Морская водоросль и часы с кукушкой 10 страница
Фермер Толд уронил светлячка и вскочил на ноги, а светлячок скользнул в траву и был таков.
Тьма и Натаниель
Жил некогда в своем маленьком домике в Доддерстауне один немолодой человек по имени Натаниель Крю.
Не было у Натаниеля ни серебра, ни золота, был он сутул, борода его и волосы были длинны и спутаны, глаза — печальны и задумчивы, а тело — тоще и совершенно несовместимо с чаяниями его сердца.
Жена Натаниеля оставила, дети выросли и покинули дом, соседи считали его ленивым и бесполезным существом, и в целом мире ни одна душа не прислушивалась к его нуждам.
Копать землю Натаниель не мог, просить подаяния ему было стыдно, он был слишком горд, чтобы обращаться за помощью в благотворительные организации, и слишком вял, чтобы наняться на работу к какому-нибудь зажиточному фермеру у себя в деревне.
Но даже находясь в таком незавидном для себя положении, он хотел жить. Натаниель хотел жить не только потому, что боялся умирать, — нет, у него была причина получше. Он обожал свет, свет звал он своим другом; он любил краски. Он радовался при виде голубого неба и огорчался, когда небеса застилались темными грозовыми тучами.
Натаниелю никогда не было одиноко, когда с ним был свет. На прогулке, при свете дня, он с одинаковой радостью взирал на кролика или на играющего ребенка. Друг Натаниеля всегда дарил его радостью в той или иной форме — в виде солнечного луча или маленькой свечки.
|
|
|
— О, Натаниель! — казалось, говорил Свет, — Живи и радуйся, ты еще не мертв, и когда-нибудь ты станешь счастлив. Хоть борода твоя и поредела, однажды найдется женщина, которую это не испугает.
Так обещал Свет. Но, не имея никаких иных средств, кроме тех, что у него водились, Натаниель был вынужден питаться водянистой репой, унесенной с полей. А для того, чтобы купить немного хлеба, он собирал грибы на росистых лугах до прихода косцов. Когда же наступал сезон ягод, он собирал смородину и кресс, чтобы продать весь свой урожай за сколько дадут. Еще он ходил в сосновый бор по дрова, собирая их в маленькую тележку, и отдавал их деревенским женщинам по два пенса корзина.
Натаниель, друг Света, был человек добродушный и романтический, и в прошлом жизнь его была не такой уж несчастной. Пока хватало денег, жена его и дети легко жили с ним и даже радовались, когда глава семьи веселился на какой-нибудь деревенской вечеринке.
Но когда Натаниелю исполнилось сорок, с ним случилось странное событие, изменившее весь ход его жизни, — цыганка за шиллинг предсказала ему, что он умрет, когда ему стукнет пятьдесят пять. До этого происшествия он обращался с деньгами бережливо, но, заслышав новость, пустил все свои деньги на ветер. Так в шестьдесят лет у него не осталось ни гроша, да еще и семья оставила его.
|
|
|
Когда кончились средства, кончилось и все остальное. Счастливые лица перестали показываться в доме Натаниеля; кончились домашнее счастье, игры и праздность.
И все-таки Натаниель, друг Света, был непоколебим.
— Нет никого чудеснее тебя, — бывало, говорил он, стоя в середине болота, где говорить было не с кем. — Твой царь — златое солнце, цвет его — желтый, и самая малая свеча или огонек разделяет с ним его славу. Мощь солнца такова, что все живущее рождается от его сияния. При свете дня все люди могут радоваться. Даже слепец, погруженный во тьму, чувствует, как солнце проникает и услаждает его душу.
После этих слов Натаниель рассказывал маленькому камешку, какой он благородный человек, ибо в закадычниках у него такой друг, с которым он может пообщаться в любой момент и который велел ему не терять надежды. Нарядной птичке он говорил, что рад тому, что цыганка ошиблась в своем предсказании, ибо теперь он собирается жить, пока ему не исполнится все восемьдесят.
Можно легко себе представить поэтому, как сильно Натаниель ненавидел и избегал противоположность своему другу Свету — Тьму. По вечерам, находясь в хорошем расположении духа, он зажигал не только все свечи, какие только можно было отыскать в доме, но и глиняные плошки с помещенным в них промасленным волокном тростника. Когда все вокруг озарялось ярким светом, Натаниелю начинало казаться, что старое веселое времечко, когда он играл и смеялся вместе со своей женой и детишками, придет опять.
|
|
|
То счастливое время, когда семья только поощряла его беззаботность, не шло у него из головы, ибо в порыве щедрости отец семейства развязывал свой кошель и позволял деньгам тоже немножко повеселиться. Окна домика ярко светились, в камине плясал огонь, и на веселые людские лица ложился отсвет теплой комнаты и беззлобных шуток, — сколько зимних вечеров было озарено радостью летних дней …
Хоть жена оставила Натаниеля в трудную минуту и в тяжкой нужде, иногда она все же смягчалась и посылала ему по почте шиллинг, возможно, затем, чтобы напомнить, что если цыганка и ошиблась в дате его смерти, однажды ему все равно придется умереть.
Частенько Натаниель в порыве дружества обращался к солнечному лучу, который, он знал, был весь счастье.
— Приветствую тебя, слава Господня! — восклицал он, раскрывая объятья, и едва прикрытая грудь его совсем обнажалась. — Приветствую тебя, слава Господня! Как восхитительно двигаться в твоих ярких лучах; чего бы тебе стоило поговорить со мной, чтобы доказать свою любовь, ведь тогда целая вселенная восхищалась бы нашей беседой.
|
|
|
Натаниель не переставал надеяться на то, что когда-нибудь завлечет в свой домик — ибо Свет, казалось, всегда обещал ему, наравне с плотскими утехами, и более мирные, — юное создание из тех, что когда-то играли и резвились на ковре в его гостиной.
Свет не уставал повторять Натаниелю, что радости всегда есть место, доколе человек не умер. Он показывал ему разные знаки и чудеса, что сулили недурные развлечения. Натаниель видел, как самая темная ночь неизменно оборачивается днем, и даже после пасмурной зимней недели внезапно выглядывает солнышко и расцвечивает землю.
Никто другой не любил поболтать так, как Натаниель, который проводил бы целые дни в разговорах со своими соседями, если бы они ему это позволили, однако эти добрые люди никогда не забывали о том, что этакий бедняк, должно быть, только и думает, чтобы выпросить корку хлеба, или свечной огарок, или кусочек мыла, так что не успевал Натаниель приблизиться к ним, как они тоже начинали двигаться — но только в противоположном направлении.
Но Натаниель считал, что хоть соседи и не желают разговаривать с ним, у него достаточно других собеседников, и однажды утром, держа в руке сырой гриб, которым он собирался позавтракать, при взгляде в окно ему показалось, что солнечный луч сказал ему кокетливо в ответ на его рукопожатие: «Дорогой Натаниель, сейчас ты, должно быть, знаешь, что я — Истина, а Тьма — ложь. Мой цвет желтый, и придет день, когда я дам тебе женщину с золотыми волосами, ибо я знаю твои желания лучше, чем ты сам. Я дам тебе эту женщину, а вместе с ней — свадебный торт. Не забывай же зажигать по ночам свечу в окне».
С длинной и особенно мглистой ночью Натаниель Крю был не в ладах. Имей он достаточные средства, он держал бы зажженную свечу все темные часы напролет, однако позволить себе этого он не мог и, недовольно проворочавшись, покидал свою постель, распахивал окно и сердито обращался к тьме.
— Тьма, — говорил он, — будь добра помнить, что Свет — мой друг. Я не хочу знать тебя; у тебя нет своего цвета, ты вся в пятнах; ты — невыносимое отчаяние, и я не взял бы тебя в попутчики ни на минуту. Ты всегда оставалась моим величайшим врагом; твои есть холодное сомнение и серые краски. И однообразие, и неизменность, которые я не переношу. Ты подобна слякотному полю, ни коричневому, ни черному. Ты не веришь в счастье, поэтому и я не верю в тебя. Ты — величайший изменник. Любовь, которую ты терпеть не можешь, — этот живой пламень, возгорающийся в двух сердцах на вечное наслаждение, ты отдаешь Дьяволу. Дитя Света, Солнце, озаряет своим светом любовь, которую ты не переносишь. Божий лик пылает красным светом, и Он улыбается, и ангелы святые воспевают хвалу всякому желанию. Цикады стрекочут с ними, и птахи малые порхают…
Облаченный в лохмотья, бродил Натаниель целыми днями по полям и проселкам в неутомимых поисках добрых, хоть и дикорастущих, плодов земли и в ожидании — ибо Свет понуждал это его ожидание, — что когда-нибудь у ручейка или под сенью дерева его глазам предстанет та, что захочет стать его спутницей в увлекательных развлечениях.
Но, увы, сколь далеки были эти надежды от реальности, ибо девушки, коих встречал Натаниель, предпочитали осчастливливать других, а он, бедно одетый и одинокий, вместо нежных поцелуев получал от них комья грязи и камни, сдобренные таким словцом, от которого он весь заливался краской.
Такое грубое, гадкое поведение причиняло боль Натаниелю, который верил в то, что ничего дурного и уродливого, сопричастного тьме, не может найти себе места в душе хорошенькой девушки.
— Безусловно, — говорил он, едва унеся ноги от своих мучительниц через какое-нибудь пыльное или, наоборот, слякотное поле, — каждой девице должно принадлежать первому святому дню недели, дню солнца, когда всякая тьма становится забвенна, и царит только счастливая любовь…
И вот пришел сырой мрачный осенний день, когда Натаниель отправился собирать грибы. Он обошел все холмы, которые то погружались в туман, то оголялись под порывами морского ветра, относившего туман в сторону. Он продолжал свои поиски до тех пор, пока сырой туман не пробрал его до костей, и все, что ему удалось найти, еле-еле прикрывало дно его маленькой корзинки.
Наконец, он достиг широкой уединенной пустоши, на которой возвышались кучи камней, похожих на могильные надгробия. Неужели Свет предал его?
— Свет! — вскричал Натаниель, воздевая руки навстречу дождю, ибо туман обернулся холодным дождем, который заливался в его рукава. — Я питался надеждой на тебя так долго: неужто ты оставил меня? Я верил в тебя, я поклонялся тебе, я любил тебя, я всегда чувствовал, как надежда растет в моем сердце, словно милая птичка. Теперь я оставил всякую надежду.
И говоря, не заметил Натаниель, что дождь прекратился, луч света рассеял мглу и упал на него, и голос произнес:
— Не оставляй надеяться, Натаниель, и не забывай затепливать свечу в своем окне, ибо скоро гость явится к тебе.
Натаниель поспешил домой, но, увы! в своем темном доме он не смог отыскать ни свечи, ни даже лучины. Услышав слова своего друга, Натаниель больше, чем когда-либо, осознал, как необходима ему свеча. В тот день он не видел ни одной краски, а огонек свечи, как он знал, желтый. Кроме того, его надежда на приход гостя в тот вечер возросла как никогда, ибо по пути домой, проходя мимо дома священника, куда мясник как раз привез бараний окорок, он услышал, как горничная, принимавшая мясо, сказала, что встречается сегодня с одиноким мужчиной.
И обнадеженный Натаниель решил, что это его имела в виду бойкая девчонка. Звали ее Винни; у нее были темные глаза и озорной нрав. Мясник был ее друг — он был самый кровожадный из всех мужчин, которых ей довелось знать, — и сейчас Натаниель вообразил, что она заглянет к нему на огонек, если он только сможет найти свечу, чтобы указать дорогу к своему дому, но свечи-то он найти не мог.
— О Свет! — воскликнул Натаниель в глубокой печали. — Я прошу лишь свечу. Одна завалялась у меня под столом, но, кажется, ее съели мыши. Не будешь ли ты так добр одолжить мне еще одну, ибо тогда ко мне придет Винни, веселая, как воробышек. И увидев, как мы счастливы, сам Господь захлопает в ладоши.
Тишина была ответом Натаниелю. Только ветер стенал вокруг домика да дождь просочился сквозь дыру в крыше и теперь расплывался лужами на каменном полу.
Натаниель опустился на низкую табуретку; положив руки на голый стол, он опустил на них голову, прижавшись лбом к холодному дереву. Дрожь пробрала его во тьме.
В этот недобрый час на него нашло отчаяние, что, словно змея, выползшая из тинистых закоулков, проникла в дом через трещину в стене и свернулась вокруг сердца Натаниелю, уронившего голову на стол. Натаниель увидел самого себя со стороны — старик, убогий и несчастный, всю жизнь обманывавший себя тем, что Свет у него в друзьях.
И как только осознал Натаниель Крю, кто он такой, он почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. В комнату вошла Тьма.
Тяжкие мучения претерпевал Натаниель. Горькими словами оплакивал он свою судьбу; душа его склонилась к смерти, а сердце погрузилось в озеро чернейшей тоски.
Натаниель поднялся, чтобы пойти и отыскать кусок веревки — повеситься, но тут к нему обратился голос, смелый, нежный и любящий:
— Натаниель, — сказал голос, самый приятный из всех, что ему доводилось слышать, — Натаниель, не отчаивайся. Мне становится очень грустно оттого, что ты так изводишь себя только потому, что у тебя не нашлось свечи. Это не я, Тьма, но Свет причинил тебе столько вреда. Он вечно такой хлопотун, кричащий на каждом углу о надежде, когда ее нет, лгун и надоеда. Чего, ради всего святого, ты достиг своим поклонением Свету? Надежды твои опали с тебя, как сломанные стропила с горящей крыши, над тобой насмехаются малые дети, слезы твои увлажняют твою бороду, и все потому, что ты поклоняешься не тому цвету.
На Натаниеля снизошел такой покой, какого он не ведал всю свою жизнь; он с любовью взглянул в кроткие глаза Тьмы.
— Тьма, — произнес он, — скажи, почему я всегда боялся тебя?
— Ты никогда не догадывался, как я люблю тебя, — ответила Тьма, — иначе мы давно стали бы друзьями, ибо, как ты знаешь сейчас, я в состоянии подарить тебе самые чудесные мысли, какие только посещают человека.
Натаниель опустил руку на стол и почувствовал в ней коробок со спичками и свечу, которые он положил туда, но совершенно про них забыл. Распахнув дверь, он выбросил все это в дождь.
— Говори еще, Тьма, — сказал он, — ибо слова твои занимают меня.
— Дорогой Натаниель, — произнесла Тьма, — друг, которому ты служил столь преданно, оказался твоей погибелью. Твой богоподобный разум, твой простой, но мудрый образ жизни отданы были на глумление невеж, и кто они, эти глупцы, как не ничтожные и трусливые отражения заносчивого, блестящего Света?
Натаниель раскрыл руки, и Тьма заключила его в объятья.
— Я позабыл Винни, — прошептал бедняк.
— Ты познаешь счастье, — пообещала Тьма. — Под высокими сводами моей черноты ты узнаешь истинную Винни. Пускай все сияющее иллюзорным светом продолжает обхаживать тебя, — вряд ли ты захочешь, чтобы это беспокоило тебя в моих чертогах. Девушка бывает хороша днем, однако ночью, в темноте, научаешься любить глубину, длительность и величие. Слова «Да воссияет свет» должны быть заменены на «Да сгустится тьма».
— Свет, когда был мне другом, всегда обещал мне утехи, — пожаловался Натаниель, прижимаясь к Тьме ближе. — Каждое утро он говорил мне, как обычно, легко и ветрено, — беги, дескать, прочь из дому, Натаниель; на пруду или в лощинах ты встретишь девушку, которая позовет тебя. Дорогая Тьма, можешь ли ты дать мне что-нибудь?
— Я дам тебе вечные желания, — отвечала Тьма, — а после них — истинное счастье.
— Но что есть истинное счастье? — спросил Натаниель.
— Смерть, — молвила Тьма.
Труп и блоха
Так вышло, что скончался как-то раз в Мэддере, в своем домике у холма, некий средних лет господин.
Ему было пятьдесят. Жизнь его была не такой счастливой, как могла бы, окончил он свои дни, подхватив простуду, за которой последовал длительный кашель, и произошло это одним приятным сентябрьским днем, где-то без четверти шесть по церковным часам. Едва в усадьбе мистера Толда опорожнили с довольным шелестом последнюю тачку ячменя, как сердце мистера Джонсона остановилось. К тому времени мало кто в деревне замечал мистера Джонсона, даже издеваться над ним или бросаться камнями в его кошку уже перестали, и теперь, когда он покинул мир, никто на это не обратил внимания.
Над беднягой произвели обычные процедуры, которые следуют за смертью человека. Его тело обмыли с небрежностью, обычной по отношению к тем, кто уже не может пожаловаться, закрыли ему глаза и накрыли их монетками, подвязали челюсть, пока она совсем не закостенела, переложили тело в гроб, и близкие покойного пришли бросить на него последний взгляд. Вскоре были сделаны приготовления к похоронам. Плотник похоронной фирмы, большой любитель своего дела, собирался завинтить гроб утром, в половине восьмого, а в два часа мистера Джонсона должны были опустить в землю в присутствии преподобного Томаса Такера, хорошего человека.
Однако ночью накануне похорон, едва дедушкины часы в гостиной пробили полночь, заставив напуганных мышей попрятаться по своим норам, мертвец вздохнул и огляделся.
Окно спальни было задернуто занавеской, однако такой тонкой и прохудившейся, что она совершенно не препятствовала потоку лунного света прорываться в комнату, ибо полнолуние перед осенним равноденствием было в самом разгаре.
И впрямь, луна так ярко освещала комнату, что мистер Джонсон, немного приподнявшись, мог видеть все вокруг. Но сначала, будучи немного ошарашенным, словно его вырвали из необычно крепкого сна, он не смог понять, где находится.
Его чувства напоминали чувства человека, который, впав в беспокойный сон в самом начале ночи — а большая часть жизни мистера Джонсона была ничем иным, как дурным сном, — к утру крепко засыпает и просыпается освеженным. Но в намерения Смерти входило не просто утешить его и дать почувствовать предвкушение своей любви, но и наделить неким даром в качестве награды за то краткое неудобство, что доставляют вновь прорезавшиеся зрение и слух. Этот дар заключался в том, что на протяжении того небольшого времени, когда мистеру Джонсону будет позволено видеть и слышать, он приобретет силу понимать, о чем говорят между собой маленькие обитатели его спальни — насекомые.
Ночь была безмолвна; луна висела высоко над голыми полями и проливала обильный свет на огромные кучи зерна, принадлежавшие фермеру Толду.
В прохладном одиночестве загородной ночи чувствовалось движение каких-то огромных сил, из коего рождалась красота, столь чистая и святая, что освобождала людей — если они хотя бы мельком замечали ее — от дневных треволнений. Но это безмолвие, обещавшее такой покой, было сейчас нарушено хитрой лисой: пользуясь ночным часом, она протрусила сквозь блистающие поля, пробралась на гумно мистера Толда и схватила жирного петушка, который был настолько глуп, что устроился на ночлег на дышле телеги.
Первым насекомым, которое заговорило в спальне мистера Джонсона, — как можно легко догадаться, — был жук-точильщик, ибо родственники усопшего принялись скоренько разбирать пожитки и вытряхнули бедного жука из гардероба, в котором хранился воскресный костюм покойного.
Жук упал на пол. Никто не любит, чтобы его трясли и кидали в самое неподходящее время, и этот жук, бывший многие годы членом семьи мистера Джонсона, был этим неблагоприятным происшествием основательно выведен из себя. Он мудро смекнул, что падение вызвано современными манерами и идеями, и что те люди, которые объясняли его точение самым нескромным образом — и к тому же прелживо, — сейчас покушаются на его жизнь.
Мистер Джонсон с интересом слушал, как жук сетует и оплакивает свою судьбу, особо отмечая при этом, что сам он в надежде на спасение никогда в жизни не приставал с развратными намерениями ни к одной особе женского пола, принадлежавшей к его народу.
— Как может распуститься тот, — восклицал жук, — кто обучился всем благам гардероба, где всегда висит воскресное платье, и откуда, как любому известно, мое точение и точение моих предков с самого сотворения мира доносится как сверхъестественное предупреждение, каковое Смерть дает простакам, чтобы все, кто его услышат, покуда не поздно, примирились с Господом и восславили нашего благословенного Спасителя?
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 308; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!