Сон не кончится, пока белый карлик не споет 12 страница
– И не думайте, – отвечает полицейский. – Преступник прячется где-то поблизости и очень опасен.
– Поверьте, мадам, это для вашего же блага, – добавляет его напарник. – К тому же он бросил свой мотороллер как раз на парковке у супермаркета!
6:33
Сердце спотыкается о веревочку, падает на асфальт и обдирает коленки.
– О боже… только не это! – шепчете вы.
– Что-то не так?
– В общем, да. Я знаю, кто это.
– Что, простите?
– Ну, насильник. Я знаю, кто он такой.
– Вы уверены? Откуда вы его знаете? Он здесь живет?
– Долго рассказывать. Но это скорее всего он, больше некому. Я смогу сказать наверняка, если увижу мотороллер.
– Сесил, – говорит старший полицейский, – вызови-ка Смоки, пусть отвезет вас к мотороллеру. А я пока найду коменданта, попрошу его предупредить остальных квартиросъемщиков.
– Владельцев, – поправляете вы.
– Что?
– Это наши собственные квартиры, мы их не снимаем.
– Хорошо, хорошо, – говорит Сесил. – Следуйте со мной.
6:39
Брошенный мотороллер, уже погруженный в полицейский фургон, оказывается новой сверкающей «хондой» шафранного цвета, к которому цвет вашего румянца подходит идеально, несмотря на отсутствие металлических блесток.
– Извините, ради бога, – говорите вы полицейским.
Не надо быть следователем, чтобы увидеть: вы скорее обрадованы, чем разочарованы; скорее смущены, чем обрадованы.
– Ничего страшного, мы все иногда ошибаемся. – Смоки достает ручку и блокнот. – Сообщите имя и адрес подозреваемого.
|
|
|
– Какого еще подозреваемого?
– Того парня, про кого вы думали, что он насильник.
– Но это же не он!
– Почему вы так уверены? А если он сменил мотороллер?
Рация в патрульной машине просыпается и в промежутке между трескучими разрядами кричит:
– Сорок седьмой, ответьте!
– Сорок седьмой слушает.
– Сорок седьмой, у нас сигнал: дикая обезьяна на свободе, мешает утренней службе в парке Киннеар. Принимаете вызов?
– Нет, конечно! – отвечает Смоки. – Вы что, смеетесь? Мы работаем, у нас сто шестидесятый, вы же знаете! Позвоните в общество защиты животных.
– Понял, сорок седьмой.
– Они там совсем рехнулись! Снимать людей со сто шестидесятого из-за дурацкой обезьяны!
– Я знаю, кто это! – встреваете вы.
– Кто, насильник?
– Нет, обезьяна. Я знаю эту обезьяну!
Полицейские переглядываются и закатывают глаза.
– Подождите, вы не понимаете! Это мой друг. В смысле, хозяин обезьяны…
– Мадам, – говорит Сесил, – прошу вас выйти из машины.
– Да нет же, правда! Я…
– А ну выйди из машины! Будешь нарушать спокойствие – я тебя в «Харборвью» отвезу! Тебе там самое место! Я бы сейчас отвез, да времени нет. – Он хлопает партнера по плечу. – Поехали, Смоки!
|
|
|
Не успеваете вы как следует хлопнуть дверью, как патрульная машина номер 47 врубает сирену, запускает звездно-полосатую мигалку и уносится прочь, в сторону района, еще недавно считавшегося вашим временным пристанищем. А вы остаетесь кипеть и бурлить в сиропе ярости, унижения, досады и пары-тройки других хорошо знакомых эмоций.
6:51
Кассирша желает вам всего доброго; вы отвечаете таким взглядом, что ей остается только недоумевать, как у женщины, только что купившей две дюжины банановых эскимо, может быть столь дерьмовое настроение.
Одной из причин вашей досады является замешательство: теперь, когда куплена обезьянья приманка, непонятно, что с ней делать. Андрэ, судя по всему, развлекается с верующими в парке Киннеар; к тому времени, как вы туда доберетесь, все уже уйдут, ибо на здешней широте солнце взбирается по небосклону быстрее, чем любопытный студент – по водосточной трубе женского общежития. И даже если успеть до конца церемонии, нельзя же просто ворваться в благочестивую толпу, размахивая банановым эскимо! Это привлечет нездоровое внимание и, вероятнее всего, закончится новой встречей с Сесилом и Смоки. Поэтому вместо того, чтобы бегать за Андрэ – занятие, чреватое конфузом и разочарованием, – нужно заставить его бегать за вами. Проблема в том, что вы не можете вернуться, хотя до дома всего десять минут ходьбы: район оцеплен, на каждом перекрестке стоят патрульные машины. Путь к Белфорду, однако, свободен, а следовательно, отправиться к нему – это единственный вариант, тем более что вы и так собирались начать организацию западни с его квартиры.
|
|
|
По пути к Белфорду, слегка дрожа от утренней прохлады (хотя для мороженого температура воздуха на несколько градусов выше оптимальной), вы продолжаете размышлять о феномене присутствия Андрэ на утренней службе. Совпадение? Знак протеста? А может, примат пришел, потому что и впрямь переродился?… Нет, нет и еще раз нет! Животные, пусть даже самые умные – в особенности самые умные, – не разделяют болезненной тяги человека к обобществлению блаженства, к систематизации благоговения, к учету тайны и приручению святости. Обезьяне не имеет смысла перерождаться, у нее с первого раза все отлично получается. По крайней мере так считает Кью-Джо. Вы, конечно, не специалист в духовных вопросах, однако имеете серьезные основания подозревать, что макака, вращавшаяся среди аристократов на швейцарских лыжных курортах, найдет общество сиэтлских лютеран нестерпимо скучным, серым и суровым.
|
|
|
7:10
Судя по перевернутой банке печенья и распахнутой морозилке, Андрэ побывал здесь по крайней мере один раз после отъезда Белфорда. Воодушевившись, вы кладете несколько эскимо в морозилку, а остальное содержимое первой коробки выкладываете в виде дорожки, ведущей с крыши гаража на балкон, а оттуда в кладовку, где жадную макаку можно будет запереть, резко хлопнув дверью. С чувством удовлетворения, но не питая особых иллюзий, ибо мартышкообразный похититель брильянтов, как известно, отнюдь не дурак, вы усаживаетесь в любимое кресло Белфорда. При помощи пульта включаете радио и переводите его на канал городских новостей, чтобы без промедлений узнать об окончании охоты на человека в вашем районе. В семь пятнадцать радио сообщает, что насильник все еще на свободе, хотя кольцо сжимается. А доктор Ямагучи созвал пресс-конференцию, которая состоится в десять часов, – наверное, для того, предполагает диктор, чтобы объяснить свое вчерашнее поведение. Да уж, интересно бы послушать. О боже!
Подобно цепочке эскимо, мысли о набравшемся ученом ведут к Ларри Даймонду. И вот уже вы сами заперты в кладовке – в кладовке угрызений совести. Еще чуть-чуть, и вы официально обвинили бы его в изнасиловании! Уже готовы были назвать его имя! Если эти подозрения были беспочвенными, даже безответственными – что же сказать о попытках взвалить на его плечи вину за исчезновение Кью-Джо? Конечно, он и сам хорош: позволяет похотливым позывам дергать за нитки, пренебрегает приличиями, ведет себя как безумец и свинья. Но ведь он болен, страдает, может, даже скоро умрет – а вы его так подвели! Совершили грех лжесвидетельства.
Насколько сильны эти угрызения? Не настолько, чтобы сознаться и извиниться. Чего не знаешь, то не повредит… А что, если он знает? Ведь с тех пор как Даймонд оказался «на особом листке» (что бы ни значила эта маргинальная чушь), он способен взламывать сны и похищать мысли. Сидя в пропахшем обезьяной Белфордовом кресле, держа на коленях коробку тающего эскимо, вы думаете, что с Даймондом надо либо поговорить, причем как можно скорее, либо уже избегать его, как налоговой инспекции, до конца своих дней.
Радиофицированное такси подъезжает к дому Белфорда через девять минут. В ответ на слова «Гремящий дом, пожалуйста» водитель приходит в замешательство и бормочет – не то на санскрите, не то на арамейском, не то на языке урду. Тем не менее, выслушав ваши разъяснения, он после обычного числа неверных поворотов и аварийных ситуаций успешно подъезжает к боулингу. Вместо чаевых вы вручаете ему коробку, пропитанную желтой слизью.
– Для ваших детей, – говорите вы щедро, даже мысли не допуская, что у представителя третьего мира может не быть обильного потомства.
Блондинка Натали, как раз в этот момент выскальзывающая из дверей «Гремящего дома», наверное, принимает вас – смуглокожую и черноглазую – за жену таксиста.
7:57
В течение нескольких напряженных секунд Натали обменивается с вами обжигающими взглядами («Кофейная потаскуха!» – «Чопорная ведьма!»), а потом вы разворачиваетесь и гневно маршируете прочь.
– Гвендолин, подожди!
Вы оглядываетесь через плечо, но продолжаете шагать. И тормозите лишь после того, как Даймонд произносит:
– Натали, познакомься: это Гвендолин, в которую я необъяснимо и безнадежно влюблен.
Остановившись, вы упираете руки в бока – непреклонно и в то же время заинтригованно – и пытаетесь понять: может, похабник и его шлюха над вами подшучивают? Может, Даймонд подшучивает над вами обеими? А если он серьезен – в своем ли он уме?
– А, все понятно! – говорит Натали.
Губы Даймонда искривляются, словно поддетые рыболовным крючком.
– Что ж, – добавляет она, – по крайней мере теперь я знаю: дело не во мне.
– Я отвлекся, – кротко соглашается Даймонд.
– Это уж точно, – вздыхает она.
– Я не собираюсь вам мешать. – Сарказма у вас в голосе на пару дюймов больше, чем у нее.
– Уже помешали, – отвечает Натали. – Несколько часов назад.
Встряхнув белыми волосами, она взбегает вверх по пандусу – и, зацепив вас рукавом, обдав запахом запеканки из кошачьих консервов, бросает:
– Надеюсь, вы будете жить счастливо и умрете в один день!
– Обещаем! – радостно восклицает Даймонд. – Можешь на нас рассчитывать.
– Послушайте, я только хотела кое-что передать мистеру Даймонду! – кричите вы ей вслед.
Но Натали торопливо шагает к маленькой японской машинке, по которой, похоже, потоптался Годзилла. А вы остаетесь наедине со скабрезным мерзавцем, встречающим вас улыбочкой, которую овечка могла бы поставить в рамочку.
8:30
– Тимбукту. Конец всех дорог. Столица великого Ничто. Бессменный фронтир географии; тупик, куда прибывают путешественники в инвалидных колясках. Тимбукту. Город тайны, последний приют беглецов, отдаленный перекресток, где неопределенность пересекается с экзотикой, а мечты – с отшельничеством. Тимбукту. Предел, за которым ничего нет. Затерянный. Заброшенный. Ближе к Луне, чем Нью-Джерси. Соперничающий с Катманду за звание самого музыкального города-поэмы. Тим-бук-ту. Фонетическое чудо света. Город, название которого хочется повторять… а жить в нем не хочется.
Это уж точно. Не хотели бы вы там жить. Даже двух минут не остались бы в чертовом Тимбукту. Вы и в «Гремящем доме»-то не собирались задерживаться дольше двух минут: «Я проезжала мимо и решила зайти, сказать, что доктор Ямагучи дает пресс-конференцию в десять часов», – но Даймонд заманил вас в дом (еще не успевший остыть от этой кофейной вертихвостки), резонно заметив, что слайды с видами Тимбукту могут пролить свет на исчезновение Кью-Джо. Он привел вас в просторную, плохо освещенную комнату, где за исключением пухлой кожаной софы практически не оказалось мебели; паркетный пол застилали толстые, красочные и, наверное, безумно дорогие восточные ковры, каких вы раньше никогда не видели, а стены были увешаны африканскими масками, многие из которых напоминали морды лягушек. Даймонд усадил вас на софу (которую вы украдкой обнюхали на предмет ароматических следов Натали) и угостил мятным чаем (который вы тоже попытались обнюхать – на предмет присутствия наркотиков), а потом включил проектор и буквально загипнотизировал – да, именно загипнотизировал, другого слова не подберешь, – необычной манерой разговора.
– Тимбукту. Последний оплот чистоты. Ибо мать чистоты – уединение. Люди завидуют Тимбукту, потому что Тимбукту отделился от них. Этот город – целое, которое люди раздробили; святыня, которую они продали. Подобно аду и раю, Тимбукту расположен в нашем сознании; его существование можно ставить под сомнение, однако нельзя отрицать. Тимбукту. Навигационная звезда воображения, джокер в колоде картографа.
8:33
Гипноз или не гипноз, вы держитесь замкнуто. Сохраняете дистанцию, даже не спрашиваете, как Даймонд себя чувствует – уж наверное, не так плохо, раз провел ночь с Натали, – а когда он вставляет первый слайд и на экране появляется бескрайний равномерный океан растаявшего бананового эскимо, то даже фыркаете, намекая на отсутствие изображения:
– Хм, неудивительно, что Тимбукту так сложно найти.
– Это Сахара, Гвендолин. Пустая и бесплодная? Да, конечно! Сахара безжалостна и обманчиво безлика, но при этом незабываема, уверяю тебя.
– Да, наверное. Для тех, кто любит бежевый цвет. Даймонд меняет слайды; на экране практически ничего не меняется.
– Выглядит бескрайней, да? А это лишь фрагмент. На территории Сахары можно разместить всю Америку вместе с Аляской, и еще для продуктовых сумок Кью-Джо место останется.
– Сплошной песок… Столько земли пропадает.
– Камней там не меньше, чем песка, как ни странно. И дважды за свою историю Сахара была покрыта водой. Представь: тут плавали рыбы и лягушки, черепахи и крокодилы. Их скелеты попадаются на каждом шагу.
– Очень мило.
– Когда великим океанам и великим пустыням становится скучно, они просто меняются местами. К счастью для нас, это происходит реже, чем раз в неделю. Вообще у океанов и пустынь много общего. С нашей точки зрения, океаны более важны – как для сиюминутных нужд, так и в исторической перспективе, – однако мне больше нравятся пустыни. Они показывают, как красиво выглядела бы земля, если бы не было людей. Сахара – пожалуй, единственное место, которое мы не обгадили. Смотришь на нее – и понимаешь, какой была наша планета до того, как мы вылезли на сушу. И какой она станет, когда мы вернемся в океан. Еще чаю?
– Спасибо, не надо. А что, Тимбукту находится в пустыне? – Подсознательно вы хотите, чтобы гипноз его слов продолжался.
– Пока еще нет. Но когда-то он там окажется. – Даймонд снова меняет слайд: те же опаленные кратеры, пепельные сопки, желтые дюны.
– Тимбукту движется?
– Движется Сахара. Идет на юг, как тоскующий по родине блюз-гитарист. Сейчас, пока мы здесь сидим, она подползает к Тимбукту, лижет ему ноги – хотя не с таким удовольствием, как я лизал бы твои. Факт остается фактом: Сахара медленно пожирает Тимбукту. Но не бойся, я тебя не съем. Несмотря на твою аппетитность.
– Ты настоящий джентльмен, Ларри. Твоя сдержанность выше всяких похвал. Однако давай не отвлекаться.
– Ты все время куда-то торопишься. А знаешь, что стремление скорей добраться до цели – это скрытое желание смерти? Таким, как ты, Сахара пошла бы на пользу. Если море учит нас скромности, то пустыня учит терпению. Тимбукту никогда и никуда не спешит. Вот и мы не будем спешить в Тимбукту. Мы же договорились: я покажу тебе слайды в той последовательности, как их смотрела Кью-Джо. А значит, до Тимбукту еще минут пятнадцать. Сначала мы навестим…
Вжжжик! Даймонд меняет слайды, и на экране появляется широкая мелкая река.
– …племя бозо.
8:44
Мали (не путать с Бали и уж ни в коем случае с Малибу или Мауи!) – довольно большая засушливая земледельческая страна на северо-западе Африки. На протяжении шести веков, с 1000-го до 1600 года, Тимбукту был самым богатым и могущественным городом Мали; более того, самым богатым, могущественным и ученым городом за пределами хорошо изученного «цивилизованного» мира. Секрет процветания этого дальнего оазиса заключался в его расположении – там сходились главные караванные пути через Сахару, – а также в близости реки Нигер. По реке к побережью Атлантики переправлялись пряности, соль, рабы, ткани и манускрипты, доставляемые в Тимбукту верблюжьими караванами.
– Великая река Нигер, – с выражением рассказывает Даймонд, – на карте похожа на гигантский знак вопроса, нарисованный восьмидесятилетним левшой-алкоголиком, что весьма точно соответствует положению дел, ибо европейские географы спивались и сходили с ума, тщетно пытаясь определить истоки и русло этой реки. Нигер имеет довольно эксцентричную форму и к тому же течет не туда, куда подсказывает логика ландшафта. Поверь, многие исследователи раньше срока сошли в могилу лишь потому, что не могли разобраться с Нигером. Их задачу не облегчал тот факт, что за каждым изгибом великой реки, протянувшейся на две тысячи шестьсот миль, поджидали неизвестные болезни и воинственные племена. То, что ты видишь, – это участок в пятьсот миль к северо-востоку от Бамако, теперешней столицы Мали, до самого Тимбукту. Вода племени бозо.
– Вода племени бозо, – шепотом повторяете вы. Хорошее название для той принудительно газированной воды, которую в магазинах Америки почему-то называют минеральной.
Даймонд меняет слайды, и перед вами проплывают образы длинных выдолбленных лодок – гребцов нет, лишь на корме торчит одинокая фигура с шестом. Некоторые из лодок перевозят грузы, другие, похоже, играют роль общественного транспорта, но большая часть – рыбачьи суденышки; повсюду видны удочки, сети…
– Бозо – вообще-то выходцы из Египта. Около пяти тысяч лет назад они зачем-то покинули Нил и переселились на берега Нигера. Небольшой речной народец, до сих пор говорящий на языке Египта и сохранивший, несмотря на засилье ислама, сложную анимистическую религию с развитой системой ритуалов. Краеугольным камнем этой религии служит «Собачья звезда» Сириус.
– Сидящие брючки.
– Да, вот именно. Ха-ха! Сидящие брючки. – Даймонд смотрит на вас с обожанием. – Недавно я начал задумываться: а может, перевод неудачен? Может, бозо называют Сириус «Сидящие сучки»?
– Ау-ууу! – подвываете вы, и Даймонд отвечает улыбкой, в которую можно засунуть собачью конуру.
При ближайшем рассмотрении бозо не вызывают ничего, кроме разочарования. Если не считать относительно правильных черт лица, потомки Тутанхамона и Клеопатры напоминают скорее издольщиков с берегов Миссисипи, чем таинственных египтян. Мужчины одеты в грязные футболки, пластиковые сандалии и какие-то хлопчатобумажные штаны, купленные на распродаже и пропущенные через бумагорезку. Женщины, правда, носят традиционные длинно-цветастые западноафриканские платья, но тоже выглядят весьма потрепанно. Не видно ни священных туник, ни звездных орнаментов, а храмы, если они и есть, ничем не выделяются из массы облепивших реку убогих хижин, которые омывает вторичная река голых детишек, тощих кур и грязи.
– Я вижу, ты не особо потрясена, – замечает Даймонд. – Ничего, сейчас мы перейдем к догонам, они более экзотичны.
Все так говорят.
Догоны – горные жители и селятся в небольших деревеньках, в пещерах и в странных глинобитных башнях на склоне гигантской возвышенности, которую отделяют от Нигера несколько миль негостеприимной обожженной солнцем саванны.
Их предки пришли в этот суровый край, скрываясь от нашествия иностранцев. Догоны и по сей день яростно сопротивляются панмалийской ассимиляции, современным влияниям и обращению в ислам. Судя по слайдам, догоны одеваются ничуть не изысканней бозо; да и вообще вы скорее согласились бы лежать где-нибудь на опрятном американском кладбище, чем жить и здравствовать в условиях, лишенных комфорта и изящества. Однако Даймонд прав: маски и деревянные фигуры догонов, их дверные косяки и алтари, украшенные сложной резьбой, их костюмы для танцев буга-буга – все это в культурном смысле впечатляет гораздо сильнее, чем чумазый примитивизм бозо.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 163; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!