Практика «социалистического строительства» требовала работы за пределами возможного, и вопрос, как заставить народ работать, вождь задавал себе не раз

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР

 

 

За древней каменной стеной, в лучах янтарной зари, жил строгий, мудрый и мужественный человек – вождь, учитель, друг, недремлющий и несгибаемый борец за свободу, мир и счастье народов, вдохновитель и организатор вчерашних и завтрашних побед. Кремлевские куранты величественно отбивали при нем ритм столетий, и нерушимый Советский Союз, и все угнетенное и страждущее, прогрессивное человечество видело в нем солнце, свет, совет, помощь, защиту, источник дыхания, миллионы людей непрестанно и благодарно думали о нем, засыпая и просыпаясь с его именем на устах.

Этот человек был грубым, злопамятным, сумрачным, опасным, безжалостным, беспощадно жестоким. Время от времени от него расходились волны смерти, перекатывавшиеся через десятки голов внутри крепости, через тысячи тех, кто располагался дальше, за ее стенами. Катясь еще дальше, волны уничтожали сотни тысяч и миллионы людей на всем необъятном пространстве – «от Москвы до самых окраин, с южных гор до северных морей».

* * *

Иосиф Джугашвили был сыном сапожника и прачки, ближайшие предки его числились крепостными. Он получил церковное образование (приходская школа, духовное училище в Гори, православная духовная семинария в Тифлисе). В 20 лет он вошел в революционное социал-демократическое движение, а тринадцать лет спустя стал одним из лидеров левого крыла этого движения, членом ЦК партии большевиков. В 1917-ом находился в центре Октябрьского переворота, в 1922-ом Ленин назвал его «выдающимся вождем современного ЦК», а значит, одним из вождей СССР. С 1929 по 1953 годы Сталин – единственный вождь, полный Хозяин на одной шестой части Земли.

Исторический результат, достигнутый СССР при Сталине, громаден: экономическая мощь страны многократно возросла за счет индустриализации. За десять лет был преодолен путь, на который другие страны потратили столетие. При нем наша страна победила Германию в невиданно тяжелой войне на выживание, при нем  возродился геополитический контур Российской империи, началось превращение России в сверхдержаву. Высокой оказалась и цена: неисчислимые человеческие жертвы, искажение, а то и омертвление душ у живых.

Сегодня Сталин больше миф, чем человек. В годы распада Союза и унижения России о нем судили с абсолютным пристрастием – немногие как о гении, большинство как о злодее. Но уже никуда не уйти от мифа, а миф на то и миф, что в нем самым естественным образом возникает твердый сплав «несовместных вещей».

* * *

Всмотримся, однако, в человека. Детство, отрочество, юность предвещали ему путь священника, пастыря. С восьми до девятнадцати лет он шел по православной стезе. Библия, иконы, службы, звон колоколов, причащение, исповедь, сосредоточенные молитвы на сон грядущий: «О, господи, прости меня, грешного», каноны, которые он пел в церковном хоре. Роль церкви в его жизни была велика. Он мог бы стать монахом – епископом или архимандритом, и тогда занимался бы восстановлением грузинских церквей, разрушенных персами, турками и землетрясениями.

Он много читал, был удивительный книжник. Говорят, в течение жизни человек может прочесть 5 тысяч книг, он прочел много, много больше.

В молодости пытался сочинять стихи – одно его лирико-патриотическое стихотворение даже вошло в дореволюционные школьные хрестоматии для детей Грузии. В другом стихотворении поднимается тема «героя и толпы», прорисовывается его отношение к людям. Картли-Кахетинский культурно-исторический оазис находился в составе России с 1801 года. Издревле здесь обитали простые, благородные, гостеприимные люди, речь их была гортанно-напевна. Но замкнутый и одинокий поэт видит их иначе: эти люди не хотят знать своего счастья, они неискренни, неправдивы, неблагодарны, не стремятся к истине и неспособны оценить истинное величие ума и души. Правде  готовы предпочесть ложь. Какое это стадо! Забота о них соединена в герое с презрением. Они страдают и нуждаются в помощи, и он придет к ним с призывным словом, избавит их от страданий, даст им устроение. Он, конечно, не Христос, но, с другой стороны, зачем откладывать до бесконечности Второе Пришествие? Справедливость должна восторжествовать немедля. Ему нравится Коба – литературный образ кавказского Робин Гуда. Имя  «Коба» станет его революционной кличкой.

* * *

Молодой грузинский семинарист уже в силу специфичности сделанного за него христианского выбора не мог не задаться вопросом о том, есть ли Бог и есть ли бессмертие, и он ответил на этот исконно русский вопрос отрицательно. Но Иосиф был логик, и сразу же задал себе и другой вопрос: что делать здесь смертным без Бога? Ответ был такой: самим сделать эту работу, самим осчастливить людей. Неприятие порядка вещей, небесного и земного, влекло за собой желание установить новый порядок, такой, который был бы логичен, последователен. Об этом он и размышлял со свойственной ему угрюмой сосредоточенностью.

Он выбрал коммунизм, который, говоря словами современного ему писателя, нацелился на «переделку всего человечества по новому штату». Отвернувшись от прежней веры, он со всей страстью новообращенного, удвоившей его энергию и свойственную ему жажду жизни, обратился к догматам коммунизма – учения о тотальном освобождении человечества через уничтожение частной собственности и опору на пролетариат. С одной стороны – иллюзия теоретического понимания истории. С другой стороны – бунт.

Да, он решился на бунт, но, в отличие от Ленина, это не был бунт против Бога или против церкви. Похоже, он счел религию настолько слабой инстанцией в делах человеческих, что, покончив с церковью, даже не оглянулся на нее. Лишь инструментарий влияния церкви на людей взял он с собой в свой новый поход. Взял полностью, ничего не забыл. Уверенный в том, что деятельность коммунистов соответствует «неумолимой строгости истории, ее железной необходимости», он восклицал: «Да поможет мне бог истории!».

Православный, потом нигилист. Потом верующий, но без бога. Наставником в делах новой веры, но отнюдь не богом, он выбрал себе Ленина. Он читал «Что делать?» Ленина с огромным, почти маниакальным прилежанием, как раньше церковные книги. Он и «Коммунистический манифест» сравнивал с Библией.

* * *

Его революционная биография включила в себя ряд арестов, семь тюрем, шесть ссылок, пять побегов. К 1917 году он вполне сложился как профессиональный революционер, сильный в пропаганде, агитации, организации, уверенно владевший навыками подпольной работы.

А начинал он с пропаганды социал-демократических идей среди грузинских рабочих. При этом о глубоком научном знании не было и речи. Это был талантливый марксист-самоучка из люмпенов. Его публицистика тех лет – простая, ясная, четкая, деловая; предельная трезвость и приземленность мысли соединена в ней с романтическим порывом, а также с язвительностью по отношению к «друзьям-противникам» из меньшевиков и анархистов.

Он пишет об «общем деле», о «борьбе за гражданские права», о «вере в будущее» и в «великие идеалы». Призывает осознать «необходимость социализма для человечества», «озарять светом научного социализма каждое явление»; он жаждет «уничтожить угнетение большинства меньшинством», «освободить человечество и дать миру счастье»; обещает «сшить новую одежду страждущему человечеству», но сначала – «повести русский народ к свободе».

Как и многие его товарищи-революционеры, он носитель мифологизированного сознания, пленник исторического мифа, согласно которому предстоит «начать мир заново». По эту сторону истории – моря слез и крови, страданий и мучений, нескончаемые братоубийственные войны. По ту сторону – международное братство, протянутые друг к другу руки, взаимная любовь и доверие, и ничем не омраченное счастье.

И есть еще один, дотоле потаенный мотив, который прорывается у него в 1905-ом, в январе, буквально за день до «кровавого воскресения». Это мотив ненависти и мести. В листовке «Рабочие Кавказа, пора отомстить!», молодой Сталин требует через месть прийти в  «обетованную землю, называемую социалистическим миром!».

Тоже не новый мотив. Он начинался полвека назад, с некрасовской «Музы мести и печали», и нарастал в пореформенной и предреволюционной России от года к году настолько сильно, что стремление к мести стало феноменом массового сознания начала ХХ века – в Грузии, этом, говоря словами Сталина, «уголке России», да и во всей России. Потом выяснится, что идея мести прочно застряла в его сознании,  и он будет одержим этой идеей до самой своей смерти. До последнего дыхания будет мстить, уже неважно, кому и за что. Энергия мести превратится для него в энергию движения к «земле обетованной».

* * *

В детстве он жил в раю (Гори, если бы не нужда, чем не подобие рая?), в зрелые годы, сосланный в Туруханский край, долго плыл в лодке вниз по Енисею, более 2000 верст на север, туда, за Полярный круг в глухую Курейку, которая расположена недалеко от ада. Лето коротко, зима бесконечна – снежная пустыня, лютый мороз, в апреле – зверские метели. Солнце или не заходит вовсе, или исчезает, уступая долгой и мучительной декабрьской и январской ночи. Жизнь на заколдованной широте, в ледяной мути походила на сон длиной в три с лишним года. Потом он обрушит в подобный сон сотни тысяч, миллионы людей своей страны.

* * *

Из Заполярья в 1917-ом – прямо в революционный Петроград. Сталин появился там в марте 1917-го, редактировал «Правду», представлял большевиков в исполкоме Петросовета. Недостаточно искусный пловец в постоянно порождаемых революцией политических водоворотах, он не раз путался в тактике. Но с радикализацией масс и связанным с этим возрастанием силы большевиков росла его уверенность, даже самоуверенность. Обычно невзрачный, он приобретал лоск, даже вальяжность – сами события работали теперь на крайне левых. Чем ближе был момент переворота, тем очевиднее становилась необходимость в Сталине – понятливый, памятливый, быстрый,  исключительно внимательный к мелочам, он, один из немногих, обладал грубой точностью мастерового в вопросах организации, на лету схватывал реплики Ленина. Мало говорил, но превращал слова в дела, выгодно отличаясь от многочисленных революционных интеллигентов, охотно и много вещающих, но «до смешного, до позорного безруких». Докладывая на конференциях и съездах, представительствуя в советах, он скрупулезно проводит ленинскую линию, не смущаясь, и даже оживляясь, когда сама жизнь, практика революции видоизменяла идеи вождя – ведь для революционера успех революции – высший закон, и практика выше теории. Он любит говорить: «Мы, практики…». Незаурядная практическая проницательность, сила воли, выдержка – эти качества выдвинули его в первый ряд вождей большевистской революции, сделали членом  Политбюро.

* * *

После Октябрьского переворота народный комиссар по делам национальностей Сталин представлял ЦК на фронтах. Везде действовал с чрезвычайной решимостью. Он видел в РКП «неумолимый рок», а себя – доверенным лицом этого рока, исполнителем воли истории.  По поводу жесткости и жестокости принимаемых им мер не испытывал ни малейших стеснений: террор есть функция революции и гражданской войны, тут не до «гуманизма». Революция есть конфликт, а конфликт разрешается уничтожением одной из сторон. И потом, что есть человек с усвоенной Сталиным «материалистической» точки зрения? Человек = сознание (форма) + ощущение (содержание). Если сознание «неправильное», оно должно быть ликвидировано. А «ощущения» без сознания не жалко. И зря они все вопят о грядущих опасностях перерождения – и горе-буревестник Горький, и горе-анархист Кропоткин, и горе-гуманист Короленко, и отошедший от РКП коммунист Богданов. Они «борются с ветряными мельницами, как это делал в свое время блаженной памяти Дон-Кихот…», они «явно преувеличивают значение идеального».

* * *

Сразу после победы в Гражданской войне большевики избирают его генеральным секретарем ЦК РКП. Должность эта в тот момент не представляла собой ничего особенного. Сам Сталин уподоблял партию крепости, «двери которой открываются лишь для проверенных». Коли так, он будет в этой крепости комендантом. Другие вожди восприняли его назначение примерно так же. И ошиблись. В течение 20-х годов он их-то и подверг проверке, и последовательно сбросил со стен крепости Каменева, Зиновьева, Троцкого, Бухарина и их друзей. А для Ленина соорудил в центре крепости мавзолей, и поднялся на мавзолей. Один. Да еще несколько верных ему людей. Теперь он стал превращать в крепость подведомственное ему государство – СССР.

Когда-то со свойственной грузинам склонностью к преувеличениям Сталин писал о «тяжелой лапе самодержавия», этого «варварского», «гнусного чудовища», чинящего «бесконечный произвол и насилие», густыми красками живописал «страшные картины», «мрачные ужасы», «адскую пляску» полиции и жандармов. Теперь он только усмехался, когда внутрипартийная оппозиция сетовала на ограничения демократии. Враг должен быть разгромлен, это первое. Враг не разгромлен, пока он жив, это второе.

* * *

Государство, которым он располагал, было для ХХ века уникальным. И не только потому, что по размерам территории превосходило все другие государства Земли. Уничтожив на своей территории частную собственность, взяв себе землю, фабрики и банки, государство стало всем, а весь народ превратился в зависимых от него работников. Поскольку Генеральный секретарь имел в своем распоряжении государство, к нему перешла бывшая сила всех помещиков, промышленников, банкиров, миллионов мелких хозяйчиков. Уловив это, партийные и государственные служащие стали почтительно называть его «Хозяин». В его руках была также армия, службы безопасности, пропаганды. В президентской республике Рузвельта высшая власть была ограничена, в корпоративном государстве Муссолини ограничений было куда меньше. Сталин сосредоточил в своих руках «необъятную власть». У него не было колебаний в вопросе о том, как этой властью воспользоваться.

В юности он страстно хотел справедливости. Теперь, воцарившись, он счел, что справедливость восторжествовала. Маргинал великой империи, он в крайней мере воплотил в своей деятельности давний идеал русских властителей – великодержавность. Пропаганда, всегда многослойная, эту сверхзадачу не выпячивала. Цель формулировалась так: построение социализма в одной стране. Но он-то понимал: «основа будущего социализма – расширяющаяся и крепнущая территория государства».

* * *

Ради построения социализма в одной, отдельно взятой, стране, люди должны были от многого отказаться и систематически приносить свои интересы в жертву общему делу.  Сын должен был отречься от отца, брат от брата, муж от жены – во имя служения партии, которую Сталин отождествил с государством, а государство он сделал тождественным самому себе. Он бросил их в преисподнюю – во имя великой горней цели, и они работали в аду, веруя в земной рай.

Практика «социалистического строительства» требовала работы за пределами возможного, и вопрос, как заставить народ работать, вождь задавал себе не раз.

Помогало материальное, физическое насилие, делавшее идеальное, человеческое «я» более пластичным. Тюрьма к тому же рождала социальный комплекс неполноценности, побуждающий к послушанию и прилежанию и повышающий «производительность труда». Генерал Горбатов, один из немногих, который не сдался, все же выкрикнул: «О, как мне хотелось умереть!». Рокоссовский сильно присмирел, когда ему просто выбили зубы и сломали ребра. А Сталин, вернув их назад, шутил: «Нашел время сидеть!», «Горбатова могила исправит». Насилие, конечно, помогало. Но не только оно.

Как читатель он выше всех ценил Чехова, но как практик внимательнее всего читал Достоевского, в котором его привлекало феноменальное знание психического подполья человека и, стало быть, общества. Вероятно, он разделял убежденность Достоевского в том, что описываемая им постоянная патология, на самом деле, есть норма. Но если психика человека в основе своей патологична, то и эффективное влияние на нее требует необычных средств. Заставить их раз и навсегда подчиниться… 

Конечно, он прочел это у Достоевского: «Чудо, Тайна и Авторитет». Конечно, он взял это на вооружение. Добавил сюда сокровенное знание, почерпнутое из «Ветхого завета»: Страх и Чувство вины. Страх и чувство вины подталкивает людей к необходимости исправить сделанное и к неутомимой работе. И моря крови, присутствие их придает акту уничтожения смертных эпическое значение: никому не придет в голову осуждать ветхозаветного Бога за жестокость. 

Он и сам кое-что придумал, еще в 1930 году: «Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, ибо оно превращает труд из зазорного и тяжёлого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства».

Что касается его лично, то ему мало было быть их Хозяином. Он хотел также быть их Пастырем, и, шаг за шагом, он стал им. Профиль Николая II чеканили на империалах, профиль Сталина кололи «ближе к сердцу».  

В результате обдумывания и применения различных приемов воздействия на людей, в массах возник диковинный сплав страха, жертвенности и энтузиазма. И все это служило увеличению абсолютной мощи государства.

* * *

Справедливости ради следует сказать, что историческое выживание тому государству, которое он возглавлял, не было гарантировано.

Два очага опасности все сильнее разгорались в 30-е годы – на востоке это была Япония, на Западе – Германия. В 1936 году ось «Берлин – Токио» лишь поверху оформилась как идеологический союз. На самом деле, это был военный, политический, геополитический союз против Москвы, СССР и России. В 1940-ом он и стал таковым. И если бы Германия и Япония двинулись в 41-ом вдоль Транссиба навстречу друг другу (а немцы предлагали японцам обменяться рукопожатиями где-нибудь в районе Омска), судьба Советского Союза, вероятно, была бы предрешена уже тогда.

Обстоятельства торопили с военно-индустриальной подготовкой к приближавшейся всемирной схватке. Необходимость ускоренной мобилизации была безусловной. Отсюда бешеный темп 30-х, непрекращающийся штурм, натиск. И еще одно. Жуткая тревога вождя по поводу «пятой колонны» – численность смертельно «обиженных» советской властью оценивалась им в десяток миллионов. Может быть, больше, может быть, гораздо больше. Он не верил, что русский человек отходчив, и что бывают времена, когда он способен напрочь забыть об обидах. Сам Сталин об обидах не забывал никогда.

* * *

Воценке методов, применявшихся в сталинскую эпоху, проблема заключается в том, чтобы провести правильное разграничение: что из этих методов шло непосредственно от Сталина, что принадлежит исторической традиции, что навязывалось обстоятельствами, когда «все прошлое вынырнуло разом», и что  являлось продуктом массового действия. В ходе и после революции массы приходят в движение, приступают к  «свободному творчеству», сами и по-своему творят историю. Никогда в истории нашей страны социальная динамика не была столь сильной, как в   1930-е годы. Миллионы тех, кто был ничем, выходили наверх.

Но кто сказал, что сами по себе пришедшие в движение массы несут в мир доброту, моральность, законность, ненасилие, ответственность, чувство собственного достоинства, а не зависть, злобу, ненависть, месть, тупое поклонение идолам власти? Сострадание и терпимость, а не хаос и мрак? Сталин как вождь сумел установить прямой контакт с массой, и не только путем возбуждения массовых иллюзий, но и за счет утилизации в интересах власти массовых предрассудков, в том числе и предрассудков «народовластия». Не только партия, но и народ по-своему участвовали в его власти, вместе с ним творили историческую реальность.

Это такая же правда, как и то, что миллионы людей, при Сталине и после него, не изменили своей коммунистической вере. Мучительными усилиями преодолевая непрерывные трудности, зажатые под бюрократическим прессом, вероломно предаваемые своими же «отцами-начальниками», выходя из забравших половину их жизни лагерей, они, подобно старообрядцам, продолжали стоять на своем.

* * *

1930-е годы. Время грандиозных, помпезных, блестящих фасадов. Высоток, проспектов, гранитных набережных «новой Москвы». Демонстраций, праздников, всегда с духовыми оркестрами, наземных и воздушных парадов. Героических симфоний и победных кантат. Добротных академических изданий, всегда за счет государства. «Всенародных чествований» – Пушкина, убитого 100 лет назад, или недавно спасенных «героев-челюскинцев». Гигантских памятников, диковинных дворцов – метро, ВДНХ. Пышных приемов в Кремле – для вельмож и простолюдинов сразу, регулярных Сталинских премий – пропусков в коммунизм для избранных. Время убогих лачуг, землянок и бараков для большинства. Время безымянных кладбищ для тех, чьим уделом была смерть – не просто смерть как метафизическая сущность, а конкретная смерть – в крови, поту и грязи, в унижениях и надругательствах лагерей, в абсурде самооговоров, в хулении, презрении, в отречении ближних – производилось массовое умерщвление уже растоптанных людей. В постоянном соприкосновении – могильный холод и марш энтузиастов. Время великих строек, непрерывного делового ритма, когда заводы, фабрики, железные дороги и каналы, океанские суда и здания-гиганты «вводились в строй» фактически ежедневно, и ежегодно возникали новые отрасли промышленности. Только США, да еще отсталая Россия научились к концу 30-х годов делать все виды продукции, доступной в то время человечеству.

Поразительное десятилетие. Моменты редчайших взлетов человеческого духа. Шостакович, Прокофьев, Свиридов. Ахматова, Платонов, Твардовский. Королев, Курчатов, Вернадский. В годы войны – миллионы. И как все это, уже соединившееся в едином мощном тигле, в едином братском котловане, разъять, разделить, рассоединить? Или искать другое качество постижения истории – реквием, покаяние, гордость, уважение к тем поколениям, размышление, прозрение. Смирение?

* * *

Особняком стоит война. Великая Отечественная. Самая грандиозная битва во всемирной истории. 7 ноября 1941 года – военный парад. Что он сказал в конце своей речи? «Вперед, к победе!». Оживление сил национальных и религиозных… Нарастание в народе веры, что после войны, после добытой ими, всеми вместе, победы жизнь неминуемо станет другой – братской, чистой, честной, справедливой.

Все они были там вместе. И пламенный Маршал, принимавший 24 июня 1945-го парад Победы на белом коне. И анемичный смоленский парнишка, мыкавшийся восемь месяцев войны в учебке, в голоде, холоде и недосыпе, и потом отморозивший ступни в первой же атаке. И красавец-капитан, бросивший свой бомбардировщик на вражеский танк в сухом и дымном июне 41-го. И солдат, убитый подо Ржевом, «в безымянном болоте». И Он, недосягаемый Верховный главнокомандующий, автор приказа № 227: «Ни шагу назад!», и действительно, отступать было уже некуда. Не отлучить их всех от той долгой, невыносимой войны, в которой они сделали то, что человеку не под силу. В сознании нынешних поколений война и Победа – решающая опора. А опора нужна. Видно, непростым он будет для России и для всего мира, долгожданный ХХI век.

* * *

И после войны невозможное продолжалось. Невозможно было поставить на ноги атомную промышленность в разрушенной стране. Но советский атом, потребовавший вложений, равных всем вложениям в экономику только что минувшей войны, был создан. И рядом с ним – мощный ракетный потенциал. И новое поколение дальних стратегических бомбардировщиков. И усилия по освоению Арктики, возобновляемые нами только сейчас. И железная дорога Салехард-Игарка, начало строительства которой приходится на голодный 1947 год, и которой суждено было умереть вместе со Сталиным. И разве возможно было восстановить и одновременно конверсировать и реконструировать экономику за три-четыре года? Но и это было сделано. «Человеческий материал»  сохранял способность к беспримерному героизму и бесконечному терпению.

А сам он в эти годы стал земным богом.

Возвращаясь в 1943-ем из Тегерана, вышел в Сталинграде, битву за который выиграл год назад. Город был как после ужасного, непоправимого землетрясения. Молчаливые люди в старых ватниках копошились на развалинах зданий. Он подошел к ним. Они смотрели ошарашенно и безучастно. Он чувствовал свиту позади себя. Свиту он воспитал, с ней умел общаться в форме диалога, всегда требовал от нее постоянного, напряженного внимания: будь внимателен – или будешь истреблен. А эти люди в Сталинграде смотрели на него, как рыбы из-под воды. Он повернулся и пошел прочь.

В конце 40-х, следуя под утро из Кремля в Кунцево, увидел на дороге старуху, велел остановить бронированный ЗИС, пригласил ее в машину, подвез до поворота к деревне. По дороге молчали: ни он, ни она не знали, о чем говорить. Выйдя в холодный туман, старуха повернулась и, медленно подняв руку, перекрестила кортеж. Он, по обыкновению, не оглянулся.

Он писал письма «соратникам» –  послушным, приспособленным к нему, услужливым и работящим членам Политбюро, в письмах говорил о «политике стойкости» перед лицом, как сказали бы сейчас, «новых вызовов». Он учил их «стойкости», и нашел нестойкими Молотова и Микояна, которых сбросил с верхушки власти, и, по-видимому, готовил новые отлучения от  власти и от «великой идеи».

* * *

Он предлагал учиться у Ленина, но едва ли он действительно любил и понимал Ленина. Коммунистические царедворцы, нюхом чувствовавшие эту его потаенную неприязнь к пролетарскому вождю, в свое время чуть не выбросившему его из истории РКП и, следовательно, из всемирной истории, не стесняясь, позволяли себе в «узком кругу» нелестные реплики в адрес Ленина. На фронтонах зданий висели огромные строенные профили: Маркс-Энгельс, Ленин, Сталин. Но это было для формы – символ «святой троицы». Нарисованные впереди него коммунистические пророки едва ли были ему теперь нужны. Он оставил их вне поля своего зрения, как когда-то оставил бога. И народ тоже знал, кто из них главный. И разве может быть сомнение в том, что если бы любой мессия, христианский или марксистский, пришел в сталинскую Москву и был узнан и признан народом, и если бы Сталин приказал судить и казнить его как «врага народа», то «тот самый народ» предал бы мессию проклятью прямо на Красной площади.

          * * *

Вернемся к Достоевскому. Сталину был интересен последний роман писателя «Братья Карамазовы». Он читал и, возможно, перечитывал Легенду о Великом Инквизиторе. Никто не знает, внятен ли был ему ее философский смысл. Важная часть смысла. Весть о том, что в ходе «реализации Евангелия» в силу «объективных обстоятельств» произошла смена цели.

Не так ли случилось с большевиками, его, Сталина, предшественниками? Они-то, уж точно, замахнулись на «переделку всего человечества». Были истинно убеждены: сверхновое человечество оправдает неизбежные потери на пути к теперь уже такой близкой цели – новому Золотому веку. Знали и верили: неизбежная жестокость средств будет понята и оправдана. Террор – средство, а успех революции – цель и высший закон. Государство – средство, оно исчезнет, а грядущий человек – цель. Диктатура – средство, это временно, свобода – цель. Классовая борьба – средство, а цель – бесклассовая ассоциация, где люди будут жить и работать с абсолютной верой в себя. Так думали они, и заблуждались.

Он же, как и Великий Инквизитор, извлек из практики нечто другое: диалектика истории такова, что средства в этой жизни превращаются в самоцели, а заветная цель превращается в средство держать людей в узде. Он это быстро понял, и великий роман помог ему это понять. Кто этого не понял, тот был выдворен из жизни в достопамятном тридцать седьмом году.

* * *

Своим учителем Сталин считал Ивана Грозного,  хвалил его за твердость, за то, что был повелителен, обуздал боярское своеволие. Грозный же, как он сам о себе рассказывал, имел две мысли на уме: «Как служить Богу и как истребить врагов России». Отчитываясь лишь перед Богом, царь старательно замазывал «человеческой глиной» трещины в расползавшемся своем государстве. Опалами, казнями, конфискациями усмирил ненавистных ему, крамольных бояр; долго преследовали их страшные воспоминания опричнины: за слово нескромное, за укоризненный взгляд, за обмолвку – смерть! Искаженное яростью лицо царя! Извивающиеся на кольях тела! Явные и тайные злодейства!.. Пять сильных боярских корней еще оставалось в России, остальные были выкорчеваны. А всего не истребленными остались, может быть, шестьдесят боярских семей, с  испуганными, угодливыми «главами». Осталось духовенство, больше привыкшее «молиться за властей», нежели противиться воле государя. Не только в духовенстве и боярстве, но и во всем шестимиллионном сиром народе своем Грозный поселил жалкое, страшное, опасное чувство – безропотное чувство покорности: по мановению его руки или сигналу царского слуги сын убивал отца. Куда уж больше! Умел Иван Васильевич «перебирать людишек», иных «отсылать», а иных, по-собачьи преданных, «принимать».

Опасна же эта техника была тем, что кроила гнилые, двуличные, продажные, остолбеневшие души, да еще и тем, что в любой момент, чуть ослабнет узда, – оборачивалась безропотная покорность своей обратной стороной – всполохами русского бунта. Н. М. Карамзин сравнивал правление Грозного с … игом Батыевым. «И если, - писал историк,- иго Батыево унизило дух России, то без сомнения не возвысило его и царствование Иоанново – осталось злое семя в народе».

* * *

Остались и обиды. Превратить СССР в «дружную семью» ему как будто удалось, правда, не без больших жертв со стороны тех, кто «не понимал своего счастья». Его же собственная семья разрушилась. Жена Надежда застрелилась еще в начале 30-х. Стрелялся старший сын Яков, погибший впоследствии в гитлеровском плену. Младший сын, генерал авиации Василий Сталин, известный всей Москве пьяный ухарь, гонористый и слабовольный, не был счастлив. Любимого человека дочери Светланы отец дважды заколачивал в лагеря, потом выдал ее за нелюбимого. У всех жизнь была сломана, и он, хоть и страдал, но к слому этому был лично причастен.

Да и с семьей народов у «отца народов» далеко не все ладилось. Карачаевцы, чеченцы, балкарцы, ингуши – едва ли не половина населения Северного Кавказа  переместилась по его воле на восток, за Урал. Калмыки, турки-месхетинцы, крымские татары тоже были согнаны со своих мест. Массовым депортациям подлежали литовцы, латыши, эстонцы. В 41-ом – немцы Поволжья. Гордые абхазы и культурные осетины обрекались на второсортность по отношению к Грузии и грузинам. Казахи и киргизы потеряли до половины населения в ходе рукотворного голода 1932-1933 годов. В годы Большого террора по Украине словно Мамай прошел – искали и уничтожали «националистов», кобзарей или профессоров, а также «старых большевиков». В сорок четвертом он обрушился на Довженко – за то, что тот был больше украинцем, чем следовало. Великий кинорежиссер долгое время оставался без работы, ладно, что жив, «вот только сердце прихватило».

* * *

В фильмах, появившихся на рубеже 40-50-х годов и прославлявших его ум, мудрость, и полководческие таланты, – изображал ли его недалекий Геловани или умнейший Алексей Дикий, – в «Сталинградской битве» или «Незабываемом 1919-ом», – Сталин –  величественный, но и немного жутковатый, как оживший мертвец. И однажды, сам он в ответ на поздравление с Днем Победы, неожиданно и твердо сказал: «В конечном счете, всегда побеждает смерть».

В 1936 г. один заботливый американский редактор попросил Сталина прокомментировать сообщения западной прессы о том, что его уже нет в живых. Тот отвечал не без черного юмора: «Милостивый государь! Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если Вы не хотите быть вычеркнутым из списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира».

Приближался момент, когда смерть, этот великий уравнитель, должна была заново соединить его с миллионами канувших в вечность строителей и защитников великого сталинского государства. Боялся ли он смерти? Он двигался к небытию с таким же ожесточением, с каким проходил сквозь всякую жизнь, не оглядываясь, делая каждый очередной шаг и расчетливо, и порывисто, и ему казалось, что самое небытие бежит от него, как распад чурается организации. Что там, в небытии, существует какое-то опасение, что вместе с диалектикой, не гегелевской, не марксовой, не ленинской, а его собственной, практической диалектикой, он принесет туда какой-то опасный для самой природы вещей «диалектический выверт».

* * *

Апартаменты вождя не отличались ни объемами, ни роскошью. Заказываемые им интерьеры кабинетов, служебных вагонов и государственных дач указывали на отменный, изысканный, строгий, несколько консервативный вкус. Полки большой личной библиотеки велел сделать из не струганных сосновых досок. Гардероб его был непритязателен. Денег он не скопил. Земные блага интересовали его походя. Работал много, во время войны – беспрерывно. Власть держал крепко, властвовал изощренно, был грознее Грозного. Не проиграл ни одной схватки, кроме последней – со смертью. Куда вел он русский народ, за которым признавал ясный ум, стойкий характер и терпение, куда вел он «великий советский народ и все прогрессивное человечество»? К какой предельной, глобальной цели? Мы не знаем, мы знаем только, что цели все же он не достиг. Люди, которые шли за ним, разные люди, миллионы людей, воспринимали эту цель как гуманную, всечеловеческую. И шли за ним. И все четыре ипостаси старинного, странного русского братства были с ним, все четверо Карамазовых шли за ним – и Иван, будто бы сам себе бог, и лакей Смердяков, наполеон из убогих, и безмерный в своих страстях ненормальный Митя, и светлый и фанатичный Алеша. Всех прибрала его система, всем нашла место в «социалистическом строительстве». Стальной пастырь неумолимо гнал и гнал свое стадо к неизведанным безднам, к «зияющим высотам» будущего, уверенный в том, что История мира и человечества его не подведет.

* * *

А там, в неведомом будущем, его и стадо его терпеливо ждал «страшный и умный дух» исторического самоуничтожения и небытия.

 

 

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 152; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!