Незнакомое – до сладкого трепета – чувство охватило Василия Ивановича.

 

       Оставшись наедине с чистым листом бумаги, вложенным в пишущую машинку, Василий Иванович как бы с высоты птичьего полета оглядел весь сюжет, который только что рассказал Насте, и сокрушенно покачал головой. Только сейчас он понял, как правы были Володька и Настя, когда подгоняли его. Теперь уже он просто физически был не в состоянии качественно написать всю эту повесть или, сократив, сделать ее маленькой. При таком старательно написанном и большом прологе это сразу будет заметно даже неподготовленному читателю, а уж предвзято относящимся к нему Соколову с Градовым и подавно.

       До сдачи заказа оставалась всего неделя. Точнее, уже шесть дней, с утра до вечера занятые работой в школе. На повесть оставались лишь ночи. И какими маленькими ни делать главки, даже если работать по два-три часа по ночам – больше не позволит ему сердце – все равно не успеть…

       «Эх, мне бы всего несколько дней, которые я целиком и полностью мог посвятить повести! Тогда еще есть хоть какая-то надежда успеть…» - мечтательно подумал Василий Иванович и взмолился:

       - Господи, если ты и правда есть, пожалуйста, дай мне три или, еще лучше, четыре дня!

       Помолившись впервые в жизни, он вспомнил о домашнем задании, данном ему старцем, и достал из портфеля молитвослов. Это была небольшая, карманного формата, книжечка в очень приятном на ощупь коричневом кожаном переплете с золотым тиснением.

       Она оказалась старинной, середины 19-го века.

       Это порадовало Василия Ивановича.

       Но не надолго.

       Перелистав странички с вечерним правилом, он понял, что чтение его займет как минимум полчаса. И это когда у него нет ни одной лишней минуты!

       «Какой же он старец, - с досадой подумалось ему, - если велел мне читать это правило именно сейчас? Неужели он не знает и не понимает, что любое промедление просто смертельно опасно для нас с Настей!»

       Василий Иванович собрался уже отложить молитвослов и сесть за пишущую машинку.

       Но какая-то неведомая сила, которой он не мог противиться, заставила его открыть нужную страницу и прочесть:

       - Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

       При этих словах ему вспомнилось то место в Евангелии, где было описано, как Спаситель крестился в Иордане. Как послышался Глас Бога Отца, и Дух в виде голубя сошел на Него…

       - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь.

       «Слово-то, какое красивое: «Аминь»! – невольно отметил Василий Иванович. – Звучное, сильное, невероятно утвердительное и, несомненно, обладающее огромной властью!»

       Память мгновенно перенесла его в древнюю Палестину, по которой ходил, проповедуя и исцеляя людей, Христос, крики слепых и больных: «Иисусе, Сыне Давидов, помилуй нас!» Промелькнули картины Рождества Христова в яслях для скота, потому что весь Вифлеем был переполнен съехавшимися, по повелению императора Августа, на перепись людьми. И Мать Христа, сначала пеленавшая Богомладенца, а потом стоявшая недалеко от Креста, на котором распяли Ее сына. Вспомнились и лики в молельной комнате старичка-искусствоведа, так поразившие его…

       Все эти события, о которых он знал из Евангелия, длились какие-то мгновения, а то и меньше, не отвлекая от самих молитв, а наоборот, наполняя их еще большей силой и убеждением.

       «Удивительно: как много смогла уместить в себя эта, казалось бы, совсем небольшая молитва!»

       Но надо было читать дальше…

       - Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков…

       Василий Иванович читал старинный текст, напечатанный красивой вязью, с титлами и ударениями над словами, иногда с непривычки – давно уже не имел дела с древними текстами! – запинался. И уже не раздражался, а радовался тому, что читает эти молитвы.

       «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.»

       Из Евангелия Василий Иванович уже знал, что эту молитву дал Своим ученикам Сам Христос, когда те просили научить их молиться.

       «Значит, - бросил он беглый взгляд на лежавшую на столе лепту Понтия Пилата, - ей почти две тысячи лет. И с тех пор она была на устах всех святых, царей, князей, поэтов, крестьян…»

       Тем приятнее стало ему оттого, что и он сейчас прочитал эту молитву. Словно присоединился к бесчисленному собору всех своих верующих предков и тем, кто жил до них в жестоком Римском мире и в могучей Византии, сохраняя для потомков христианскую веру.

       Незнакомое – до сладкого трепета – чувство охватило Василия Ивановича. Он даже приостановился, прислушиваясь к нему, и только собрался читать дальше, как из-за двери послышался голос Насти, очевидно, встревоженной тем, что уже давно не слышно стука клавиш пишущей машинки.

       - Вася?

       - Я… занят! – отозвался он, почему-то стыдясь признаться ей, что молится.

       - А, ну обдумывай-обдумывай! – не буду мешать! – по-своему поняла то, чем он занимается у себя в комнате, Настя и, тихонько напевая одну из своих любимых песен, принялась за готовку.

       Продолжая читать и слыша ее, Василий Иванович вдруг подумал, что музыка языка, на котором он сейчас читает, не сравнима ни с одной из самых красивых и прекрасных мелодий. Песен, вальсов, маршей, и даже классической музыки! Да и нельзя было и сравнивать это, до того прекрасен, полнозвучен и необычайно ёмок был церковнославянский язык!.

       «Молитва 1-я, святого Макария Великого, к Богу Отцу», – прочитал он перед началом очередной молитвы, и знакомое имя заставило его приостановиться:

       - Неужели того самого Макария, о котором сегодня рассказывал старец? Ну да, конечно - он же ведь называл его великим!

       «Боже вечный и Царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети…»

       - То есть, давший мне дожить до этого вечера! – мысленно перевел Василий Иванович и даже головой покачал оттого, что все сразу стало тускло и немузыкально. До чего же перевод на современный язык уступал оригиналу!

       «…прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны и духа. И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире, да востав от смиреннаго ми ложа, благоугожду пресвятому имени Твоему, во вся дни живота моего, и поперу борющия мя враги плотския и безплотныя. И избави мя, Господи, от помышления суетных, оскверняющих мя, и похотей лукавых. Яко Твое есть царство и сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь".

       Дальше шли еще более длинные молитвы: 2-я, святого Антиоха, ко Господу нашему Иисусу Христу, 3-я ко Пресвятому Духу, без указания имени автора, 4-я – снова святого Макария Великого:

       "Что Ти принесу, или что Ти воздам, великодаровитый Безсмертный Царю, щедре и человеколюбче Господи, яко ленящася мене на Твое угождение, и ничтоже благо сотворша, привел еси на конец мимошедшаго дне сего, обращение и спасение души моей строя?..»

       Потом еще молитвы, молитвы, от которых понемногу стал уставать Василий Иванович.

       И, наконец:

«Исповедание грехов повседневное

       Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, во Святей Троице Единому, славимому и покланяемому Отцу, и Сыну, и Святому Духу, вся моя грехи, яже содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прешедшия дни и нощи, делом, словом, помышлением, объядением, пиянством, тайноядением, празднословием, унынием, леностию, прекословием, непослушанием, оклеветанием, осуждением, небрежением, самолюбием, многостяжанием, хищением, неправдоглаголанием, скверноприбытчеством, мшелоимством («А это еще что такое – надо посмотреть в словаре!» - подумал Василий Иванович), ревнованием, завистью, гневом, памятозлобием, ненавистью, лихоимством и всеми моими чувствы: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием и прочими моими грехи, душевными вкупе и телесными, имиже Тебе Бога моего и Творца прогневах, и ближняго моего онеправдовах: о сих жалея, винна себе Тебе Богу моему представляю, и имею волю каятися: точию, Господи Боже мой, со слезами смиренно молю Тя: помози ми, прешедшая же согрешения моя милосердием Твоим прости ми, и разреши от всех сих, яже изглаголах пред Тобою, яко Благ и Человеколюбец.»

       - Зачем, интересно, мне было все это читать? – недоумевая, подумал Василий Иванович. – Я ведь и так – не пил, не крал, не клеветал, не завидовал и уж тем более – не убивал!

       И тут, словно дождавшись, когда он, наконец, закончит вечернее правило, раздался телефонный звонок.

       - Васенька, тебя! – позвала его Настя, и когда он вышел из комнаты, тревожно шепнула: - Это Володька. Там, кажется, что-то случилось…

 

3

 

- Что же нам тогда делать? – огорченно уточнил Василий Иванович.

 

       Владимир Всеволодович, зная, что другу нельзя волноваться, начал издалека и деликатно:

       - Ты там осторожней со своим сердцем, - предупредил он. - Прими валидол или еще что… Я тут кое-что должен сообщить тебе!

       - Говори, не тяни! – похолодев от предчувствия беды, остановил его Василий Иванович.

       - Тут вот какое дело. Мне только что сообщили… Ну, словом – Ашота Телемаковича ограбили!

       - Как ограбили?!

       - А вот так!

       - Кто?! Когда?!!

       - Сегодня. Какие-то неизвестные в масках. Дождались, когда жена выйдет в магазин, ворвались в квартиру, привязали к унитазу и вынудили сказать, где он прячет свою коллекцию…

       «Ашота Телемаковича ограбили!»

       От этой новости сердце Василия Ивановича содрогнулось так, что в глазах потемнело, и он тяжело опустился на стул.

       Но это было еще не все.

       - Сам Ашот Телемакович в больнице, – продолжал Владимир Всеволодович. – От всего этого у него случился инфаркт. Врачи, как в таких случаях говорится, борются за его жизнь. Но, судя по всему, положение безнадежное...

       «Это все Градов. Кто же еще? Телефон, конечно, ему дал другой. Но имя-то Ашота Телемаковича назвал я! И все началось с меня! А говорил – не убивал!..» – пронеслось в голове Василия Ивановича, а вслух он убежденно сказал:

       - Это их рук дело.

       - Я тоже так полагаю, – согласился Владимир Всеволодович. – Поэтому шутить с ними не стоит. Сколько там монет нам осталось добрать?

       - Да штук десять… – с трудом приходя в себя, пробормотал Василий Иванович.

       - Точнее! – с несвойственной для него требовательностью потребовал Владимир Всеволодович.

       - Десять штук! Плюс нужен резерв, о котором ты говорил.

       - Какой резерв?! – перебил Владимир Всеволодович. – Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу! Будем надеяться, что наш материал окажется все же лучше!

       - В этом можешь не сомневаться. Я действительно успел скупить все самое лучшее, прежде чем появился конкурент.

       - Тогда я опять подключу всех, кого только смогу. Но для этого тебе нужно расширить круг городов и стран, чтобы обусловить появление новых монет. Что можешь придумать?

       - Сейчас, погоди! – задумался вслух Василий Иванович. – Можно Никодима – это главный герой повести – отправить еще в Набатею, страну, куда, помня пророчества Мессии, бежали христиане, когда римские войска окружили Иерусалим. Потом – хорошо бы найти город Эдессу. Именно туда царю Авгарю привезли Нерукотворный образ Иисуса Христа. Он висел над городскими воротами с надписью «Христе Боже, всякий уповая на Тебя, не постыдится!» Никодим, опоздавший увидеть живым Христа, придет и туда, чтобы поклониться хотя бы этому образу. Далее – можно денарий Нерона, который начал первое большое гонение на христиан. Я добавлю об этом в повесть небольшой эпизод. Собственно, можно сделать так, что Никодим и погибнет в садах Нерона. Его, завернув в пропитанную жиром медвежью шкуру, привяжут к столбу, причем, поставив под подбородок острое копье, не позволяющее опустить голову, чтобы Нерон мог всласть налюбоваться мучениями своих жертв. И подожгут вместе со свезенными со всех концов Римского мира христианами…

       - Тебе можно уже докторскую на эту тему писать. Одна беда: защитить у нас ее не дадут! - несмотря на трагизм положения, усмехнулся Владимир Всеволодович и уточнил: Это все?

       Василий Иванович вспомнил про эпилог с Теофилом и сказал:

       - Нет! Можно еще дать упоминающиеся в Новом Завете: Эфес, Пергам, Тарс…

       - Тарс-то тут при чем? Насколько я помню – это столица киликийских пиратов, к тому же, уничтоженных за несколько десятилетий до Христа.

       - Это родина апостола Павла, – ответил Василий Иванович и, вспомнив про этого апостола, добавил: – Хорошо бы найти еще иудейскую монету времен царя Агриппы. Это время, когда Павел вместе с апостолом Варнавою совершили большое путешествие. К нему вполне мог присоединиться и Никодим…

       - Хорошо, позвоню Исааку Абрамовичу. Но все равно это – только 7 монет! – прервал Владимир Всеволодович. – Давай, напрягай фантазию, куда можно еще отправить твоего главного героя! Может, твоя тетрадрахма Афин подойдет?

       - Нет, что ты! – заступился за свою любимую монету Василий Иванович. – Она ведь пятого века до Рождества Христова и никак, ну совершенно никак не связана с христианством! Уж лучше и проще купить денарии Веспасиана с надписью «Иудея капитулировала» и его сыновей: Тита, войска которого сожгли иерусалимский храм, и Домициана, при котором в медном быке за проповедь Христа у меня в повести будет казнен младший брат Никодима – Теофил. Вот тебе и десять монет!

       - Не мне, а Соколову! – проворчал Владимир Всеволодович и, очевидно, вспомнив его с помощником и то, что они сделали с Ашотом Телемаковичем, вздохнул: – И все-таки без резерва, ты прав, рискованно к ним являться…

       - Что же нам тогда делать? – огорченно уточнил Василий Иванович и после долгой паузы услышал:

       - А вот что: в резерв на всякий случай можно взять из моей коллекции ее украшение – отличные монеты Константина Великого, первым из императоров поддержавшего христианство, и православной уже Византии с изображением Христа и Божией Матери. Они будут у нас, если они оспорят какую-нибудь из основных монет.

       - Хорошо! - подхватил Василий Иванович. - А я тогда пообещаю написать к ним отдельные рассказы, но уже как дополнение к заказу! Или, еще лучше, что я недавно придумал, сноски в повести!

       - Отлично! – подытожил Владимир Всеволодович и перед тем, как закончить разговор, предупредил: – Ты главное, договорись с ним встретиться в это воскресение, как можно позднее, чтобы успели подойти все нужные нам люди. И назначь время сдачи заказа, скажем… на 12 часов. Еще лучше – на половину первого.

       - Хорошо, доброй ночи! Хотя, какая она теперь добрая? – попрощался Василий Иванович и, глядя на побледневшую Настю, сокрушенно покачал головой.

       - Что случилось? – не отводя от него испуганных глаз, спросила та.

       - Они ограбили Ашота Телемаковича! – глухо сказал он. – От переживаний он сейчас умирает… Ведь он же как ребенок. Жить не мог без этих монет!

       - О, Боже! – прижала ладони к щекам Настя. – Я так и знала, что все это так просто не кончится. И ведь эта жертва не последняя! – простонала она и закричала: - Подлецы! Негодяи! Ну почему они не хотят дать людям жить спокойно, как те сами хотят?!

       Василий Иванович впервые услышал, как кричит Настя, и ему стало немного страшно.

       А она не успокаивалась.

       - Их нужно опередить! – горячечно, как в бреду, твердила она. – На них нужно натравить милицию или, еще лучше, таких же, как сами они. Устранить… уничтожить – на их же деньги! У меня остались кое-какие знакомые, которые и за меньшую сумму отца родного убьют!

       - Настя! Настя! Откуда у тебя это? – поразился Василий Иванович, и та, словно очнувшись, неожиданно схватила его руку и стала покрывать ее частыми, мелкими поцелуями:

       - Прости, прости, прости! Просто, услышав про Ашота Телемаковича, я очень испугалась за тебя! Ты же ведь сам как ребенок – чистый, наивный! И следующий удар они направят на тебя!

       - Да почему они должны что-то на кого-то направлять, тем более, на меня?! – недоуменно взглянул на жену Василий Иванович. – Что я им сделал такого?

       - Ну как ты до сих пор не понимаешь? – простонала та.

.      - А что, собственно я должен понимать? Объясни!

       Василий Иванович даже удивился собственной решимости. И, предчувствуя, что лучше бы ему ничего не знать, все же решил идти до конца, чтобы не развязывать, а как Александр Македонский разом разрубить этот, и правда, слишком хитро запутанный для него Гордиев узел.

       - Говори! – потребовал он.

       Настя покорно отпустила его руку, сникла и собралась с духом, чтобы сказать то, о чем по чистоте своей души даже не подозревал ее муж.

       Но тут сердце в груди Василия Ивановича снова содрогнулось, словно от удара током, а потом так зашлось в груди, что он, задыхаясь, протянул трубку Насте:

       - Скорую! Вызывай!!! Скорее…

 

4

 

- Но я не хочу отсюда! – запротестовал Василий Иванович.

 

       Сердечные приступы Василия Ивановича были чем-то сродни икоте. Как та, неожиданно начинаясь, неизвестно когда закончится, так и тут. С той лишь разницей, что если икота безопасна и длится считанные минуты, причиняя лишь некоторые неудобства, то от его аритмии можно было ожидать всего.

       Сердце, вместо того, чтобы стучать спокойно и ровно, начинало метаться в груди, подпрыгивая и кувыркаясь, то на бешеной скорости, то, пропуская удары, отчего его стук напоминал быструю дробь начинающего барабанщика.

       Скорая помощь на удивление приехала очень быстро.

       - Ну, и что тут у нас? – послышался мелодичный голос, и на пороге появился красивый высокий мужчина, похожий на молдаванина. Из-за его спины выглядывала Настя, делающая ободряющие знаки – мол, теперь все будет в порядке!

       Однако Василий Иванович, увидев врача, недовольно поморщился.

       Тот, судя по его вытянувшемуся лицу, тоже не особо обрадовался этой встрече. Но – положение обязывало – раскрыл свой чемоданчик, пощупал пульс, послушал сердце, сделал ЭКГ и почему-то смущенно кашляя, предложил сделать укол.

       - Спасибо, не надо! – вздрогнув, торопливо отказался Василий Иванович.

       - Тогда поедем в больницу! – сказал, разводя руками, врач.

       - Вы думаете, мне будет там лучше или в реанимации приступ снимут?

       - Не знаю, но, во всяком случае, так положено!

       - Я не поеду! – решительно отказался Василий Иванович.

       - Тогда пишите расписку, что отказываетесь от госпитализации!

       - Зачем расписку? – удивилась Настя. – Если нам будет хуже, мы приедем в больницу на автобусе или вызовем такси!

       - Какое такси? Какой автобус?! – возмутился врач. – Вы что, не понимаете всей опасности положения? Да в таком состоянии, в каком находится сейчас ваш муж, по правилам мы должны унести его отсюда на носилках!

       - Что… это действительно так серьезно?! – в ужасе прижала ладонь к губам Настя.

       - Разве ты не видишь – доктор шутит! – попытался успокоить ее Василий Иванович, незаметно подавая врачу знаки, чтобы он не пугал жену.

       Но тот словно и не заметил этого.

       - Какие тут могут быть шутки? – возмутился он и категорично заявил: - Нет, я не хочу за вас отвечать: пишите расписку!

       Настя принесла лист бумаги, Василий Иванович, даже не спрашивая, как нужно писать, привычно составил расписку. Врач взял ее и, оставив на столе длинную ленту ЭКГ, тут же уехал.

       - Странный он какой-то! – вернувшись, пожала плечами Настя.

       - Старый знакомый! – через силу усмехнулся Василий Иванович. – Если не ошибаюсь, третий раз уже приезжает. Но самое интересное было в первый. Он уговорил меня сделать какой-то радикальный укол, который сразу снимет приступ. Мне-то не все лекарства идут, но когда он сказал, что его делают даже беременным и детям, я согласился.

       - И что – помогло?

       - Если бы! – вздохнул Василий Иванович. – Ощущение в ногах сразу стало как у детской машинки, которой сделали полный завод. Так и хотелось бежать или крутить ими до конца. Но куда побежишь, когда все тело дугой выгнуло? А потом и язык изо рта полез…

       - Почему?!

       - Не умещался!

       - А он?

       - Что он… Посмотрел на меня, собрал как на пожаре свой красивый чемоданчик и вылетел из квартиры. Даже расписку не взял! Когда наш участковый терапевт – а это действительно врач, которому можно доверять, узнал, ЧТО он мне ввел в вену галоперидол – так называется это лекарство, то только за голову схватился. Его, оказывается, в психиатрических больницах колют и то в реанимации, под контролем врачей. С тех пор вот так мы с ним и встречаемся…

       - Что ж ты мне сразу всего не сказал? – упрекнула Настя. – Я бы ему за это такое сейчас высказала!

       - А толку? Что ему это – образования прибавит или опыта?

       Говорить было трудно, и Василий Иванович попросил Настю уйти, пообещав ей, что он тут же постарается уснуть.

       Но не тут-то было!

       Настя после недолгого спора ушла. А вот сон не приходил. Страшно было засыпать от мысли, что он может уже не проснуться. Василий Иванович ворочался, мучился от изнуряющих перебоев. Но еще тяжелее было от страха почти вплотную подступившей к нему смерти.

       "Может быть, зря я отпустил Настю?" – задыхаясь, подумал он.

       Вдвоем с ней он хоть как-то отвлекался. Одному было страшнее. Страх не давал покоя. Но в конце концов усталость усилилась, он закрыл глаза и… сам не понял – то ли во сне, то ли наяву оказался на прекрасном лугу. Самое красивое место на земле, где он когда-либо был, не шло ни в какое сравнение с этим лугом.

       Здесь было так хорошо! Тело совсем не ощущалось. Необычайная, ни разу не испытанная им на земле легкость охватила все его существо. Не было ни страха, ни боли, ни сердечных перебоев с их ужасными толчками и замираниями в груди. Была одна только радость и то, что можно объять одним только словом – блаженство!

       - Видишь, что тебя ждет, если всю оставшуюся жизнь ты будешь стремиться сюда? – послышался вдруг откуда-то сверху необъяснимо ласковый и в то же время суровый Голос.

       - Да, - не понимая, кто это говорит, но, почему-то всецело доверяясь, как ребенок матери, ответил он.

       - Ну, а теперь иди обратно и помни об этом.

       - Но я не хочу отсюда! – запротестовал Василий Иванович и вновь услышал Голос, которому, как он почувствовал, невозможно было сопротивляться:

       - Ты еще ничего не сделал, чтобы остаться здесь навсегда. Видишь стену, окружающую этот прекрасный луг? Каждый человек рождается, чтобы положить в нее свой кирпичик. А вот место для твоего!

       Василий Иванович даже не понял: подошел он или подлетел к стене, только сразу увидел в ней большую зияющую нишу.

       - Такое большое?! – изумился он, и Голос ответил:

       - Кому много дано, с того много и спросится. Но зато потом – дано будет еще больше. Неизмеримо больше, как ты сам только что видел. Иди!

       Луг со стеной исчезли, и Василий Иванович снова открыл глаза.

       Тело опять было тяжелым. Приступ продолжался. Не хватало воздуха… Страх умереть с новой силой охватил его. Леденил душу. Но после того, что он только что чувствовал, видел, слышал – во мраке этого страха будто бы появился светлый лучик. Он был совсем маленьким, тонким. Но, несмотря на это, чувствовалось, что он вошел в него навсегда.

       И ему захотелось тут же, немедленно, поделиться всем этим с другими. Ближе всех сейчас была Настя.

       Василий Иванович медленно поднялся с кровати. Пошатываясь, с трудом прошел по комнате. Открыл дверь и… ударил ею по спящей, свернувшись калачиком, на полу жене. Она дежурила у порога комнаты, прислушиваясь к его дыханию, и незаметно уснула.

       Хорошо, что сил у него было мало, и удар получился совсем слабым.

       Настя сразу вскочила и принялась его упрекать:

       - Зачем ты встал? Я бы сама все сделала, что тебе нужно!

       - Да ничего мне не надо! – улыбнулся Василий Иванович и сказал: - Ты знаешь, мне кажется, я сейчас был в раю!

       - Ты бредил?! – не на шутку встревожилась Настя.

       - Нет, это был не бред! Я действительно видел… – начал было объяснять Василий Иванович и замолчал на полуслове. Ему почему-то расхотелось рассказывать дальше. Да и потом у него все равно не хватило бы земных слов, чтобы описать небесное.

       С помощью жены он снова добрался до кровати, лег.

       И уснул уже без всяких видений.

 

5

 

- Это еще что такое? – мгновенно ворвалась в комнату Настя.

 

       Проснулся Василий Иванович поздним утром.

       «Жив!» – обрадовала его первая мысль. Но вторая – заставившая его прислушаться к сердцу, набежала на эту радость, как туча на солнце. Приступ продолжался. Правда, теперь сердце время от времени пыталось хотя бы несколько секунд удержать правильный ритм, но потом сбивалось на хаотичный, с пропусками ударов. И все начиналось сначала….

       Вспомнилось ночное видение, и он протянул руку:

       - Дай мне…

       - Твою любимую афинку? – с готовностью предложила Настя.

       - Нет… - отрицательно покачал он головой. Даже афинская тетрадрахма, без которой он не мог жить последнее время, разом поблекла и перестала его интересовать. Случись что – ведь ее, как и все остальное земное, невозможно было взять с собою…

       - А что же тогда? – уточнила Настя.

       - Молитвослов!..

       - Тебе нельзя читать и напрягаться! – начала было Настя, но Василий Иванович настойчиво показал рукою на стол:

       - Он такой маленький, в кожаном переплете.

       - Хорошо, если ты так просишь – держи!.. Давай я помогу тебе лечь, чтобы удобнее было читать!

       Василий Иванович приподнялся. Настя заботливо поправила под ним подушку, делая ее выше. Он с благодарностью кивнул ей и раскрыл молитвослов.

       Настя была права. Напрягаться ему еще, действительно, было рано. Пальцы подрагивали, а вместе с ними и строчки. Но, преодолевая слабость и, стараясь не обращать внимание на рвущееся из груди сердце, он начал читать. Первые молитвы были теми же самими, что и в вечернем правиле. Потом пошли новые, короткие, ритмичные… Он быстро прочитал их, но следующая – ко Пресвятой Троице - поразила его.

       В другой раз он, возможно, быстро бы прочитал и эту молитву. Но сейчас, после того как ночь могла действительно закончиться для него навсегда, и это утро могло уже не прийти, ее слова ощущались особенно остро…

       «От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице, яко многия ради Твоея благости и долготерпения не прогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьми моими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси, во еже утреневати и славословити державу Твою.»

       - …и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси… - перечитал он и почувствовал, как по щекам потекли слезы.

       Настя тоже заметила это.

       - Васенька, что с тобой? Так плохо?.. – рванулась она к нему.

       - Да нет, скорее наоборот. Видать, нервы совсем расшатались…

       - Это я, я во всем виновата! – коря себя, прошептала Настя.

       - Ну при чем тут ты? – улыбнулся ей Василий Иванович. – Я ведь учитель. Кому как не тебе знать, что работа в школе подрывает нервную систему… Ох! Я же в школу сегодня не пошел! – неожиданно вспомнил он и попросил: - Вызови, пожалуйста, участкового врача! Чтоб он зафиксировал этот приступ…

       - Хорошо, хорошо! Я заодно и завтрак сейчас приготовлю, – согласно закивала Настя. - Только если что, сразу зови!

       - Конечно, позову! – пообещал Василий Иванович и, оставшись один, снова раскрыл молитвослов.

       Следующие утренние молитвы, в отличие от вечерних, тоже были более энергичными. Они словно помогали проснуться, стряхнуть с себя сон и приниматься за работу!

       И, кажется, не только за работу…

       Закончив читать правило, Василий Иванович, веря и не веря, прислушался к сердцу, прошептал: «Неужели?..» И с надеждой принялся проверять свой пульс. Нет, он не ошибся: он был все таким же слабым, беспомощным, но… ровным, ритмичным – 5 секунд… 15… 30… целую минуту!

       «Всё, – понял он и почувствовал, что у него не осталось даже сил, чтобы обрадоваться. – Приступ прошел! И на этот раз миновало…»

       - Тогда, что ли, и правда, – за работу?

       Опираясь слабыми руками о кровать, он встал, пошатываясь, сел за стол и напечатал: «Глава первая».

       - Это еще что такое? – мгновенно ворвалась в комнату Настя и, увидев его за машинкой, ахнула: – Ты с ума сошел!

       - Прошло! – опережая ее возмущение и протесты, сразу сказал он.

       - Слава Богу! – с облегчением выдохнула она, тоже бессильно опустилась на кровать и заплакала.

       - Что это ты? Раньше плакать надо было! – удивился Василий Иванович, и Настя, взглянув на него сквозь слезы, прошептала:

       - Думаешь, у меня нервы крепче?

       - Ладно, иди!

       - Никуда я не пойду, – ласково, чтобы только не огорчить мужа и не спровоцировать повторения приступа, сказала она. – Ты же ведь опять за машинку сядешь!

       - Сяду, – упрямо подтвердил Василий Иванович. – Разве ты не понимаешь, что я должен написать эту повесть к сроку?

       - Понимаю… И что же нам тогда делать?

       - Не знаю…

       - Как жаль, что я на машинке не умею так быстро, как ты…

       - Да что об этом теперь жалеть…

       - А давай так, – предложила Настя. – Ты будешь мне диктовать лежа, а я записывать!

       - Не знаю, я как-то не пробовал так писать… – замялся Василий Иванович.

       - А мы сделаем только одно начало, – не отставала Настя. – Потом, когда ты совсем поправишься и окрепнешь, поверь, я сама усажу тебя за машинку!

       - Ну хорошо, тогда пиши! – улыбнулся Василий Иванович подождал, пока Настя взяла авторучку и его исписанную дневниковыми записями, пометками для памяти, мыслями для их обдумывания и прологом тетрадь, и начал:

 

       «...- Никодим!

       Массивная, обитая позеленевшей бронзой, дверь открылась с поразительной для нее быстротой. На пороге подвала выросла долговязая фигура Апамея. Щурясь со света, он обвел взглядом столы, усеянные осколками дешевых поделочных камней, полки с запыленными глиняными богами, отыскал пятнадцатилетнего сына и заторопил его:

       - Неси каламус, чернила, лист папируса, что поновей! А-а, Зевс тебя оживи! Келад, помоги ему!

       Скользнув по отцу рассеянным взглядом, Никодим продолжал вырезать на желто-коричневой яшме голову Апполона. Зато широкоплечий, с косичкой под гладиатора парень, не столько полировавший, сколько пытавшийся удержать в грубых пальцах свинцовую печать, стряхнул с себя порошок из толченых раковин и бросился в угол, задевая стол с амулетами из александрийского стекла.

       Не по годам рослый, больше трех с половиной талантов[12] весом, он даже не заметил помехи. Лишь услышав грохот, оглянулся и заморгал, видя, как разбегаются по полу разноцветные скарабеи, птицы и львы…

       - Слон в лавке горшечника! – ахнул, бросаясь вниз, Апамей. – Стой! Куда?!

       Остановив шагнувшего на помощь Келада, он сам собрал уцелевшие амулеты, вслух подсчитал убытки и стал благодарить богов, что они не позволили, пока его не было, разрушить подвал или сжечь мастерскую.

       Келад морщился от каждого слова, как от удара. Никодим успокаивающе подмигнул ему: сейчас из отца, точно из откупоренной винной амфоры, выйдет едкий дух, и он станет таким, какой есть. И не ошибся.

       - Мать дома? – поднимаясь с колен, спокойно спросил Апамей.

       - Пошла в лавку, к зеленщику! – опередил Никодима Келад и досказал жалобным взглядом, что его могучее тело требует не моркови с сельдереем, а мяса.

       В другой раз Апамей не преминул бы напомнить, что не в силах обеспечить семью даже необходимым – в Сирии перестали покупать его скульптурки, геммы и амулеты; может, в Тире, на родине Келада, людям есть еще, что опечатывать, и там верят – если не в богов, так хоть в злых духов.

       Но сейчас он не обратил внимания на Келада и довольно потер ладони:

       - Тем лучше – не будет причитаний из-за продажи нашей кладовки!

       - Разве мы продаем ее? – рука Никодима дрогнула. В прическу Аполлона непрошенным волоском вкралась царапина.

       - Не медля!

       - Кому?

       - Одному богатому иудею, который только что купил часть нашего дома!

       - Как!.. – резец взвизгнул, грозя вконец погубить гемму. – Наш дом… продан?!

       - Увы, сынок! Боги помогают лишь тем, кто в состоянии приносить им щедрые жертвы. А что можем дать мы, кроме собственных слез?

       Горько вздыхая, Апамей сам направился за ларцом, где хранились письменные принадлежности.

       - Это что же получается? – уставился на Никодима Келад. – Я прибыл из Тира в Антиохию на поединки лучших гладиаторов Сирии, вижу вместо них петушиные бои во дворе да этот проклятый подвал… А твой отец продал дом и говорит – нет даже меди на тессеру в амфитеатр?!

       Вместо ответа Никодим поднял фигурку голубя с отбитым хвостом и принялся гладить его, как живого.

       - Тебе что, ты в цирк не ходишь, ретиария от секурия не отличишь! – простонал Келад. – А я?..

       Никодим равнодушно пожал плечами.

       Келад выхватил амулет и швырнул в ящик со стеклянным боем:

       - Клянусь дубиной Мелькарта, сбегу от вас! Арену наймусь чистить! Убитых крюками выволакивать! Сам, если что, вызовусь биться!

       - Не надо! – поморщился Никодим и, опасаясь, что Келад снова начнет про крючья и кровь, торопливо шепнул:

       - Отец не мог продать дом!

       - Почему?

       - Да потому, что почти весь он принадлежит сирийцу Гору!

       - А чего он тогда сказал – нашего? – с вызовом спросил Келад.

       - По традиции! – Никодим клятвенно прижал ладони к груди: – Когда-то дом, действительно, был нашим. Но предки распродали его по частям, и до нас дошла только комната с кладовкой да этот подвал…

       - С кладовки хоть он даст на тессеру? – перебил Келад, но Никодим приложил палец к губам: отец, к которому вернулось прежнее настроение, уже подходил к столу.

       Насвистывая, он принялся выкладывать содержимое из ларца. На столе появились обрывки папируса, похожий на львиную морду слиток воска, кусок пемзы для подчистки ошибок – им Апамей стал тщательно разглаживать отобранный лист.

       - Вы даже не представляете, какую цену мне предложили за кладовку! – очинив ножиком тростниковый каламус, он воткнул его в глиняную чернильницу. – Как за целый дом! Ну, не дом… - перехватил он недоверчивый взгляд Келада. – Домик. Хорошо – комнату… Но никак не меньше, клянусь Тихэ!

       - А почему не Фортуной? – послышался сверху насмешливый голос. – В Риме давно так зовут эту капризную богиню!

       Все трое, как по команде, подняли головы.

       В дверном проеме, заслоняя солнце, стоял невысокий, полный мужчина в дорогой одежде.

       Багряная шелковая накидка, обшитая по краям голубыми кистями, была скреплена на его плечах фибулами с небесно-голубыми сапфирами. Белоснежный хитон перехватывал широкий, в тон накидке, пояс, приспустившийся под тяжестью кошеля. Голову покрывала белая, до лопаток, повязка с багряным обручем. К левой руке тонким ремешком была привязана кожаная шкатулочка. Поигрывая ею, мужчина нашел глазами Апамея и широко улыбнулся.

       Келад ахнул, подталкивая Никодима:

       - Гляди – зубы из золота! Вот бы встретить такого в темном проулке…

       Никодим потеснился от твердого, как у статуи, локтя и, сгорая от любопытства, кивнул на шкатулку:

       - А это у него зачем?

       - Ты что – иудеев никогда не видел? – покосился на Никодима Келад и, встретив взгляд, вопрошавший: разве они подпускают к себе язычников? – пояснил: - Хранилище с листиками из священных книг! Они надевают их по утрам, когда молятся, на грудь и на лоб – сразу по два!

       - А почему у этого днем и только одно?

       - Чш-ш! – шикнул на парней Апамей и, скрывая волнение, зачастил: - Хаим! Проходи! Как говорится, все дороги ведут … из Рима!

       - Эх – эх, ты даже не представляешь, насколько верна твоя шутка! Это только безумцев они ведут в Рим!

       Не переставая показывать зубы, каждый из которых, отнеси его ювелиру, стал бы состоянием для Апамея, иудей стал спускаться по крутым ступеням. За ним проследовал сириец Гор, поглаживавший большой узелок, заткнутый за пояс.

       - Кто будет составлять договор? - деловито спросил Хаим.

       - Мой сын! – с гордостью отозвался Апамей, подталкивая Никодима к листу папируса и чернильнице.

       Раскрасневшись от волнения, Никодим занял хозяйское место, осмотрелся и вдруг глаза его округлились от ужаса. На краю стола лежала недоконченная Келадом печатка. Это была свинцовая копия с купеческой геммы – фальшивая печать. Когда семье становилось особенно туго и не хватало даже обола на муку, отец брался за такие заказы для мошенников, занимавшихся подлогами. Работа была не только выгодной – платили, бывало, по пять драхм за штуку, но и очень опасной: в случае поимки изготовителю, как фальшивомонетчику, заливали горло расплавленным свинцом.

       К счастью, иудея отвлек его раб – сутулый худой египтянин. Он только догнал своего господина и теперь что-то шептал ему. Сириец Гор, жмурясь, сидел на ступенях, предаваясь мечтам.

       - Отец! – шепотом позвал Никодим, дрожащим пальцем показывая на край стола.

       - О, боги! – лицо Апамея стало белее паросского мрамора. Он жестом подозвал Келада и прошипел: - Погубить меня захотел?

       Парень охнул, сгреб печать в кулаке и метнулся к стене, из которой торчало бронзовое кольцо.

       - Куда?! – в один голос вскричали отец с сыном.

       Келад в растерянности остановился и, не зная, что делать, просто положил злополучную печать в рот.

       Апамей с облегчением выдохнул и натянуто улыбнулся иудею:

       - Прямо беда с ним! Семь амулетов разбил, и все ему мало!

       - Все рабы одинаковы! – поморщился гость, принимая Келада за раба. – Думаешь, мой Сфинкс лучше? – поднял похолодевшие глаза на египтянина: - Иди… купи на дорогу лепешек!

       - Ты уже посылал меня за ними! – осматривая запоминающим взглядом подвал, напомнил раб.

       - Разве? – досадуя на себя, переспросил иудей. – А… мед?

       - Ты ничего не говорил мне о нем!

       - А сам не мог догадаться? – в голосе Хаима зазвучали торжествующие нотки, и Никодим понял, что он таким образом хочет на время избавиться от раба. – Ступай!

       Египтянин недовольно подернул острым плечом и, бурча что-то под нос, вышел.

       - Какой неприятный раб! – покачал головой Апамей.

       - Увы – моя тень! – невесело пошутил иудей.

       Желая поднять настроение гостю, Апамей принялся расспрашивать о семье, здоровье, новостях в мире. Тот с благодарностью ответил. Давний восточный обычай начинать любое дело издалека для обоих пришелся, как нельзя кстати.

       О себе Хаим говорил без охоты. Родом из Синопы. Живет на острове Родос, у тестя. Сыну месяц. Жене восемнадцать лет. Здоровье? Откуда ему быть, если после изгнания цезарем Тиберием иудеев из Рима он три года служил в малярийной Сардинии…

       - Кстати, о цезаре! – тут Хаим дал волю своему красноречию. – Недавно Тиберий едва не погиб! Да-да! Обрушился потолок виллы, где он пировал, и если бы его не прикрыл своим телом префект претория Сеян, как знать, чей профиль был бы теперь на монетах! Что еще нового? В Фиденах в разгар представления рухнул амфитеатр – пятьдесят тысяч трупов! В Риме дотла выгорел Делийский холм, уцелела лишь статуя Тиберия, из-за чего холм спешно переименовали в Священный. Понтий Пилат, назначенный недавно прокуратором Иудеи, учинил неслыханную резню близ Иерусалима. Несчастливый год! – заключил гость и, обведя помрачневшие лица, ловко пустил беседу в другое русло: - Одна радость – это твой дом! Мне так и не терпится купить его и осмотреть, чтобы сделать кое-какие перестройки...»

 

6

 

- Что ты задумал? - заметив это, с тревогой спросила Настя.

 

       Звонок в дверь остановил Василия Ивановича на полуслове.

       - Это участковый врач! – воскликнула Настя и остановила сделавшего попытку встать мужа: - Лежи-лежи, не вставай!

       Всегда избегавшая открывать дверь кому-либо, кроме мужа, она сама бросилась в прихожую и вскоре вернулась с невысоким полным мужчиной, который с порога приветливо улыбнулся больному:

       - Опять сердечные дела? – подходя, спросил он.

       - Да, но уже все прошло…

       - Сейчас посмотрим!

       Врач, глядя на часы, проверил пульс Василия Ивановича, затем долго и внимательно слушал его стетоскопом.

       - Вы правы – ритм, и правда, нормальный! - радостно, будто это у него самого прошла аритмия, наконец, согласился он.

       - Но приступ, действительно, был, - виновато сказал Василий Иванович и осторожно спросил: – А освобождение на денёк можно у вас получить?

       Врач взял со стола ленту ЭКГ, бегло пробежал по ней опытным взглядом и болезненно сморщился:

       - М-да… Денёк, говорите?

       Он раскрыл свою докторскую сумку, достал бланк больничного листа и, заполнив, протянул Насте:

       - Минимум десять дней отдыха и покоя! Причем, первые три дня следите, чтобы он меньше у вас вставал!

       - Какой приятный врач! Не то, что тот «красавец» со «скорой»… – проводив участкового терапевта, похвалила Настя. Затем взяла в руки отложенный карандаш, тетрадь и с готовностью взглянула на мужа: - На чем мы остановились?

       Василий Иванович посмотрел на нее, на пишущую машинку и, подумав, сказал:

       - Знаешь, кажется, мы делаем двойную работу. Мне все равно ведь потом все это перепечатывать.

       - И что же ты предлагаешь? – насторожилась Настя. - Предупреждаю – садиться за стол я не дам. Слышал, что врач сказал?

       - А я и не собирался садиться, - примирительно ответил Василий Иванович. - Я – лежа! Подушку повыше, машинку на живот. Отпечатаю то, что тебе надиктовал. И дальше пойду уже начисто.

       - Ладно, - понимая, что другого им все равно ничего не остается, вздохнула Настя и, решив, чтобы хоть что-то было так, как она хочет, решительно заявила: - Но сначала я принесу тебе в постель чай с бутербродами!

       Позавтракав, Василий Иванович, с помощью жены, устроился поудобнее, вложил в машинку два экземпляра и невольно усмехнулся:

       «Надо же! Вымолил-таки время для повести! Причем, просил три-четыре дня, а получил целых шесть, включая сегодняшний!»

       Но не прошло и минуты, как от шести дней осталось пять.

       Виной тому был директор школы, который, позвонив, сначала осведомился, что случилось с его лучшим учителем, а потом сказал, что в пятницу приезжает комиссия во главе с замом министра.

       - Скажи, что ты на больничном! – догадавшись, о чем идет речь, замахала руками Настя. И Василий Иванович послушным эхом ответил:

       - Простите… Но я - на больничном…

       - Ничего страшного! Я подменю вас, - обычно и слушать не желавший о внеурочных отпусках и отгулах, не стал возражать директор. – Но в пятницу, будьте добры, придите, пожалуйста, в школу хотя бы на один показательный урок и повторите свой прекрасный рассказ о Максимиане Фракийце!

       - Максимине! – поправил Василий Иванович и с недовольством уточнил: – Но почему это о нем? У меня и без него есть о чем рассказать детям!

       - Дело в том, что, на мой взгляд, это ваш самый удачный рассказ, и я не смог удержаться, чтобы не сказать заместителю министра, что вы прочитаете именно его! Ведь это – такая палитра красок! – восторженно объяснил директор, подменявший, очевидно, в этот день учителя рисования.

       - Со мной бы хоть посоветовались! – проворчал Василий Иванович. - А впрочем… - он неожиданно улыбнулся и подмигнул жене. – Будет вам рассказ о Максимине Фракийце! И еще кое-что, о чем вы даже не подозреваете!

       После разговора с директором Василий Иванович выдернул из машинки два экземпляра и добавил к ним третий.

       - Что ты задумал? - заметив это, с тревогой спросила Настя. – И зачем тебе три экземпляра?

       - Да так, - уклончиво от ответа на первый вопрос Василий Иванович, а на второй прямо сказал: - Чтобы читать эту повесть детям!

       Настя с ужасом посмотрела на него:

       - Ты с ума сошел! Да с тобой после этого, знаешь, что могут сделать? Ты что – хочешь, чтобы я передачи в тюрьму носила? Или чтобы тебе кололи галоперидол ежедневно?

       - Теперь не те времена! – возразил Василий Иванович. – В этом году в нашей стране отмечается 1000-летие Крещения Руси! И, между прочим, государство не препятствует этому!

       - Какой же ты у меня наивный!.. – с сожалением посмотрела на него Настя.

       … И потекли дни.

       Василий Иванович, сначала лежа, а потом, уговорив Настю, на второй день уже сидя, гнал и гнал вперед свою повесть.

       Иногда он чувствовал, что источник его творчества иссякал, не было ни единой мысли, не хотелось ни о чем думать. Отчаяние охватывало его. И тогда на выручку приходила Настя.

       Слыша, что машинка молчит 15… 20 минут, она под каким-нибудь предлогом заходила к Василию Ивановичу и словно невзначай спрашивала:

       - Ну и где сейчас путешествует наш Никодим?

       - В Эфесе… В Милете… В Пергаме… На Родосе… - хмуро, потому что не знал, о чем писать дальше, отвечал Василий Иванович.

       - А что он там делает?

       - Да ничего особенного!

       - И все же?..

       - Ну, например, на Родосе он мог встретить раба лжекупца и узнать, что тот никакой не раб, а его тесть, только выдававший себя за раба, чтобы зять не сбежал со всем кладом!

       Василий Иванович сначала нехотя, а потом, все более увлекаясь, начинал отвечать на вопрос. Каждый раз это заканчивалось тем, что он снова знал содержание очередной главы.

       А потом все опять начиналось сначала.

       - Как там наш Никодим? – тут как тут появлялась Настя. – Что у него новенького?

       - Сам не знаю пока…

       - В каком он хоть городе?

       - В Вавилоне.

       - Как интересно! И чем же он там занимается?

       - Да так… В олимпийских богах, как ты уже знаешь, он разуверился окончательно. Египетские и восточные божества тоже не дали ему ничего. Так он, представляешь, в поисках Истины, захотел освоить халдейскую магию. Или, говоря на современном языке, решил стать экстрасенсом. Но к счастью, вовремя понял, то есть, должен понять сейчас, что халдеи пытаются войти во дворец Бога не через парадную, а через черный вход, калеча и убивая свою душу. Погоди-погоди, сейчас я все это опишу!..

       Василий Иванович закладывал новый листок бумаги. Настя на цыпочках выходила из комнаты.

       Машинка оживала, пока путешествие Никодима снова не заходило в тупик.

       Лишь один раз Василий Иванович отвлекся по другой причине. Заглянув в Евангелие, чтобы проверить одну цитату, он невольно зачитался и попросил вошедшую, как всегда, Настю немножечко подождать. Это «немножечко» протянулось до позднего вечера…

       Отложив Евангелие, Василий Иванович прочитал вечернее правило и снова вернулся к нему…

       Он читал:

       «В последний же великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей.

       Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой.

       Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него: ибо еще не было на них Духа Святаго, потому что Иисус еще не был прославлен.

       Многие из народа, услышав сии слова, говорили: Он точно пророк.

       Другие говорили: это Христос. А иные говорили: разве из Галилеи Христос придет?

       Не сказано ли в Писании, что Христос придет от семени Давидова и из Вифлеема, из того места, откуда был Давид?»

       Дойдя до этого места, Василий Иванович только развел руками и невольно воскликнул:

       - Так ведь Он же и есть из Вифлеема!

       Воскликнул и с изумлением прислушался к самому себе...

       Еще раз перечитал это место в Евангелии……

       Посмотрел на лежавшие на столе монеты, которые всегда помогали ему поверить в реальность событий, происходивших много веков назад… На денарий Тиберия, на пруты прокуратора Иудеи Понтия Пилата, на две лепты если не самой бедной вдовы, так такие же, как те… на все эти монеты, которые держали в руках люди, знавшие и видевшие эту вдову, Пилата, апостолов, Самого Христа…

       И вдруг понял, что из противника Евангелия он превратился в его горячего сторонника и защитника!

       Да и как не превратиться? Слишком много свидетельств и совпадений, чтобы можно было говорить о случайности. А само Евангелие – разве это не основное доказательство? Прав, прав Володька: о существовании и факте Воскресения Христа гораздо больше надежных свидетельств, чем о многих известных людях истории, в существовании которых никто не сомневается.

       Просто здесь действительно слишком велика цена ответа на главный вопрос человеческой жизни.

       Из-за этого многое раньше подвергалось сомнению, многое не сходилось… И вот, наконец, всё сошлось!

       И главное, сердце не препятствовало этому!!!

       - Настя! – обрадованно закричал он.

       - Что случилось? – испуганно вбежала к нему жена. А он вдруг подхватил ее и закружил по комнате.

       - Ты что – закончил повесть? – с недоумением посмотрела на него Настя.

       - Нет, - прокричал Василий Иванович. - Но зато нашел в Евангелии то, что, казалось, уже потерял навсегда – веру! Ты представляешь, все то, что написано в нем – правда!!!

       Он смотрел на жену, ожидая, что она разделит его радость и как всегда поддержит его.

       Однако Настя с прохладцей отнеслась к этому признанию. Более того, она с упреком посмотрела на мужа и сказала:

       - А я-то было обрадовалась… Не понимаю, нам с тобой надо спешить, а ты только зря теряешь время!

       - Зря? Да как ты не понимаешь! – с сожалением посмотрел на нее Василий Иванович и, закладывая в машинку новые листы, уверенно заявил: - Да я ведь теперь точно, слышишь – можешь даже не сомневаться в этом – точно успею!

 

 

Глава третья

 

Денарий кесаря

 

 

1

 

- Ох, ребята! А что если все это, действительно, так?..

 

       «Так быстро поверил?! – изумился Стас, но, поразмыслив, согласился: А, собственно, что в этом удивительного? Ведь какой человек был! Он и солгал-то раз в жизни, и добрым был, и уважали его как, и вообще жил ради людей: Насти, учеников… Таких, как сказала ему старушка, Бог любит и сокращает путь к Себе. Пусть он и творил все это добро не ради Христа, но как только пришел к вере, сразу наверняка стал делать так, как спасительно. Я же ведь знаю, каким он стал после…»

       Вспомнив свои встречи и разговоры с отцом Тихоном, Стас вздохнул и с завистью подумал:

       -«Да, ему хорошо, а мне каково? Я ведь наоборот, только раз в жизни правду сказал, когда здесь, в этой комнате, три года назад, ответил отцу честно, что занимаюсь поиском смысла жизни. А добрых дел столько сделал, что пальцев на одной руке хватит. И то останется… Одно у меня преимущество: отцу Тихону было 35, когда он начал читать утреннее и вечернее правила и ходить в храм. А мне только 15…»

       Стас отложил тетрадь и принялся метаться по комнате.

       - А я ведь тоже хочу уверовать, как и он, но… как… как поверить – чтоб до конца, до самого донышка? Я вон даже до конца не уверен в том, что все прочитанное мной – правда. Ведь что творится и говорится вокруг? Ванька в алтаре прислуживает, куда уж кажется, ближе к Богу – а вон, что творит! Ленка в церковном хоре поет и всех осуждает. И отец Тихон, возможно, все это писал с художественным вымыслом. А в жизни все было иначе. Может, и этих монет не было вовсе, а он только готовил материал для будущей повести и использовал их для остроты сюжета? Он же монах, а монаху положено – писать только о вере и Боге!

       Нет, что ни говори там Василий Иванович, а лично у него тут пока явно что-то не сходилось…

       Не в силах больше в одиночестве решать свой неразрешимый собственным умом вопрос Стас торопливо оделся и помчался к друзьям, которые, к счастью, оказались дома.

       - Вань! – с порога сразу спросил он. - А вдруг, действительно, эта правда – правда?

       - Что? – не понял Ваня.

       - Ну… про Бога и про святых, и что после жизни – рай или ад?

       - Конечно, правда!

       - Нет, я не о том! И не так… – не зная, как правильней выразить мысль, чего с ним практически не бывало, замялся Стас. – Вот я, например, никак не могу поверить в это до конца. А ты – так, чтоб до самого донышка?

       - Не знаю… верю, наверное!

       - А почему же тогда ты не живешь по этой вере? Вот я, например, не корчу из себя святошу. Что представляю из себя – то и есть. Подлец, так подлец. А вот ты – на словах одно, а на деле другое!

       - Ну, значит, и я тогда не до конца верю! – со вздохом признал Ваня, но тут же заметил: - Зато, молюсь, пощусь и постоянно иду вперед!

       - Ага, два шага вперед, три шага назад! – язвительно усмехнулась Лена и уверенно заявила: - Если кто по-настоящему верит из нас троих – так это я!

       - А почему тогда всех осуждаешь? – спросил Стас и, не дожидаясь, пока Лена примется за свое обычное, что она не осуждает, а обличает, принялся пересказывать то, что прочитал в тетради отца Тихона. Вот послушайте:

       «…В одной обители жил нерадивый монах. То к началу службы опоздает. То пост нарушит. То согрешит. Правда, конечно, потом покается. Когда он умирал, то был совершенно спокоен и даже радостен.

       - Неужели тебе не страшно? – спросили его иноки.

       - Нет, братья! - отвечал тот. – С тех пор как я поступил в монастырь, то, следуя завету Христа «Не судите, да не судимы будете», ни разу никого не осудил. Даже в мыслях. И – неложно слово нашего Господа! Вот, я уже вижу светлых ангелов, которые, радостные, пришли за мной и сейчас понесут мою душу к Богу, минуя все воздушные мытарства! А черные эфиопы стоят вдали и не могут предъявить мне никаких обвинений…»

       Стас посмотрел на слушавшую сначала вполуха, а потом насторожившуюся Лену и добавил:

       - И еще по этому поводу. Святитель Тихон Задонский сказал: «Какие грехи мы видим в людях, те и в нас есть.» То есть, все то греховное, что мы видим в людях, есть и в нас самих, может быть, в меньшей степени, но в сущности то же – та же нечистота сердца, проявляющаяся во лжи, оскорблениях, злобе…

       - Откуда ты все это знаешь? – прошептала не пропускавшая ни одного слова Лена.

       - От отца Тихона! Это он тебе передал! – улыбнулся Стас.

       - Как? Когда?! – ахнула Лена.

       - Ну, не сейчас, конечно, а когда тебя еще не было на свете. Да не смотри ты так на меня! – попросил Стас и, видя перед собой чистые, полные недоумения, совсем еще детские глаза, признался: - Я просто прочитал это в его дневнике-тетради, запомнил как смог, и вот пересказал тебе.

       - Всё! – сжимая кулачки, чуть слышно прошептала Лена. – Никогда никого не буду теперь осуждать!

       - Молодец! – незаметно для сестры показал большой палец Ваня. – Даже я б так не смог!

       Но Стасу было не до похвалы. Его душа жаждала куда более важного. Он, словно не видя, посмотрел на него, на Лену и сказал самое главное, с чем, собственно, к ним и пришел:

       - Ох, ребята! А что если все это, действительно, так? И весь смысл нашей жизни – спасение души! Вы представляете, какую ужасную ошибку мы тогда совершим, живя лишь одним земным?!

       - Да, - согласился Ваня. - Ведь по сравнению с этим все остальное – второстепенное!

       - Я думаю, даже миллионостепенное! – не соглашаясь, задумчиво покачал головой Стас.

       - Эх, вы - бесконечностепенное! - поправила их обоих Лена. - Ведь речь-то – о Вечности!

       Стас согласно кивнул Лене и просительно посмотрел на друга:

       - Вань, а у тебя есть лишний молитвослов?

       - Поищем, а что? – с интересом ответил Ваня.

       - И молитвы в нем есть – утренние и вечерние? – вместо ответа уточнил Стас.

       - Конечно!

       - Дай мне его на время, пока я в Покровке!

       Ваня теперь уже незаметно для Стаса торжествующе показал большой палец Лене: мол, видала? Вот что значит, со мной пообщался! Затем сбегал в свою комнату и вернулся с молитвословом.

       - Вот, держи! Это тебе мой подарок…

       - Наш, - поправила его Лена. - Ведь это же мой молитвослов!

       - Ну хорошо, наш, - снисходительно согласился Ваня. – На Рождество!

       Стас поблагодарил друзей и, вспомнив, что для спасения нужно еще обязательно ходить в храм, спросил:

       - А когда у вас ближайшая служба?

       - Сегодня вечером, через час! – опережая собравшуюся уже ответить сестру, ответил Ваня. - Мы как раз на нее собираемся.

       - А что так рано?

       - Да нужно помочь Григорию Ивановичу воду для завтрашнего водосвятного молебна натаскать!

       Стас не любил никакой физической работы. Носить ведра с водой или вскапывать огороды – это было не для него. Иное дело, что-то придумывать, писать или сидеть за компьютером. Но на этот раз его вдруг почему-то пораньше потянуло в храм. И, несмотря на то, что еще около часа можно было посидеть дома, он попросил:

       - А меня возьмете?..

       На фоне таких грешников, как его друг и сестра, Ваня вконец возгордился. Приписав такой неожиданный духовный рост Стаса лично себе, он самодовольно поправил прическу перед зеркалом и покровительственно сказал:

       - Ну, разумеется! Почему бы не взять? Поможешь нам помогать Григорию Ивановичу. А по дороге я объясню тебе, как нужно правильно входить и вести себя в храме!

 

2

 

«Стоп!» – вдруг мелькнуло в голове Стаса.

 

       - Сегодня отстоишь всенощную, а завтра тебе нужно обязательно исповедаться и причаститься! – объяснив Стасу, какие молитвы читаются перед входом в храм, принялся настойчиво убеждать Ваня.

       Стас не то, чтобы часто, но время от времени заходил в московские храмы. Ставил свечу, когда была надобность в Божьей помощи: будь то экзамены или олимпиада, где нужно было обязательно победить. Правда, честно говоря – на всякий случай, без особой веры: а вдруг поможет? Что же касается исповеди и причастия, то это казалось ему излишним. Как исповедовался три года назад у отца Тихона, так с тех пор больше ни разу его голову не покрывала епитрахиль священника.

       Но сейчас после чтения дневника, у него уже не было такой уверенности.

       - Ты считаешь, что это действительно нужно? – осторожно спросил он.

       - Что?

       - Ну… исповедываться, причащаться!

       - А как же без этого?! – показалось, даже испугался Ваня.

       - И что я для этого должен делать?

       - Сначала исповедаешься, а потом получишь благословение на причастие у отца Михаила.

       - Это что – руку у Макса целовать?! - даже приостановился Стас.

       - Во-первых, не у Макса, а у отца Михаила! – поправил Ваня. - А, во-вторых, видимо целуя руку священника, мы невидимо прикладываемся к руке самого Христа. Преподобный Серафим Саровский, уж насколько великим был святым, а после службы всегда на паперти дожидался служившего Литургию священника. Чувствовал, какая благодать исходит в это время!

       - Так то – Серафим Саровский, а я… я не смогу! – решительно заявил Стас. – Что хочешь со мной делай, а руку Макс… то есть отца Михаила целовать не буду!

       - Ну смотри, как говорится: невольник не богомольник.

       - Нет, молиться-то я как раз буду. Для того и в храм с вами иду! А благословение я у другого священника, в Москве возьму!

       - Жаль, конечно! - вздохнул Ваня и успокаивающе заметил: – В духовной жизни ничего не делается сразу. Будем надеяться, что в следующий твой приезд, ты настолько преуспеешь в духовном росте, что только посмеешься над твоими сегодняшними страхами и сам подойдешь под благословение к отцу Михаилу!

       - Ты так думаешь?

       - Уверен! Думаешь, у меня все так сразу получилось?

       Стас с уважением покосился на идущего плечом к плечу друга и невольно признался:

       - Ох, и завидую я тебе, Ванька! Никому никогда не завидовал, потому что знал – всех обскачу. А тебе завидую. Такую веру имеешь. И в алтаре можешь бывать, рядом с Богом. Одно слово – спасаешься!

       - Ничего! – довольно засопел Ваня и покровительственно положил ладонь на плечо друга. – Понемногу и ты до всего этого дойдешь!

       Вчетвером с Григорием Ивановичем они быстро наполнили три больших бака водой. Григорий Иванович пошел по своим бесчисленным делам, а они сели на лавочку в ожидании начала службы.

       Вскоре в храм понемногу потянулись люди.

       Подъехал и роскошный джип, из которого водитель стал доставать кресло-каталку.

       - А вот и Соколов пожаловал! – показывая на него глазами, сказала игравшая с кошкой Лена.

       - Как Соколов? – не понял Стас. – Ты же его Коршуновым называла!

       - Ты что, Ленку не знаешь? – засмеялся Ваня. – Лен, скажи, почему ты Соколовых называешь Коршуновыми?

       - Не скажу. Я больше никого не осуждаю! – заявила та, продолжая играть с кошкой.

       - Постой-постой! – насторожился Стас, вспоминая Соколовых из дневника-тетради. - А он не был министром?

       - Может, и был, - равнодушно пожал плечами Ваня. – Видал, какая машина? А у его сынка даже самолет есть!

       - Но вы же рядом живете!

       - Рядом? – усмехнулся Ваня. - Да проще на Луну или Марс попасть, чем к ним на дачи!

       - Все равно могли бы узнать…

       - А зачем это нам, правда, Ленка?

       Та промолчала.

       - Ах, да, ты же ведь больше никого не осуждаешь! Теперь мы, наверное, и слова от тебя не услышим! – засмеялся Ваня и, обращаясь к Стасу, сказал: - Если тебе так надо, сам и спроси!

       - А что – и спрошу!

       Стас порывисто вскочил с лавки и решительными шагами направился к джипу.

       - Простите! Я – сын профессора Теплова, известного кардиохирурга, – решив, что для весомости в разговоре с министром, нужно упомянуть отца, обратился он к старичку, которого только что опустили в кресло с колесами. И почему-то, словно тот был генерал, добавил: – Разрешите обратиться?

       - С сердцем у меня, слава Богу, все в порядке! – делая знак охраннику, чтобы тот не вмешивался, с интересом посмотрел на Стаса Соколов. - Ноги вот только немного подкачали…

       «Ничего себе «немного»» – с непривычной для себя болью за другого человека, покачал головой Стас, видя, что Соколов не может не то, что двигать – даже шевелить ногами.

       - Слушаю вас, молодой человек, - заметив сочувствие в его взгляде, что не так часто замечал у нынешней молодежи, приветливо сказал он. – И вот что, давайте будем без этих церемоний. Мы ведь с вами здесь, так сказать, без галстуков! Оба – только братья во Христе!

       - Спасибо! – улыбнулся Стас и уже совершенно без страха спросил: - Скажите, а вы были министром?

       - Да-а, был, – густые брови Соколова поползли от удивления вверх. - А откуда вам, собственно, это известно?

       - Я после… потом всё объясню! – пообещал Стас и, сгорая от нетерпения, выпалил: - Только пожалуйста… умоляю…скажите мне – а у вас и коллекция античных монет, связанных с христианством, была? Ну – подаренная вам на шестидесятилетие сыном?

       - Почему это была? Она и теперь есть. Но… откуда вы все знаете? Можно подумать, что ваш отец не врач, а из органов госбезопасности!

       - Да нет, - засмеялся Стас и, не зная, можно ли открывать всю правду о дневнике, тут же сообразил, как это лучше сделать: - Просто я… знал человека, который собирал для вас эти монеты!

       - Да вы что? – удивился Соколов.

       - Его звали Василием Ивановичем Голубевым. Он был учителем истории, почему ему и сделали этот заказ. А потом стал монахом, старцем. И, знаете, помог очень многим людям!

       «Стоп!» – вдруг мелькнуло в голове Стаса. Он ясно вспомнил человека, бежавшего через заснеженное поле к опаздывавшему поезду. – Брение с могилки отца Тихона помогло мужчине, что успел на опаздывающий поезд, исцелиться от гангрены… У Соколова-старшего тоже больны ноги… И если он…»

       - Вам надо обязательно взять земли с могилки этого старца, он в Покровке, здесь похоронен! - волнуясь, принялся объяснять он. – И помазать ей ноги! Недавно один мужчина – даже от гангрены исцелился и ненужные больше костыли у Григория Ивановича оставил. Поверьте, вам тоже сразу же станет легче! А, может быть, и совсем пройдет!

       - Ну, чтобы совсем прошло – это невозможно! – вздохнул Соколов. – Испробованы все средства. Но попробовать можно. В Покровке, говорите? – уточнил он и вопросительно взглянул на охранника.

       Тот утвердительно кивнул.

       - Спасибо за информацию, молодой человек, – давая знак везти его к храму, поблагодарил бывший министр. – Я непременно воспользуюсь вашим советом и когда-нибудь съезжу туда!

       - Зачем же когда-нибудь? – воскликнул Стас и, подхватывая с земли пустое ведро, сказал: - Я прямо сейчас принесу это брение, и мы после службы приложим его к вашим ногам!

       Он и сам не знал – действительно ли хотел помочь страдающему человеку или решил таким образом попасть к нему на дачу и увидеть монеты. Ему очень хотелось, чтобы правдой было первое. Но и монеты он должен был увидеть, чтобы воочию убедиться, что все то, что в дневнике – не вымысел.

       И тут пришла спасительная мысль.

       «Помогу ему просто – ради Христа!» – даже улыбнулся ей он и помчался навстречу людям, которые шли в храм.

       - Эй, куда? – прокричал ему вдогонку Ваня. Но Стас не остановился, и он авторитетно заявил сестре:

       - Видал, как его нечистая сила из храма выталкивает? Нет, с ним еще надо работать и работать…

 

3

 

Отец Тихон смотрел на него ласковым, понимающим взглядом…

 

       В кладбищенских воротах Стас едва не столкнулся с выходившей красивой женщиной, которая в первый день его приезда плакала у могилы отца Тихона. Ее глаза снова были заплаканы.

       «А не Настя ли это? – подумалось вдруг ему. - И тогда тот мужчина, что так напугал тогда ее… Ну конечно же, он – Градов!!! Как я сразу об этом не догадался?!»

       Поражаясь неожиданному открытию, Стас и не заметил, как подошел к ограде могилы отца Тихона. Отворил скрипнувшую металлическую дверцу. Осторожно прошел к бугорку к белым крестом.

       Надо было помолиться, как это делали здесь другие. Но он не знал – как. И просто, глядя на фотографию, сказал:

       - Здравствуйте, батюшка!.. Я тут вот за земелькой со снегом с вашей могилки пришел Целебное брение из них для Соколова сделать. Ну, тому самому, для которого вы собирали монеты. Он когда еще сюда заедет! А ноги-то его совсем не носят. Вы помогите, пожалуйста, если можно, ему…

       Отец Тихон смотрел на него ласковым, понимающим взглядом. Стасу вдруг показалось, что он слышит, а может, и даже видит его.

       - И мне тоже помогите, а? – невольно вырвалось у него, и он, словно живому, принялся объяснять старцу: - Я… я… очень обидел родителей… Сбежал от них. И не знаю, как теперь все исправить. И вообще я жил так, что если бы умер сейчас, то сразу – навеки в ад. А я не хочу… Слышите?! Не хочу этого! Я не хочу больше так жить! - Стас вдруг почувствовал, что у него у самого наволгли глаза и потекли по щекам теплые ручейки. – Я устал от такого себя! Помогите мне стать другим!

       Фотография потеряла резкие очертания и размылась…

       - Надумал какой-то глобальный вирус изобрести… - бормотал Стас. - Нет, нет, отец Тихон! Я уже не буду его создавать! – вскричал он и, протерев глаза, умоляюще посмотрел на фотографию. - Можно я вместо него сделаю что-то хорошее? Например, глобальный… антивирус! Чтобы из-за вирусов не портились больше компьютеры в больницах, в аэропортах, на железных дорогах… Вы мне поможете? Да? Правда?..

       Отец Тихон молчал. И в то же время как будто бы отвечал ему:

       «Конечно же, помогу. Ведь добро всегда делать сложнее, чем зло!»

       За этим разговором Стас и не заметил, как стало совсем темно. Он посмотрел на часы и ахнул:

       - Так ведь и служба может пройти! А Соколов – уехать! Простите, батюшка! – поклонился он и, царапая пальцы, чувствуя, как больно ногтям, и, тем не менее не прекращая делать это, набрал почти полное ведро промерзшей земли со снегом. – Я перед отъездом обязательно приду к вам еще!

 

4

 

- Н-не может быть! – повторил Соколов.

 

       Служба и правда уже отошла. Но джип Соколова еще находился на месте. Стас успел как раз к тому моменту, когда охранник переносил бывшего министра из коляски в машину.

       - А вот и я! – подбежав, сказал он и, стуча зубами, показал тяжелое ведро: - С бр-рением для ваш-ших н-н-ног!!

       - Ты же совсем замерз! – глядя не столько на ведро с целебным брением, как на Стаса в коротенькой куртке, покачал головой Соколов и приказал: - Садись в машину!

       - А м-можно? – не веря такой удаче, прошептал Стас.

       - Нужно! Ты же ведь, наверное, хотел посмотреть эти монеты?

       - Да… Но я думал, что вы покажете их мне, когда-нибудь потом, в Москве –– наслаждаясь теплом, машинально ответил Стас и услышал совсем неожиданное:

       - А зачем так далеко ездить? Они у меня здесь!

       - Как… здесь?!

       Сгорая от нетерпения увидеть коллекцию, Стас доехал до коттеджей, следом за Соколовым прошел в огромный, словно дворец, дом. Но, оказавшись в огромном зале с роскошной мебелью и камином, увидел в своих грязных руках грязное ведро и вспомнил, что ради Христа он в первую очередь хотел помочь Соколову.

       - Давайте сначала помажем этим брением ноги! – предложил он.

       Чувствовалось, что и бывшему министру не терпелось испробовать это новое средство.

       - Хорошо! – охотно согласился он. – Но может, ты сначала руки помоешь?

       - Зачем? – удивился Стас. – Все равно я сейчас их испачкаю!

       И на правах сына врача, он – совсем еще юноша – приказал бывшему министру:

       - Сидите смирно! А я все сейчас сделаю!

       Стас закатал Соколову брюки повыше и, внутренне содрогаясь оттого, что видел перед собой белые, совершенно безжизненные ноги, принялся намазывать на них землю с еще не до конца растаявшим снегом.

       - Ой, холодно ведь! – вздрогнул Соколов и неожиданно ошеломленно прошептал: - Что это? Этого ведь не может быть! Я…. чувствую их!!! Миша! Сюда! Скорее!!! – закричал он.

       - Что случилось? – ворвался в зал охранник и грозно посмотрел на Стаса.

       - Помоги мне…подняться… - обратил к нему взволнованное лицо Соколов. - Я, кажется… нет, точно – я могу встать!

       Встать Соколов не смог. Он только лишь привстал. Совсем чуть-чуть, едва приметно для взгляда.

       Но было видно, что он потрясен этим.

       - Н-не может быть! – повторил он. - Ведь все мировые светила заявили, что я уже никогда не смогу чувствовать ноги и владеть ими! - пробормотал он и как-то беспомощно посмотрел на Стаса. – Это что – чудо?!

       - Ну да, - словно речь шла о само собой разумеющемся, пожал плечами Стас, сам поражаясь своей уверенности. – Вы думаете, вы - первый? Знаете, скольким отец Тихон уже помог? Я вам сегодня уже рассказывал про мужчину с гангреной... Так я сейчас вам и его костыли принесу!

       - Зачем? – не понял Соколов.

       - А чтобы вы на них посмотрели, поверили, а там и сами ими воспользовались!

       Стас бросился к дверям, но Соколов остановил его.

       - Зачем идти, когда можно ехать? Миша, подвези его – туда и обратно!

       …Ворвавшись без стука в дом соседа, у которого, к счастью, светились окна, Стас, задыхаясь, закричал:

       - Григорий Иванович! Костыли! Скорее…

       - Что – так не терпится посмотреть? – раздался знакомый голос, и вскоре появился Григорий Иванович с костылями в руках.

       - Да нет! – сказал Стас, хотя и уставился на них с самым живым интересом. - Я не для того, чтобы на них смотреть. Они сейчас по прямому назначению нужны!

       - Что, кто-то ногу сломал? – встревожился Григорий Иванович.

       - Наоборот! – засмеялся Стас. – Это Соколову. Может, они ему скоро понадобятся!

       - Это хорошо! - направляясь в свою комнату-келью, обрадовался Григорий Иванович. - Он мужик – ничего. И благотворитель нашего храма, и вообще… Держи! – вернувшись, протянул он костыли и потребовал: - А мне давай свой паспорт!

       - Вы что – не доверяете мне?! – опешил Стас.

       - Почему? Доверяю! Но ты же ведь сам просил меня взять билет! На какое число хоть его брать?

       - А-а, вон что! - понял Стас и, доставая из куртки паспорт, сказал: - Если можно, на… завтра!

       … Когда он вернулся с костылями, Соколов с благодарностью принял их, но подниматься с каталки не спешил.

       - Не все сразу. Боюсь! – признался он, глядя на Стаса. – Надо же – на фронте ничего не боялся, хотя и был в дивизионной разведке, что означало почти верную гибель. Министром работал – не боялся, хотя и было чего бояться… А сейчас боюсь. Боюсь, что не удастся встать до конца. Боюсь поверить в то, что случилось – ведь ноги-то я уже до самых пальцев чувствую! А это – чудо! Одно дело, когда читаешь, как оно бывает с другими, и совсем другое – когда с самим тобой! Давай мы лучше пока с тобою монеты посмотрим! Ведь ты же это хотел?

       - Да! – прошептал Стас.

       - Ну так смотри!

       Бывший министр дал новый знак охраннику, и на столе появился красивый ларец. Охранник открыл его и бережно выложил из него на стол три бархатных листа с ячейками.

       Стас подошел к ним и замер.

       Во все глаза он смотрел на монеты, которым было почти две тысячи лет. А некоторым даже больше. Вот они: денарии Августа и Тиберия, тетрадрахма Антиохии, большой «сребреник Иуды» и крошечные медные монетки древней Иудеи: Ирода Великого, Понтия Пилата, среди которых были и две лепты бедной вдовы… Те самые! Именно их, собирая коллекцию для Соколова, держал в руках, уверовавший благодаря этому в Бога, Василий Иванович Голубев, будущий старец отец Тихон.. А до него – великое множество людей, воочию видевших и слышавших Иисуса Христа.

       Значит, все то, что было в тетради-дневнике – оказывалось правдой!

       «Все сходится! И у меня всё сошлось!» - понял Стас и совсем тихо, хотя так и хотелось кричать от радости, сказал:

       - Спасибо…

       - За что? – удивился бывший министр. - Это я тебя должен благодарить! В Москве мы еще, разумеется, встретимся. Я с удовольствием познакомлюсь с твоими родителями и расскажу им, какой у них сын. А пока… – он поводил пальцем над монетами и остановился на той, что лежала в центре, на самом почетном месте. – Вот тебе от меня подарок!

       - Зачем? Я же вам просто так, то есть ради Христа, безо всякого помогал! – сам не зная почему – ведь ему очень хотелось получить этот подарок, принялся отказываться Стас.

       - Держи-держи! – протянул на вытянутой ладони монету Соколов.

       Стас посмотрел на нее и ахнул:

       - Да вы что?! Это же – денарий Тиберия! Ну, тот самый – денарий кесаря! Вы знаете, сколько он стоит?!

       - Догадываюсь! – улыбнулся Соколов. - Но по твоим глазам вижу, что отдаю ее в хорошие руки! Тем более что это еще вопрос, какой денарий нужно считать тем самым, о котором говорится в Евангелии. У меня есть статья, где доказывается, что им, возможно, был денарий Августа, который остается у меня.

       - Да-да, я знаю…

       Стас мог рассказать бывшему министру печальную историю полученной им в подарок монеты. Но он не захотел портить ему настроения. К тому же он неожиданно понял, как надо поступить с ней по-честному: отыщет в Москве Владимира Всеволодовича, отдаст денарий ему, а он вернет его семье Ашота Телемаковича на память о нем. Все-таки это была его любимая монета…

       Он не понимал, что происходит с ним. Но знал, что уже не сможет поступить иначе!

       А Соколов сам вложил ему в руку денарий Тиберия и сказал:

       - Бери и всегда, всю жизнь свою помни, что сказал Спаситель, когда иудеи, искушая Его, показывали Ему вот такую, а, может, именно эту - тут один шанс на несколько миллионов - монету:

       - Отдавайте кесарево – кесарю, а Божие Богу!

 

5

 

- А ты что – и лошадей крал? – хитро прищурился Ваня.

 

       - Вань! – снова ворвавшись в дом друзей, без подготовки, прямо с порога заявил Стас. - Я возьму благословение у отца Михаила! Что там еще надо делать?

       - Что-что, - глядя на друга, довольно засопел Ваня. – Перво-наперво подготовиться к исповеди – Ленка, дай нам авторучку с бумагой! – а потом прочитать положенные перед Причастием молитвы.

       Они взяли авторучку, бумагу и удалились в Ванину комнату, забыв плотно прикрыть дверь.

       Лена хотела исправить это, но испугалась. Вдруг подумают, что она подходит к двери, чтобы подслушивать.

       И она, чтобы не слышать, принялась напевать песенку. Но некоторые слова, как она ни старалась, все-таки долетали до нее.

       - Зачем мне записывать? Я и так все помню! – громко возмущался Стас, и Ваня не оставался в долгу, повышая голос:

       - Да у тебя сразу все выветрится из головы, как только ты подойдешь к аналою! И потом ты уверен, что помнишь все?

       После этого наступила тишина, во время которой, как догадалась Лена, Ваня, помогая, негромко принялся перечислять все возможные грехи, которые вольно или невольно мог совершить Стас.

       - Начнем с так называемых смертных! – строго говорил Ваня. – Это – гнев, гордыня, тщеславие, сребролюбие, чревоугодие, уныние, памятозлобие, блуд!

       - А в блуде-то мне признаваться зачем? Я же ведь даже не целовался ни разу в жизни!

       - А так называемые юношеские грехи? – переспросил Ваня и, очевидно, что-то прошептал Стасу на ухо.

       - Как! – ошеломленно воскликнул тот. - Я и об этом должен рассказывать отцу Михаилу?!

       - Не рассказывать, а исповедоваться, – поправил Ваня. - И не отцу Михаилу, а Самому Богу!

       - Но это же стыдно!

       - Тем важнее, как говорит Михаил, исповедовать все так называемые плотские грехи. Тогда и Бог пошлет помощь, чтобы нам справиться с искушениями. Ведь вокруг нас что творится? Сплошной разврат, соблазнительные фильмы, книги, картинки… А от нас, то есть, юношей и девушек, в первую очередь требуется чистота, даже в самом малом. Телесная чистота и послушание родителям. А теперь давай вспоминать твои грехи, связанные с побегом!

       Снова последовала тишина, и, наконец, возмущенный возглас Стаса:

       - Ну, нет!

       Весь раскрасневшийся и взъерошенный – очевидно, ему пришлось немало почесать голову, слушая друга – он выскочил из комнаты. Следом за ним – еще более недовольный Ваня.

       Лена взяла с полочки перед зеркалом расческу и сама причесала Стаса.

       - Какие у тебя волосы непослушные! – удивилась она.

       - Все в хозяина! – проворчал Ваня. – Представляешь, он отказался записывать свои грехи!

       - Зачем? Я и так скажу: грешен во всем! – призывая Лену в защитницы, стал доказывать свою правоту Стас.

       - А ты что – и лошадей крал? – хитро прищурился Ваня.

       - При чем тут лошади? – недоуменно заморгал Стас. – Не крал я никаких лошадей!

       - А что же тогда говоришь – грешен во всем?

       - Ребята, ребята, ну зачем так? – напомнила Лена. – Скоро Христос родится, а вы ругаетесь!

       - А с чего ты взяла, что мы ссоримся?– подавая другу шапку, сказал Ваня. – Мы со Стасиком Истину ищем!

       - Конечно! – надевая куртку, охотно согласился он. – Тем более что Ленка как всегда права – скоро, и правда, Рождество.

       - Конечно, Рождество! – подхватил Ваня.

       И так, чтобы это было слышно взявшемуся за дверную ручку Стасу, едко добавил:

       - Только что толку от этого тому, у кого Он не родится в душе!

 

 

Глава четвертая

 

Иди и буди!

 

 

1

 

       Прошло четыре дня.

       Благодаря стараниям Василия Ивановича и ставшей уже необходимой для него помощи Насти, Никодим прошел всю Малую Азию, побывал в Афинах и Риме. Чудом избежав пыток и казни в Мамертинской тюрьме, он как философ (прежний был казнен за то, что пытался заранее узнать через слугу вопрос, который задаст ему Тиберий) оказался на Капри, где видел самого императора и беседовал с ним. Оставалась самая сложная и ответственная часть его путешествия – по древней Палестине, где только-только проходил до него Христос, и еще сделать небольшой эпилог.

       Владимир Всеволодович тоже не терял времени даром. Ему удалось договориться со знакомыми нумизматами, которые пообещали принести в клуб все заказанные Василием Ивановичем монеты.

       Молитвенное правило все эти дни совершалось неопустительно. Но то ли спешка по утрам, то ли усталость вечерами были тому виной – с каждым разом читалось оно все труднее и труднее.

       Первый благостный порыв миновал, и теперь все чаще приходило раздражение, и одолевали мысли: зачем только время терять зря? Ведь за эти сорок минут можно написать как минимум две страницы!

       Василий Иванович стал читать быстрее, так, что умещался в двадцать и даже в пятнадцать минут. Он уже не вникал в смысл прочитанного и от этого еще больше раздражался. Появилось желание вообще прекратить читать правило до окончания работы над повестью и нового разговора со старцем. Но каждый раз вечером или утром что-то мешало ему это сделать…

       А потом наступила пятница – день открытого урока в школе.

       В классе, что называется, яблоку негде было упасть.

       Заместитель министра со свитой заняли места вдоль стен. Василий Иванович провел, как обычно, первую часть урока, и когда до его окончания оставалось пятнадцать минут, сказал, обращаясь к ученикам:

       - Прошлый раз, читая вам рассказ об императоре Максимине Фракийце, я упустил главное. Сейчас мы восполним этот пробел…

       - Сейчас будет самое интересное! – послышался громкий шепот директора заместителю министра.

       - Да-да, я наслышан! – благожелательно кивнул тот.

       Василий Иванович собрался с мыслями: того, о чем он собирался рассказывать, не было на бумаге, и начал:

       - Перед тем, как отправиться к своему императору-дяде, как вы сами понимаете, на верную гибель, юноша должен был принять крещение. Тщетно христианский пресвитер пытался отговорить его от задуманного или хотя бы креститься перед отъездом.

       - Представь, что будет с твоей душой, если с тобой что-нибудь случится в этой исполненной опасностями дороге? - втолковывал он.

       - Да что теперь может случиться со мной? Я ведь отправляюсь к самому императору – моему дяде! – беспечно ответил юноша и умчался, как вы сами понимаете, на верную гибель.

       После этого, из уважения к продолжавшей, по инерции, благосклонно улыбаться комиссии - насторожился пока только один только заместитель министра - Василий Иванович в нескольких словах повторил содержание рассказа. Затем уже для всех сказал, что, чудом оставшись в живых, племянник на этот раз уже ни на минуту не откладывал с принятием крещения. А потом - вместо всех земных благ: богатства, почестей, славы, выбрал небесные, приняв мученический венец за исповедание веры.

       Рассказ был закончен. Василий Иванович взглянул на часы и достал из портфеля листки с прологом.

       - А теперь, позвольте, я начну читать вам свою небольшую повесть под названием «Время Оно».

       - Повесть – это уже не рассказы! Растем! – послышался довольный шепот директора, и краем глаза Василий Иванович заметил, что тот говорил это, наклоняясь ко все больше хмурившемуся заместителю министра.

       Читая пролог, он смотрел на учеников, на их горящие глаза и только чувствовал, что вдоль стен растет недоумение и становится все напряженней.

       Когда он дошел до того места, где Апамей разговаривал с учеником Христа, раздался звонок.

       Василий Иванович с сожалением развел руками и принялся складывать листки в стопку.

       - Еще! Еще!!! – словно очнувшись, принялись просить ученики.

       - Достаточно! – властно останавливая их, поднял руку заместитель министра. - Перемена – не время для чтения. Тем более ТАКОГО!

       Не удостоив на прощание Василия Ивановича даже кивка, он с недоступно поднятой головой вышел из класса. За ним, оглядываясь на Василия Ивановича и укоризненно качая головами, – члены его свиты. Те самые, что совсем недавно так хвалили его. Последним вышел директор.

       Вскоре после начала следующего урока он ворвался в учительскую, где в одиночестве собирался домой Василий Иванович, и простонал:

       - Василий Иванович! Вы что себе позволяете? Это же восстание Болотникова! Вольница Стеньки Разина! Пугачевский бунт!

       Чувствовалось, что директор школы замещал сейчас учителя истории. То есть, Василия Ивановича.

       Он посмотрел на него и повысил голос:

       - Этой повести, чтобы на пушечный выстрел не было рядом с нашей школой! Приказ замминистра. Сам министр будет у нас через неделю. Отменить его приезд, увы, невозможно. Придумайте за это время что-нибудь просто историческое, без Бога, в Которого я, кстати, тоже верю, но только не афиширую это нигде! – оглянувшись на закрытую дверь, понизил он голос. – У меня Бог в душе!

       - А когда душа в пятки уходит, как это было сегодня, Он у вас что – в пятке? – с насмешкой посмотрел на директора Василий Иванович.

       - Ну что вы, право? Сейчас не время для дискуссий! – не зная, что и возразить на это, пробормотал директор и умоляюще посмотрел на своего учителя: - Договорились?

       Василий Иванович только молча отрицательно покачал головой и, оставляя директора в полной растерянности, вышел из учительской комнаты.

 

2

 

Василий Иванович остановился, как вкопанный…

 

       В ночь с субботы на воскресенье Василий Иванович поставил последнюю точку в эпилоге. Повесть была закончена. Настя, почти не выходившая из его комнаты с пятницы, пошатываясь, отправилась к себе – спать.

       До утра оставалась пара часов, и Василий Иванович, загодя уложив папку с повестью и монеты в портфель, забылся коротким тревожным сном. Он так устал за это последнее время, что не услышал звонок будильника и чуть было впервые не проспал в клуб.

       На его счастье, Настя от волнения за предстоявшую сдачу заказа так и не смогла уснуть. Она разбудила его. Заставила позавтракать и проводила, взяв слово, что он обязательно позвонит ей, как только все будет закончено.

       Василий Иванович сел, по своему обыкновению, на первый автобус и, увидев старушку, вспомнил наказ старца обязательно ходить хотя бы на раннюю литургию. Снова он не смог противиться старцу и вместе со старушкой пошел в храм.

       Служба тянулась бесконечно долго. Хотя – он то и дело посматривал на часы – продолжалась всего полтора часа. Беспокоясь о том, что его могут не дождаться люди, с которыми договорился друг, он с трудом дождался, когда люди станут подходить к кресту. Поцеловал его и бросился бежать на автобус. На вокзале его ждало еще одно разочарование. Ближайшая электричка уходила только через сорок минут. Тогда Василий Иванович взял такси – но все равно приехал в клуб к одиннадцати часам.

       - Ты что?! – грозно встретил его у входа донельзя возмущенный Владимир Всеволодович. – Все дело решил испортить?

       - Почему? – принялся слабо защищаться Василий Иванович. – Повесть в портфеле. Сейчас выкуплю монеты и можно сдавать заказ.

       - Какие монеты?! – оборвал его друг. – Пока тебя не было, наш конкурент успел перехватить половину из тех, что тебе принесли. Хорошо, я вовремя сообразил, что к чему, и успел на свои деньги взять шесть монет. Но денарии Тита с Домицианом и Эдесса ушли безвозвратно!

       - Это кому тут нужна Эдесса? – неожиданно послышался рядом вкрадчивый голос.

       Друзья оглянулись и увидели стоявшего за ними Викентия.

       - Нам! – в один голос вскричали они. – А у вас есть?

       - Имеется, причем в такой сохранности, как вам нужна. И связана с историей христианства. Только, увы – дома! Если желаете, привезу в следующее воскресенье.

       - Да нам она сегодня нужна… – поглядев на часы, вздохнул Василий Иванович. – Причем, только до двенадцати!

       - Можно и сегодня! – согласился Викентий. – Я ведь тут неподалеку живу. Если оплатите такси туда и обратно, то как раз успею. Тем более что на двенадцать часов у меня тут тоже одно важное дело…

       Василий Иванович тут же протянул Викентию деньги на такси, собрался расплатиться и с другом, но тот остановил его:

       - После, после!

       И протянул толстый научный журнал.

       - Со статьей?! – обрадовался Василий Иванович.

       – Ну не без нее же!

       - Вот спасибо!

       - И это тоже потом! – отмахнулся Владимир Всеволодович. - Ты лучше скажи, сколько монет нам еще нужно?

       - Пятьдесят пять уже есть. Значит, четыре, не считая Эдессы… - быстро подсчитал Василий Иванович.

       Владимир Всеволодович озадаченно покачал головой и махнул рукой:

       - Все равно другого выхода у нас нет. Пошли скорее искать четыре монеты!

 

3

 

Времени оставалось все меньше…

 

       …В помещении клуба было только и разговоров, что о трагедии с Ашотом Телемаковичем.

       - Не хотел тебя огорчать, ты и так после приступа. Но все равно ведь узнаешь, - вздохнул Владимир Всеволодович и глухо сказал: – Словом – Ашота Телемаковича больше нет.

       - Как это нет? Он что, решил после того, как потерял все монеты, расстаться с клубом? – не желая верить в самое страшное, ухватился за спасительную мысль Василий Иванович и услышал:

       - Если бы это было так! Он умер…

       Василий Иванович остановился, как вкопанный. Ноги сразу стали как ватные. В ушах зазвенело. Сердце снова предательски ворохнулось в груди. Владимир Всеволодович крепко поддержал его за плечо и сказал:

       - Об этом мы поговорим и оплачем Ашота Телемаковича потом. А сейчас возьми себя в руки. Для нас жизнь продолжается. И сейчас мы должны бороться, если не хотим, чтобы с нами произошло то же самое.

       - Да с тобой-то они что сделают? – успокаивающе взглянул на друга Василий Иванович и услышал в ответ:

       - А ты что – думаешь, я останусь стоять в стороне? Времени-то совсем почти не осталось! Давай-ка мы с тобой вот как сделаем: разделимся, и один пойдет направо, другой налево. Я буду искать монеты Тита с Домицианом. А ты попробуй найти что-нибудь еще подходящее для твоей повести. Ты же ведь лучше знаешь, что тебе нужно!

       Согласившись с этим разумным предложением, Василий Иванович пошел по рядам и – это было почти чудо! – почти сразу нашел отличную тетрадрахму Вавилона и великолепный кистофор[13] Эфеса.

       Не успел он подивиться такому чуду, как к нему подошел Владимир Всеволодович и показал большую медную монету императора Тита. Она была очень красива, в зеленой патине:

       - Вот, уже 56!

       - Где ты достал ее? – ахнул Василий Иванович.

       - Да я и сам глазам своим не поверил! – принялся радостно объяснять Владимир Всеволодович. - Тем более, что с этим Титом положение-то было очень серьезное. Я не хотел тебя пугать – но оно было как перед страшным извержением Везувия, которое произошло в его правление. Дело в том, что наш конкурент перехватил прекрасный его денарий с очень редким оборотом – Родосским Колоссом.

       - Хоть и был этот Колосс на серебряных ногах, но все равно рухнул! – вкладывая монеты в альбом, благодарно взглянул на друга Василий Иванович. - Никакой денарий не может сравниться с хорошим ассом! Тем более таким… Римляне не случайно любили медные монеты. Это варвары, ослепленные блеском серебра, предпочитали денарии, о чем, если что, можно будет упомянуть при сдаче заказа. Кстати, могу и я тебя порадовать: у нас уже не 56, а 58 монет.

       - Тогда что – давай опять разойдемся и быстренько найдем единственную недостающую монету?

       - Давай! – в уверенности, что так оно и будет, охотно согласился Василий Иванович.

       Но не тут-то было! На этом их везение и закончилось. Как ни старались друзья, ни у кого из пришедших в клуб больше не было такой монеты, которая могла бы подойти для коллекции Соколова.

       Времени оставалось все меньше. 30 минут до сдачи заказа, 15, 10… Да и Викентий что-то опаздывал…

       Спешащий, огорченный Василий Иванович не сразу и заметил, как его знаками подзывает к себе старичок-искусствовед.

       - Третий раз проходите мимо меня и не видите! – сказал он. - Про Ашота Телемаковича уже знаете? Вот беда, так беда… Царство ему Небесное!

       И протянул, судя по виду, тонкую дореволюционную книжку с цветной обложкой. - А это вам!

       - Что это? – не понял Василий Иванович, лихорадочно соображавшего, как теперь быть со сдачей заказа, когда не хватает одной… даже пока двух монет?!

       У него не было сейчас даже одной свободной секунды. Нужно было срочно искать, спрашивать, смотреть – вдруг в последний момент у кого-нибудь отыщется нужное… А старичок-искусствовед, не замечая этого, продолжал:

       - Это – книга о воздушных мытарствах. Помните, вы просили? Удалось-таки все же вернуть. Поэтому и к вам просьба особо ее не задерживать. Мне нужно показать ее и другим. Как можно большему количеству других людей. Да и вы тоже говорите о ней людям. Нам-то, живым, хорошо, еще дается время на покаяние. А вот Ашот Телемакович, которого я не успел уговорить ее взять на время – а ведь сколько раз предлагал! – уже идет по этим мытарствам…

       - Да-да, конечно! – рассеянно кивнул Василий Иванович, положил книгу в портфель…

       И тут увидел бегущего к нему Владимира Всеволодовича.

       - Пятьдесят девять! – издали кричал тот.

       Еще одна медная монета императора Домициана легла в альбом.

       - Пойдем теперь к выходу. Эти уже там! – сказал Владимир Всеволодович.

        - А Викентий?

       - Пока еще нет. Но будем надеяться, что не опоздает! В крайнем случае, попросим их подождать немного…

 

4

 

---

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 222; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!