Всего прочнее на земле печаль 3 страница

                        1) ЭМОЦИЯ (“романтик”)

                        2) ФИЗИКА (“труженик”)

                         3) ВОЛЯ (“ мещанин “)

                         4) ЛОГИКА (“школяр”)

Узнав о гибели поэта, князь Паскеевич писал царю: « Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда талант его созревал; но человек он был дурной”. Нас, с детства влюбленных в поэзию Пушкина, не может не покоробить такая характеристика, но, увы, с ней трудно спорить. Даже, если мы заменим слово “дурной” на более деликатное - “тяжелый”, эта подмена не обойдет того странного, на первый взгляд, противоречия, присущего пушкинской натуре, что Пушкин-поэт был неизмеримо выше, лучше, чище и даже умнее Пушкина-человека. Однако данное противоречие не уникально, оно прямо проистекает из присущего всякому “пушкину” порядка функций, где поэтический мотор - сильная, избыточная 1-я Эмоция противопоставляется ослабленной ранимой 3-й Воле, а вместе с Волей, как уже говорилось, и личности в целом.

Генрих Гейне, “пушкин” по своему психотипу, признавался:”...мой образ - это кислая капуста, политая амброзией!” Практически в том же, но более развернуто исповедовался Пушкин:

“Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел”.

Замечательный автопортрет, все в нем верно: и ощущение своей незначительности, и суетности, и малодушия (3-я Воля), верно даже и то, что работа души свершается у него, как бы толчками, с перерывами на сон, но чувства, раз пробужденные, парят на огромной высоте (1-я Эмоция). Еще замечательней, что Пушкин нашел в себе мужество не просто на поэтическое полупризнание, но и на прямое обнажение своих язв. В одном из писем он каялся: «...мой нрав - неровный, ревнивый, обидчивый, раздражительный и, вместе с тем, слабый, - вот что внушает мне тягостное раздумье”. Слабохарактерность Пушкина не составляла тайны для близких, один из них писал: « Иногда можно было подумать, что он без характера: так он слабо уступал мгновенной силе обстоятельств. Меж тем ни за что он столько не уважал другого, как за характер...”

“При всем добросердечии своем Пушкин был довольно злопамятен, и не столько по врожденному свойству и увлечению, сколько по расчету; он, так сказать, вменил себе в обязанность, поставил за правило помнить зло и не отпускать должникам своим,” - замечал один из ближайших друзей поэта, характеризуя тем самым не личность и даже не “пушкинский” психотип, но обладателей 3-й Воли вообще. Большую или меньшую оригинальность обидчивости “пушкина” придает лишь то, что обнаруживается она через страшное его злоязычие. Сочетание 3-й Воли с 1-й Эмоцией награждает “пушкина” совершенно потрясающим даром хулителя. Причем, 3-я Воля определяет злость и пугливую наблюдательность к слабостям и уродствам оппонента, а 1-я Эмоция облекает эти ядовитые заметки в такие убийственные выражения, образы и метафоры, что слово “убийственные” приходится иногда понимать буквально. Во всяком случае, о древнегреческом поэте Архилохе рассказывали, будто он, будучи отвергнут одной молодой особой, написал такой стишок, что вся семья избранницы повесилась. К сожалению, стихотворение Архилоха не сохранилось, но с большой долей уверенности можно сказать, что оно не было простым, назывным набором площадной брани, типа “вы - такие, сякие, разэдакие..” Нет. Вспомним классическое из Пушкина:

“К Смирдину как ни зайдешь,

Ничего ты там не купишь.

Иль Сенковского толкнешь,

Иль в Булгарина наступишь.”

Талант “пушкинского” злоязычия заключается в подтексте, околичностях, иносказаниях. Отрава вспрыскивается исподтишка, в последний момент, так что жертва не сразу догадывается о смертоносной инъекции. Вот еще один шедеврально-образцовый пример из Марциала (привожу по памяти):

“Семерых мужей схоронила Ксантиппа,

Теперь вышла за тебя она, Аникст.

Видно, покойных мужей хочет она навестить.”

Да, чтобы с такой испепеляющей язвительностью писать о чужой зловредности, надо, конечно, иметь психотип “пушкина”. Поэтический талант и знание тонкостей этого ремесла - лишь орудия того желчного дарования, что изначала награждает “пушкина” природа. Поэтому не удивительно, что большинство “пушкиных”, упражняясь в хуле, легко обходятся без ямбов и хореев, однако это обстоятельство отнюдь не снижает убойную силу каленого “пушкинского” слова.

Эмоционально, т.е. через язык, через хулу, через крик (1-я Эмоция) начинает борьбу “пушкин”, но в его крике, как бы оглушителен он не был, все-таки чувствуется дребезжание неуверенного в себе человека (3-я Воля). У моего старинного друга была собака, которая, встречая гостей громким, даже яростным лаем, имела привычку одновременно с непонятной приветливостью помахивать хвостом. Я прозвал ее - “Пушкин”. И действительно, для “пушкина” такое поведение типично. Бунтуя, воюя, конфликтуя, он прежде всего стремится поразить противника громом своего крика. Это действует. Но если вслушаться в “пушкинский” крик, то в его обертонах явственно можно услышать неуверенность, готовность к капитуляции, сомнение в действенности своего крика, некое внутреннее виляние хвостом.

* * *

В соответствии со своим порядком функций после разящего слова (1-я Эмоция) у “пушкина” в качестве боевого аргумента следует кулак (2-я Физика). Нельзя сказать, что “пушкин” - этакий крутой драчун, его сильная гибкая Физика запрограммирована на сотрудничество и созидание, а не на разрушение и насилие. И тем не менее. Когда конфликт требует, когда эмоциональное давление не достигает цели, “пушкин” легко переходит к рукоприкладству. Причем, дерется “пушкин” с отключенной 4-й Логикой и хлещущей через край 1-й Эмоцией, т.е. самозабвенно, в состоянии совершенного затмения, полной потерей какого-либо самоконтроля (3-я Воля) и со стороны выглядит, как взбесившийся кабан. “В ярости я за себя не отвечаю,” - предупреждал Достоевский (еще один “пушкин”). Эффект от таких атак бывает очень впечатляющим. Знаю случай, когда крошечная девочка из рода “пушкиных” избила санками и обратила в бегство шестерых здоровенных парней.

Типичная для “пушкина” свобода рук отчасти определила и гибель самого Пушкина. В соответствии с духом XIX века и дворянского сословия драчливость его приняла форму бретерства. Хотя сама по себе 2-я Физика не сделала бы из Пушкина такого заядлого дуэлянта, каким он был, если бы его Физику не провоцировала обидчивая и мнительная 3-я Воля. Литературоведы, слишком влюбленные в стихи поэта, чтобы быть объективными, склонны винить в его гибели кого угодно ( Дантеса, жену, царя, общество), только не самого Пушкина. Однако современники были на сей счет более прозорливыми, и один из них писал: « Он обожал жену, гордился ее красотой и был в ней вполне уверен. Он ревновал к ней не потому, что в ней сомневался, а потому, что страшился светской молвы, страшился сделаться еще более смешным перед светским мнением. Эта боязнь была причиной его смерти, а не г. Дантес, которого бояться ему было нечего. Он вступался за обиду, которой не было, а боялся огласки, боялся молвы, и видел в Дантесе не серьезного соперника, не посягателя на его настоящую честь, а посягателя на его имя, и этого он не перенес.”

Неизбежность гибели Пушкина на дуэли, в контексте его времени, сословной принадлежности, а главное, психотипа, хорошо видна на примере истории другой его, несостоявшейся дуэли. Приятель поэта, Путята, рассказывал: ”Однажды Пушкин прислал мне французскую записку со своим кучером и дрожками. Содержание записки меня смутило, вот она: « Когда я вчера подошел к одной даме, которая разговаривала с г.де Лагрене (секретарь французского посольства), он сказал ей достаточно громко, чтобы мне услышать: ”Прогоните его!” Будучи вынужден потребовать удовлетворения за эти слова, я прошу Вас, Милостивый государь, не отказаться отправиться к г. де Лагрене и переговорить с ним. Пушкин.” Я тотчас сел на дрожки Пушкина и поехал к нему. Он с жаром и негодованием рассказал мне случай, утверждал, что точно слышал обидные для него слова, объяснил, что записка написана им в такой форме и так церемонно именно для того, чтобы я мог показать ее Лагрене и настаивал на том, чтобы я требовал у него удовлетворения. Нечего было делать: я отправился к Лагрене, с которым был хорошо знаком, и показал ему записку. Лагрене, с видом удивления, отозвался, что он никогда не произносил приписываемых ему слов, что, вероятно, Пушкину дурно послышалось, что он не позволил бы себе ничего подобного, особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважает, как знаменитого поэта России, и рассыпался в изъявлениях этого рода. Пользуясь таким настроением, я спросил у него, готов ли он повторить то же самое Пушкину. Он согласился, и мы тотчас отправились с ним к Ал. Сер-чу. Объяснение произошло в моем присутствии, противники подали руку друг другу, и дело тем кончилось.”

В истории несостоявшейся дуэли Пушкина с Лагрене, как в капле воды, отразился механизм обусловленной “пушкинским” психотипом гибельной дуэли. Даже если бы фраза “прогоните его!” действительно была произнесена, не всякий отреагировал бы на нее по-пушкински. 1-я Воля, услышав подобное, прямо подошла бы предполагаемому обидчику и поинтересовалась бы, кого он имел в виду, т.е. пошла бы на прямое волевое противостояние. 2-я Воля, в силу здорового равнодушия к чужому мнению, пропустила бы эту фразу мимо ушей, посчитав не к себе относящейся . Иначе, подобно Пушкину, на такого рода “вызов” реагировала бы 3-я Воля: ни пропустить мимо ушей, ни пойти на прямое волевое противостояние она не могла, но и переварить обиду так же была не в состоянии. Нужно было мстить и мстить в соответствии с порядком функций. Так в случае с “пушкиным”, психотип обязывал: убежать от обидчика домой (3-я Воля), написать ему изысканно-хамский картель, такой, что не сказать примирение, формальная дуэль уже была бы невозможна (1-я Эмоция+3-я Воля), а потом хладнокровно выйти к барьеру, подставив под бой свою ощущаемую неуязвимой, сильную гибкую, как резиновая дубинка, 2-ю Физику. Такова обычная поведенческая схема “пушкина”, дворянина XIX века, в конфликтной ситуации, и нет ничего удивительного, что реальный Пушкин стал невольной жертвой этой самоубийственной схемы.

* * *

Всякий человек противоречив. Но трудно найти, подобную “пушкину”, фигуру, всю как бы сотканную из противоречий. Во-первых, в его сознании чудным образом уживается крайне завышенная оценка окружающих с крайне заниженной. Великолепный пример такого двойного стандарта дает сам Пушкин в отношении своей возлюбленной Анны Керн. С одной стороны - хрестоматийное:

“Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.”

При том, что “гений чистой красоты” украден у Жуковского, стихотворение, кажется, не оставляет сомнений в искренности и крайне возвышенной оценке Пушкиным предмета страсти. Каков же бывает шок, когда обратившись к эпистолярному наследию поэта, читатель обнаруживает относящиеся к Керн оскорбительные и просто нецензурные, заменяемые издателями многоточием, строки. Дикость? Лицемерие? Парадокс? Ничего подобного.

Ни “гением чистой красоты”, ни “вавилонской блудницей” Анна Керн не была, была она обычной, земной женщиной, довольно легкомысленной, по понятиям того времени. И все. Феномен заключался в том, что Пушкин никогда не воспринимал Керн такой, какая она есть, объективно. Он наблюдал ее сквозь две в разные стороны искривляющие предмет функциональные призмы: 1-ю Эмоцию и 3-ю Волю. Независимая от объекта, подслеповатая 1-я Эмоция своей избыточностью работала на страшное увеличение изображения, будто Керн была “гением чистой красоты”. Что касается эпистолярной брани в ее адрес, то она - плод уменьшающей и столь же необъективной призмы 3-й Воли Пушкина. “Мещанин” не любит, не уважает себя и с легкостью переносит эту неприязнь с себя на посторонних. Так что, ничего парадоксального, с точки зрения психософии, в отношении Пушкина к Керн нет, как, впрочем, и во всех других случаях, где “пушкин” обнаруживает свое любовное двурушничество.

Мы поможем в написании ваших работ!