Неподчинение приказам и побеги 6 страница
Берген-Бельзен поспешно переформировали и расширили, в том числе и за счет вспомогательного лагеря, развернутого в расположенных по соседству армейских казармах. Несмотря на это, лагерь все равно оставался безнадежно переполненным. Изменился и контингент его заключенных. Большинство новоприбывших составляли женщины. Тем самым Берген-Бельзен стал единственным лагерем военного периода (помимо Равенсбрюка и Штуттгофа), где женщины количественно значительно преобладали над мужчинами. При этом он перестал быть исключительно еврейским. Хотя в середине апреля 1945 года евреи составляли самую многочисленную группу его узников (половину), к ним добавились и новые, среди них много политзаключенных из Польши и Советского Союза[3127].
«Происходящее здесь – самое ужасное событие мировой истории», – писал в дневнике 17 марта 1945 года, больше года спустя после депортации в лагерь для «евреев, подлежащих обмену», известный голландский юрист и лидер сионистского движения Абель Герцберг[3128]. Прежде чем перед глазами новых заключенных предстал весь ужас Берген-Бельзена, они ощутили его жуткое зловоние. Запах разложения и смерти – до тошноты знакомый узникам Освенцима – стоял над лагерем в последние недели его существования. «Мы все ужасно завшивлены, кругом грязь и дерьмо», – отмечал 8 февраля 1945 года в дневнике другой «еврей, подлежащий обмену», 16-летний Арье Корец. По позднейшему выражению еще одного узника, профессионального врача, тысячи заключенных обгадились сами и изгадили весь лагерь, и тот стал напоминать одну огромную выгребную яму.
|
|
|
По ночам заключенных ждали еще большие мучения, когда сквозь выбитые окна, крыши и двери холодный ветер продувал бараки. Часто бараки были абсолютно голы: не было ни света, ни соломенных тюфяков, ни одеял, ни печей, ни стульев. Не было ничего, кроме массы человеческих тел, живых и мертвых[3129]. В лагере свирепствовали болезни. В своих стальных тисках его держала эпидемия тифа, уносившая множество жизней. Но самым безжалостным убийцей был голод. «Я работаю по пять дней и не получаю ни крошки хлеба», – писал 25 марта 1945 года 24-летний голландский еврей Луи Тас. – «Прошлой ночью я сходил с ума от голода и снов, в которых видел еду», – добавил он на следующий день.
Повсюду были «мусульмане», истощенные настолько, что более половины массы тела составляли кости[3130].
Надежды заключенных выжить очень быстро испарялись. «Я снова болен и оставил все надежды отсюда выбраться, – писал 7 марта 1945 года Абель Герцберг. – Я боюсь боли, смерти, насилия»[3131]. Каждое утро заключенные выносили из бараков умерших ночью, но лишь сняв с окоченевших тел одежду и ценные вещи. Затем трупы закидывали на грузовики или подводы, с которых мертвецов сваливали на землю в разных уголках лагеря. А в самом конце заключенных просто оставляли лежать там, где они умерли[3132].
|
|
|
Еще никогда за всю историю нацистских концлагерей смертность заключенных от болезней и лишений не была столь стремительной и массовой, как в марте 1945 года в Берген-Бельзене. Всего за один этот месяц, когда в лагере содержалось около 45 500 заключенных, умерло 18 168 человек[3133]. Среди погибших были Анна и Марго Франк. В последние дни жизни, больные тифом и измученные дизентерией, сестры лежали скорчившись под одеялом в одном из лазаретов. Когда знакомая нашла их там, она попросила Анну встать. Но та, ухаживавшая за умирающей сестрой, ответила: «Сейчас мы можем вместе лежать под одеялом, нам спокойно и больше ничего не надо»[3134].
Катастрофа Берген-Бельзена в планы эсэсовского начальства не входила. Ожидалось, что слабые заключенные будут умирать, но никто не думал, что столь стремительными темпами[3135]. Поскольку ситуация вышла из-под контроля, комендант Йозеф Крамер 1 марта 1945 года направил в ВФХА откровенное письмо, предупредив, что условия содержания «неприемлемы». Дефицит продовольствия и небывалая скученность заключенных породили «настоящую катастрофу». Крамер потребовал кровати и одеяла, а также грузовики для подвоза продовольствия и оборудования для дезинсекции[3136]. Но его запросы остались без ответа. Крамер отчаянно силился предстать ответственным администратором, причем не только в глазах начальства, но и будущих судей стран-победительниц[3137]. В прежних запросах в ВФХА его не слишком заботили нужды заключенных. На деле прибывший в лагерь в начале декабря 1944 года ветеран СС и радикальный антисемит Крамер усугубил страдания заключенных. А когда разразилась настоящая катастрофа, Крамер и его люди наблюдали за происходящим со стороны, стараясь лишь не подхватить инфекционное заболевание. В марте 1945 года эсэсовские чины стали в Берген-Бельзене редкими гостями. «Здесь больше не устраивают переклички. И больше нет работы, – записал 1 апреля 1945 года в дневнике Абель Герцберг, – тут осталась лишь смерть»[3138].
|
|
|
Массовые убийства
Наряду с убийствами и лишениями в концлагерях СС регулярно проводили массовые казни слабых и немощных. В первые месяцы 1945 года смертельные селекции прошли во всех оставшихся концлагерях, видимо по распоряжению ВФХА. Десятки тысяч ослабевших от голода и болезней узников расстреляли, умертвили смертельными инъекциями или отравили газом в газовых камерах, стремясь избавить лагеря от разносчиков инфекционных заболеваний, лишних ртов при дефиците продовольствия и возможной обузы при эвакуации[3139]. Иногда эсэсовцы отбирали жертв сразу по прибытии в лагерь[3140]. Далее селекции проводились в зонах и в особенности карантинах. В январе 1945 года в Уккермарке, практически поглощенном Равенсбрюком полицейском лагере для девушек и молодых женщин «с девиантным поведением», эсэсовцы почти ежедневно проводили селекции с целью отделить здоровых и трудоспособных от более слабых и старых из главного лагеря и его филиалов. «Пусть мы больны, но все равно мы – люди!» – в отчаянии писала 9 февраля 1945 года одна из узниц. Пощаженные селекцией слышали, как кричали обреченные, которых увозили на грузовиках. Вскоре их крики и стоны совсем стихали. Грузовики останавливались у ближнего крематории Равенсбрюка, где несчастных узниц загоняли в барак, в январе 1945 года превращенный в газовую камеру. Всего в Уккермарке убили не менее 3600 из 8 тысяч (или более) женщин, примерно половина из них – еврейки[3141].
|
|
|
Наряду с больными эсэсовцы убивали политических заключенных и тех, кого хотели заставить навсегда замолчать. Эти массовые убийства были частью последней вакханалии смертей, охватившей Третий рейх в последние дни перед падением нацистского режима. Ведомая теми же саморазрушительными усилиями и энергией, что и Гитлер, кучка нацистских фанатиков избрала жертвами немецких пораженцев, иностранных рабочих, заключенных лагерей и многих других. Если фашистской Германии суждено погибнуть, пусть с ней погибнут и эти «изгои общества», считали они[3142]. Средоточием этого кровавого побоища неизбежно стали концентрационные лагеря, служившие для содержания под стражей наиболее опасных врагов рейха. Гитлер и другие представители нацистской верхушки уже давно вынашивали планы кровавой мести заключенным конц лагерей в случае поражения Третьего рейха. И в начале 1945 года этот момент настал[3143]. В числе жертв оказались и некоторые «особо ценные» заключенные, вроде агентов разведок стран-союзников и видных борцов Сопротивления. Среди повешенных в Флоссенбюрге в последние дни его существования, например, были 13 британских секретных агентов, 3 француженки, обвиненные в саботаже, и 7 известных немецких антифашистов, в том числе и богослов Дитрих Бонхёффер (Бонхоффер)[3144].
Первоначально, в соответствии с порядком, установленным еще в 1939 году, официальные приказы о казнях спускались в лагеря из РСХА. Судя по всему, в начале 1945 года от комендантов концлагерей затребовали предоставления списков заключенных, которых они считали угрозой в случае эвакуации лагеря. РСХА, по всей видимости, пополнило их именами, почерпнутыми из собственной базы данных опасных заключенных, и санкционировало казни[3145]. Однако, когда центральный государственный аппарат развалился, региональные и местные чиновники по всей Германии получили более широкие полномочия, позволявшие казнить заключенных по собственной инициативе, что привело к последней эскалации насилия[3146]. Фактически коменданты лагерей обрели официальную лицензию на казнь заключенных, то есть полномочия, которые прежде запрашивали у вышестоящего начальства[3147]. Некоторые обреченные, подобно узникам из зондеркоманды Бжезинки, попытались оказать сопротивление. Крупнейшим стало восстание, поднятое так называемыми заключенными «Пуля» в Маутхаузене. Еще в марте 1944 года Верховное главнокомандование вермахта, столкнувшись с постоянным ростом числа побегов военнопленных, приказало отправлять пойманных беглых офицеров (за исключением граждан США и Великобритании) в Маутхаузен. Тайная операция получила красноречивое кодовое название «Пуля» (Kugel), само по себе недвусмысленно говорившее об уготованной им участи.
В последующие месяцы в Маутхаузен прибыло не менее 5 тысяч человек, обреченных на верную смерть. Почти все они были советскими военнопленными, бежавшими из мест нацистского рабского труда. Несколько сот из них охранники Маутхаузена казнили сразу по прибытии, изолировав остальных в бараке 20 карантинного блока, который был окружен каменной стеной и колючей проволокой под напряжением. «Заключенных преднамеренно передали мне медленно умирать от голода, – признавался впоследствии отвечавший за них блокфюрер СС, – и от болезней». Именно так все и происходило, и к концу января 1945 года в живых оставалось всего 600–700 человек[3148]. В ночь с 1 на 2 февраля 1945 года большинство выживших заключенных «Пуля» перед лицом неминуемой смерти попытались бежать из Маутхаузена. Несколько заговорщиков задушили старшего капо, лояльного к эсэсовцам немецкого (или австрийского) политзаключенного. Затем с одними лишь камнями, деревянными башмаками, кусками мыла и огнетушителем в руках напали на охрану и захватили пулемет. Устроив с помощью одежды и мокрых одеял короткое замыкание на ограде из колючей проволоки под электрическим током, более 400 человек перелезли через стену. Это был крупнейший массовый побег за всю историю концлагерей. Безжалостное преследование продолжалось около двух недель. Немцы искали беглецов по всей округе. Большинство схватили через пару дней и убили на месте. Считается, что лишь горстке удалось уйти от «охоты на зайцев», как цинично окрестили эту погоню за людьми эсэсовцы и некоторые местные. «Мы действительно отлично постреляли в этих парней», – похвалялся один из эсэсовцев[3149].
Убивали эсэсовцы и для того, чтобы переписать историю, уничтожая свидетелей своих самых отвратительных преступлений. Среди подобных жертв оказались многочисленные привилегированные заключенные, заплатившие жизнью за тайны, которые имели несчастье узнать[3150]. В их число вошли и отдельные выжившие узники, над которыми нацисты проводили свои жуткие «медицинские» эксперименты. Одним из них был юный Жорж Кон, с которым мы встречались в последний раз в ноябре 1944 года, когда его вместе с 19 другими еврейскими мальчиками и девочками депортировали из Освенцима в Нойенгамме. Здесь все они вскоре серьезно заболели, после чего врач-эсэсовец заразил их туберкулезом и сделал операции на лимфатических узлах. Жорж был самым слабым из них, он безжизненно лежал на койке. Тем не менее дети дожили до последних дней войны. 20 апреля 1945 года, за три дня до тринадцатого дня рождения Жоржа, эсэсовцы пришли за ним и другими детьми. Поздно ночью, полусонных, их привезли в пустую школу Булленхузер-Дамм в Гамбурге, где прежде располагался филиал лагеря СС. В подвале дома старший лагерный врач ввел им наркотики и повесил, после чего выпил кофе и поехал обратно в Нойенгамме[3151].
Непоколебимая приверженность эсэсовцев убийствам была потрясающей. Хотя за последние годы существования лагерей их персонал претерпел серьезные изменения, ядро по-прежнему составляли фанатичные национал-социалисты. Когда конец войны был уже совсем близок, они удвоили свои издевательства над узниками[3152]. Многие из них раньше служили на оккупированном Востоке и поднаторели в жестоком обращении с беззащитными заключенными и новых методах убийств. Прежде всего, это относилось к отдельным представителям целой тысячи бывших охранников Освенцима, которых вместе с самыми жестокими капо в начале 1945 года перевели на новые места службы. «Должен признать, что служба в Освенциме меня ожесточила», – заявил впоследствии офицер СС, оправдываясь за свои действия в Маутхаузене, куда приказом эсэсовского начальства перевели около ста бывших охранников Освенцима. Еще больше «эсэсовских ветеранов» Освенцима попали в Дору. В их числе и новый комендант, Рихард Баер, ответственный за эскалацию насилия в лагере. Еще один новый комендант, Йозеф Крамер, прибыл в Берген-Бельзен через Освенцим вместе с группой своих старых сослуживцев, истязавших заключенных на Польской земле. «Они все подонки, головорезы и садисты», – писал в дневнике Арье Корец[3153].
Тем временем в Равенсбрюк, где впервые появился в конце 1944 года (а его жена и семья переехали уже давно и поселились поблизости) надзирать за массовыми расстрелами и сооружением новой газовой камеры, зачастил Рудольф Хёсс. Хёсс, по всей видимости, чувствовал себя там как дома, в окружении хорошо знакомых лиц из Освенцима, таких как новый комендант гауптштурмфюрер СС Иоганн Шварцхюбер (которого он знал со времени службы в Дахау). Эти специалисты по убийствам прибыли в Равенсбрюк отнюдь не случайно, а, очевидно, по направлению ВФХА для систематического уничтожения больных заключенных, якобы представлявших опасность для остальных. Даже после своей бесславной кончины Освенцим продолжал отбрасывать зловещую тень на всю систему нацистских концлагерей[3154].
Мало кто из «выпускников» Освенцима был лучше осведомлен о массовых убийствах, нежели 29-летний бывший начальник крематория Бжезинки Отто Молль. Руководство ВФХА высоко ценило опыт Молля и в начале 1945 года поставило его во главе мобильного отряда по массовому уничтожению заключенных, составленного из других «ветеранов» Бжезинки. Они участвовали в убийстве узников газом в Равенсбрюке, а также в бойне в Либерозе и казнях в Заксенхаузене. В конце февраля 1945 года ВФХА направило Молля на юг Германии, в лагерный комплекс Кауферинг, где он продолжил свои злодеяния. Здесь заключенные прозвали его просто «освенцимским палачом»[3155]. Тем не менее Молль являл собой исключение, и, пока он продолжал злодействовать, некоторые из его сослуживцев от убийств отошли.
Голоса в системе нацистских концлагерей никогда не звучали в унисон, и в начале 1945 года диссонанс проявился отчетливее, чем когда бы то ни было ранее. К этому времени поддержка Гитлера и нацистского режима внутри страны практически сошла на нет[3156]. Господствовавшие в обществе мрачные настроения проникли и в подразделения лагерной охраны вместе с массовым притоком простых немцев – таможенников, железнодорожников, ландштурмовцев (ополченцев) и других гражданских, – в самом конце войны пополнивших ее ряды, свидетельствуя о лихорадочности призыва в концлагерную систему[3157]. Летом 1944 года, после высадки англо-американских войск во Франции и массированного наступления Красной армии на Востоке, ощущение обреченности среди охранников концлагерей СС усилилось. «Вас скоро освободят, – говорили эсэсовцы заключенным в Клооге. – А нам придется плохо. Нас они будут убивать без пощады»[3158]. В последующие месяцы подобное пораженчество распространилось настолько широко, что даже в таком образцовом лагере, как Заксенхаузен, над входом перестали поднимать фашистский флаг[3159]. Возросшее чувство отчаяния ярче всего выразилось в просьбе охранника из филиала Флоссенбюрга к еврейским заключенным помолиться за победу немецкого оружия[3160].
Некоторые охранники пытались судорожно дистанцироваться от концлагерных преступлений, прежде воспринимаемых как символ непобедимости[3161]. Тем не менее, когда Тысячелетний рейх затрещал по всем швам, они испугались, что могут поменяться с узниками ролями. «Желаю вам всего наилучшего в наступающем году, – вспоминал Эли Коэн слова освенцимского охранника, сказанные ему в конце 1944 года, – в новом году я, скорее всего, окажусь на твоем месте, а ты – на моем»[3162]. Лагерные охранники все чаще и чаще старались уклоняться от выполнения жестоких приказов начальства, подобно солдатам вермахта, пытавшимся скрыться, симулируя болезнь или дезертируя[3163]. Некоторые натянули на лица лицемерную маску дружелюбия и сострадания. Они сделали ставку на симпатию заключенных, надеясь, что это поможет им в будущем. Одну из подобных попыток купить себе «страховой полис», как называли это заключенные, предпринял комендант Маутхаузена Франц Цирайс, неожиданно для всех сделавшийся другом евреев. В апреле 1945 года он неоднократно демонстративно прохаживался по лагерю с еврейским мальчиком, которого нарядил в сшитую на заказ одежду[3164]. Отдельные офицеры СС даже отказались подчиняться приказам. Эсэсовский врач Франц Лукас, прежде с большой охотой принимавший участие в проводившихся в Освенциме селекциях заключенных, в начале 1945 года отказался сделать то же самое в Равенсбрюке. После войны один из его коллег разоблачил этот «переход на другую сторону», назвав это циничной уловкой, призванной купить «обратный билет» в послевоенное общество[3165].
Высшее руководство лагерей отреагировало на этот нарастающий как снежный ком подрыв морального духа и дисциплины вспышками ярости. В конце февраля 1945 года Освальд Поль заклеймил «предателями» всех вступающих в «личные отношения» с заключенными и пригрозил им казнью[3166]. Коменданты, навсегда повязанные с нацистской лагерной системой, откликнулись решительными действиями. Во время показа пропагандистского фильма «Кольберг» – грубо сработанного исторического эпоса, прославлявшего личное самопожертвование во благо всего народа, – устроенного 20 апреля 1945 года в последний день рождения Гитлера, комендант Нойенгамме Макс Поли пообещал, что каждый запятнавший форму СС будет жестоко наказан. И подчиненные в его словах не усомнились, поскольку буквально на днях одного из их товарищей – офицера, пришедшегося Поли не по нраву, по-видимому за гуманное обращение с заключенными, – тот отдал под суд СС по обвинению в невыполнении служебного долга и четыре дня спустя офицер был казнен[3167].
Эндшпиль Гиммлера
В начале 1945 года нацистская верхушка поняла, что разгром неизбежен. Войска антигитлеровской коалиции прочно удерживали инициативу, и никакое чудо не могло переломить ситуацию на полях сражений, поскольку вермахт был разбит[3168], а германское военное производство, стремительно снижавшееся с осени 1944 года, окончательно рухнуло. Из своего берлинского бункера Гитлер, все глубже впадавший уныние и паранойю, обрушивался с яростными нападками на всех, кого винил в крушении Германии, от собственных военачальников до евреев. Однако, сколь бы безнадежной ни была ситуация, Гитлер не сворачивал со своего бескомпромиссного курса: победа или полное уничтожение. Ни отступления, ни капитуляции, ни переговоров.
Тем не менее некоторые сподвижники Гитлера, напротив, надеялись спастись и сохранить часть своих полномочий. Задумав собственный эндшпиль, Гиммлер и другие высокопоставленные нацисты стали искать подходы к державам Запада, в надежде, что западные союзники, опасаясь господства Советского Союза в Европе, пойдут на сепаратный мир с Германией. Однако любые расчеты подобного рода были абсурдны с самого начала. И даже если политика Британии и США в отношении будущего Германии еще не была точно определена, самым нежелательным переговорщиком оставался Гиммлер: именно этого человека журнал «Тайм» представил на своей обложке бесславным нацистским палачом Европы, изобразив на фоне огромной горы трупов. Глупость Гиммлера наглядно проявилась в конце войны. Полагая, что Гитлер отречется от власти, Гиммлер через своего эмиссара предложил западным странам тайную капитуляцию. Союзники резко и публично отвергли переговоры с Гиммлером. Узнавший об этом 28 апреля 1945 года Гитлер в ярости кричал о «самом позорном в истории человечества предательстве». Через несколько часов, незадолго до самоубийства, он исключил Гиммлера из рядов партии[3169].
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 255; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!