такого рода поединках, сзывавшихся судом Божьим. Это заблуждение, остаток суеверий скандинавского или германского язычества, отвергается и религией, и разумом; но как скоро это заблуждение вошло в общественное верование, то прямым следствием его было наказание — смерть побежденному, ибо считалось, что сам Бог его судил. Не без основания заключали, что победитель прав, а побежденный действительно виноват. Конечно от этого страдал здравый смысл, но не правила тогдашней общественной нравственности. А ныне, что доказывает смерть убитого на дуэли? Только ловкость и удачу победителя. Общество не считает себя отмщенным, и только оплакивает новое преступление. Вина остается на той стороне, где была и прежде, а если к тому же одержит верх виновный, то она усугубляется. Итак, искать в дуэли удовлетворения за обиду — в наших нравах противоречие, несообразность, в которой по крайней мере нельзя упрекать предков. Посмотрим же на обрядность судебных поединков.
Считавший себя вправе требовать судебного поединка обращался к королю с такими словами:
«Государь, я утверждаю, что такой-то (называли имя) коварно и предательски умертвил моего родственника такого-то (называли умершего); поэтому я требую, чтобы за такое вероломство и злодеяние вы обращались с ним, как с убийцей; если он отречется, то я готов подтвердить мои слова поединком; пусть он бьется со мной или вместо меня с тем, кого я назначу; такое подтверждение я готов дать в определенный день и в определенном месте». Затем приносивший жалобу в знак вызова бросал перчатку, которую обвиненный или его представитель поднимал.
Если король соглашался, то он назначал место поединка, день и оружие. Кто поднимал перчатку, тот значит принимал вызов; в свою очередь и он бросал перчатку, а вызвавший ее поднимал. Оба они обещали явиться для боя в назначенный королем день и место. Дамы, обвиняемые или обвинявшие рыцаря, предлагали вместо себя защитников.
Поединкам насмерть предшествовали разные церемонии.
Противники выезжали из своих жилищ вполне вооруженные, с поднятым забралом. Перед ними несли их щиты, мечи и другое оружие, назначенное для боя. В доказательство своей правоты они дорогой время от времени осеняли себя крестом или держали распятие и небольшие хоругви с изображением Господа, Богородицы, ангелов и святых.
До прибытия вызвавшего герольдмейстер или герольд подъезжал верхом к воротам ристалища и в первый раз провозглашал следующее:
«Теперь слушайте, теперь слушайте, теперь слушайте, сеньоры, рыцари, оруженосцы и вообще все, что наш государь, король Франции, повелевает под страхом лишения жизни и имущества.
Чтобы все были без оружия, без меча и кинжала, без брони, какова бы она ни была, за исключением только стражи и тех, кому король прикажет.
Потом король, наш государь, запрещает всем, под каким бы то ни было предлогом, быть на коне, под опасением дворянину потерять коня, а служителю лишиться уха; а те, которые введут противников, сойдя с коней у ворот, должны там остаться, а коней тотчас отослать, под страхом тех же наказаний.
Потом король, наш государь, воспрещает кому бы то ни было говорить, подавать знаки, кашлять, кричать или делать что-либо подобное, под опасением лишиться жизни и имущества».
Все это считалось необходимым для того, чтобы противники не отвлекались чем-нибудь посторонним. По всему видно, что иногда и присутствовать на поединках было опасно.
Вызвавший обязан был явиться прежде, за час до полудня, а принявший вызов — до девятого часа; не являвшийся в урочный час считался побежденным.
По въезде на ристалище вызвавший обращался к коннетаблю или маршалу ристалища со следующими словами:
«Многоуважаемый сеньор, по повелению нашего государя короля, я, такой-то, являюсь к вам в том сооружении, какое прилично дворянину, обязанному ступить в бой по такой-то распре, с таким-то дворянином, злодеем, предателем или убийцей, что, при помощи Божьей, Пресвятой Богоматери и св. Победоносца Георгия, я берусь доказать сегодня, по назначению короля, нашего государя. А чтобы исполнить это, я явился и представляюсь вам по долгу своему и требую, чтобы вы мне уделили поля, воздуху, света и все, что в подобном случае необходимо и полезно. Когда вы это учините, я исполню свой долг при помощи Бога, Богоматери и св. Победоносца Георгия».
Ристалища для дуэли строились сорок шагов в ширину и восемьдесят в длину. Палатка вызвавшего вскидывалась по правую сторону короля или судьи, палатка вызванного — по левую. Высказав свои желания, противники въезжали на поле битвы с опущенным забралом, знаменуясь крестом; потом, приблизясь к шатру короля или судьи, поднимали забрало и говорили пред королем: «Всемилостивейший и державнейший король, наш государь, я, такой-то, предстаю вам, как правосудному монарху и судье, в назначенные для этого вами день и час, чтобы порешить с таким-то, за убийство или предательство, в чем клянусь Богом, который да будет сегодня мне в помощь». Затем он подавал маршалу поля бумагу, содержащую в себе все им сказанное. В это же время герольд вторично провозглашал приведенные выше речи.
Потом вызвавший, с открытым забралом, становился на колени перед богато убранным столом, заменявшим алтарь; на столе лежала подушка и служебник, на подушке распятие; подле стоял священник, говоривший в таких случаях:
«Итак рыцарь, или оруженосец, или такой-то владетель, вызвавший, вы видите здесь истинное воспоминание Спасителя нашего, Бога истинного, Иисуса Христа, волей за нас пострадавшего и спасения нашего ради умершего; молите Его о милости, молите Его, да благословит Он вас в сей день на ваше правое дело, ибо Он Верховный Судья. Вспомните, какую клятву вы принесете, ибо в противном случае душа ваша, честь ваша и вы сами будете в великой опасности.» После этих слов маршал брал вызвавшего за обе руки, на которых были перчатки; правую его руку клал на распятие, а левую на служебник, открытый на каноне, начинающемся словами Te igitur, потом предлагал ему произнести следующую клятву:
«Я, такой-то, вызвавший, клянусь этим воспоминанием нашего Спасителя Бога Иисуса Христа, и Св. Евангелием, и верой истинного христианина, и святым крещением, полученным мной от Бога, что я, бросая перчатку, имею доброе, правое святое дело, имею право вызвать такого-то, как злодея, предателя и убийцу (смотря по свойству преступления), который защищает неправое и дурное дело, что я сегодня докажу ему в бою грудь с грудью, при помощи Бога, Богородицы и св. Победоносца Георгия».
После этой клятвы вызвавший возвращался со своими приверженцами и приводившей его стражей в свою ставку.
Вызванный, в свою очередь, с теми же церемониями подводился к алтарю и произносил почти такую же клятву; потом его отводили в его ставку.
Но этими двумя клятвами, сказанными каждым порознь, довольствовались. Было еще третье и последнее испытание, сопровождавшееся еще большей пышностью и торжественностью. Обоих противников заставляли произносить клятву вместе. Выходя из своих ставок в одно и то же время, они в сопровождении стражи медленно, шаг за шагом приближались к алтарю. Здесь они становились на колени перед распятием; маршал снимал перчатки с правой руки каждого и клал их по сторонам распятия. Тогда священник трогательным увещеванием напоминал им страдания Господа Иисуса Христа, Который, умирая, простил Своих мучителей, он указывал им на страшные последствия произнесенных ими клятв, постыдную смерть, ожидающую кого-либо из них, и что всего печальнее — погибель души клятвопреступника; он заключал поучение советом, лучше положиться на милость государя, чем навлекать на себя гнев Божий и отдавать себя вечным мукам ада.
Понятно, какое впечатление производили такие речи на людей, хотя и непросвещенных, хотя и подверженных страстям и предрассудкам, но зато людей верующих и верующих горячо и искренно. Лишь только священник оканчивал поучение, маршал спрашивал вызвавшего: «Хотите ли вы присягнуть, как вызывающий?» И случалось тогда, что совесть доброго рыцаря заставляла его отречься от вызова. Тогда государь миловал и налагал епитимью. Но если он соглашался присягнуть, то маршал заставлял его, а за ним и вызванного произносить клятву, почти совершенно подобную первым; он только прибавлял, что они клянутся раем, душой, жизнью и честью, что дело их святое и правое.
После этой клятвы, оба противника прикладывались к распятию, вставали с колен и возвращались в свои ставки. Священник тотчас же брал распятие и служебник и удалялся, а герольд в ту же минуту произносил прокламацию в третий и последний раз.
Глубокое молчание, молчание мертвое царило в собрании; каждый оставался неподвижным на указанном ему маршалом месте. Тогда на средину ристалища вступал герольдмейстер или герольд, который три раза выкрикивал: «Исполняйте ваши обязанности!» И эту минуту оба противника выезжали друг против друга в сопровождении своих приверженцев, а ставки их выносились за ристалище.
Затем маршал, заняв место на помосте среди поля битвы и держа в руке перчатку, кричал троекратно:
«Начинайте!», после чего бросал перчатку, и начиналась битва. Выше было уже сказано, как она оканчивалась для победителя и побежденного.
Таковы были вообще законы, по которым устраивались судебные поединки и обряды, их сопровождавшие. Легко понять, что благодаря подобным оковам, поединки не были слишком часты.
В заключение этой главы мы приведем рассказ о двух поединках, которые сохранились в истории; они дополнят сказанное о дуэлях.
Первый из этих поединков происходил в Париже в 1386 г., в царствование Карла II, между Жаном Каружем (Jean de Carouge), рыцарем и владельцем Аргентейля, и Жаком Легри (Jaques Legris), также рыцарем; оба — придворные Петра алансонского.
Супруга Каружа, по возвращении его из заграничного путешествия, объявила ему, что в его отсутствие она была недостойно оскорблена Жаком Легри. Жак Легри отрицал это. По жалобе сеньора Каружа дозволена была дуэль не с разрешения короля, обыкновенно изъявлявшего на это согласие, а по указу парламента. Муж был защитником жены против Жака Легри. Поле битвы устроено было на полях Св. Екатерины, где обыкновенно происходили военные игры. Сеньора Каружа сопровождал граф Сён-Поль, а Жака Легри — придворные герцога алансонского. Дуэль происходила в присутствии Карла II, всех принцев крови и баронов, как французских, так и иноземных, явившихся на это зрелище, объявленное задолго до срока.
Фруассар так рассказывает подробности этой дуэли:
«Перед началом боя Каруж подошел к своей супруте, сидевшей в траурной колеснице, и сказал ей:
— Сударыня, по вашему делу я иду жертвовать жизнью и биться с Жаком Легри; вам одной известно, право ли и честно ли мое дело.
— Да, монсеньор, — отвечала она, — вы убедитесь в этом; бейтесь с уверенностью, потому что дело правое.
Тогда рыцарь поцеловал супругу, пожал ей руку, перекрестился и вошел на поле битвы. Супруга же его оставалась в траурной колеснице, благоговейно молясь Богу и Богоматери о ниспослании ей в этот день победы в ее правом, деле. Она была чрезвычайно печальна и опасалась за свою жизнь, потому что ей угрожал костер, а мужу виселица, если бы он остался побежденным.
Messire Жан де Каруж бился так мужественно, что опрокинул своего врага на землю, пронзил его мечом и умертвил на поле битвы. После того, как на вопрос его, хорошо ли выполнил он свой долг, ему отвечали: „Да“, труп Жака Легри отдан был парижскому палачу, и тот поволок его на Монтфокон и там повесил.
Messire Жан де Каруж поблагодарил короля и всех сеньоров, помолился на коленях, подошел к супруге, обнял ее и потом вместе с ней отправился в церковь принести благодарственную молитву».
Вторая дуэль, которую мы хотим рассказать, происходила между Жарнаком и Шатеньере, дуэль знаменитая.
Память о ней сохраняется в словах: coup de Jarnac.
Этими словами означают внезапный неизбежный удар.
Франсуа Вивон де ля Шатеньере и Гюи Шабо, sire де Монлье, носивший позже имя Жарнака, были оруженосцы-земляки и пажи Франциска I. Оба прославились в боях. В мирное время Вивон упражнялся только в искусстве владеть оружием достиг такого совершенства, что никто не решался вступать с ним в состязание.[72] Монлье имел миролюбивые наклонности: отличался обходительностью, вежливостью и деликатностью и скорее был любезный придворный, чем неустрашимый воин. Вивон, может быть, из зависти к Монлье за внимание к нему двора, распространял самые оскорбительные слухи о баронессе Жариак, мачехе Монлье. Желая отметить за обиду, Монлье обратился к Франциску I с жалобой. Оскорбление, нанесенное одному из старых сподвижников короля, заслуживало блистательного удовлетворения. Франциск разрешил Монлье объявить в полном собрании двора, что тот, кто оскорбил его мачеху, ее оболгал (en a menti par la gorge). Вивон, в надежде на свое искусство владеть оружием, не побоялся подтвердить, что он только повторил сказанное самим Монлье. Тотчас же последовал вызов. Противники просят разрешения сразиться на дуэли. Министры думают, что дуэль должна быть дозволена, но Франциск I, любивший турниры и ристания и запрещавший судебные поединки, не только отвергает просьбы, а еще именным указом запрещает покончить оружием распрю, происшедшую от ветрености. Запрещение это не было нарушено при Франциске I, но смерть его развязала руки раздраженным врагам. Два года Вивон выносил оскорбление от дам, смотревших на него, как на бесчестного рыцаря; он сгорал нетерпением отомстить врагу за дамскую опалу, которую не вознаграждала дружба Генриха II, его покровителя. Новый король уступил мольбам и дозволил: дуэль.
День назначен. Варварский обычай постарались окружить всевозможным великолепием. Оба противника не жалеют денег на вооружение и свиту. Образуются партии: если много придворных на стороне королевского любимца, то еще более на стороне того, чье положение интересует дам. С той и другой стороны призывают Бога на помощь. Во время религиозных приготовлений Вивон не так набожен, как Монлье, и это единственное благоприятное предзнаменование в пользу последнего.
Поле битвы открывается в Сен Жермене 10 июля 1547 года. Дворянство самых отдаленных провинций выезжает из своих донжонов на это милое зрелище их праотцев, которое, по их мнению, слишком редко бывает. Балконы полны дам, живо сочувствующих оскорблению баронессы Жарнак. Для Генриха II и принцев воздвигнут великолепный помост. Коннетабль Монморанси — судья поля. Герцог Омальский, впоследствии знаменитый герцог Гиз — секундант Шатеньере.
Барабанный бой и трубный звук, смешавшись со звоном колоколов, объявляет судебный поединок. Вивон приближается надменно, Монлье — скромно. Оба клянутся, что их дело право, что с ними нет запрещенного оружия, что они не прибегали к помощи чар. Они бьются; сила Шатеньере не одолевает ловкости Монлье; наконец кажется, что последний гнется под ударами противника; он прикрывает голову щитом и дважды ранит Вивона острием меча в левое колено. Вивон, рассчитывавший на верную победу, падает, жизнь его в руках победителя, но победителю стыдно пользоваться этим варварским правом: «Возврати мне мою честь, — кричит он сопернику, — и моли Бога и государя о пощаде». Вивон хранит суровое молчание. Монлье припадает к стопам Генриха: «Государь, предаю вам моего соперника, — говорит он ему, — удостойте меня имени честного человека, простите ошибку нашей молодости. Примите его, государь, из уважения к памяти вашего славного отца, нас обоих воспитавшего». Король молчит. Монлье возвращается к Вивону, не угрожает мечом, а становится на колени и ударяя себя в грудь стальной печаткой, трижды повторяет: Domine, nоn sum dignus. Пока он молится, Вивон с усилием схватывает меч, поднимается на колени и ползет к сопернику. «Не трогайся с места, или я тебя умерщвлю», — говорит Монлье. «Умертви же», — отвечает Вивон. Монлье смотрит на него с состраданием, роняет свой кинжал, возвращается к королю и говорит: «Примите его, государь; он ваш, вам дарю я его жизнь и молю Бога, чтобы довелось этому храброму рыцарю сослужить вам такую службу в день сражения, какую хотел бы сам сослужить». Генрих все молчит. Этот второй отказ не умаляет великодушия Монлье. «Вивон, мой старый товарищ, — говорит он сопернику, — Вивон, молись Создателю, и останемся друзьями». И на это нет ответа. Не умилостивится ли король? Монлье снова от всего сердца обращается к нему. Король уступает, принимает Вивона к себе. Коннетабль и маршалы хотят по обычаю провозгласить победителя, но Монлье противится. Тогда Генрих, обнимая его говорит: «Вы бились, как Цезарь, и говорили, как Аристотель». Герцог омальский спешит к побежденному и не может унять его ярости. Все удаляются. Тогда толпа бросается к шатру, в котором Вивон приготовлял своим друзьям великолепный пир, и расхищает посуду. В надежде на победу, он приглашал, говорит Брантом, своих друзей посмотреть на поединок так: «Приглашаю вас тогда-то на мою свадьбу». Теперь же, стыдясь своего поражения и чувствуя, что жизнью своей обязан состраданию врага, он срывает повязки и через три дня умирает, а между тем рана не была смертельная. Герцог омальский соорудил ему памятник.
Поединок Жарнака и Шатеньере был последним во Франции с разрешения короля, но в Англии последний такой поединок происходил гораздо позже, в царствование Карла I, между лордом Дональдом Реем и оруженосцем Давидом Рамзеем.
Уверенность, что судебные поединки были действительным судом Божьим, некогда было в таком ходу, что даже в гражданских делах, когда противники не могли согласиться, или когда судьи находили закон неясным, или расходились в его истолковании, то решали вопрос поединком.
Случалось даже, что монастыри и капитулы высылали на поединок борцов для защиты спорных прав и для окончания процессов монахов или каноников.
Несколько раз соборы и папы запрещали дуэли под страхом строжайших казней. Филипп Прекрасный указом в 1303 году причислил дуэли к уголовным преступлениям. Но что могут сделать гражданские и религиозные законы против так глубоко укоренившегося предрассудка? Не новыми законами уничтожится дуэль, а новыми нравами и только одна религия в состоянии произвести эту благотворную перемену.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 229; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!