Периодизация языкознания на Руси и в России от Киевской Руси до деятельности Ломоносова.

Краткий обзор представлений о языке в Древнем Мире (от Египта до Китая) и в античной Греции. Имена "по природе" и "по договору". Грамматика Панини. В древнем Египте не было «лингвистического» учения, т.е . совокупности каких-либо теоретических положений о языке. До нас не дошло ни языковых исследований, ни описания с точки зрения лингвистической каких-либо грамматических явлений. Определенное внимание к происхождению языка существовало уже в древнейшую эпоху, о чем свидетельствует Мемфисский философско-богословский трактат.Многие правила письма основывались на определенном понимании отдельных языковых фактов, что в сумме складывалось в подсознательные представления о явлениях языка. В связи с особенностями письма (игнорирование гласных)египтяне для правильного чтения использовали смысловые определители – детерминативы , ставящиеся после всех знаменательных слов, написанных звуковым способом. До XVI века египетский язык развивался как синтетический. После начал меняться на аналитический – новоегипетский язык. При переходе изменился фонологический строй, но система письма осталась прежней. Чтобы в новых условbz[ читать старые тексты стали использовать красные точки над строкой – семантико – синтаксические сигналы, разделявшие текст на отрезки. Членение речевого потока нельзя было считать грамматическим. Оно соответствовало о представлении деления тексты на синтагмы(единицы речи, представляющие фонетическое и смысловое целое.)Синтагматическое членение говорит о восприятии египтянами языкового явления: от целого к его элементам. В целом можно сказать, что древние Египтяне ощущали членение речевого потока на элементы значимые, смысловые Шумерская письменность сначала была иероглифической, затем клинообразной. Система клинописного письма включала несколько сотен знаков, первоначально изобразительных,каждый знак передавал название изображаемого предмета или любое из гппы слов , близких по значению, иногда – по звучанию, могли обозначать только корень слова или фонему. Такой способ письма заставлял зазубривать списки знаков и терминов. Древнейшие перечни знаков были составлены в xxvii-xxvii вв до нэ, когда писмо еще не превратилось из иероглифического в клинописное. При династиях из городов Иссина (2021—1794/3 гг. до н. э.) и Ларсы (1932—1763 гг. до н. э.), особенно к концу их правления,наблюдается расцвет шумероязычной школы (так называемой ё-d u b-(b)a). If XVII—XVI вв. до н. э. были периодом застоя в развитии клинообразной письменности; лишь в XV—XII вв. до н. э. она вновь расцветает — уже как аккадская письменность, хотя и с обязательным изучением шумерского языка. Как уже упоминалось, в начале II тыс до н.з. шумерскийязык полностью вышел из живого употребления. Во второй половине II тыс. до н. э. у западных семитов, повидимому у финикийцев, было изобретено ≪алфавитное≫ письмо,вернее, письмо, состоявшее из знаков для комбинаций согласной фонемы с произвольным гласным или нулем гласного. ЗАЧАТКИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЯЗЫКА У ХЕТТОВ К древнехеттскому периоду относятся уже многочисленные двуязычные аккадско-хеттские тексты (в частности, завещание и летопись Хаттусжлмса I, XV1I в. до н. э.), а такжепрототипы хаттско-хеттских билингв. Язык хатти в древнехеттский период, когда вся хеттская культура ориентировалась на хаттский образец, был священным языком придворного культа, Языковая ситуация древней Малой Азии на рубеже III и II тыс. до н. э. характеризовалась постепенным вытеснением языка хатти хеттским языком, усваивавшим при этом из хатти термины придворного культа и названия тех предметов, которые так или иначе были связаны с сакральной сферой. Сама структура обеих систем письма, использовавшихся хеттскими писцами, предполагала определенный анализ записываемого языка, в частности хеттского. Запись хеттского слова посредством сочетания логограммы (шумерограммы или аккадограммы) с фонетической записью суффикса ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЗНАНИЙ О ЯЗЫКЕ У ФИНИКИЯН во второй половжне III тыс. до н. э. аккадский язык бмл в Переднеазиатском Средиземноморье языком межгосударственного общения ж дедовой дожументаирж (такую же роль играл, по-видимому, ж египетский язык, хотя ж в значительно меньших масштабах) наиболее древними оригинальными системами письменности Переднеашатского Средиземноморья следует признать библскую псевдоиероглификуfl протосинайское и протопалестинское письмо. Они пока не дешифрованы; судя по количеству знаков в каждой из этих систем, можно прийти в выводу, что все они были слоговыми. Угаритская квазиалфавитная письменность сложилась в зоне интенсивного аккадского влияния (отсюда использование для письма глиняных табличек и изобретение клинообразных знаков), однако она сложилась самостоятельно и непосредственно от аккадской клинописи в каком-либо ее варианте не происходит. Угаритская письменность известна в двух вариантах - финикийское линейное письмо и Пространный вариант угаритской клинописи. Свидетельство о существовании финикийской грамматической теории до нас дошло у Клемента Шотландского (VIII в. н. э.) ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ЗНАНИЯ В ДРЕВНЕЙ ИНДИИ В древнеиндийском родовом обществе специальный интерес к языку зарождается в жреческой среде в связи с магической интерпретацией речи. Первоначальный анализ слов — звуковой — имел место уже при сложении и дальнейшем использовании ведийских гимнов. Следующая ступень осознания различных языковых явлений связана с составлением обширных ритуальных и мифологических трактатов — брахман. Одним из первых образцов собственно языковедческих опытов явились глоссы к вышедшим из употребления словам ≪Ригведы≫ в ≪Айтарейя-брахмане. Следующей ступенью изучения и толкования вед явилось создание специальной дисциплины нирукты т. е. поиски языковых признаков отнесения того или иного текста к определенному божеству для правильного ритуального использования). Состояние лингвистических знаний до середины I тыс. до н. э. частично отражается в специфических пособиях для чтения вед,созданных соответствующими каждой веде брахманскими школами — пратишакхьях

Грамматика Панини

Создана приблизительно в V в. дон. э.„ Восьмикнижие (Astadhyayl) Панини, одно из самых полных и строгих описаний языка. Труд Панини представляет собой детальное описание слово-

изменения и актуального, более или менее ≪грамматического≫ словообразования древнеиндоарийского языка на средней ступени его развития — послеведийской, т. е. уже санскрита (samskfta Обработанный', свыделанный'), однако еще не классического санскрита поздней античности и средневековья. В то же время Панини указывает и особенности ьедийского языка, называя его ≪чхандас≫. Панини отмечает в основном наиболее заметные отличия ведийского языка от санскрита. ТрудПанивш построен таким образом, чтобы, отправляясь от смысла, выбрав соответствующие лексические морфемы (корень глагола или первичную основу имени) и диктуемую характером

глагола или коммуникативной задачей конструкцию, проделав все предписываемые операции, получить на ≪выходе≫ фонетически правильное предложение. Фонетику Панини не рассматривает. Наиболее выдающейся особенностью труда Панини является система звуковых (буквенных) маркеров и связанный с ней порядок предписываемых операций. Наиболее законченным и системным является учение Панини о синтаксических функциях существительных.

ИСТОРИЯ ЯЗЫКОЗНАНИЯ В КИТАЕ

Китайское классическое языкознание представляет собой одну из трех или четырех независимых традиций, известных истории мирового языкознания, наряду с греко-римской, древнеиндийской и арабской. В древнем и средневековом Китае существовали три отраслифилологии, связанные с изучением языка. Первая из них, самая древняя, называется сюнъгу fl|f£ (схолиастика); эта наука занимается толкованием древних слов, выяснением их значений или просто путем перевода, или путем описания предметов и явлений, существовавших в древности, но потом забытых или изменившихся. Другая — изучение письменности, выяснение структуры и этимологии иероглифов. Третья — фонетика, или, точнее, фонология, поскольку она занималась лишь отысканием существующих в языке фонетических различий, но почти не касалась физической природы звуков или механизма их произнесения. Что касается такой важной отрасли языкознания, как грамматика, то она лишь в XVIII—XIX вв. начала постепенно выделяться из схолиастики. Первая общая история китайского языкознания на европейском языке была написана Т. Уоттерсом.

АНТИЧНОСТЬ

Греция.

грамматика — наука о языке — сформировалась лишь в эллинистическую эпоху (III—I вв. до н. э.),

Об определенном уровне осмысления природы языка, прежде всего природы его звукового строя, свидетельствует письменность.В этой области грекам принадлежит великое достижение — создание алфавита. Алфавитное письмо, как теперь уже достоверно известно, не было ни единственным, ни древнейшим способом письменной фиксации греческого языка, но из всех видов греческого письма именно алфавит имел решающее значение для греческой цивилизации. В ≪темные века≫ греческой истории, последовавшие за крушением микенской культуры, греки заимствовали финикийское письмо и, значительно его усовершенствовав, создали алфавит. Создание греческого алфавита от-

носят обычно к IX или X в. до н. э. В греческом алфавите с самого начала имелись специальные знаки не только для согласных, но также и для гласных звуков.

Рим

Интерес к языку в древнем Риме долгое время (до середины II в. до н. э.) ограничивался отдельными вопросами письма,фонетики и лексики. Аппий Клавдий, крупный государственный деятель конца IV и начала III в. до н. э., учитель Спурий Карвилий (III в. до н. э.), выдающийся поэт Квинт Энний (239—169 гг.до н. э.) работали над усовершенствованием латинского письма. Филология (или, как говорили римляне, грамматика) 2 в качестве самостоятельной научной дисциплины возникает в Риме в середине II в. до н. э. В первой половине II в. до н. э. римляне начинают в широких масштабах изучение языка, греческой литературы, риторики, философии. В последний век Республики (130—30 гг. до н. э.) языкознание как по уровню своего развития, так и по общественному признанию быстро выдвигается на одно из первых мест в римской науке. Элий Стилон (около 150—90 гг. до н. э.)~первым начал систематическое изучение древнейших памятников латинской письменности. В последние десятилетия Республики и первые десятилетия Империи был создан литературный латинский язык (классическая латынь). Этот язык был основным предметом изучения и описания грамматиков императорского Рима.

Первым выдающимся грамматиком императорского Рима был Веррий Флакк (вторая половина I в. до н. э.-~ начало I в. н. э.)

К важнейшим проблемам для древнегреческих философов относились 1) происхождение языка и 2) взаимоотношение слова и вещи. Древнегреч философы понимали, что речь могла быть создна лишь сознательными и разумными усилиями.Поэтому вопрос о происхождении языка в Древней Греции преобретал особый вид – Кто создал язык и каким материалом он при этом пользовался. В античности это формулировалось так: Создан ли язык по природе или по установлению. Античная философия высказала почти все возможные точки зрения, которые впоследствии углублялись и комьинировались. Все гипотезы о происхождении языка распадались на 2 группы:

1)По природе – связывала имена с природой вещей и людей, свойства которых отражаются в звучании или значении имен.

2) По установлению – исходила из того, что имена людям и вещам (это не различалось) дают искусные в своем деле установители имен.Основоположник теории отприродности был Гераклит Эфесский, против этой теории выступал Демокрит из Фракии.

2. Представления о языке в традиционных культурах, вышедших на историческую арену в первые века н.э. на Западе и Востоке (кельты, германцы, японская лингвистическая традиция, представления о языке на Тибете и в Индокитае).

Знакомство японцев с китайской иероглифической письменностью состоялось в первых веках н.э. Первый известный японский памятник датируется 5 в. Такие значительные памятники, как "Кодзики" и "Нихон-сёки", были созданы в начале 8 в. Они были записаны китайскими иероглифами, которые - наряду с китайским -имели и японское чтение. Со временем, с 8 в., в силу синтетичности японского языка в отличие от аналитичности китайского , изобретаются специальные значки, писавшиеся сверху, снизу или сбоку от иероглифа и указывающие на морфологические формативы (система кунтэн). В это же время происходит оформление системы камбун ('китайское, или ханьское, письмо'), которая регулировала порядок записи и прочтения текста; она использовалась в связи с изучением китайского языка и китайской культуры. В дополнение к китайским создаётся некоторое множество и японских иероглифов. Слишком сложная система камбуна постепенно вытесняется складывающейся (с 6 в., сперва для передачи собственных имён) собственной графической системой, построенной на основе слогового принципа. Иероглифы используются как слоговые знаки (манъёнгана), рядом с которыми появляются собственно слоговые знаки каны, что знаменовало становление вабуна ('японского письма'). На вабуне в основном стали записываться художественные тексты. Сосуществование камбуна и вабуна было довольно долгим. Их использование было распределено между жанрами текстов. Камбун особенно влиял на лексикографическую практику, которая продолжала следовать китайским образцам словарей.

Лингвистическая мысль в Бирме, Тибете, Индонезии и Малайзии

Научные школы в области языкознания Бирмы, Тибета, Индонезии и Малайзии начали складываться в средние века в сфере влияния других, разработанных на более высоком уровне языковедческих традиций, и нередко синтезировала их достижения. Бирманские языковеды в большей степени опирались на идеи китайского языкознания. У тибетцев наблюдается сочетание подходов, прелагавшихся индийцами и китайцами. Ориентацию индонезийского и малайзийского языкознания определяла смена ряда воздействующих на него лингвистических традиций (первоначально индийской, затем арабской и в конечном итоге европейской). И тем не менее все эти национальные языковедческие школы достаточно оригинальны в том, что касается осознания специфики своих родных языков.

В трудах бирманских учёных, следовавших в основном китайской лингвистической традиции, довольно рано находят отражение специфические особенности своего языка как языка слогового, тонального и изолирующего. В целом к ведению грамматики было отнесено то, что наиболее частотно в речи. Господствовал своего рода "списочный" подход к описанию фактов языка, обусловленный особенностями бирманского языка (отсутствие морфологических парадигм и использование в качестве грамматических показателей служебных слов и немногочисленных аффиксов).

Тибетское письмо возникает в начале 7 в. на основе индийской письменности брахми (в гуптском варианте) с добавлением ряда графем для отсутствовавших в санскрите звуков, Разрабатывается система тибетской транслитерации санскритских слов. В 7--8 вв. появляются первые грамматические трактаты, посвящённые сопоставительному описанию (в русле индийской грамматической традиции) 50 знаков санскритского и 30 знаков тибетского алфавитов, характеристике прежде всего 20 отсутствовавших в тибетском письме графем, обоснованию реформ в тибетской графике (под возможным влиянием китайского буддизма). Характеристика звуков даётся в морфонологическом ключе в соответствии со специфической структурой тибетского слога. Рано проявляется внимание к комбинаторике звуков.Тибетцы используют числовые обозначения целых групп знаков, позволяющие путём задания номера порождать определённое множество фонем (этим предвосхищаются аналогичные идеи Ф. де Соссюра и глоссематиков). В классификации звуков совмещаются артикуляторные и комбинаторные признаки, т.е. происходит синтез индийской и китайской традиций.

Лингвистическая мысль Индонезии и Малайзии формируется в сфере влияния сперва индийской традиции (в раннесредневековый период), затем арабской традиции (в позднесредневековый период) и, наконец, европейской традиции (в 19--20 вв.). Сперва внимание уделялось санскриту и потом арабскому языку, но вместе с тем рано стали изучаться языки своего этнокультурного ареала -малайский (вариантами которого сейчас являются языки индонезийский и малайзийский, обладающие статусом литературных и официальных), яванский, сунданский и балийский.

Уже во 2--7 вв. на островах Суматра, Ява, Калимантан и полуострове Малакка предками современных индонезийцев и малайзийцев -- малайцев, обитавших ранее в горах Суматры и распространившихся оттуда в течение 1-го тыс. н.э. создаются сильные государства. Они имели тесные экономические, культурные, научные и религиозные контакты с Индокитаем и особенно с Индией, откуда переселяются многочисленные колонисты, принёсшие с собой брахманизм-индуизм (в форме шиваизма) и буддизм. По индийскому подобию образуется каста жрецов-брахманов.

Своя системы письма формируется на основе серьёзной модификации южноиндийского письма каганга (которое сохраняется ещё и сейчас в периферийных районах Индонезии).

3.Александрийская грамматическая школа, наиболее значительная античная школа, занимавшаяся описанием языка. Александрия, столица эллинистического государства Птолемеев (4–1 вв. до н.э.), была крупнейшим центром греческой культуры и образованности; эта роль сохранялась за ней и в период, когда Египет входил в состав Римской империи и Византии (1 в. до н.э. – 7 в. н.э).

Александрия была многонациональным городом, там жили носители разных языков, однако языком администрации и культуры был греческий. Это обусловило необходимость обучения обучения негреков греческому языку, для чего требовалось его надлежащим образом описать. Именно поэтому античная лингвистическая традиция, ранее ограничивавшаяся отдельными замечаниями относительно природы и свойств языка, перешла в александрийской лингвистической школе к систематическому описанию языковой системы.

Первые грамматики в Александрии появились в 3 в. до н.э., создателем многих грамматических понятий считается Аристарх (2 в. до н.э.), однако их сочинения до нас не дошли. Из многих трактатов, писавшихся в течение почти тысячелетия, сохранились лишь два, считавшиеся образцовыми и многократно переписывавшиеся: Синтаксис Аполлония Дискола (2 в. н.э.) и грамматика Дионисия Фракийского, время создания которой точно не известно. Эти две книги дают достаточно детальное представление об идеях и методах александрийской лингвистической школы. Некоторые другие грамматики и трактаты известны в отрывках, включенных в сочинения других авторов.

Сложная морфология греческого языка требовала прежде всего обучения морфологическим моделям, правильному склонению и спряжению слов. Поэтому термин «грамматика», во времена александрийской лингвистической школы означавший описание языка вообще, впоследствии закрепился в современном, более узком значении. Большинство описаний языка, созданных в рамках александрийской лингвистической школы, включая грамматику Дионисия Фракийского, начиналось с краткого описания фонетики, за которым следовало занимавшее основное место изложение морфологии; синтаксис либо описывался в конце, либо выделялся в особое сочинение, как это было у Аполлония Дискола. Систематических описаний лексики у александрийцев не существовало, словари не составлялись, и давались лишь толкования непонятных слов у Гомера и других древних уже для того времени авторов. Фонетические описания были очень краткими и не шли дальше разделения звуков на гласные и согласные; звуки смешивались с буквами. Описание морфологии было не только самым пространным, но и наиболее детальным, причем многие понятия и термины, сформировавшиеся в рамках александрийской лингвистической школы, сохранились до наших дней. В качестве центральной и неопределяемой единицы грамматики рассматривались слова; слова детально классифицировались по частям речи: выделялись имя, глагол, причастие, наречие, местоимение, член (артикль), предлог, союз. Выделялись также грамматические категории: род, число, падеж для имени, лицо, время, наклонение, залог для глагола; давались таблицы (парадигмы) склонения и спряжения. Синтаксис у Аполлония Дискола в основном сводился к описанию правил согласования и управления; классификация членов предложения тогда еще не была разработана. Александрийцы занимались также изучением ударения и долгот гласных в связи с правилами стихосложения, толковали и исправляли древние тексты, собирали их рукописи, хранившиеся в обширной Александрийской библиотеке.

Уже с 1 в. до н.э. идеи александрийской грамматической школы проникли в Рим и оказали большое влияние на становление латинского варианта античной традиции. Позже они продолжали господствовать в Византии, в их рамках были написаны, среди прочего, первые грамматики старославянского языка. После завоевания Египта арабами в 7 в. александрийская грамматическая школа прекратила свое существование.

4.Наибольшие достижения арабского языкознания лежат, однако, не в области фонетики или грамматики, а в области лексикологии и, точнее, лексикографии. Арабы собрали огромный лексический материал и расклассифицировали его по словарям самого различного типа (наиболее популярными были предметные словари). Они всячески подчеркивали изумительное лексическое богатство арабского языка, подбирая, например, для слова меч 500 синонимов, для слова лев 500 синонимов, для слова верблюд 1000 синонимов и т.д. Передают остроту Хамзы аль Исфахани, филолога Х в., который, насчитав 400 синонимов к слову беда, воскликнул с комическим отчаянием: «Имена бед сами по себе беда».

В составление словарей родного языка арабские филологи вложили колоссальный труд. Так, аль Фирузабади составил 60-, а по другим источникам 100-томный словарь, скомпонованный из трудов ибн Сида и индийского мусульманина Сагани со значительным добавлением южноарабской лексики. Этот гигант среди словарей не сохранился, но на основании его Фирузабади составил другой, под названием «Камус» («Океан»); о его популярности свидетельствует тот факт, что этим именем стали в дальнейшем называть вообще все словари.

При всем своем богатстве арабские словари имеют ряд значительных недостатков. Основной из них — это отсутствие диалектологической и исторической перспективы, а также неумение проводить различие между общепринятыми словами и авторскими поэтическими неологизмами.

Собирая лексику у различных бедуинских племен, в языке которых одно и то же слово подчас обладает различными значениями, арабские лексикографы в своих словарях закрепляют их за одним словом без указания на диалектное происхождение отдельных значений. Все это происходит вследствие отсутствия отчетливого представления о явлениях омонимии. С другой стороны, норма «классического» языка представляла хронологически уже далекий этап, отдельные корни с тех пор изменили свой смысловой объем или значительно уклонились от первоначального семантического ядра. Процесс семантического развития слов был особенно интенсивен в городах, где происходило формирование арабского койне. Арабские лексикографы при всей своей пуристической верности классическим канонам не могли не отдать должного живому, разговорному языку и при всем отвращении к вульгарным, «не точно установленным» формам были вынуждены вводить в свои словари множество новых слов и значений, вошедших в практический обиходный и литературный язык, но опять-таки без всяких временных коррективов. Вследствие этого создавалось такое

нагромождение значений, что обращавшийся к словарям за справками нередко оказывался совершенно сбитым с толку.

Не обладал четкостью и твердой системой и порядок расположения материала. Наибольшими преимуществами в этом отношении отличаются словари аль Джаухари — «Сыхах» (на 40 000 слов) и аль Герави — «Улучшение в лексикологии» (в 10 томах). В этих словарях слова располагаются по алфавиту (а не как обычно, исходя из физиологического принципа произношения звуков-букв) и именно по последней букве корня — метод, который затем был усвоен последующими лексикографами и который, учитывая особенности арабской письменности, представлял определенные преимущества. Так же, как это принято в современных словарях (с той только разницей, что счет идет с обратного конца), корни, оканчивающиеся на одну и ту же букву, располагаются по второй и третьей букве.

Совершенно обособленно в истории арабского языкознания стоит загадочный ученый, известный под именем Махмуда аль Кашгари. Многотомный труд этого «богатыря тюркологии» — «Диван турецких языков», написанный около 1073 — 1074 гг., затерялся в массе арабской научной литературы и был открыт спустя много веков уже в наше время в библиотеке некоего Али Эмира Диарбекирского и вскоре после этого опубликован в Стамбуле в 1912 — 1915 гг.

Труд Махмуда аль Кашгари представляет собой настоящую тюркскую энциклопедию, в основу которой положена сравнительность как сознательный научный принцип. Это исключительная по точности описаний и богатству собранных материалов сравнительная грамматика и лексикология тюркских языков в полном смысле этого слова, сопровождающаяся обильными данными по истории, фольклору, мифологии и этнографии тюркских племен. В его труде приводится масса стихов, пословиц, народных изречений, используемых автором для пояснения отдельных слов, замечания этимологического порядка и т. д. Надо иметь при этом в виду, что он не имел в своем гигантском труде предшественников и всю работу по собиранию и систематизации материала проделал самостоятельно, побуждаемый патриотическим чувством доказать «равноценность турецкого и арабского языков». Исходя из положения, что «первоначально языки мало различались» и что различия языков возникли позднее в процессе их развития, Махмуд аль Кашгари дает звуковые соответствия различных тюркских наречий, отмечая особенности в них сингармонизма гласных, рассеивая по всей работе меткие замечания о формативных суффиксах и инфиксах и т. д. Можно сказать без преувеличения, что основные законы тюркской фонетики и морфологии были подмечены и основательно изучены этим удивительным ученым еще в XI в. Поэтому вполне оправданы гордые слова Махмуда аль Кашгари, сказанные им о своем труде: «Я написал .книгу, которая не имеет себе равной. Я изложил корни с их причинами и выяснил правила, чтобы мой труд служил образцом. При каждой группе я даю основание, на котором строится слово, ибо мудрость вырастает из простых истин».

Однако труд Махмуда аль Кашгари, намного опередивший свое время, не оказал того влияния, какое мог бы оказать на развитие науки о языке. Но он не остался бесполезным, так как его позднее открытие все же много способствовало дознанию отношения тюркских языков и их истории.

5.Период с IX по XIV в. в Западной Европе часто представ­ляют себе как эпоху «темного времени», эпоху полного упадка науки и культуры во всех ее проявлениях. Это представление не совсем правильно. Скорее, это было время создания принци­пиально новой культуры, новой науки, которая хотя и опиралась на науку античности в той мере, в какой та была доступна ученым западного мира, но и создавала собственные научные направления и собственные копцепции. Быть может, философы и писатели Западной Европы этого времени и уступили в .мудрости мысли­телям античного мира и блеску литературной плеяды Древнего Рима — авторы средневековья далеки от отточенности стихов Горация, Вергилия и Овидия, от блеска речей Цицерона. Но в ус­ловиях феодальных государств, в условиях постоянных военных столкновений как с внешними врагами, так и между феодальными властителями внутри страны, в условиях феодальной экономики, периодически приводившей народы к голоду и нищете, в условиях, когда образованность была доступна немногим, все же живая мысль, мысль исследующая и творящая, не погибла и приносила плоды раздумий и трудов немногочисленных, правда, но увлечен­ных наукой мыслителей, творцов научных концепций на доступ­ном им в то далекое время уровне пауки.

Паука западного средневековья сосредоточивалась в фило­софских школах, организуемых отдельными учеными в монасты­рях, аббатствах, в крупных городах. Для занятий в этих школах стекалась молодежь из близких и далеких мест, иногда не только из других городов, но и из других стран. Обучент> п школах осуществлялось учеными-философами, чаще всего имевшими духовное звание.

Обучение проходило по двум циклам. Тривиум включал фило­софию (или, как ее называли тогда, логику или диалектику. в которую входили и понятия философии языка), риторику и грамматику. В квадривиум входили арифметика, геометрия. астрономия и музыка.

Примерно к XIII в. центрами образованности стали универси­теты, которые к этому времени уже были во многих крупных евро­пейских городах — в Париже. Тулузе, Толедо, Саламанке, Неа­поле, Оксфорде, Кембридже.

Средневековые пауки были пропитаны теологией, ибо па пер­вом мосте стояло изучение Св. писания и неукоснительное подчи­нение научных теории христианской догматике. Преподавание в философских школах и в университетах находилось под неусып­ным наблюдение.м церковных властей.

Деятельность ученых протекала в условиях соперничества и боязни перед возможностью преступить в своих научных утвержде­ниях каноны религии, что жестоко каралось, вплоть до отлучения от церкви, запрещения преподавать и изгнания из страны.

Центром учености Средних веков в Европе был Париж, в ко­тором жили и работали многие из великих умов своего времени, стекавшихся в этот признанный центр наукп из разных мест. Так, знаменитый Ансельм, ставший под старость епископом Кентор-берийским, и Фома Аквииский, представитель ортодоксальной схоластики, были итальянцами, Росцеллин и Абеляр родились в Бретани, Эриугена — создатель первой идеалистической фило­софской системы в Европе — был шотландцем (по другой вер­сии — ирландцем; точных сведений о месте его рождения нет), Окнам, последний схоласт, — англичанин.

Устное преподавание чередовалось с написанием трактатов. По форме они, написанные на средневековом латинском языке, представляли собой либо комментарии к работам древнегреческих философов, в основном Платона и Аристотеля, и к работам их комментаторов, например Порфирия и Боэция, либо писались в стандартной форме вопросов и ответов. Эта форма, однообразная и монотонная, создала схоластике плохую репутацию «засушен­ной» и «бескрылой» науки. Однако часто за этой действительно не слишком привлекательной формой скрывалось глубокое содер­жание, отражающее живую творческую мысль.

Модисты.

Признано, что самые значительные достижения в области изучения языка в средневековой Европе принадлежат напрвлению, представители которого известны под названием модисты.(от ключевого понятия термина системы модистов – modus significandi – способ обозначения) Эпоха расцвета модистов относится к концу XIII – началу XIV/ Главным центром ученых модистов был Парижский университет. С началом XVI интерес к концепциям модистов угасает окончательно.

Понятие универсальной грамматики, основные особенности которой наблюдаются во всех языках, встречаются у мыслителей середины XIII века. Роберта Килвордби и Роджера Бэкона – предшественников модистов. Они утверждали, что грамматика по своему существу, одна и та же во всех языках, хотя она и различается привходящими чертами. Килвордби отстаивает мысль, что объектом грамматики как науки является «значащая речь». Эти положения получили дальнейшую разработку в учении модистов.

Грамматическое учение модистов теснейшим образом связано с современной ему схоластической философией. Это связь проявляется в сфере проблематики, понятийного аппарата, терминологии.

Положение о том, что во всех языках одна грамматика лишь декларируется модистами, но никаких доказательств этому они не приводят. В качестве единственного достойного объекта своего исследования модисты рассматривают грамматический строй, общий, как они полагают, для всех языков. Различающийся от языка к языку звуковой строй полностью исключен из сферы их рассмотрения. Вопросы, связанные со звучанием, входят, по мнению модистов , в компетенцию естественных наук.

Подлинным предметом своей науки модисты считали только формальные, грамматический значения. Грамматический строй представляется модистам жесткой системой тесной взаимосвязи и взаимообусловленности.

Основной метод модистов – метод дедукции, они опирались в своих доказательствах не на языковой узус, а на силлогистические выводы. Модисты усваивали и широко применяли к рассмотрению языковых явлений основные онтологические представления Аристотеля.

По ряду существенных особенностей учение модистов отличалось от предшествующей грамматической традиции – впервые у модистов модус обозначения превратился в ключевое понятие, посредством которого пытались объяснить самые разнообразные языковые явления. Своеобразие модистов заключалось в идейном содержании, оно проявлялось в специфической форме методистического трактата, в его общем построении, в последовательности изложения материала. Из четырех основных разделов традиционной грамматики у модистов сохраняются лишь два : Этимология и Синтаксис

Возвращаясь к вопросу о внутренней периодизации средневековой лингвистической мысли, можно отметить, что чаще всего здесь выделяют два основных этапа.

Первый («ранний») охватывает промежуток времени приблизительно с VI до XII в. В качестве его отличительной особенности называют обычно процесс усвоения античного наследия и его адаптации к новым историческим условиям. Выдающуюся роль здесь сыграли такие позднеантичные авторы, как Марциан Капелла (V в.), Анций Манлий Северин Боэций (480–524), Маги Аврелий Кассиодор (490–575).

Первому из них принадлежит опиравшаяся на труды Варрона и других авторов своеобразная энциклопедия в девяти книгах «Брак Филологии и Меркурия». К нему восходит сложившаяся в средневековой Европе система «семи свободных искусств», состоявшая из так называемого тривия, включавшего словесные науки (грамматику, риторику и диалектику, т. е. умение вести споры) и квадривия (музыки, арифметики, геометрии, астрономии). Таким образом, именно грамматика, понимаемая, как отмечалось выше, как искусство читать и писать, должна была служить основой дальнейшего школьного образования: характерно, что ее изображали в виде женщины, державшей в правой руке нож для подчистки ошибок, а в левой – розги для наказания нерадивых.

Боэций известен как переводчик на латынь основных логических сочинений Аристотеля, заложивших основу логических учений в Европе и в значительной степени определивших разработку грамматических проблем.

Кассиодором была составлена, в частности, своеобразная энциклопедическая компиляция латинских трудов по «словесным искусствам», к которым он отнес грамматику, риторику с поэтикой и логику.

Как уже отмечалось, в эту эпоху канонизируются в качестве основных пособий по изучению грамматики труды Доната и Присциана. Упомянутый выше Исидор Севильский, опираясь на труды Боэция, Кассиодора и других античных авторов, составляет труд, именовавшийся «Начала, или этимологии», в котором утверждалось, что сущность вещи может быть выведена из самого ее названия, а не возникает произвольно, т. е. разделяется та точка зрения, которую высказывали в античности сторонники теории «фюсей». Соответственно этимология, по мысли Исидора, должна привести к восстановлению первичной, «истинной» формы слов. Разумеется, с точки зрения сравнительно-исторического языкознания этимологии Исидора, как и его античных предшественников, не могут претендовать на научность, хотя некоторые из них довольно любопытны. Например, ссылаясь на библейское предание о сотворении человека, он пытается установить связь между латинскими словами «homo» («человек») и «humus» («земля»).

Наиболее важным моментом рассматриваемого периода принято считать относящееся к XI–XII вв. начало борьбы номинализма и реализма, в которой приняло участие несколько поколений средневековых ученых. Спор этот восходит еще к античной эпохе, и сущность его состоит в том, соответствуют или нет общим понятиям (универсалиям) какие-либо действительные явления. Теоретическим источником его послужило сочинение позднеантичного автора Порфирия (ок. 233–204), указывавшего, что для правильного понимания категорий Аристотеля необходимо знать, что такое род и вид, что такое различающий признак, собственный признак и привходящий признак, причем сам Порфирий отказался от однозначного разрешения данной проблемы: «Я буду избегать говорить относительно родов и видов, – существуют ли они самостоятельно, или же находятся в одних и тех же мыслях, и если они существуют, то тела ли это или бестелесные вещи, и обладают ли они отдельным бытием, или же существуют в чувственных предметах и опираясь на них: ведь такая постановка вопроса заводит очень глубоко и требует другого, более обширного исследования».

Кроме сочинения самого Порфирия, использовались участниками спора также комментарии к нему и к Аристотелю, автором которых был Боэций. Начало дискуссии связывают с именем Росцелина из Компьена (1050–1120), который выступил с утверждением, что действительным объективным существованием обладают только единичные вещи, тогда как общие понятия, т. е. универсалии, – это только имена (по-латыни nomina – отсюда и название всего направления). Из этого Росцелин делал вывод, что универсалии представляют собой просто «звуки голоса», лишь весьма косвенно связанные с самими вещами. Роды, виды и категории, согласно Росцелину, выражают не отношение вещей, а служат исключительно для классификации одних только слов. Лишь язык позволяет создать отвлеченные слова типа «белизна», которое, в сущности, ничего не выражает, поскольку в действительности могут существовать только белые предметы. Точно так же понятие «человек» имеется лишь в языке, тогда как в действительности могут существовать лишь отдельные люди (Сократ, Платон и др.).

 

 

Поскольку выводы Росцелина в определенной степени приводили к противоречию с некоторыми из церковных догматов (например, когда речь шла о сущности Троицы), они вызывали резкие возражения со стороны ортодоксальных католических философов. Особенно резко выступили против них Ансельм Кентерберийский (1033–1109) и Гильом из Шампо (ок. 1068–1121), представлявшие так называемое реалистическое направление. Согласно последнему, универсалии являются абсолютно реальными, и каждая из них целиком и полностью пребывает в любом предмете своего класса, тогда как индивидуальные различия между ними создаются внешними и случайными свойствами.

Один из слушателей Гильома, впоследствии ставший его непримиримым противником, Пьер Абеляр (1079–1142), отрицая реальность существования универсалий, вместе с тем отказался и от крайнего номинализма Росцелина, отмечая, что универсалия – не просто слово, имеющее физическое звучание, но она также обладает определенным значением и способна определять многие предметы, составляющие известный класс. Таким образом, согласно Абеляру, универсалии объективно существуют только в человеческом уме, возникая в результате чувственного опыта как результат абстрагирования. Эту доктрину умеренного номинализма позднее стали называть концептуализмом.

Борьба номинализма и реализма проходит сквозь всю дальнейшую историю средневековой философской мысли, причем, несмотря на враждебное отношение католической иерархии к номинализму и концептуализму (взгляды Росцелина, Абеляра и ряда других мыслителей даже поверглись осуждению), эта доктрина получила дальнейшее развитие. Для науки о языке рассматриваемый спор интересен в первую очередь благодаря тому, что в его ходе рассматривались основные проблемы, связанные с изучением семантической системы языка.

Второй период развития средневековой лингвистической традиции (поздний, или «предренессансный») охватывает XII–XIV вв. Эта эпоха характеризуется как расцвет и последний закат схоластической философии[11], возникшей в предыдущие века. В рассматриваемый отрезок времени (во многом благодаря контактам с арабским миром и через посредство арабских переводов) западноевропейские мыслители знакомятся с рядом произведений античных авторов, в первую очередь с ранее не известными «латиноязычному» Западу трудами Аристотеля и комментариями к ним. Наблюдается и возрастание интереса к проблемам языка. Правда, историки лингвистики отмечают, что собственно в плане грамматического описания языка было сделано не так много: по-прежнему, основным авторитетом оставался труд Присциана, к которому составлялись многочисленные комментарии, и в этом плане можно отметить лишь один факт: категория имени, не расчленявшаяся в античной грамматике, была подразделена на существительное и прилагательное. Однако заметным явлением считается формирование в XIII–XIV вв. так называемой концепции философской грамматики. Первый опыт ее создания связывается с именем Петра Гелийского (середина XII в.), написавшего ее в виде комментариев к Присциану. Особую роль в развитии этого направления сыграл Петр Испанский (1210/20—1277), португалец по происхождению, ставший в 1276 г. римским папой под именем Иоанна XXI. В своем трактате «О свойствах терминов», составляющем заключительную часть принадлежавших ему «Кратких основ логики», он разрабатывает учение о суппозиции (допустимой подстановке терминов), касаясь вопроса о природе значения и отмечая важность изучения элементов языка в контексте тех комбинаций, в которых они выступают в речи. В значительной степени под его влиянием в XII–XIV вв. складывается так называемая «школа модистов» (название связанно с тем вниманием, которое ее представители уделяли вопросу о «модусах», т. е. способах значения.). К числу ее крупнейших представителей относятся Боэций Датчанин (XIII в.), Томас Эрфуртский (XIV в.) и др. Модисты изучали прежде всего общие свойства языка, его отношения к внешнему миру и мышлению. Вслед за Петром Гелийским они рассматривали грамматику не как чисто практическую дисциплину, которая учит «правильно говорить, читать и писать», а как науку (scientia). Отмечая, что языки обладают конкретной спецификой, модисты вместе с тем применяли к ней критерий «одна для всех языков», подчеркивая тем самым ее логический характер. «Тот, кто знает грамматику одного языка, – писал один из авторов рассматриваемой эпохи, – знает сущность грамматики вообще. Если же, однако, он не может говорить на другом языке или понимать того, кто говорит на нем, это происходит из-за различий в словах и их формах, которые по отношению к самой грамматике случайны». Со школой модистов связаны также изучении вопросов синтаксического значения частей речи, их выделения и др., а сама грамматика определяется как наука о речи, изучающая правильное сочетание слов в предложениях посредством модусов означивания. При рассмотрении значения предложения средневековыми авторами использовалось также понятие диктума — объективной части значения предложения, соотносимой с модусом как операцией, производимой мыслящим субъектом. Уже в первой половине XX в. названные термины вновь ввел в науку о языке один из виднейших представителей Женевской лингвистической школы, сыгравший выдающуюся роль в оформлении и публикации «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра, – Шарль Балли.

 

6.Зарождение и начало эпохи Возрождения связано прежде всего с культурной жизнью Италии, где уже на рубеже XIV–XV вв. начинается подъем гуманитарных наук, расцвет изобразительного искусства, возрастает интерес к математике и естествознанию, формируется гуманистическое движение, поставившее в центр своего мировоззрения человеческую личность и провозгласившее возможность гармоничного существования человека и окружающего мира. В конце XV – первой трети XVI в. оно распространяется на большинство государств Западной и Центральной Европы. Однако уже в 30-х гг. XVI в. ренессансные идеалы сталкиваются с серьезным кризисом, а события, связанные с Реформацией и Контрреформацией, приводят к постепенному угасанию многих из них, хотя заложенные гуманистами принципы, изменяясь и трансформируясь, продолжали существовать, в значительной степени определив все дальнейшее развитие европейской культуры.

С другой стороны, XV–XVI в. знаменуются невиданным расширением кругозора европейцев, великими географическими открытиями, знакомством с целым рядом доселе не известных народов и языков. Хотя латынь (очищенная от средневековых «варварских» наслоений и приближенная к классическим нормам) по-прежнему играет роль общего культурного языка гуманистического движения, постепенно набирает силу и тенденция к выдвижению на передний план живых народных языков тогдашней Европы, превращению их в полноправное средство коммуникации во всех областях человеческой деятельности, а следовательно, усиление работы по их описанию и нормализации.

Вместе с тем эпоха Возрождения была отмечена и интенсивным изучением таких языков, как греческий и древнееврейский, обнаружением, изданием и комментированием большого количества текстов, что приводит к появлению филологической науки в собственном смысле слова. Все эти факторы стимулировали и повышение теоретического интереса к проблемам языка, создавая основу для формирования лингвистических концепций.

Указанные обстоятельства предопределили основные тенденции развития языкознания в рассматриваемый период, среди которых можно выделить несколько важнейших направлений.

Создание грамматик «новых» европейских языков. Отмеченный выше процесс постепенной замены латыни национальными языками народов Европы начинает в рассматриваемую эпоху находить и теоретическое выражение. На родине Возрождения, в Италии, вслед за Данте Алигьери на народный язык переходят, помимо представителей художественной литературы (Боккаччо, Петрарка и др.)^[19], и представители науки. Один из крупнейших ученых рассматриваемой эпохи Галилео Галилей по этому поводу заметил: «К чему нам вещи, написанные по латыни, если обыкновенный человек с природным умом не может их читать». А его земляк Алесандро Читолини в произведении с характерным заглавием «В защиту народного языка» (1540) отмечал, что латынь непригодна для ремесленно-технической терминологии, которой «последний ремесленник и крестьянин располагают в гораздо большей степени, чем весь латинский словарь».

Указанная тенденция проявляется и в других европейских странах, где она получает административную поддержку. Во Франции ордонансом (указом) короля Франциска I единственным государственным языкам объявляется французский, основывавшийся на диалекте Иль-де-Франса с центром в Париже. Группа французских писателей XVI в., объединенная в так называемую «Плеяду», занимается его пропагандой и намечает способы дальнейшего развития, а виднейший теоретик ее Жоашен (латинизированное имя – Иоахим) дю Белле (1524–1560) в специальном трактате «Защита и прославление французского языка» доказывает не только равенство, но и превосходство последнего над латынью. Касается он и такой проблемы, как нормализация родного языка, отмечая, что надо предпочесть доводы, идущие «от разума», а «не от обычая».

Естественно, что выдвижение новоевропейских языков в качестве основных не только в устном, но и в литературно-письменном общении становится мощным стимулом для создания соответствующих нормативных грамматик. Начавшись еще в конце XV в., ознаменовавшегося появлением грамматик итальянского и испанского языков, этот процесс приобретает особый размах в XVI в., когда выходят в свет немецкая (1527), французская (1531), английская (1538), венгерская (1539), польская (1568) и другие грамматики; объектом грамматического описания становятся даже такие малочисленные языки Европы, как бретонский (1499), валлийский (уэльский) (1547), баскский (1587). Естественно, что их составители руководствовались в своей деятельности традиционными схемами античной грамматической традиции (а некоторые грамматики новоевропейских языков первоначально даже писались по-латыни); однако в той или иной степени они должны были обращать внимание и на специфические особенности описываемых языков. Имея главным образом практическую направленность, названные грамматики служили прежде всего целям формирования и закрепления нормы этих языков, содержа как правила, так и иллюстрирующий их учебный материал. Наряду с грамматической интенсифицируется и словарная работа: например, один из ярких представителей «Плеяды» поэт Ронсар (1524–1585) видит свою задачу в том, чтобы «создать новые слова и возрождать старые», указывая, что чем более богатой лексикой располагает язык, тем лучше он становится, и отмечая, что пополнять словарный состав можно разными способами: заимствованиями из классических языков, отдельными диалектизмами, «воскресшими» архаизмами и новообразованиями. Таким образом, возникла задача создания достаточно полных нормативных словарей формирующихся национальных языков, хотя основная работа в этой сфере развернулась уже в XVII–XVIII вв.

«Миссионерские грамматики». Первоначально спорадические контакты европейцев с «туземными» народами, ставшие следствием великих географических открытий, с усилением и расширением процесса колонизации новооткрытых земель постепенно принимали все более постоянный и систематический характер. Встал вопрос об общении с носителями местных языков и – что считалось, во всяком случае официально, едва ли не самой главной задачей – об обращении их в христианство. Это требовало религиозной пропаганды на соответствующих языках, а следовательно, их изучения. Уже в XVI в. стали появляться первые грамматики «экзотических» языков, адресованные в основном проповедникам «слова Божия» и получившие название «миссионерских». Однако выполнялись они зачастую не профессиональными филологами, а дилетантами (помимо собственно миссионеров, среди авторов – и не только в рассматриваемый период, но и значительно позже – могли быть путешественники, колониальные чиновники и т. д.), строились почти исключительно в традиционных рамках античной схемы и, как правило, практически не учитывались в теоретических разработках, посвященных проблемам языка.

Попытки установления родства языков. Традиционная история языкознания отводила этой стороне ренессансной лингвистики наиболее важное место, рассматривая занимавшихся ею ученых как предшественников – хотя и весьма несовершенных – той самой компаративистики, которая отождествлялась с «научностью». Здесь обычно упоминают относящуюся к 1538 г. работу Гвилельма Постеллуса (1510–1581) «О родстве языков» и особенно труд Иосифа Юстуса Скалигера (1540–1609) «Рассуждение о европейских языках»^[20], увидевший свет во Франции в 1510 г. В этом последнем в пределах известных автору европейских языков устанавливаются 11 «языков-матерей»: четыре «большие» – греческая, латинская (т. е. романская), тевтонская (германская) и славянская – и семь «малых» – эпиротская (албанская), ирландская, кимрская (бриттская с бретонским), татарская, финская с лопарским, венгерская и баскская. Позднейшие историки языкознания не без некоторой иронии отмечали, что само сопоставление строилось на явно не научном с точки зрения сравнительно-исторического языкознания соотношении звучания слова «Бог» в разных языках, причем даже близость греческого theos и латинского deus не помешала Скалигеру объявить все 11 матерей «не связанными между собой никакими узами родства». Вместе с тем в заслугу ученому ставили тот факт, что в пределах романских и особенно германских языков он сумел провести тонкие различия, разделив германские языки (по произношению слова «вода») на Water– и Wasser-языки и наметив таком образом возможность разделения германских языков и немецких диалектов по признаку передвижения согласных – положение, впоследствии развитое и «научной» (т. е. опирающийся на принципы сравнительно-исторического языкознания) германистикой.

Еще один труд, называемый в этой связи – работа Э. Гишара «Этимологическая гармония языка» (1606), где – опять-таки несмотря на явно «ненаучную» с точки зрения позднейшей компаративистики методологию – была показана семья семитских языков, что развили впоследствии другие гебраисты XVII и позднейших веков.

Развитие теории языка. После некоторого перерыва, вызванного решением практических задач, во второй половине XVI в. вновь начинают привлекать к себе внимание проблемы теоретического характера. Один из виднейших французских ученых – Пьер де ля Раме (латинизированная форма Рамус) (1515–1572), трагически погибший во время Варфоломеевской ночи, создает грамматики греческого, латинского и французского языков, где помимо орфографических и морфологических наблюдений завершается создание синтаксической терминологии и принимает окончательный вид сохранившаяся до наших дней система членов предложения. Но наиболее выдающимся трудом названной эпохи в рассматриваемой области считается книга Франсиско Санчеса (латинизированная форма – Санкциус) (1523–1601) «Минерва, или о причинах латинского языка».

Указывая, что из разумности человека следует и разумность языка, Санчес приходит к выводу, что посредством анализа предложения и частей речи можно выявить рациональные основы языка вообще, которые имеют универсальный характер. Вслед за Аристотелем, воздействие которого он испытал в очень сильной степени, Санчес выделяет три части предложения: имя, глагол, союз. В реальных же предложениях разных языков (приводятся примеры из испанского, итальянского, немецкого, голландского и других языков) они реализуются в шести частях речи: имени, глаголе, причастии, предлоге, наречии и союзе в собственном смысле слова. Причем, в отличие от трехчастного универсального предложения, последние зачастую неопределенны и двусмысленны. Это объясняется двумя особенностями: добавлением чего-то лишнего, ненужного для ясного выражения мысли и сжатием и опущением чего-то, что в логическом предложении выражено в полном виде (этот процесс Санчес называет эллипсисом). Посредством операций над предложениями реальных языков (например, предложение с непереходным глаголом типа Мальчик спит, в полном логическом виде представлено как предложение с переходным глаголом и объектом Мальчик спит сон) восстанавливается универсальный, логически правильный язык, который сам по себе не выражен. Его выражение и есть грамматика. Подобно средневековым модистам, Санчес понимает ее как науку, называя «разумным основанием грамматики» или «грамматической необходимостью» (используется также термин «законная конструкция»). Причем, с точки зрения Санчеса, языком, наиболее близко стоящим к универсально-логическому (хотя и не совпадающим с ним полностью), является латынь в ее классической форме. Поэтому именно она должна быть языком науки (сам труд Санчеса написан именно по-латыни), тогда как прочие живые языки (испанский, французский, итальянский, немецкий и т. п.) – это языки, используемые в быту, практической жизни, обиходе, искусстве.

Таким образом, в эпоху Возрождения были, по существу, намечены те основные пути, по которым науке о языке суждено было развиваться в несколько последующих веков.

Периодизация языкознания на Руси и в России от Киевской Руси до деятельности Ломоносова.

На Руси языкознание формировалось в условияхстарославянско-древнерусской диглоссии. Первыми его шагами были опыты глоссирования,которое и в других странах выступало как универсальная предпосылка лексическойсемантики. Глоссы в рукописных книгах 11--13 вв. представляли собой илипереводы отдельных, остававшихся непонятными слов, или толкования иноязычныхтерминов и описания понятий, или комментарии и этимологические справкипо поводу упоминаемых в тексте антропонимов и топонимов, или новые словавзамен уже устаревших, или разъяснения смысловых и стилистических расхожденийв лексике двух контактирующих родственных языков. В процессе глоссированияшёл активный поиск древнерусской лексической нормы.

На следующем этапе появились списки перечнейглосс, глоссарии в виде перечней собственных имён (ономастиконы), перечнейсимволов и их толкований (приточники) или же перечней славяно-русских лексическихсоотнесений (с 13 в.). Появляются и тематически организованные словари-разговорники(15--16 вв.). Разговорник-справочник "Речь тонкословия греческаго" был однимиз таких непревзойдённых памятников жанра разговорников.

В 14--15 вв. складываются русский и украинско-белорусский(в двух вариантах -- южном и северном) литературные языки рядом с продолжавшимфункционировать старославянским языком. В 15--16 вв. глоссировка текстовстановится ещё более активной. В этот период происходит становление самостоятельногословарного дела трёх отдельных народов.
В теории перевода в 9--15 вв. друг другапоследовательно сменяют три концепции: а) "открытая", культурно-историческаятеория (9 в.), настаивающая на переводе "силы и разума" речи, опирающаясяна первоучителя славянства Кирилла; б) вольный перевод (12--13 вв.); в) буквальный перевод, т.е. перевод "от слова до слова", осуществлявшийсявыходцами из Болгарии и Сербии Киприаном, Григорием Цамблаком, ПахомиемСербом (14--15 вв.).

Активно ведётся и переводческая деятельность.Попом Вениамином (1493) были переведены несколько библейских книг. В 1499г. появляется Геннадиевская Библия. Своё название она получила от инициатораеё создания новгородского архиепископа Геннадия, окружение которого велоборьбу с московскими и новгородскими еретиками. Это был первый в славянскихстранах перевод всех книг Ветхого и Нового завета. В середине 16 в. появляетсясборник книг Ветхого завета. Новый этап в развитии теории перевода какдеятельности по критике текста и отработке русских литературных -- преждевсего грамматических -- норм был связан с именем Максима Грека (16 в.).

Создаются многочисленные восточнославянскиесписки переводов грамматики Иоанна Дамаскина, книги Константина Философа"О писменехъ", "Жития" Кирилла и Мефодия, сочинений черноризца Храбра иГеоргия Хировоска. Их содержание активно усваивается и перерабатывается.Воздействие идей болгарских Тырновской и Ресавской школ расценивается сегоднякак "второе южнославянское влияние".

В 16 в. (со становлением национальной государственности) появляются переводные грамматики и словари, которые фиксируют нормы церковнославянскогоязыка, всё больше отличающегося от народно-разговорного языка. На базеграмматики "О осмихъ частехъ слова" в 14--16 вв. формируются самостоятельныеграмматические идеи как составляющая общего процесса идеологического, политическогои культурного развития в эпоху становленияи расцвета Московского государства.

В эту эпоху по-прежнему сохраняется линияна центральное положение слова в грамматике (сосредоточенной на конкретныхфактах), в диалектике (опирающейся на дихотомический принцип классификации,т.е. на бинарные оппозиции, и подводящей к компонентному анализу) и в богословии(оперирующем тернарным принципом классификации).

Дихотомический принцип классификации реализуетсяв сочинениях новгородско-псковских еретиков, бывших под влиянием псковскихстригольников, западноевропейских реформаторов и южнославянских богомилов("Лаодикийское послание" дьяка Фёдора Курицына, 15 в.). Появляются грамматическиетаблицы, в которых даются некоторые грамматические, графические, лексическиеи фонетические сведения. Активно проповедуются идеи демократизации литературногоязыка и устранения церковнославянского языка.

Еретиками в 1483 г. осуществляется перевод"Логики" Маймонида, призывающей к свободному развитию науки. Осуществляетсяперевод латинских грамматик, начиная с руководства Доната. Попутно заимствуетсяиная грамматическая терминология. Строится система вывода (порождения)частей речи как неравноценных звеньев предложения, утверждается главенствоглагола в предложении и т.п. (ряд серьёзных новаций содержится в трудахДмитрия Герасимова). Но заимствование идей иной, романско-католическойкультуры ("латынщины") вызывает отрицательную реакцию церковных деятелей.

Итогом является расправа над еретикамипосле 1503 г. Уничтожаются многие их (прогрессивные по тому времени) произведения.Восстанавливается ориентация на нормы церковнославянского текста (вплотьдо раскола 1663), что приводит к задержке формирования национального литературногоязыка и разработки системы строгого лингвистического знания.

И если труды Максима Грека (около 1475--1566)в области лексикологии и лексикографии, теории перевода и экзегетики быливесьма значительными, то его грамматические сочинения серьёзно им уступалипо своему уровню. В них автор проповедовал возврат от звука к букве,от живой речи к искусственной.

Завершение синтеза греческой и латинскойтрадиций произошло в более позднее время. В то время как Лаврентий Зизанийориентировался на греческую традицию, Мелетий Смотрицкий опирался в основномна латинскую традицию (но с оглядкой на греческую), используя метод бинарногоразбиения, достаточно смело вводя новую терминологию и давая более строгиеграмматические определения морфологических категорий.

Большую роль сыграло изобретение книгопечатания.Первые печатные русские грамматики противостояли всей предшествующей грамматическойлитературе. Книгопечатание способствовало последовательной систематизацииграмматических знаний. Оно обусловило появление череды новаторских книг,среди которых были первая русская азбука Ивана Фёдорова (1574), славянскаяграмматика вместе с текстом Острожской библии (1856), перевод грамматикигреческого языка, написанной с учётом западной традиции (1588--1591), грамматикасовременного "русско-славянского" языка Лаврентия Зизания (1596) и в особенностиславянская грамматика Мелетия Смотрицкого (1619), впитавшая в себя всеграмматические достижения предшественников, определившая в дальнейшем развитиеграмматических знаний в России и сохранявшая авторитет до появления грамматикиМ.В. Ломоносова.

Труду М. Смотрицкого свойственна синхроническаяи нормализаторская направленность. В качестве образца он берёт греческуюграмматику Ласкариса. Приводятся многочисленные иллюстрации из новых церковнославянскихизданий, приводятся вариантные народно-разговорные формы. Теоретическомуосмыслению подвергаются проблемы глубокой противоположности мёртвого старославянскогои живых восточнославянских языков и перераспределения между ними социальныхфункций. Смотрицкий намечает подступы к построению целостной системы восточнославянскоголитературного языка. Он преодолевает синкретизм предшествующих представленийо языке, в которых не проводилась граница между точками зрения лексической,грамматической, стилистической и экзегетической. В грамматике М. Смотрицкогополучает завершение средневековое развитие восточнославянской лингвистическоймысли. Его труд был вершиной достижений русской лингвистической мысли втех условиях, когда из-за противодействия церковных и светских властей,а также сопротивления старообрядцев не могло состояться "русское Предвозрождение".

На развитие грамматического знания в этотпериод влиял ряд факторов, к числу которых относятся: знакомство с книгоймастера / магистра Александра (примыкающей в рукописях к грамматике Доната)о правилах сочетания слов в предложении; появление других переводных сочинений,особенно о принципах бинарной классификации предложений; ознакомление сновейшими западноевропейскими работами по диалектике, логике, риторике,поэтике и богословию с изложением новых принципов классификации; переосмыслениезнаний о языке в ходе составления разных азбуковников как своеобразныхконспектов для последующих грамматических сочинений.

Первоначально русские лингвистические терминыбыли очень расплывчаты. Лишь постепенно формируется своя терминологическаясистема. При этом используются словообразовательные ресурсы родного языкаи строго отбираются возникшие при переводах разных текстов дублеты. Утверждаетсястремление к ясности терминов к более строгим определениям. К началу 18в. складываются все условия для создания синтетического труда по русскойграмматике и предпосылки для развития общелингвистических идей.

8. Грамматика Пор-Рояля

В XVII в. появилось философское направление рационализ­ма, и языкознание оказалось под его непосредственным воз­действием. Все грамматические явления стали рассматриваться с точки зрения логической. То, что не соответствовало логи­ческим построениям, игнорировалось. Формы языкового выра­жения логических категорий интересовали учёных только с точки зрения их «правильности», или адекватности логическим пост­роениям. Поскольку законы логики универсальны для всех на­родов, грамматика тоже должна была быть, по мнению фило­софов-рационалистов, универсальной для всех языков.

Логико-грамматические взгляды наиболее ярко проявились в Грамматике Пор-Рояля, увидевшей свет в 1660 г. Грамматика получила своё название по местечку под Парижем, где нахо­дился женский католический монастырь, основанный в начале XIII в., с двумя школами, мужской и женской. Пор-Рояль в XVII в. был одним из крупнейших центров просвещения Фран­ции. Он притягивал к себе талантливых учёных. В стенах монас­тыря создавались философские трактаты, труды по физике, математике и логике. В школах Пор-Рояля давали прекрасное образование. В них, помимо церковных, теологических знаний, можно было получить и светские знания: здесь преподавались философия, литература и иностранные языки. Грамматика Пор-Рояля была создана двумя выдающимися профессорами из Пор-Рояля — грамматиком-полиглотом Клодом Ланслб (1616—1695) и философом, логиком и математиком Антуаном Арно (1612— 1694), основателями передовых школ при аббатстве. К Грамматике Пор-Рояля, опубликованной под названием «Всеобщая рациональная грамматика», примыкает труд «Логика, или ис­кусство мыслить», которую Арно написал при участии Пьера Николя (J625—1695). «Логика» увидела свет в 1662 г. Она яви­лась естественным завершением «Грамматики», ибо в ней были окончательно сформулированы идеи всеобщей рациональной грамматики при анализе синтаксических явлений с позиций логики.

Грамматика Пор-Рояля начинается с фразы, ставшей впо­следствии знаменитой: «Грамматика — это искусство говорить», а «Логика» с фразы «Логика — искусство мыслить». Говорить — значит выражать свои мысли с помощью знаков, которые люди изобрели для этой цели. Но все люди мыслят одинаково, зна­чит, грамматики отдельных языков бессмысленны. Арно и Лансло подчёркивают, что язык — изобретение мыслящего человека, плод его интеллектуальной деятельности, что язык — это зна­ковая система, отражающая мышление человека. И если логи­ка — искусство мыслить, а грамматика — искусство говорить, то законы логики определяют законы грамматики.

У языковых знаков авторы Грамматики Пор-Рояля выделя­ют внешнюю и внутреннюю стороны. Внешняя — это матери­альная, природная сторона знака, а внутренняя — его значе­ние. Под природной, материальной стороной знака Арно и Лансло понимали фонетико-морфологический и графический облик слова. Именно в Грамматике Пор-Рояля впервые чётко проводится дифференциация между фонетикой, морфологией и синтакси­сом.

Первая часть Грамматики Пор-Рояля, состоящая из нескольких маленьких главок, даёт представление о буквах и звуках, что следует признать чрезвычайно важным шагом в европейском языкознании. Звуки (а не буквы!) делятся на гласные и соглас­ные. Авторы выделяют пять основных гласных (а, е, i, о, и) и показывают разновидности этих звуков в латинском, древне­греческом, древнееврейском, итальянском, испанском, немец­ком и французском языках. Подробно описываются согласные, общие для названных языков. Слог рассматривается как «цело­стный звук», который обычно состоит из нескольких звуков, один из которых обязательно должен быть гласным или диф­тонгом. Гласные или дифтонги, пишут Арно и Лансло, могут образовать слог и без согласного, в то время как согласные сами

по себе составить слог не могут: они обязательно должны со­провождаться гласными или дифтонгами, последующими или предшествующими. В первой же части даётся фонетико-графи-ческое определение слова: словом называется то, что произно­сится и пишется раздельно; у слова есть ударение, естествен­ное, или грамматическое, которое отличается от ударения ло­гического.

Первая, «фонетико-графическая» часть завершается настав­лением о «новом методе» обучения чтению, где различение звука и буквы декларируется как важнейший педагогический приём.

Вторая часть Грамматики Пор-Рояля посвящена в основном вопросам морфологии. Здесь слово описывается как знак, слу­жащий для выражения (названия) предмета мысли и хода мысли.

Предметы мысли, по мнению Арно и Лансло, обозначаются именами, местоимениями, причастиями, наречиями, предлога­ми, артиклями. Ход мысли обозначают глаголы, междометия, союзы. Имена имеют числа, падежи, а глаголы — время, наклонение, лицо, число, а также инфинитив, безличные формы, супин, герундий, вспомогательные глаголы. Авторы универсальной грам­матики стремились к выяснению принципов и законов, общих для всех языков (хотя не отказывались выявлять отклонения от этих принципов в отдельных языках). Это особенно хорошо про­слеживается в «Логике» Пор-Рояля. Арно и Николь пишут, что люди говорят с целью выразить своё суждение о вещах. Предло­жение — это высказанное суждение. В каждом предложении обя­зательно есть два члена — подлежащее (S), т.е. то, о чём что-то утверждается, и сказуемое (Р), а между ними должна быть связ­ка: Земля есть круглая. Это правило рациональное и всеобщее. Отступления от него — результат скрытого преобразования. На­пример, в предложении Земля круглая пропущена связка, но она подразумевается. Понятие, по словам Арно и Николя, может быть сложным, включать определение: Наша земля круглая.

Авторы приходят к выводу о том, что логическая структура мысли, общая для всех языков, не равна структуре ни одного из реальных языков. Где-то она соответствует латинской, где-то французской, где-то структуре других языков. Таким обра­зом, в отдельных случаях признавалось национальное своеоб­разие разных языков.

Грамматика Пор-Рояля, которую обычно рассматривают вместе с Логикой Пор-Рояля, оказала огромное влияние на развитие общей теории языка. Идеи системности языка, его знаковой природы блестяще развил впоследствии Фердинанд де Соссюр, а за ним структуралисты и зачинатели математической лингви­стики. Идею преобразования глубинных языковых структур ре­ализовал американский учёный Ноам Хомский в трансформа­ционной грамматике.

Таким образом, на начальном этапе развития мирового язы­кознания с VI в. до н.э. по XVIII в. были выдвинуты важнейшие гипотезы о происхождения языка, о сущности языка, о свой­ствах языкового знака, о связи языка и мышления. Именно на начальном этапе был создан костяк лингвистической термино­логии, определены основные разделы языкознания; значитель­ных успехов достигли фонетика, морфология, лексикология и лексикография. В это время был собран огромный фактический материал, вырабатывалась методика его описания и системати­зации. В целом на начальном этапе была создана база для мощ­ного качественного рывка в языкознании XIX

 

9. сравнительно-исторический метод в языковедении

Таким “толчком” оказалось открытие санскрита (санскрит — samskrta — по-древнеиндийски “обработанный”, о языке противоположность пракриту — prakrta — “простой”), литературного языка древней Индии. Почему это “открытие” могло сыграть такую роль? Дело в том, что и в средние века, и в эпоху Возрождения Индия считалась сказочной страной, полной чудес, описанных в старом романе “Александрия”. Путешествия в Индию Марко Поло (XIII в.), Афанасия Никитина (XV в.) и оставленные ими описания отнюдь не рассеяли легенды о “стране золота и белых слонов”. Первый, кто заметил сходство индийских слов с итальянскими и латинскими, был Филиппе Сассети, итальянский путешественник XVI в., о чем он сообщил в своих “Письмах из Индии”, однако научных выводов из этих публикаций сделано не было. Вопрос получил правильную постановку лишь во второй половине XVIII в., когда в Калькутте был учрежден институт восточных культур и Вильям Джонз (1746—1794), изучив санскритские рукописи и познакомившись с современными индийскими языками, смог написать: “Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий язык, более богатой, чем латинский, и более прекрасной, чем каждый из них, но носящей в себе настолько близкое родство с этими двумя языками как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что не могло быть порождено случайностью, родство настолько сильное, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что они все произошли из одного общего источника, который, быть может, уже более не существует. Имеется аналогичное основание, хотя и не столь убедительное, предполагать, что и готский и кельтский языки, хотя и смешанные с совершенно различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит; к этой же семье языков можно было бы отнести и древне-персидский, если бы здесь было место для обсуждения вопросов о древностях персидских”. Этим было положено начало сравнительному языковедению, и дальнейшее развитие науки подтвердило хотя и декларативные, но правильные высказывания В. Джонза. Главное в его мыслях: 1) сходство не только в корнях, но и в формах грамматики не может быть результатом случайности; 2) это есть родство языков, восходящих к одному общему источнику; 3) источник этот, “быть может, уже больше не существует”; 4) кроме санскрита, греческого и латинского языков, к этой же семье языков относятся и германские, и кельтские, и иранские языки. В начале XIX в. независимо друг от друга разные ученые различных стран занялись выяснением родственных отношений языков в пределах той или иной семьи и достигли замечательных результатов. Франц Бопп (1791—1867) прямо пошел от высказывания В. Джонза и исследовал сравнительным методом спряжение основных глаголов в санскрите, греческом, латинском и готском (1816), сопоставляя как корни, так и флексии, что было методологически особо важно, так как соответствия корней и слов для установления родства языков недостаточно; если же и материальное оформление флексий дает такой же надежный критерий звуковых соответствий, — что никак нельзя приписать заимствованию или случайности, так как система грамматических флексий, как правило, не может быть заимствована, — то это служит гарантией верного понимания соотношений родственных языков. Хотя Бопп и полагал в начале своей деятельности, что “праязыком” для индоевропейских языков был санскрит, и хотя он позднее пытался включить в родственный круг индоевропейских языков такие чуждые языки, как малайские и кавказские, но и своей первой работой, и позднее, привлекая данные иранских, славянских, балтийских языков и армянского языка, Бопп доказал на большом обследованном материале декларативный тезис В. Джонза и написал первую “Сравнительную грамматику индо-германских [индоевропейских] языков” (1833). Иным путем шел опередивший Ф. Боппа датский ученый Расмус-Кристиан Раек (1787—1832). Раек всячески подчеркивал, что лексические соответствия между языками не являются надежными, гораздо важнее грамматические соответствия, ибо заимствования словоизменения, и в частности флексий, “никогда не бывает”. Начав свое исследование с исландского языка, Раек сопоставил его прежде всего с другими “атлантическими” языками: гренландским, баскским, кельтскими — и отказал им в родстве (относительно кельтских Раек позднее переменил мнение). Затем Раек сопоставлял исландский язык (1-й круг) с ближайше родственным норвежским и получил 2-й круг; этот второй круг он сопоставил с другими скандинавскими (шведский, датский) языками (3-й круг), далее с другими германскими (4-й круг), и, наконец, германский круг он сопоставил с другими аналогичными “кругами” в поисках “фракийского” (т. е. индоевропейского) круга, сравнивая германские данные с показаниями греческого и латинского языков. К сожалению, Раек не привлекал санскрита даже и после того, как он побывал в России и Индии; это сузило его “круги” и обеднило его выводы. Однако привлечение славянских и в особенности балтийских языков значительно восполнило указанные недочеты. А. Мейе (1866—1936) так характеризует сравнение мыслей Ф. Боппа и Р. Раска: “Раек значительно уступает Боппу в том отношении, что не привлекает санскрита; но он указывает на исконное тождество сближаемых языков, не увлекаясь тщетными попытками объяснения первоначальных форм; он довольствуется, например, утверждением, что “каждое окончание исландского языка можно в более или менее ясном виде отыскать в греческом и в латинском”, и в этом отношении его книга более научна и менее устарела, чем сочинения Боппа”1. Следует указать, что сочинение Раска вышло в 1818 г. на датском языке и лишь в сокращенном виде было напечатано на немецком в 1822 г. (перевод И. С. Фатера). Третьим основоположником сравнительного метода в языковедении был А. X. Востоков (1781—1864). Востоков занимался только славянскими языками, и прежде всего старославянским языком, место которого надо было определить в кругу славянских языков. Сопоставляя корни и грамматические формы живых славянских языков с данными старославянского языка, Востоков сумел разгадать многие до него непонятные факты старославянских письменных памятников. Так, Востокову принадлежит заслуга разгадки “тайны юсов”, т.е. букв жид, которые он определил как обозначения носовых гласных, исходя из сопоставления: Старославянские Русские Польские ä@áü дуб dqb ï#òü пять pifc Востоков первый указал на необходимость сопоставления данных, заключающихся в памятниках мертвых языков, с фактами живых языков и диалектов, что позднее стало обязательным условием работы языковедов в сравнительно-историческом плане. Это было новым словом в становлении и развитии сравнительно-исторического метода. Кроме того, Востоков на материале славянских языков показал, что представляют собой звуковые соответствия родственных языков, такие, например, как судьба сочетаний tj, dj в славянских языках (ср. старославянское ñâåùà, болгарское свещ [свэшт], сербохорватское ceeħa, чешское svice, польское swieca, русское свеча — из общеславянского *svetja; и старославянское ìåæäà, болгарское межда, сербохорватское мèђа, чешское mez, польское miedza, русское межа — из общеславянского *medja), соответствия русским полногласным формам типа город, голова (ср. старославянское ãðàäú, болгарское град, сербохорватское грâ, чешское hrad — замок, кремль, польское grâd — из общеславянского *gordǔ; и старославянское ãëàâà, болгарское глава, сербохорватское главá, чешское hiava, польское glowa — из общеславянского *golva и т. п.), а также и метод реконструкции архетипов или праформ, т. е. исходных форм, не засвидетельствованных письменными памятниками. Трудами этих ученых сравнительный метод в языкознании был не только декларирован, но и показан в его методике и технике. Большие заслуги в уточнении и укреплении этого метода на большом сравнительном материале индоевропейских языков принадлежат Августу-Фридриху Потту (1802—1887), давшему сравнительно-этимологические таблицы индоевропейских языков и подтвердившему важность анализа звуковых соответствий. В это время отдельные ученые по-новому описывают факты отдельных родственных языковых групп и подгрупп. Таковы работы Иоганна-Каспара Цейса (1806—1855) по кельтским языкам, Фридриха Дица (1794—1876) по романским языкам, Георга Курциуса (1820—1885) по греческому языку, Якоба Гримма (1785—1868) по германским языкам, и в частности по немецкому языку, Теодора Бенфея (1818—1881) по санскриту, Франтишка Миклошича (1818—1891) по славянским языкам, Августа Шлейхера (1821—1868) по балтийским языкам и по немецкому языку, Ф.И. Буслаева (1818—1897) по русскому языку и других. Особое значение для проверки и утверждения сравнительно-исторического метода имели работы романистической школы Ф. Дица. Хотя применение метода сравнения и реконструкции архетипов стало обычным для сравнительных языковедов, но скептики законно недоумевали, не видя фактической проверки нового метода. Романистика принесла своими исследованиями эту проверку. Романо-латинские архетипы, восстановленные школой Ф. Дица, были подтверждены письменно зафиксированный ми фактами в публикациях вульгарной (народной) латыни — языка-родоначальника романских языков. Таким образом, реконструкция данных, полученных сравнительно-историческим методом, была доказана фактически. Чтобы закончить очерк развития сравнительно-исторического языковедения, следует захватить и вторую половину XIX в. Если в первой трети XIX в. ученые, развивавшие сравнительный метод, как правило, исходили из идеалистических романтических предпосылок (братья Фридрих и Август-Вильгельм Шлегели, Якоб Гримм, Вильгельм Гумбольдт), то к середине века ведущим направлением становится естественнонаучный материализм. Под пером крупнейшего лингвиста 50—60-х гг. XIX в., натуралиста и дарвиниста Августа Шлейхера (1821—1868) аллегорические и метафорические выражения романтиков: “организм языка”, “юность, зрелость и упадок языка”, “семья родственных языков” — приобретают прямое значение. По мнению Шлейхера, языки — это такие же естественные организмы, как растения и животные, они рождаются, растут и умирают, они имеют такую же родословную и генеалогию, как и все живые существа. По Шлейхеру, языки не развиваются, а именно растут, подчиняясь законам природы. Если Бопп имел очень неясное представление о законах применительно к языку и говорил, что “не следует искать в языках законов, которые могли бы оказать более стойкое сопротивление, чем берега рек и морей”, то Шлейхер был уверен, что “жизнь языковых организмов вообще совершается по известным законам с правильными и постепенными изменениями”', и он верил в действие “одних и тех же законов на берегах Сены и По и на берегах Инда и Ганга”. Исходя из мысли, что “жизнь языка ничем существенным не отличается от жизни всех прочих живых организмов — растений и животных”, Шлейхер создает свою теорию “родословного древа”, где и общий ствол, и каждая ветвь делятся всегда пополам, и возводит языки к своему первоистоку — праязыку, “первичному организму”, в котором должна господствовать симметрия, регулярность, и весь он должен быть простым; поэтому вокализм Шлейхер реконструирует по образцу санскритского, а консонантизм — по образцу греческого, унифицируя склонения и спряжения по одному образцу, так как многообразие звуков и форм, по Шлейхеру, — результат дальнейшего роста языков. В результате своих реконструкций Шлейхер написал даже басню на индоевропейском праязыке. Итог своих сравнительно-исторических исследований Шлейхер опубликовал в 1861—1862 г. в книге под названием “Компендиум сравнительной грамматики индогерманских языков”. Позднейшие исследования учеников Шлейхера показали всю несостоятельность его подхода к сравнению языков и к реконструкции. Во-первых, выяснилось, что “простота” звукового состава и форм индоевропейских языков — результат позднейших эпох, когда сократился бывший богатый вокализм в санскрите и прежний богатый консонантизм в греческом языке. Оказалось, наоборот, данные богатого греческого вокализма и богатого санскритского консонантизма — более верные пути к реконструкции индоевропейского праязыка (исследования Коллитца и И. Шмидта, Асколи и Фикка, Остгоффа, Бругманна, Лескина, а позднее — Ф. де Соссюра, Ф.Ф. Фортунатова, И.А. Бодуэна де Куртенэ и др.). Во-вторых, первоначальное “единообразие форм” индоевропейского праязыка также оказалось поколебленным исследованиями в области балтийских, иранских и других индоевропейских языков, так как более древние языки могли быть и более многообразны и “многоформенны”, чем их исторические потомки. “Младограмматики”, как себя называли ученики Шлейхера, противопоставили себя “старограмматикам”, представителям поколения Шлейхера, и прежде всего отреклись от натуралистической догмы (“язык — естественный организм”), которую исповедовали их учителя. Младограмматики (Пауль, Остгофф, Бругманн, Лескин и другие) не были ни романтиками, ни натуралистами, но опирались в своем “безверии в философию” на позитивизм Огюста Конта и на ассоциативную психологию Гербарта. “Трезвая” философская, вернее, подчеркнуто антифилософская позиция младограмматиков не заслуживает должного уважения. Но практические результаты языковедческих исследований этой многочисленной плеяды ученых разных стран оказались очень актуальными. В этой школе был провозглашен лозунг, что фонетические законы (см. гл. VII, § 85) действуют не везде и всегда одинаково (как думал Шлейхер), а в пределах данного языка (или диалекта) и в определенную эпоху. Работы К. Вернера (1846—1896) показали, что отклонения и исключения фонетических законов сами обязаны действию иных фонетических законов. Поэтому, как говорил К. Вернер, “должно существовать, так сказать, правило для неправильности, нужно только его открыть”. Кроме того (в работах Бодуэна де Куртенэ, Остгоффа и особенно в трудах Г. Пауля), было показано, что аналогия* — такая же закономерность в развитии языков, как и фонетические законы. Исключительно тонкие работы по реконструкции архетипов Ф. Ф. Фортунатова и Ф. де Соссюра еще раз показали научную силу сравнительно-исторического метода. Все эти работы опирались на сопоставления различных морфем и форм индоевропейских языков. Особенное внимание уделено было строению индоевропейских корней, которые в эпоху Шлейхера в соответствии с индийской теорией “подъемов” рассматривали в трех видах: нормальном, например vid, в первой ступени подъема — (guna) ved и во второй ступени подъема (vrddhi) vayd, как систему усложнения простого первичного корня. В свете новых открытий в области вокализма и консонантизма индоевропейских языков, имеющихся соответствий и расхождений в звуковом оформлении тех же корней в разных группах индоевропейских языков и в отдельных языках, а также с учетом условий ударения и могущих быть звуковых изменений вопрос об индоевропейских корнях был поставлен иначе: первичным брали наиболее полный вид корня, состоявший из согласных и дифтонгического сочетания (слоговая гласная плюс, и, п, т, г, I); благодаря редукции (что связано с акцентологией) могли возникать и ослабленные варианты корня на 1-й ступени: i, и, п, т, г, (без гласной, и далее, на 2-й ступени: ноль вместо i, и или и, т, г, I неслоговые. Однако это до конца не разъясняло некоторых явлений, связанных с так называемым “шва индогер-маникум”, т.е. с неопределенным слабым звуком, который изображали как ǝ. Ф. де Соссюр в своей работе “Memoire sur le systeme primitif des voyelles dans les langues indoeuropeennes”, 1879 года, исследуя различные соответствия в чередованиях корневых гласных индоевропейских языков, пришел к выводу, что и э могло быть неслоговым элементом дифтонгов, а в случае полной редукции слогового элемента могло становиться слоговым. Но так как такого рода “сонантические коэффициенты” давали в разных индоевропейских языках то ē, то ā, то ō, следовало предположить, что и сами “шва” имели различный вид: ə1, ə2, ə3. Сам Соссюр всех выводов не сделал, но предположил, что “алгебраически” выраженным “сонантическим коэффициентам” А и Ǫ соответствовали когда-то недоступные прямо по реконструкции звуковые элементы, “арифметическое” разъяснение которых пока невозможно. После подтверждения текстами вульгарной латыни романских реконструкций в эпоху Ф. Дица это было второе торжество сравнительно-исторического метода, связанное с прямым предвидением, так как после расшифровки в XX в. хеттских клинописных памятников оказалось, что в исчезнувшем к первому тысячелетию до н. э. хеттском (неситском) языке эти “звуковые элементы” сохранились и они определяются как “ларингальные”, обозначаемые ̬h, причем в других индоевропейских языках сочетание h̬e давало ĕ, h̬o давало ŏ, a eh̬ > ē, oh̬ > ō/ā, откуда имеем чередование долгих гласных в корнях. В науке этот комплекс идей известен как “ларингальная гипотеза”. Количество исчезнувших “ларингальных” различные ученые подсчитывают по-разному. О сравнительно-историческом методе писал Ф. Энгельс в “Анти-Дюринге”. “Но раз г-н Дюринг вычеркивает из своего учебного плана всю современную историческую грамматику, то для обучения языку у него остается только старомодная, препарированная в стиле старой классической филологии, техническая грамматика со всей ее казуистикой и произвольностью, обусловленными отсутствием исторического фундамента. Ненависть к старой филологии приводит его к тому, что самый скверный продукт ее он возводит в ранг “центрального пункта действительно образовательного изучения языков”. Ясно, что мы имеем дело с филологом, никогда ничего не слыхавшим об историческом языкознании, которое за последние 60 лет получило такое мощное и плодотворное развитие, — и поэтому-то г-н Дюринг ищет “в высокой степени современные образовательные элементы” изучения языков не у Боппа, Гримма и Дица, а у блаженной памяти Хейзе и Беккера”'. Несколько ранее в этой же работе Ф. Энгельс указывал: “Материя и форма родного языка” становятся понятными лишь тогда, когда прослеживается его возникновение и постепенное развитие, а это невозможно, если не уделять внимания, во-первых, его собственным отмершим формам и, во-вторых, родственным живым и мертвым языкам”. Конечно, эти высказывания не отменяют необходимости в описательных, а не исторических грамматиках, которые нужны прежде всего именно в школе, но ясно, что такие грамматики строить на основе “блаженной памяти Хейзе и Беккера” было бы нельзя, и Энгельс очень точно указал на разрыв “школьной грамматической премудрости” того времени и передовой науки той эпохи, развивавшейся под знаком историзма, неведомого предыдущему поколению. Для сравнительных языковедов конца XIX—начала XX в. “праязык” постепенно делается не искомым, а лишь техническим средством изучения реально существующих языков, что отчетливо сформулировано у ученика Ф. де Соссюра и младограмматиков — Антуана Мейе (1866—1936). “Сравнительная грамматика индоевропейских языков находится в том положении, в каком была бы сравнительная грамматика романских языков, если бы не был известен латинский язык: единственная реальность, с которой она имеет дело, это соответствия между засвидетельствованными языками”; “два языка называются родственными, когда они оба являются результатом двух различных эволюции одного и того же языка, бывшего в употреблении раньше. Совокупность родственных языков составляет так называемую языковую семью”2, “метод сравнительной грамматики применим не для восстановления индоевропейского языка в том виде, как на нем говорили, а лишь для установления определенной системы соответствий между исторически засвидетельствованными языками”. “Совокупность этих соответствий составляет то, что называется индоевропейским языком”. В этих рассуждениях А. Мейе, несмотря на их трезвость и разумность, сказались две черты, свойственные позитивизму конца XIX в.: это, во-первых, боязнь более широких и смелых построений, отказ от попыток исследования, идущего в глубь веков (чего не боялся учитель А. Мейе — Ф. де Соссюр, гениально наметивший “ларингальную гипотезу”), и, во-вторых, антиисторизм. Если не признавать реального существования языка-основы как источника существования продолжающих его в дальнейшем родственных языков, то вообще следует отказаться от всей концепции сравнительно-исторического метода; если же признавать, как это говорит Мейе, что “два языка называются родственными, когда они оба являются результатом двух различных эволюции одного и того же языка, бывшего в употреблении раньше”, то надо пытаться исследовать этот “ранее бывший в употреблении язык-источник”, пользуясь и данными живых языков и диалектов, и показаниями древних письменных памятников и используя все возможности правильных реконструкций, учитывая данные развития народа, носителя этих языковых фактов. Если нельзя реконструировать язык-основу полностью, то можно добиться реконструкции его грамматического и фонетического строя и в какой-то мере основного фонда его лексики. Каково же отношение советского языкознания к сравнительно-историческому методу и к генеалогической классификации языков как выводу из сравнительно-исторических исследований языков? 1) Родственная общность языков вытекает из того, что такие языки происходят от одного языка-основы (или группового праязыка) путем его распадения благодаря дроблению коллектива-носителя. Однако это длительный и противоречивый процесс, а не следствие “расщепления ветви надвое” данного языка, как мыслил А. Шлейхер. Тем самым исследование исторического развития данного языка или группы данных языков возможно только на фоне исторической судьбы того населения, которое являлось носителем данного языка или диалекта. 2) Язык-основа не только “совокупность... соответствий” (Мейе), а реальный, исторически существовавший язык, который полностью восстановить нельзя, но основные данные его фонетики, грамматики и лексики (в наименьшей мере) восстановить можно, что блестяще подтвердилось по данным хеттского языка применительно к алгебраической реконструкции Ф. де Соссюра; за совокупностью же соответствий следует сохранить положение реконструктивной модели. 3) Что и как можно и должно сравнивать при сравнительно-историческом изучении языков? а) Надо сравнивать слова, но не только слова и не всякие слова, и не по их случайным созвучиям. “Совпадение” слов в разных языках при том же или подобном звучании и значении ничего доказать не может, так как, во-первых, это может быть следствием заимствования (например, наличие слова фабрика в виде fabrique, Fabrik, fabriq, фабрик, fabrika и т. п. в самых разных языках) или результатом случайного совпадения: “так, по-английски и по-новоперсидски то же сочетание артикуляций bad означает “дурной”, и тем не менее персидское слово ничего не имеет общего с английским: это чистая “игра природы”. “Совокупное рассмотрение английской лексики и новоперсидской лексики показывает, что из этого факта никакие выводы сделать нельзя”. б) Можно и должно брать слова сравниваемых языков, но только те, которые исторически могут относиться к эпохе “языка-основы”. Так как существование языка-основы следует предполагать в общинно-родовом строе, то ясно, что искусственно созданное слово эпохи капитализма фабрика для этого не годится. Какие же слова годятся для такого сравнения? Прежде всего имена родства, эти слова в ту отдаленную эпоху были наиболее важными для определения структуры общества, часть из них сохранилась и до наших дней как элементы основного словарного фонда родственных языков (мать, брат, сестра), часть уже “вышла в тираж”, т. е. перешла в пассивный словарь (деверь, сноха, ятры), но для сравнительного анализа годятся и те, и другие слова; например, ятры, или ятровь, — “жена деверя” — слово, имеющее параллели в старославянском, в сербском, словенском, чешском и польском, где jetrew и более раннее jetry показывают носовую гласную, что связывает этот корень со словами утроба, нутро, внутр-[енност], с французским entrailles и т. п. Для сравнения подходят также числительные (до десяти), некоторые исконные местоимения, слова, обозначающие части тела, и далее названия некоторых животных, растений, орудий, но здесь могут быть существенные расхождения между языками, так как при переселениях и общении с другими народами одни слова могли теряться, другие — заменяться чужими (например, лошадь вместо конь), третьи — просто заимствоваться. Таблица, помещенная на с. 406, показывает лексические и фонетические соответствия в разных индоевропейских языках по рубрикам указанных слов. 4) Одних “совпадений” корней слов или даже слов для выяснения родства языков недостаточно; как уже в XVIII в. писал В. Джонз, необходимы “совпадения” и в грамматическом оформлении слов. Речь идет именно о грамматическом оформлении, а не о наличии в языках тех же или подобных грамматических категорий. Так, категория глагольного вида ярко выражена в языках славянских и в некоторых языках Африки; однако выражается это материально (в Лексические и фонетические соответствия в разных индоевропейских языках Русский язык Старославянский язык Литовский язык Санскрит Древне-персидский язык Греческий язык Латинский язык Французский язык Готский язык Аглийский язык Немецкий язык мать ìàòè motė̃ mātа̄(r) ha-mātā mḗtēr māter mère — mother Mutter (матери) (ìàòåðå) mātar сестра ñåñòðà sesuõ svasa(r) — — soro̅r sceur swislar sister Schwesler дочь äúøòè duktẽ duhita(r) Dugəda dugdar thygátēr — — dauhtar daughter Tochter. äúâh dvi duva diva dýo duae deux twai two zwei сто ñúòî šim̃tas çatam satam hekatón centum cent hund hundred hundert ты òû tú t(u)vam tuvəm ty tū tu θu thou du я (язь) àzú aš ahám azəm ego̅ ego̅ je ik I ich нос íîñ nósis nasa na̅ham — na̅sus nez — nose Nose волк âëúêú vil̃kas vr̥kah̩ vshrko̅ lýkos lupus loup vulfs wolf Wolf смысле грамматических способов и звукового оформления) совершенно по-разному. Поэтому на основании данного “совпадения” между данными языками речи о родстве быть не может. Но если те же грамматические значения выражаются в языках тем же способом и в соответствующем звуковом оформлении, то это свидетельствует более чем что-либо о родстве данных языков, например:

 

10.Особое место в лингвистическом компаративизме первой половины 19 в. занимал крупнейший лингвофилософ и теоретик языка, основатель теоретического языкознания и лингвистической философии языка Карл Вильгельм фон Гумбольдт (1767--1835), Его отмечали блестящее образование, необычайно широкий круг интересов и занятий (многочисленные языки мира и их типология, классическая филология, философия, литературоведение, теория искусства, государственное право, дипломатия и т.д.; переводы из Эсхила и Пиндара). Он активно участвовал в государственной и интеллектуальной жизни, общался с ГЈте, Шиллером и другими духовными вождями того времени. Вместе с братом Александром фон Гумбольдтом он основал Берлинский университет. В. фон Гумбольдт проповедовал необходимость всестороннего и гармоничного развития личности и всего человеческого рода и осуждал утилитаризм и узкую специализацию в университетском образовании. В. фон Гумбольдт был представителем синтетического знания, в то время как его предшественники (за исключением И. Гердера) выступали как представители аналитического знания.

Лингвистическая концепция В. фон Гумбольдта была реакцией на антиисторическую и механистическую концепцию языка 17--18 вв. Она имела источником идеи И. Гердера о природе и происхождении языка, о взаимосвязи языка, мышления и "духа народа", а также типологические классификации языков Фр. и А. В. Шлегелей. На формирование взглядов В. фон Гумбольдта оказали также влияние идеи немецкой классической философии (И. Кант, И.В. ГЈте, Г.В.Ф. Гегель, Ф. Шиллер, Ф.В. Шеллинг, Ф.Г. Якоби). В. фон Гумбольдт выступил вдохновителем одного из течений в немецкой философии 1-й половины 19 в. -- философской антропологии.

Основные теоретические и методологические принципы концепции В. фон Гумбольдта заключаются в следующем:

• а) синтез натуралистического и деятельностного подходы (язык как организм духа и как деятельность духа);
• б) диалектическое соотнесение противоположных начал (в форме антиномий);
• в) системно-целостный взгляд на язык;
• г) приоритет динамического, процессуально-генетического подхода над структурно-статическим;
• д) трактовка языка как порождающего себя организма;
• е) приоритет вневременного (панхронического или ахронического) взгляда на язык над историческим анализом изменения языка во времени;
• ж) приоритет изучения живой речи над описанием языкового организма;
• з) сочетание интереса к реальному разнообразию существующих языков и к языку как общему достоянию человечества;
• и) попытка представить в идеальном плане языки как ступени к совершенному образованию языка как такового;
• й) отказ от описания языка только изнутри его самого, вне связей с другими видами человеческой деятельности;
• к) сочетание философски отвлечЈнного взгляда на язык со скрупулЈзно-научным его изучением.

В формировании новой лингвистической методологии огромную роль сыгравшие статьи "О мышлении и речи" (реакция на выступление Г. Фихте "О языковой способности и происхождении языка"; 1795), "Лаций и Эллада" (где уже представлены все мотивы более позднего творчества; 1806), "О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития" (формулирование задач иного -- по сравнению с пониманием Ф. Боппа и Я. Гримма -- подхода к построению сравнительной грамматики; убеждение в изначальной сложности и системности языка; призыв к изучению языка как явления и естественнонаучного, и интеллектуально-телеологического; 1820), "О влиянии различного характера языков на литературу и духовное развитие" (критика понимания языка как номенклатуры готовых знаков для понятий; неоконченная работа), "О возникновении грамматических форм и их влиянии на развитие идей" (доклад, в котором была выдвинута идея об обусловленности мышления языком; опубликован в 1820--1822) и особенно большое теоретическое введение к трЈхтомному труду "О языке кави на острове Ява" (1836--1840), имеющее самостоятельное название "О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества" (напечатано отдельно в 1907).

В. фон Гумбольдту принадлежит идея о построении "сравнительной антропологии", включающей в себя и теорию языка как орудия обозрения "самых высших и глубоких сфер и всего многообразия мира", "приближения к разгадке тайны человека и характера народов".

Ему присуще своЈ собственное понимание способов и целей лингвистического компаративизма, призванного, по его мнению, искать глубинные истоки языка не в материальных условиях жизни, а в духовной сфере. Языковая способность понимается им не только как уникальный дар человека, но и как его сущностная характеристика. Он утверждает изначальное единство языка и мышления, языка и культуры. В. фон Гумбольдт убеждЈн в том, что язык не развивается постепенно по пути усложнения и совершенствования, а появляется сразу как целостная и сложная система, заложенная в человеке. Им высказывается идея существования языка как неосознаваемой формы и как интеллектуальной активности, проявляющихся в актах "превращения мира в мысли". Он утверждает, что мышление зависит от языка, образующего промежуточный мир между внешней действительностью и мышлением. Разные языки квалифицируются как разные мировидения.

В. фон Гумбольдт выдвигает трЈхчленную схему индивид -- народ -- человечество, утверждая, что индивидуальная субъективность в постижении мира через язык снимается в коллективной субъективности данного языкового сообщества, а национальная субъективность -- в субъективности всего человеческого рода, объединяемого не на биологической, а на культурно-этической и социальной основе. Им постулируется тождество языка и национального духа, духа народа. Он указывает на то, что "истинное определение языка может быть только генетическим". Генетический момент констатируется скорее по отношению к речи, чем к языку.

Под языком понимается "каждый процесс говорения, но в истинном и существенном смысле... как бы совокупности всех говорений". Настойчиво подчЈркивается творческая, "энергейтическая" (т.е. деятельностная) природы языка. Язык трактуется как деятельность, главная по отношению ко всем другим видам деятельности человека, как деятельность человеческого духа (energeia), в которой осуществляется сплавление понятия со звуком, превращение звука в живое выражение мысли, а не как мЈртвого продукта этой деятельности (ergon).

Языку приписываются две функции: а) расчленение бесформенной субстанции звука и мысли и формирование артикулированного звука и языкового понятия; б) соединение их в единое целое до полного взаимопроникновения.

Под формой языка понимается постоянное и единообразное начало в созидательной деятельности духа, взятое в совокупности своих системных связей и представляющее собой индивидуальный продукт данного народа. В языке различаются материя и форма, внешняя (звуковая и грамматическая) и внутренняя (содержательная) форма. Особое значение для последующих периодов развития языкознания имела трактовка внутренней формы языка, определяющей способ соединения звуков и мыслей, как собственно языка. Утверждалось, что у каждого языка наличествует своя внутренняя форма.

Предназначение языка видится в "превращении мира в мысли", в выражении мыслей и чувств, в обеспечении процесса взаимопонимания, в развитии внутренних сил человека. В каждом отдельном языке видится инструмент для специфической интерпретации мира в соответствии с заложенным в этом языке миропониманием, орудие формирования для говорящего на нЈм народа картины мира. Языку приписывается функция регулирующего воздействия на поведение человека.

Последователи В. фон Гумбольдта (Х. Штайнталь, А.А. Потебня, П.А. Флоренский, А.Ф. Лосев) констатируют следующие антиномии, иллюстрирующие диалектическую связь двух взаимоисключающих и взаимообусловливающих начал: деятельность -- предметность (energeia -- ergon, жизненность -- вещность), индивидуум -- народ (индивидуальное -- коллективное), свобода -- необходимость, речь -- понимание, речь -- язык, язык -- мышление, устойчивое -- подвижное, закономерное -- стихийное, импрессионистическое (временное, индивидуальное) -- монументальное, континуальное -- дискретное, объективное -- субъективное.

Х. Штайнталем были впоследствии систематизированы разрозненные высказывания В. фон Гумбольдта о наличии лежащей между логикой и грамматикой "идеальной грамматики", категории которой собственно языку не принадлежат, но находят более полное или неполное выражение в категориях "реальной грамматики", имеющей как общий, так и частный разделы.

В. фон Гумбольдт закладывает основания для содержательной типологии языков, опирающейся на понятие внутренней формы (взятое у Дж. Харриса). Он признаЈт своеобразие каждого языка как в плане формы, так и в плане содержания. В плане содержания самого языка выделяются не только идиоматический (идиоэтнический), но и универсальный компонент. В общем он следует идеям Дж. Харриса, но предлагает иной способ разграничения идиоэтнического и универсального. "Общее родство" (т.е. типологическая близость) понимается как "тождество целей и средств". Универсальное трактуется как основа способности к многоязычию, возможности адекватного перевода с языка на язык. Все типы языка признаются равноправными по своим возможностям, никакой из языковых типов не может считаться исходным.

Вслед за братьями Шлегелями, различаются языки изолирующие, агглютинирующие и флективные. В классе агглютинирующих языков выделяется подкласс языков со специфическим синтаксисом предложения -- инкорпорирующих. Возможность "чистых" языковых типов отрицается.

Идеи В. фон Гумбольдта в большей или меньшей мере будоражили многих учЈных 19 и 20 вв. Попытки осмыслить и реализовать в описании языков идеи В. фон Гумбольдта имели место сперва в Германии (в работах Х. Штайнталя, отчасти В. Вундта, Э. Гуссерля, Л. Вайсгербера), затем в России (в работах А.А. Потебни, Г.Г. Шпета, П.А. Флоренского, А.Ф. Лосева). Сложилось в ряде разновидностей так называемое гумбольдтианство, которое характеризуют как совокупность взглядов на язык и способы его изучения, сформировавшихся в русле философско-лингвистической программы В. фон Гумбольдта.

Гумбольдтианство предполагает антропологический подход к языку, его изучение в тесной связи с сознанием и мышлением человека, его культурой и духовной жизнью. Но во второй половине 19 в. отсекается прежде всего универсальный компонент, наличие которого признавалось логической грамматикой и отвергалось грамматикой психологической. В соответствии с духом этого времени не нашли своего продолжения попытки В. фон Гумбольдта синтезировать логический и психологический подходы к языку, гумбольдтианцы целиком перешли на позиции психологизма. Довольно произвольную трактовку гумбольдтовского учения о внутренней форме языка давал Х. Штайнталь, а под его влиянием и А.А. Потебня. У них понятие внутренней формы языка было заменено иным по своему содержанию понятием внутренней формы слова.

 

---

Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 237; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!