Использование историй в психотерапии 15 страница
Тогда я сказал Бетти: “Неплохо было бы нам с тобой побывать в Бостонском дендрарии. Мы можем это легко осуществить”. Я рассказал ей об искажении времени, как можно расширить или сжать время. “Итак, время расширилось, и каждая секунда стала днем”.
Она представила, что мы с ней находимся в дендрарии. Я показал ей, как погибают однолетние растения, поскольку уже наступил октябрь, как меняют цвет листья, как это обычно бывает в Массачусетсе в октябре. Я показывал ей разные деревья, кустарники и вьющиеся растения и обращал ее внимание на разнообразный узор листьев. Следующей весной снова высадят однолетние растения. Я рассказывал, как цветут разные деревья, какие они приносят плоды, какие у них семена и как птицы, поедая плоды, разносят семена, которые могут прорасти в подходящих условиях и дать жизнь новым деревьям. Я очень подробно рассказал о дендрарии.
Затем я предложил отправиться в бостонский зоопарк. Там, как мне известно, родился маленький кенгуренок, и, может, нам повезет, и он вылезет из маминой сумки и покажется нам. Я объяснил, что новорожденных кенгуру называют “джои” и что размером они не более двух с половиной сантиметров. После рождения они доползают до маминой сумки, присасываются к соску и уже не могут его выпустить благодаря особым физическим изменениям, происходящим во рту кенгуренка. И вот он сосет, и сосет, и сосет, а сам растет. Я думаю, он месяца три сидит в сумке, прежде чем выглянуть наружу. Мы осмотрели кенгуру, полюбовались на малыша, выглянувшего из сумки. Навестили тигров и их котят, львов и львят, медведей, мартышек, волков и всех остальных животных.
|
|
|
Затем мы побывали у птиц и познакомились со всеми видами. Я рассказал о перелетах птиц, о том, как полярная морская ласточка проводит короткое лето в арктической зоне, а затем улетает на самую южную оконечность Южной Америки, преодолевая расстояния в 10.000 миль. Она проводит там зиму (т.е. время, которое для Южной Америки является летом) и возвращается обратно, используя свою непонятную людям систему наведения. Птицам не нужен компас, без которого человеку не обойтись.
Наконец, мы возвратились в больницу и, под моим внушением, она увидела сидящих в зале и разговаривала с доктором Алексом. Все это время она оставалась в состоянии транса. По моей просьбе она описала то же состояние тяжести и другие ощущения, о которых упоминала и Кристина. Бетти ответила также на вопросы присутствующих. Затем я предложил ей прогуляться в сторону взморья, к месту, известному как Бостон Бич.
Я рассказал, что Бостон Бич существовал задолго до того, как пуритане осели в Массачусетсе. Это было любимое место индейцев. Да и первые поселенцы не могли не отметить красоту этого побережья. А сейчас это любимое место отдыха для многих поколений и останется таким на долгие времена.
|
|
|
Мы любовались океаном. Сначала он был совершенно спокоен, затем поднялись штормовые волны, а за ними огромные водяные валы. Постепенно шторм стих и только набегал и откатывался прилив. Я опять вернул ее в больницу.
Продемонстрировав еще кое-какие элементы гипнотического состояния, я сердечно поблагодарил Бетти за бесценную помощь и за то, что она так многому научила присутствующих, разбудил ее и, продолжая рассыпаться в благодарностях, отправил в палату.
На следующий день Бетти не вышла на работу. Сотрудники переполошились и послали к ней домой. В доме не было никаких следов Бетти, ни записки, ни ее больничной униформы... только ее обычная одежда. Вызвали полицию, но тела Бетти так и не смогли найти. Она исчезла, как будто ее и не было вовсе. В самоубийстве Бетти винили доктора Алекса и меня.
На следующий год я снова читал лекции в Бостоне. Надо мной и доктором Алексом все еще продолжало висеть тяжкое обвинение.
Лет через пять все, кроме доктора Алекса и меня, постепенно забыли о Бетти. Прошло еще десять лет, но о Бетти так ничего и не стало известно. Шестнадцать лет спустя, в июле 1972 года, у меня раздался междугородный звонок — вызывали из Флориды. Я услышал женский голос: “Вы меня, наверное, не помните. Это Бетти, медсестра, с которой вы проводили сеанс гипноза в бостонской больнице в 1956 году. Мне сегодня как-то подумалось, что вам, возможно, будет интересно узнать, что со мной произошло”. “Еще бы не интересно!” — ответил я. (Студенты смеются.)
|
|
|
“Закончив свою смену в больнице, я в тот же вечер направилась в вербовочный пункт военно-морского флота и тут же завербовалась медсестрой в военно-морской медицинский корпус. Я отслужила два срока, была демобилизована во Флориде и устроилась на работу в больнице. Я познакомилась с отставным офицером военно-воздушных сил и мы поженились. Сейчас у меня пятеро детей и я продолжаю работать в больнице. А сегодня я вдруг подумала, что вам, возможно, хотелось бы узнать, как сложилась моя судьба”. Я попросил разрешения рассказать о ней доктору Алексу. “Ради Бога, мне все равно,” — ответила она. С тех пор мы ведем активную переписку.
Что я хотел сказать, когда внушил ей, что мы находимся в дендрарии? Вот жизнь во всех ее проявлениях: в настоящем, в будущем, в цветах, плодах и семенах, в разнообразии лиственных узоров. И в зоопарке перед нами была жизнь, подрастающая и зрелая, с ее необычайным чудом — перелетом птиц. Затем мы любовались берегом океана, как любовались до нас многие поколения людей и еще многие будут любоваться в будущем, воплощая в себе беспрерывную нить жизни. И всех их завораживали неразгаданные тайны океана: миграция китов и морских черепах, подобные перелетам птиц.
|
|
|
Ради всего этого стоит жить. Никто кроме меня не знал, что это был сеанс психотерапии. Присутствующие слушали, что я говорил, и думали, что я демонстрирую искажение времени, вызываю слуховые и зрительные галлюцинации, показываю явления гипноза. Но им и в голову не пришло, что это была направленная психотерапия.
Пациенту не обязательно знать, что он находится под психотерапевтическим воздействием. У меня была общая информация, что она страдает от депрессивного и суицидального синдромов.
На том же самом совещании, после его окончания, ко мне подошла седовласая женщина и спросила: “Вы меня помните?” “Нет, но судя по вашему вопросу, мы встречались”, — ответил я. “Нет, вы должны меня помнить, — настаивала женщина. — Я уже бабушка”. “На свете много незнакомых мне бабушек”. (Студенты смеются.) “Вы написали обо мне статью”, — пояснила женщина. “Я их столько написал”, — заметил я. “Вот вам еще одна подсказка. Джек стал терапевтом, а я продолжаю заниматься психиатрией”. “Барбара, я счастлив снова тебя видеть”, — ответил я.
Я работал в главной городской больнице Вустера, в научно-исследовательском отделении. Я был первым психиатром, приглашенным для исследований, и работы у меня было невпроворот. Мне сказали, что в общем отделении работает молодая, красивая и очень толковая девушка, она проходит практику по психиатрии.
В штат я был зачислен в апреле, а в январе я узнал, что у этой практикантки неожиданно проявилось серьезное нервное заболевание. Она начала худеть, у нее появились язва желудка, колит, бессонница, состояния страха, неуверенности и опасений. Она проводила в больнице чуть ли не круглые сутки, с раннего утра и до глубокой ночи, потому что только там чувствовала себя спокойно. Она очень мало ела, мало с кем общалась, не считая пациентов.
В июне практикантка пришла ко мне. “Доктор Эриксон, я была на ваших лекциях по гипнозу. Я видела вашу работу. У меня к вам просьба: приходите сегодня ко мне домой в семь часов вечера. Когда вы придете, я вам объясню, что мне нужно. Только не пугайтесь, если окажется, что я забыла, что пригласила вас к себе”. И она ушла.
Вечером я постучал к ней в дверь ровно в семь часов. Дверь открыла сама хозяйка и изумленно посмотрела на меня. “Можно войти?” — спросил я. “Как хотите”, — ответила она с некоторым сомнением на лице.
Я сказал, что первый раз встречаю весну в Новой Англии. Мне приходилось быть весной в Висконсине и Колорадо, но в Новой Англии — впервые. Мы беседовали на эту тему, и вдруг я заметил, что она находится в глубоком трансе. “Вы в трансе?” — спросил я. “Да”, — ответила она. “Вы хотите мне что-то сказать?” “Да”, — кивнула она. “Тогда говорите”.
“Я очень нервничаю, — начала она, — сама не знаю почему. Мне страшно, а отчего — не знаю. Велите мне пройти в спальню, лечь на кровать и обдумать мои проблемы. Хорошо? А вы вернетесь через час и спросите, готова ли я. Я вам скажу”. Я велел ей пройти в спальню, лечь и обдумать свои проблемы.
В восемь часов я вошел в дом и спросил, готова ли она. “Нет”, — ответила девушка. Я сказал, что вернусь в девять часов. Но и в девять она не была готова, и в десять тоже, но она сказала: “Приходите через полчаса, я буду готова”.
В половине одиннадцатого она заявила, что готова, и попросила проводить ее в гостиную, усадить и разбудить. Прежде чем покинуть спальню, она обратилась с просьбой: “Сделайте так, чтобы я позабыла все, о чем думала в состоянии транса. Я не хочу знать, что со мной было в трансе. Прежде чем уйти, вы мне скажите: “Достаточно только знать ответ”.
Я продолжил начатый ранее разговор о весне в Новой Англии и о той радости, с которой я буду любоваться сменой сезонов. Барбара проснулась с озадаченным видом и что-то ответила на мои слова о Новой Англии. Вдруг она вскочила и заявила: “Доктор Эриксон, вы не имеете права находиться в моей квартире в 11 часов вечера. Уходите, пожалуйста”. “Разумеется”, — ответил я. Барбара открыла дверь, выходя, я сказал: “Достаточно только знать ответ”. Она залилась краской и пробормотала: “Мне сейчас пришло в голову. Ничего не понимаю. Уходите, пожалуйста. Скорее, скорее. Убирайтесь”. Я ушел.
В конце июня у Барбары закончилась практика. Я был поглощен своими исследованиями и как-то подзабыл всю эту историю. Я даже не знал, куда она уехала. Миновал июль, за ним август. Шла последняя неделя сентября, когда в мой кабинет, в 10 не то в 11 утра, ворвалась Барбара. “Доктор Эриксон, я сейчас работаю психиатром в главной городской больнице Нортхэмптона, а мой муж, Джек, в терапевтическом отделении. Я сегодня проснулась, лежу и блаженствую, что я замужем за Джеком и он любит меня, а я люблю его. Думаю о том, какой он чудесный и какое это счастье — быть его женой.
И вдруг я вспомнила июнь прошлого года и поняла, что должна вам все рассказать. Я даже завтракать не стала, оделась, села в машину и примчалась сюда. Вы должны знать, в чем дело. Помните, как я тогда попросила вас прийти ко мне домой и не удивляться, если я забуду о своем приглашении? Вы пришли и стали говорить о весне, о лете и временах года в Новой Англии.
Я вошла в транс, и вы это заметили. Вы спросили, не в трансе ли я, а я сказала “да” и попросила вас кое о чем. Потом я объяснила, что нервничаю непонятно почему, и попросила вас отправить меня в спальню, заставить лечь и думать о моих проблемах, а через час прийти, и я буду готова. Но потом вы приходили каждый час, а я все еще не была готова.
Когда вы пришли в последний раз в половине одиннадцатого, я попросила вас сделать так, чтобы я забыла все, о чем думала в трансе, а затем проводить меня в гостиную.
Когда я, наконец, проснулась и увидела вас, рассуждающего о весне в Новой Англии, я страшно изумилась. Часы показывали одиннадцать. Я абсолютно не помнила, каким образом вы оказались у меня в доме, я только поняла, что нехорошо вам находиться у меня в такое позднее время и попросила вас уйти.
А сегодня утром, проснувшись с ощущением полного счастья, я сразу все вспомнила. Лежа на кровати, я вошла в транс и передо мной словно развернулся длинный свиток, разделенный на две части прямой линией. На одной стороне были все “за”, на другой — все “против”. Дело касалось одного молодого человека, с которым я познакомилась в декабре прошлого года.
Джеку с трудом удалось окончить школу. Он был из очень бедной, малограмотной семьи. Джеку все время приходилось работать, чтобы помочь семье и оплатить свою учебу в колледже, а потом в медицинском институте. Отметки у него всегда были ниже средних, поскольку работа отнимала очень много времени, да и, если честно признаться, он не принадлежал к тем, кого величают одаренными.
А я выросла в очень состоятельной семье, принадлежащей к сливкам общества и не лишенной изрядной доли снобизма. В декабре прошлого года я все больше и больше стала задумываться о Джеке, о том, не выйти ли мне за него замуж. Сначала сама мысль меня шокировала, ведь он вышел из низов, а я принадлежала к высшему обществу. У меня было преимущество богатства. Я гораздо способнее Джека, училась с легкостью, получая только высшие баллы. Я посещала оперные спектакли, концерты, драматические театры, путешествовала по Европе. Я получила все, что только могло дать богатство. Я выросла в атмосфере снобизма. Для меня было жестоким ударом то, что во мне зарождалась любовь к человеку, вышедшему из бедности, да к тому же менее способному, чем я.
В состоянии транса я прочитала все “за” и все “против” относительно брака с Джеком. Долгое время я их перечитывала вновь и вновь. Затем я стала взвешивать “за” и “против” и вычеркивать “против”, когда находила нужный ответ. Мне понадобилось время, так как и “за” и “против” было предостаточно. Я перебирала их очень вдумчиво и очень внимательно. Когда все “против” оказались вычеркнутыми, осталось довольно много “за”. Проделать такую работу еще раз было выше моих сил, и я попросила, чтобы вы заставили меня забыть о том, что я думала в трансе. Но перед уходом вы должны были мне сказать: “Достаточно только знать ответ”.
Выходя за дверь, вы произнесли: “Достаточно только знать ответ”. У меня тут же мелькнула мысль: “Теперь я могу выйти замуж за Джека”. Понятия не имею, откуда эта мысль всплыла. Я была в смятении, в голове все перепуталось. Вы закрыли дверь, а я осталась стоять в недоумении. А потом я все забыла.
Моя практика закончилась, мы стали часто встречаться с Джеком, и наше знакомство переросло в роман. В июле мы поженились и оба устроились на работу в Нортхэмптон: я — в психиатрическое отделение, а он — в терапевтическое. И вот сегодня утром, наслаждаясь своим счастьем, я вдруг вспомнила июнь прошлого года и решила, что вы должны все знать”. (Эриксон довольно усмехается.)
И вот в 1956 году она меня спрашивает: “Доктор Эриксон, вы меня узнаете?” А я не узнал. Но как только она упомянула Джека, я сразу все вспомнил. Тогда я представления не имел, в чем заключается ее проблема. Она и сама не очень ясно ее представляла. От меня требовалась непонятно какая психотерапия. Я для нее оказался чем-то вроде благоприятной атмосферы или сада, где проклюнулись и вызрели ее собственные мысли, о чем она сама и не подозревала. (Эриксон довольно усмехается.)
Роль лечащего врача не столь уж и важна. Главное, чтобы у него была способность побуждать пациента к размышлению, к познанию самого себя. Надо же, она уже бабушка! Джек все еще работает терапевтом, а она психиатром. Какая долгая и счастливая супружеская жизнь!
А в учебниках по психотерапии знай себе общие правила формулируют. Вчера... как тебя зовут? (к Салли.)
Салли: Салли.
Эриксон: Салли опоздала. Я пошутил над ней, заставил смутиться, поставил в неловкое положение. Возможно, вызвал твое раздражение. Ты, наверное, совсем не так представляла себе психотерапевтическое лечение. И все же она вошла в транс, потому что пришла сюда учиться. Кое-чему, я думаю, ты уже научилась.
Салли согласно кивает головой.
Эриксон: Психотерапевт слушает своего пациента, осознавая тот факт, что ему неизвестны те индивидуальные значения, которые каждый человек вкладывает в свои слова. Поэтому надо прислушиваться к больному, к особому значению его слов, которое вам пока неясно, и помнить о том, что язык ваших представлений для него тоже непонятен. Постарайтесь понять слова пациента так, как он сам их понимает.
Вспомните пациентку с авиафобией. Не следут верить всему, что говорит вам пациент. Я разобрался во всем только тогда, когда, вслушиваясь в рассказ о ее фобии, понял истинный смысл ее слов. Она могла спокойно садиться в самолет, нормально себя чувствовала, пока самолет двигался по взлетной полосе, но стоило ему оторваться от земли, как начиналась фобия. Я понял, что это не авиафобия, а боязнь замкнутого пространства, в котором ее жизнь целиком зависела от незнакомого человека — пилота.
Потребовалось время, чтобы понять ее слова. Я заставил ее дать мне обещание сделать все, что я скажу, будь то добро или зло. Я сделал так умышленно, потому что это было аналогией ситуации, когда ее жизнь находится в руках незнакомого летчика. Затем я ей сказал: “Наслаждайтесь полетом в Даллас и обратно и расскажите мне о ваших приятных впечатлениях”. Она не понимала, что выполняет данное мне обещание, но дело было именно так. Я-то знал, зачем мне было надо такое обещание, а она не знала. “Наслаждайтесь полетом в Даллас и обратно”, — ласково сказал я, а она уже дала обещание повиноваться мне во всем. Она даже не восприняла мои слова как просьбу. (Эриксон улыбается.) И ты тоже. (В сторону Джейн.)
Надеюсь, вы узнали от меня что-то новое о психотерапии, о том, как важно видеть, слышать и понимать пациента и побуждать его к действию.
Вернемся к Барбаре. Развернула она в уме свой длинный свиток, прочитала все “за” и “против” и обнаружила, что доводов “за” гораздо больше. Ей нужен был только окончательный ответ, все остальное было еще слишком сложно понять и принять. Вот откуда мысль: “Теперь я могу выйти замуж за Джека”. Неясно, откуда пришла эта мысль, зато было ясно, что меня надо выпроводить и как можно скорее. (Эриксон улыбается.) А смысл фразы “Достаточно только знать ответ” я сам узнал лишь через несколько месяцев.
Если вам удается заставить пациента сделать основную работу, все остальное встает на места само собой.
Возьмите ту девочку с энурезом: семье не хватило терпения понять ее и потерпеть. От них требовалось только это, равно как и от ее сестер, соседей и одноклассников.
Вот еще одно наблюдение. Когда я пришел работать в вустерскую больницу, заведующий клиническим отделением доктор А. провел меня по всем палатам, представил больным, а затем, пригласив в свой кабинет, сказал: “Садись, Эриксон”.
“Эриксон, — начал он, — ты здорово хромаешь. Не знаю, отчего это у тебя, да и не мое это дело. Я свою хромоту принес с первой мировой войны, перенес 29 операций по поводу остеомиелита. Мне теперь до смерти хромать. Слушай, Эриксон, если тебя интересует психиатрия, тебя ждет успех, уверяю. У всех будущих пациенток твоя хромота вызовет материнское сочувствие, а мужики не станут тебя опасаться: калека да и все, какой с него спрос, ему и рассказать все можно, не стесняясь. Одно слово — калека. Ты, главное, ходи с невозмутимой физиономией, навостри уши, да глаза открой пошире”.
К совету я прислушался и от себя кое-что добавил. Придя к какому-нибудь заключению, я записывал его на листке бумаги, запечатывал в конверт и оставлял в ящике стола. А когда я позже приходил к другому выводу, я тоже его записывал и сравнивал с предыдущим.
Вот вам пример. Когда я работал в Мичигане, там была одна секретарша, жутко застенчивая. Ее стол стоял в самом дальнем углу комнаты. Писала ли она под диктовку или выслушивала поручение, она никогда не поднимала глаз и не смотрела на говорившего.
Как правило, она приходила на работу без пяти восемь, на пять минут раньше. В восемь она уже работала. Обедать уходила в пять минут первого, на пять минут позже установленного времени, а возвращалась без пяти час. Работу мы заканчивали в четыре, но она всегда прихватывала лишние пять минут.
Все мы имели двухнедельный оплачиваемый отпуск. Рабочая неделя продолжалась с 8 часов утра понедельника до 12 часов дня субботы. Уходя в отпуск, Дебби начинала собирать вещи в дорогу только в пять минут девятого в понедельник, и у нее, таким образом, пропадали конец субботы и воскресенье. Из отпуска она возращалась точно без пяти двенадцать в субботу, теряя еще полтора дня отдыха. Она была добросовестна до болезненности.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!