Неподчинение приказам и побеги 13 страница
Даже если кто-то придет к более позитивному выводу относительно судебных процессов союзников, налицо один отрезвляющий факт – подавляющее большинство нацистских преступников остались безнаказанными[3400]. Многие суды разбирали исключительно преступления против граждан государств антигитлеровской коалиции (или не немцев), совершенные в 1942–1945 годах, оставив без наказания немало лагерных эсэсовцев[3401]. Другие подозреваемые, находясь в плену союзников, покончили с собой, как, например, доктор Динг, проводивший опыты по заражению тифом заключенных в Бухенвальде, и главный врач Освенцима доктор Виртс, повесившийся в сентябре 1945 года после того, как назвал отправку евреев в газовые камеры «неприятным», но «приемлемым» средством борьбы с эпидемиями и скученностью[3402]. Многие преступники просто ускользнули. Некоторые скрылись далеко за границей. Среди них зловещий доктор Менгеле, подобно Адольфу Эйхману, бежавший в Латинскую Америку, где спокойно прожил до самой смерти, утонув на бразильском курорте в феврале 1979 года[3403]. Большая часть скрывающихся от правосудия осталась на территории бывшего Третьего рейха, и по завершении в начале 1950-х годов трибуналов союзников над военными преступниками их наказание стало делом преимущественно судов Германии и Австрии.
С разрешения союзников немецкие суды по привлечению к ответственности нацистов, совершивших насильственные преступления против граждан Германии, начались летом 1945 года, и к моменту образования двух соперничающих немецких государств в 1949 году судьи заслушали сотни дел о преступлениях в концлагерях. Помимо преследования эсэсовцев и капо по обвинениям в преступлениях, совершенных в военное время в лагерях-филиалах и в ходе «маршей смерти», суды начали рассматривать концлагерные преступления довоенной поры, совершенные в первых концлагерях. Некоторые преступники понесли суровое наказание, в том числе болтливый врач программы «эвтаназии» доктор Меннеке, которого в декабре 1946 года приговорили к смерти (его давний друг доктор Штайнмайер покончил с собой в мае 1945 года). Но уже в первые послевоенные годы можно было легко заметить тревожные сигналы, такие как поверхностно проведенные расследования и мягкие приговоры[3404]. То же самое можно было наблюдать и на судебных процессах в соседней Австрии. В 1952 году, например, суд Инсбрука снял обвинения в убийстве с эсэсовца из Плашува, назвав «ненавистническими» свидетельские показания бывших еврейских заключенных, а нарисованную ими картину ежедневного насилия «невообразимой» и не соответствующей действительности[3405]. Подобного рода судебные решения отражали общепринятое, хотя и встречавшее отпор в послевоенной Австрии и Германии представление о концлагерях.
|
|
|
|
|
|
Память
В понедельник, 16 апреля 1945 года, внушительная процессия, состоявшая из свыше тысячи мужчин, женщин и детей, вышла из центра Веймара и медленно двинулась к горе Эттесберг, после чего оказалась перед воротами Бухенвальда. Эти люди собрались по приказу американских военных, которые и провели их по территории концлагеря. Местных жителей не избавили ни от одного из ужасных зрелищ, от изможденных выживших заключенных в бараках до обугленных трупов в крематории, при этом американские офицеры рассказывали горожанам об их вине[3406]. Подобные сцены весной 1945 года происходили и в других освобожденных концлагерях, когда союзные войска заставляли обычных немцев воочию увидеть злодеяния нацистского режима. При этом производилась эксгумация трупов из массовых захоронений на территории концлагерей и по пути следования «маршей смерти», а местных жителей заставляли раскапывать могилы, обмывать тела, а затем принимать участие в торжественных похоронах. 7 мая 1945 года, в ходе массовых похорон 200 заключенных концлагеря Воббелин на ближайшей городской площади, американский капеллан обвинил местных жителей в «личной и коллективной ответственности за эти зверства», поскольку они поддерживали нацизм[3407].
|
|
|
Концентрационные лагеря наподобие Бухенвальда и Воббелина были в фокусе всеобщего внимания в первые дни и месяцы после окончания войны. В ходе агрессивной кампании денацификации, проводимой пропагандистами союзных держав, до населения всей оккупированной Германии – с плакатов, листовок, брошюр, газетных полос, из кинохроники и радиопередач – доносились яркие подробности. Согласно рассказу одного из очевидцев, всю страну «наводнили фотографии трупов». Апогея пропагандистская кампания в Германии достигла в 1946 году, когда свыше миллиона человек посмотрели жуткий 22-минутный американский документальный фильм «Фабрики смерти», в котором вина за ужасы нацизма возлагалась на плечи широких масс населения[3408]. Новые подробности становились известны из мемуаров бывших заключенных концлагерей и признаний преступников, о чем тогда много писала пресса[3409].
Однако образ концлагерей в общественном сознании был еще далек от полноты. История создания и функционирование концлагерей все еще оставалась неточной, тогда как преступников в основном описывали как зверей, особенно женщин-нацисток, чьи деяния объясняли извращениями женской натуры. Увлечение журналистов этой темой достигло пика в 1947 году, когда проходил процесс в Дахау. Тогда много писали о вдове первого коменданта концлагеря, Ильзе Кох, хотя она не была эсэсовкой и играла в преступлениях второстепенную роль (впоследствии американские власти сократили ее пожизненный срок до четырех лет тюремного заключения)[3410].
|
|
|
Реакция обычных немцев на то, что им стало известно о концлагерях, была неоднозначной, потому что они прожили жизнь в Третьем рейхе. Некоторые продолжали отводить взгляд, занятые своей жизнью. Однако в 1945–1946 годах этой темы было трудно избежать, а поэтому возникало много подобных разговоров, как под давлением со стороны оккупационных властей, так и из личного интереса. Некоторые немцы публично заявляли о своем стыде и негодовании и требовали сурового наказания для преступников[3411]. По другую сторону подобных споров в немецком обществе стояли те, кто отвергал истории о зверствах нацистов, называя их распространяемой союзниками пропагандой, эти люди защищали концлагеря, называя их хорошо организованными учреждениями для содержания и перевоспитания опасных отбросов общества, реанимируя нацистскую пропаганду[3412].
Большинство немцев, скорее всего, занимали промежуточную позицию. Они признавали, что в стране происходили ужасные вещи, и иногда выражали искреннее отвращение злодеяниями нацистов, однако отрицали любую личную ответственность. Во-первых, они утверждали, что преступления совершали за их спинами фанатики-нацисты. Это был миф о незрячем обществе, которое стирало из памяти все воспоминания о концлагерях, от открытого террора первых концлагерей до «маршей смерти» в конце их существования. Во-вторых, многие немцы затушевывали характер преступлений, приравнивая судьбы заключенных к своей собственной судьбе. Это был миф о жертвах, понесенных немецким народом. И узники концлагерей, и простые немцы якобы в равной степени пострадали от нацизма и войны. Поэтому многие немцы приходили в ярость от обвинений в коллективной вине, присоединяясь к направляемой политиками и клерикальными кругами политической кампании по оправданию нацистского режима. Воскресным утром 22 апреля 1945 года, всего через шесть дней после устроенной американцами для жителей Веймара экскурсии в Бухенвальд, в местных церквях зачитали воззвание, в котором утверждалось, что местные жители «не несут никакой вины» за преступления, о которых «абсолютно ничего не знали »[3413]. Эти мифы подкреплялись прекращением союзниками кампании денацификации и стали укореняться уже в конце 1940-х годов, сформировав основу первых послевоенных легенд о Третьем рейхе[3414].
В молодой Федеративной Республике Германии память о концлагерях на первых порах была отодвинута на второй план, отражая широкий общественно-политический консенсус в отношении отказа от нацистского прошлого. Подавляющее большинство немцев ощущали, что пришло время двигаться вперед, и сосредоточили усилия на перестройке своей жизни и страны[3415]. Широко распространившейся амнезией начала 1950-х годов воспользовались оставшиеся на свободе преступники. Она стала благодатной почвой для призывов к помилованиям и апелляциям к союзникам явить «правосудие победителей». Под давлением нового правительства Западной Германии его стратегический союзник в обострявшейся холодной войне – власти США – выпустил на свободу множество эсэсовских преступников. Последний осужденный американским трибуналом в Дахау эсэсовец вышел из тюрьмы в 1958 году. Британские и французские суды (как и власти Польши и Советского Союза) тоже объявили амнистию[3416]. Часть отбывших наказание преступников вернулись к своим старым профессиональным занятиям. Профессору Отто Бикенбаху, например, было разрешено работать врачом после трибунала, признавшего его вину в проведении смертоносных опытов с применением фосгена над заключенными Нацвейлера. Многие бывшие эсэсовцы нашли себе работу. Выпущенный в 1954 году на свободу бывший комендант концлагеря Гросс-Розен Йоханнес Хассебрек стал зарабатывать на жизнь коммерцией[3417].
Под незначительным политическим давлением прокуратура систематически проводила немногочисленные расследования, но обвинительные приговоры эсэсовцам резко пошли на убыль. В 1955 году суды Западной Германии осудили всего 27 преступников, тогда как в 1949 году наказание получили 3972 человека. Время трибуналов прошло, и, похоже, тем, кого не осудили, уголовное наказание больше не грозило[3418]. Существенным моментом является то, что основная масса скрывавшихся от правосудия эсэсовцев, приспособившись к послевоенным нормам либерального общества, оставалась незамеченной, что еще раз подчеркивает важность социально-психологических причин концлагерных преступлений, поскольку, оказавшись в другом окружении, эти бывшие палачи сидели тихо и вели законопослушную жизнь[3419]. Однако, несмотря на перемену поведения, их убеждения часто оставались неизменными. Остатки сетей старших концлагерных эсэсовских функционеров продолжали существовать. Те, кто в них состоял, а также их семьи старались держаться вместе, спаянные ностальгией к прошлому. В 1975 году, в интервью израильскому историку Тому Сегеву, бывший комендант Хассебрек издевательски заявил: «Единственное, о чем я сожалею, – так это о крахе Третьего рейха»[3420].
В то время как память о концлагерях в молодой Федеративной Республике понемногу стиралась, полностью она все-таки не исчезла. Отчасти из-за спорного вопроса о компенсациях, который в 1950–1960-х годах вызывал крайнее неудовольствие у ведущих западногерманских политиков и промышленников. Стремясь подвести окончательную черту под прошлым, власти ФРГ крайне неохотно предоставляли прямые компенсации жертвам концлагерей и единовременные выплаты Израилю, странам Западной Европы и еврейским организациям (представленным «Клеймс конференс»). Имевшие целью скорее способствовать расширению контактов Западной Германии с мировым сообществом, нежели помочь всем потерпевшим, эти меры в итоге сложились в достаточно несправедливую и унизительную (как мы видели на примерах Эдгара Купфера и Морица Хойновски) систему. В результате бывшие узники практически ничего не получали, поскольку немецкие промышленники утверждали, что рабский труд заключенных концлагерей их принуждал использовать нацистский режим[3421]. Одним из бывших заключенных, осмелившихся опровергнуть эту ложь, был немецкий еврей Норберт Волльхайм, прошедший в концлагере Освенцим-Моновиц через подневольный труд на концерн «ИГ Фарбен». В 1951 году он подал на этот промышленный гигант в суд. Судебный процесс обернулся долговременной политической и юридической драмой, завершившейся в 1957 году внесудебным урегулированием, в результате которого ответчик выплатил еврейской организации «Клеймс конференс» 30 миллионов немецких марок. (Другие крупные немецкие корпорации подобное решение раскритиковали и выиграли тяжбы с бывшими узниками концлагерей.)[3422]
В 1950-х годах уголовные суды способствовали тому, что концлагеря продолжали оставаться в поле зрения общества. Пресса продолжала писать о подобных процессах, которые теперь занимались делами надсмотрщиков и концлагерных функционеров из числа эсэсовцев самых нижних рангов, вроде рядового СС Штейнбреннера, предполагаемого убийцы Ганса Баймлера в Дахау, который в 1952 году был приговорен судом Мюнхена к пожизненному заключению[3423]. В конце 1950-х годов отдельные судебные процессы привлекли большое внимание прессы, поспособствовав более критичному отношению к концлагерям. В их числе были дела Густава Зорге и Вильгельма Шуберта. Оба, пройдя угольные шахты Сибири, в 1956 году вернулись в ФРГ. Однако они не принадлежали к тем нацистским преступникам, которых по возвращении из советского плена встречали с распростертыми объятиями. Их тут же снова арестовали и отдали под суд. Суд над ними оказался в центре внимания немецкой и международной прессы, и в начале 1959 года их приговорили (во второй раз) к пожизненному заключению[3424]. Зорге умер в тюрьме в 1978 году и был одним из немногих осужденных эсэсовцев, кому хватило смелости прямо посмотреть в лицо прошлому. («Мы утратили чувство своей правоты!» – закричал он однажды на психолога.) Шуберт, напротив, остался верен прежним взглядам. Отпущенный на свободу в 1986 году, он соорудил в своей квартире настоящее нацистское святилище с множеством фотографий, где он был запечатлен рядом с Гитлером и другими вождями Третьего рейха. На его похороны в 2006 году собрались толпы неонацистов[3425].
В 1960-х годах общественные настроения в Западной Германии продолжали меняться. Отчасти это было связано с новой волной интереса к воспоминаниям бывших узников концлагерей. Бессменный с момента образования ФРГ канцлер Конрад Аденауэр в 1960 году сам написал предисловие к одним из подобных мемуаров, критикуя тех соотечественников, кто хотел бы залакировать образ нации, похоронив память об ужасах концлагерей, которые творили немцы[3426]. Еще большую важность имели судебные процессы, обозначившие более системный юридический подход, стимулируемый созданием в 1958 году Центрального ведомства управлений юстиции земель Федеративной Республики Германии по расследованию национал-социалистских преступлений. Наиболее значимым был первый освенцимский процесс, состоявшийся во Франкфурте-на-Майне в декабре 1963 – августе 1965 года. На скамье подсудимых оказались 20 преступников во главе с двумя бывшими адъютантами (комендант Рихард Баер, арестованный в 1960 году, умер от сердечного приступа накануне суда). Сопутствующий ему настоящий ураган в СМИ с почти тысячей публикаций в одной только центральной прессе, а также передачи на радио и телевидении привлекли внимание большинства немцев. «Черт побери! – писал читатель в одну из франкфуртских газет в декабре 1964 года. – Да успокойтесь вы уже со своими репортажами об Освенциме»[3427].
Эти западногерманские судебные процессы отмечены несправедливостью, поскольку преступникам часто предоставлялась та правовая защита, в которой отказывали их жертвам[3428]. Также их особенностью стали неизвлеченные уроки истории. Отчеты в средствах массовой информации были нерегулярными, особенно о таких гигантских делах, как суд над эсэсовцами Майданека, начавшийся в Дюссельдорфе в ноябре 1975 года и завершившийся пять лет и семь месяцев спустя, установив рекорд самого продолжительного и дорогостоящего западногерманского судебного разбирательства[3429]. Более того, отчеты оставались поверхностными. Возможно, наиболее очевидно это проявилось в продолжении отношения к обвиняемым как к ненормальным. Тон здесь задали процессы союзников и первые немецкие суды, в том числе и второй процесс над окрещенной прессой «зеленоглазой и рыжеволосой ведьмой Бухенвальда» Ильзе Кох, повторно арестованной после того, как американцы выпустили ее на свободу. В 1951 году суд Аугсбурга приговорил ее к пожизненному заключению. (Позднее Кох сошла с ума, считая, что в камере над ней издеваются бывшие концлагерники, и в 1967 году покончила с собой[3430].)
В 1960–1970-х годах отношение западногерманского общества к этим судам было неоднозначным. В первую очередь освенцимские процессы ненадолго гальванизировали оппозицию новым судам над нацистскими преступниками. Однако в то же самое время судебные дела ознакомили общественность с подробностями быта концлагерей, что послужило важным толчком для педагогических и культурных инициатив молодого поколения немцев, немало сделавшего для того, чтобы сохранить память об ужасах нацизма[3431].
В 1980-х годах искаженный образ концлагерей, нарисованный в первые годы существования Федеративной Республики, дал трещины. В первую очередь потускнел миф о невидимости концлагерей – произошло это после того, как местные активисты вскрыли мириады связей между концлагерями СС и широкими массами населения. Историки и активисты также начали проливать свет на те группы жертв нацистского режима, которые прежде общество не замечало. Иерархии заключенных, сложившиеся в концлагерях, продолжили существование и после войны. Социальные аутсайдеры, в том числе гомосексуалисты и цыгане, господствовавшими в обществе предрассудками, а также стараниями бывших политзаключенных, преисполненных решимости отмежеваться от не пользовавшихся общественной поддержкой жертв, с самого начала оттеснялись на обочину. Еще в 1946 году некоторые бывшие узники из числа «асоциальных» и «криминальных» элементов объединились для борьбы с социальной изоляцией, издавая собственный недолго просуществовавший журнал. Они писали о невозможности измерить пережитые в концлагерях страдания цветом треугольника на арестантской робе. Однако их не услышали. Изгоям общества отказывали в компенсациях и уважении, и потребовались десятилетия, прежде чем их признали узниками концлагерей[3432].
Было бы неверно рисовать 1980-е годы «золотым веком». Нацистское прошлое оставалось в ФРГ спорным вопросом, а народная память о концлагерях была обрывочной и неполной. Мало кто из немцев полностью понимал функционирование и масштабы концлагерной системы, многие главные концлагеря и почти все их филиалы оставались им неизвестны. Часто люди не знали, кто был жертвами, а кто руководителями концлагерей, поскольку в общественном сознании сохранялись одномерные образы нацистских преступников. Однако по сравнению с моментом образования Федеративной Республики Германии в сознании населения произошли значительные изменения. Прежде всего, большинство немцев приняли теперь моральные обязательства перед памятью жертв концлагерей[3433].
В соседней Австрии дело обстояло несколько иначе. Политическая элита страны, создав миф об Австрии как первой жертве нацистской тирании, до 1980-х годов избегала открытой конфронтации с собственным нацистским прошлым. В то время как правовой аппарат ФРГ координировал преследования концлагерных преступников, Австрия пошла другим путем и еще в начале 1970-х годов фактически отказалась от предъявления обвинений бывшим нацистам. Один из последних процессов против двух эсэсовских архитекторов, спроектировавших комплекс газовых камер и крематория в Бжезинке, завершился в 1972 году насмешкой над правосудием. Присяжные признали подсудимых не только невиновными, но и потерпевшими. Большинство австрийцев никак не отреагировали на этот и подобные вердикты, и лишь национальная газета компартии выразила негодование по поводу скандального приговора, превратившего Австрию в «убежище нацистских массовых убийц»[3434].
Такое заявление звучало в унисон с высказываниями коммунистического руководства Германской Демократической Республики, при любой удобной возможности подвергавшего критике тех, кто освобождал нацистских преступников от ответственности, дабы блеснуть собственным антифашистским знаком почета. На самом деле к середине 1950-х годов количество судебных процессов в ГДР также резко сократилось. Руководство Восточной Германии хотело двигаться дальше и выпускало осужденных преступников на свободу, одновременно молчаливо позволяя бывшим сторонникам нацизма интегрироваться в структуры нового государства. Судебное преследование концлагерных преступников снова усилилось и стало более скоординированным в 1960-х годах, отчасти из нежелания отставать от Западной Германии. На скамье подсудимых оказался Курт Хайсмайер, проводивший эксперименты по заражению туберкулезом Жоржа Кона и других детей в Нойенгамме, который при молчаливом покровительстве местных властей благополучно работал пульмонологом в Магдебурге. В 1966 году его приговорили к пожизненному тюремному заключению, и он вскоре умер. Однако подобные судебные процессы были сильно политизированы и мало способствовали более глубокой конфронтации с нацистским прошлым, как это постепенно происходило в Западной Германии[3435].
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 269; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!