Первые человеческие сообщества

Мы в наше время являемся продуктами и жертвами нашей недавней истории. Современный капитализм, наиболее уникальный, как и наиболее пагубный социальный строй, который возникал в истории человечества, идентифицирует прогресс (человеческий) с жестким соревнованием и конкуренцией, социальной статус с неограниченным и жадным накопительством. Мы привыкли ассоциировать наиболее личные чувства с алчностью и эгоизмом, производство продуктов потребления с продажей и накопительством, как основными мотивами почти любого экономического и артистического действия, а выгоду и обогащение ‒ с существованием социальной жизни.

Ни одно известное истории общество не превращало эти факторы в основу своего существования или, еще хуже, не идентифицировало их с человеческой природой как таковой. Любое зло, которое в старые времена казалось апофеозом дьявола, капиталистическое общество превратило в добродетель.

Эти буржуазные атрибуты нашей каждодневной жизни так глубоко въелись в наш образ мыслей, что нам очень сложно осознать, насколько другими были ценности, на которых строились докапиталистические общества и насколько порочны ценности наши.

Современному человеку трудно по-настоящему понять, что тогда социальное совершенство ассоциировалось с сотрудничеством, а не с соревнованием; воздержанностью, а не накопительством; службой людям, а не личным интересам; с дарением, а не с продажей необходимого; с заботой и взаимопомощью, а не с выгодой и конкуренцией.

Эти ценности считались присущими неиспорченной человеческой натуре. Во многом они определяли процесс социализации в нашей жизни, который увеличивал взаимозависимость, а не агрессивную, эгоистичную "независимость", а точнее ‒ грубый индивидуализм. Для того, чтобы понять, откуда мы появились как социальные существа, и почему мы стали такими, какими являемся ныне, мы должны отбросить нашу систему ценностей и изучить, хотя бы поверхностно, те идеи, которые составляют картину более естественного общества, более экологичного, возникшего из природного мира.

Эти естественные, в основном дописьменные и "племенные" общества были абсолютно неиерархичными ‒ не только по структуре, но даже и по языку. Если верить лингвистическим исследованиям антропологов, таких, как покойная Дороти Ли, то, например, в языке индейцев винту с побережья Тихого океана не было переходных глаголов типа "иметь", "брать", "владеть", обозначающих власть над людьми и предметами. Про мать говорилось, что она "шла" с ребенком в степь, вождь "стоял" среди своих соплеменников. а люди "жили" с предметами, а не обладали ими.

Как бы эти сообщества не отличались друг от друга многими социальными чертами, мы можем заметить в их языках и чертах поведения признаки общей основы, состоящей из верований, ценностей и образа жизни. Как заметил Пол Рэдин. один из наиболее талантливых американских антропологов, в этих сообществах было некоторое чувство взаимного уважения между людьми, а также такое отношение к материальным нуждам, которое Рэдин называл принципом "неприкосновенного минимума". У каждого было право на средства поддержания жизни вне зависимости от его материального вклада. Право на жизнь было неоспоримым, и понятия типа "неравенства" не имели смысла, так как все "неравенства", наступившие вследствие 6олезни или старости, компенсировались сообществом.

Изначально понятие формального "равенства", по которому мы "равны" в возможности голодать или умирать из-за заброшенности, видимо заменило действительное равенство, в котором те, кто не мог производить что-либо в полную силу, тем не менее обеспечивался всем необходимым. Таким образом, равенство существовало, по словам Дороти Ли, "в самой природе вещей", как продукт самой демократической культуры, а не как искусственно поддерживаемый принцип. Эти общества не "достигали" равенства, так как оно существовало само по себе, как результат абсолютного уважения к людям, независимо от их индивидуальных черт.

Этой оценке, сделанной Ли, вторит и Рэдин, долгие годы проживший среди индейцев уиннебагок и пользовавшийся их полным доверием.

"Если бы меня попросили четко и сжато сформулировать выдающиеся черты общества аборигенов, я бы не колеблясь назвал три: уважение к личности, независимо от возраста и пола, удивительную степень социального и политического единства; личная неприкосновенность, которая стоит выше всех форм управления и всех племенных и групповых интересов и конфликтов".

Особое внимание следует обратить на называемое Рэдиным первым уважение к личности; это очень интересно в нашу эру, которая отрицает все коллективное как угрозу индивидуальности, но в оргии неприкрытого эгоизма фактически уничтожила границы между самостоятельными изолированными личностями. Коллективизм может оказаться гораздо более способствующим раскрытию личности (как показывает изучение некоторых обществ аборигенов), нежели общество "свободного рынка" с подчеркиванием эгоистичного, но опустошенного "я".

Не менее удивительным, чем действительное равенство, является степень распространения ощущения общей гармонии, существующей среди аборигенов на весь природный мир как таковой. При отсутствии каких-либо социальных иерархий, их видение природы так же является неиерархичным. Отчеты о многих церемониях аборигенов оставляют сильное впечатление того, что их участники видят себя частью необъятного мира. В танцах видно стремление изображать природу, животных, а не управлять ими.

Волшебство, которое в наше время принято называть "доисторической наукой", видимо, имело два вида. Один из них был, видимо откровенно принудительным в том смысле, что от какого-то ритуала ожидали получить конкретный эффект. Этот вид волшебства, вероятно, имел форму четкой "причинности", несколько похожей на то, что мы видим в химии. Однако, как я уже неоднократно замечал, существовали ритуалы (особенно групповые), которые возникли раньше, чем более известные ныне "вызывающие какой-то эффект", магические действия. Эти ритуалы были не принуждающими, а скорее просящими. Жизнь представлялась как система взаимоотношений построенная на принципах взаимоотдачи, и в ритуалах охотник изображал себя частью общей жизни ‒ основанной на умилостивлении, уважении, взаимопонимании. Человечество было по-настоящему составной частью этой жизни, в которой люди и природа давали друг другу то, в чем нуждались, а не торговали.

Это сильное чувство взаимонеобходимости в ритуалах, видимо, отражало сознание социального равенства, в котором различия между людьми представлялись как часть большого природного целого, а не частью пирамиды иерархии Это общество пыталось рассматривать людей как равных, взаимодействующих в рамках одного общества

партнеров.

Это не значит, что аборигены считали себя равными с нечеловеческими формами жизни. Нет, они хорошо представляли себе неравенства, существующие в природе и обществе, возникающие из-за разницы в физической силе, возрасте, уме, генетических наследственных факторов, немощи, и т. п. Они пытались сгладить эти неравенства внутри своих групп с помощью упомянутого принципа "обеспеченного минимума", который давал средства поддержания жизни всем членам сообщества, независимо от их способностей и вклада в общий "фонд". Часто обремененным немощью, дряхлым людям предоставлялись специальные привилегии, чтобы уравнять их с более обеспеченными членами сообщества.

Но ни в коем случае аборигены не равняли себя с животными. Они не действовали и не мыслили "биоцентрично", "экоцентрично" (употребляя недавно вошедшие в употребление слова) или напротив, антропоцентрично по отношению к остальным формам жизни. Более правильно будет сказать, что они вообще не имели понятия о каком-либо центре, кроме как в своих сообществах. То, что племя верило, что они и есть "люди", в отличие от пришлых и соседских племен, было ограниченностью и слабостью всех племенных сообществ в целом; она возникала в основном из-за страха перед войной, чужими, и лишь с возникновением городов эта ограниченность мышления начала исчезать. Пока территориальный уклад жизни, появившийся с образованием городов, не заменил местнический, основанный на кровных узах, понятие "человечество" было весьма неопределенным и эта неопределенность сильно ограничивала распространение этого термина на пришлых, чужих людей.

Внутри же этого мирка настоящего равенства, земля и те "ресурсы", которое наше общество называет "собственностью", были доступны для любого члена сообщества, по крайней мере в той степени, в которой они были необходимы. Но в принципе этими ресурсами никто не мог "располагать" или тем более "владеть", как собственностью. Таким образом, в добавление к принципу "обеспеченного минимума" искусству убеждения и представления любых различий как взаимодополняющих, в тех сообществах существовало право "узуфрукта". Предметы необходимости были доступны людям и семьям, принадлежащим к сообществу, просто потому, что они были им нужны, а не из-за того, что ими владели, или их создали своим трудом их "распорядители".

Подлинное равенство природных, естественных обществ, было не только продуктом тогдашних структур и обычаев предков. Оно содержалось в самой природе человека, в том как он (она) воспринимал(а) различия, существующие в мире, других людей, нечеловеческие формы жизни, материальные объекты, землю и леса, короче говоря, весь природный мир. Природа и общество, которые так четко отделены друг от друга в наше время в нашем сознании, тогда взаимопроникали и являлись фактически единым полем взаимодействия и каждодневного опыта.

Нет нужды говорить, что ни человечество не считалось "хозяином" природы, ни природа "господином" человечества. Совсем наоборот: природа виделась плодотворным источником жизни, благополучия, провиденциальной "матерью" человечества, а не "жадным", "скупым" противником, которого нужно вынудить дать средства выживания и открыть свои "секреты" человеку. Образ "жадной" природы создал бы такие же "жадные" сообщества и его эгоистичных членов, а вовсе не те сообщества, которые заботились об обеспечении всех своих товарищей "гарантированным минимумом".

Эта природа считалась чем угодно, но не тем относительно безжизненным явлением, каким ее считают в наше время ‒ объектом лабораторных исследований и предметом технических манипуляций. Она состояла из животных, которые, по представлению аборигенов, были организованы сходными с людскими родственными узами; лесов, которые виделись удобным домом для людей; и космических сил, таких как ветер, жаркое солнце, ливни и нежная луна. Природа проникала в человеческое сознание не только как окружающая среда снабжающая людей всем необходимым, но и как кровная родственная связь, соединившая человека с человеком и поколение с поколением.

Верность родственников друг другу, поддерживавшаяся клятвой крови ‒ клятвой, соединявшей в себе выражение верности роду и обещания мстить его врагам ‒ стала естественным источником непрерывности сообщества. Несмотря на то, что в более поздние времена слово "род" стало лишь жалким остатком того, чем оно являлось в древности, вряд ли стоит сомневаться в его былой способности определять место людей в ранних человеческих сообществах. Признание своим, будь это предок или потомок, определяло все ‒ принятие человека в группу, его способность жениться (выходить замуж), его ответственность перед остальными членами сообщества и перед супругом ‒ все права и обязанности, которые имели члены сообщества.

Через этот биологический факт кровного родства природа проникала в основные институты раннего общества. Продолжение рода было средством определения ассоциативной принадлежности и даже самоопределения. Кровные связи определяли принадлежность индивидуума к той или иной группе и то, кем он являлся для остальных.

Но еще один биологический факт отличает члена сообщества: мужчина он или женщина. В отличие от родственных связей, которые постепенно были истончены под влиянием небиологических институтов таких, как государство, которое постепенно начало отбирать права у генеалогии и отцовства, структурирование общества по половому признаку сохранилось до наших дней, как бы сильно ни было оно модифицировано социальным развитием

Третий биологический факт, определявший человека как члена группы был его возраст. Как мы увидим самым ранним, действительно, социальным примером статуса, основанного на биологических различиях, были возрастные группы, к которым человек принадлежал и церемонии, легитимизировавшие возрастной статус. Родство устанавливало базовый факт принадлежности к данному сообществу. Оно определяло права человека и его ответственность перед другими членами рода ‒ на ком жениться, кого нужно поддержать и помочь удовлетворить нормальные жизненные требования, к кому обратиться за помощью в различного рода сложных ситуациях. Кровное родство давало определение индивиду и группе, так же как кожа представляет собой границу, отделяющую одного человека от другого.

Половые различия, также биологические по происхождению определяли род работы, которую должен быть исполнять член сообщества и роль в воспитании молодых. Женщины обычно занимались собирательством и готовили пищу, мужчины охотились и защищали сообщество в целом. На основе этих различных задач развились сестринские и братские культуры, в которых женщины создавали ассоциации, неформальные или структурированные, проводили церемонии и почитали богов, которые отличались от соответствующих богов и церемоний мужчин, имевших свою собственную культуру.

Но ни одно из этих половых различий ‒ не говоря о генеалогических изначально не предоставляло командную позицию одному из членов группы и не подчиняло одного другому. Женщины осуществляли полный контроль над домашним миром: дом, очаг, производство наиболее необходимых жизненных средств, таких как выделанные кожи и пища. Часто, женщина строила свою собственную хижину и стремилась возделывать свои собственный участок земли, когда общество начало переходить к овощеводству.

Мужчина, в свою очередь, имел дело с тем, что мы можем назвать "гражданскими" делами ‒ администрирование нарождавшихся слаборазвитых "политических" дел сообщества, таких как отношения между кланами, племенная вражда. Позже, как мы увидим, эти "гражданские" дела становятся высоко сложными так как перемещения народов сталкивают общины друг с другом. В раннем обществе возникают воинские братства, специализирующиеся на охоте на людей, так же как на охоте на животных.

Что достаточно ясно, так это то, что на ранних фазах социального развития мужская и женская культуры дополняли друг друга и усиливали социальную стабильность в целом, так же как и обеспечивали сообщество в целом средствами к жизни. Две культуры не конфликтовали друг с другом. Сомнительно, чтобы ранние человеческие сообщества смогли бы выжить, если бы культуры, сформированные по половому признаку изначально попытались бы занять командную, либо что еще менее вероятно, антагонистическую по отношению к другим позицию. Стабильность сообщества требовала баланса между потенциально враждебными элементами, если оно хотело выжить в опасной среде.

Сегодня, по той причине, что "гражданские" или, если хотите "политические" дела настолько важны в нашем собственном обществе мы видим "командную" роль мужчин дограмотного общества в их монополии на "гражданские" дела. Мы легко забываем, что ранние человеческие сообщества были на самом деле домашними обществами структурированными в основном работой женщин, и были очень строго ориентированы как в реальности, так и в мифологии, на женский мир.

Социальное значение возрастных групп было двусмысленным.

Физически, старые люди были наиболее слабыми, зависимыми и часто наиболее уязвимыми членами группы в сложные периоды. Именно от них ожидалось, что именно они пожертвуют своими жизнями, если существование сообщества будет под угрозой. Следовательно, они были наименее застрахованными людьми как психологически, так и физически.

В тоже самое время, старые люди были живыми хранилищами знаний сообщества, его традиций и коллективного опыта. В мире, в котором не было письменного языка, они были хранителями его идентичности и истории. По причине напряжения, существовавшего между крайней личной уязвимостью с одной стороны и воплощением традиций сообщества с другой, они были наиболее предрасположены усилить собственный статус, окружить его квази-религиозной аурой и социальной властью, которая дала бы им большую безопасность при потери их физической власти.

Появление иерархий и классов

Анализ логических закономерностей возникновения иерархии (иерархических систем) позволяет предположить, что иерархия начинается с доминирующего положения старших, это подтверждается и значительной частью, имеющихся в нашем распоряжении данных.

Похоже, именно старшие создали наиболее ранние институционализированные системы приказа и подчинения. Эта снстема управле ния старейшин называется "геронтократией", поначалу она была благотворной и зачастую включала в себя как старших мужчин, так и женщин. Мы обнаружили присутствие этой изначальной формы социальной организации практически во всех существовавших в истории обществах вплоть до современных в виде советов старейшин, которые адаптированы к клановой, племенной, городской и государственной общественным система. Геронтократия проявпяет себя и в форме таких поразительных черт культуры самых ранних обществ, как культ предков и нормы этикета, предписывающие особенно отличать пожилых людей.

Усиление власти мужчин в обществе не обязательно отодвигало старших женщин со своей высокой позиция в этой самой ранней иерархической системе. Такие библейские персонажи как Сара, явно имели веский и решающий голос и в обществе, и в домашних делах да же в патриархальной и полигамной семье еврейских бедуинов. В действительности Сара не является такой уж нетипичной фигурой для от крыто патриархальных семей ‒ женщина старше детородного возраста часто приобретала статус "матриарха" и могла наслаждаться огромным влиянием во всей общине, зачастую превосходившим влияние старших мужчин.

Но даже ранняя геронтократия имеет некоторые элементы равноправия (эгалитарную размерность). Если одни жили достаточно долго (и вследствие этого становились старейшинами ‒ прим. переводчика. ), то другие могли стать "старейшинами" или доминирующими "патриархами" либо "матриархами" в почетном смысле.

Иерархия на этой ранней стадии выглядит не слишком жестко структурированной в силу своего рода биологической "вертикальной мобильности". Ее существование все еще совмещается с духом равенства раннего общинного социального устройства.

Ситуация меняется, когда биологические факты, которые изначально являются основой жизни ранней общины, становятся все более социальными, то есть, когда общество все более становится самим собой и трансформирует форму и содержание связей внутри социальных групп. Важно подчеркнуть, что биологические факты, такие как кровнородственные связи, различия пола и возраста не исчезли сразу как только начали действовать социальные механизмы развития общества. Природа тесно переплетена с большей частью этих социальных изменений. Но природные параметры общества модифицированы усложнены и видоизменены социализацией биологических фактов, которые существовали в общественной жизни во все времена.

Рассмотрим один из основных сдвигов в прежнем обществе, который имел глубокое влияние на социальную эволюцию: растущую власть мужчины над женщиной. Без сомнений, иерархическое превосходство мужчины над женщиной было первой и по необходимости наиболее жесткой иерархической системой, разрушающей эгалитарные структуры раннего человеческого общества. Геронтократия, вероятно, предшествовала "патрицентризму", ориентации общества на мужские ценности, или (его наиболее преувеличенной форме) "патриархальным" иерархиям. Действительно, библейские типы патриархата представляют собой патрицентрическую модификацию геронтократии, в которой все молодые члены семьи ‒ мужчины также как женщины ‒ находятся в полном годчинеиии у старейшего мужчины и часто его старейшей супруге, так называемого "матриарха".

То, что мужчина с рождения обладает особым статусом по отношении к женщине, становится общественным фактом. Но он также зиждется на биологических фактах, переработанных до четкой социальной формы. В одной и той же этнической группе мужчины физически крупнее, имеют больший объем мышечной массы, их кровь содержит больше гемоглобина, чем у женщин. Необходимо также добавить, что их организм производит тестостерон в гораздо больших количествах, чем женский гормон, которым не только стимулирует синтез протеина и способствует возникновению более развитой мускулатуры, но также усиливает те поведенческие особенности, которые мы ассоциируем с высокой степенью физического динамизма. Это результат эволюционной адаптации, в результате которой мужчины получили большую силу для охоты на дичь, и позже на людей. Отрицать его и сводить специфически мужские черты к индивидуальным особенностям означало бы проглядеть важные биологические факты.

Ни один из этих факторов и черт не должен был непременно привести к подчинению женщин мужчинами. И непохоже, что они привели к этому. Конечно, в доминировании мужчин не было никакого смысла, пока роль женщины была центральной, пока речь шла об устойчивости ранних человеческих общин. Попытки институционализировать субординацию женщин, создавших свою богатую культуру и играющих решающую роль в поддержании жизни общины, были бы крайне деструктивны для внутригрупповой гармонии. На самом деле сама идея доминирования, не говоря об иерархии, должна была только возникнуть в ранних человеческих сообществах, которые были социализированы на основе ценностей несокращаемого минимума, взаимодополнительности, относительного равенства, и узуфрукта владения чужим имуществом (с правом пользования доходами от него, но

без права подвергать его каким-либо изменениям). Эти ценности были не просто моральным кредо: это была часть всеохватывающего миро воззрения, включавшего в себя и человеческий и нечеловеческий мир.

Тем не менее, мы знаем, что мужчины начали доминировать над женщинами и придавать первостепенное значение своей "гражданской", а не женской, '"домашней" культуре. Это случилось в такой теневой, неопределенной форме, чти проблема не получила того при стального внимания, которого заслуживала. Две культуры ‒ мужская и женская ‒ держались на почтительном расстоянии друг от друга и так и вступили в историю, хотя мужчины, как казалось, продвигались на передовую линию почти на каждом поле боя. То есть мужские. "гражданские" дела отодвинули женские, "домашние", на задний план, не вытеснив их полностью. В различных племенах существует много церемоний, в которых женщины как бы передают мужчинам власть, которой те на самом деле не обладают, например, церемония передачи способности рожать.

Но так как "гражданское" общество порождало все большие проблемы в связи с захватами, иными конфликтами, и, на конец, постоянными войнами, мужской мир становился все более на пористым и соревновательным ‒ похоже, что из-за этих черт мужчины антропологи приписывают "гражданской" сфере большую значимость, особенно, если они не обратили достаточного внимания на женщин родовой общины. Эти женщины часто смеялись над мужской воинственностью и всю жизнь жили сами по себе, в своих очень тесных личностных взаимоотношениях, которые упоминаются лишь на уровне. подстрочных замечаний в работах большинства мужчин антропологов. "Мужская хижина" активно противостояла женскому дому, сфера деятельности которого ‒ каждодневное воспитание детей, приготовления пищи и напряженной внутрисемейной общественной жизни остается практически незамеченной мужчинами-антропологами, хотя психологически она имела первостепенное значение для угрюмых мужчин общины. Действительно, жизнь сестринства оставалась поразительно значимой и полной сил еще долго после возникновения городского общества. Женские разговоры, однако, воспринималась как "сплетни", а женская работа называлась "прислуживанием" даже в ев ро-американских обществах.

Ирония в том, что принижение женщин, само по себе всегда не постоянное и часто непоследовательное, возникает тогда, когда мужчины образуют иерархии между собой, что хорошо показала Джанет Бель в своей великолепной работе об иерархиях. С возрастающими межобщинными конфликтами, систематическими военнными действиями и институционализированнным насилием "гражданские" проблемы стали хроническими. Они требовали боль ших ресурсов, мобилизации мужчин, и они требовали материальные ресурсы из "женской сферы".

Из шкуры самого сильного охотника вылез новый вид: "большой человек", который был также "великим воином". Постепенно каждая область дообразованного общества переориентировалась на поддержание его усиливающихся "гражданских" функций. Клятва на крови основанная на верности родственников, была постепенно вытеснена вассальными клятвами верности феодалу воинских "компаньонов" которые не обязательно принадлежали его родовому клану, и часто были одинокими чужестранцами; таким образом перерезались традиционные узы родства и их святость. Появились "маленькие люди" которые должны были изготовлять для него оружие, обеспечивать его пищей, строить и украшать его жилище, и наконец, воздвигать укрепления и увековечивать его достижения впечатляющими дворцами и кладбищами.

В большей или меньшей степени, была изменена форма даже женского мира, с его тайным фундаментом. Теперь он должен был обеспечивать "большого человека" молодыми солдатами и способными крепостными, одеждой, для ею украшения, наложницами, для его удовольствии, и с ростом женской аристократии, героями и наследники, для того, чтобы сохранять его имя в будущем. Все раболепные рукоплескания этой знаменательной фигуре, которые обычно рассматриваются как расписка в женской слабости, подчеркивают острые контрасты и величие культурного ансамбля, основанного на мужской силе.

Раболепство перед мужчинами ‒ вождями, воинами, королями были не просто требованием, предъявляемым воинами женщинам.

Бок о бок с раболепной женщиной идет неизменный образ раболепного мужчины, чья спина образует подножие для надменных монархов и "приличных" капиталистов. Унижение мужчин началось рано: с "мужских бараков" (мужских хижин), где, дрожащие от страха мальчики жили под властью взрослых мужчин, постоянно слыша насмешки из-за неопытности, а "маленький человек" был окружен презрением из-за ограниченности своих достижений, сравниваемых с достижениями "больших людей".

Иерархия, которая впервые попробовала поднять голову в геронтократии не взрывается неожиданным всплеском в доистории. Она расширяет свою территорию медленно, осторожно и часто незаметно: почти в метаболической форме роста, когда "большой человек" начал доминировать над "маленьким человеком", когда воины и их "товарищи", начали постепенно доминировать над своими товарищами, когда вожди начали доминировать над общиной и, наконец, когда высокородные начали доминировать над крестьянами и рабами.

Потому же признаку "гражданская" сфера мужчин начата мед ленно вторгаться в "домашнюю" сферу женщин. Постепенно, она по ставила женский мир все больше и больше на служение мужскому, однако не уничтожая его. Мир, сестринских общин, отнюдь не исчез, он продолжал существовать в скрытой, конфиденциальной форме. Женщины жили своей жизнью за спинами мужчин, и так они противостоя ли новым "гражданским" взаимоотношениям, созданным мужчинами.

Следовательно, в взаимоотношениях полов также как и в отношениях между мужчинами не было неожиданного скачка от (полового) сексуального эгалитаризма ранних дограмотных обществ к мужскому "приоритету". В самом деле, было бы просто невозможно, как замети ла Бель, разделить доминирование женщин над мужчинами и доминирование мужчин над мужчинами. Они всегда диалектически взаимодействовали, подкрепляя друг друга отношениями приказа и послушания, которые постепенно начали пронизывать все общество в целом и даже создавать иерархии, правда, более неустойчивые, среди женщин. У подножия каждой социальной лестницы, непременно стоял resident outsider ‒ мужчина или женщина ‒ и набор военнопленных, которые позже превращались в рабов Переход от (в основном) "домашнего" к (в основном) "гражданскому" обществу был также обусловлен большим количеством менее заметных, но очень важных факторов. Задолго до то го, как доминирование стало строго институционализированным, геронтократия уже создала образ мысли, структурированный на основе власти старших командовать и обязанности младших подчиняться и значительно превосходивший уровень заботы и внимания, требующихся для обучения детей и молодежи искусству выживания. Во многих доисторических общинах старшие обладали властью в принятии основных решений, касающихся замужества, групповых церемоний войн и межобщинных ссор между индивидами и кланами. Этот образ мыслей оказался предзнаменованием даже больших бед, чем те, которые сама иерархия принесла обществу.

Но иерархия даже в ранних обществах была, кроме того, под креплена шаманами и, позже, гильдиями шаманов, которые получали престиж и привилегии за свою сомнительную монополию на искусство магии. Была ли магия "примитивной наукой человечества" или нет искусство шамана было в лучшем случае наивным, а в худшем ‒ обманом, и чаще последнее, чем первое ‒ чтобы ни утверждали нынешние культы, шабаши и популярная литература по данному предмету.

Повторяющиеся неудачи шаманов в использовании магических техник могли быть фатальными не только для попавшей в беду общины ипи больного человека. Эти неудачи могли быть опасными и для самого шамана, который вполне мог быть пронзен копьем или с позором изгнан.

Однако, как Пол Рэдин замечает в своем блестящем исследовании западно-африканских шаманов, гильдии шаманов часто находили влиятельных союзников, которые могли прикрыть их от злобы толпы и недоверия. Такими союзниками часто становились старейшины чувствовавшие себя ненадежно из-за уменьшения собственной мощи или новые вожди, которые нуждались в идеологической легитимиции мира духов.

В то же время, другая тонкость, касающаяся иерархии заключалась в переходе от статуса "большого человека" ‒ чей престиж так же сильно зависел от того, как он распределяет дары, как от его охотничьей доблести ‒ к статусу наследственного вождя. "Большой человек", который должен был активно добиваться общественного поклонения разного рода впечатляющими действиями, превращается в мудрого руководителя- советника, приказы которого уважаются не на основе силы, и, в конце концов, в квази-монаршую фигуру, вызывающую страх из-за своего вооруженного окружения, либо из-за статуса полубога, обладающего сверхъестественной силой, или и того, и другого вместе.

Данная переквалификация "большого человека" в совершенного аристократ была подкреплена также серьезными разладами в родственных отношениях. Родственные связи удивительно равноправны если они не вывернуты наизнанку. Они порождают понятия лояльности, ответственности, взаимного уважение и взаимной защиты. Они зиждятся не на материальном интересе, силе, страхе или принуждении а на сильной морали, подкрепляемой чувством рода, на вере в то, что мы все "братья" и "сестры", хотя в реальности это часто оказывалось фикцией.

"Большой человек", вождь и, наконец, аристократ разрушает эти по сути, равноправные отношения. Видимо, его целью было утвердить превосходство собственной родовой группы над другими, так как в этом случае целый клан мог достичь королевского или династического статуса по отношению к другим кланам и обществу. Либо он мог полностью игнорировать своих родственников и использовать "товарищей" будь они воинами, наемниками и тому подобное, которые подчинялись ему исключительно на основе собственной доблести и верности господину, не имеющим отношения к кровному родству.

Это был необычайно разрушительный процесс. И опять создается "новый человек": человек, не являющийся ни членом родовой группы "большого человека", ни членом общины. Как наемники времен Ренессанса или классической древности, эти "товарищи" ("companions") составляли военное "товарищество" (company), в котором не было ни социальной лояльности, ни традиций.

Такие "команды" легко могли быть противопоставлены обществу или поставлены выше него в качестве монархии и аристократии.

Гильгамеш в знаменитом шумерском эпосе сделал Энкиду, чужака своим ("companion") "товарищем", таким образом бросая вызов целостности родовой системы, игравшей роль своего рода социального цемента, и разрушая ее сложную сеть обязательств, которая была очень важной с точки зрения эгалитарных ценностей примитивного общества.

Что я хотел бы подчеркнув особо, так это легкость, с которой иерархическая дифференциация перестроила отношения раннего общества в статусную систему задолго до возникновения жестких "классовых" экономических отношении. Возрастной статус поглощен изменениями в статусе полов, "домашнее" общество поставлено на службу "гражданскому", шаманские гильдии переплетаются с геронтократическими и военными группами, а последние перерабатывают родовые связи, в конечном счете, сокращая племенные кровные сообщества до территориальных, основанных скорее на общности местожительства, чем на кровных узах и состоящими из крестьян, слуг и рабов.

Наша нынешняя эра ‒ наследница этой грандиозной работы по дифференциации человечества ‒ осуществлявшейся не только по линии классовых различий, но и гораздо раньше, в иерархиях, в которых классовые системы были в зародыше. Эти до сих пор сохраняются в неявном виде и являются изобильнейшей почвой для воспроизводства скрытого подавления среди возрастных групп, или женщин мужчинами, или мужчин мужчинами ‒ поистине, широкий ландшафт доминирования, который также способствует развитию эксплуататорских классовых систем.

Только позже эта необъятная система социального доминирования пришла к идее господства "человечества" над природой. Никакое экологическое общество, каким бы милосердным оно ни бьшо в своих идеалах, никогда не сможет прекратить господство человека над природой, пока оно не устранит полностью господство человека над человеком, а по существу иерархическую структуру в обществе, кон сервирующую идею доминирования. Такое экологическое общество должно проникнуть за покрывающий все навоз иерархий, который сочится из трещин в семейных отношениях, существующих между поколениями и между полами, церквями и школами, друзьями и любовниками, эксплуататорами и эксплуатируемыми и из иерархического отношения ко всему миру жизни.

Что нужно сделать, чтобы вернуться к неиерархическому миру в котором однажды сформировалось человеческое общество и его ценности неизменного минимума, комплементарности и узуфрукта, будет показано в заключительной части этой книги. Здесь достаточно помнить, что социальная экология сделала понимание иерархии ‒ ее возникновение, масштаб и влияние ‒ основой своей концепции либерального, разумного и экологического общества. Любая программа содержащая меньшее число императивов, в лучшем случае неопределенна, а в худшем ‒ грубо вводит в заблуждение.

Рискую повториться, и все же позвольте мне подчеркнуть, что слово "иерархия" должно пониматься строго как социальный термин.

Растянуть этот термин так, чтобы он покрывал собой все формы принуждения, значит, сделать сознательно организованные и институционализированные системы команды и подчинения явлением природы и тем самым придать им ауру вечности, сравнимую только с генетическим программированием "социальных" насекомых. Судьбы царственных особей человеческой истории могут гораздо большему научить нас, чем поведение пчелы-"королевы" в улье.

Такие персоны, как Людовик XVI во Франции или, например Николай II в России не стали автократами, потому что в них было генетически заложено куда больше физической силы, чем острого ума.

Это были до абсурда, до неуклюжести психологически слабые и тупые люди (даже по мнению роялистов периода их царствования), жившие во времена революционных социальных сдвигов. Их власть была фактически абсолютной, пока ее не обрезала революция.

Что дало им возможность наслаждаться огромной властью? Их могущество можно объяснить только существованием изобретенных человечеством институтов вроде бюрократии, армии, полиции, свода законов и судов, сознательно одобрявших абсолютизм, широко раскинувшейся, необычайно раболепной Церковью, которая сама была построена по иерархическим принципам ‒ словом, существованием обширного, глубоко укорененного аппарата, который создавался веками и был опрокинут в ходе революционного переворота за несколько недель. Кроме генетически запрограммированных насекомых, мы не имеем ни одного эквивалента подобных иерархий вне человеческого мира. Выдерните слово "иерархия" из социального контекста и вы создадите величайшую путаницу, пытаясь найти ее истоки, могу также добавить, что средства, которыми вы при этом пользуетесь есть социальная способность и владеем ею только мы, человеческие существа.

По той же причине слово "доминирование" следует понимать строго как социальный термин ‒ если мы не хотим потерять из вида разнообразие его институционализированных форм ‒ тех форм, которые свойственны только человеку. Конечно, животные тоже могут принуждать друг друга к чему-либо, обычно, как отдельные особи, изредка даже небольшими "бандами", видимо, добивающимися "привилегий" (слово, которое тоже можно растянуть за его собственные пределы, если мы будем обозначать им отношения, существующие в различных биологических видах). Такое "доминирование", это только попытка, часто эпизодическая, неформальная, к тому же весьма диффузная, в частности, среди человекообразных обезьян.

"Привилегии", которых требуют наши ближайшие "меньшие братья" совершенно различные в зависимости от вида и даже в зависимости от группы. В животном мире нет постоянных институтов вроде армии полиции и даже криминальных групп. Там, где мы наблюдаем нечто похожее, например, "солдаты" у муравьев, мы имеем дело с генетически запрограммированным поведением, но не с социально органи зованными институтами, которые можно радикально изменить с по мощью восстания.

Возникает искушение спросить не только "как", но и "почему" социальные институты принуждения, статусные системы и иерархии поднимаются у человеческих существ на первое место. Другими словами, помимо описания возникновения и развития институционализи рованного доминирования и подчинения, необходимо объяснить причины его появления.

Статус, как я уже замечал, возник между возрастными группами хотя изначально в общественно-полезной форме. Отсюда, психосоциальная основа уважения к старшим существовала в раннем обществе еще до того, как старшие поколения стали требовать себе на стоящих привилегий. Я уже отметил, что слабость и незащищенность подрастающего поколения давала возможность старшим поставить свой более обширный опыт и знания на службу своему повышающемуся статусу.

Их геронтократии как источник статусного сознания не составляют особой тайны. Возникновение возрастных иерархий часто лишь вопрос времени: процесс социализации и его потребности в тщательном инструктировании, увеличении знании и опыта, гарантирует, что старшие будут пользоваться должным уважением, и в неустойчивых ситуациях получат определенную власть.

Тем не менее, наиболее вызывающая форма социального статуса это власть, сконцентрированная в руках "большого человека", первоначально в его собственных руках, а затем в руках его все более институционализирующихся команд. Здесь мы сталкиваемся с очень тонкой и сложной диалектикой. "Большие люди", как мы уже заметили, были замечательны не только своей доблестью и своим благородством. Их традиционная церемония раздачи людям даров ‒ система воссоздания благополучия, достигавшая в высшей степени невротических черт в церемониях потлатч у северо-западных индейцев, где острое соперничество "больших люден" привело к оргиастической "раздаче" всего что они имели, чтобы обеспечить себе престиж в общине ‒ могла иметь весьма благие истоки. Быть щедрым и дающим входило в социальный этикет, способствовавший единству общины и относящийся к пере житкам раннего человеческого общества.

Чувствительность мужчин к общественному одобрению чувствительность, коренящаяся в их понятии "мужественности" и в уважении общины к физической доблести со временем привела к тому что "важность", "значительность" значила несколько больше, чем благогородство, мастерство и храбрость. Эти атрибуты любое прелитеративное общество поощряло именно в мужчине, хотя и женщины обладали многими умениями, которые были необычайно ценны. Такого рода "важность", как в церемониях потлатч, могла легко материализоваваться в качестве определенного социального статуса. Или, наоборот как в традиционных общинах как Хопи, она могла казаться социально разрушительной по причине сильного проявления индивидуальности и, следовательно, резко пресекалась. В результате, когда евроамериканские "воспитатели" Хопи попытались научить их детей спортивным играм с духом соревнования, они столкнулись с огромной трудностью ‒ заставить детей достигать высоких отметок. Обычаи Хопи отшибли охоту к соперничеству и самоутверждению как вредным для солидарности общины.

В каждом обществе начиналось противостояние потенциальных иерархий, сначала в качестве геронтократий, потом ‒ "больших людей" и военных групп. Такие потенциальные иерархии могли быть созданы абсолютно в любой конкретный момент. Первоначально они приводили к появлению неглубокого разделения в обществе, которое могло быть резко пресечено даже после его появления. Легко доказать, что такие тенденции имели место во многих прелитеративных обществах некоторые превращались в завершенные иерархии, другие консервировались на различных уровнях своего развития, третьи просто пресекались и общество сохраняло свою эгалитарную организацию.

Фактически, обычаи, процесс социализации и основные принципы общественного устройства, такие как необходимый минимум, комплиментарность и узуфрукт должны были скорее создать тенденцию ограничения иерархии, чем стимулировать ее развитие. Это происходило во многих общинах, которые прекрасно существовали в евроамериканской истории, где было мало или вообще не было иерархических институтов, и только удивительно малая часть человечества создала общественные устройства, структурированные по типу иерархий, классов и государства. Возможно, большая часть человечества избегала на различных ступенях своего развития этой темной тропинки, а если, в конце концов, вступала на нее, то ограничивала ее протяженность.

Но здесь надо отметить один факт: община, развивавшая по иерархической, классовой и государственной линии делала эгалитарное развитие окружающих ее общин весьма проблематичным. Военная община под руководством агрессивного главы вынуждает мирные соседние поселения создавать свои собственные военные формирования и их вождей для того, чтобы выжить. Целый регион может таким образом подвергнуться резким изменениям ‒ культурным, моральным и институциональным ‒ только в результате становления агрессивных иерархий в одной единственной общине.

Мы можем проследить это чисто, изучая надгробия одной общины в Андах. На этих памятниках первоначально не было изображений оружия, на более поздних уровнях развития на них появляются изображения символов воины и престижа. Причиной таких изменений может быть появление агрессивной, военно-ориентированной соседней общины, глубоко влияющей на жизнь многих мирных общин, окружаюших ее. То же самое могло происходить во многих частях мира.

Не менее удивительны найденные нами свидетельства перехода некоторых американских индейских обществ от высокоцентрализованных, военно-ориентированных и квази-государственных "империй" к децентрализованным, вполне мирным и родовым неиерархическим общинам. В своих централистских и милитаризированных фазах эти "империи", видимо, стали настолько эксплуатировать и истощать общины, находившиеся у них под контролем, что были раздавлены собственной тяжестью или просто опрокинуты локальными восстаниями.

Строители индейских могильных камней в центрально-западной Америке или майя в Мексике легко могли использовать корабли, чтобы исчезнуть, когда они уже не могли больше поддерживать себя или сохранять покорность подчиненного населения и осуществлять военную экспансию в других местах. Это историческое колебание общественных институтов между централизацией и децентрализацией, военными и мирными общинами, экспансионистскими и замкнутыми обществами появилось на Запада еще до подъема национального государства в Европе в XV-XVI вв.

Поскольку женщин превратили в зрителей межобщинных изменений, приводивших к росту иерархии, они не участвовали активно в их развитии. Женщины делили вместе с мужчинами низших страт бремя гнета и деградации, которым все правящие элиты облагали своих подчиненных. Мужчины не только угнетали и приводили к деградации женщин, зачастую используя их как вещи, они также угнетали и убивали других мужчин в оргиях кровопролития и жестокости. В ранних королевствах Ближнего Востока неохотно держали военных пленников-мужчин, так как они рассматривались как потенциальные бунтари их гораздо чаще убивали, чем делали рабами. Когда в больших количествах стали появляться мужчины-рабы, их жестоко эксплуатировали и обходились с ними, особенно на рудниках и в сельских хозяйствах огромных масштабах, с ужасной грубостью. Мужская физическая сила, при использовании ее в эксплуататорских целях становилась пассивом, а не активом.

Причины иерархии тогда не являются тайной. Они вполне понятны, когда начинаешь отыскивать их корни в каждодневной жизни в семье, в воспитании молодежи, в делении общества на возрастные группы, в ожиданиях, возлагаемые на индивидуальность, как на мужскую, так и на женскую, в повседневности "гражданского" или домашнего миров и в большинстве личных аспектов культуры и общинных церемоний. И иерархия не исчезнет, пока мы не изменим радикально эти основы повседневной жизни, а не только экономически уничтожим кассовое общество.

Не только иерархии предшествовали классам, но как показала Бель, доминирование мужчин над мужчинами, в основном предшествовало доминированию над женщинами. Женщины были униженными зрителями ориентированной на мужчин цивилизации, которая возносила сама себя над женской культурой, разъедала ее и создавала способы систематического манипулирования ею. Когда мужчины пытались поглотить женскую культуру, они извратили и подчинили ее но они преуспели только отчасти. Сестринские взаимоотношения, привязанности и жизненные пути продолжались за спинами мужчин и часто вне их поля зрения, в тайных нишах истории.

Мужчины, в свою очередь часто служили предметом насмешек для женщин, даже при абсолютно патриархальном строе. Не женщины создали "гражданское" общество, которое часто было с мужчинами грубее, чем с домашними животными. Позвольте напомнить, что не рогатый скот поднимал огромные каменные блоки, создавая основу великих пирамид древнего Египта, а слуги или рабы мужского пола которых, как считалось, было дешевле использовать, чем скотину.

Появление государства

Институционализированной верхушкой мужской цивилизации было государство. Здесь мы опять же, видим хитрую диалектику, которая, если мы не обратим внимания на ее тонкости, может вовлечь нас в крайне упрощенную дискуссию о государственной формации, институты которой неожиданно ворвались в историю, абсолютно готовые и направленные на принуждение. На самом деле, такие резкие переходы от вроде бы "демократических" до в высшей степени "авторитарных" институтов, скорее современный, чем досовременный феномен ‒ примечательно неожиданное замещение республиканских государств тоталитарными. Если не считать набегов, при которых чужеземные аристократии быстро низводились до уровня эгалитарных родовых общин, резкие изменения в государственных институтах встречались сравнительно редко. Хотя мы и предполагаем, как государство возникло, как оно развивалось и насколько стабильным оно было, мы сталкиваемся со многими трудностями даже в определении государства, не говоря о формах, которые оно принимает в различных обществах.

Государство ‒ это, по меньшее мере, профессиональная система социального насилия, а не просто система социальной администрации как все еще наивно полагает народ и многие политические теоретики.

Слово "профессиональный" следует подчеркнуть также, как и слово "принуждение". Принуждение возникает в природе, в личных взаимоотношениях, в негосударственных неиерархических обществах.

Если бы государство определялось только принуждением, нам пришлось бы отнести его к безнадежно природным феноменам, которым оно безусловно не является. Только когда принуждение институционализированно в профессиональную, систематическую и организованную форму социального контропя ‒ это происходит, когда людей выдергивают из повседневной жизни в общине и предполагают не проcто "управлять" ею, но делать это при помощи монополии силы только здесь мы можем говорить о государстве.

Могут быть различные приближения к государству ‒ примечательны зарождающиеся квази- или частичные государства. Не обращать внимания на эти градации насилия, профессионализации и институционализации на пути к полностью развившимся государствам значит просмотреть тот факт, что государственность, какой мы знаем ее сегодня ‒ продукт длительного и сложного развития. Квази-наполовину и даже полностью развившиеся государства зачастую были весьма нестабильными и часто постепенно теряли свое могущество, что заканчивалось их превращением в негосударственные общества. Следовательно, мы видим исторические колебания от высшей степени централизованных до феодальных помещичьих обществ и даже вполне демократических "городов-государств", часто с колебаниями обратно к империям и национальным государствам, какими бы они не были по форме ‒ автократическими или республиканскими. Упрощенные представления о том, что государства просто начали свое существование как новорожденный младенец, значит, упускать всю важность процесса беременности в его развитии, что приводит к большей части политических конфузов на сегодняшний день. Мы еще живем среди путанных представлений о становлении государства, политики и общества каждый из которых должен быть бережно отделен от других.

Каждое государство ‒ необязательно институционализиро ванная система насилия, представляющая интересы особого правящего класса, как нас уверяют марксисты. Существует масса примеров государств, которые сами были "правящим классом" и собственные ин институты которого существовали отдельно ‒ иногда даже в противоречии с привилегированными, повидимому, "правящими" классами данного общества. Древний мир приводит свидетельства существования явно капиталистических классов, часто в высшей степени привилегированных и эксплуататорских, которых государство обманывало, ограничивало и, в конечном счете, пожирало ‒ вот, отчасти, причина того, что капиталистическое общество никогда не возникало в древнем мире. Государство никогда не "представляло" интересов других классов, в роде благородных помещиков, купцов, ремесленников и тому подобных. Государство Птолемидов в эллинистическом Египте было заинтересовано в своих собственных правилах и не "представляло" ничьих интересов, кроме своих собственных. То же самое относится к государствам ацтеков и инков, пока они не были смещены испанскими завоевателями. При императоре Домитионе римское государство стало принципиально "заинтересовано" в империи, что затмило интересы даже политической аристократии, имевшей такое первостепенное значение в Средиземноморском обществе.

Я вернусь к вопросу о государстве позже, когда буду производить различение между государственным управлением и политикой, и, между собственно политическим и социальным. Сейчас же стоит взглянуть на формации, подобные государственным, которые в конечном счете и были источником различных видов государств.

Власть военного вождя, окруженного компанией, поддерживающих его воинов, такая как, например, в государстве ацтеков по типу представляла собой только зарождающуюся государственную формацию. По видимости абсолютный монарх избирался из королевского клана советом старейшин, тщательно проверялся на предмет квалификации и мог быть смещен, если оказывался несоответствующим своей роли.

В таком милитаризированном государстве как Спарта, власть военных вождей и королей ограничивалась родоплеменными традициями.

Ближневосточные государства, такие как Египет, Вавилон и Персия были фактически домашним хозяйством монархов. Они сформировали смесь "домашнего" общества с территориальным; "империя" выглядела в первую очередь, как земля, принадлежащая королевскому дворцу, а не как административно-территориальное образование. Фараоны, короли, императоры номинально владели землей (часто совместно с духовенством) на правах божеств, которые воплощались в них. Империи азиатских и североафриканских королей были "домашним хозяйством" и население рассматривалось как "слуги дворца", а не как граждане в западном смысле этого термина.

Эти "государства'' были, в сущности, не просто эксплуататорскими или контролирующими машинами, защищавшими интересы привилегированного "класса". Это были блестящие домашние хозяйства с обширной бюрократией и аристократическим окружением. Это были самообслуживающиеся и самовоспроизводящиеся государства. Задачей администрации было поддержание весьма затратного домашнего хозяйства со всеми монументами, символизирующими его мощь, строительство которых фактически подрывало его экономику.

В египетском Древнем Царстве на строительство пирамид, храмов, дворцов и поместий ушло, видимо, столько же усилий, сколько и на содержание ирригационной системы в долине Нил. Египетское Царство было самым настоящим государством, но не "представляло" никого, кроме себя. Оно было "домашним хозяйством" и священным местом, где в Фараоне воплотилось божество, и почти совпадало с самим обществом. Это было, в сущности, огромное социальное государство, в котором политика была минимально отделена от общества. Государство не стояло над обществом или отдельно от него, оба они являлись одними и тем же, а именно большим социальным домашним хозяйством. а не суммой независимых институтов принуждения.

Греческий полис классической эры не дает более завершенной картины Государства, чем та, с которой мы сталкиваемся на Ближнем Востоке. Афины можно рассматривать как апогей классовой политики, которая отличается, во-первых, от мира частного домашнего хозяйства, основанного на семейной жизни, работе, дружбе и материальных потребностях, которые мы можем назвать собственно социальными, во- вторых от администрации армий, бюрократических, судебных систем, и тому подобного, которые мы можем назвать государственными. В контексте этих различий ‒ между социальным, политическим и государственным ‒ афинский полис с трудом поддается определению. Государство, точнее, квази-государство, созданное афинянами в эпоху Перикла, обладало родоплеменными чертами, вовлекавшими порядочную часть мужского гражданского населения в казалось бы, государственные действия. Именно афиняне придумали политику, ‒ прямое управление общественными делами, осуществляемое общиной в целом.

По общему признанию, эта политическая община или "народный домен", как его называют существовала внутри более широкого домена. Включавшего в себя лишенное гражданских прав население, иностранцев, женщин всех классов и рабов. Эти массы бесправного населения производили материальную основу жизни общества, позволяющую множеству афинских граждан-мужчин участвовать в народных собраниях, имевших функцию присяжных на судебном разбирательстве, а также функцию коллективного управления действиями общины. Здесь политика стала отличать себя от социального домена семьи и работы.

НО был ли этот город действительно государством? То, что афиняне классической эры использовали принуждение по отношению к рабам, женщинам, чужестранцам и враждебным обществам вполне доказано. В восточном Средиземноморье влияние Афин становилось все более империалистическим по мере того, как город принуждал другие полисы присоединится к Дельфийской Лиге, контролируемой Афинами и платящей им налоги, эти средства использовались для поддержки афинского гражданства и увеличения мощи полиса. Женщины из высших и благополучных страт были часто ограничены стенами своих домов и должны были поддерживать домашнее хозяйство, чтобы их мужья могли спокойно вести общественную жизнь.

Ограничения афинской демократии нельзя оправдать тем, что женщины были унижены во всем Средиземноморье, возможно, "в других областях даже сильнее, чем в Афинах. Нельзя их оправдать и тем, что афиняне в целом были менее суровы в использовании рабов, чем римляне. Но мы не можем игнорировать тот факт. что классические Афины были уникальны с точки зрения истории, из-за созданных ими демократических форм, масштабов, в которых они работали и их веры в способность своих граждан управлять общественной деятельностью. Эти институты были формой прямой демократии, как мы увидим, и отражали народное отвращение к бюрократии, которое сделало их структурно самым демократическим обществом в истории человеческой политической жизни. Афинское государство, в сущности, не было достигшим полного развития феноменом.

Конечно, нельзя так смело утверждать то, что Афины, как и многие "города-государства" могли бы нормально развиваться в направлении к олигархии, если посмотреть каким образом так много автономных городов становились все более авторитарными и внутренне стратифицированными. Тоже самое было в Риме, в поздних средневековых городах-государствах Италии, немецких городских федерациях и в городах Новой Англии. Я могу продолжать бесконечно и показать децентрализованные, свободные и независимые города, которые в конце концов превратились из вполне демократических общин к аристократии.

Что примечательно в Афинах, так это то, что их "нормальное" направление к олигархии было сознательно повернуто радикальными изменениями в институциональной структуре полиса, введенными Солоном, Клистоном и Периклом. Аристократические институты стабильно ослаблялись и сознательно уничтожались, либо низводились до состояния чисто церемониальных, в то время как демократические наделялись, все большей властью и в конце концов охватили все мужское гражданство безотносительно к частной собственности и уровню благосостояния. Армия была превращена в милицию пехотинцев, чья мощь стала превосходить кавалерию аристократов. Поэтому все отрицательные черты афинской демократии, столь свойственные всему Средиземноморью всей той эре в целом, нужно рассматривать контексте революционного прерывания нормального развития в направлении к олигархии в большинстве городов-государств.

Эту демократию легко осуждать, так как она зиждется на рабах и унижает статус женщины. Но делать это нам, с надменным высокомерием на дистанции в две тысячи лет обогащенными бесконечными социальными дебатами значит, поднявшись на чужих плечах отворачиваться от богатства исторических фактов. Это значит, игнорировать драгоценные редкие моменты демократического творчества, которые и питали богатые утопические и либеральные традиции Запада.

В самом деле, мы нигде не встречаем государство как полностью профессиональный и обособленный аппарат, основанный на классовых интересах, до возникновения современных наций в Европе. Национальное государство, каким мы его сейчас знаем, лишает политику ее традиционных черт, ясной демократии, гражданского участия в событиях правительственной жизни и ответственности за общественное благосостояние. Слово "демократия" само по себе подвергается деградации. Она оказывается чаще "репрезентативной", а не лицом к лицу; чаще чем-то централизованным, чем свободная конфедерация между сравнительно независимыми оборинами и лишается своих низовых институтов.

Образованные, знающие граждане стали превращаться в заурядных налогоплательщиков, обменивающих деньги на "услуги", и образование отказывается от своей гражданской направленности в пользу тренировки в молодежи финансово вознаграждаемых навыков. Мы еще должны посмотреть, как это ужасное направление будет развиваться в мире, в котором берут верх механические роботы, компьютеры, которые так легко использовать для надзора и генетические инженеры, моральная чувствительность которых сильно снижена.

Следовательно, это дело необычайной важности ‒ узнать, как мы дошли до такого состояния, когда наш "контроль" над природой привел нас к куда более раболепному обществу доминирования, чем когда-либо раньше. По той же причине чрезвычайно важно точно узнать те достижения человечества в истории, (какими бы ошибочными они не были), которые показывают, как свобода может быть институционализирована и распространена в любой части планеты, примеры чего мы видим в прошлом.

Нет возврата к наивному равноправию доисторического мира или к классическому полису классической античности. Да нам это и не нужно. Атавизм, примитивизм и попытка вернуть далекий мир с барабанами, трещотками и ритуальным пением, отклоняет нас от потребности в рациональных дискуссиях, пристального изучения общин и критики современных социальных систем. Экология базируется на удивительных качествах, плодовитости и созидательности природной эволюции, что находит свое подтверждение эмоционально и эстетические, а также в интеллектуальных ценностях, а не на антропоморфически спроектированных "имманентных" и "трансцендентных" божествах. Нельзя ничего достичь при помощи мистических фантазий, которые регрессивны психологически и атавистичны исторически.

Никакое экологическое творчество не может осуществляться вытьем на луну, подобно койотам или волкам. Человеческие существа не в меньшей степени являются продуктами социальной эволюции, чем биологической. Со своей биологической ментальной силой, они конституированы эволюцией так, чтобы внедриться в биосферу. Современное загрязнение биосферы является своего рода индикатором изменения направления эволюции человека от преимущественно адаптивного к потенциально творческому и моральному типу. Человеческая природа сформирована социальной зависимостью, социальной интерзависимостью, растущим рационализмом и использованием технических изобретений. Все эти человеческие атрибуты, взаимно биологические и социальные, формируют одно из огромнейших достижений в природной эволюции.

Иерархии, классы и государства извращают творческую мощь человечества. Решается вопрос: будет ли человеческое экологическое творчество поставлено на службу жизни или на службу власти и привилегиям. Будет ли человечество непременно отделено от мира жизни иерархическим обществом или соединится с жизнью экологическим обществом зависит от нашего понимания истоков, развития, сферы деятельности иерархии ‒ размеров, в которых она проходит через нашу повседневную жизнь, делит нас на противостоящие друг другу возрастные группы, направляет род против рода, мужчин претив мужчин, и в конечно счете, все поглощает всепроникающее Государство. Конфликты в разделенном человечестве, структурированном вокруг доминирования, неизбежно приводит к конфликтам с природой. Экологический кризис разделенных человечества и природы происходит, кроме всего прочего, по причине разделения между людьми.

В наше время это разделение используется очень хитрым образом ‒ оно мистифицируется. Настоящие конфликты между людьми смягчаются, даже прекращаются, обращением к социальной "гармонии", которой реально в обществе не существует. Как в свое время атавистические ритуалы обращались к миру духов и теистическому "'спиритуализму", конфликтные группы в обществе столкновения стали ареной для обучения "примирению" ‒ и это когда штормы конфликта, свирепствуют вокруг нас и грозят нас уничтожить. Так используются конфликтные группы и теистический "спиритуализм" для смягчения противоречий, а бездуховность так вошла в моду на плодородной почве солнечного пояса Америки, как еше не бывало. Это началось, когда кампания, называемая "постмодернизм" решила отбросить прошлое, скрыть причины наших проблем и поощрять беспамятливость и утрату самых светлых наших идеалов.

Следовательно, никогда раньше не было такой необходимости восстановить прошлое, углубить наши знания по истории, разоблачить причины наших проблем, вспомнить формы свободы, а также суеверия, иррациональности и, в конце концов, утрату веры в возможности человечества жить свободно. Для того чтобы вновь вписаться в ход естественной эволюции и сыграть созидательную роль в ней мы должны также войти в ход событий социальной эволюции и сыграть созидательную роль там.

Не будет прежнего очарования в природе или в мире, пока мы не вернемся к прежнему очарованию человечества и человеческому благоразумию.

Поворотные пункты истории

Я попытался показать как далеко нужно дойти и как глубоко вникнуть в большинство повседневных аспектов нашей жизни, чтобы с корнем вырвать понятие доминирования над природой.

Делая это, я постарался подчеркнуть размеры, в которые подавление людей людьми, предшествовало доминированию человека над природой, на самом деле, предшествуя даже возникновению классов и государства. Я задал вопросы и постарался на них ответить: как возникли иерархии? Почему он" возникли? Каким образом они все больше разделились на поначалу временные и, позже, твердо обосновавшиеся статусные группы и, в конце концов, классы и Государство?

Моей целью было раскрыть внутреннюю логику этих процессов и рассмотреть все нюансы различных форм иерархий. Читателю настойчиво напоминалось, что человечество и его социальные истоки -это не в меньшей степени продукт естественной эволюции, чем другие млекопитающие и их сообщества, но кроме того, человеческие существа могут выражать разумную созидательность в эволюционном развитии природы и увеличивать ее ‒ а не останавливать или поворачивать вспять.

Будет ли человечество играть эту роль, как я уже говорил, зависит от того, какого рода общества возникнут. Сейчас важно рассмотреть поворотные пункты истории, которые могли бы привести человечество к достижению разумного, экологического общества, либо, наоборот, иррационального, антиэкологического.

Подъем воинов

Возможно, самым ранним изменением в общественном развитии, повернувшим развитие общества в направлении, которое принесло столь серьезный вред и человечеству, и природному миру, был иерархический рост мужской гражданской сферы деятельности ‒ именно, рост мужских геронтократий, военных групп, аристократических элит и государства. Относить это в высшей степени комплексное развитие к "патриархату", как склонны делать многие авторы, также наивно как и просто. "Мужчины" ‒ общее слово, которое также модно, как и "человечество", при этом игнорируется давление мужчин на мужчин, также как и женщин на мужчин ‒ это "не принято" в обществе. Нельзя сказать, что мужское гражданское общество просто разрушило домашний мир женщины при захвате его Индоевропейским и Семитским патриархальными скотоводческими племенами, важно, что подобные захваты могли осуществляться путем подчинения многих ранних земледельческих обществ. Мистики от экофемиинизма, а также апологеты и христианства и язычества придерживаются именно этой теории "вторжения", а в результате попросту создают другую нераскрытую тайну: как драматические изменения типа возникновения патриархата, возникло в скотоводческих обществах, которые осуществляли вторжение? У нас есть доказательства, что подъем мужской гражданской сферы со своей склонностью к межплеменным распрям и ведению войны происходил медленно и некоторые скотоводческие общины были ориентированы на женщин в таких стратегических областях, как, например, передача и наследование собственности, хотя многие из этих общин управлялись воинственными бойцами.

Во многих случаях, мужская гражданская сфера развивалась медленно и, вероятно становилась вое более важной с увеличением соседнего населения. Мужчинам, фактически, приходилось защищать целую общину ‒ включая женщин ‒ от других мужчин. Ведение войн могло возникнуть или развиться даже среди, на первый взгляд, "мирных" и матриархальных земледельческих, общин, которые старались отказаться от более древней охоты и собирательства людей из диких лесов, которые позже были превращены в сельскохозяйственные угодья. Давайте будем абсолютно откровенны насчет этого: мирные матриархальные, ранние земледельческие хозяйства, вероятно, били весьма воинственными в глазах охотников, которых им случилось согнать с места ‒ те самые охотничьи народы и культуры, которые были, без сомнения, предрасположены оставить своей свободный образ жизни и производить пищу. Утверждения великих индийских ораторов, слова Вовока, мессия Танца Духов конца девятнадцатого века, по поведу плужной агрокультуры, еще вызывает в воспоминаниях эту ментальность: "Могу ли я вонзить клинок в грудь моей матери Земли?".

Но есть легкое сомнение в том, что медленный уход из-под управления старших, замена анималистических шаманов божественным культовым духовенством и подъем военных групп, который в конце концов достиг кульминации в верховных монархах ‒ формирует основной поворотный пункт истории к доминированию, классам и возникновению Государства. Существует возможность того, что матриархальные деревенские общины могли бы дать совершенно иное направление развитию всего человечества в целом, земледельческое общество, основанное на узуфрукте, неделимом минимуме, комплементарности и так называемых женских ценностях заботы и воспитания (которые, в любом случае, сохранились в социализации детей до сегодняшнего дня), может рассматриваться как сравнительно благоприятный поворот в истории. Забота, которую обычно проявляют матери к своим детям, могла быть обращена в заботу людей друг о друге, В этом случае техническое развитие, основанное на ограниченных потребностях могло идти медленными темпами все более сложных социальных формах и культурная жизнь могла развиваться с разумной чуткостью.

Неизбежный или нет, факт заключается в том, что на этом разветвление путей ранней истории человечество повернуло к патриархальной, духовенской, монаршей и государственной линиям, а не к матриархальной и неиерархической. Военные ценности сражений, классового доминирования и государственного управления привели к формированию базовой инфраструктуры всего "цивилизованного" развития ‒ в Азии не меньше, чем в Европе и на огромных просторах Нового Мира, как в Мексике и в Андах, не меньше чем в Старом Мире.

Печальные попытки многих людей в экологических и феминистских движениях вернуться, так или иначе, к беззаботному (по видимости) миру неолитической деревни вполне понятны в свете наиболее кошмарных результатов "цивилизации". Но их фантазии об этом далеком мире и их растущая ненависть к "цивилизации", как к таковой вызывают серьезные сомнения.

Конечно, не похоже, чтобы древние охотничьи и собирательские общины больше любили древние земледельческие общества, чем Востока, независимо от того, разделяли ли они веру в туже Мать Богиню или нет. Не похоже и на то, что с ростом населения, земледельческие общества могли разделить нежные чувства, испытываемые современными феминистскими, увлеченными атавистическими формами общественного устройства. Патриархальные скотоводы и морские захватчики могли бы предложить ход развития, который был бы более благотворным, уверяю Вас, но выбранный ими в конечном итоге путь был из тех, которых трудно избежать. Если "цивилизация" была зачата в "первородном грехе", это, вероятно, "грех" или зло, противопоставившее выращивающих пищу против охотников (примем и те. и другие могли быть матриархальными) и, гораздо позже, пастухов против земледельцев.

В любом случае, и в племенном, и в деревенском обществе ‒ состояло ли оно из охотников или земледельцев ‒ было много всего, нуждавшегося в исправлении. Прежде всего, племенное и деревенское общества были ужасно ограничены. Всеобщее родство, вымышленное или реальное, приводит к отторжению посторонних, за. исключением, быть может, случаев, на которые распространялись правила гостеприимства. Хотя правила экзогамии и требования торговли, склонялись к поощрению союзов между "инсайдерами" и "аутсайдерами" племени и деревенской общины, "аутсайдер" мог быть попросту убит "своим". Правила воздаяния за воровство, нападение и убийство относились исключительно к "своему", его или ее родственникам, но не к какой-либо власти, не относящейся к данной родовой группе.

Племенные и деревенские общества, в сущности, очень закрытые ‒ закрытые для тех, кто не входят в них, если только этим обществам не нужны умения чужих, чтобы восстановить общину после обошедшихся дорогой ценой войн и смертельных эпидемий, или же чужой мог попасть в общину после заключения брака. Эти общества были закрыты не только для тех, кто в них не входит, но зачастую для культурных н технологических инноваций. Хотя многие черты культуры могут медленно перемещаться от одной племенной л деревенской общины к другой, в таких общинах есть тенденция быть в. высшей степени консервативными по отношению к нововведениям К добру ли, к худу, традиционный образ жизни имеет тенденцию глубоко укореняться с течением времени. Новые технологии измели тенденцию отторгаться ‒ по понятным причинам: а вдруг кто-то вынашивает в голове социально-разрушительные идеи? Такие общества должны были иметь проверенные временем традиции и институты. Но самое неприятнее заключается в том, что консерватизм делает племенную и деревенскую общину в высшей степени уязвимой для контроля и для разрушения со стороны тех обществ, которые имели больше технологических достижений.

Вторая неприятная черта племенных и деревенских обществ ‒ это их культурные ограничения. Это не те общества, где может развиваться сложная система грамотности, отсюда название "безграмотное" и "дограмотное", употребляемое для их определения многими антропологами. Сегодня, когда иррационализм, мистицизм и примитивизм с очень модными среди богатых людей средних классов (иронически, посредством письменности), неспособность безграмотных людей держать в записанном виде историю и культуру, или общаться пиктографически выглядит как первобытное благословение. На самом деле это отсутствие алфавитного письма, фактически, не только несколько ограничивало культурный ландшафт, но и поощряло иерархию. Знание сведений, ритуалов и техники выживания хранилось старшими, которые, получили его по опыту, или заучив наизусть, или и то, и другое, а в результате были стратегически помещены манипулировать молодежью.

Геронтократия, по моему мнению, самая ранняя форма иерархий, возможной, потому что молодые вынуждены были обращаться к старшим за знаниями. Никакие легенды или книги не могли заменить мудрость, запечатленную в мозгах старших. Старшие использовали свою монополию на знание, образовав самую раннюю форму управления в доистории. Патриархат сам придает большую часть власти знаниям, которые старшие мужчины клана приписывали к достижениям опыта, накопленного ими за годы. Письмо могло просто демократизировать социальный опыт и культуру ‒ факт, проницательно замеченный правящей элитой и особенно духовенством, которые установили строгий контроль за письменностью и доверяли знания письменности "чиновникам" или "священникам".

Сегодня возникла огромная литература, мистифицирующая примитивизм. Думающим людям важно напомнить, что человечество не было рождено в гоббсоновском мире войны "всех против всех", что два пола когда-то дополняли друг друга как культурно, так и экономически, что ненакопительство, дарение, необходимый минимум и равенство были базовыми нормами ранних органических обществ, что человечество жило в гармонических отношениях с природой, так как оно жило в состоянии внутренней социальной гармонии в своей общине. Вместе с тем, мы не можем игнорировать уязвимость этого невинного мира перед внутренними тенденциями к развитию иерархии, также как и перед захватчиками, привившими им подчинение военным элитам. Общины имели значительные изъяны, не дававшие человеку реализовать все свои возможности.

Идеи разделенной человечности (humanitas), которая могла бы объединить этнически разделенных людей вместе в общем проекте полностью кооперативного общества ко всеобщему благу, не существовало. Племенные конфедерации, конечно, возникали время от времени, чтобы смягчить кровавую межплеменную войну или для того чтобы изгнать "других" людей из своей земли. Конфедерация Ирокезов, возможно, один из наиболее отмеченных примеров межплеменной кооперации, основанной на сильных демократические традициях. Но это была Конфедерация, при всех ее достоинствах, целиком сфокусированная на своих собственных интересах. Она заработала ненависть других индейских народов, вроде Гуронов и Иллиноев, чьи земли были завоеваны, а общины разорены.

Возникновение города

После замены матриархата военным патриархальным путем развития, следующим важным поворотным пунктом истории было возникновение и развитие города. Город сформировал совсем новую социальную арену ‒ территориальную арену, где место жительства и экономические интересы заменили наследственное родство, основанное на кровных связях.

Радикальную природу этой замены и ее роль в истории сегодня трудно переоценить. Урбанизация настолько стала частью современной социальной жизни, что попросту не требует доказательств. Более того, рассуждая о новых типах человеческого общества, созданных урбанизацией, мы обычно забываем упомянуть сильное влияние города на ускорение культурного (письменности, искусства, религии, философии науки) развития и на экономическое развитие (технология, классы и разделение труда между ремеслом и сельским хозяйством).

Возможно, поначалу, люди могли взаимодействовать друг с другом, придавая относительно небольшое значение своим предкам и кровным связям. Идея изначального сходства людей, независимо от их племенных и деревенских предков стало занимать доминирующую позицию над экономическими различиями. Город все больше замещал биологический факт происхождения и факт рождения в родовой группе социальным фактом места жительства и экономическими интересами. Люди смогли начать выбирать и менять свои социальные условия, а не оставаться на всю жизнь в тех, в которых родились. Социальные институты и развитие чисто человеческой вселенной валили на первый план в обществе и почти вытеснили родовую общину на задворки социальной жизни. Родство все больше и больше отступало в первоначальную сферу семейных отношений, и увядающие плановые связи начали сжиматься до узких размеров семьи близких родственников в отличие от широчайшей сети плановые "кузенов".

Что особенно важно в новом социальном разбросе, созданном городом ‒ это тот факт, что чужой или "посторонний" теперь мог найти надежное место в огромной общине человеческих существ. Поначалу, это новое место не давало "постороннему" равного положения. Несмотря на свою открытость для проживания чужеземцев, Афины Перикла, например, очень редко давали им гражданство и право обращаться к суду, иначе как через афинянина. Но ранние города предоставляли чужестранцам все большую защиту от оскорбления со стороны "местных". Во многих случаях во вновь образованных городах заключался компромисс между племенными ценностями, основанными на кровных связях, и социальными ценностями, основанными на реалиях места проживания, где "пришлый" приобретал основные права, которые редко даровались племенным обществам. Гражданство "местных" ограничивалось и "чужой" получал все более широкий объем гражданских прав.

Позже, проявляя более, чем гостеприимство, город дает "пришлым" право de facto или de jure на правосудие ‒ но делает это в форме защиты, которую представляет монарх, а позже письменные законодательства. По меньшей мере, оба ‒ "пришлый", и "местный" теперь рассматривались как существа, на которых распространяется одна и та же сфера права. С появлением и развитием города зарождается точка зрения, согласно которой все люди ‒ в сущности, одни и те же люди, она получает распространение и возникает новая историческая всеобщность.

Я бы не хотел предположить, что эта этот великий шаг в развитии идеи об общности человеческого был сделан вчерашней мочью или что она не была дополнена некоторыми весьма сомнительными изменениями в условиях жизни человека, как мы вскоре увидим. Возможно, наиболее либеральные города, такие как греческие полисы, особенно демократические Афины, перестали даровать гражданство чужеземцам, как я заметил, во времена Перикла, Солона, веком или около того раньше. На самом деле свободно и открыто предоставлялось гражданство всем иностранцам, обладавшим знаниями или мастерством, в которых нуждались Афины. Перикл, наиболее демократический из афинских лидеров, к прискорбию отказался от либерализма Солона и сделав гражданство привилегией людей, которые могли доказать, что их предки были афинянами.

Племенные верования и институты также пронизывали ранние города. Они застревали в них в форме в высшей степени архаических религиозных воззрений: обожествлении предков, получившее продолжение в племенных вождях, которые в конечном счете стали божественными монархами; патриархальной власти в домашней жизни и феодальные аристократий, унаследовавших, свое положение от деревенских обществ позднего Неолита и Бронзового века. С другой стороны. в Афинах и Риме племенные и деревенские собрания как форма принятия решений была не просто сохранена, но получила вторую жизни и, по крайней мере в Афинах, абсолютную власть во время эры Перикла.

Город существовал в напряженных отношениях с этими верованиями и институтами. Он постоянно старался переработать традиционные религии в гражданские, которые поощряли бы верность городу. Власть знати постоянно разъедалась, а праву патриарха распоряжаться жизнью своих сыновей, постоянно бросала вызов необходимость отдавать молодых людей на службу гражданским институтам, таким как бюрократия и армия.

Это напряжение никогда полностью не исчезало. На самом деле. оно и сформировало драму гражданской политики, продолжающуюся примерно три тысячи лет и проявившуюся в таких бурных конфликтах, как попытки средневековых городов избавиться от территориальной власти знати и епископов. Города пытались ввести рациональность. понятие беспристрастного правосудия, космополитическую культуру и большую индивидуализацию в мир, который был пронизан мистицизмом, деспотической властью, ограниченностью интересов, подчинением индивида командованию аристократических и религиозных элит.

По закону город достиг гражданской зрелости, когда император Каракалла в III в. н. э. провозгласил всех свободных людей Римской империи гражданами Рима. Мотивы Каракаллы могут вызвать подозрение: он был явно заинтересован в расширении налоговой базы империи. чтобы компенсировать растущие имперские расходы. Но даже аж законнический жест, этот акт приобрел мировой смысл в том, что все человеческие существа, даже рабы, принадлежат к одному виду, что мужчины и женщины ‒ это одно целое, независимо от их этнического происхождения, достатка, рода занятий или общественного положения в жизни. Понятие обширной человеческой вселенной стало легитимизировано в масштабах, доселе неизвестных, кроме философии и соответствующих религий ‒ иудаизма не в меньшей степени чем христианства.

Эдикт Каракаллы, чтобы быть точным, не уничтожил ограничительные барьеры, разделяющие различные этнические группы, города и деревни. Вдали, у границ Империи эти различия оставались такими же сильными, что и в течении тысячелетия до того. Но этот эдикт, позже подкрепленный христианским видением единого мира, управляемого единым Богом-творцом, в котором реализуется свободная воля индивида, созвал новый стандарт для человеческого сообщества. Этот стандарт мог возникнуть только вместе с городом и его все более космополитическими ценностями. Не случайно известнейшая работа Августинаа в защиту христианства была названа "Город Бога", и отцы христианства как к евреи смотрели с тоской на Иерусалим.

Социальное расслоение, вызванное городов, не прошло без потери многих имеющих глубокое значение атрибутов племени и раннедеревенской жизни. Общинное владение землей и так называемым натуральным хозяйством уступило место частному владению. Классы, то есть категории, основанные на владении и управлении этими ресурсами, выкристаллизовалась из многих традиционных статусных иерархий в экономические, так что рабы противостояли господам, плебеи патрициям, слуги лордам и, позже, пролетарии капиталистам.

Но при этом более ранние и базовые иерархии, созданные на основе таких статусных групп, как геронтократия, патриархат, вождизм и, со временем, бюрократия не исчезли. Как большинство статусных групп, они образовали скрытый фундамент для более заметных бурных классовых отношений. На самом деле, статусные группы были приняты просто как не требующее доказательства "естественное" положение вещей, так что молодежь, женщины, сыновья и народные массы были включены в совокупность отношений, где над ними доминировали элиты безо всяких их рассуждений. Иерархия, по всей видимости, внедрилась в человеческое бессознательное, в то время как классы, чьей законности бросить вызов было проще всего из-за очевидности эксплуатации, вышли на первый план в боевых порядках разделенного человечества.

Рассматривая город с отрицательной стороны, мы видим, как затем он утвердил приватизацию собственности в той или иной форме: классовые структуры и квази-государственные или абсолютно развитые государственные институты. Напряжение между успехами, достигнутыми возникшим городом и потерями архаических, но глубоко вросших ценностей, включая узуфрукт, комплиментарность и принцип неделимого минимума создало сложную проблему в развитии человечества, которую, собственно, и можно назвать "социальным вопросом". Эта фраза, столь популярная среди радикальных теоретиков, говорит о том, что "цивилизация", несмотря на многие далеко идущие успехи, никогда не была полностью рациональной и свободной от эксплуатации. Употребляя эту фразу с большей экспансивностью и этическим значением, можно сказать, что все потрясающие достижения человечества в "цивилизациях" были запятнаны "злом" иерархий.

Зло ‒ это не просто слово, которое Маркс обыкновенно употреблял, когда пытался ввернуть критику капитализма в "объективную" науку, свободную ото всех сопутствующих моральных значений. Здесь заслуга Михаила Бакунина, в своих размышлениях относящегося к "злу", как к условию, с которым необходимо считаться, и он совершенно справедливо постарался показать, что многие социальные изменения, казавшиеся необходимыми или неизбежными, обернулись во "зло" во всеобщей драме истории. В своем "Федерализме, социализме и антитеологии" Бакунин замечает: "И я не колеблясь скажу, что Государство ‒ это зло, но зло исторически необходимое, столь же необходимое в прошлом, сколь необходимо будет его полное исчезновение раньше или позже, столь же необходимое, как примитивное скотство и теологические беседы были необходимы в прошлом".

Если отбросить Бакунинскую ссылку на "примитивное скотство" как предрассудок, вполне естественный для того времени, его при знание того, что человечество развилось из сердцевины "зла", также как и из сердцевины "добродетели", касается самой неуловимой диалектики "цивилизации". Библия не напрасно говорит о проклятии человечества, в ней есть древнее признание того, что нельзя будет с легкостью избежать зла при подъеме человечества над животным миром. Человеческие существа были не более осведомлены о том, что они создадут иерархии, облекая властью старших, чем они были осведомлены о создании иерархий, облекая властью священников. Способность понимать предпосылки деятельности и ее последствия не дается слишком просто тому, кто, в конце концов, был недавно всего лишь бессознательным: приматом, чья способность к рациональности скорее потенциальна, чем актуальна. В этом отношении доисторические люди были подготовлены к тому, чтобы иметь дело с развитием своих социальных реалий, не лучше, чем те, которые были запятнаны наихудшими аспектами "цивилизации". "Социальный вопрос" для нас сегодня, являет собой тот факт, что мы поднялись в свет свободы с полуприкрытыми главами, обремененными темными атавизмами, древними иерархиями и глубоко укоренившимися предрассудками, о которых мы позже будем жалеть, если утвердится нынешнее антипросвещение мистицизма и антиреализма, которое может привести нас к крушению. Мы сжимаем в руках тот самый пресловутый нож, который может быть использован как для нашего освобождения, так и для уничтожения.

"Цивилизация" наточила этот нож до остроты бритвы, но не снабдила нас другими инструкциями о том, как пользоваться этим опасным инструментом, кроме силы нашего собственного сознания.

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 529; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!