Значит – кто-то хочет, чтобы они были?

                    О нем не расскажешь в словах…  Ты письмо мое, милый, не комкай.                                   

               Когда б вы знали, из какого сора   Нынче я живу отшельником

   Растут стихи, не ведая стыда. Меж осинником и ельником

    Как желтый одуванчик у забора, Сын безделья и труда. И мои телохранители-

  Как лопухи и лебеда. Не друзья и не родители- Солнце, воздух и вода.

Полна сейчас душа моя   Давайте понимать друг друга с полуслова

глаз…

«Прямо в душу, - вторили шепотом пересохшие губы, - прямо в душу… . Лица,

лица, голоса: говорят, поют, тише, громче, опять тише, музыка… .

 Кто это смеется? Только что ныло сердце, душа разрывалась от невозвратной потери   и одиночества, и вдруг так легко, так свободно стало…дышать? Лететь? Так это я смеюсь?!

Стыдно не знать эти лица! Я их знаю, знаю…. Я их узнаю… всех! Всех знаю! Душа как    Вселенная! Дух свободный мчится. Вот это скорость!  Сверхзвуковая? Больше.

 Скорость света? - так мысль торопилась за чувством, но не поспевала, как всегда.

Немудрено, невозможно схватить чувство и оценить его, его разрушающую силу, его

созидающую мощь… . Зачем? Не надо думать. В конце концов, есть только одно

 Слово,      то, что было в начале: в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово

 было Бог! Вот так побывал в Будущем, а повстречался с Прошлым! Время, оно как

 дерево: прошлое – это корни, побеги – будущее. Кто знает, какие из них станут настоящим, а настоящее – это дерево целиком, с корнями … и побегами, с прошлым и

будущим. Повреди корни, и дерево погибнет, забудь прошлое и останешься без

 будущего…», - Вадим открыл глаза.

Медленно вверх текли прозрачные слезы-сферы, как мыльные пузыри, но они не лопались, а целенаправленно летели в небо, в звездное небо. Покидая пределы библиотеки, они начинали светиться, как звезды, и продолжали свой полет. И непонятно было, увеличиваются они или уменьшаются в размерах, становясь настоящими светилами? «Что движет Солнца и светила?» - Вадим заворожено следил за их полетом, ему казалось, что он присутствовал при священнодействии.

Все вокруг было неподдельно торжественным. Тишина подчеркивала значимость происходящего. Но тишина была музыкальная. Невидимый хор исполнял  акапельно вокализ.    Нет, тишина всегда музыкальная. Все дело в том, что у каждой тишины своя музыка. Нет, у всего во Вселенной своя музыка! И это музыка Вселенной. Вадиму пришла в голову мысль, что он присутствует при образовании новой галактики. «Но должен же быть взрыв! - подумал он, - Или он уже был, только я не заметил, или взрыв еще впереди? Да?»

- Что? Какой взрыв? А-а! Ты имеешь в виду Большой взрыв? – спросил Петруша в ответ на мысли Вадима.

- Не знаю.

- Сейчас ты видишь зарождение образа новой галактики. Назовем ее Скрипичный Ключ. А звезды и планеты – это произведения поэтов. В этих сферах теперь содержится не только информация, но и особая энергия. Энергия чувства, создавшая поэзию. Вспомни строение Земли. Температура его ядра выше температуры внешней поверхности Солнца и выдерживает колоссальное давление Вещества. При вращении Земли ядро создает особое магнитное поле. К чему это я тебе говорю? Просто, я воспользовался моделью Земли для создания нового вида книг, как носителей не только информации, но и чувства, более глубинной эмоции. Это чувство, как магнитное поле сферы-книги, появляется при ее вращении, а вращается такая сфера при ее чтении, то есть восприятии информации. Информация в книге – это уже мантия и внешняя поверхность сферы.

- А как читать такую книгу?

- О! На первый взгляд очень просто, но за кажущейся простотой таится определенная опасность, - Петруша сделал паузу, чтобы насторожить Вадима.

- Какая опасность?

- Нельзя читать такую книгу, не подготовившись.

- А как надо готовиться?

- Обычно неподготовленный человек, читая какой-либо текст и не понимая его содержания, просто отложит чтение и забудет о нем. Но этот текст имеет некую власть над читающим его. Он силой затягивает в себя, в чувства и переживания автора. И если читатель не подготовлен, он может разрушить и свое сознание, и сферу. Произойдет схлопывание сознания и сферы, - спокойно предупредил Петруша, как будто ничего особенного в таком исходе не было. - Но ты, Вадим, готов читать такие книги, потому что только что перенес огромное испытание. Оно не каждому под силу. Я в любой момент мог бы остановить наш с тобой эксперимент, но ты его выдержал, за что я тебе несказанно благодарен. Твои чувствомыслеобразы тут же записывались в сферические образования, заполняя все их структуры. Процесс оказался настолько гармоничным, что в них, в сферах, тут же включились все запрограммированные функции.

Вадим следил взглядом за поднимающимися сферами. В них периодически посверкивали маленькие молнии. Сферы поднимались все выше, пока их не захватывал невидимый вихрь, тогда они начинали кружиться друг за другом. Скорость их полета увеличивалась. И, наконец, появились очертания новой галактики. Она двигалась, парила, как будто танцевала, иногда напоминая изображения скрипичного ключа, гигантской улитки, зонтика. У Вадима закружилась голова. Петруша заметил это:

- Тебе плохо?

- Нет-нет. Уже проходит. Так, как нужно читать эти книги?

- Отрешившись от всех проблем и переживаний. В душе покой и умиротворение. Тогда не произойдет аннигиляции, - улыбнулся Петруша. А Вадим невольно сравнил его с врачом-психиатром, а себя – с пациентом на его приеме.

- А на полках какие книги стоят, они не похожи на сферы.

- Именно в таких, как ты говоришь, книгах и хранятся сферы. В любой момент можно извлечь из них другую галактику с иными мирами, с планетами и звездами, и насладиться чтением. Чтение необходимо для человека как пища для души. Вот смотри! – Петруша быстро пробежал по лестнице-серпантину, остановился у одной из полок и достал увесистый том. Немного подержал его в руках и осторожно раскрыл. Тут же из книги вырвалась некая туманность и постепенно стала заполнять собой все пространство библиотеки. Она двигалась, словно разворачивалась, наконец, приобрела форму морской звезды. Эта Морская Звезда слегка оттеснила Скрипичный Ключ. Петруша протянул руку к одной из маленьких планет. Та плавно опустилась на его ладонь и засветилась нежно и трогательно. Казалось, будто это живое существо и оно разговаривает с Петрушей на понятном для него языке. Петруша протянул ладонь в сторону Морской Звезды, и планета легко вспорхнула с ладони, устремившись в сторону своей галактики.

- Я сейчас раскрыл одну очень занимательную книгу. Это история человечества с планеты Росци. Она похожа на Землю. Ты знаешь, я был там. И вот, что интересно, там люди …

Но Вадим больше не слышал рассказ Петруши. Кто-то невидимый ему намекнул тихим шепотом: «Тебе пора!» И Вадим коснулся руки Петруши, мягко его прервав:

- Мне пора.

- Да-да, конечно, как раз прошел час.

- Тогда я пойду, пожалуй? Было очень, ты знаешь, спасибо тебе Петруша, это было очень важно и для меня, - легкая грусть забеспокоилась в груди у Вадима, он настороженно взглянул в глаза своего друга из будущего и услышал в ответ:

- Не переживай. Что бы ни было, все к лучшему! Да, возьми в дорогу пирожки с яблоками. Мама стряпала, Петруша протянул увесистый пакет. Вадим поблагодарил, крепко пожав Петруше руку. Друзья расстались.

***

Фантаз обнаружил своего друга на ступеньках у входа в галерею. Вадим, казалось, спал, положив под голову рюкзак, скрестив руки на груди.

- Ого! Кого я вижу! Да ты, браток, заснул. И что мне с тобой делать?

- Да не сплю я. Я слушаю, - спокойно отозвался Вадим.

- Что?

- Время.

- А-а. Вставай. Пришло время зайти ко мне. У меня даже есть чай с печеньем.

- И пирожками! - добавил Вадим, запуская руку в рюкзак, вспомнив о гостинце из будущего.

Был уже вечер, теплый весенний вечер. В воздухе пахло сиренью, черемухой и счастьем.

- Да что это такое? 093инн8* или *8? Нет. В прошлый раз я точно помню, звездочка была после восьмерки! А что ж сегодня? Ни до, ни после. А! Решетка! - Фантаз закончил возиться с кодовым замком, и Вадим тут же вскочил и бросился к дверям, как только Фантаз успел их отпереть.

- Я так понимаю: сначала чай, а дело потом, - констатировал Фантаз.

- Да, ты прав, я проголодался! – весело ответил Вадим. – Но пока греется вода в чайнике, я загляну в зал, - выпалил он на ходу, не дав возможности Фантазу остановить себя.

- Стой! Не все залы здесь мои! Ты можешь за…, - попытался предостеречь Фантаз, но было уже поздно. Вадим вбежал в первый попавшийся на его пути зал, но картин здесь не оказалось, только статуи, зеркало во всю стену, « Как в комнате смеха», - подумал Вадим,  да лестница, ведущая на балкон. Вадим решил подняться по ней, заметив наверху, за перилами, что-то похожее на живописные полотна. Стена, вдоль которой шла лестница, тоже была зеркальной. И Вадим не стал бы интересоваться своим отражением, если бы не почувствовал некоей странности. Он остановился и посмотрел на себя в зеркало, встретившись глазами с самим собой. Все вроде бы так, кроме одного: отражение направлялось в противоположную сторону, как будто спускалось с балкона. Вадим сделал осторожный шаг на одну ступень вверх – отражение шагнуло вниз. Еще один шаг – и тот же результат, и так дальше, потом они поравнялись и разошлись в разные стороны. Дойдя до конца лестницы, Вадим резко развернулся и пошел вниз – отражение поступило с точностью до наоборот: стало подниматься. Поравнявшись со своим отражением, Вадим остановился и стал себя разглядывать. Лучше бы он этого не делал, потому что, все, на что он обращал внимание, тут же превращалось в свою противоположность. Короткие волосы Вадима принялись расти у отражения, и, страшно сказать, не собирались останавливаться в своем росте, глаза, только что голубые, мгновенно потемнели и стали карими, небольшой прямой нос вытянулся, и Вадим в ужасе заподозрил, что нос, как и волосы, не прекратит своего роста, а тут еще и горбинка нарисовалась. Бритые щеки и подбородок заросли густой бородой, худощавость расплылась в нездоровую полноту. Но тут мистификации прекратились, потому что  Вадим отвлекся на голос Фантаза:

- Я так и знал, что ты застрянешь на этом месте, - смеясь, произнес Предвидов. – Спускайся, только в зеркало не смотри.

Но любопытство опередило предостережение Фантаза, и Вадик успел-таки посмотреть в зеркало. На этот раз он увидел озорную девчонку, которая показала ему язык. Вадик отвернулся, но через секунды три снова взглянул в запретное стекло: там стояла мумия. Вадик вздрогнул и бросился вниз, перескакивая сразу через две ступеньки, рискуя переломать себе ноги.

Удивленный, он молча подошел к Фантазу, явно рассчитывая на объяснения.

- Представь, тут побывала однажды целая толпа туристов с экскурсией, не помню, из какой страны, так я решил посмотреть, как они будут выглядеть в зеркале, и никого не увидел, только зал с экспонатами. Пойдем пить чай. Твои пирожки с яблоками так заманчиво пахнут! – Фантаз повел Вадима в уютную каморку с окном, столом и двумя стульями, свое временное пристанище, пока работала его выставка. Кроме нехитрой, но  очень удобной мебели там были еще прислоненные лицом к стене холсты, натянутые на подрамники. Вадим не сдержал любопытства и быстро просмотрел их, надеясь обнаружить что-нибудь из последних творений Фантаза. Но ничего не обнаружил. Правда, ему показалось, на ощупь, что холст был слишком толстый, а может, двухслойный, но он не придал этому значения, отвлекшись на ароматные запахи чая с мятой и пирожков с яблоками. 

- Кроме меня здесь еще Кварк обосновался, - объяснял Фантаз, не переставая жевать.

- Да? Я ничего не знал.

- Естественно. Никакой рекламы, никаких анонсов в новостях. Выставки Кварку нужны, как доказательства своей уникальности. Но шумиха ни к чему.

- Почему?

- Понимаешь, нужно объяснять, а это сложно. Шансов, что поймут, почти нет, а думать будут. К чему могут привести такие думы? К большим проблемам.

- К массовым психозам?

- Многие могут пострадать. Поэтому, решили, пусть приходят только случайные посетители. А если будут задавать вопросы, отвечать, что это просто фокус, «мистификасьон», шутка ха-ха, и делать вид, что это все не имеет значения.

- А что это за зеркало?

- Ох! – вздохнул Фантаз. – Обман зрения.

- Ну, правда?!

- И не упрашивай, я сегодня не склонен рассуждать на эту тему. Давай, в следующий раз. Уже поздно, так что или по домам, или заглянем на мою выставку, а уж потом по домам.

- Ладно, пошли, - согласился Вадик, на ходу допивая свой чай.

Фантаз запер каморку и провел Вадима в просторный зал, все стены которого были увешаны его картинами. Вадим был на выставке друга в третий раз и знал, что его ждут пейзажи. Манера, в которой писал Фантаз, была неподражаема. Подделать его картины, а значит, заработать на его имени выглядело абсурдом и, поэтому, повышало ценность его творчества и в денежном эквиваленте. У смотрящего возникало не только отношение к увиденному пейзажу, как к примечательному образу Природы, не только чувство восхищения этим удачно найденным образом, но и любопытство, а также удивление, выражаемое одним вопросом: как такое может быть?

Оба прошлых раза Вадим приходил днем. В первый раз, чтобы ознакомиться с работами Фантаза и написать статью-зазывалку на открытие выставки, во второй, состоялось это самое открытие, и Вадим написал еще одну статью, с восторженными отзывами истинных ценителей искусства. И в этом не было преувеличения. В работах Фантаза всегда присутствовал некий намек на тайну. Если на полотне был изображен лес, то взгляд невольно искал прячущихся за деревьями чудищ. Сознание торопилось успокоить, что это сказочные существа, а подсознание неумолимо опровергало нереальность притаившихся гомункулов. Если озеро заполняло собой предоставленное ему пространство холста, то хотелось неминуемо нырнуть в него не то за богатствами, скрываемыми на дне, не то за русалкой, хвост и голова которой нет-нет, да мелькали над водной гладью. Что уж говорить про небо. Практически все, кто побывал на выставке Фантаза, утверждали, что своими глазами видели пролетавших по рисованному небу драконов, эльфов, НЛО и даже обычных птиц.

Как удавалось Фантазу достичь такого эффекта, такого обмана зрения, никто не понимал. Фантаз не раскрывал своих секретов, но и не отказывался от экспериментов, проводимых над ним во время его работы. Он устраивал показательное создание своих шедевров, что-то наподобие мастер-классов, с одной оговоркой: никто не мог повторить за мастером данного им урока. И причиной тому была простая непревзойденность автора.

Такие показательные выступления проводились при большом скоплении народа и видеокамер. Единственно, что потребовал Фантаз для себя, так это не подходить к нему во время работы ближе, чем на два метра и не отвлекать разговорами. Ему пошли навстречу.

Фантаза не смущало пристальное внимание к каждому его движению. Он был раскован и поглощен  работой, которая могла продолжаться до девяти часов сряду. Писал Фантаз только пейзажи, взятые из уголков своей памяти или бескрайних просторов своей фантазии, не соглашаясь ни на какие уговоры изменить этому жанру, даже ради портрета редкой красавицы или выдающегося ученого, или какого-нибудь выдуманного персонажа. Такое упрямство вызывало удивление, а также всевозможные толки и домыслы. Кто-то предположил, что Фантаз не пишет портреты из-за религиозных убеждений. Впрочем, это и другие чудачества только подогревали интерес к художнику. Зрители и критики, затаив дыхание, следили за всеми его действиями, стараясь не упустить ничего и, кто знает, заметить нечто, что может пролить свет на тайну его искусства.

Правда, были и те, кто не выдерживал долгого пребывания в позе зависшего электронно-вычислительного устройства, а именно так воспринимали себя непривыкшие созерцать изменчивый мир, не поддающийся оцифровке и отцентровке. Такие  молча и незаметно уходили от греха подальше, они покидали опасную зону. Их чутье подсказывало, что где-то поблизости притаился неизвестный  и страшный вирус. Никто из них не хотел рисковать своими папками и файлами. «Но в другой раз, - успокаивали они себя, - мы придем сюда подготовленными и обезвредим любую вредоносную программу!»

 Но их были единицы, поскольку никто так не завораживает, как художник, увлеченный своим искусством, и ничто так не увлекает, как процесс сотворения мира: от его зарождения  до … созревания? Процветания? А может, до начала угасания? Кому же понравится наблюдать угасание, смерть, исчезновение? Лишь только внутреннее зрение способно уловить, увидеть в угасании начало нового, пока незаметного, неизвестного, непостижимого.

Воочию убедившись, что Фантаз не использует ничего необычного и незаконного для написания своих картин, господа эксперты потом еще не раз просматривали заснятый материал, правда, с таким же отрицательным результатом. Но видеофильмы не были преданы забвению. Один ученый муж, психолог, занимавшийся проблемами и трудностями перевоспитания и адаптации в обществе лиц, совершивших разного рода преступления, посчитал, что полезным может оказаться такой многочасовой просмотр-наблюдение за мастером в процессе его работы. Он почувствовал, как исподволь возникает потребность в творчестве после таких просмотров. А это, он посчитал, может статься важным стимулом для отказа от пагубных привычек и патологических наклонностей, и из бывших преступников могут появиться одухотворенные личности, творцы, в общем, полезные социуму граждане. Идею ученого поддержали и стали регулярно демонстрировать это видео в исправительных учреждениях.

Но результат оказался неожиданным. Где бы в местах заключения не появлялась запись с выступлениями Предвидова, она демонстрировалась только один раз, а потом исчезала вместе с одним из кандидатов в полезные творцы для социума. Ситуация категорически вышла из-под контроля. К сожалению, в эксперименте участвовали все легальные места лишения свободы. Поэтому, число самовольно и одновременно покинувших такие места равнялось числу этих мест. А это уже целый полк! Одно успокаивало, в состав такого полка входили пока неорганизованные криминальные элементы. И поэтому главной задачей органов безопасности стала немедленная мобилизация всех сил и видов спецподразделений для поимки беглецов, пока они не объединились в крупный преступный синдикат.

К счастью, разыскиваемые все как один избрали одинаковый способ побега: они загримировались под Фантаза Предвидова. Практически все они отбывали срок за подделку документов, предметов искусства, внешности, отпечатков пальцев, радужки глаз и штрих-кодов. Просмотрев фильм, они поняли, что подделать картины Фантаза у них не получится, но дух творчества, пускай криминальный, зажегся в них, не давая возможности усидеть на месте. Оставалось немедленно выкрасть первым злополучный фильм, чтобы опередить другие творческие натуры, и подделать внешность художника. Почему именно Фантаза Предвидова, объяснить они не могли даже себе. Таким образом, в один прекрасный день появилось больше тысячи Фантазов Предвидовых, как полагается, с документами, правда, фальшивыми, с творческим потенциалом, но не с гражданским долгом, а с жаждой нарушить гражданский покой. Итак, горе-авантюристы были схвачены: внешность Фантаза их подвела, и возвращены обратно. Эксперимент был признан неудачным, а его инициатор долго лечился в клинике неврозов. Самому Фантазу тоже не раз пришлось доказывать, что он не сбежал из тюрьмы, и чтобы перестать быть объектом постоянных подозрений, он ненадолго, пока все не уляжется, куда-то исчез. Наконец, все забылось и все успокоились.

Но в миру появился один монах. Еще не старый, крепкого телосложения, он катил за собой тележку с холстами, деревянными досками и масляными красками. Очень часто его стали замечать у тюремных стен. Всегда молчаливый, наполненный умиротворения и покоя, он сосредоточенно писал иконы с сюжетами из Евангелия, с ликами святых, Богоматери и Иисуса Христа. Вскоре, им заинтересовались. Монах изъявил желание пожить в одной из одиночных камер. Там он провел несколько дней только в молитве и посте, а затем вернулся и к писанию икон. Его пребывание в камере было записано на видео.

Так идея воспитания полезных для социума граждан с помощью показательного примера одухотворенного творчества обрела второе дыхание, а после детального изучения видеозаписей, согласования со всеми вышестоящими инстанциями, религиозного, научного и общественного обсуждения, получила свое практическое применение. Фильм был распространен среди всех исправительных учреждений, и небывалое число их выпускников действительно почувствовали себя полезными гражданами.

Творчество же Фантаза Предвидова продолжало будоражить пытливые умы, к коим относился и Вадим Шутов, что помогло ему сблизиться с Предвидовым и стать его другом. Вадим считал, что знает все работы Фантаза, за исключением только что написанных. Можно даже сказать, что он был уже знатоком его творчества, и мог по памяти перечислить названия всех его работ, а также место и дату их создания.

Вот и сегодня вечером Вадим предполагал увидеть все те же полотна кроме одного, очевидно, заранее спрятанного Фантазом для доказательства правдивости сказанного им накануне в редакции о краже картины. Вадим не верил, что кто-то рискнет украсть картину Предвидова, если только этот кто-то не безумец. Но также он помнил предупреждение Неизвестной о необходимости понять Фантаза, а не осуждать его. Возможно, Фантазу нужна помощь, и он неординарно об этом намекает, например, фокусом со статьей о Неизвестной. Вадим готов был потратить часть себя для выполнения этой миссии. Он  славился отличной визуальной памятью, и надеялся сам определить недостающее полотно. Но его надежда не оправдалась, поскольку он не узнал ни одной картины. Не нужно было даже вглядываться, чтобы понять, что это не те пейзажи: на всех было изображено одно и то же ночное звездное небо. Ни одного ночного пейзажа на выставках Предвидова он никогда раньше не замечал. Не обращал он и внимания на то, что все выставки Фантаза всегда работали только до трех дня. Никто не удивлялся, что выставки были закрыты, если, например, на улице лил дождь. Тогда на дверь галереи вывешивалась табличка «технический перерыв».

Вадим обошел весь зал и, наконец, обратился к Фантазу с вопросом:

- Что все это значит, Фантаз? Ты поменял все картины? Когда ты успел их написать? И где сейчас те, предыдущие пейзажи?

- Я ничего не менял, Вадик. Посмотри внимательней. Может, догадаешься.

Вадим снова обошел зал. Проходя мимо окна, он заметил, что уже ночь. И тут что-то похожее на отгадку мелькнуло в голове.

- Это как-то зависит от времени суток?

- Да, - был дан лаконичный ответ.

- В твоих пейзажах тоже меняется день на ночь. Вот почему выставка открыта только до трех часов дня, - понял Вадим. – Атмосферное давление, время года тоже влияют?

- Да, - мрачно ответил Фантаз.

- Поэтому одна выставка рассчитана только на сезон. Значит, на самом деле твоих пейзажей в четыре раза меньше? А я-то думал, что ты работаешь на пленэре в одном и том же месте по четыре раза в год. Вот этот я узнал по двум деревьям на переднем плане! – воскликнул Вадим, увлеченный теперь поиском знакомых картин. – Фантастика! По-моему, все дело в красках! Я прав?

- Да, - равнодушно отозвался Фантаз. Только зря ты занялся подсчетом моих работ. Бесполезное занятие. И уже давно я не работаю на пленэре, к сожалению.

Вадиму стало не по себе. Отчужденность в голосе друга не предвещала ничего хорошего. Вадим с грустью вспомнил о приветливом Петруше. «Жаль, если мы больше не встретимся» - подумал он. Радость куда-то испарилась. Он приготовился к тяжелому разговору на всю ночь, как к битве не то за жизнь, не то за истину, не то за дружбу. Сказывалась усталость от перенесенных душевных переживаний по просьбе Петруши, но они же и давали сил в предстоящем нелегком общении с Фантазом, явно запутавшемся в своих личных и общечеловеческих приоритетах.

- Пойдем, выпьем за дружбу, Фантаз, а потом поговорим за жизнь, а? Глядишь, защитим истину. Ты чего, Фантаз? Что-то случилось? У тебя глаза как у Врубелевского Демона.

Фантаз вздохнул:

- Пойдем, я тебе кое-что покажу, - устало произнес он и повел Вадима в зал с пугающим своей непредсказуемостью зеркалом. Почему-то неожиданно вспомнились строчки из Блока, застряли где-то в висках:

«Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века –

Все будет так. Исхода нет…»

От этих слов Вадим невольно ощутил беспокойство из-за чего-то трагически неизбежного, и тут же его неподдающаяся натура оптимиста заставила переделать на свой лад слова и смысл стиха, и повторять про себя новоиспеченные строчки в надежде на позитивные, жизнеутверждающие, радостные перемены:

«Ночь, галерея, лестница, балкон,

Спасительный не меркнет свет.

Живи ты хоть лет миллион –

Найдешь и выход, и ответ».

На балконе у стены на небольших гранитных плитах, выложенных в форме миниатюрных каменных палаток, стояли глиняные горшки разной величины, кувшины и другие гончарные изделия. Из одного кувшина, словно случайно опрокинутого, выливалась вода, она медленно текла по камням и попадала в желоб, тоже каменный, идущий вдоль стены. Стена не заканчивалась, меняя направления, поворачивая, поднимаясь и спускаясь вместе с лестницей, она создавала лабиринт, в котором сложно было затеряться. Вода везде сопровождала идущего. Если человек шел в сторону балкона, вода текла справа, а если на улицу, то слева.  На дне желоба лежал песок, некоторые песчинки его излучали таинственный свет. По воде, казалось,  плыли снежно-белые кувшинки. Вот так необычно вода соединяла сосуд и цветок, носившие одинаковые имена: кувшин и кувшинка. На мрачной стене из камня, словно заимствованного у средневекового замка, висели три картины, освещаемые огнем факелов, вставленных в мурованные в стену кольца.  Напротив стены, вдоль балконного ограждения стояли диваны, устроившись на них, можно было созерцать живописные творения, не отвлекаясь на оставленную за спиной суету.

- Садись и смотри на эту картину, - произнес Фантаз тоном, не терпящим возражения.

- Ну, смотрю, - Вадиму было не понятно, что от него хотят, - а долго?

- Не задавай вопросов, пока смотри и все, остальное потом.

- Что остальное? Ну, хорошо-хорошо, смотрю, - и Вадим погрузился в разглядывание полотна.

Это был пейзаж со сказочно красивыми цветами, украшавшими собой пышную зелень тропиков. «Вот она настоящая живая палитра для художника!» - Вадим замер от восхищения и почти не дышал. Казалось, что все в этом парке растет без участия везде поспевающего человека, само по себе. «Природный парк из дикорастущих растений». Нет. Лучше «Парк из  дикорастущих растений», и так понятно, что природный. Хм. Дикорастущие растения? Растущие растения – нелепица какая-то, лучше дикие растения. Тогда «Парк из диких растений». Почему «из»? «Парк диких растений»- Вадим мысленно пытался озаглавить этот пейзаж. Нет. «Дикий парк». Ну, вот, как дикий пляж получилось. Лучше «Роскошная красота дикой природы»! Или «Роскошь девственной природы». Фу! – Вадим тяжело вздохнул, - И что я делаю в журналистике? «Роскошь и целомудрие дикой природы», «Девственная роскошь дикого парка», «Роскошная девственность изначальной природы Земли»! «Роскошь и целомудрие изначальной природы Земли»! «Юность Земли», «Земля изначальная»… Что-то никого нет: ни животных, ни птиц? Ну, ладно. Почему бы и не полюбоваться  просто цветами? И что этим хочет сказать Фантаз? Помолчу пока, подожду, а там посмотрим», - и Вадим приготовился терпеливо ждать, пока Фантаз не соизволит сам продолжить разговор. Глаза отдыхали и наполнялись живительной эманацией, проникавшей, казалось, в самое нутро плоти Вадима, расправляло его легкие чистым воздухом, напоенным летним дождем с грозой, солнцем и радугой. Вадим мягко опускался в возникшее умиротворение, как в снотворную перину. Приняв достаточную дозу любования красотой, глаза закрылись, голова непроизвольно качалась, то, сопротивляясь, то, поддаваясь сонным порывам. Вадим решил, что уже спит, когда ему стали мерещиться  какие-то насекомые, снующие над цветами. «Вот и живность появилась», - пошутил он про себя, предвкушая сладостные сонные видения. Но вдруг какая-то страшная морда взглянула на него, а потом отвернулась и важно проследовала к другому краю картины, исчезнув за рамой.  Вадим вздрогнул. На сон это видение не походило. Он приподнялся над диваном и, не отрываясь, уставился на картину, словно изучая каждый ее дюйм или ожидая очередного появления чудовища. Но никто не появлялся, правда, насекомые действительно роились среди цветов, неутомимо занимаясь их опылением. Вадим привык к особенностям живописи Фантаза, поэтому летающие насекомые не производили на него первоначального ошеломляющего впечатления.

Но вот опять неожиданно выглянуло страшное животное и воззрилось, как показалось Вадиму, прямо на него. Вадим вжался в диван. Он и вправду испугался, что ужасный зверь выберется из картины и станет представлять настоящую угрозу для него.

- Кто это? – еле слышно пролепетал Вадим.

- Это я в молодости, - отозвался Фантаз, злорадно сверкнув глазами. А Вадим так и не понял, была ли это шутка, или слова Фантаза надо было воспринимать как чистую правду. – В смысле?

- Считай, что ты видишь мой автопортрет, выполненный мной в позднемеловой период мезозойской эры, примерно шестьдесят пять миллионов лет назад, перед самым катаклизмом, положившим конец эре динозавров.

- А что за катаклизм? – Вадим не сразу сообразил, о чем идет речь.

- Да ты знаешь, астероид упал, и такое началось…

- А ты-то как там оказался?

- Как все. Но если никто этого не помнит, то мне пришлось этот кошмар еще раз пережить благодаря  Неизвестной, - усмехнулся Фантаз.

- Ничего не понял, но ты меня заинтриговал, расскажи все сначала, - потребовал Вадим, окончательно проснувшись и ощутив невероятный прилив сил.

- Ну, так слушай. Мы с Инной дружили с детства, учились вместе. Я уже тогда увлекался рисунком и живописью, все округу обошел с этюдником, а она всякими окаменелостями интересовалась, древними ископаемыми, ходила в походы с такими же, как она, увлеченными палеонтологами, и меня нередко с собой брала. Мне было интересно, вроде и компания, и некая независимость. Они занимались своим поиском, а я своим… поиском натуры.

Прошли школьные годы. Мы стали старше. Виделись все реже. Я учился в академии художеств, а она – в университете. И вдруг Инна меня находит и предлагает взаимовыгодное сотрудничество, - Фантаз встал. Как будто ему надоел портрет динозавра, и чтобы его не видеть, он облокотился на перила балкона лицом к залу, где расположились одинокие скульптуры. Вадиму показалось, что у динозавра был слишком внимательный взгляд для существа, не наделенного разумом. «Можно подумать, что этот Дин, - так было назвал его Вадик, - слышит каждое слово Фантаза. И не скажешь, что он лишь на картине, а не из окна выглядывает».

Вадим невольно последовал примеру друга. И пока Фантаз собирался с мыслями, тоже воззрился на странные белые фигуры. Только теперь он к удивлению обнаружил, что эти фигуры не такие уж статичные, и статуями их можно назвать с большой натяжкой. Эти фигуры двигались. Медленно, но двигались. Но больше всех Вадима заинтересовала фигура мужчины. Она вращалась по часовой стрелке. В процессе одного оборота мужчина успевал из положения сидя выпрямиться и снова сесть. И так далее: встал-сел, встал-сел. «Ванька-встанька какой-то, - подумал Вадим и усмехнулся, ему вспомнилась одна очень старая комедия, которую он видел в детстве еще по телевизору у своей бабушки. «Джентльмены удачи», кажется, так она называлась. Там один из героев объяснял таксисту, куда ему нужно доехать, ссылаясь  на памятник, как примету для  узнавания того места. По его словам, памятник представлял собой мужика. «Мужик сидит?» – спросил таксист. «Во дает! Кто ж его посадит? Он же памятник!» - ответил пассажир.

- Ты что смеешься? Действительно, идиотская затея была с обретением сверхспособностей, но я на нее клюнул, - вздохнул Фантаз.

«Очевидно, я что-то прослушал, - понял Вадим, но переспрашивать не решился, надеясь догадаться из дальнейшего рассказа. - Бедный мужик: вращается и вращается без конца! На фигуриста похож. Как, интересно, называется у них такой элемент? Комбинированное вращение? Винт? Или комбинированный винт?»

- Ты понимаешь, это сенсация, определять, в каком теле обитала душа, по ее музыке! Ты знал, что все в этом мире звучит? И твоя душа, и моя, и всех! Ей удалось услышать и записать с помощью нот, мелодию моей души! А потом, представляешь, она предположила, что можно найти меня по этой мелодии, когда я был динозавром!

«Бред какой-то, подползала к каждому динозавру и прислушивалась? - Вадим на секунду оторвал взгляд от вращающейся статуи и с недоверием посмотрел на Фантаза. – Интересно, как выглядит этот «Ванька-встанька» в зеркале? – и Вадим перевел взгляд на отражение статуи. Там он увидел так же вращающегося мужчину «встал-сел, встал-сел», но тоже по часовой стрелке, что противоречило закону зеркального отражения. – Интересно, а если выключить свет, а фигуру осветить, то, как это будет смотреться?».

Тут же погас свет, а фигура замерцала огоньками, как блестками. И ее отражение восхитительно сверкало в зеркале. Получался такой танец. Статуя оказалась совсем близко у зеркала, и кружащиеся фигуры слились и стали напоминать сначала два кольца, а потом восьмерку. «А если бы они вращались симметрично, то напоминали бы витой рогалик или букву В, а тут выходит восьмерка - символ бесконечности» - подумал Вадим, разглядывая с балкона неожиданную мистерию.

- Оказывается, моя душа в мезозойскую эру звучала почти также, но более грубо, что ли. Поэтому было даже ее легче найти. Путем наложения. Да-да. Инна сначала обнаружила, в каком временном отрезке находилась моя душа, а потом создала карту местности, нашла место моего пребывания, затем, к какому классу животных я относился и т.д. Очень скрупулезное занятие. Говорят, только женщины на такое способны!

«Точно, в паре лучше танцевать с женщиной, - согласился Вадим, и тут же отражение в зеркале приобрело явно женский облик. И зазвучала музыка, известная Вадиму из детства. Впервые он ее услышал в фильме «Солярис». Это была фа-минорная хоральная прелюдия Баха «Ich ruf zu Dir, Herr Jesu Christ». – Вот теперь можно танцевать». По залу медленно кружилась прекрасная пара. Дама была в длинном бальном платье.  Оно развевалось в кружении, становясь невесомым одеянием цветка, его лепестками, объединяющими танцевальных партнеров. Сердце Вадима затрепетало. «Да, только женщины на такое способны!» - согласился Вадим.

- Вот когда она меня вычислила и поняла, что скоро произойдет падение астероида, тогда-то к ней и пришла идея безопасного воздействия на мои способности. Она решила заняться моим развитием еще в эпоху позднего мела. Представляешь? И я согласился. Понимаешь? Я повелся. Я не довольствовался тем, что имел, постоянно тренировал свою технику. Но техника – это техника, а талант – это еще и вдохновение, и интуиция, и случай! Нет предела совершенству! Я решил воспользоваться случаем, рискнуть стать гениальным художником – это ли не заманчиво? Но если бы не она, разве бы я до такого додумался? – воскликнул Фантаз.

«Да! Куда только наши фантазии нас не заводят? Но опять же, танго танцуют двое! Кто-то ведет, а кто-то ведется. Конечно, по правилам хорошего тона должен вести мужчина, но ведь для этого его кто-то да должен вдохновить? Значит, ведут оба и ведутся тоже оба, то вместе, а то попеременно», - сделал вывод Вадим.

- Кроме нас об этом никто не знал. Нет, то, что она изучает какого-то тираннозавра Рекса, знали, конечно. Но в обычном ключе: проведение мероприятий по наблюдению за ящером, сбор метрических данных, отчет о проделанной работе. Инна решила не только наблюдать, но и пойти на контакт, попытаться войти в доверие. Представляешь, какая самонадеянность! Да если бы кто-нибудь узнал, все бы исследовательские проекты изучения прошлого остановили. А сколько бы людей пострадало и лишилось карьеры, имени, уверенности в завтрашнем дне! Такой исход не каждый может выдержать.

Вадим завороженно следил за танцующей парой, которая кружилась на одном месте, сверкая разноцветными огоньками, и вдруг стала подниматься вверх к потолку, по-прежнему кружась, оставляя след за собой, словно вихрь. «Нет, два вихря, как две спирали, все выше в бесконечность! Да, где же они? Скрылись в черном потолке. Но где же потолок? – Вадим задрал голову, разглядывая бездонную глубину тьмы, куда уходила вращающаяся двойная спираль. - На что-то это похоже? Ах, да! Молекула ДНК! Как я сразу не догадался?» Но вдруг темная материя разверзлась, или это темное пространство осветилось, как будто кто-то неожиданно включил свет. И теперь два вихря исчезали в бескрайнем свете.

- И у нее получилось! Спросишь как? Старо как мир! Она стала с ним играть. Да-да. Все гениальное просто. Это чудовище, оказывается, не прочь было играть в мячик! Инна подкинула ему дистанционно управляемый  мяч! Динозавр бросился за ним, но глотать не собирался, хотя пасть у него всегда была раскрыта. Не знаю, может от удивления? И глаз горел, я это заметил. Это была не просто охота за добычей, нет. Это была первая искра азарта, увлечения! Из искры возгорится пламя! Мяч  катался вокруг короля тиранов, а в руки не давался, или что там у него, а еще этот мяч обладал притягательным для ящера запахом. Да что я говорю? Для меня притягательным. Конечно, тогда у меня были другие пристрастия. Как видишь, вкусы меняются. А вот способности могут сохраняться и даже передаваться по наследству. Ну, это и так понятно. Но, оказывается, они сохраняются в душе как духовные структуры, причем тесно связанные с будущим, наверно, для того, чтобы проявиться в следующих воплощениях. Ну, так вот. Инна сама предстала пред взором своего подопечного. Нет, не совсем сама. Это была ее проекция такого масштаба, чтобы динозавр ее, Инну, заметил и ничего не мог ей сделать. Проекция Инны играла с динозавром в мяч, приучила его брать мяч в верхние конечности, они ведь похожи на руки, правда, всего с двумя пальцами, и подкидывать его. Это было не просто для коротких лап и огромной головы, которая препятствовала своими размерами полету мяча. Ящеру  пришлось отворачивать голову в момент броска. Конечно, каждый новый успех подкреплялся лакомством, как при обычной дрессуре.

Мячом дело не ограничилось.  Другими любимыми игрушками нашего малыша были резиновый дракон Гоша, четырехколесный самокат и погремушка. Инна заинтересовала своего нового друга красивой палочкой-чертилкой. Опять же через дистанционное управление. Палочка сама чертила на земле всякие фигуры и символы. Одним таким символом было изображение дракона. И что забавно, наш испытуемый больше всего любил наблюдать, когда палочка рисовала образ дракона, забавного сказочного персонажа. Заметив избирательный интерес своего любимца, а я обратил внимание, что Инна все больше привязывается к своему подопечному, она начала рассказывать ему сказки, причем выдумывала их сама, где главным героем был дракон. Не знаю, кто больше получал удовольствие от этих сказок: рассказчица или предполагаемый слушатель? Ее голос стал звучать постоянно, им комментировались любые действия динозавра. Естественно, без музыки не обошлось. И наш динозавр не оказался исключением, предпочитая классическую музыку.

Инна показала, что можно взять палочку в руку и чертить ею. На глазах у динозавра она стала рисовать пейзажи с натуры. Безусловно, эти ее творения оставляли желать лучшего, но на первых порах такой наглядности было достаточно. При этом она проговаривала, что делает. Я тоже принимал непосредственное участие в этой авантюре: снимал видео, делал фотографии, очевидно, для истории, а также проводил уроки рисования, разумеется, проекционно. Даже сделал портрет этого тираннозавра, то есть самого себя, получается, автопортрет. Его ты сейчас и видишь, - небрежно махнув рукой в сторону пейзажа с динозавром, сообщил Фантаз. - Короче говоря,  постепенно динозавр взял в руку кисть и стал писать…  

Вадим снова посмотрел на портрет Дина. «Да, теперь становится понятным, почему у этого динозавра такой осмысленный взгляд. Вот только так и кажется, что он слышит это повествование Фантаза. Но это невозможно», - настойчиво уверял себя Вадим.

- Я, конечно, был удивлен. И ты знаешь, Инна оказалась права. Я вдруг почувствовал, что меняюсь сам, и у меня появляются новые возможности видеть пространство, цвет, свет, форму. Мое зрение как будто способно было улавливать невидимое. А главное, у меня возникла потребность к поиску новых способов воплощать свои замыслы.

Я стал пробовать создавать свои краски. У меня возникла идея получения красок из древних цветковых растений. Как ты мог заметить, древние цветы обладали невероятно насыщенным цветом, - Фантаз опять махнул рукой в сторону картины. -  Но если для органических пигментов это свойство естественно и в наши дни, то светостойкость для красок, полученных из растений как раз не характерна. А, как оказалось, пигменты древних цветов не боялись света! И это остается для меня загадкой. Но самое удивительное и совершенно непонятное это то, что происходит после написания картины. – Фантаз замолчал.

Удивляло равнодушие, с которым он смотрел на поднимающиеся два вихря, закрученные в спираль. «Неужели Фантаз не видит всего этого?»

- Отражается все в этом мире. Отражение. Мы забываем, что отражаемся. Опасно, как опасно забывать об этом. А ты знаешь, кто первый в Европе написал парный портрет? Нет, я не имею в виду образы Мадонны с младенцем, а светский портрет. И еще. Как это он здорово с линзами и зеркалами все-таки  придумал!

- Нет, не знаю, - Вадим почувствовал в вопросе ответ на свои мысли. Выходит, Фантаз и видит, и даже слышит, о чем я думаю? – Кто первый?

Но Фантаз не ответил, он вновь окунулся в свои переживания:

- Я придумываю сюжет, воплощаю его на холсте. А когда картина написана, она начинает жить своей жизнью. Со временем пейзаж меняется до такой степени, что его просто невозможно узнать. Получается, можно писать что угодно, все равно все будет совсем другим. Какой смысл в моих картинах, если ничего нельзя запечатлеть раз и навсегда? Это даже не фильм. Его хотя бы можно прокрутить назад, повторять, пока не надоест. А что покажет нам эта картина лет через пятьдесят? Руины после падения астероида? Думаешь, почему я соглашаюсь на эти мастер-классы, записываемые на видео? Чтобы хоть что-то оставить на память о своем творчестве.

- Но почему ты так расстраиваешься, что картины живут своей жизнью? Представь, что они – твои дети, у них своя жизнь, своя судьба. И воочию наблюдать последствия падения астероида – это же сродни открытию, это многое объяснит, может, это очень важно для человечества, а ты недоволен. А для тебя важнее оставить след в истории, - укорил друга Вадим, - а может, ты прославишься благодаря этому? Ты просто не понимаешь своего счастья.

- Не знаю, по-моему, меня просто использовали в научных целях.

- Но ты же можешь писать обычными современными красками.

- Затягивает. Ты думаешь, мне самому не интересно, что будет потом? Я пытался делать копии современными красками своих картин, не могу. Я не могу повторяться.

Вадим снова посмотрел на портрет тираннозавра. Его уже там не было.

- А где динозавр?

- Ушел спать. Утром опять вернется. Однажды посетители увидели, как он рисует. Это что-то! Рисовал как всегда дракона. От удовольствия аж слюна из пасти текла. Наверняка урчал. Да только у меня немая живопись. Я уж думал, может добавить в краску помет птеродактиля?

- Почему помет? Потому что птичий? Чтобы звук появился? – удивился Вадим.

- А что, по-твоему? Яйца? Точно! Может, тогда краски прочнее будут и перестанут двигаться во времени и пространстве?

- Не знаю, по-моему, не перестанут двигаться, а еще чего доброго будут выходить за рамки картины, - Вадим представил, что тираннозавр вылезает из картины и несется, куда глаза глядят…

- Да уж, - произнес в задумчивости Фантаз, вероятно, представив что-то подобное. -  А ты что подумал, что я буду разорять гнезда птеродактилей? Смешно, - усмехнулся Фантаз, немного повеселев.

- Надеюсь, что не будешь.

- Когда я почувствовал в себе особенный дар, мне пришла в голову мысль посетить некоторых художников Средневековья. Во-первых, это Ян Ван Эйк. Его никто не мог превзойти. Я хотел стать его учеником. Так понять, так чувствовать технику масляной живописи! Как все продумано, но одновременно естественно. Безукоризненно. И композиция. И цвет. В нем все: и свет, и глубина, и богатство, - Фантаз с восхищением представлял полотна Яна Ван Эйка. Казалось, он их видит воочию, где-то здесь.

Вадим посмотрел в зал, предполагая, где бы лучше всего можно их было разместить, но тут же опешил, увидев их в зеркале, как на большом экране.

- Пятнадцатый век, Северный Ренессанс. Этот нидерландский живописец и на итальянских мастеров повлиял. Да что я говорю? Многие были бы рады так писать, но это осталось лишь их несбыточной мечтой. Можно часами разглядывать каждый дюйм его творений. Каждый дюйм – единое гармоничное целое. Как атом и Вселенная. О, я мечтал оказаться рядом, чтобы увидеть, как он все это создавал!

- Это и есть первый двойной портрет? – спросил Вадим.

- Да, это знаменитый Портрет супругов Арнольфини. Видишь выпуклое зеркало на стене? Там три фигуры. Третья – сам художник. А выше зеркала, на стене, его подпись. Тоже впервые. Раньше никто из художников не оставлял на полотне свое имя. Там написано: «Ян Ван Эйк был здесь» А это Гентский алтарь. Алтарь Девы Марии. Мадонна канцлера Ролена. Но я сейчас не буду тебе рассказывать об  особенностях этих творений. Может быть потом. Для начала достаточно. Я хотел рассказать, как сбежал от Инны. Пусть себе развлекается с динозавром, если ей нравится, а я пока смотаюсь в более интересное и важное время для меня – эпоху Возрождения, думал я тогда. Как туда попасть, я не знал, но зато я хорошо был знаком с ее дядей – Ван Ванычем – и решил его подговорить вместе попутешествовать. Старик согласился, не раздумывая. Это я потом уже догадался, что он тоже сбежал от Инны. Узнав, что она общается с динозавром, он испугался за нее, особенно, когда посмотрел видео. А там было не понятно, настоящая Инна или ее проекция играет с ящером в мяч. А Ван Ваныч сообщил ее родителям, показал записи. И началось! Скандалы, обиды, домашний «арест». Инна даже пригрозила, что на Марс отправится, если ее к любимому динозавру не отпустят.

А тут я с идеей погулять по векам, словно в гости к родственникам съездить. Кстати, кроме Ван Эйка меня тогда очень интересовал художник Питер Брейгель Старший, а это уже шестнадцатый век. И очень хотелось посмотреть на его последнее творение «Торжество правды», которое, по словам Ван Мандера, не сохранилось. А может, этот драматург-поэт-художник, автор знаменитой Книги о живописцах, первого искусствоведческого труда в Северной Европе, все придумал? И никакого «Торжества правды» не было. Это его шутка-аллегория, мол, нет торжества правды и быть не может.

- Питер Брейгель? Ты не поверишь, Фантаз, но я бы предпочел пообщаться именно с ним. Ты знаешь, что его прозвали мужицким художником? Так и говорили Бройгел Мужицкий. Очень мудрый и открытый человек. Переодевался в крестьянскую одежду и веселился вместе со всеми во время народных гуляний. Я думаю, мы бы нашли с ним общий язык. Представляю, как бы мы вместе с ним потрясли мир своими взрывными репортажами!

- И кого бы вы потрясли? Священников? Крестьян? Испанцев?

- Почему испанцев? Они уже переболели. У нас и сейчас немало больных такой испанкой.

- Да вас бы никто не понял, ни тогда, ни сейчас. В лучшем случае приняли бы за блаженных. Нет, Питер Брейгель сбежал бы от тебя, от твоих нелепых идей.

- Почему сбежал бы? Он бы не сбежал. Наоборот, ему не хватало такого как я, вернее, ему не хватало независимых средств массовой информации! Мы бы этих испанских феодалов, католиков, колонистов быстро бы вывели на чистую воду!

- Ну и что бы вы кому доказали? Все было продумано: геноцид надежно прикрыт «богоугодным делом», так сказать. Организации объединенных наций тогда еще не было. Сколько должно было произойти войн и революций, чтобы человечество научилось отделять зерно от плевел. Власть денег подчинит себе любую идею. Хотя бы на какой-то срок. Пока все разберутся и наберутся храбрости назвать вещи своими именами, много воды утечет. Все, что мог, Брейгель Старший сделал. А твои фантазии так наивны! - Фантаз усмехнулся, а потом долго и внимательно смотрел на Вадима, будто искал некие знаки, подтверждающие его подозрения. – Вадим, а тебе не надо ли отдохнуть?

- Ты что! Я вполне здоров! Так, что ты говоришь? Ван Мандер написал про Брейгеля? А про Ван Эйка? Еще я знаю Ван дер Вейдена и Ван дер Гуса. Говорят, Ван дер Гус сошел с ума от зависти к непревзойденному Ван Эйку? А Ван дер Вейден легко по жизни шел, наверно, потому что он на самом деле Роже де ля Пастюре, бельгийский француз? Французы славятся легким нравом и самоиронией, – Вадим выжимал из своей памяти по возможности все, что знал про Северный Ренессанс, будто доказывая свою физическую и духовную состоятельность, мол, есть порох еще в пороховницах, и не стоит меня отправлять на отдых и сбрасывать со всех счетов.

- Рогир ван дер Вейден очень талантливый и прозорливый человек. Найти себе таких выдающихся наставников как Робер Кампен и Ван Эйк – это тоже талант. А про Ван дер Гуса ты зря так слишком плоско судишь. Он долгое время был в изгнании, принял сан монаха. Ну и что, что душевная болезнь, никто не застрахован. Однако ж он продолжил выполнять заказы, писать портреты. Он не подписывал свои работы, а значит, не так-то просто разобраться в его творчестве. Есть у него картина «Грехопадение». Обрати внимание, как изображен там змей искуситель. Он представляет собой ящера с лицом молодой женщины и необычной косой на затылке. Признаюсь тебе, что чем больше я смотрю на лицо этого ящера, тем больше оно мне напоминает…

- Инну Неизвестную! – весело прервал Фантаза Вадим. – Я прав?

- Точно! – выпалил Фантаз с циничным ликованием в интонации и с некоторой обидой, выдавшей себя подергиванием губ, оттого, что этот наглый мальчишка перебил его на полуслове и угадал то, что Фантазу казалось не должно выглядеть очевидным. И как теперь быть? Ведь ему так хотелось излить наконец-то свою боль-печаль.

Вадим поздно понял, что проявление его сообразительности было совсем некстати. Теперь Фантаз будет относиться к нему с недоверием, замкнется, чего доброго, и … миссия Вадима окажется не выполнимой. И чтобы не дать Фантазу опомниться, он решил завалить его вопросами:

- Так ты посетил Ван Эйка? Он раскрыл тебе секреты своего искусства? Он показал, как пользоваться зеркалами? Благодаря его влиянию большую роль ты стал отводить отражению, а не тому, что отражается? Расскажи, как все было.

- Ну, - Фантаз вздохнул, собираясь с мыслями, - во-первых, я долго расписывал перед Ван Ванычем великое значение живописи представителей Северного Ренессанса, во-вторых, рассказал ему о своей идее новых красок с древним пигментом, я тогда еще и не предполагал о необычных свойствах этих красок. Но эффект оказался неожиданным. Ван Ваныч меня, казалось, очень внимательно слушал, а потом заявил: «Довольно с тебя одного Вана, то есть меня, а всех остальных: Эйков, Гусов, Акенов и иже с ними, гони их в шею. Доверься мне. Вперед! Средневековье ждет нас!» - и с этими словами схватив меня за руку, не дав даже собраться, он вскочил на какие-то каменные жернова, увлекая и меня за собой, буркнул какое-то число. Эти жернова принялись вращаться под нами, да так быстро, что я чуть не упал, но так же резко остановились. И мы оказались совсем в другом помещении, - Фантаз замолчал, вспоминая свое путешествие, будто заново осмысляя его.

Он не торопился. Вдруг ему показалось, что нельзя торопиться. Нет, он не сожалел, что затеял эту исповедь. Решив все остановить, прекратить и начать с нуля, не возвращаясь к началу, он не собирался отступать. Но, чтобы не навредить, не увязнуть в ситуации, надо быть аккуратным, ничего не забыть. Что-то мешает ухватить главное. Мысли как самолеты кружили в голове, отвлекая, не давая сосредоточиться. Фантаз рухнул на диван, обхватив голову руками. Но время не собиралось делиться собой. Кто сказал, что имеет право медлить или торопиться? Если ты решил плыть по течению, сопротивляться бессмысленно. Не удастся расслабиться, если решил плыть против течения. Но если нырнуть глубоко, кто знает, с каким течением придется столкнуться? Время, как океан. Это океан океанов. С ним не пошутишь, скорее сам станешь посмешищем. Фантаз это понял и не удивился, когда услышал за спиной серенаду:

«Не спрятать от меня ни глаз,

Ни неба склон.

Выйди,

Предвидов Фантаз,

Скорей на балкон», - пел из зала кабальеро, ухмыляясь, крутя усы и пританцовывая.

   «Прячься - не прячься,

     Фантаз дорогой,

     Я слева, я справа,

     Я рядом с тобой!» - кабальеро обернулся веселой плясуньей с бубном в руках.

- Я так и не понял, у кого мы оказались, - выпалил Фантаз, вскочив с места, как ужаленный. – Но это был ученый человек. Кругом странной формы колбы, реторты, сосуды с жидкостями. Что-то булькало, наверно, кипело. Пахло травами и эфирными маслами. Валерьяна, пустырник, горькая полынь, неприятный запах омелы, нежный и притягательный - лаванды. (Фантаз, увлечение флорой которого не ограничивалось цветочным пигментом, любил угадывать растения по запаху.) А также розмарин, его пряный камфорный аромат немного похож на запах сосны, но более острый и сладковатый. Бальзамный запах ладана сложно с чем-то спутать, он тоже здесь присутствовал. И, конечно, своеобразный пряный аромат лавра. Всего не перечесть. Огонь в очаге освещал огромный стол, деревянные шкафы с книгами, каменные стены. На одной стене читалась надпись: «Всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится». Ван Ваныч распростер руки для приветственного объятия и направился к  хозяину дома. Тот был рад и совсем не удивлен встрече.

- Запах скипидара, - зачем-то проговорил я, хотя думал совсем о другом. Наверно, хотел замаскировать свои мысли.

- Терпентинное масло, - поправил меня таинственный человек, обнимающий Ван Ваныча.

- Это друг моей племянницы, хочет постичь тайну масляных красок, интересуется растительным пигментом, короче цветами, зовут Фантазом. Молодое дарование.

- А меня зови Медикус, - доброжелательным тоном произнес ученый.

- А я за акварелями, дорогой Медикус, надо вернуть, - мягко уговаривал Ван Ваныч хозяина дома, взяв его за локоть и уводя от Фантаза в другой конец кабинета. Медикус тихо хмыкнул:

- А ничего, что это моих рук творения?

- А нечего разбрасывать свои творения, - Ван Ваныч смешно сморщил нос и погрозил пальцем, - а потом у людей хорошая память на хорошие вещи. Если бы каракули какие, мазня, а то…

- Вода – труженица, спасительница и справедливая покарательница…

Фантаз заинтересовался загадочными акварелями и хотел, было, последовать за Ван Ванычем и его спутником, но этот порыв заметили, видно, не желая посвящать в тайну, остановили внезапно появившимся огромным псом величиной почти с лошадь. Черное мускулистое существо улеглось в пугающей близости, у самых ног Фантаза, и тому ничего не оставалось, как остановиться в недоумении и довольствоваться обрывками фраз:

- Там скоро спохватятся.

- Не страшно, пусть спохватятся. У меня, зато, они сохранятся, а у них погибнут.

- Опасно.

- Отдай им копии.

- Шутишь? А если копии сохранятся тоже?

- Если положишь туда, откуда взял, то не сохранятся.

- Ну, я не знаю. Обманывать не хорошо.

- Конечно, лучше, если они будут уничтожены?

- Ладно, сделаем копии у тебя, так быстрее. Когда отправлюсь в тринадцатый век, не оставляй Фантаза. Он – парень толковый, просвети его по поводу красок. Кстати, он может и тебе пригодиться. А что? Тебе же нужен помощник? Вон, какая здесь жуткая пора начинается! Честно говоря, я только из-за акварелей к тебе метнулся.

- А Фантаза-то зачем с собой взял раз пора жуткая?

- Сам не знаю. Я, как эту точку пересечения времени обнаружил, не всегда понимаю своих поступков. Порой мне кажется, что мое безрассудство – цена за обретенные возможности.

- Тогда понятно. Да, помощник мне нужен. Только вряд ли он захочет участвовать. Опасно, да и приятного мало.

- Ну, давай копировать. Все-таки их восемьдесят штук. А что еще никто не обнаружил принтер?

- Пока никто. А батарейки не забыл? У меня электричества нет! Не забывай, я дальше шестнадцатого века пока не собираюсь. Вот разберусь с четырнадцатым и…

- Взял-взял. Как просил, на год хватит. Еще, как договаривались, диски с энциклопедиями. Вот твой любимый Ларусс. Кстати, там уже и ты есть. Но я бы тебя предупредил особо не увлекаться. Без конкретики, как-нибудь иносказательно, намеками. Не надо настаивать. Общее впечатление, упор, или даже намек на нравственность в предостережении. Ну, сам знаешь. Пусть разбираются.

- Ты меня учишь? Ты ничего не перепутал? Или это старческая черта - много говорить?  Может, валерианку?

- Ага, с розмаринкой!

- А за диски и элементы питания спасибо. И вообще спасибо тебе.

- Много говорю. Кто бы говорил? Если ты считаешь, что я могу тебе здесь чем-то помочь, то я тут же вернусь!

- Ты уже и так помог. А вот что: сообщи мне о реакции на мои послания как-нибудь. Давай, забирай копии и отправляйся. Сам не влипни в историю, совсем рассудок не потеряй.

- Ладно, Фантаза береги. Он очень впечатлительный. Но испытания ему, я думаю, будут на пользу. Да-а! История! – с этими словами Ван Ваныч метнулся в сторону жерновов, ловко на них запрыгнул и исчез.

- Ришэс! Иди поешь, мальчик мой! – позвал Медикус пса. Тот поднялся и спокойно пошел к хозяину, где его ждал обед в большой миске.

- Прекрасно, мой юный друг, теперь и мы с тобой займемся трапезой. Не знаю, как ты, а я проголодался. Пошли за стол. Выпьем для начала вина…

Вадим внимательно слушал рассказ Фантаза, не прерывая вопросами и собственными догадками. Он уже старался не совершать прежних ошибок. 

- Этот обед был последним светлым событием в моей жизни в новом для меня времени, - мрачно произнес Фантаз. – Жуткая пора началась уже вечером. В дверь постучались и вошли три … черные птицы. Это оказались вестники чумы. Как мне потом объяснил Медикус, люди в масках, напоминающих головы птиц с клювами, были так называемые «чумные доктора»  в защитных противочумных костюмах. Они сообщили о первых жертвах этого страшного заболевания. Медикус тут же собрался на обход заболевших, взяв с собой небольшой чемоданчик. Он вернулся уже под утро. Не сказав ни слова, закрылся в какой-то комнате. Я слышал только стук и звон чего-то металлического, звук льющейся воды. Сквозь щель под дверью пробивался яркий свет от огня в печи. Часа через три Медикус вышел. Я был уже не на шутку испуган. В то время пока Медикуса не было дома, я наслушался жутких криков, раздающихся с улицы, плача и безумного хохота. Я не знал, что делать, поминутно косясь на стоящие в углу жернова, подстрекаемый вскочить на них. Я только не мог придумать, какую дату мне назвать. Мысли путались,   я не был силен в истории, а желание побывать в гостях у знаменитых фламандских живописцев не покидало меня. Паника начала овладевать всем моим существом. Наконец, я не выдержал и бросился к жерновам. Но тут вошел Медикус. Он держал в руках какую-то книгу.

- Ну, какой смысл бежать? Все равно тебе придется пройти это испытание. Так стоит ли откладывать?

- Но я же живу совсем в другое время, где есть свои испытания?

- Ты живешь здесь и сейчас.

- Что Вы хотите этим сказать? Что я уже не смогу вернуться домой, к своим родным и друзьям? Но…

- Один поэт сказал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают».

- Да, я где-то это уже слышал. Но это же Ван Ваныч…

- Какой такой Ван Ваныч? Ты будешь искать виноватых? Ты на это решил потратить оставшееся время?

- Оставшееся время?

- Может быть, пришло время понять, что кроме Бога никого нет? Ты так не считаешь?

Наступило молчание. Мы оба смотрели друг другу в глаза, где каждый искал ответ на свой вопрос. Меня убеждал весь облик Медикуса: его бесстрастный, но внимательный взгляд и ровный голос, не торопливые, но уверенные движения. Я рухнул на стул. За окном кто-то выл: не то собака, не то человек. Сердце прыгало в груди. Бешено прыгало, не просто учащенно, а бешено. Я в ужасе ждал неминуемого взрыва. Разрыва со всем значимым для меня. Я не знал средства унять испуганного маленького зверька, забившегося в моей груди и дрожащего так, словно его бросили в ледяную воду. «Вот так люди умирают от разрыва сердца, - подумал я. – Остается только забыть себя и делать то, что потребуется».

Когда я принял такое решение, на душе стало спокойнее. Я получил возможность глубоко вздохнуть. Как скрипучая дверь, раздвинулись ребра, впуская воздух, надувающий мои  легкие паруса. Медикус заметил разительные перемены, так скоро произошедшие  во мне, и положил передо мной книгу.

- Это Евангелие. Носи его с собой, - Медикус раскрыл Евангелие и протянул его мне. -   Читай. Но забудь человеческую логику, читай с чувством. С чувством кротости и смирения. И не о чем не волнуйся.

- Но я же что-то должен делать? Чем я могу помочь?

- Пусть это тебя не беспокоит. Все в свое время.

- Но разве еще есть время читать?

- Уже есть, - кратко ответил Медикус.

Я принялся читать, как велел Медикус, стараясь не реагировать на крики, доносившиеся с улицы.  «… Итак всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; а от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов… И прошел о Нем слух по всей Сирии; и приводили к нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их… Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно… Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапывают и не крадут; ибо, где сокровище ваше, там и будет сердце ваше. Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? … Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. … так и вы по наружности кажетесь людьми праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония. … Се, оставляется вам дом ваш пуст. … Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликните: «благословен Грядый во имя Господне!» … Подобно и первосвященники с книжниками и старейшинами и фарисеями, насмехаясь, говорили: других спасал, а себя самого не может спасти! Если Он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в него. … И приблизившись Иисус сказал им: дана Мне всякая власть на небе и на земле: итак идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь».

Исчез ли страх, не знаю. Скорее остановился. Если следовать медицинской терминологии, мое состояние стабилизировалось. Спокойствие не наступило, но пришло умиротворение. Казалось, что я отчетливо ощутил разницу между этими двумя состояниями. Оказывается, спокойствие не только не возможно в подобной ситуации, но просто опасно, оно сродни безалаберности. А умиротворение наоборот мобилизует и жизнеутверждает. Я ощутил прилив сил и совсем иначе воспринимал доносившиеся до меня стоны и причитания. Я чувствовал, что больше не могу сидеть, сложа руки. Кто это сказал: «Промедление смерти подобно»?

- Медикус! Надо что-то делать! Медикус! Где Вы?

Медикус не отзывался. Он ушел из дома и не закрыл за собой дверь. Вероятно, он думал, что я последую за ним, и поэтому оставил дверь открытой. И этим воспользовался какой-то обезумевший человек. Он ворвался в комнату и прямиком ко мне. Стал хватать меня за шею, за волосы, за голову, угрожающе хрипя прямо в лицо и обдавая жутким перегаром, он повторял одно и то же:

- Или спаси меня, или умри вместе со мной…

Я, как мог, отбивался от него, но он не сдавался, намереваясь выдохнуть на меня всю свою заразу. Возможно, страх убедил его, что болезнь уже поселилась в нем и вот-вот представит все свои смертельные признаки? По крайней мере, мне так казалось. Наконец, я вырвался из его судорожных объятий и выскочил на улицу. Ноги увязли в какой-то жиже. Улица была слишком узкая, и я не смог увернуться от бегущей толпы, которая неслась, не разбирая дороги, сшибая все на своем пути. Я долго не мог встать, барахтаясь в мерзкой грязи, стараясь спрятать от нее хотя бы свое лицо, но брызги летели со всех сторон от ног бегущих. Невыносимая вонь ударила мне в нос. Но вот мне удалось подняться на ноги. Теперь меня невозможно было отличить от местных пьяниц. Только я выпрямился, как новая волна безумных людей хлынула, поглотив и меня. Я вынужден был подчиниться и последовать со всеми. Куда, я не знал. Вдруг все разбежались в разные стороны: в переулки и подворотни.

Я оказался на пристани. Огромные корабли зловеще и нетерпеливо скрипели своими снастями. Как будто ждали чего-то. Может быть, они ждали, что их освободят от тягостного груза? Но никто не хотел к ним приближаться. Лишь несколько человек смогли покинуть морские катафалки. Они сошли, в надежде на спасение, не желая понимать, что сами несут с собой гибель своим родным и любимым, и всем прочим жителям города обреченных. Те же, кто остался на кораблях, уже не могли двигаться.

А в море виднелись еще корабли, готовые причалить, неся на себе новую порцию смерти.

«Этим уже ничем не поможешь, может, стоит поджечь их? Пусть пылают. Часть заразы сгорит, а те, что еще не подошли, побоятся причаливать», - подумал я и стал искать способ поджога, не догадываясь, что когда эти корабли прогорят, они уже не станут преградой для следующих. Их место займут с лихвой новые корабли с такой же страшной начинкой. Благо не далеко я заметил костер. Поджечь корабли не составило труда. Вскоре я справился с этой задачей, хоть никто мне  и не помогал, но и не мешал. Огненная стена выросла прямо до небес, закрывая собой опасное море. Довольный собой я вознамерился вернуться к Медикусу. И только теперь до меня дошло, что я не знаю, где его дом. В суматохе я не успел запомнить, как он выглядит, и адреса не знал. Я растерянно метался по улицам, когда раздался грозный клич: «В огонь! В огонь их, окаянных!» И тут же его подхватили другие возгласы: «Всех! Никого не пощадим! Ироды проклятые! Бей их, жги!»

Я не мог понять, кого так яростно хотят сжечь. Неужели это я своим примером подвиг их на поджоги?  Воспринимать реальность вообще было сложно. Кислый запах испорченной капусты повсюду. Защитная реакция моего организма не предлагала других образов источника этого запаха. Глаза искали укромное местечко, где бы можно было спрятаться от него, да еще от нескончаемого монотонного гула, но интуиция подсказывала только один выход: искать дом Медикуса. Я и не отказывался, но где? Нельзя было медлить, того и гляди подхватишь смертоносную заразу. И кому я буду нужен в моем времени с этим подарком? А как было трудно идти! Ноги постоянно увязали в какой-то няше, напоминающей мокрую глину с отходами. Какие-то тюки и чем-то наполненные мешки валялись везде: на дороге, у обочин. Видно, дефицит твердой почвы под ногами влияет на умы. Вглядываясь в лица проходящих мимо людей, я обнаруживал явные признаки безумия. Связь между дураками и дорогами поражала своей очевидностью. Еще не хватало вернуться полным идиотом! Страх подавил усталость, и я отчаянно стал ворочать ногами, пытаясь делать большие шаги. И тут! О, ужас! Я разглядел, какие это тюки я пихаю ногами. Это были безжизненные тела людей. Короче, трупы. Меня стало мутить. Я зашатался, теряя равновесие, и упал, прямо к ним. Одновременно с падением меня вырвало. Хоть поднимай себя за волосы! Пришлось опереться на мертвеца, чтобы встать и продолжить свой путь. Адский ад. И что может быть хуже? В этот момент я не мог представить страшнее ситуации. валялись везде на дороге, у обочин. о один выход: искать дом Медикуса.

- А что, мсье Лаботин, мсье Медикус успел спастись?

Прямо перед собой я увидел двух господ, мирно беседующих, не смущаясь от вида происходящего и никуда не торопясь.

- А что Вы думаете, мсье Капюшон, если человек только и занят, как своим спасением? Мэдице, сэрва тэ ипсум – врач, спаси самого себя!

- Так почему же мы с Вами его не видим?

- Так мы с Вами всего и не знаем! Или Вы думаете, что если мы с Вами уже отмучились, то непременно стали всевидящими?

- А те, что мечутся с факелами и поджигают наши дома, что их ждет?

- Не волнуйтесь, мсье Капюшон, но надо отдать им должное, о нас они позаботились раньше, чем о себе.

- Не слишком ли Вы великодушны, мсье Лаботин?

- А заметьте, мсье Капюшон, что в нашем с Вами положении великодушными быть проще всего!

- А даже не жалеете о нажитом?

- О чем Вы говорите? Чем я занимался всю жизнь? Я зарабатывал деньги для себя и своих детей! Они нам сейчас нужны? На чем я зарабатывал деньги? Мой дед шил обувь, мой отец стал мастером, но он тоже шил обувь. Я уже не шил обувь, но содержал мастерскую по пошиву обуви. Кто скажет, что моя обувь была неудобная и некачественная? Нам с Вами нужна сейчас обувь? – господин посмотрел на свои ноги и засмеялся. Другой тоже принялся весело смеяться. Только теперь я обратил внимание, что оба не касались ногами земли.

- Неужели, чтобы понять это, надо родиться евреем?

- Нет, дорогой Шарль, чтобы это понять, надо умереть евреем, богатым евреем!

- Вы как всегда печально шутите, дорогой Феликс, … - я уже не слышал продолжения их разговора, господа тихо поплыли над землей все дальше и дальше пока не исчезли из виду.

- Медикуса! Сначала дом Медикуса сожжем! Вместе с ним и его выродками!

- Он же доктор! Нет, давайте сначала ростовщика Армуара!

- Он не доктор, он – еврей! Бог наслал на нас эту кару за то, что мы не прогнали их раньше! Нет! Не поможет нам такой доктор! Жги его!

Я, что есть сил, бросился за толпой с факелами. Вот я уже среди первых. А вот и дверь, у которой все остановились, чтобы совершить намеченное злодейство. Как же остановить эту ярость? Но тут дверь распахнулась, и появилось безумное существо, мой недавний душегуб.

- Какого рожна вам тут надо? Нет здесь никакого Медикуса! Ха-ха! Он не дурак тут торчать среди обреченных! Вот, оставил вместо себя какого-то придурка! - он захохотал, обнажив свои желтые искривленные зубы и тыча пальцем в меня.

Все уставились на меня, словно оценивая, насколько я сгожусь в качестве замены Медикусу. Я видел, что им все равно, кого убивать, их глаза налились кровью, дыхание участилось. По всем признаком, им уже нечего было терять, а обреченность требовала мести. Вдруг послышалась ритмичная музыка. В конце улицы показалась процессия из пляшущих людей. Их движения напоминали конвульсии. Пляшущие невольно приковывали к себе внимание. И вдруг поджигатели тоже принялись дергаться в такт музыки. Воспользовавшись моментом, я хотел улизнуть от угрожающих мне очумелых людей, но мой душегуб крепко схватил меня за плечо и силой втащил в дом, заперев за мной тяжелую дверь.

- Ну, что там в порту? Много кораблей поджег?

- Что? А Вы кто?

- Я? Антимедикус собственной персоной! – картинно представился странный человек.

Я не стал ничего спрашивать, да и удивляться, и что-то предполагать у меня не было сил. Мне страшно хотелось отмыться, и ни о чем другом я думать не мог. Меня даже не пугала перспектива оказаться уже зараженным чумой. Возможно, я просто не чувствовал себя больным, но грязным быть становилось невыносимо. Поэтому я на ура мог принять любую даже самую нелепую информацию. Я вспомнил, как Медикус уходил в какую-то комнату, откуда слышался плеск воды. И поэтому, не предупреждая о своих действиях, чтобы не быть остановленным, я бросился в предполагаемом направлении и не ошибся. Нашлись и комната, и вода, и свежее белье. 

Честно говоря, когда я, отмывшись и облачившись в чистую одежду, вернулся в кабинет доктора, мне совсем не хотелось общаться с этим Антимедикусом. Он вызывал у меня неприязнь. Но деваться некуда. К тому же он владел какой-то информацией, связанной с таинственным исчезновением Медикуса. И важно было ее узнать.

- Почему Вы называете себя Антимедикусом? Какое отношение Вы имеете к доктору?

- Самое непосредственное. Меня забавляет твое нескрываемое отвращение ко мне. А ведь я всего лишь отражение Медикуса, - человек развалился в кресле, положив ноги на стол. – К тому же ты забыл, что именно я спас тебя от разъяренной толпы.

- Да, я помню, что именно Вы меня заставили покинуть этот дом. Для отражения Вы слишком осязаемы и совсем непохожи на Медикуса.

- А ты узнал бы себя, если б встретил не в зеркале, а, скажем, прогуливаясь по парку?

- Я бы, конечно, решил, что это мой близнец, вот и вся разница.

- Напрасно ты так уверен, - мужчина вдруг погрустнел и вздохнул. – Поверь мне, ты бы себя не узнал.

Я удивился, но не стал спорить. Я ждал, когда мне объяснят, что случилось с Медикусом. Наконец, я услышал:

- Медикус ищет лекарство против чумы. Вот таким странным способом. Мы поменялись с ним пространством.

- Зачем так сложно? А нельзя было взять лекарства у будущего? Какой-нибудь антибиотик?

- Сказал, не подумав, бывает, - усмехнулся Антимедикус.

- Почему?

- У каждого будущего есть свое прошлое. Если у прошлого нет лекарства, глупо забирать его у будущего. Что тогда останется в будущем?

- В будущем лекарства соответственно будут еще действеннее.

- Заблуждение. Когда был открыт первый антибиотик?

- Не знаю. Кажется, в двадцатом веке.

- В двадцать первом веке антибиотики уже не помогали. Мы с тобой сейчас в четырнадцатом веке.

- Разве?

- Даже допустим, что в шестнадцатом веке появились антибиотики. В семнадцатом – восемнадцатом они уже не помогают. И что мы имеем? Конец света?

- А чем же тогда лечить инфекционные болезни?

- Вот этим сейчас и занимается Медикус.

- В зазеркалье?

- А что делать? Чем-то надо рисковать.

На столе у Медикуса лежало зеркало. Я решил увидеть свое отражение. Какое-то предчувствие толкнуло меня на этот несвойственный мне поступок. Я взял его и медленно поднес к лицу. Так и есть. Своего лица я не увидел.

- А что ты хотел? В чужом времени еще свое отражение мечтаешь увидеть?

- Так что же меня нет?

- И да и нет. Ты, конечно, есть. Но для того, чтобы быть, приходится терять некоторые свойства. Например, отражаться ты уже не можешь.

- А поджигать корабли могу?

- Можешь, но не совсем. Только в той мере, в которой тебе позволят это сделать.

- Кто?

- А я и не знал, что ты такой… э-э…

- Тупой?

- Не важно. Я просто не имею прав отвечать на такой … э-э вопрос. Ясно тебе?

- А что случится?

- Я же только отражение. Это я могу говорить глупости. А объяснять глупостью можно далеко не все. К тому же я обещал Медикусу, что продержусь, пока он не позовет меня. А если я все испорчу, ему придется вернуться. Так что же? Вся работа коту под хвост? А? – Антимедикус вдруг бросился на меня с кулаками. Я еле увернулся.

- Надеюсь, у меня отражение не такое буйное?

- Кстати, твое отражение сейчас помогает Медикусу. Так что будь спокоен. Твоя миссия важная. Можешь гордиться собой, смотри не упади, - Антимедикус захихикал. – Ладно-ладно, не дуйся. Лучше быть Антимедикусом, чем антибиотиком. Хотя все относительно. В общем, все имеет свою противоположность. Но только не Бог. Он - Создатель. И это надо не забывать. А сейчас давай закругляться.

- В смысле?

- Я хоть и отражение, но очень живое и тоже люблю отдохнуть, - с этими словами Антимедикус ушел в другую комнату и там затих. А я остался один и даже без собственного отражения. Такого одиночества я и не предполагал. Да и одиночество ли это было? Отражение – это мое второе я или документ, удостоверяющий мою личность? Полуян – это половина от двуликого Януса или одна четверть?

- Это Полиен – многохвальный, - вдруг отозвался из спальни Антимедикус.

 «И так ли уж важно это отражение? Само по себе оно – результат взаимодействия электромагнитных волн с поверхностью. Если есть я и зеркало, но нет моего отражения, то и нечего на зеркало пенять, коли ни рожи, ни кожи. Чем моя рожа нехороша для средневекового зеркала? А-аа! Зеркало-то современное, средневековым оно только будет, а я еще не родился! Зеркало не обманешь! Жаль, что я не обратил внимание, отражается ли огонь в воде, когда смотрел на горящие корабли. А может, я просто не заметил кого-то, кто вместе со мной участвовал в поджоге? Он-то все и сотворил, а я не при чем? Да, есть ли во всем этом смысл? Вот и эти парящие господа нашли наконец-то совсем другой смысл и счастливы». Такие мои размышления развлекли меня и так успокоили, что я даже заснул, уронив голову на стол. А за окном творилось несусветное…

«Разверзлись все источники великой бездны, окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей…».

Дождь разогнал всех живых, погасил всякий огонь, уносил мертвых. По улицам понеслась бурная река, и все, что в ней оказалось, пришло в движение…

Я услышал во сне  молитву Отче наш и проснулся. Открыл глаза и увидел, что голова моя лежала, пока я спал, на раскрытой книге. Какой-то рисунок. Да это герб. «Богу Единственному честь и слава!» прочел я под гербовым щитом. Тут я вспомнил слова из Евангелия «Благословен Грядый во имя Господне!». Что означали изображенные орлиные головы и восьмиспичные колеса, я не понимал. Два золотых колеса на красном фоне и две черные птичьи головы на белом. Интересно-интересно…, а герб-то Медикуса. Хм. Странно. Колесо с восемью спицами, насколько я помню, символ буддизма. Колесо сансары или колесо закона. Центр колеса – светящаяся точка сознания, излучающая душевный свет. Восемь спиц символизируют суть буддийского учения, заключающуюся в следовании восьми «благородным принципам». Нет, не может быть! Медикус – буддист? Ага, дважды. А может, одно из изображений лишь отражение? Отражение колеса, отражение птичьей головы… А Бог Един. А если колесо и голова хищной птицы – это символ победы над чумой? Предположим, борьба с этой болезнью – дело его жизни. Двойное изображение - символ повторяемости? А колесо - это солнце, горящее колесо? Колесо – это движение? Да когда же это Медикус придет? За окном бурлит, несется река. Вот если на ее пути встретится мельничное колесо, жернова придут в движение и…, а может, сделать мини гидроэлектростанцию на водяном колесе? А если на гербе у Медикуса изображено мельничное колесо? Потому и обода у колеса как такового нет, а у каждой спицы небольшое основание, т-образная форма спицы для того, чтобы вода попадала в колесо и вращала его! Водяное колесо как символ движения времени! Почему их два? Одно движется вперед, а другое назад. А как определить, какое колесо куда движется? По орлу. Когда орел смотрит на колесо, это значит, что колесо движется вперед, а когда колесо за орлом, оно уходит назад, в прошлое. Вместе два колеса образуют восьмерку – символ бесконечности. Восьмерка! Восемь спиц. И что? Восемь спиц намекают на бесконечность? А две головы орла? Одна голова – голова, а другая – ее отражение в зеркале времени. Глаза – зеркало души, а вода – зеркало времени. Значит, то, что от нас остается в прошлом, это наше отражение в виде памяти о нас, о наших поступках, в виде фотографий, портретов, изобретений, писем, сочинений. Словом, история. Нас уже нет, а наша проекция осталась. А вот, почему орел? Противочумная маска похожа на голову птицы, но не орла же, скорей ворона. Орел. Кажется, Аристотель утверждал, что орел может прямо смотреть на восходящее солнце. Значит, я прав, верхнее колесо символизирует движение вперед, вверх. Поэтому в Христианстве он стал символом Вознесения. Ну, вот. Верхнее колесо должно быть восходом солнца, на которое смотрит орел. Но почему оно тогда слева, на западе? Или Медикус не учитывал стороны света? Иоанна Богослова сравнивали с орлом, как обладателя пророческого дара, связанного с духовным зрением. Откровения Святого Иоанна. В Средние века орел стал символом Крещения и Возрождения, а также символом Христа и его Вознесения. Орел – очень емкий символ! Да и колесо, аж, дух захватывает, сколько в себе несет. Это космос! Может, Медикус еще и  астролог? А как я забыл! Аристотель и колесо объяснял. Он говорил, что колесо - это неподвижный перводвигатель - perpetuum mobile, а значит, колесо – это символ Божественного  Творца. Колесо – солнце – звезда, две звезды…, но лучи не исходят из центра, а входят в точку, поглощаются. Т-образные лучи напоминают т-образный крест: тау-крест. Восемь крестов? И еще восемь крестов… целый лес. Да, а ведь у друидов такой крест был символом друидического бога дерева. Я где-то читал, что такими крестами евреи еще в библейские времена отмечали дверные косяки, чтобы защитить свои дома от Ангела Смерти. А также это символ святого Антония. У Босха есть алтарный триптих «Искушение святого Антония», где изображен такой крест – Антониевский крест, крест-распятие для пытки в Римской империи… Почему их восемь? Может быть, Медикус имеет в виду восемь крестовых походов? Но последний был в 1270 году. Это же тринадцатый век. Пандемия чумы в четырнадцатом, а Медикус живет в шестнадцатом. Чума лишь вспыхивала очагами, не захватывая больших территорий, и постепенно покинула Европу. Опять тупик? Восемь функций психики? Но Карл Густав Юнг жил уже в двадцатом веке. Не то. Хотя! Медикуса могло и туда занести. Ну, правильно! Шестнадцать психотипов как раз, ведь два колеса?! Не может быть. Восемь уникальных особенностей живого вещества, обусловливающего его высокую преобразующую деятельность. Попытаюсь вспомнить. Как же там у Владимира Ивановича Вернадского?

«Способность быстро занимать свободное пространство, что связано как с интенсивным размножением, так и со способностью организмов интенсивно увеличивать поверхность своего тела или образуемых ими сообществ (всюду жизнь!).

 Движение не только пассивное (под действием силы тяжести), но и активное. Например, против течения воды, силы тяжести, движения воздушных потоков.

Устойчивость при жизни и быстрое разложение после смерти(включение в круговороты), сохраняя при этом высокую физико-химическую активность.

 Высокая приспособляемость (адаптация) к различным условиям и в связи с этим освоение не только всех сред жизни (водной, наземно-воздушной, почвенной), но и крайне трудных по физико-химическим параметрам.

Феноменально высокая скорость протекания химических реакций. Она на несколько порядков значительнее, чем в неживой природе. Об этом свойстве можно судить по скорости переработки вещества организмами в процессе жизнедеятельности. Например, гусеницы некоторых насекомых перерабатывают за день количество вещества, которое в сто или даже двести раз превышает вес их тела.

Высокая скорость обновления живого вещества. Подсчитано, что в среднем для биосферы она составляет около восьми лет. Для суши  - четырнадцать лет, а для океана, где преобладают организмы с коротким периодом жизни – тридцать три  дня. Восемь лет! Восемь!

 Разнообразие форм, размеров и химических вариантов, значительно превышающее многие контрасты в неживом, косном веществе.

Индивидуальность. В мире нет одинаковых видов и даже особей».

Все перечисленные свойства живого вещества обусловливаются концентрацией в нём больших запасов энергии. Владимир Иванович Вернадский отмечал, что по энергетической насыщенности с живым веществом может соперничать только лава, образующаяся при извержении вулканов.

Но тут мои размышления, к сожалению, а может и к счастью, были прерваны появлением Антимедикуса. Правда, я его не сразу узнал. Просто вельможа, да и только!

- Где это Вы успели так принарядиться? Вас и не узнать!

- Я лишь отражение, здесь моей заслуги нет. Медикус, наверно, нашел средство от чумы, он счастлив и радуется, потому и наряд такой, он празднует. Искренний человек. К чему эта напускная сдержанность? Эта назидательная аскеза? - Антимедикус выглядел довольным собой и жизнью.

- То есть ты хочешь сказать, что сегодня похож на свой оригинал? – я решил перейти на ты с Антимедикусом. Хотелось хоть с кем-то сблизиться в этом чужом для меня времени. Я здесь был совсем нежданным гостем. А тон этого странного человека располагал к откровенности и поступкам. К тому же меня подтолкнуло желание быть с ним на равных. Так легче обмениваться информацией. А я очень нуждался в ее потоке.

- Дорогой мой, если ты не узнаешь себя в зеркале, это не значит, что твое отражение на тебя не похоже! Чем ты занят? Я к тому, что у меня идея! Я сяду перед тобой вполоборота, как принято на портретах. Вот так, - и Антимедикус чинно устроился в кресле, - а ты напишешь портрет Медикуса. Я думаю, это будет запечатленная минута славы. А может, и не минута! Только, чтоб он на себя больше походил, пусть его лицо смотрит в противоположную сторону от той, в которую смотрит сейчас мое. А? Каково? – Антимедикус улыбался и крутил свой ус, как бравый бородатый казак. – А чем это ты занят?

- Я? Да вот тут…

- Так я вижу, тобой овладела Меланхолия Дюрера. А! Ты нашел герб Медикуса. Хочешь его разгадать. Бестолковое занятие. Этот малый так любит конспирацию, что, наверняка, сам уже не помнит, что к чему в этом гербе.

- А ты не помнишь?

- Я? Хе-хе. Забивать себе голову всякой чепухой? Да и зачем отражению герб? Но я умею читать мысли. Твои, например. И ты посчитал, что логичнее было бы, если б у герба правая часть поменялась местами с левой? Так приложи его к зеркалу. И все станет на место, кроме слов, конечно. Можешь проверить, слова не изменятся. Кстати, а у тебя есть герб или свой символ?

- У меня? Нет.

- Есть. Ты просто не знаешь…, не помнишь. Могу открыть тебе тайну. Но ты не сиди, сложа руки. Вон твой э…э этюдник, прислонен к стене рядом с э…э жерновами. Живей-живей. Вот так. Холст. Где взять холст? Ах, да! Я видел в спальне у Медикуса что-то подходящее. Я думаю, он не рассердится. К тому же Ван Ваныч назвал тебя молодым дарованием. Значит, будешь стараться, - с этими словами Антимедикус вышел из кабинета, но вскоре вернулся с загрунтованным холстом. – Ну, все. Приступайте к работе, господин художник, - и принял ту же позу в кресле, что первоначально. - Ну, так вот. Представь, ты уже был в Нидерландах в начале шестнадцатого века с дипломатической миссией, - Антимедикус мечтательно уставился в окно, как будто именно там он наблюдал пересказываемый им сюжет. -  Ты был живописцем при дворе саксонского курфюрста Фридриха Мудрого. Заметь, придворный живописец мог играть важную роль в политической жизни страны. В городе Мехелен, где находился император Священной Римской империи Максимилиан I, ты написал портрет юного принца – будущего императора Карла V. Но это не главное. Ты всегда стремился в Нидерланды, чтобы познакомиться с творениями великих мастеров Раннего Северного Возрождения. Кстати, этот термин «Возрождение» был введен в обиход в XIX веке французским историком Жюлем Мишле, поэтому ты просто хотел познакомиться с творениями великих мастеров, не зная, что они относятся к этой славной эпохе, как впрочем, и ты. Но  школа нидерландской живописи была своего рода в авангарде и бесспорно притягивала к себе.  Но, как ни  странно, Ян ван Эйк не произвел на тебя должного впечатления, ты больше был потрясен искусством Гертгена тот Синт-Янса. Его работы отличались трогательной наивностью и поэтичностью. Какой-то притягивающей беззащитностью. Ян ван Эйк тебе показался слишком беспристрастным и педантичным в своей манере передавать настроение, пространство. Ты просто решил, что ни к чему воспринять тонкости его мастерства. Но в своем нынешнем воплощении ты стремишься встретиться именно с ним. Не кажется ли тебе это удивительным? А ведь это парадоксальная закономерность. То, что мы отвергаем, впоследствии становится нам необходимым, и наоборот то, к чему мы стремимся, кажется нам однажды неинтересным. Но я тебе не советую являться к Яну ван Эйку, чтобы при личном знакомстве постичь его технику письма маслом. Он не станет общаться с тем, кто не отражается в зеркале. А ты, меня извини, не отражаешься! Так что, пусть его тайна останется для тебя непостижимой. Знаю, это мучительно, но не смертельно. Вот Хуго ван дер Гус также произвел на тебя большое впечатление и не только своим творчеством, но и своей драматичной судьбой. Ты даже сам захотел стать монахом, но статус, положение и, конечно, я не спорю, само творчество, но и возможность общаться с выдающимися личностями твоего времени, оказывать им поддержку, помощь, влиять на них, чувствовать свою сопричастность с их судьбами, способными изменить  судьбу целого народа через реформы церкви. Инквизиция с охотой на ведьм, с продажностью католических священников, с бессилием перед лицом страшного заболевания – чумы, уничтожившей чуть ли не треть, а то и половину населения Европы, все это подкосило веру у народа и требовало перемен. Ты оказался среди тех, кто искал пути к выходу из страшного наследия средневековья. Да, что я говорю? Сам Мартин Лютер был твоим другом! Ты писал его портреты. Самый знаменитый портрет великого реформатора назывался так: «Портрет Мартина Лютера в образе рыцаря Йорга» А? Каково? А дело было так: монах Лютер, скрывавшийся от преследований, вынужден был какое-то время прятаться в крепости Вартбург. Он оделся в светскую одежду, отрастил волосы и бороду, принял имя Йорг. Однажды зимой он написал тебе письмо, что должен провести тайно несколько дней в Виттенберге. Он доверился только тебе. Ты же стал крестным отцом его первенца. А в 1522 году был напечатан Новый Завет в переводе Мартина Лютера и, кстати сказать, с твоими иллюстрациями. А вышедшая книжечка из тридцати гравюр «Страсти Христа и Антихриста»? Иллюстрации  там были тоже твои. Книжечка представляла собой сатиру на пороки того времени, на «грехи» католических священников. Обошла всю Германию!

Ты был придворным художником князей, возглавлявших движение сторонников церковной реформы, ты был другом Мартина Лютера, но это тебе не помешало усиленно работать для заказчиков-католиков и католических прелатов, одним из которых был кардинал Альбрехт Бранденбургский.  Ты создал несколько портретов некой Урсулы Редингер, конкубины, по-вашему, сожительницы Альбрехта Бранденбургского. На одной из картин любовница Альбрехта изображена тобой в качестве прелюбодейки из Евангелия от Иоанна. Кардинала ты тоже изобразил на этом полотне, но среди толпы, и в руках у него не было камней, как у других людей, намеревавшихся побить грешницу. Ты еще сделал два портрета кардинала и его подруги в образе Св. Мартина и Св. Урсулы. Альбрехт не делал тайн из своих отношений. Таких конкубин у него было не одна, и не две. Неоднозначная личность, этот Альбрехт Бранденбургский. Он почитал науки, покровительствовал искусству. Он поручил тебе написать в течение пяти лет шестнадцать алтарей для нового кафедрального собора. Это сто сорок две картины! Самый крупный заказ в истории немецкого искусства! Так что торговля индульгенциями у него шла не только на погашения долга одному банкирскому дому, у которого он занимал деньги на получение церковного сана, но и на финансирование искусства. Свою же личную жизнь ты предпочел никак не посвящать ни живописным полотнам, ни гравюрам. И это мудрое, дальновидное решение…, когда в умах происходит столкновение идей о мире, а в душе такое смятение от поиска истинного светлого чувства в мрачной ночи  страстей человеческих. Может быть, ты чувствовал, что протестанты тоже не идеальны, когда соглашался на заказы от католиков? – Антимедикус вдруг строго воззрился на меня, а я даже растерялся и не знал, что ответить, будто пришло оно, время для объяснительной за все мои прошлые воплощения. 

Но на помощь мне пришла музыка. Добрый мой Вивальди, славный друг, утешитель печальный послал мне свою прекрасную мелодию «Времен года». Вот Зима, а за ней Весна… . Вот и приходит все в порядок. И не страшны мне теперь никакие обвинения от странного человека-отражения. Что он за власть получил мучить меня? Помню я, что ли, мотивы своих поступков? Отчего я не писал портретов своей несчастной жены, подарившей мне пятерых детей? Может, оберегал от опасного внимания влиятельных особ? Ни к чему это смущать чистое прекрасное сердце славной женщины. У нее своя миссия. Зачем ее отвлекать, отнимать драгоценное время? Но мог же я написать ее портрет, а потом он затерялся, пропал. Столько лет прошло! Ну а потом, какое она имеет значение для истории, когда такие великие люди меня окружали! Да и не купил бы никто. А мне зачем ее портрет, я ее каждый день вижу. Хм. А, собственно говоря, что это я о ней вспомнил? Зато я писал портреты принцессы ээ…э… Как же ее звали?

- Ее звали Сибилла.

- А? Ну, да, - пробубнил я. Все не могу привыкнуть, что он слышит мои мысли. И чего это я про жену вспомнил? Антимедикус вроде бы мне ничего о ней не сказал, не напомнил! Снова я углубился в написание портрета Медикуса, сосредоточенно выводя скупые черты.

- Ты был верным подданным своим князьям, - продолжил посвящать меня в мое знаменитое прошлое Антимедикус. -  После смерти Фридриха Мудрого ты остался при дворе его брата Иоганна Постоянного. Ты стал наставником его сына Иоганна Фридриха, впоследствии получившего прозвище Великодушного. Ты стоял во главе саксонского посольства, прибывшего к курфюрсту Иоанну III Миротворцу, чтобы посватать его дочь принцессу Сибиллу Клевскую за принца Иоганна Фридриха. И до конца своей жизни ты остаешься верен своему воспитаннику. В 1550 году Иоганн Фридрих впадает в немилость императора Карла V, его отправляют в ссылку сначала в Аугсбург, а затем в Веймар, а ты следуешь за ним. Но я отвлекся. Итак, сначала ты был в Нидерландах. Твоя цель – постичь тайну искусства великих мастеров. Ты так был потрясен одним загадочным гением, я имею в виду Иеронима Босха, что скопировал его алтарь «Страшный суд». Ну, а когда ты вернулся в Виттенберг, полный замыслов и вдохновения, ты написал так много, что сразу вызвал всеобщий интерес. Ты создал несколько алтарей, написал множество портретов. А твои изображения Мадонны с Младенцем Христом повторялись не только художниками из твоей мастерской, но и подражателями по всей Германии. Так может, слава твоя все решила? Какая теперь разница, католики или протестанты займут главное место Священного посредника? Ты побоялся потерять расположения влиятельных особ, открыто выступая за идеи Реформации? Не так? – несносное отражение опять впилось в меня своими глазками.

- К чему этот допрос? По крайней мере, сейчас я не могу отвечать за свои прошлые поступки. Жизнь – это эксперимент. В чем моя вина? Я, вообще, не понимаю, к чему ты ведешь?

Легкое ли это дело – писать портрет не с натуры, а с ее отражения, которое то и дело вращает головой и глазами, строит уйму гримас, норовя в любую секунду вскочить и кинуться на тебя с кулаками, словом, ведет себя так, словно является важнее оригинала, и возводит свои умозаключения в ранг непреложных истин. А знает ли сам Медикус, какую роль на себя возложило его высокомерное отражение? Да и Антимедикус ли он? Лжемедикус какой-то! И пусть читает, да, пусть зачитывается моими мыслями! Не пристало мне, в прошлом тираннозавру-рекс, бояться каких-то отражений!

Антимедикус расхохотался, держась за живот и закидывая голову назад, насколько ему позволяла шея, а главное, туго накрахмаленный воротник – фрез. Не случайно его называли «ошейник от блох» или «мельничный жернов».

- Я бы предпочел, конечно, Эль Греко.

- Что?

- Я говорю, мне больше нравится творчество Эль Греко, - почему-то сообщил Антимедикус, - но, как говорится, suum cuique plаcet. Каждому свое нравится. Вот он, Эль Греко, не смог стать придворным живописцем, а ты смог. Да.  

Я не подал виду, но мурашки побежали по телу, хотя, что меня еще могло смутить или испугать после стольких потрясений, когда я увидел за столом, подле себя, ни с того, ни с сего, какого-то господина. Как я не ухватил момента его появления? Он снисходительно улыбался, не поддаваясь на провокации заразиться смехом у моего натурщика. Перед ним на столе лежала какая-то книга. Я прочел название: «О свободе воли». И тут я заметил рядом с собой, но уже с другой стороны, напротив нового гостя, как  задрожало пространство, будто теплый влажный воздух разрушил стойкую сушь, как зеркало водной глади разрушается рябью от ветерка. Впечатление ряби постепенно сменилось очертаниями фигуры сидящего человека. Вот так, наверно, и первый появился. Этот гость был весьма серьезен, в упор смотрел на своего визави. Перед ним тоже лежала книга. Я чуть не решил, что это та же самая, но, прочтя ее название, понял, что ребята не случайно встретились. «О рабстве воли» называлась эта книга.  Получается, я присутствовал при материализации двух философов. И если бы силу убеждения можно было взвесить, то на ринге, вернее, за круглым столом встретились без сомнения борцы тяжелого веса. Антимедикус перестал смеяться и невозмутимо ответил на мои мысленные вопросы:

- Дезидериус Эразмус Ротеродамус, - представил первого гостя Антимедикус, - по простому Гергард, то есть желанный, в том смысле, что у родителей он был желанным ребенком, правда в тринадцать лет стал сиротой. Мартин Лютер, - Антимедикус кивнул на второго гостя, - твой друг и учитель, не побоюсь этого слова. Был ли он желанным ребенком? Вполне. Но воспитывался в крайней строгости. В один прекрасный момент он не выдержал и, вопреки воле отца, а также, осознавая свою греховность, поступил в Августинский монастырь. Эразм Роттердамский тоже провел несколько лет в монастыре, но связывать себя с монашеским образом жизни не собирался. Все свое свободное время проводил за изучением античных авторов и не переставал упражняться в латинском и греческом языках. А его влияние на умы Европы было невероятным, сравнимым, пожалуй, только с вольтеровским, но это уже будет восемнадцатый век – эпоха Просвещения. Мартин Лютер невольно завидовал его необычайной легкости, с какой он выражал свои мудрые мысли на латыни и греческом. Поначалу их объединяла борьба с католическим формализмом, но Лютер слишком категорично принялся навязывать свои взгляды на суть Священного Писания,   - Антимедикус вещал громко и выразительно. Князь гуманистов и инициатор Реформации между тем вели свою беседу, и мне очень хотелось их послушать, но я не мог уловить ни единого слова из-за Антимедикуса, и не было сил уже терпеть эту тираду! А мучитель мой продолжал:

- Свободолюбивый, открытый нрав и блестящий, живой ум, писательский талант, любовь к общению с такими же свободомыслящими, как он людьми, доброжелательная спокойная улыбка, взгляд, вызывающий полное доверие – все это притягивало, вызывало дружеские чувства и уважение. Его литературное творчество вызывало восторг. Одна «Похвала глупости» чего стоит! Например, - Антимедикус поднял глаза к небу и начал цитировать по памяти особенно приятный ему отрывок: « Если под рассудительностью разуметь способность правильно судить о вещах, то … сколь далеки от нее те, кто все более похваляются этой способностью. Прежде всего, не подлежит сомнению, что любая вещь имеет два лица, подобно Алкивиадовым сиренам, и лица эти отнюдь не схожи одно с другим. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь – увидишь жизнь, и наоборот, под жизнью скрывается смерть, под красотой – безобразие, под изобилием – жалкая бедность, под позором – слава, под ученостью – невежество, под мощью – убожество, под благородством – низость, под весельем – печаль, под преуспеянием – неудача, под дружбой – вражда, под пользой – вред, коротко говоря, сорвав маску с Силена, увидишь как раз обратное тому, что рисовалось с первого взгляда. … Кого, как не короля, считать богатым и могучим? Но если не имеет он в душе своей ничего доброго, если вечно он ненасытен, то остается беднейшим из бедняков. А если к тому же в душе он привержен многим порокам, то, - он уже не только нищий, но и презренный раб». Или вот еще приходит на память: «Бог способен явить любые чудеса – в нарушение законов природы, но ежедневно творит чудеса намного большие. Эти чудеса в естественном ходе вещей, то есть в самих законах природы, которые нам привычны, и поэтому мы не замечаем их чудесности». Карл Испанский (будущий император Карл V) даровал ему даже чин королевского советника с жалованьем в 400 флоринов и с полной свободой действий. Эразм Роттердамский всецело отдался научным занятиям, более не заботясь о хлебе насущном…

- Я понял, что ты благоговеешь перед этим человеком, но дай послушать, о чем они говорят! – не выдержал я и прервал несносного Антимедикуса.

- Да я тебе так скажу. Они спорят, обладает ли человек свободой воли, или только Божья Воля существует и управляет человеком и всеми его поступками.

Действительно, разобрать что-либо было сложно. Тот, что был Мартином Лютером, порой ругался так, что оторопь брала. Сохранять выдержку было непросто. И я ощутил неподдельное уважение к тому, кого только что восхвалял Антимедикус. Эразм Роттердамский не поддался на брань и насмешки в свой адрес и не последовал примеру своего оппонента. Он продолжал с вниманием выслушивать обвинения. И чувствовалось, что он испытывает к автору их участие и снисходительность, несмотря на провокации.

- А разве так не понятно, что воля у человека есть? – выпалил я, попытавшись поддержать гуманиста, но сдавалось мне уже тогда, что никто кроме Антимедикуса меня не слышит. - По-моему, Шекспир гениально и лаконично ответил на этот вопрос другим вопросом: «Быть или не быть, вот в чем вопрос!» Или вот еще у Достоевского: «Тварь ли я дрожащая или право имею?»

- Ну, да. Ну, да. Когда жил Шекспир, а тем более Достоевский? Ты думаешь, вопрос о свободе воли такой безобидный?

- Ты можешь помолчать? – закричал я, хлопнув от нетерпения кулаком по столу.

- Я так часто говорю с тобой, и ты со мной, Эразм, краса наша и надежда, а мы до сих пор не знаем друг друга... Есть ли такой человек, которого до глубины сердца не занимал бы Эразм, которого не учил бы Эразм, в котором не царствовал бы Эразм? - Разумеется, я говорю о тех, кто действительно любит науки...– восхвалял Мартин Лютер всеми признанного философа.

- Mel in ore, verba lactis, fel in corde, fraus in factis, - произнес невозмутимо в ответ Эразм Роттердамский.  - Однако стоило мне с тобой не согласиться с навязыванием тобой еще большего религиозного догматизма, как ты принимаешься обвинять меня в скептицизме и отсутствии религиозного духа?

- Что он сказал? – спросил я у Антимедикуса.

- Мед на языке, молоко на словах, желчь в сердце, обман на деле.

- Ты защищаешь волю человека! – между тем отвечал Мартин Лютер. - Когда как нет никакой воли у него. Воля человека – вьючное животное, кто оседлает его, тот и погоняет. От воли человека не зависит, кто им управляет – Бог или Сатана. Все действия человека предопределены заранее, одним уготовано спасение, другим – бездна ада. И никакие действия человека, добрые дела, не способны нарушить данную установку, ибо корень дел – в греховной человеческой природе, раз и навсегда испорченной грехом, и поэтому не способной творить добро. Спастись мы можем только верой в Иисуса Христа. Я требую, чтоб ты открыто признал мою правоту. А иначе, ты проиграешь в этом споре. Мне важно, чтобы все наконец-то получили ясное представление о сути Божьей благодати и о месте человека в этом мире. Я знаю, ибо на мне есть Дух, а это главное условие для понимания Святого Писания.

- Одно меня мучает, как и всякого добропорядочного человека: что ты своим дерзким, необузданным, мятежным нравом сотрясаешь весь мир гибельным раздором… . Почему ты  не подумал о грядущей опасности, когда предложил вниманию самой широкой публики вопросы, смущающие душу, сеющие сомнения, ведущие к гибели и греху? Почему не захотел ограничиться дискуссией в своей, богословской, среде? Вот ты утверждаешь, что человек не в состоянии достичь блага собственными силами. Что может быть опаснее, чем этот парадокс для непосвященного? Брошенное в народ, это заявление способно толкнуть на любые беззакония огромное число людей. Обычный человеческий разум слишком неуклюж, слишком привязан к плоти, слишком склонен к безверию, подвержен злу и легко мирится со святотатством. Для чего же подливать масла в огонь? ...

- Почему Лютер  так против свободы воли человека? – удивлялся я, но еще более тому, что он был моим другом!

- Он так понял. А понимание это пришло к нему через тяжелую нравственную боль. Внутренняя борьба привела к таким умозаключениям.

- Он что-то страшное совершил?

- Хм. Он понял, что он слаб. Ну, представь. Живешь в своем привычном мире, выполняешь все заповеди, внимаешь авторитетам, и вдруг… молния ударяет тебе под ноги! А ведь ты понимал, что все не случайно! Молния – это не просто стихия, это гнев божий или предупреждение! О чем? Я делаю что-то не так? А может, это сигнал, что я должен стать монахом? И он становится монахом. Казалось, все теперь правильно. Но ты же не безмозглое существо и не можешь не заметить, что те, кому ты всецело веришь, служители церкви, прелаты, занимаются бесстыдными махинациями!

- Махинациями?

- Ну, а как еще назвать учение об индульгенциях, о сокровищнице добрых дел?

- Что это за учение такое?

- Существует такое учение Римско-Католической церкви. Папа Рисский Павел VI его изложил. Согласно этому, так сказать, учению, Иисус Христос, Божья Матерь и многие святые оставили для Церкви неисчерпаемую сокровищницу заслуг. Она нужна для того, чтобы грешники могли воспользоваться ее богатствами или милостями для своего спасения.

- Сказка какая-то!

- Ну, так вот. Распорядителем этих милостей из сокровищницы является Католическая церковь, а в ее лице – Папа Римский.

- С ума сойти! И все поверили?

- Ха-ха! Попробовал бы ты не поверить! Если в Ад попасть не захочешь, поверишь. А так все просто: исповедуйся в своих грехах, плати и получай индульгенцию, временное освобождение от кары. Ну, как? Чем не махинация?

- Действительно.

- Но чтобы разоблачить это учение понадобилось немало времени. Индульгенция появилась в XI веке. И только в XVI, когда Папа Римский Лев X перегнул палку, заставив почти всю Европу платить, можно сказать, дань за мнимое освобождение от грехов, здравомыслящие богословы не выдержали и потребовали реформ Церкви. К тому же было известно, что Православная церковь отрицает учение о сокровищнице заслуг и тем более возможность ими распоряжаться. Об этом знал и Мартин Лютер и написал девяносто пять тезисов, разоблачающих это учение, руководствуясь Новым Заветом. А чтобы быть не голословным, он впервые перевел Новый Завет на немецкий язык. Теперь его мог изучать и простой человек, не имеющий специального образования. Кстати, крестьянская война в Германии также была вызвана и влиянием Реформации. Крестьяне подняли бунт и против Католической церкви. И там были не только безграмотные крестьяне, но и горожане и дворяне. Но Мартин удивляет нелогичностью своих поступков. За четыре года до крестьянского бунта Римский Папа Лев X предает его анафеме, отлучает от церкви. И в ответ на это Мартин Лютер призывает дворянство немецкой национальности к борьбе с папским засильем.

- А в чем нелогичность?

- Он выступает с резкой критикой бунтовщиков, и расправу с ними называет богоугодным делом!

- Да, противоречивая личность! И в чем же кроется причина такой непоследовательности?

- Причина имеет внутренний характер. Неслучайно Лютер всю жизнь мучается от ощущения собственной греховности. А это не надуманные чувства. Исповедь не давала ему успокоения. Надо было искать выход, путь к спасению. Что могло его успокоить или примирить с самим собой? Новая концепция веры. Отголосок учения о сокровищнице добрых дел, оказавшийся профанацией, заставил его вообще отказаться от возможности спасения, достигнутого добрыми делами. Он был потрясен отлучением от Церкви. Он считал себя верным сыном Церкви! Он в ужасе! Он готов отречься от своих слов, и вот тогда он осуждает выступление крестьян. Но смятение его не покидает. И что тогда может спасти грешника? Одна лишь вера в Бога, не подкрепленная поступками по воле человека. Значит, воли нет! Эразм Роттердамский откликается на такие перемены во взглядах Лютера. Он не может пройти мимо. Влияние Лютера огромно. И если будет провозглашено отсутствие свободы воли у человека, то к чему это может привести?

- Человек не будет отвечать за свои поступки!

- Вот именно! Но Лютер не захотел полемизировать один на один. Ему важна была безоговорочная победа. И если он ее одерживал у самого Эразма Роттердамского, то становился единственным, кто понял смысл Священного Писания! Эразм Роттердамский был вынужден принять этот вызов хотя бы для того, чтобы, если не победить в этом споре, то хотя бы показать, что не согласен с доводами главного Реформатора церкви.

- А почему он не был уверен в победе? Он сам сомневался в свободе воли человека?

- Нет. Он не сомневался. И в споре использовал как текст Писания, так и толкования Отцов Церкви. Но как спорить с человеком, который отвергает все авторитеты, который одержим своими переживаниями и утверждает, что на нем Дух! Вот слушай:

- Предположим, что именно тот, в ком есть Дух, верно понимает смысл Писания, но как он меня уверит, что он понимает? Что мне делать, если многие люди предлагают разные смыслы и каждый из них клянется, что в нем есть Дух?! – резонно сокрушался Эразм Роттердамский.

- Да, человеку, который «в таком Духе»,  ничего не докажешь.

- Хорошо, я буду использовать сопоставления, - решил Эразм, размышляя над ответом Мартину, -  Адам… был сотворен так, что у него был непорочный ум, который различал, к чему следует стремиться, а чего надо избегать. Но ему была дана воля, тоже непорочная и к тому же свободная, так что он, если хотел, мог отвратиться от добра и склониться к злу. Так же были созданы и ангелы… . Как можно это оспаривать? Ведь это был свободный выбор Адама, вкусить плод с древа познания добра и зла? Для чего тогда заповеди и наказание за их несоблюдение? Заповеди нам даны как направление, они говорят, чего Бог от нас хочет. Если от человека скрыты различия между добром и злом и воля Божья, то ему нельзя вменять в вину, что он выбирает плохое. Если бы воля не была свободной, то нельзя было бы вменять в вину грех, потому что если нет свободы, то нет и греха. А вот в Новом Завете, где Христос оплакивает Иерусалим: «Иерусалим, ты, который убиваешь пророков и забрасываешь камнями тех, которые посланы к тебе! Сколько раз хотел собрать я тебя, как курица собирает своих птенцов, под крылья свои, а ты не захотел?» Имели бы смысл слова Христа, если бы все происходило по необходимости? Иерусалим мог бы ответить Господу: «Ты хотел нас собрать, но не хотел, чтобы это было, так как сделал, чтобы мы не хотели этого»…

- Заповеди, – невозмутимо отвечал Лютер, – даны для того, чтобы показать нам наше ничтожество. Признав невозможность исполнения Божьих приказов, мы проникаемся пониманием собственного ничтожества и уповаем на благодать. Слово Божье, по апостолу Петру, сияющий светильник, остальное же – темнота. И апостолы, и сам Христос в своих проповедях призывали на помощь Писание, и если оно темно и неясно, то зачем оно вообще нам дано? Поэтому, если учение о воле неясно, то отношения к Писанию и Церкви не имеет. А если Писание ясно, то люди, ему следовавшие, могут пребывать в слепоте только для того, чтобы нам было доказано, что воля у нас настолько подпала под власть Сатаны, что если Дух ее не пробудит, сама она никогда не проснется. В делах божественных естественно оказаться слепым, потому что наш мир – царство дьявола и тьмы. Итак, во-первых, писания совершенно ясны; во-вторых, те мужи, коль скоро они защищают свободную волю, вовсе не сведущи в священных книгах, и защищают это не жизнью и смертью, а только лишь пером, исполненным чуждого духа.

- Согласен, что Писания ясны, как и эта цитата из Второзакония: «Я положил перед лицом твоим путь жизни и путь смерти. Избери, что есть добро, иди за ним». Тем самым Бог показывает, что хорошо и что плохо… Он оставляет человеку свободу выбора. Смешно, если говорят «избери» тому, у кого нет возможности обратиться в ту или другую сторону! Все равно, как если бы кто-нибудь сказал стоящему на распутье: «Видишь две дороги? Иди, по какой захочешь», а одна из них непроходима.

- Бог знает все и совершает по неизменной и непогрешимой Своей Воле. Такое утверждение полностью исключает само наличие свободной воли у человека. Каким делом, каким словом, каким помыслом движет свободная воля, как она способствует или содействует приближению благодати? Необходимо, как говорится в немецкой пословице, назвать дитя, определить, что это за сила такая, что она делает, что дозволяет, на что она годна… Вы скажите, что этой силе надо. Мы поймем и оставим вас в покое, - Лютер прищурил свои глазки, для него было очевидным, что человеческая воля – абсурд. Человек – раб: был им и будет! Вот теперь он чувствовал себя уверенно и спокойно. Теперь все стало на свои места. Нет никакой внутренней борьбы. Все просто и понятно. О какой свободе ему хотят рассказать? Зачем она, свобода эта? От чего свобода? От греха? Глупости какие! Человек изначально грешен и таковым останется. Ему остается только верить в Бога и все. Мартин Лютер был доволен собой: он прав!

- Абсурд какой-то! Любой ответ можно вывернуть наизнанку. Терпеть не могу такие логические вывертыши. Здесь ничего не докажешь! Бессмысленный спор.

- И не говори! Человек наконец-то понял, как ему достичь внутреннего комфорта. Быть рабом для него лучше, чем свободным. Это состояние он назвал обретением Духа. Остается всех осчастливить! А что делать? Это тот случай, когда ответ имеет принципиальное значение. Значение выбора. Лютер решил сделать за всех этот выбор раз и навсегда. Эразм был прав в том, что этот публичный спор имел большие последствия. И еще, глядя на Мартина Лютера, он вдруг почувствовал, что чего-то не хватает в его педагогических идеях. Эразм Роттердамский ведь был новатором в организации воспитания и обучения. Вроде бы все было правильно: и тезис, что людьми не рождаются, а делаются путем воспитания, и что разум делает человека человеком, и только благодаря свободной воле возможна моральная и юридическая ответственность человека, и что ребенку нужно давать религиозное, умственное и нравственное воспитание, а также важно физическое развитие, и что внутренний мир ребенка – божественный мир, и к нему нельзя относиться с жестокостью. Но чего-то все-таки не хватало. И вот, наблюдая за Мартином, он вдруг подумал о том, что в детстве этот человек не чувствовал любви своих родителей. Но как вписать родительскую любовь в педагогику? И вот интересно, если человек был бы лишен свободы воли, мог бы он вообще любить Бога и ближнего своего? Он думал задать этот вопрос Мартину, но вдруг ему стало противно услышать в ответ нечто: «что это за любовь такая, что она делает, что дозволяет, на что она годна… Вы скажите, что этой любви надо. Мы поймем и оставим вас в покое…» Эразм это понял и не задал свой вопрос. Это было бы слишком, сродни раздачи святынь.

- Дорогой Эразм, - издевательски ухмыляясь, обратился со своим последним словом в споре Мартин, - если ты и не способен исследовать это дело иначе, чем ты сделал это в своей Диатрибе, то мне все-таки очень хотелось бы, чтобы ты, довольствуясь своим даром, изучал науки и языки, занимался ими и преуспевал в них, что ты и делал до сих пор с великой пользой и славой. Этим своим занятием ты немало послужил и мне, за что, признаюсь, я тебе премного обязан и, конечно, почитаю тебя и от чистого сердца восхищаюсь тобой. Вот я не сопоставлял мнения, а утверждал и утверждаю и не хочу, чтобы кто-нибудь принимал решение, но советую всем покориться. Господь же - это Его дело - просветит тебя и сделает из тебя сосуд для почести и славы. Аминь.

- Эразм ничего не ответил, - продолжал Антимедикус, - только улыбнулся и подумал: «Да, если бы не свобода воли, как бы возможно было возлюбить врага своего?» А ты, художник, соглашался со своим другом, да тебе было и не по силам спорить с богословом. Тебе была отведена роль свидетеля событий…

Я задумался над словами Антимедикуса, продолжая работать над портретом. Думать было о чем. Антимедикус прав. Неужели я такой прагматичный? Беспринципный? А может, это мудро? Я же никого не предал! Никто не пострадал из-за меня. А какой смысл ссориться с католиками? А может, я, действительно, понимал, что реформаторы тоже не идеальны. А как же заповедь: «Не судите, да не судимы будете»? Я никогда не торопился осудить. О, как все сложно! Вот только женщины: с ними голову потеряешь и не заметишь, как натворишь всяких бед! А они, конечно, это знают и пользуются! «О, женщины, вам имя – вероломство!» Нет. Шекспир, конечно, прав. Но Рукавишников его мысль продолжил: «О, женщины, коварство ваше имя! Мужчин вы сводите с ума, когда капризами своими хотите злата за «дарма». Наверняка без женщины не обошлось и в ту пору, когда я был придворным живописцем.

- Да, я знал женщин, хо-хо-хо, - затрясся от хохота Антимедикус, - которые тоже во всем винили …, нет, не женщин, а мужчин! Хо-хо-хо! Очень смешно наблюдать, как вы друг друга проклинаете! Очень смешно! Комедия! Есть такие оригиналы, так тонко доносят свою мысль! Собирают толпы слушателей! Такие деньги гребут! На людских пороках! Да! Огромное состояние можно сколотить на людских пороках…

- Ну, почему сразу порок, просто слабость…

- Слабость? Духа что ли? Слабость духа и есть порок. А порок – есть грех.

- А нищие духом есть грешники?

- Нищие духом – это не слабые духом. Нищие, значит, не имущие, у них нет духа. А у слабых он есть, к сожалению. Они его просто не напрягают. Грешники!

- Так что же, лучше отказаться от духа?

- Лучше! От такого лучше отказаться!

- От какого?

- От осознания собственной значимости, важности, единственности и неподражаемости. Гордыня называется. А по поводу коварных женщин я тебе одну историю расскажу! Бог у Адама спрашивает: « Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?». Как ты думаешь нужно ответить, да или нет?

- Да, ел! Он же ел?

- То есть правду надо сказать. А Адам как ответил? «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Вот. Третья глава Книги Бытия. А о чем это я? То есть, в том, что Адам нарушил заповедь, виновата жена и, косвенно, Бог, который ему эту жену подсунул.

О чем это я? А! Да все о свободе воли! Вернее, о желании снять с себя ответственность! То есть доказать, что воля чужая, не наша. Потому ты и Мартина Лютера поддерживал. Удобно! До поры до времени. Хе-хе-хе! Пороки можно высмеивать. Зачем? Чтобы стыдно стало. Тебе стыдно?

- Мне? Говорят, женщина сильна своими слабостями. Ребенок еще слабее, так что же он силен своими слабостями? Старик силен своими слабостями?

- Все хороши. Все друг другом манипулируют: давят на жалость, бьют на слабость, разводят на деньги… , снимают с себя ответственность. Ну что ж, теперь, я думаю, можно взглянуть на портрет Медикуса?

- Да, я думаю, можно…

Антимедикус поднялся с кресла и подошел ко мне. Некоторое время он разглядывал портрет.

- Ну, что ж…, вполне, я думаю, сойдет. Медикусу понравится. Но теперь оставь свой автограф, придумай какой-нибудь для себя символ и где-то здесь или здесь поставь его, как своего рода подпись.

Я не стал долго думать. Рука самопроизвольно вывела замысловатую закорючку, напоминавшую червячка или маленького дракончика с крылышками. Я ведь в прошлом был динозавром, любившим рисовать драконов. Я решил, что это будет забавно.

- Ну и молодец! Это еще раз подтверждает мои слова. Теперь посмотри в окно. Такая же грязная река течет там, за окном?

- Нет. Ну, надо же! Река течет, но вода в ней чистая, прозрачная! Что это значит?

- А это значит, что четырнадцатый век закончился. И пандемия чумы прошла.

- Но ведь всего дня три прошло, не больше?

- Три дня? Значит, пятнадцатый век тоже прошел.

- Так быстро?

- И дольше века длится день… или наоборот? Для меня все правильно. Скорей смотри в зеркало.

Я взял зеркало со стола и увидел какого-то внушительного бородача. Не может быть?

- Кто это? – в ужасе вскрикнул я.

- А кто там? – Антимедикус с любопытством посмотрел в мое отражение. – Ну, все верно! Это ты – Лукас Кранах. Выходит, сейчас шестнадцатый век. Медикус где-то запропастился. Да, не забудь посмотреть, как ты подписывал свои работы, будучи Лукасом Кранахом. Скажу только, что в 1508 году курфюрст пожаловал тебе дворянство и личный герб: на щите дракон с крыльями птицы. Герб стал торговой маркой твоей мастерской, личной подписью и товарным клеймом одновременно. Ну, как? Ты ошеломлен? Неужели тебя не тронула твоя история? А ведь есть, о чем подумать. Не правда ли?

И тут я заметил, что Эразм Роттердамский и Мартин Лютер внимательно на меня смотрят. Неужели я стал походить на Лукаса Кранаха, и они меня узнали? Вот это влип! Я улыбнулся и кивнул им. Потому что дар речи и самообладание меня покинули. Я отвернулся к окну. Реки уже не было. Обычная улица, по которой шли люди. Правда, одеты они были современно для своей эпохи, не для моей. Как бы не забыть вернуться? Да, где же это Медикус? А может, Ван Ваныч появится? И домой что-то захотелось.  Но тут за нашим столом опять начались преображения. Между мной и Эразмом опять затрепетал воздух, и постепенно появился очередной гость.

- А это кто? – задал я вопрос, надеясь, что моя компания простит мне мою неосведомленность. К тому же не факт, что вновь прибывший был знаком Лукасу Кранаху, внешность коего я только что приобрел, очевидно, заново. 

- А это Иоганн Рейхлин, - Антимедикус продолжал исполнять роль не то конферансье, объявляющего следующего участника концерта, не то гостеприимного хозяина дома. Правда, угощения на столе совсем не было. Но наши гости настроены были явно не на отдых в кругу друзей, а скорее на судебное заседание. Но кто был судья, кто адвокат, кто обвинитель, а кто обвиняемый, не понятно?

- Да никто! У каждого своя роль. Роль в истории, не прошедшая бесследно… и для тебя в том числе. Иоганна Рейхлина вместе с Эразмом Роттердамским современники называли двумя очами Германии. Иоганн Рейхлин был тоже философом и гуманистом, филологом, знатоком греческого языка и первым немцем, освоившим древнееврейский язык. Первый гебраист не еврей. Лютер высоко ценил Рейхлина, называя его отцом, правда, это не помешало ему быть антисемитом. Он даже написал работу «О евреях и их лжи». Но это была скорее его личная позиция, отвечавшая духу времени, особенно нигде не проявлявшая себя. Но частное мнение отца-основателя конфессии могло способствовать распространению нацизма среди лютеран Германии. Опять проявилось непостоянство духа Лютера. То он свободен от антисемитизма и пишет памфлет «Иисус Христос родился евреем», то призывает разрушить синагоги и прогнать евреев за то, что они иудеи и не признают Троицу, что вызвало симпатии у Гитлера. Однажды ночью нацисты отметили день рождения Лютера нападением на еврейские магазины, битьем витрин. После этой Хрустальной ночи, произошедшей по всей Германии, началось политическое и экономическое преследование евреев. Не случайно Мартина Лютера даже назвали теологом Холокоста. Так что ничто бесследно не проходит, - Антимедикус вздохнул и замолчал. И возникшую паузу заполнила музыка. Сразу угадывалась ее принадлежность именно к Средневековью или эпохе Раннего Возрождения. Несколько голосов звучали одновременно, но каждый будто со своей мелодией. Пение переплеталось, создавая ощущение независимости голосов друг от друга, временами сливаясь в одно русло, и тут же распадаясь на  несколько ручейков. Это было духовное пение. Возможно, прославлявшее Деву Марию. Печально сообщали голоса свою историю, поднимая и унося прочь отсюда, от вечных споров, непонимания, неприятия и отчужденности. Особенно после последних слов Антимедикуса становилось не по себе от своих поступков, так безответственно совершаемых перед лицом истинной праведности, жертвенности во имя спасения заблудших.

- Жоске де Пре написал этот мотет. Он называется «Матерь скорбящая».

- Что такое мотет?

- Многоголосное вокальное произведение полифонического склада. Неодновременное произнесение слов в разных голосах. Лютер очень восторгался имитационно-полифонической музыкой.

И словно услышав о себе слова Антиедикуса, Лютер вышел из оцепенения и произнес:

- Кто неспособен оценить божественную красоту такой изысканной полифонии, тот недостоин называться человеком, и пусть слушает, как кричит ишак и хрюкает свинья.

- Вот тебе на?! Чем тебе пение божьих тварей не угодило? Слышь ты, Матерый Лютый?

- Ван Ваныч! Ну, наконец-то! Это Мартин Лютер! Он…э-э…, ну, в общем, я потом тебе расскажу…

- И не надо мне про него ничего рассказывать, знаем мы его, знатока, проходили, - Ван Ваныч устало сел за стол, я уступил ему место. – Фу! Здрасьте, господа хорошие! – и он только перевел дыхание, как тут же вскочил и, перетягиваясь через стол, принялся пожимать всем по очереди руки. Как ни странно его приветствие было воспринято всеми адекватно. Вдруг он кинулся к окну со словами:

- Ой, где же это он опять застрял? – оглянувшись на меня, пояснил, - я и Кварка с собой уволок! Все прячемся от его коллег. Да с ним никакого сладу нет! Как дитя малое, все норовит чем-нибудь отвлечься и про все забывает! Глаз да глаз за ним надо!

- И профессор Кварк здесь! Я знаком с его теорией парадоксальной гармонии обратных вспомогательных.

- А! дак ты еще с ним-то самим не знаком? А! Ну, да. Я же ушел, а ты здесь остался, а потом я за тобой зашел, вот…, а сейчас я, стало быть, второй раз зашел туда, где ты один раз был. Ну, тогда, понятно. Да! Ух, ты! Главное самому не запутаться, а то потом и не выбраться будет. Надо завязывать с этим пересечением. Хотя…

- Ван Ваныч, ты сейчас о чем?

- Интересно-интересно! А что это такое, господин Кранах? – спросил, чему-то обрадованный, Эразм Роттердамский.

- Это понять сложно, дорогой Эразм! Это надо видеть! Да что видеть? Этим надо жить! – ответил за меня Ван Ваныч.

- А! Я, кажется, понимаю Вас, Ван Ваныч!

- А что, профессор Кварк, он немец? – спросил в свою очередь Мартин Лютер, напряженно произнося каждое слово. Чувствовалось, что он раздражен появлением Ван Ваныча, и с трудом перенес прозвище Матерый Лютый. Антимедикус загоготал, невольно срывая с себя натерший ему шею воротник фрез. Мартин Лютер смерил взглядом Антимедикуса и снова обратился к Ван Ванычу:

- Хм? А почему, собственно, Вы меня так назвали? В каком это смысле?

- Да, не обижайся, друг! Это ж я из-за совпадения звучаний. Ну, глуховатый я стал. Слышу звон, да не знаю, где он. Ну, прямо, как ты.

- Что? Во-первых, Вам никто меня не называл. Вы сходу так сказали. А во-вторых, что значит это Ваше «как ты»? Какой это звон я слышу, да не знаю, где он?

- Ну, что взять с мужика-лапотника? Что ты так завелся? Я ведь по-стариковски, любя. Экий ты, право! А Кварк Светлозар Футурович наш будет, коренной. Ну, и закоренелый, конечно, холостяк! Я ему все говорю, мол, женись! А он ни в какую. Монах тоже взялся… в миру. Я, говорит, не хочу связывать свою жизнь с кем попало! Ну, вот и не попало ни с кем. Эх! Сам уже старик, как я. А ты молодец! Слышь! Монах, а женился! И правильно, я считаю. Стало быть, на монашке. Так-так. Правильно.

- Вы что себе позволяете?

- Так я разве тебе грублю, мил человек? Вроде не обругал, не побил, а ты все обижаешься? Ты мне кого-то напоминаешь? А? Уж не родственник ли тебе мой Кварк Свет очей моих?

- Обида у всех в роду, чуть что не так, а она уже в гости пожаловала, не прошеная, но встречена всегда как самая близкая родственница. Попробуй ее потом вытолкать и не получится, - заметил Эразм Роттердамский.

- У нас с такими родственницами разговор один: не хочешь по-доброму, будет тебе по-плохому. Будет доводить, сама и изведется, когда лопнет! Ха-ха!

- А если мстить начнет?

-Хе! Что мне ее месть-то? Я ж не умею обижаться! Да и Кварк уже отучился. Да где его носит? Заблудится ведь! И где мне его искать? Да и слуха у меня такого нет, как у Инны.

- У Инны? Ах, у Инны, - мне было неприятно слышать это имя. Я к тому времени никак не мог смириться с ее влиянием на все: на то, что я оказался в этом…э-э в этой истории. Как это можно было объяснить? Слух, видишь ли, у нее! Музыку души она слышит! Ишь, какая! А кто ей дал право? И почему она? Я тогда еще не знал, как она прославится своим творчеством непонятным? А когда узнал, вообще места себе не находил! Кто она такая? Почему ей понятно то, к чему я дошел с таким трудом? Это не может быть правильно! Женщина, баба, дура! Нет! Ну, я не знаю. Ну, хорошо! Скажите мне, что в прошлой жизни она была мужиком, и я тогда хоть как-то пойму и поверю, и успокоюсь! Испытания иного воплощения и все такое… допустим! Но как тогда любить-то ее? Ее любить-то тогда как? Если она, по сути, мужик? Я не могу ее любить! И не собираюсь. Это отвратительно для меня, это противоестественно! Я хочу любить женщину, а не мужика в юбке! Не может она… не может… это все понимать, знать, предвидеть, доказывать! Пошла вон! Дура! Я даже решил, что не она это все придумала, организовала, а ее дядя, Ван Ваныч! Пристал к нему, мол, зачем свою племянницу на такую авантюру подбил? А у него глаза на лоб полезли. Ну, тогда, может, у тебя, Ван Ваныч, какие-нибудь дневники имеются с записями ценными, ну, я не знаю, про ту же музыку? Нет, говорит, отродясь терпеть не мог дневники вести.

- Нет! Говорю вам, русский он, наш, - успокоил всех Ван Ваныч. Немец – это тот, кто в Германии живет, а наш – в России Матушке! А в России, кто корни пустил, тот и русский, я так считаю! Вот и Христос он кто? Еврей? Нет. Был евреем, а стал русским. И Божья Матерь – русская! А как иначе?

- Ну, это Вы хватили, уважаемый! – возмутился Мартин Лютер.  Россия-то ваша не много ли на себя берет? Тоже в избранность ударились?

- А ты на карту посмотри, Лютый! На карту мира. А потом вывод делай.

-А, никак Вам мирового господства захотелось?

- Эх, не знаешь ты, Мартын, кому этого господства захотелось! Скольким захотелось Русь Матушку захватить? Пальцев руки не хватит пересчитать, сколько раз мы себя отстояли с Божьей Помощью! Ну и кому Боженька помог? А? И как после этого Христос с Божьей Матерью не наши, не русские будут? Сам подумай?

Не успел Ван Ваныч произнести последние слова, как в воздухе началось  очередное брожение уже между Антимедикусом и Лютером.

- И кто на сей раз?

- Иоганн Пфефферкорн, - представил Антимедикус. - Этот бездарный писатель и противник гуманистов вызвал на спор Иоганна Рейхлина. Он выхлопотал у императора Максимилиана мандат, по которому евреи должны были выдать Пфефферкорну свои книги, а он решал, что с ними делать, и если считал нужным сжечь, то имел на это право. Он также требовал, чтобы евреев заставляли силой посещать христианские храмы. Рейхлин выступил против этого заявления и сумел доказать, что и в Ветхом Завете, и в Талмуде, и в других еврейских книгах есть много полезного для христиан.

- Да-да! Лишь тот, кто не уверен в своей правоте, склонен уничтожать книги своих оппонентов. Я считаю, что нужно открыть в каждом немецком университете по две кафедры еврейского языка, хотя бы на десять лет, - спокойным и уверенным тоном заявил Иоганн Рейхлин.

- Такое не может говорить истинный христианин, но лишь подкупленный евреями! – в негодовании воскликнул Пфефферкорн.

- И заметьте, - Антимедикус обратился к Ван Ванычу, - сам Пфефферкорн по происхождению еврей. Приняв христианство, стал ожесточенным обличителем и гонителем своих прежних единоверцев. Нешуточная полемика разделила ученых и богословов того времени на два враждующих лагеря. Рейхлину, правда, удалось убедить правительство прекратить отбирать книги у евреев. И, в конце концов, после словесных баталий, оскорблений и обвинений все забыли этого выскочку. Или почти забыли? – хитро прищурив один глаз, Антимедикус ждал реакции Ван Ваныча. Но тот только ухмыльнулся и кивнул головой.

Забыли? Человека забыли, а дела его, идеи? Почему-то же появился Гитлер? Сам еврей, уничтожавший евреев? А у других национальностей разве не было подобных историй? Как можно объяснить такое? Как, вообще, можно объяснить геноцид? По чьей он воле? Или это необходимое условие для развития национального самосознания, для формирования сопричастности к общим корням? Для возникновения единства перед лицом общей опасности? А без этой борьбы, боли утраты, страданий мы развалимся и распадемся, разложимся и иссякнем? Чудны дела Твои, Господи!

- Как? Еще не все собрались? – я недоумевал, заметив, как между Антимедикусом и Рейхлиным, Ван Ванычем и Лютером появилось еще двое странных типов. - А они-то кто такие?

- А это все последствия, вызванные спором о свободе воли человека, - вздохнув, пояснил Антимедикус.

- Да нет! Это коллеги Кварка. Идут по следу, как пришитые! Говорят, в прошлом они были осведомителями.

- Кем-кем? В каком прошлом? – Эразм Роттердамский с неподдельным интересом наблюдал за происходящим.

- Вы бы, уважаемый Ван Ваныч, не торопились высказываться! Не у себя дома, в конце-то концов! – возмущенно воскликнул Антимедикус, - какая безответственность!

- Но, позвольте! Почему это в Вашем доме нельзя высказываться? Я считал Вас лояльным к любому мнению, высказываемому в этих стенах! – недоумевал Эразм.

- Да ладно, разберемся! Не переживай, дорогой хозяин! Все под контролем!

Не успев появиться, эти двое принялись тут же спорить, не обращая ни на кого внимания. То ли круглый стол на них так подействовал, то ли дух, царивший в этом пространстве?

- Прежде всего, необходимо констатировать, что свобода – понятие, имеющее количественную характеристику. Это значит, что нельзя говорить о наличии или отсутствии свободы, можно говорить о степени свободы. А степень свободы определяется масштабом цели — чем она более процессуальна, тем менее субъект свободен относительно неё, и наоборот, чем она более предметна, тем выше степень свободы. Поскольку понятие процессуальности коррелирует со значимостью цели, эта закономерность может быть сформулирована иначе: чем более значима цель, тем ниже степень её свободы и наоборот, - завопил некто, постукивая шариковой ручкой по столу.

- Нет-нет! Мы ученые-генетики считаем, что свободы воли нет. Вся информация заложена заранее в генах. И наше утверждение находит подтверждение даже в древних каббалистических источниках! Например, в Книге Зоар. И современные каббалисты утверждают, что единственное, в чем свободен человек – это в выборе окружения, которое далее его формирует, развивает и дает свои ценности. Все остальное – предопределено! – перебил его другой, взахлеб делясь своей ценной тайной человеческого естества, счастливо лишенного какой-либо ответственности за свои поступки. Какие бескрайние просторы раскрываются перед такой неограниченной мощью! Надо только удачно распорядиться этой безграничной безответственностью, пока какой-нибудь умник не сумел доказать обратное!

И все закружилось у меня в глазах. Все сидящие за столом принялись рассуждать, каждый на свой манер. И стол колесом завертелся от приданной ему энергии и… покатился. Куда прикатит это колесо спора времени? Достигнет ли золотой середины или разобьются по золотому сечению? А может, не видать им такого драгоценного исхода? В лучшем случае обломают себе стрелы, да поранят друг друга железными наконечниками?

Но вот диалог принял отчетливую направленность. И колесо остановилось. И голова моя уже не кружится. Прояснилось. И в помещении: солнце заглянуло в окна, и в душе: Ван Ваныч, не обращая внимания на говорящих, принялся читать Новый Завет. Невольно все стали вслушиваться и умолкли.

- « Оскверняет человека не то, что входит в уста, а то, что выходит из них»! – важно читал Ван Ваныч.

- Ну, вот! А что я говорил? Еда не может осквернить! Так что эксперименты по модификации генома растений ни к каким угрозам жизни человека привести не могут! -  Вдруг перебил его один из коллег Кварка.

- Вот, что говорил, то и угрожает! Сказал – сделал! Получилась мина замедленного действия! То, что сделал мину, ты признаешь, а то, что сказал перед тем, не считается? Даже если не сказал, предположим, а только подумал и осуществил, все равно сказал свое слово! Но что я объясняю, когда все происходит как в Новом Завете! На слова Иисуса соблазнились фарисеи, как вы сейчас. Ученики об этом сообщили Христу, а Он ответил: «Всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится; оставьте их, они – слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму».

- Не надо сгущать краски? И потом, Вы ошибаетесь, то было иносказание! В другом контексте сказано было Христом, нежели Вы тут пытаетесь  изобразить!

- А какой бы контекст не был, все одно: «Всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится»!

- Христос сам объясняет, «что все, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон, а исходящее из уст – из сердца исходит; сие оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления; это оскверняет человека…»

- Ну, так продолжай! Ты не закончил, там есть еще слова: «…а есть неумытыми руками – не оскверняет человека».

- То есть, не надо мыть руки перед едой? Вы не видите сути за этими словами!

- Надо. Но можно и не мыть, если они чистые. Вот теперь надо все сначала, эх! С чего все началось? К Иисусу пришли книжники и фарисеи и обвинили Его учеников в том, что они не соблюдают обычаи старцев – не моют рук, когда едят хлеб. А Христос им отвечает: «Зачем и вы преступаете заповедь Божию ради обычая вашего?» «Ибо Моисей сказал почитать отца своего и мать свою…». «А вы говорите: если кто скажет отцу своему или матери своей корван, тот может не почитать отца своего или мать свою…», - Ван Ваныч цитировал по памяти, что не могло не удивлять меня. А так и не скажешь, что он в этом сечет.

- Какой корван? – опять вылез я со своим невежеством. Я понимал, что выгляжу неучем, но в то же время и самым молодым среди всей компании. Это придавало мне храбрости, к тому же не было Инки. Порой ее всезнайство меня выворачивало.

- Корван – это приношение, дар Богу. Если человек объявлял какую-то часть своего имущества «корван», то это имущество переходило алтарю, им уже нельзя было воспользоваться в мирской жизни. Ну и среди иудеев были такие, кто таким образом уклонялся от своего долга помогать родителям, то есть нарушал заповедь Бога, заменяя ее обычаем «корван». Понятно? – разъяснил Антимедикус, видя молчаливое возмущение Ван Ваныча моим не то поведением, не то незнанием. А ведь недавно Антимедикус отказывался объяснять мне серьезные вещи, ссылаясь на свое шутовство.

- Не понятно. Причем здесь мытье рук? – на этот раз выступил один из коллег Кварка.

- Если выбирать, то главное – это чистое сердце, а не чистые руки. А фарисеи выбирают форму, а содержание не имеет значения. Форма заменяет содержание. Отсюда лицемерие, в чем и обвиняет фарисеев Христос. Понятно?

- То есть руки мыть не обязательно? – не унимался тот же коллега или уже другой: они так походили друг на друга, что казались близнецами.

- Экий ты тугодум! Руки мыть обязательно, но если для тебя руки мыть надо, то душу свою в сто крат чище содержать должён! Во! Система э-э… приоритетов!

- Ну, хорошо. Причем здесь генетики? Они хотят усовершенствовать растения, чтобы урожай их был больше, чтоб он мог храниться долго и все такое…, чтобы спасти человечество от голода. Правильно же? – а это уже я вылез.

- Благое дело? – спросил меня Ван Ваныч.

- Благое дело.

- «Благими делами вымощена дорога» куда? В ад. Одних желаний и намерений для спасения недостаточно! Прежде всего, надо веру иметь! «Без веры угодить Богу невозможно». Иоанн Златоуст Святитель, стало быть, однако ж, говорит: «Не станем считать одну веру, достаточную нам для спасения, но будем заботиться и о поведении, будем вести и наилучшую жизнь, чтобы и то и другое способствовало нам к достижению совершенства».

- Дорогой Ван Ваныч, наш Мартин Лютер не признает Иоанна Златоуста, и будь его воля, (кстати, о воле!) он бы исключил его  из Нового Завета!

- Однако, - почесал себе макушку Ван Ваныч.

- Совершенство? Но совершенства достичь нельзя! – высокомерно изрек Мартин Лютер.

- Если нельзя достичь совершенства, то к чему вся эта затея, уважаемые? – Ван Ваныч тихо засмеялся и слезы потекли из его глаз, а потом вдруг вскочил, обвел всех блестящими от солнца и влаги глазами, и принялся читать заученные им слова:

- «Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, чтó будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть.

И всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя так, как Он чист.

Всякий, делающий грех, делает и беззаконие; и грех есть беззаконие.

И вы знаете, что Он явился для того, чтобы взять грехи наши, и что в Нем нет греха.

Всякий, пребывающий в Нем, не согрешает; всякий согрешающий не видел Его и не познал Его.

Дети! да не обольщает вас никто. Кто делает правду, тот праведен, подобно как Он праведен.

Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола.

Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога.

Дети Божии и дети диавола узнаю́тся так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего.

Ибо таково благовествование, которое вы слышали от начала, чтобы мы любили друг друга,

не тáк, кáк Каин, который был от лукавого и убил брата своего. А за что убил его? За то, что дела его были злы, а дела брата его праведны.

Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас.

Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти.

Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей.

Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев.

А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, – как пребывает в том любовь Божия?

Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною.

И вот по чему узнаём, что мы от истины, и успокаиваем пред Ним сердца наши;

ибо если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает всё.

Возлюбленные! если сердце наше не осуждает нас, то мы имеем дерзновение к Богу,

и, чего ни попросим, получим от Него, потому что соблюдаем заповеди Его и делаем благоугодное пред Ним.

А заповедь Его та, чтобы мы веровали во имя Сына Его Иисуса Христа и любили друг друга, как Он заповедал нам.

И кто сохраняет заповеди Его, тот пребывает в Нем, и Он в том. А что Он пребывает в нас, узнаём по духу, который Он дал нам», - Ван Ваныч закончил и внимательно посмотрел на каждого по очереди, заглядывая в глаза, будто в надежде найти ожидаемый им отклик на произнесенные слова.

Все молчали. И непонятно было, как ко всему этому относиться. Мартин Лютер сидел, нахмурившись, опустив глаза долу. Но «дол» был не дальше заголовка  его детища «О рабстве воли».  Эразм Роттердамский тоже медленно обвел всех взглядом, сопровождаемым печальной улыбкой и глубоко вздохнул. А я как всегда показал свою неосведомленность, задав дурацкий вопрос:

- А чью проповедь ты воспроизвел, Ван Ваныч? – и получил подзатыльник.

- Экий ты… не…недоросль! Надо знать Священное Писание! Это Первое Соборное Послание Святого Апостола Иоанна Богослова! Или почтенный Мартын Лютый Евангелиста Иоанна тоже не признает? – И Ван Ваныч перевел грозный взгляд на Лютера.

- Понятно. Совершенным мне не быть, это не для меня, - раздраженно констатировал я, но к своему возмущению опять получил подзатыльник. - Да, ты что, Ван Ваныч?

- Будешь-будешь! У нас у всех одна дорога, не отвертишься! «И тебя вылечат!», - вдруг напомнил он свою любимую фразу из комедии Гайдая и засмеялся. Но тут же стал строгим и повторил: «И всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя так, как Он чист».

- Не упорствуйте, Настырный, - вдруг воскликнул Мартин Лютер, подобрав, наконец, подходящее для Ван Ваныча прозвище, - одним, конечно, по вере своей предопределена дорога в Рай, но другие неминуемо попадут в ад!

- Ничего, «Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною», снова повторил Ван Ваныч слова Иоанна Богослова, - подумал немного и продолжил: «Дети! да не обольщает вас никто. Кто делает правду, тот праведен, подобно как Он праведен. Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола». Так что от любого греха можно очиститься была бы на то воля человека. А пока, если этой воли нет, человек мучается и страдает. А без мук и радости не изведаешь. Ну, да ладно! Я – человек простой и долго болтать не приучен! Пора и путь знать! Фантаз! Ой, - и Ван Ваныч испуганно посмотрел на Антимедикуса, - то есть Лукас, где Медикус? Он уже вернулся?

- Нет, - растерянно развел я руками.

- И Кварка нет! Ндас, ситуация! – Ван Ваныч вопросительно посмотрел на Антимедикуса.

- Как же нет Светлозара Футуровича? Он же входил в эту дверь? Мы шли след в след! – воскликнул один из коллег Кварка.

- Вот это и удивляет. Неужели он перехитрил…

И тут началась суматоха. Конечно, главными возмутителями спокойствия оказались коллеги. Они принялись метаться по кабинету, выскакивать в коридор, тут же вбегать обратно, очевидно, не решаясь выбежать на улицу неизвестного им города, чужой страны, непонятного времени.

Мы, если пишем, то всегда во времени и пространстве. Как будто хотим доказать свое существование. Мол, я здесь был. Оставляем след, исходя из и придя к. Но время доказывает нам бессмысленность когда-то важного для нас и важность того, чему мы не придавали значения. Пространство тоже шутник еще тот. То и дело сворачивается, сжимаясь в точку, а то вдруг, как китайский фонарик, расправляет невидимые грани, и мы, элементарные, теряемся в выборе перед такой бездной возможностей. Да и среди нас кого только нет с эпитетом "неисправимый", одними оптимистами и пессимистами не обойтись. Человек, существо под стать изменчивому пространству, и часто без видимых причин извне находит непреодолимый тупик внутри себя, а если сталкивается с неразрешимой проблемой, вдруг превращается в наконец-то освободившегося узника. Но надолго ли вновь обретенное чувство свободы? И не захочет ли капризный новых оков? Кто может быть уверен в том, что он видит и слышит? Стоит ли переживать, что тебя не так поняли? И правильно ли ты понял то, что тебе хотели сказать? Время лечит? Время лечит, если лечение заключается в замене одних привычек другими, если выздоровление требует потери памяти. Было бы что забыть и что заменить. Новое, новое! Чего-нибудь новенького бы! А если нет ни нового, ни старого? Все относительно. А если нет и не было никакого измерительного прибора с делениями - пунктами относительности? Насколько опасен человек для общества, если им перестают руководить инстинкты самосохранения и продолжения рода? Что за таинственный Дух-автопилот освобождает его от этих инстинктов? Зачем он что-то пытается изменить на заданном, но закрытом от всех, отрезке времени? А если сложить в кучу все человеческие замыслы, помыслы, осмыслы и вымыслы? Окажется ли в ней хоть намек на истину? Сколько же нужно человеку ... , чтобы докопаться до сути? А потом выяснится, что ответ был за спиной, надо было просто оглянуться, а не тупо биться головой о стенку! Человек в своем отрезке, как в золотой оправе бриллиант, а может это очки в роговой оправе, или часы в деревянном корпусе, или пейзаж в раме? Предел он, если и есть, то только для удобства раскадровки. А так, это только обман нашего внутреннего зрения. Кто-то им и довольствуется, а кому-то он и не нужен.

Я смотрел на своих собеседников и все больше убеждался, что человек приходит на землю, чтобы понять, насколько он слаб, глуп и беззащитен, будучи при этом свободен, мудр и защищен! Профилактика, как сказал бы Ван Ваныч.

Эразм Роттердамский о чем-то заговорил с Иоганном Рейхлиным, и они направились к выходу. Мартин Лютер хотел уже подойти ко мне, не скрывая своего недоумения. Я понял, что он видит во мне Лукаса Кранаха, своего друга. И я испугался ввести его в еще большее недоумение. Как он станет потом объяснять себе произошедшее с ним событие? Было заметно, что он смущен. Я стал громко кашлять, и привлек к себе внимание Антимедикуса. Тот понял меня и бросился оказывать мне медицинскую помощь, суетиться вокруг меня, хлопать по спине, закрывая собой от Лютера. Мне было жаль своего друга из прошлого. Я был смущен от неловкости, что не испытываю к нему прежних дружеских чувств. О чем тогда говорить, о какой любви к ближнему? Я умоляюще смотрел на Антимедикуса, помня, что он читает мысли. И Антимедикус успокоил меня, произнеся спасительные слова:

- Все нормально. Это только сон.

Интересное оправдание. На все случаи жизни! Что, как не сон, вся наша жизнь?! Никакой ответственности! Все лишь сон. А во сне все можно! Ну, конечно, если кто-нибудь хочет считать сон явью, пожалуйста! Это его право! В общем, я не успокоился. Мне легче было признать, что я совершил предательство дружбы, чем поверил, что все это мне только снится!

Как будто  Мартин Лютер услышал слова Атимедикуса и, несколько придя в себя, сел обратно за стол. Вот и хорошо. Вот он пусть думает, что это только сон. Потому что, я очень сомневаюсь, что осознание себя преданным другом как-то улучшит его картину мира! Смешно, что слово «преданный» имеет два противоположных смысла. «Преданный другу» и «преданный другом». Грамматику хорошо знаем? Вот и думай, что лучше, быть гуманитарием или технарем? Хотя, грамматика – вещь тоже странная. Она – и набор инструментов для пользования такой системой, как язык. Поэтому кому, как не человеку с техническим складом ума ею владеть? С другой стороны, грамматика – способ сочетания слов в речи, как устной, так и письменной. А если ты, положим, стихотворец, или баснописец, без грамматики тебя вряд ли кто поймет! Нужная вещь эта грамматика!

Пока я увлеченно себя отвлекал от угрызений совести, я заметил, как мой друг вскоре начал превращаться в легкую рябь и постепенно исчез. У меня защемило сердце. Какое мне дело до его взглядов? Ведь он друг мне, а я, почти оттолкнул его! Спрятался за спиной отражения, пусть очень мудрого, но отражения?! Исчез и Пфефферкорн. Интересно, а у него были друзья, ну, хотя бы один друг? К нам подошел Ван Ваныч.

- Надо уводить коллег, но как и куда? – тихо пробормотал он, чтобы не привлекать внимания коллег Кварка. Странные сущности какие–то. Если признаться, я первый раз сталкивался с таким явлением, как слежка в научных целях. Что-то в этом было неестественное. Как можно жить, а тем более творить, если знаешь, что за тобой постоянно следят? Как за букашкой какой-то. Унизительно. Чего доброго и меня включат в число преследуемых? Я так думал в силу собственной неискушенности, а попросту юношеского максимализма. Я тогда думал, что представляю собой нечто выдающееся, а в недалеком будущем гениальное! Еще бы! Новое слово в живописи, как минимум. Я – один такой в своем роде. Да и красок таких, как у меня, на пигменте древних цветочных растений, ни у кого нет и никогда не будет. Кстати, никому об этом ни слова, по крайней мере, пока я жив! Я могу тебе доверять? Вадим! Ты спишь?

- Что? Нет! Я не сплю, - Вадим вздрогнул, когда услышал свое имя и тут же проснулся. Сон у него всегда был очень чуткий. Фантаз сразу успокоился, а то получалось, что все его откровения изливались   в пустоту, пусть даже такую заполненную.

- А, став известным и, чего греха таить, прославившись, я вдруг ощутил, как это мне мешает, ну, не дает выбора что ли. Хотя? Есть у меня одна дверь, которая всегда мне открыта. Но это очень личное. Я никому об этом не скажу. Хм. Да, у меня есть выбор. Но тогда, в гостях у Медикуса, все мне казалось каким-то кошмаром. И я винил во всем этого неугомонного старика. Ван Ваныча. Чего он добивается? А ведь это я все затеял, я обратился к нему с просьбой познакомить меня с художниками Раннего Возрождения! Или нет! Это Инна во всем виновата! И желание не то отомстить ей, не то наказать захватило меня. Антимедикус прочел мои мысли. Я это понял и невольно сравнил его с коллегами Кварка. Хотя куда им до него? Мой наблюдатель был куда изощреннее, просто Антимедикус Всемогущий! Он молча буравил меня своими хитрыми глазками, и я не выдержал и в запале кинулся на него, но вовремя остановился:

- И что я должен вынести из всего этого?! Что понять?!

- Кому много дано, с того и больше спросят, - спокойно произнес Антимедикус.

- А как определить, много ли дано?

- А помнишь, ты спрашивал про нищих духом?

- Ну, помню. И что?

- Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное. А ты можешь про себя сказать, что ты нищий духом?

- А что такое дух в данном случае?

- Дух – не однозначное понятие, это верно. Давай разберемся методом от противного?

- Давай, - обреченно согласился я, деваться–то некуда. Я в полной власти от этих странных людей, да и разобраться, наверно, стоит.

- Дух, как запах, не подходит?

- Нет.

- Тогда приведение, сверхъестественное, бестелесное существо, наделённое волей, способностью воспринимать предметы и различными сверхъестественными способностями и возможностями, при этом само остающееся почти всегда недоступным для восприятия. Подходит?

- Тоже нет. Но вот то, что оно наделено волей и способностями, наводит на какую-то мысль…, но пока не знаю. Что там дальше?

- Или может нам поможет основной вопрос философии марксизма? Что первично, дух или материя?

- И что здесь дух?

- Марксисты отвечали, что материя первична по отношению к сознанию, а идеалисты утверждали, что идея первична по отношению к материи.

- То есть дух – это сознание или идея?

- В данном случае да. А еще дух – это  дыхание или жизнь, движущая сила, потенциал. Верно?  Испустить дух. Или дух войны. Дух времени! Здесь русский дух, здесь Русью пахнет.

- Ну и как это может подходить к нищим духом?

- Да, хорошо. Святой Дух в данном случае тоже не подходит, потому что связан именно с одной из ипостасей Святой Троицы.

- Все?

- Ну, да.

- Значит, нищие духом – это нищие сознанием, слабоумные что ли? Или, может, безыдейные? Или, у которых нет силы воли, слабовольные? Мартин Лютер утверждал, что у человека и нет никакой воли?! Ничего не подходит!

- А помнишь восстание ангелов? Помнишь, как самый талантливый ангел – ангел утренней зари решил, что он такой же могущественный как Бог и захотел стать равным Ему? Имя ему Люцифер, его называют отцом гордыни.

- То есть нищие духом – это те, у кого нет гордыни?

- Да. Очень трудно удержаться от гордыни, если даны большие способности.

- Ты считаешь, что у меня есть гордыня?

- Какая разница, что я считаю? Просто не забывай, что с тебя всегда спросят больше, чем с того, у кого меньше  способностей. У тебя есть, чем гордиться. Будь на чеку!

- Но ведь у тех, у кого нет талантов, они могут завидовать!

- Да, зависть – это тоже признак гордыни. Зависть и ревность. Так что не завидуй никому и не ревнуй!

- Но это очень сложно, почти невозможно! Это надо постоянно себя контролировать!

- Поначалу. Потом войдет в привычку.

- Ты думаешь?

- Я это знаю.

Я устал уже от нравоучений к тому моменту. Меня раздражало все. Я не знал, что это от непонимания. Моя душа была не готова воспринимать всю эту истину. А то, что никого не волнует моя неподготовленность, я понял позже. «Профилактика!» - это слово из уст Ван Ваныча, произносимого, как мне казалось, с издевкой, а на самом деле со свойственной этому человеку постоянной усмешкой, к которой просто приходилось мириться, потом долго еще преследовало меня. И теперь, если нет-нет, да я услышу в себе это слово, тут же готовлюсь к предстоящим испытаниям, что называется «встаю на стрем» или нет, «становлюсь во фрунт», скорее так: «Оружие на плечо! Шагом марш! Стой! Раз-два! К стрельбе по мишеням готовьсь! Цельсь! Пли!»

Но я отвлекся. Я вскочил с места и бросился к выходу. Нервы, знаешь, сдали. Но в дверях я столкнулся со странным человеком с чулком на голове, с красным широким чулком с дырками для глаз. Он вдруг размахнулся, и я увидел в его руках… топор! «Странный какой вор с топором», - подумал я тогда. Но руки! Мои руки, они лежали на каком-то камне, вытянутые! Когда я успел сесть и вытянуть руки? И зачем? А! он что же собирается их отрубить? Когда я понял, что он – палач, собирается рубить мои…А-А-А!!! Меня что же? Привязали? А-А-А!!! Я собрал все свои силы, я превратился в сжатую пружину и, зажмурившись, дернулся в сторону с оглушающим криком! Только бы успеть!

Когда я открыл глаза, то увидел, как все, кто был в ту минуту в кабинете Медикуса, молча, с удивлением на меня смотрели: и Антимедикус, и Ван Ваныч, и коллеги Кварка перестали суетиться в поисках профессора по всем углам. А я стоял, вытянув вперед руки, с перекошенным от ужаса лицом.

- Что это значит? Что это было? Что происходит вообще? Я рук не чувствую! – я смотрел на свои руки, они вдруг опустились сами по себе и не реагировали на мои мысленные команды. Но нет. Постепенно я ощутил, как кровь снова потекла по жилам. Я пошевелил пальцами, вроде все нормально. Но нет. Не все. Я не узнавал своих рук. Они были вроде мои и не мои. Чужие какие-то, другие!

- Это не мои руки! – вскричал я, с мольбой в глазах я уставился на своих мудрецов.

- А! ну, ничего! – отозвался Ван Ваныч. – Ты, Фантаз, пойди, нарисуй что-нибудь! Может, не разучился?

Я покорно подошел к этюднику и принялся делать зарисовки с натуры. Лица присутствующих, их фигуры, вроде бы никаких проблем. Но, тут я заметил, что в кабинете был еще один человек. Девочка лет пяти. Она смотрела на меня во все глаза. Ее лицо выражало такое неподдельное сочувствие, что я даже умилился. Заметив, что я обратил на нее внимание, она застеснялась, зажала ладошками открытый от страха рот и  спряталась за Ван Ванычем.

- Эй! Девочка! Не бойся меня! Откуда ты здесь взялась? – я старался говорить тихим ласковым голосом, уже окончательно прядя в себя, я даже обрадовался новому такому юному лицу в компании «стариков».

- Я с Ван Ванычем, - робко отозвалась девочка, ненадолго выглянув из-за его ног и снова юркнув обратно.

- Ван Ваныч, как это понимать?

- Да это моя племянница. Родителям некогда, а я вот нянчусь, как могу.

- Сколько же у тебя племянниц?

- Одна! Инной зовут. Инночка! Ночка звездная!

-Что?

- Да ты ее знаешь. Одноклассница твоя. У тебя есть возможность, - примиряющим тоном заговорил Ван Ваныч, - сделать портрет Инны вот в таком юном возрасте. Инне сейчас пять лет. Не сердись! Фантаз, ну, давай рисуй! Инночка так тобой очарована! Глаз с тебя не сводит, не пугай ее.

Что мне оставалось делать? Поверь, я был смущен не меньше. Славный портрет получился. Но, к сожалению, мои краски, они…, ну, ты потом поймешь.

- И все-таки руки, как чужие, будто взаймы взял у кого-то, странное ощущение, непривычное…

- А кто тебе сказал, что у тебя здесь что-то есть, что-то свое? Получил на временное пользование, будь готов вернуть в срок, - Ван Ваныч разглядывал портрет Инночки с напускной строгостью, видно было, что он доволен.

- А как же душа?

- Душа-то? Твоя! Только ты выбираешь, ради кого ее потерять. Никто за тебя это не решает.

- Ради кого я ее должен потерять?

- «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелие, тот сбережет ее», - процитировал Священное Писание Ван Ваныч.

- А, понятно. Вот и свобода выбора. Все черным по белому. А Лютер-то что имел в виду, когда утверждал, что воля человека – вьючное животное, и от нее не зависит, кто им управляет – Бог или Сатана.

- На понимание, Фантаз, влияет много сопутствующих факторов:  «…и опыт, сын ошибок трудных, и гений, парадоксов друг, и случай, Бог изобретатель».

- Дядя Ваня, я кушать хочу, - Инночка подошла к Ван Ванычу и грустно улыбнулась. – Тебе опять некогда? Прошлый раз у дяди Эрика был вкусный обед. Может, ты меня снова к нему отведешь?

- Бедняжечка ты моя! Ты же недавно кушала? У дяди Ци Байши, забыла?

- А я снова проголодалась, - хитрая довольная улыбка озарила детское личико.

- Ах, ты, лиса! В гости к дяде Эрику захотела? У него там целая ватага детишек собирается. Он их лично просвещает, - принялся объяснять мне Ван Ваныч.

- А кто этот дядя Эрик?

- А! Так Эразм, как бишь его там, Роттердамский! «Латынь из моды вышла ныне», но наша Инночка уже неплохо читаем на латинском. Тут такая смешная история произошла! Сейчас, деточка, отведу тебя к дяде Эрику. А ты, Фантаз, пока наведи порядок в своих работах. Собери тут все, не потеряй, а то потом проблем не оберешься, объясняя, откуда взялись сии полотна. Недавно еле-еле разрулил одно дело. Да и не ровен час, домой отправимся. Где их носит, этого Медикуса и иже с ним…? Договорились же!

Ван Ваныч взял за руку Инну и уже хотел исчезнуть, как вдруг вздрогнул и обернулся. Но он не на меня смотрел. Он сосредоточенно смотрел вне меня.

- Ну, вот и хорошо, - неожиданно сообщил он, - Кварк нашелся, теперь я знаю, где он. Вот что, Фантаз, жди меня, я скоро.

- Постой, Ван Ваныч! Я ничего не понял. Ты собираешься ребенка оставить в шестнадцатом веке? А сам говоришь, что мы домой скоро отправляемся?

- Так ребенку нужно хорошее образование получить. Мы с дядей Эр…ой, то есть, с Эразмом Роттердамским целую программу разработали, образовательно-воспитательную. Все путем, не волнуйся! В школу она с тобой пойдет.

- В какую школу? Я уже Академию закончил!

- Я рад за тебя, дорогой! В Багдаде все спокойно! - и с этими словами Ван Ваныч исчез вместе с племянницей так стремительно, будто и не было их здесь. Жерновами он явно не воспользовался. Очевидно, у него было много способов перемещаться во времени.

***

- Блаженна жизнь, пока живешь без дум! Верно, Петр Константиныч? – Эразм Роттердамский на мгновение прервал чтение и обратился к молчаливому завсегдатаю его личной библиотеки. Мужчина с трудом оторвался от текста, всецело поглощавшего его внимание, с готовностью кивнул, не боясь подвоха, и тотчас вернулся к своему занятию.

- Неужели сия книга не дошла до Ваших дней, что Вы, дорогой мой Петр Константинович, живому общению со мной предпочитаете чтение мною же написанных сочинений?

- Да, что Вы, дорогой Эразм! Я наслаждаюсь Вашим обществом! А Вы ведь и сами до этой поры заняты были. Я и не смею Вас отвлекать. К тому же, труды Ваши, как плоды творчества Вашей мысли, не могут не вызывать столь пристального внимания, сколь и непосредственное с Вами общение.

- Да полно Вам плести словесные тенета, приличные  льстецам и лицемерам. Подобострастия мне хватило. И я призываю Вас, Петр Константинович, забыть мои достижения и лета, и уподобиться равному во всем собеседнику. Я ценю искренность и добродушие, и чувствую в Вас такие же свойства. Со мной недавно случилась презабавная история, и я хотел бы поделиться с Вами впечатлениями, которые, надеюсь, не будут слишком утомительными для такого глубокого умонастроения, коим Вы сегодня себя награждаете.

- О, Эразм! Вы несправедливо наделяете меня качествами, подходящими скорее для описания книжного червя, нежели живого человека, коим я являюсь и готов внимать Вам постоянно, не жалея ни сил, ни времени.

- Оставим же обмен любезностями, приличествующими лишь придворному этикету. Представьте, что в мою привыкшую к скитаниям жизнь вдруг вмешивается некая особа из непостижимого будущего. Не раз и не два навещает меня странный муж преклонных лет, без приглашения, а когда ему вздумается. Сей бодрый старик в вечном движении, полный идей и забот, не о себе, а о судьбах человеческих, разыскал меня однажды и, преодолев мой скептический настрой и естественное предубеждение к его вмешательству в выбранный мной образ свободного существования, стал моим тайным другом. И с Вами, дорогой Петр Константинович, будет Вам известно, знаком и общаюсь я благодаря этому неугомонному человеку. Есть у него черта одна – появляться всегда с каким-нибудь очередным сюрпризом. И вот одним таким сюрпризом была для меня встреча с  его  юной племянницей Инной. Это дитя четырех-пяти лет от роду, веселого нрава и живости, достойной своего родственника. Представился мой гость из будущего странным именем, имеющим нечто сходное с нидерландскими именами, Ван Ваныч. Оказался он славянином, а если быть точным, то русским, как впрочем, и Вы, мой добрый друг. Мне ничего не оставалось, как смириться с этим знакомством, тем более, что образ мыслей и характер этого господина был мне близок. И многое из его привычек находил я и в себе. Не скрою, мой скитальческий образ жизни многим не по душе и более того, раздражает своим непостоянством, что не сказать, конечно, об образе моих мыслей. И посему считаю, что новый мой знакомый, превзошедший меня в постоянстве странствования, приставлен мне для назидания, дабы не считал я себя непревзойденным.

Но это лишь предисловие к курьезному случаю, о котором я и хочу Вам рассказать. Мы с Вами, дорогой друг, владеем латынью и знаем, сколь труден даже самый сладостный путь постижения неродного языка, бесспорно требующий усердия и трудолюбия, несмотря ни на какие пусть даже самые выдающиеся способности к этой науке. Но также верно и то, что в юности овладение языками дается намного легче. Не будет исключением и племянница Ван Ваныча. Именно с целью обучить ее латыни и греческому языку, а также, зная, что я написал нимало трудов о воспитании детей, будучи согласен с основными положениями в них и склонен считать меня талантливым педагогом, привел он ко мне свою любимицу. Признаюсь, что вынужден был принять на себя ответственность стать первым учителем этой юной особы. И не без скромности замечу, что горд этой миссией.

Скажу Вам по секрету, что не обошлось и без Вашего участия, дорогой друг. Поскольку именно Вы оказались переводчиком на русский язык моего сочинения «Похвала глупости». И благодаря Вашему литературному таланту мое имя стало известно довольно широкой публике далекой для меня страны через четыре века, разделяющих наше с Вами земное пребывание. Среди читателей Вашего перевода оказался и известный нам Ван Ваныч. Так что благодарить за знакомство с ним я должен именно Вас, уважаемый Петр Константинович.

Моя юная воспитанница не вызвала больших хлопот и довольно скоро овладела необходимыми знаниями и, как мне известно, не оставляет занятий и до сих пор, помня мои наставления и следуя им. Мы много времени проводили с ней в беседах и рассуждениях. Меня также живо интересовало время, в котором она родилась, достижения человеческой мысли, образ жизни людей далекого будущего. Многое из того, что я узнал, меня обрадовало, но и во многом я был несказанно разочарован. Но нельзя предаваться унынию. И я уверен, что любые ошибки – это повод для продолжения поиска путей их исправления.

Какое же потрясение я испытал, когда выяснилось, что предоставленная самой себе в выборе литературы для чтения сия ученица смогла осилить мое сатирическое произведение «Похвала глупости», не предназначенное для столь юного возраста. Но еще больше я удивился, когда сия особа соблаговолила обсудить со мной мой труд и поделиться собственными мыслями на его счет. Вот какой диалог состоялся у нас.

- Дядя Эрик! Я вот тут прочитала в твоей сказке про Глупость, и мне непонятно. Вот послушай, - Инна открыла семнадцатую главу «Похвалы глупости» и начала читать: «Глупость говорит:

«Мужчины рождены для дел правления, а потому должны были получить несколько лишних капелек разума, необходимых для поддержания мужского достоинства; по этому случаю мужчина обратился ко мне за наставлением – как, впрочем, он поступает всегда, – и я тотчас же подала ему достойный совет: сочетаться браком с женщиной, скотинкой непонятливой и глупой, но зато забавной и милой, дабы она своей бестолковостью приправила и подсластила тоскливую важность мужского ума. Недаром Платон колебался, к какому разряду живых существ подобает отнести женщину, – разумных или неразумных, сомнением своим желая указать, что глупость есть неотъемлемое свойство ее пола. Если женщина даже захочет прослыть умной – как она ни бейся, окажется вдвойне дурой, словно бык, которого, рассудку вопреки, ведут на ристалище, – ибо всякий врожденный порок лишь усугубляется от попыток скрыть его под личиною добродетели. Правильно говорит греческая пословица: обезьяна всегда остается обезьяной, если даже облечется в пурпур; так и женщина вечно будет женщиной, иначе говоря – дурой, какую бы маску она на себя ни нацепила. И все же я не считаю женщин настолько глупыми, чтобы обидеться на мои слова, ибо я сама женщина и имя мое – Глупость. Ежели поразмыслить как следует, то ведь женщины обязаны мне тем, что они несравненно счастливее мужчин. Начнем с внешней красоты, которую они справедливо ставят превыше всего на свете и с помощью которой самих тиранов подчиняют своей тирании. А с другой стороны, откуда взялась отталкивающая и дикая внешность мужчин, их волосатая кожа, их дремучая борода, весь этот облик преждевременного обветшания, откуда все это, если не от порока мудрости?! Между тем пухлые щеки, тонкий голос и нежная кожа женщин вечно подражают юности. Далее, к чему стремятся женщины в этой жизни, как не к тому, чтобы возможно больше нравиться мужчинам? Не этой ли цели служат все их наряды, притиранья, омовенья, дорогие безделушки, мази, благовония, раскрашенные лица, подведенные глаза, искусно увеличенные округлости? Чем привлекают они к себе мужчин, как не глупостью? Чего не позволяют им мужчины во имя сладострастия?! В глупости женщины – высшее блаженство мужчины. Этому, конечно, не станет прекословить тот, кто вспомнит, какую чушь привыкли нести мужчины в любовных беседах и каких только дурачеств они не совершают, лишь бы заставить женщину уступить их вожделению. Теперь вы видите, из какого источника проистекает любовь – первое и величайшее наслаждение в жизни»».

Закончив чтение, Инна, заметив мое смущение, тотчас принялась меня успокаивать:

- Ты, дядя Эрик, не беспокойся! Мне все понравилось. Полезно же знать, что думают мужчины о женщинах. Что такое ристалище мне объяснил дядя Ваныч. Сравнение с быком и обезьяной нисколько не обидное, чаще сравнивают со змеей и курицей. А когда в моду вошел восточный гороскоп, то сравнений с животными стало еще больше: овца, коза, собака драная, лошадь страшная, крыса, свинья. То, что сравнением женщин с животными мы обязаны Платону, меня тоже не удивило. Я не знаю, кто это, но мой дядя часто повторяет слова: «Платон мне друг, но истина дороже». Поэтому, я знаю, что это хороший человек. Мой дядя с плохими дружить не будет. Про наслаждения мужчин с женщинами я ничего не знаю, мне это рано. То, что женщина – дура, я уже привыкла. Меня другое интересует. Почему ты, дядя Эрик, ни разу не назвал женщину бабой в своей книге? У вас что ли не принято было так называть?

- Хм. Бабой у нас называют грубых необразованных женщин, занимающихся тяжелым физическим трудом, крестьянок, например. Но в этом нет ничего обидного. Почему ты меня об этом спрашиваешь?

- А теперь мне понятно, - серьезно заявила Инночка, - у нас принято так называть, чтобы унизить, потому что уже никто не занимается тяжелым физическим трудом и у всех есть образование. Если женщина очень гордая, то ей будет обидно. А если добродушная, то не обратит внимание.

- А тебя уже так называли?

- Нет. Но какие мои годы? А еще один очень умный мужчина сказал, что женщина, которая не стала матерью, она, как пустой кувшин, из которого ничего нельзя вылить. Вот я думаю, насколько способствует такое утверждение увеличению рождаемости? А вдруг я так и останусь пустым кувшином? А вдруг, меня так и не полюбит ни один мужчина из моего времени? А если я не полюблю? Мне что же, что бы стать наполненным кувшином, надо делать? А может, ты знаешь, дядя Эрик, я решила, остаться пустым кувшином, а то выльется что-нибудь не то, что все ожидают, и отвечай потом. Так могут сравнить и с грязным кувшином? 

- Ты знаешь, Инночка, иногда даже очень умные мужчины говорят не очень умные вещи. Они могут ошибаться так же, как глупые люди могут неожиданно оказаться правы.

- А что будет, если умный человек поймет, что он не прав?

- Ему будет стыдно, он поймет, что судить других не имеет права, он скажет, простите, был не прав.

- А если глупый человек узнает от других, что он прав?

- Он скажет: «Я всегда прав!» А хочешь, я открою тебе тайну, скажу, зачем принято считать женщин глупыми?

- Ого! Конечно, хочу!

- Глупость не имеет стыда, она хвастается незначительным, легко верит лжи, болтлива и откровенна, но подозрительна без причины, не дальновидна, ленива там, где нужно трудиться, и упорна там, где стоит отступить, ревнива,  тщеславна, обидчива и славится простотой. Но, как известно, простота хуже воровства. Не стоит доверять ей, и лучше избегать такого знакомства: подведет там, где и не ждешь. И глупость склонна к обману и хитрости. И пусть не способна окажется она воспользоваться плодами своего коварства, но совершит и не заметит, и наука ей пойдет не впрок. И глупость, и хитрость, как бы ни рядились в разные одежды, стоят на одной чаше весов.  И если глупость корысти не разумеет, а у хитрости она в глазах, то исход у обеих один – бесславный. Принято считать, что у глупости нет пола. Но отчего же мужчина часто с каким-то мистическим упорством торопится обличить в глупости весь женский пол и ту единственную, что делит с ним хлеб и кров? – я в задумчивости произносил свой монолог, но, задав вопрос, непроизвольно взглянул на Инну, и увидел спящее дитя, прикорнувшее в углу дивана. Я понял, что ребенку не под силу оказались мои сложные монотонные рассуждения. Я улыбнулся, и прекратил сотрясать молчаливые стены моей обители, но для Вас, дорогой Петр Константинович, я решил не прерывать свою мысль, венчавшую непрестанные наблюдения. – так что же заставляет мужчину столь настойчиво наделять глупостью весь женский род? И вот к какому выводу я пришел!   Сия традиция уходит корнями еще во времена Адама и Евы и имеет отношение к первородному греху. Как можно назвать иначе выбор Евы, не устоявшей перед хитростью Сатаны, как ни глупостью! А всецело доверявший своей жене Адам поддался на ее глупость и совершил грех! С тех пор злопамятные потомки Адама, неся на себе тяжесть первородного греха, никогда не перестанут пенять за него своих верных подруг, по своей глупости подложивших им такую свинью, стоит им только хоть в малости оступиться. Но не от праздности я задался такой идеей, найти ответ на сей забавный вопрос. Меня мучает другое. Не стоим ли мы на опасном пути, на коем оказываются только недальновидные глупцы? Не напрасно же нас предостерегает Бог в заповеди «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы»! Не ровен час, как наши верные подруги догонят нас в усердии к наукам и превзойдут в них! Особенно находясь в более выгодном от нас положении, имея власть над собой, удерживающую их от пьянства и особой любви к слабому полу, и цель, так неосторожно вызванную провокацией с нашей стороны, доказать нам силу своего ума.  Как известно, нас они любят за силу и ум, а если так дело пойдет и дальше, то не за что нас будет любить! И сильной окажется она – женщина! А что же станет с нами? Мы сами себе готовим погибель? Еще узнал я от своего нового друга, Ван Ваныча, что в далеком от меня будущем человек создаст такие машины и наделит их разумом так, что они захватят власть над людьми! Каков же ум у мужчины, если он по своей прихоти создает себе и миру гибель?  Так вот, задумавшись обо всем этом, я решил, что не стоит так недооценивать женщин, а правильней будет искать в них союзниц и верных подруг, способных придти на помощь, также как мы им. Возможно, что нам удастся удержать друг друга от опасных глупостей, к которым мы и они так склонны. Теперь, я думаю, Вам понятен ход моих рассуждений. И потому, когда моя гостья проснулась и вспомнила, что я ей обещал поведать, я сказал так: 

- Одна из задач, которую должны решить люди, пришедшие на землю, научиться быть великодушными. А великодушный человек никогда не обижается. На правду обижаться - доказать это правду. А прощать напраслину – быть великодушным.

- А не прощать напраслину? – спросила Инночка.

- Терять попусту время. Так вот, если женщину называют дурой, то это значит,  что ее проверяют, великодушна ли она.

- А мужчину как проверяют?

- А мужчину хвалят за ум, чтобы проверить, насколько он высокомерен.

- Дядя Эрик, но это же одно и то же? Хвалят за ум, чтобы узнать, насколько глуп! И обзывают дурой, чтобы определить, есть ли ум!

- Ну, в общем, где-то так.

- Дядя Эрик! Вот есть люди глупые и умные, бедные и богатые, страшные и красивые, злые и добрые, сильные и слабые. А почему не все умные, добрые, богатые, сильные?

- А как бы они узнали, что умные, если бы не было глупых, добрых без злых не бывает, сильных не будет, если не будет слабых, да и богатые без бедных не существуют.

- А без разделения на противоположности нельзя?

- Нельзя. Тогда не будет развития, нечего преодолевать. Все остановится и потухнет.

- Так вот зачем нужны проблемы, конфликты, сопротивление, напряжение… Чтобы их преодолевать и выдерживать. И болезни, и несчастья, и потери – все это, оказывается, сопровождает  развитие и электричество. Переболел, пережил, выдержал – получил иммунитет, пошел дальше, а там новая порция полезных испытаний…

- Да. Все трудности и препятствия необходимы человеку, чтобы он развивался. Электричество?

- Ну, молния, например. Мне дядя Ван Ваныч сказал, что благодаря молниям на земле жизнь зародилась.

- Я спорить не стану. Но все это так удивительно!

- Ах, вот зачем нужны вредные бактерии, микробы, вирусы и вредные привычки!

- Что-что?

- Дядя Эрик, а ты детские сказки никогда не писал? А напиши, а? Я очень люблю сказки.

- Нет. Увы, не писал. Я попробую, но вдруг у меня не получится. Ты знаешь, то, что касается сказок, я наверно останусь пустым кувшином, а то выльется невесть что, а? Ха-ха!

- Дядя Эрик, а кто такая стерва, ты не знаешь?

- Стерва – это труп животного, падаль.  Есть такая птица – стервятник, на ястреба похожа, она питается падалью.

- Вот это да! – восторженно произнесла Инна.

- А почему ты спрашиваешь?

- А у нас так женщин называют, очень странно, правда? Стервы обычно очень хитрые и себялюбивые эгоистки. А стервятники – это мужчины, которые любят стерв? А еще у нас женщин называют шлюхами. А шлюха – это как вредное насекомое? А если женщина – не шлюха, но ее так обозвали, это что?  Проверка на …в…великодушие?

- Наверно… . Скажи, пожалуйста, почему ты все время с Ван Ванычем? Где твои папа и мама?

- Ой! Дядя Эрик! – Инночка приблизилась к моему уху и заговорила шепотом, оглядываясь по сторонам. – Мы скрываемся от ювенальной юстиции!

- От суда Децима Юния Ювенала? Что за странная история? Его обличительные сатиры приобрели в обществе силу, влияющую на правосудие? Или это таинственный юношеский суд? Как интересно! Что же вы совершили, что за вами гоняются строгие юные судьи?

- Ты все не так понял. Юная здесь только я. Ищут меня, но я ничего плохого не совершала. Просто по новым законам я не укладываюсь в рамки…

- В рамки? Уж не грозит ли тебе, юное дитя, некое прокрустово ложе?

- Грозит. Ой, грозит! Этим Прокрустам не нравятся мое мнение, то, как я говорю, какие задаю вопросы, какие даю ответы. Они считают, что здесь не обошлось без влияния моих родителей. И только благодаря моему дяде Ван Ванычу мы еще пока на свободе!

- А ты помнишь, как с этим Полипемоном поступил победивший его Тесей?

- Ну, да, так же, как тот поступал со своими пленниками. Но кто тот Тисей, что победит ювенальную юстицию? Мне скоро в школу, а вопрос остается открытым! Скажи, дядя Эрик, а что,  если человек не смог преодолеть препятствия? Препятствия победили, и человек умер? Значит, он проиграл?

- Нет... даже если он умер, он не проиграл, потому что не сдался.

- Но он же не победил?

- Главное, он победил самого себя.

- А если бы сдался, то проиграл самому себе?

- Да, - вздохнул и улыбнулся дядя Эрик.

- Дядя Эрик! А если тебя предали, а ты простил, это тоже великодушие?

- Да! Безусловно!

- Это же каким выносливым человеком надо быть, чтобы быть великодушным! Я не знаю, какая я. Но я постараюсь быть  великодушной! Дядя Эрик, а ты совсем не высокомерный! А можно я тебя буду называть Эрик Рыжий? Ха-ха!

- Почему Рыжий?

- Ты любишь путешествовать. Знаешь, я, наверно, с тобой останусь, буду тебе помогать.

- Нет, не стоит. Надо жить там, где родился. Я имею в виду время. Ведь времена не выбирают. Я думаю, все образуется. Если ты останешься в моем времени, значит, ты сдалась. И кроме тебя, наверное, есть еще дети и их родители, которые страдают от ювенальной юстиции? Надо сопротивляться. Я, конечно, помогу, но важно не усугубить создавшееся положение.

- А если меня поймают и «промоют мне мозги»? Я стану тупой рабой!

- Моя  юная боресса за свободу слова, неужели и такое кощунство возможно? После этого нельзя жить!

- Живут. Но это уже трудно назвать полноценной жизнью.

- Девочка моя, ты меня пугаешь. Но я уверен, что ты выдержишь уготованные тебе испытания. А поможет тебе любовь и вера. Главная твоя сокровищница – это твоя душа. Чем больше любви ты в ней накопишь, тем больше шансов у тебя будет все преодолеть! Ты знаешь, любого человека можно сравнить с кувшином, не только женщину, но и мужчину. Пустой кувшин – это тот, у которого в душе пусто. Он бы и рад поделиться своей добротой, своей любовью, а не может, нечем. Так что ты не бойся, что не сможешь родить ребенка, бойся, что не сможешь помочь ближнему душевным теплом, участием. Чуткое сердце подскажет, а черствое промолчит. Бойся быть черствой.

- Понятно. Пока мое сердце подсказывает, что борьба будет нешуточная. Мне дядя Питер Шут рассказывал, что в истории уже были факты охоты на детей, даже на младенцев!

- Зачем же это он тебе рассказал?

- Чтобы я была осторожней. Но я чувствую опасность. Даже если буду спать, все равно почувствую и тут же проснусь. Меня этому научил снежный человек Эшун.

- Снежный человек? Он тебя сильно напугал? Он был очень страшный?

- Да, нет! Вот мы с тобой сейчас общаемся телепатически. Ты меня понимаешь, хоть я говорю на своем языке, а ты на своем.

- Разве?

-Ну, вот! Ты даже не заметил! Этому меня тоже дядя Эшун научил. И дядю Ваныча научил. Дядя Ваныч предлагал ему научиться писать и говорить, но Эшун отказался. Ему это ни к чему. А еще мы жили среди поющих кочевников. Племя есть такое. Вечное. Они нам подарили жернова времени. У них все наоборот.

- Как это?

- Вот, например, жернова каменные и должны быть тяжелыми, а у них легче подушки. А покрывала, в которые они заворачиваются, когда спят, их одежда и длинные волосы у женщин такие тяжелые и прочные, что с места не сдвинешь. Только они могут свои вещи брать и перемещать. И сами они такие странные! Как вода! То жидкие, то твердые, а то газообразные. А то вдруг как запоют, как затянут песню, все! Будут петь без конца, и от этой песни никуда не спрячешься, и уши бесполезно затыкать. Остается только подпевать, иначе можно с ума сойти. А когда поешь, так хорошо делается! Уж я там напелась! А дядя Ваныч, бедненький, у него слуха-то раньше не было, а деваться некуда, надо петь. Так он пел, слезы текут, а он поет. И вдруг стал в ноты попадать, слух появился! А то вдруг замолчат, и слова не вытянешь. Такая тишина наваливается. А что делать, только вместе с ними молчать, говорить-то не получается. Как рыба рот раскрываешь, а звука нет! Хорошо, нас дядя Эшун научил молча обмениваться мыслями, а то труба! Оказывается, когда они молчат, они слушают, что в мире происходит. И если где-то грозит опасность для человечества, то они туда направляются для подстраховки. А когда поют, это значит, молятся Богу за всех, ну и за себя, конечно, общаются с душами предков и потомков, договариваются, убеждают что-то сделать или наоборот не сделать. Все равно люди же. Почти ничего не едят. Но нас кормили. Хлебом и молоком. Вкусно. Только как этот хлеб печется, откуда мука, нам не показали, в тайне держат. Видно, хлеб особенный. И молоко где берут, тоже нам не понятно было. Ни коров, ни коз мы не видели. Только лошадей. Но на кумыс не похоже. Ой, а как высоко они летают! Прямо в облаках. И мы с ними тоже, на колеснице. Дядя Эрик! А ты знаешь, кто такая Баба Яга?

- Нет, не знаю, кто это?

- Это персонаж русских сказок. Живет она в дремучем лесу, общается с лесной нечистью, умеет колдовать, и совсем не занимается тяжелым физическим трудом. Дядя Эрик! А я сказку сочинила. Хочешь, расскажу?

- Конечно, я слушаю тебя внимательно. Хотя у меня уже кругом голова идет. Рассказывай свою сказку, деточка!

- Ну, вот. Слушай. Сказка про бабу Дуру, которая ничего не замышляла.

Жили-были три сестры: баба Яга, баба Стерва и баба Дура. Жили они дружно в дремучем лесу в избушке на курьих ножках…

- Прости, пожалуйста, что перебиваю, но мне хочется уточнить. Баба Стерва, как и баба Яга, тяжелым физическим трудом не занимается?

- Ха-ха-ха. Я не знаю! Ну, ладно, больше не перебивай. Сказка короткая, потом задашь свои вопросы. Слушай дальше!

 Вот однажды постучался к ним Иван Царевич. Входит с поклоном и молвит: «Здравствуйте, добрые женщины! Сказывают, только вы знаете, где у Кощея Бессмертного смерть спрятана. А я как раз иду его уморить. Подскажите, сударушки, а я в долгу не останусь!» Баба Яга не стала скрывать тайну, уж очень она злилась на Кощея за то, что тот, играя с ними в карты, постоянно обыгрывает их, оставляя Круглыми дурами. Ладно, бабе Дуре все равно! А остальным-то обидно! Так вот и говорит она: « Смерть его, Иванушка, на конце иглы, игла в яйце, яйцо в ларце, ларец на дубе!». Тут баба Стерва подхватывает: « А где тот дуб растет, не скажем! Иди своей дорогой, покуда цел!»

А баба Дура смотрит на Ивана Царевича, глаз отвести не может, сказать не смеет. За руку его хватает, за стол сажает, ужином угощает. Пока Иван Царевич кушал, баба Дура баньку истопила. Пришла, бедного Ивана Царевича за руку схватила, в баню уволокла, парила-парила, мыла, скребла, всего умаяла. В дом втащила, на печь спать уложила. Пока все спали, к дубу заветному кинулась, влезла на него, ларец с яйцом сняла, домой принесла, на стол поставила, сама за стол села. Сидит, на ларец любуется, на печь с Иваном поглядывает, предвкушает, как тот утром обрадуется. Размечталась вся, да и не заметила, как уснула. Как петух прокукарекал, очнулась баба Дура. Всполошилась, надо завтрак готовить, дорогого гостя угощать, а нечем! Глядь, на столе яйцо лежит! Да какое большое, да белое! Баба Дура его схватила и давай варить вкрутую. Сварила, очистила, на блюдце положила, скорлупу в ларец бросила. Иван Царевич проснулся голодный. А тут яйцо лежит, рядом солонка, да горбушка хлеба, да крынка молока. Только Иван Царевич откусил яйцо, как изо рта кровь хлынула! Баба Яга на помощь пришла – мертвой водой сперва брызнула, кровь и остановилась. Отобрала у бабы Стервы живую воду, капнула, и Иван Царевич ожил! Ну, по такому случаю, баба Стерва водочки достала, и сели втроем счастливое спасение отмечать. А бабе Дуре стыдно стало. Села она за печь и принялась носки штопать, да украдкой на Ивана Царевича поглядывать. Штопала-штопала, что иголку сломала. Что делать? Увидала на столе иголку с большим ушком. Не долго думая, схватила ее со стола, а обломки от старой иглы на стол бросила. Сидит дальше штопает, вздыхает, да на Ивана Царевича поглядывает.

В ту пору по лесу Кощей Бессмертный рыскал, ларец искал. Почуял он неладное, тревогу страшную, тоску смертную. Чуйка его к избе трех сестер и привела. Вошел в дом, а там гулянка! Смотрит, на столе ларец со скорлупой стоит, а рядом обломки от иглы лежат. Оторопел Кощей. Слыханное ли дело?! Игла сломана, а он живой! Видать, не грозит ему боле смерть от иглы! Обрадовался Кощей, налил себе чарку и присоединился к веселой компании. Тут его увидали все и перестали пить да веселиться. Как же, на столе ларец со скорлупой от яйца, сломанная игла, а Кощей живехонек! А баба Дура заштопала все дырки на носках, и попался ей на глаза дырявый валенок. Решила она и на него заплату поставить, да не рассчитала, стала протыкать его иглой, да и сломала иглу! Тут Кощей и помер! Иван Царевич глядит на все и думает: «Вовремя я решил Кощея уморить, еще немного и срок годности у иглы совсем бы истек!» – тут Инночка остановила свое повествование, хитро взглянула на меня и как захохочет, что и я не смог удержаться и тоже захохотал. Мы долго смеялись, пока вдруг Инна серьезно не заявила:

-Тут и сказочке конец, а кто слушал – дуралец! Тебе понравилось?

- Понравилось-понравилось. А почему же, кто слушал, тот дуралец?

- А! Попался, попался!

- Куда попался?

- В глупое положение.

- Ну, тогда, кто сказку рассказал, тот свою глупость показал! – включился я в игру.

- Не считается! Это моя сказка, значит, я придумываю глупые положения! Ты же свою сказку уже написал, я же в ней ничего не меняла! И она мне очень понравилась. Я даже вдохновилась и решила сказку сочинить, почти как у тебя. Только у тебя она очень длинная. Но ты ведь и старше меня. А у меня маленькая как я сама.

 -Ну, хорошо. Только Иван Царевич у тебя тоже какой-то глупый получился.

- Ты обиделся? Ну, ладно! Чтобы тебя утешить, скажу так. С кем поведешься, того и наберешься. Это пословица такая. Иван Царевич познакомился с бабой Дурой и поглупел. Ну, Что? Я великодушная?

- А! Хм? Ну, вот теперь стало понятно. Но скажи мне, пожалуйста, что такое валенок? – спросил я, с интересом всматриваясь в юную сказочницу.

- Ну, дядя Эрик! Ты же тогда ничего не понял! Валенок – это такая зимняя обувь из войлока. Ее в деревнях носят. Кстати, очень тепло. Дядя Ваныч даже летом носил, пока не вылечил свой ревматизм.

- А как это ему удалось его вылечить?

- Вот этого я не знаю. Ладно, я попрошу дядю Ваныча тебе  валенки подарить, чтобы ты мои сказки понимал и не мерз.

- Договорились. Про живую и мертвую воду я догадываюсь. А что такое водочка? Да, и Кощей Бессмертный, это кто?

- Эх, дядя Эрик! Кощей Бессмертный – это тоже персонаж русских сказок. Он русофоб. Все время негодует: «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!» Собирательный образ внешнего врага, в общем. А водочка – это водка, реальный внутренний враг, хоть и вода жизни. Понимаешь? – спросила Инна и, получив в ответ короткий кивок головой, продолжила. - Нам без врагов не выжить! Этот  сорокаградусный спирт у нас почти все мужчины пьют, пьянеют и веселятся, традиция такая.   - Инна подумала, что было бы куда проще, если бы она знала химию – эту науку фокусников и врачей. «Надо будет озадачить Ван Ваныча», - решила она. – Сама я не пробовала это пить, эта традиция очень вредная для здоровья, можно спиться и потерять облик человеческий.  Я даже знаю, как это называется. Это называется парадокс! Опасная традиция! А это уже к профессору Кварку. Но я с ним смогу общаться, только когда вырасту, не раньше. Он хоть и парадоксолог, но такой теоретический, что  с практикой у него всегда худо. Если я к нему заявлюсь не в срок, у него совсем крышу снесет, - Инна засмеялась.

- А я тебе за твою сказку решил  подарить вот такую куклу. Это Полишинель – один из самых главных и любимых народом персонажей кукольного театра, родственник русскому Петрушке. Он любит пошутить и посмеяться. Очень несерьезный человек и не умеет хранить секреты.

- А разве это хорошо – не хранить секреты?

- Секреты секретам рознь. Есть очень вредные секреты, в которых лучше признаться, пока за тебя это не сделали вот такие Полишинели. Но не многие могут признаваться в содеянном, а только честные и искренние люди. Играй с ним и старайся ко всему относиться с юмором.

- Ой! Спасибо дядя Эрик! Какая замечательная кукла! Дядя Эрик, ты настоящий полный кувшин! Ха-ха! – Инна осторожно взяла игрушку и прижала ее к себе. – Я буду тебя любить, Петруша!

Тут открылась дверь, за которой показались смеющиеся мордашки. Это были дети из семей, живущих по соседству. Я их знаю с тех пор, как поселился здесь, наверно,  надолго. Вряд ли я уже отправлюсь путешествовать по странам. Прелестные детки! Я люблю одаривать их сладостями и игрушками, находя минутку для общения. Инна уже успела с ними подружиться.

- Дядя Эрик, можно я пойду, поиграю с друзьями, пока дядя Ваныч не пришел за мной?

- Конечно, Инночка!

- Вот такая история, дорогой Петр Константинович! Что Вы скажете на это?

- Н-да! А скажу я словами своего соотечественника, поэта Тютчева. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, - и нам сочувствие дается, как нам дается благодать…»

- А ведь верно!

***

- Ну, вот я и дома! Заждался меня?

Я обернулся. Я ждал увидеть уже знакомого мне человека. Ведь мне казалось, что прошло не больше трех дней, чтобы можно было так измениться!

-Да-да. Это я – Медикус. Ты меня не узнаешь, а я тебя чуть не забыл. Ведь прошло уже восемь лет, как я покинул дом!

- Восемь лет? Вы ушли, когда был четырнадцатый век, а сейчас – шестнадцатый уже? – я так растерялся, увидев незнакомое лицо знакомого человека.

- Ну, не стоит укорять меня таким невероятными величинами. Человек так долго не живет, а ты здесь пробыл дня три не больше, - Медикус улыбнулся и потрепал за ухом огромного пса, который появился в кабинете, как только услышал голос своего хозяина.

- Вы нашли лекарство против чумы?

- Хм. И да, и нет, - Медикус сел за стол, - Восемь лет прошло, а как будто ничего не изменилось, - в задумчивости произнес он, оглядываясь по сторонам, - такое возможно только в этом измерении, так счастливо подсказанном мне случайной встречей. В сущности, разницы никакой, но…но есть разница, когда видишь ситуацию сразу в нескольких измерениях.

- Так что же Вы делали эти восемь лет?

- Я потратил эти восемь лет на то, чтобы узнать и выучить источники и происхождение растений и иных простейших веществ, касающихся вершины медицинской науки! Вот так и запишем в … моей кулинарной книге, - и Медикус расхохотался. – Так хочется есть. Эй, Антимедикус! Мое славное отражение! Ты уже вернулся в свой зеркальный мир? Или прячешься где-то поблизости? Выходи! – Медикус взял зеркало со стола и посмотрел в него. - Нет, уже вернулся на место.

Я тоже  заглянул в это зеркало и увидел Антимедикуса, который не упустил случая подмигнуть мне, и я отпрянул.

- Интересно, что отражение не похоже на Вас, - подозрительность в интонации, с которой я произнес эту фразу, вызвала лишь улыбку у Медикуса.

- Это так. Я предпочитаю открытость даже в общении с самим собой. Мне долго пришлось над собой работать, чтобы наконец-то увидеть свое истинное лицо в зеркале.

- Ну, так я не понял, Вам удалось найти лекарство от чумы?

- Удалось. Мне удалось понять, что это за лекарство. Оно скрывается в самом человеке. Но человек сам может себя вылечить и сам может себя уничтожить. Ты не представляешь, как сложно первое и как легко второе! Скажи, чего больше всего в человеческом теле?

- Не знаю. Воды, наверно.

- Вот именно, воды. А каких мыслей больше: светлых или темных?

- Ну, не знаю. Что считать светлыми и темными мыслями? Наверно, темных. Человек всего боится.

-Вот именно. Есть о чем подумать. И несет река кораблик. А в кораблике том… радость? Или? И какая эта радость? Искренняя? Отчего радость? Amor non est medicabilis herbis.

- Ну, наконец-то! – воскликнул появившийся Ван Ваныч и обнял Медикуса. – Со счастливым возвращением! Я все принес, как обещал. Вот смотри, - и он принялся разгружать походную сумку. Медикус очень внимательно разглядывал вещи и книги из будущего. Он очень радовался и даже рассмеялся, когда увидел свой портрет. И тут я вспомнил, что написал его портрет с помощью Антимедикуса. Надо же показать. Интересно, что он скажет.

- Уважаемый Медикус! Я написал Ваш портрет. Посмотрите. Я не знаю, понравится ли он Вам, - и я протянул его Медикусу.

- Хм? – Медикус с удивлением посмотрел на него, а потом на меня. – Что это значит?

- А что такое, - я тоже посмотрел на портрет, и каково же было мое удивление, когда я увидел, что портрет Медикуса вдруг превратился в портрет совершенно незнакомого мне человека, а вскоре и этот портрет поменялся на другой. И тут началось! Лица с такой скоростью стали сменять друг друга на полотне, что уже было невозможно что-то разглядеть! Я перевернул портрет лицом вниз и только переводил взгляд с Ван Ваныча на Медикуса и обратно.

- И что это значит? – уныло спросил я.

- Это все твои фантастические краски! – объявил Ван Ваныч. – Очевидно, для них человеческое лицо не является чем-то неповторимым и важным для хранения. Им все равно! Лицо и лицо, какая разница?

- А может, все дело в том, что ты писал не с меня, а с моего отражения? Отражения моего внутреннего лица? Неужели, я такой разный? Покажи-ка мне еще раз этот портрет! – попросил Медикус меня.

Я развернул портрет лицом. Сначала опять появился портрет Медикуса, а потом в той же последовательности стали меняться незнакомые физиономии. Я узнал первые два. Снова перевернул портрет лицом вниз. Немного подождал и опять развернул – то же самое. В этой закономерности и был ответ. Неужели этот поток лиц никогда не закончится? Еще одна особенность: каждое следующее лицо было бледнее предыдущего. Наконец, стали появляться только неясные очертания, бледные пятна неопределенной формы. Вдруг полотно озарилось ярким светом. Свет был такой ослепительный, что можно освещать помещение.

- Да с твоим портретом не надо беспокоится о затратах на электричество!

- Ну, вот что, забирайте с собой этот портрет. Там у себя разберетесь, что это такое. У меня свои заботы, - было видно, что Медикус устал. И гости его явно раздражали.

- Ну, что ж. Пойдем, Фантаз. Да, не забудь свое творение. Здесь оно только проблемы ненужные создаст. Пойдем, Фантаз, - Ван Ваныч хлопал меня по спине, подталкивая к выходу.

Так закончилось мое путешествие в шестнадцатый век. Как ты сам понимаешь, после этого писать портреты я зарекся. Никогда не знаешь, что получится. А портрет Медикуса можешь сейчас увидеть. Вот он перед тобой, следующий после портрета тираннозавра.

Вадим покорно принялся разглядывать портрет. До сих пор кроме радужных переливов  на картине ничего не было видно. Но после слов Фантаза переливы принялись выстраиваться в изображение мужского лица. И вот образовался портрет Медикуса. Но через несколько секунд он сменился другим лицом, потом другим и так далее, как уже описывал Фантаз. В глазах стало рябить.

- Ну, ладно, достаточно, - произнес Фантаз, и вместо лиц вновь появились радужные переливы.

- А что на этой картине, на последней? – спросил Вадим.

Вадиму показалось, что лицо у Фантаза выражало какое-то непостижимое страдание. «Что это с ним?» - подумал он. Фантаз вздохнул. Последнее время он все вздыхал.

- Я должен тебя предупредить, что это ограниченное рамой пространство не так безопасно. Во-первых, оно непредсказуемо. Изначально здесь должен быть изображен портрет Неизвестной. Но последнее время там все, что угодно, только не портрет.

- Ну, так я посмотрю? Разрешаешь? Я так понимаю, пока ты не дашь добро, я ничего не увижу?

- Ох! Ну, все. Смотрим! – и с этими словами давно всем привычный на мониторах зрительный образ «Алхимия» сменился зимним пейзажем. Шел снег. Он постепенно заполнял собой, белым, весь когда-то цветной мир, не принимая возражений. Шел тихо и неотвратимо. Конечно, когда-нибудь он закончится, полежит и растает от теплого солнечного света, но сейчас это сложно было даже представить, а скорее неуместно. Итак, тихо шел снег, и все молча становились его пленниками или завоеванным трофеем.

- Ты знаешь, это даже к лучшему. Прошлый раз я едва выжил.

- Что? Расскажи, - Вадиму стало интересно.

- Короче. Я ее нарисовал. Только и всего.

- Ага. Палка, палка, огуречик…

- Нет. Хороший портрет получился. Жаль, что его теперь не увидишь, если, конечно, мои краски не решат вернуть первоначальный вариант. Ах! Смотри! Вот он!

На снежно-белом полотне стал появляться портрет Неизвестной. Юное лицо. Счастливые глаза. Смущенная улыбка. А так, ничего особенного. Влюбленность не скроешь ни от кого. И только равнодушный объект любви будет безразличен к этой невинной красоте. «Нет, наивной красоте, нет, девственной наивности, да, нет же, ну, как сказать? Трогательной наивности? Или чистоте? По-моему, мне надо сменить профессию», - думал про себя Вадим, кусая губы.

- Что с тобой? Что случилось? У тебя лицо как у болельщика команды, у которой нет шансов отыграться, - Фантаз с интересом разглядывал лицо Вадима, пытаясь понять, почему портрет мог вызвать такое странное состояние.

- А? Почему? Какой команды? Смотри, с твоим портретом опять что-то происходит.

- А я привык, мне все равно, смотри сам. Тебе же интересно.

За какие-то мгновения глаза Неизвестной стали выражать настоящее горе.

- С ней что случилось? Почему она так несчастна?

- А! Она узнала, что я ее НЕ ЛЮБЛЮ! И никогда не любил. Короче, в чем я-то виноват? Насильно мил не будешь! Не она первая, не она последняя. Что?! – последнее слово Фантаз выкрикнул Вадиму в лицо, словно «ГОЛ!»

Вадим вздрогнул и отпрянул. Теперь его очередь была удивляться.

- С тобой-то что? Ну, не любишь – не люби! Чего орать-то?

- Надоела она мне! НАДОЕЛА! Понимаешь? Ладно, но и дружить с ней невозможно! Она же на меня смотрит дурацкими влюбленными глазами! Все старается, все хочет быть лучшей для меня! Нужной! Ну, не правильно это! Мужики пусть стараются, чтобы понравиться женщине. Ну, не наоборот же? Смешно! Да, просто жалость вызывает! Не повезло – уйди, не отвлекай! Сил же никаких нет! Уйди, влюбись в кого-нибудь ДРУГОГО! – Фантаз глубоко вздохнул от свалившейся на него обузы.

- И давно ты так мучаешься?

- Ха! Сколько себя помню! Вот такая вот верность никому ненужная! Я же прекрасно понимаю, что все ее достижения, вся слава, известность, все это только благодаря мне, вернее, моему к ней РАВНОДУШИЮ! Все доказывает свою значимость и незаменимость. Это смысл ее жизни! Представляешь? Ни детей, ни семьи! Зато стала выдающейся «изобразительницей» и «выражательницей» нашего времени! Если бы только это! Она еще стала двоиться, принимать облик любых живых существ, перемещаться во времени…

- Но ведь и ты тоже…? – попробовал возразить Вадим. Но Фантаз его прервал.

- Я не сам. Мне помогли. Понятно? Я сам не рад, что согласился. Был бы простым художником. Да я и так простой художник. Ну, может быть, не совсем простой. Надо признаться, что благодаря этим опытам с динозавром кое-что во мне изменилось. Ну, я уже тебе рассказывал. Плюс моя идея с красками оказалась выигрышной. И все! Я теперь вечно буду ей обязан? Мне ж не расплатиться! Я все время чувствую себя должным! Не выносимо! Понимаешь? Скажи ей, Вадим! Ну, я не знаю что? Пусть забудет меня! Ну, я не знаю как? Ну, помоги мне! – Фантаз рухнул на диван, обхватив голову руками и уткнувшись лицом в колени. Он так быстро сложился пополам, что Вадим усмехнулся. Благо, Фантаз не услышал этого смешка.

Не возможно было выдержать глаз Неизвестной. Такое опустошение выражали они, что в сердце что-то начинало шевелиться, что-то нехорошее, тоска что ли? Да, действительно, жалко ее. И понять-то можно! Когда у человека был смысл жизни, и вдруг его не стало, а стало пусто. А человек не может жить с такой пустотой. В нее надо что-то положить, чем-то заполнить. Человеку надо кого-то любить. Он так устроен. Можно любить себя. Наверно, этого мало. Вадим так размышлял. И подумал, что еще никого не любил. «А значит, и не надо с этим торопиться. А то вот влипнешь так! И не выпутаться! Надо сначала хорошо узнать человека, его характер. Не надо, чтобы он, вернее, она была такой страстной. Пусть даже не любит меня. А я буду добиваться ее всю жизнь. Так и останусь один. Всегда можно будет оправдаться. Сказать, что моя любовь была без взаимности. Пусть все меня жалеют. А ее осуждают. Но не наоборот!» - решил для себя раз и навсегда Вадим. Сам собой вырвался из его груди вздох облегчения. Вадим повернулся лицом в зал. Умиротворяющая тишина окутывала все в нем: все экспонаты, зеркало, пол, стены, потолок. Она гуляла по залу, плавно ступая своим мягкими лапками. Как кошка! Огромная и приятная черная кошка Тишина! Все замерло, боясь пошевелиться и спугнуть это чуткое животное. Только странная статуя все садилась и тут же вставала.

- Странная эта статуя! Статуя статична, а эта динамичная слишком! – произнес Вадим.

- А ты знаешь? Эта шутка профессора Кварка, - вышел из оцепенения Фантаз.

- Шутка?

- А ты разве не узнал скульптуру Родена Мыслитель? Кварк пожалел несчастного тугодума, однажды сообщив, что так долго думать вредно, он решил дать ему возможность чередовать умственные упражнения с физическими.

-А! А как Роден? Ведь Мыслитель – это же образ Творца?

- Творца? Он же Поэт. Он же Данте. Но сам Роден представил его как памятник французским рабочим. Я думаю, Роден согласился бы с Кварком.

- Поэт, значит. Ты знаешь, я был в будущем. Да. Представь себе. Познакомился с историком. Так вот этот историк посетовал, что им не хватает знаний о поэзии двадцатого века. А я как раз оказался носителем этого знания. Представляешь! Я и сам не знал. В общем, я к чему. Там, в будущем, я так глубоко проникся поэзией двадцатого века! – Вадим вздохнул, с минуту помолчал, потом продолжил внезапно посетившую его мысль. – Получается, что все страдают. Кто любит взаимно, ну, то есть, любим тем, кого любит, тоже страдает. Ведь рано или поздно он должен расстаться со своим любимым человеком. Даже если это случится через много-много лет, все равно это трагедия. И если через год – тоже трагедия. Здесь нет разницы. Я не знаю, по крайней мере, не почувствовал, что со временем любовь может угаснуть. Если человек любит без взаимности, тут понятно, что он страдает. Но он любит. Ты понимаешь, любит. А стихи пишет тот, кто любит. А не тот, кого любят. Значит, поэт, он любит, умеет любить. Вот кто поэт. Значит, Бог – первый Поэт! – неожиданный вывод удивил самого Вадима. И он подумал, стоит пересмотреть свои недавние умозаключения по поводу несвоевременности любви. Для него стало очевидным необходимость немедленной любви.

- Я с тобой не согласен, - воспротивился Фантаз. По-твоему, я не люблю? Я люблю природу, я люблю женщин, но не таких. Слабые, нежные женщины вызывают у меня большую симпатию.

- Да никто тебя не заставляет кого-то любить. У человека всегда есть выбор, не знаю. Ты потрясающий художник. В твоих работах можно увидеть нечто большее, чем просто пейзаж или натюрморт. Ты способен видеть и показать две стороны одной медали. На твои картины хочется смотреть долго и возвращаться к ним вновь и вновь. Но, ты знаешь, только пойми меня без обид. Постарайся понять. Я лишь сторонний наблюдатель, могу ошибаться. Но, мне кажется, что в твоих работах нет полета! Полета над этими двумя сторонами единого целого. Понимаешь? Не ИЛИ, ИЛИ, а над всеми или-или. То есть нечто третье. Третье, которое не зависит от этих двух. Как-то так.

- Я был влюблен. Я полюбил… на самом деле! Да! Она совсем другая. Очень красивая. Уверенная в себе, но не из творческих. Инна как раз какая-то ранимая, нервная. А моя – нет! Очень спокойная, гордая.

- Но вы расстались?

- Какая разница! Моя личная жизнь никого не касается! Понятно? Никого! Ни тебя, ни Инны! Это моя личная жизнь!

- Ну, хорошо-хорошо. Было бы от кого так беречься. Тебе как-то угрожает Инна Неизвестная?

- Да? А, по-твоему, она не способна на месть?

- Думаю, нет. Она переживает, это понятно. А ты что хотел? Ты бы хотел ее забыть, но это невозможно из-за ее славы. Зачем ей тебе мстить? От мести любовь не возникает. Ты зря беспокоишься. По-моему, тебя совсем другое мучает. Муза не посещает. Так? Однажды ты был вдохновлен своими способностями, но рано или поздно этот источник иссякает. В какой-то мере есть здесь вина Неизвестной. Не надо было ей так выказывать свои чувства к тебе. Ты возгордился, только и всего. Тобой восхищались, а Инна больше всех. Это стало опасным для тебя. Ты знаешь, я думаю, каждый получил по заслугам. Любовь к себе Инна вызвать не смогла. Боюсь, ей удалось спровоцировать в тебе гордыню. В результате тебе нравятся больше те женщины, которые способны тебя унизить. Это спасает твою душу. Душевные муки тебя спасают. Послушай! Помнишь, монаха, который своим примером направлял заблудших на путь истинный? Ну, он еще поселился в тюремной камере, писал там иконы. Вспомнил? Нет? Я просто думал, что это был ты. Значит, не ты? Интересно, кто?

- Хм. Унижение спасает душу, говоришь? – Фантаз как-то злорадно ухмыльнулся. – Эта Инна на многое способна! Ты просто не знаешь, не подозреваешь! Я сейчас тебе расскажу! Вот этот портрет! Вот! Смотри! Хочешь почувствовать, что она со мной сделала? Только вряд ли все повторится. Ты же не вызываешь у нее ненависти, как я! - Фантаз накинулся на портрет. Он так яростно взывал повторить проделанное уже с ним, словно провоцировал висящее на стене изображение на некий удар. Со стороны могло показаться, что у бедняки поехала крыша. – Ну, что? Слабо повторить? Иссякла? Да неужели!

Вадим уже не мог больше наблюдать за этим бредом. «Тем более было тяжело видеть лицо Инны, а особенно ее глаза, по-прежнему выражавшие тоску от невосполнимой потери. Но, наверно, и ей это было нужно. Вдруг раздался резкий треск, и картина порвалась внезапно хлынувшим из нее мощным потоком воды прямо на Фантаза, ну и на меня, стоявшего рядом. С небывалой скоростью вода заполняла собой все пространство выставочного зала. А мы не смогли избежать этого натиска, и даже не заметили, как полностью ушли под воду. Мы не смогли открыть окна и двери, чтобы выбраться из этого аквариума. Воздуха не хватало, сил, чтобы держаться на поверхности тоже. Я чувствовал, что теряю сознание. Я медленно опускался вниз. Мимо меня проплывали огромные рыбины невероятной красоты. Раковины и кораллы, рассыпанный жемчуг и… лицо Инны. Длинные рыжие волосы свободно развевались, словно парили, и покачивались от таинственных водных потоков. Они напоминали не то крылья, не то плавники, не то водоросли.  Ну, надо же, какая она красивая! А в жизни не так как–то. Здесь ее глаза были намного больше и выразительней. Она в упор смотрела на меня. Я чувствовал, как ее взгляд пронзил меня и удерживал. Я не мог от него оторваться, да и не хотел. И отчетливо слышал ее спокойный голос. Она внушала мне ничего не бояться. И я не чувствовал страха. Я слушал, смотрел на нее, и мне ничего не было нужно…

Вдруг я почувствовал себя в стремительном потоке, несущим меня неведомо куда. Сопротивляться не имело смысла, да и сил тоже все равно бы не хватило. Я совершенно не владел своим телом и пустился так сказать по воле волн.  Сильным течением меня влекло к тому самому месту, где раньше был портрет Неизвестной, а сейчас - черный квадрат, обрамленный золотистым рельефным венком, в него-то меня и засосало. Я оказался в кромешной темноте. «Так вот какая ты, Черная Дыра!» - мелькнула мысль. Но тут же я попал в узкий извилистый коридор, на стены которого я постоянно ударялся, пока мчался вниз, и вдруг яркий свет ослепил меня. Я вынырнул из воды, вдохнул воздуха и ухватился за попавшиеся мне прямо в руки перила лестницы. Ногами я ощутил ее ступени, встал на них и выбрался из… бассейна. Шатаясь и рискуя поскользнуться, я сделал несколько шагов и рухнул на скамейку. Кто-то кинул мне полотенце. Этот жест доброй воли меня удивил сначала, но я был благодарен. Еще бы найти свою одежду, - подумал я, когда понял, что выгляжу вполне адекватно: кроме плавок на мне ничего не было».

- Вадим! Вот так чудо! Ты же не умеешь плавать! Говорил, что боишься? – рядом с Вадимом сел на скамейку крепкий паренек. Это оказался однокурсник Вадима, а теперь еще и коллега – акула пера.

- Привет, Санек! Ухожу я из журналистики. Решил сменить профессию.

- Ух, ты! И куда подашься?

- В моряки-подводники! – выпалил Вадим и сам себе удивился.

- Можешь ты потрясти! Уважаю! А что так? Вроде только начал карьеру, и неплохо, всем на зависть?

- Не мое это, как выяснилось, - Вадим пожал руку своему товарищу и уверенным шагом направился в раздевалку.

***

Вадим проснулся от утомительного ощущения качки. «Почему я раскачиваюсь?» - задал он себя вопрос. Он понял, что лежит, но не в купе и даже не в плацкартном вагоне поезда. И его не трясет, а именно качает, ритмично и уже давно. Иначе бы не было так тошно. Однообразное колебательное движение вызывало невыразимый дискомфорт. Что-то неестественное было в этой монотонности и сводило с ума. Его кто-то раскачивал. Хотелось остановить эту пытку, но к своему ужасу Вадим обнаружил, что связан по рукам и ногам. Тут он услышал странный разговор пожилых дам. Все  в захлеб рассказывали о своих внуках:

- Очень, очень милый мальчик! – сообщала одна с придыханием. – Очень воспитанный, очень умный…

- А мой уже встает, - перебила другая. - Мой ходит! Представляете! Ходит! В его то возрасте…

-Ну, что, что ходит? – включилась третья. - Мой говорит. Он…его уже обучают…

- Мой говорит уже на английском! Он уже думает…

- На трех. Да. Мой играет на трех скрипках…

- Да что Вы?

- Ой, нет! То есть говорит на трех языках и играет на скрипке!

- Ну, скажете тоже!

- Я не вру! Он так играет! Так играет! Талантливый мальчик! Весь в отца. Мой сын в детстве тоже играл … на бубне!

- Я Вам не верю!

- Но почему же? Точно Вам говорю, на бубне!

- Да при чем здесь Ваш бубен? Не может такой маленький говорить на трех языках!

- Он говорит! Я точно знаю!

- Что значит «знаю»? Вы что же не слышали, как он говорит?

- Он же со мной не говорит! Зачем со мной говорить на трех языках? Но его родители его водят к учителям …э..э французского, - начала она загибать пальцы, - китайского и этого как его …мм, нет, фарси! – воскликнула дама от радости, что вспомнила название незнакомого ей языка.

- Фарси? Что это за язык? Вы ничего не путаете? Нет такого языка! Фарси! Хм. Это Вы, милочка, загнули! Нечего «фарсить» тут несуществующими заслугами своего внучка!

- Я не форсю! Как Вы смеете так говорить! Завидуете?

- Чему?

- Не знаю, я не слышала, как он говорит. Но зато я с удовольствием слушаю, как он играет. Он очень душевно играет! Он вообще больше любит на скрипке играть, чем эти языки. Честно говоря, я заметила, он совсем неразговорчивый. Он приходит ко мне, чтобы отдохнуть от этих занятий. И все играет, играет. А я и не мешаю, слушаю и кормлю его всякими вкусностями. Он у меня любит сладкое. Только и прерывает свое музицирование, чтобы всласть покушать. Я ему пирожки с вишней, пончики с изюмом, ватрушки со сметаной, творожное печенье, - перечисляла счастливая бабушка, не переставая качать колыбель с Вадимом.

Вадим напрягся и что есть мочи заорал. Но вместо ожидаемого крика зрелого крепкого мужчины раздалось слабенькое повизгивание. Дамы тут же отреагировали, увеличив скорость раскачивания колыбели до безумной тряски. Вадим забился в истерике.

- Да он мокрый! – вскричала одна из дам, ошеломив всех невероятной догадкой. И шесть рук потянулись к нему, чтобы раздеть.

- Мамааааа! – заорал Вадим. И на его счастье мама оказалась неподалеку и тут же прибежала. Она схватила его на руки, прижала к груди и начала приговаривать:

- Все хорошо, все хорошо, мой маленький! Сейчас пойдем погуляем. Вон, смотри, какие птички, какие синички. Вон, видишь? Да? Птички? Да? Агу! Скажи: «Птички», скажи.

«Что за бред!» - думал Вадим, глядя через окно, как синицы клюют насыпанные в кормушку семечки.

- Все хорошо, мое солнышко, - продолжала утешать Вадима мама. – Сейчас я тебе расскажу сказочку, а ты послушаешь и уснешь. Жила-была в далекой стране Хозяйка Сапфир-озера. Волшебницей она была, умела летать в небе, как птичка, плавать в озере, как рыбка. Все у нее было: и богатства несметные, и слуги верные, и красоты она была неземной. Слава о ней разошлась по всему миру. И был у нее бесстрашный друг – Дракон Вихрь. Он охранял ее владения, предупреждал любые опасности. Был у него чуткий слух, острый глаз и нюх, как у … крысы. … А крыса говорит: «Вадим, нарисуй мне уголок». «Зачем тебе?» «Я люблю уголки». «Но он же из бумаги? Ты питаешься бумагой?» …Однажды…, - мама рассказывала сказку, Вадима клонило в сон, он проваливался в забытье, но тут же просыпался. Сказка уже рассказана, а Вадим не спит. Остается колыбельная. И мама поет:

«Мой мальчик спит,

Прохладой дышит лето.

Окна раскрыты, тихо в саду…

И пусть тебе приснятся звезды и планеты,

Помни, мама верит в твою мечту…»

Вдруг раздался резкий звон.

Вадим, наконец-то,  очнулся от странного  видения. Пора вставать. Дисциплина прежде всего. Сегодня его команда займется изучением океанских глубин очередной планеты. Чувствовалось утомление от недавних перегрузок. Да и возраст уже сказывается. Четвертый десяток разменял. Вадим вздохнул, представляя, как вернется на Землю, как примется за мемуары и заживет в тиши лесов и полей, вдали от суеты.

Вадим внимательно вглядывался в лицо приближающейся планеты, «и пусть тебе приснятся звезды и планеты, помни, мама верит в твою мечту…», - напевая себе под нос.

- Командир, Центр вызывает, - раздался голос в динамике.

- Шутов на связи, - Вадим перевел взгляд на монитор. – Здравствуйте, Петр.

- Вадим, здравствуйте! Придется отменить заданное направление. Наш объект ждет столкновение с астероидом. Все работы сворачиваются до выяснения исхода этой встречи. Возвращайтесь на станцию.

- Вас понял. Команда биологов уже вернулась?

- С ними нет связи. На планету отправлены поисковики. Вам что-то известно?

- Вчера руководитель их группы сообщил, что они обнаружили  некоего  представителя фауны с незаурядными способностями, судя по снимкам, он похож на динозавра, увлекающегося графикой. Забавные рисунки у этого ящера. Если группа в курсе о приближающемся астероиде, они вполне могли загореться идеей спасти это чудо и забрать с собой.

- Благодарю за информацию, Вадим. О координатах обитания этого существа не говорилось?

- Упоминалось озеро. Оно могло нас заинтересовать, поэтому я взял координаты. Сообщаю…

- Отправляйтесь на станцию. Конец связи.

- Командир! Несанкционированный выход в космос буравчика с пассажиром!

- Кто на буравчике?

- Лабораторная крыса Альби.

На мониторе возникла кабина буравчика. Альби подмигнул Вадиму.

- Извини, друг, не было времени сообщить. Сам понимаешь – такое событие! Как ты догадался, я собираюсь не менять курс.

- Но зачем тебе это?

- Хочу попробовать яйца динозавров или наоборот спасти хоть одного от астероида, как пойдет, - крыса захихикала.

- Но зачем тебе это? – повторил вопрос Вадим. – Это же опасно!

- В первую очередь я – ученый, а уж потом опасный хищный зверек, зануда-грызун- искуситель.  Ты что же не понимаешь, там сейчас самый горячий эксперимент намечается! А я его свидетель, а если повезет, то даже участник! Присоединяйся, Вадим! Не пожалеешь! Или испугался?

- Я? Глупая затея, не находишь?

- Конечно, умнее вернуться на станцию, а потом на Землю. Там тебя ждет слава, ну, или хотя бы почет и уважение, крепкий сон, жирок на брюшке и однажды ты встретишь свой последний час…

- Командир! Поступил сигнал SOS! Сигнал исходит от неопознанного объекта с исследуемой планеты…

- Курс на … словом, строго по сигналу SOS!

- Кажется, у тебя нет выбора или?

- Сигнал от объекта на озере, уже упомянутого нашими друзьями э… биологами.

- Вижу его. Это… это… это? Не может быть!

- Это женщина?

- Неизвестная женщина. Да. Очень похожа на землянку. Рыжая. Молодая. Хм. Красивая!

- Отставить! Спустить спасательную камеру. Бригаде скорой помощи принять пострадавшую. Сообщить в Центр о произошедшем. Продолжать визуальное наблюдение за территорией, не покидая корабля. Ждать указаний из Центра.

- Так точно! Командир! Из Центра получено указание обследовать прилегаемую к озеру территорию непосредственно на местности.  Астероид максимально приблизиться к планете через шесть часов. До этого времени необходимо успеть покинуть планету.

- Вас понял. Команде первопроходцев приготовиться к высадке. Готовность через десять минут.

- Так точно!

- Состояние пострадавшей?

- Удовлетворительное.

- Способность к вербальному общению, телепатии?

- Телепатия.

- Принимайте все сообщения, если потребуется немедленная реакция, действуйте. Держите меня в курсе. Я оправляюсь вместе с первопроходцами. Снаряжение в мою кабину.

- Командир! По сведениям пострадавшей на планете находится еще один корабль. От него исходит угроза для живых существ планеты.

- Какого рода угроза?

- Генетическая угроза, относящаяся к разряду абсолютных.

- Цель?

- Использование ресурсов планеты для нужд чужой цивилизации.

-  Астероид может представлять угрозу для планов захватчиков?

- Угроза локальная. Временная. Устранимая.

- Командир! Наши биологи насильно удерживаются на неопознанном корабле!

- Его координаты известны?

- Да.

- Отправьте в данном направлении сообщение о переговорах.

- Слушаюсь.

- Высадка на местность отменяется. Команде приготовиться к отражению нападения. Активизировать все службы, спасательные установки. Сообщить о происходящем в Центр.

- Командир! Поисковики в опасности! От них получен сигнал SOS. Они находятся в районе проснувшегося вулкана.

- Группе спасателей немедленно отправиться за поисковиками на светоскоростном вездеходе. У нас нет времени. Нельзя терять ни секунды. Приступайте к выполнению задания!

- Есть приступить! Группа СПАС! Старт!

- Группа СПАС на месте. Поисковики найдены. Все. Группы СПАСа и поисковиков возвращаются,

- Командир! Из неопознанного корабля пришло сообщение!

- Изложите суть сообщения!

- Они предлагают обмен. Группу биологов на пострадавшую, находящуюся у нас на корабле.

- Командир! Группа СПАС и поисковики на корабле. Никто не пострадал.

- Слушай мою команду! Команде приготовиться к отражению атаки наивысшего уровня опасности!

- Есть! Все службы приведены к боевой готовности!

- Отдел обеспечения технической модификации! Слушай мою команду! Привести корабль в состояние внешней невидимости!

- Есть привести корабль в состояние внешней невидимости.

- Создать видимого двойника корабля невидимки и расположить его на заданных координатах.

- Есть создать видимого двойника! Корабль двойник создан.

- Наделить двойника функцией передачи сообщений. Суть сообщений: «Ваше сообщение принято. Ждите ответа. Ответ в процессе решения. Ждите нашего решения. Наш ответ. Мы … Помехи связи…»

- Есть.

- Обеспечить автоматическое удаление двойника после того, как корабль покинет орбиту планеты.

- Есть.

- Команде корабля приготовиться к проникновению на корабль противника с целью спасения группы биологов. Способ: гипнотическое воздействие. Окончание времени воздействия после того, как корабль покинет орбиту планеты.

- Есть. Готовность команды максимальная. Разрешите выполнять?

- Разрешаю!

- Вадим! Динозавра убивают! Все пропало! Единственный экземпляр динозавра-художника погибнет навсегда! За ним гонятся какие-то уроды! Они не смогли его поймать и теперь хотят уничтожить!

- Альби! Альби! Через пять часов сюда упадет астероид. Жди корабль на высоте сто метров! Команда на операции! После ее окончания я с тобой свяжусь! Если что лети на станцию один.

- Эх, да как же это? Такой большой и такой беззащитный! – Альби неотступно следовал за бегущим динозавром, стараясь укрыть его полем буравчика от синих снарядов. Но снаряды, как осиный синий рой, готов в любую секунду вонзиться в свою жертву, а динозавр был таким неуклюжим, что защищать его было сущим наказанием. - И такой глупый! Почему ты не птичка-синичка? Почему ты не летаешь так, как птица?

И тут динозавр оттолкнулся и … перемахнул через пропасть, словно перешагнул ее! Оказавшись на противоположной ее стороне, он на секунду задержался перед скалой, что как стена, выросла на его пути, чтобы сменить направление. Удивительно, но пропасть никто из преследователей не заметил и, продолжая нестись за динозавром, ослепленные алчной страстью крупной наживы, они не успели оценить характер рельефа местности, чтобы трансформировать средства передвижения, и камнем рухнули вниз, на дно пропасти, по инерции продолжая выпускать смертоносные очереди из своего оружия. Последние прощальные выстрелы оказались как нельзя удачными, но уже никому не нужными, а для динозавра роковыми. Они послали несколько снарядов, вонзившихся в хвост динозавру и приковавших его к скале. Динозавр оказался в ловушке. Альби растерялся. Он, было, принялся вытаскивать синие острые снаряды, торопясь успеть до падения метеорита, но динозавр так ревел и размахивал своими передними конечностями и неимоверно большой головой, норовя поранить сердобольную крысу или, на худой конец, сожрать ее, что дело по спасению не сдвигалось с мертвой точки. Альби только и занимался, что уворачивался от перспективы быть съеденным или покалеченным. Наконец, силы его покинули, и Альби отказался от своей затеи. И вовремя! На телепатический контакт вышел Вадим и сообщил, что до падения астероида осталось десять минут. Даже если бы крысе и удалось освободить динозавра от снарядов, телепартировать его на станцию или другую планету ему просто бы не хватило времени. Альби вздохнул и решительно взмыл в небо на буравчике. Он мчался без оглядки. Вдруг он услышал страшный взрыв, но прежде, чем пыль успела закрыть солнце и погрузить планету во мрак, он успел стыковаться с кораблем и покинуть этот трагический, совсем не бумажный уголок мира.

***

- Как она? – печально поинтересовался Кварк у Ван Ваныча.

- Недомогает, - с горьким вздохом сообщил тот. – Уже две недели как не выходит из дома. Заперлась. Все пишет и пишет, пишет и пишет. Эх, беда.

- Пишет? О чем? – удивился профессор.

- Да, не о чем! Пишет, говорю, пейзажи Брейгеля Старшого. Питера, значит. Копии создает двух его шедевров. Как их там? – силился вспоминать старик. - Охотники что ли за приведениями? Ой, да какие приведения? На снегу! Вот. «Охотники на снегу» и эти… как их? «Катание на коньках или ловушка для птиц». Назвал же на мою голову!

- Зачем же она это делает?

- А зачем другие делали? До нее аж сто тридцать раз копировали энти творения! Да она сама уже второй десяток создает! Посчитай! Гиннес отдыхает. Уже с закрытыми глазами может рисовать. Еще мало! Пазлы собирает из тех же картин. Соберет – разберет, снова соберет, снова разберет. Но ей больше нравиться смотреть на оригиналы. И смотрит, и смотрит!

- И что же, ей легче?

- А кто ее знает? Я не вмешиваюсь. Да она со мной и не советуется. У нее вон есть советчики. Под руководством Ци Байши творит. Он, видишь ли, понимает толк в чудодейственной силе копирования шедевров! Небось, свои творения копировать не дает!

- А может, Инна не хочет.

- Хочет, не хочет, а он сказал, что, мол, его подделать невозможно!

- А может, он прав.

- Ой! Еще один знаток нашелся!

- Лишь бы помогло.

- Это верно.

Старики чокнулись серебряными чарками и с удовольствием выпили.

- Хороша твоя медовуха, Ван Ваныч.

- А то! Мармуше тоже нравится. Когда Ци Байши не видит, Мармуша не прочь выкушать чарку другую.

- Да ты что! А не опасно?

- Нет! Только на пользу. Мармуша меру знает.

- Почему такое странное имя? Мармуша! Хм.

- Так она сейчас в основном с братьями нашими меньшими общается. С Пиратом, Маркизом, да Бароном, - перечислил домочадцев Инны Ван Ваныч.

- Ты еще Янку забыл.

- Сейчас! Ее забудешь!

- Ну, предположим, и что, какая связь?

- Для них она – Мармуша. Им это имя легче произносить.

- Произносить? Чушь какая! Для них речевой аппарат по законам физиологии не предусмотрен.

- Не предусмотрен! – передразнил профессора Ван Ваныч. – Хм. Чревовещание, надеюсь, никто не отменил?

- Ты хочешь сказать, что эти наши братья освоили такой способ общения?

- Скажу больше, успешно освоили!

- Да! – покачал головой Кварк и глотнул медовухи.

- А у меня не получается. Ну, мне-то ни к чему, - заключил Ван Ваныч и отпил медовухи.

- А что слышно о Фантазе? Давно его не видел.

- О! Фантаз у нас Звезда! Звезда э-э прогноза погоды. Ха-ха-ха!

- Шутишь! С чего вдруг?

- Да не вдруг! Забыл сказать, скажу, пака помню: он ведь еще и цветовод непревзойденный!

- Цветовод Непревзойденный! – восхищенно произнес Кварк. – А зачем ему такой псевдоним?

- Да какой псевдоним? Это призвание! Он же целые плантации своих редких цветов насадил! Каким-то чудом ему довелось раздобыть не то отростки, не то семена цветочных растений позднемелового периода мезозойской эры. Вот теперь разводит.

- Да я в курсе! Краски он из них создает необычные. Ну, понятно. А прогноз погоды здесь причем?

- Честно говоря, не знаю. Но погоду предсказывает точно! Специалисты метеослужб голову себе сломали над тем, как ему это удается! Он ведь не выдает тайн. Ему предлагали поделиться своим открытием, ну, открытием точности прогноза. Ни в какую! Звездит! Шоу выдумал. «Предвидова Погода» называется.

- Выходит, Фантаз женился на Погоде.

- А зачем ему жениться? Он только себя любит. И сильнее его самого никто любить не сможет! Его все устраивает.

- Так я и понял, - кивнул Кварк. – А вот еще друг у него был. Вадим Шутов. Про него что-нибудь известно?

- Светлозар, ты где жил все это время? В горах?

- Нет, почему? Я в ну, в общем, тут одной идеей занят… был. Теперь вот отдыхаю.

- А! Ну, понятно! Вадим вернулся на Землю. Пишет мемуары. Да, вот еще! Цикл сказок выпустил! В общем, второе дыхание открылось. Он же журналистом был, статейки пописывал, а теперь снова почувствовал в себе способности….

- Это же естественно! Накопил впечатления, теперь делится. Время разбрасывать камни.

- Ну, да! Камни! Издал книгу сказок под названием «Хозяйка Сапфир-озера».

- «Хозяйка Сапфир-озера»? Римэйк? Под Бажова косит?

- Ну, почему сразу косит? Продолжает традицию!

- А! Это теперь так называется! Эх, молодежь! Воровство идей и никаких открытий! Сплошное уподобление!

- Да, ладно тебе! Только бы поворчать! Это по-стариковски. Давай лучше выпьем.

- А что остается?

- Да, кстати! В своей последней экспедиции Вадим встретил некую барышню с чужой планеты. Полная копия Инны! Только помоложе будет.

- Век копий и римэйков! А зовут ее Дваинэн.

- Точно! А ты откуда знаешь?

- Я? Да просто так сболтнул. Так ведь звали двойника Инны. Когда еще она увлекалось раздвоением.

- Так разве двойник был не энергетический?

- Энергетический-энергетический! Просто со временем плотью оброс. Случайно. Никто не ожидал такого эффекта.

- Ах! Так это что же получается?

- А ничего не получается. Еще не известно, что из этого всего выйдет. Я, например, ничего хорошего от этого не жду, - грустно заметил Кварк.

- А Вадим-то не знает!

- А я о чем говорю?

- Так он же влюбился!

- Кошмар! Да успокойся. Считай, что это будет своеобразный опыт несчастной любви или даже нелепой. Помнишь Лоренца?

- Да помню. «Человек находит друга». Там он описывал, как в него влюблялись не то вороны, не то грачи, там еще в свинью влюбился павлин. Ха-ха! Помню-помню. Эх! Надо выпить!

- Да не переживай. Любовь зла…

- Не продолжай. С ума сойти!

- Ум любви не товарищ!

- А вот гусь свинье оказался очень даже товарищем!

- Здесь ума не надо! Медовуху больше не пью – я меру знаю! Я хозяин своего слова! Я ссамм себе ХОЗЯИН!

- Я заметил, Светлозарчик! Кстати, а где твои коллеги? Ну, что преследовали тебя… по пятам?

- Исчезли! – Кварк развел руками. – Эй! Коллеги! Где вы? Нету!

- А почему?

- А они же генетиками были! Все хотели меня подловить и мое ДНК умыкнуть! Тоже охотники за … динозавром! Враги угрожающие! Угрозы вражеские!

- Да, не горячись так. Успокойся!

- А я спокоен! В Багдаде все спокойно!

- Ах! Что? Тоже упали в пропасть? Ах! И сгинули?

- Да, нет! Все живы! Просто в генетике больше не стало надобности. И все успокоились.

- А почему?

- Не бойся. Все хорошо! Слышишь?

- Что?

- Нет! Ты слышишь?

- Да, что?

Кварк схватил Ван Ваныча под мышки и поволок на балкон. Была чудная летняя ночь. Звезды ярко светили. Казалось, что их далекий свет напоминает какую-то таинственную партитуру. Ван Ваныч восхищенно созерцал это чудо, периодически тихо вздыхая.

- Красота-то какая!

- Ну, теперь слышишь?

- Я вижу! Но, кажется, … уже слышу! Я слышу! Музыка!

- Музыка! Никакая генетика не заменит. Люди наконец-то услышали Музыку Вечности! Переложили на ноты. И поняли Мысль Вечности. Поняли! Ты разве не заметил?

- А как же Инна? Она …

- Временно… все временно. Без конфликта нет развития! Сам же говоришь! ПРОФИЛАКТИКА!

- Профилактика чего?

- Глупости, старичок!

-А! Долой глупые мысли!

- Примерно так.

***

- Ну, что ж, Петруша, говоришь, поэзия – это душа истины? Она сохраняет объективность, потому что чиста и лишена домыслов, лукавства, притворства? Она несет в себе нравственный урок?

- Инна, ты счастливый человек, грусть, это всего лишь грусть…

- Стихи ложатся

               На печаль,

Чтоб радости дождем

                   Пролиться.

И музыка стихов

                         Продлится,

Пока созвучна им

                                      Душа.

Инна поставила звездочку точку.  Но передумала и поставила … звездоточие…

Мы поможем в написании ваших работ!