Значит – это кому-нибудь нужно? 2 страница
- А Ты сможешь вспомнить его прямо сейчас?
- Конечно! Ведь оно про меня. Правда, оно не очень короткое, может Тебя утомить, мой юный друг, хотя, последние строки я не помню дословно. И Неизвестная с выражением и непринужденно прочла по памяти детское стихотворение:
«Приходит утро на порог,
Берутся все за дело,
И я уже один чулок
Почти совсем надела», - сделала паузу Инна Инакиевна и, подмигнув, продолжила:
«Другой надену я потом,
Я нарисую лучше дом,
Окно, забор, дорожку,
А на дорожке кошку.
Вот это будет кошкин нос», - и грациозно указала пальцем на кончик своего носа, а затем, изображая кошачьи движения, продолжила:
«Вот это лапы, это хвост,
А дом не стоит рисовать», - махнула рукой Инна Инакиевна.
«Я приберу сперва кровать.
Кладу подушку на матрас.
Как дальше быть не знаю?» - удивленно расширила глаза.
«Я вот что сделаю сейчас –
Я принесу из кухни таз и кукол искупаю.
Вода в тазу!
А ну, скорей, снимайте, куклы, платья!» - тут Инна Инакиевна оглянулась на дверь, из которой выходили официанты, и продолжила:
«Стоит метелка у дверей.
Начну-ка подметать я.
Беда! Не ладятся дела.
Вот глупая метелка!» - изображая недовольство, заявила Неизвестная.
«Мела, мела, мела, мела
И никакого толка!»
«Я мусор спрячу под буфет» - тут она перешла на заговорщический шепот, несколько понизив голос, -
«И побегу варить обед.
Я макаронину смелю и настрогаю свечку,
Перемешаю, посолю, водой залью, и в печку!
|
|
|
С обедом нечего спешить.
Возьму иголку, буду шить», - изображая трудный процесс вдергивания нитки в иголку, она скосила глаза в одну точку и произнесла:
«В ушко иголкино влезать не хочет нитка что-то», - и зевнула, рот прикрыв рукой,-
«Прилягу лучше я поспать, устала от работы»…
- Дальше не помню. Там идет уверенность, что мама будет очень рада, - улыбнулась Инна Инакиевна. А Вадик, чуть не заснул, но вовремя вздрогнул, и, зевнув, заплетающимся языком проговорил:
- А Ты мне раньше не рассказывала это с… ой, простите! Я, кажется…, - озираясь по сторонам и пытаясь восстановить ход беседы, Вадик подбирал слова, потом удивленно посмотрел на Незнакомую Даму… и вдруг вспомнил, кто она. «Что я тут наговорил!» - в ужасе подумал Вадя Шут и пробормотал:
- Да! Опасно есть, то, что Вы приготовите!
- Да! Я готовлю, но это не значит, что я заставляю это есть! – с нескрываемой гордостью заявила Неизвестная.
- Неужели больше не помните никаких стихов? – наугад бросил Вадя Шут, чтобы не было пауз.
- Отчего же. Вот, например, из Гейне несколько строк:
Zu mir bleich Blümchen leise spricht:
„ Lieb Brüderchen, pflücke mich!“
Zu Blümchen sprech ich:
„Das tu ich nicht! Ich pflücke nimmermehr dich!
Ich pflücke mit Mut und Not die Blumе purpurrot!
Бледный цветочек тихо сказал:
|
|
|
«Милый братишка, меня б ты сорвал!»
«Нет, ни за что не сорву я невзрачный,
Только пурпурный, нескучный, немрачный»…. Вот такой вольный экспромт-перевод.
- И что же здесь Вам так близко?
- Правда жизни.
И тут Вадя Шут напрасно заторопился, он решил, что, наконец-то, нашел общий язык со странной собеседницей, что она сейчас начнет открывать одну свою тайну за другой. Но все происходило в каком-то тумане или самообмане. Вадя, как ни старался быть располагающим на откровенность, не смог поломать игру Неизвестной. Следующие вопросы не получили никакого ответа, только покачивание головой, усмешки и просто отрешенное молчание. Стены, ширмы, тупики возникали друг за другом. «В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом – Вы такая эстетная, Вы такая изящная…» - пронеслось в голове Вадика, но он только смог пролепетать:
- Вы яркая и поэтому…, - попытался Вадя польстить, как его прервали:
- Кто же хочет быть сорванным цветком? Есть такие дураки? – Неизвестная все смеялась.
- Я могу стать бледной и незаметной, - сказала, а сама подумала: «Какое примитивное кокетство, пора заканчивать разыгрывать эту комедию. Надеюсь, больше никому не взбредет в голову брать у меня интервью, и меня оставят в покое. Пусть думают, что я взбалмошная одинокая интриганка, каких немало».
|
|
|
- Нет, не бледная, а скрытная, таинственная, так? – это он робко попытался завоевать неприступную неизвестность, показать свою прозорливость. «Жизнь доверьте Вы мальчику, в макинтоше резиновом, И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым – шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..» - упорно повторялось в голове у несчастного молодого журналиста.
- Так, так. Пейте вино. Очень приятное, не правда ли?
Вадя оценил букет. Одного бокала было достаточно, чтобы почувствовать легкую невесомость, повлекшую к полной неспособности продолжать беседу. Вадик погрузился в сладкую дрему. Вот и все.
Неизвестная тем временем изучила меню и попросила официанта принести ванильный пудинг и свежей клубники. Вадя сладко спал, положив голову на заранее приготовленную Неизвестной маленькую подушечку. Она незаметно ее подложила, когда трогательный Вадя Шут начал клевать носом. Мартышка Янка тоже впала в забытье, иногда вздыхая во сне, очевидно скучая по своим друзьям. Уж лучше бы ей остаться с ними и устроить веселые перегонки, прыжки и полеты. Прежде чем съесть ванильный пудинг, Инна Инакиевна с минуту его разглядывала. Оказывается, она пробовала пудинг первый раз в жизни. Потом еще заказала чай с мятой.
|
|
|
Была осень. За окном моросил дождь. Рядом трещал настоящий огонь в камине. Диванчик, на котором сидела Неизвестная, был очень удобный. Можно было даже незаметно для окружающих разместиться на нем с ногами, что Неизвестная себе и позволила. «Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым, и, садясь комфортабельно…». Да, еще была музыка. «Настроение Индиго» - кажется, так называлась одна из джазовых композиций, звучащих в этот вечер. Звучала негромкая музыка. Инна смотрела в окно на дождь, на бегущую улицу, и вдруг, отчетливо ощутила присутствие того, кто сейчас был очень далеко, на другом конце этого бесконечного мира, этой иллюзии жизни, о котором лучше было бы не думать вовсе. «Далеко же я тебя спрятала»,- вздохнула Инна. Достаточно было одной еле заметной мысли, одного микроскопического намека на мысль о нем, как все ее существование будто отравлялось отсутствием дорогого ей человека. Она вдруг ощущала, что он ждет ее. И хотя, она убеждала себя, что это самообман, но как всегда с готовностью откликалась на него и, срываясь с места, мчалась в неизвестность…
Так случилось и сегодня. Инна пошла к окну, все ближе приближаясь к стеклу, словно очарованная бегущими по нему струйками воды, мешающими разглядывать вечно опаздывающих уличных пешеходов, она хотела слиться с ними в общий поток. С кем, с ними? С пешеходами или струйками воды? Справа от себя она неожиданно увидела ширму из шелка с китайскими пейзажами «шан-шуй». «О, учитель Ци Байши, как вовремя!» - мелькнула мысль, и незаметно исчезла за ширмой.
***
Когда Вадим очнулся, силуэт Неизвестной уже почти скрылся из виду, вернее он услышал легкое шуршание и успел заметить исчезающий в дымке шлейф ее роскошного платья, ощутить шлейф ее тончайших духов, а может быть, это был шлейф тайны? «А дорожка песочная от листвы разузорена – точно лапы паучные, точно мех ягуаровый…» На самом деле это был след от очередной операции по раздвоению личности. Но Вадим заставил себя стряхнуть весь этот дурман: «Обычная стареющая интриганка. Вот почему так бывает? Мне, молодому журналисту, новичку, повезло – со мной согласились встретиться, а с каким-нибудь опытным, можно сказать, асом в своем деле, нет? Но интервью-то совсем не вышло. Действительно, запудрила мозги, опоила и смылась! Можно было бы самому дорисовать, выдумать, но стоит ли?» Вадим Шутов был зол от бессилия. Он вздохнул и поплелся к выходу. Его окликнул официант. Вадик с опаской взглянул на покинутый стол, чтобы оценить стоимость ужина, и поискал в кармане бумажник. Но официант улыбнулся, когда подошел к нему с подарочно украшенным свертком.
- Это Вам, уважаемый, Ваша собеседница просила передать маленький презент, - и, поклонившись, официант удалился.
Вадя Шут опять вздохнул не то с облегчением, не то с разочарованием. В свертке оказался шоколадный пудинг. Вадя задумался, что бы это могло означать. Но в голову ничего не приходило, и он побрел домой, не попрощавшись с Инной Инакиевной, которая продолжала сидеть за столиком, скрывая улыбку в чашке с ароматным чаем.
Кто мог знать, что за Инной Инакиевной Неизвестной водилась привычка всех в своем окружении «угощать» какими-нибудь новинками? Сейчас она постигала пудинги, а это значит, что в ближайшее время всех ее знакомых ждали различные пудинги в виде готовых блюд или рецептов, пока ей это было интересно. Что же касается людей, то тут Инна Инакиевна Неизвестная считала, почему – неизвестно, может быть из-за нелюбви к одиночеству, а может, кто внушил, что все люди, как бездонные колодцы, неисчерпаемы в своей уникальности и загадочности, и потому бесконечно интересны. И она по-детски наивно радовалась каждому, кого встречала на своем пути, но внешне виду не подавала, помнила, что не раз попадала впросак и долго, потом, переживала из-за своей доверчивости.
Инна не осталась в одиночестве, покинутая обескураженным журналистом, а также своим двойником, забравшим с собой и мартышку Янку. Ширма раздвинулась, пропуская Великого художника.
- Здравствуйте, дорогой Учитель Ци Байши! – вскочила Инна, приглашая Великого художника к столу. – Я хочу Вас угостить. Что бы Вы хотели вкусить, Учитель?
Мастер приветливо улыбнулся, усаживаясь за стол. Посмотрел на взволнованную Инну и засмеялся:
- Пусть принесут Ваш несчастный арбуз!
Инна удивилась, но выполнила просьбу Ци Байши. Ну, вот перед мастером появился измученный арбуз, а в руке у него куайцзы (китайские палочки). Мастер прикоснулся палочками к арбузу, и тот превратился в маленькую горошину. Мастер улыбнулся, ловко подхватил горошину палочками и внимательно на нее посмотрел. Вдруг она зашевелилась и начала крутиться внутри палочек, с каждым оборотом становясь все менее заметной и, наконец, исчезла.
- Ну, может быть, вина, Учитель? – растерянно предложила Инна.
Но вместо этого перед ними на стол лег белый лист, а в руке у Мастера появилась кисть с черной тушью. Текли секунды, Мастер задумчиво глядел на белую поверхность. Наконец, уверенными движениями он принялся выводить иероглиф за иероглифом. Инна не успевала понимать значение иероглифа, как он слетал с листа и поднимался вверх, потом следующий и так, пока над столом не зависли вертикальные строки каллиграфического письма. Инна напряженно всматривалась в текст. Ци Байши решил придти к ней на помощь:
- Думаю, стоит прочесть так: «Не будь глупой обезьяной, плывущей к началу дождя, чтобы встретить солнце».
- Но Учитель, Вы сами, помнится, мечтали родиться триста лет назад, чтобы растирать краски и готовить бумагу для Вечно Зеленого?
- И кем я стал?
- Великим художником китайского народа!?
- Не забывайте, эпохи перемен, - задумчиво улыбнулся Великий художник, а потом перевел взгляд со своих мыслей на Неизвестную и произнес:
- О, госпожа Ин Ин Эн! Позвольте изменить Ваш наряд.
Художник взмахнул кистью, и одежда Неизвестной вся стала из белого шелка. Кисть художника пропиталась красной краской и прикоснулась к белому шелку, превращая Инну в прекрасный пион. Инна была в смущении. Великий художник встал из-за стола и спокойно направился к ширме, унося за собой парящие стихи. Ширма начала складываться, одновременно уменьшаясь в размерах, пока не приобрела форму книжки-малютки и не оказалась на полу.
- Очаровательная, Вы опять что-то обронили! – тут же послышалось за спиной у Инны. Она обернулась. Торопливым шагом к ней приближался профессор Кварк. Он поднял с пола книгу и протянул Неизвестной.
Но тут прекрасный пион закружился как в танце, создавая вокруг себя прохладу. Пламя огня из камина метнулось к кружащемуся цветку, поджигая его лепестки. Пион превратился сначала в ворох осенних листьев клена. Листья поднялись к потолку, опять закружились, уносимые сильным порывом ветра, сдувшим с руки профессора книжку-малютку. Она смешалась с листвой, и все исчезло. Профессор услышал как будто тихое шуршание слов: «Спасибо, профессор Кварк!»
В этот вечер ресторан «Удочка» не отвечал своему предназначению хотя бы для двоих.
***
Серое утро следующего дня. Вадим брел на работу, мрачный взгляд, обращенный в себя, отражался на всем видимом мире. Но, подходя к редакции, его ободрила счастливая мысль, зайти в зоопарк – невидимый мир не поддался на симптомы болезни роста и подкинул идейку. А почему бы и нет? И недалеко от работы, где в лучшем случае ожидала не пустяшная разборка, чего совсем не хотелось, и что-то подсказывало, что там, где живут в неволе дикие и свободолюбивые герои сказок и преданий, будет возможность договориться с самим собой.
Вадя Шут решил на время отказаться от оценок происходящего и действовал по наитию.
Павильон с рептилиями не заставил себя долго искать. Как будто некий внутренний голос управлял его поведением, и никаких эмоций или почти никаких. Рептилии, так рептилии. Удавы, так удавы. Глаза скользили по стеклянным обителям – одиночным камерам пустынных, морских и прочих опасных гадов для непосвященных, и вот, наконец, остановились на спящей змее, почти полностью зарывшейся в сухие дубовые листья. Ее скромная коричневая расцветка, переходящая в грязно-серую, сливалась с рыхлой подстилкой. Вадик прочел табличку: «Epicrates cenchris, или абома. Радужный удав» и очень удивился. При чем здесь радуга? И словно отвечая на его вопрос, змея зашевелилась и стала медленно выползать из своего укрытия. Неожиданно в террариуме зажегся свет, и блестящее тело змеи преобразилось прямо на глазах. От ее шеи и спины исходило небесное сияние. По синему фону пробегали зеленые и золотые искорки. Змея шевельнулась, и целая гамма оттенков заструилась по чешуе. Впечатление было потрясающим. Стало понятным, что именно скромный узор и неяркая расцветка подчеркивали радужные переливы кожи. Змея взглянула на Вадю глазами Неизвестной Инны Инакиевны.
- Здравствуйте! – пробормотал ошеломленный Вадик. Ему показалось, что он вот-вот раскроет что-то важное, что интервью с Неизвестной еще не закончилось для него, он почувствовал, как прикоснулся к могучей творческой энергии, и она тут же ворвалась в томящуюся душу и захватила ее целиком. Вадя долго бы еще стоял в оцепенении и пялился на скользкого удава, если бы вдруг в ужасе не ощутил, что что-то ползет по его спине. Он содрогнулся и осторожно попытался обернуться, на лбу проступили капельки страха. Никого сзади не оказалось. Вадик стал отчаянно стучать себя по спине и вертеться на одном месте. Никого не поймав, он одернул свой пиджак и решил поскорее покинуть змеиный павильон. Легче от посещения зоопарка не стало, но на работу он уже шел с куда большим энтузиазмом.
- Стойте, друг мой! Эй, Вадим Шутов, остановитесь!
Вадик обернулся. К нему спешил профессор Кварк.
- А, это Вы, профессор, мое почтение!
- Послушайте, друг мой! Я видел, как Вы вчера покидали Инну Неизвестную, там, в ресторане. Мне срочно нужно ее найти! Вы знаете, где она?
- Что? Да-а… она в зоопарке.
- В зоопарке? А где именно? Где мне ее искать?
- В террариуме, - раздраженно бросил Вадик, а потом добавил, - Радужный удав. – И Вадим Шутов, подававший надежды журналист, безнадежно вздохнув и сжав голову в плечи, поднял воротник и хотел, было, уже направить свой решительный шаг в родную редакцию. Но тут что-то стихийноподобное столкнулось с ним и понеслось дальше.
Что Вадик потерял равновесие и чуть не свалился – в этом ничего не было удивительного для законов физики. Он потому только не растянулся на пазловом тротуаре, что отчаянно замахал руками, как крыльями, будто испуганная птица, готовая взлететь. Выглядело это комично, и заметили такой танец многие. Но то, что никто не мог заметить, случилось мгновенно и имело большие последствия. Когда Вадик слился с одним из коллег Кварка, да-да, именно коллеги профессора Кварка оказались на пути журналиста-неудачника, часть Вадика, та, что впечаталась в бегущего, так и осталась на нем, на бегущем коллеге Кварка. Ну что такого? След или отпечаток всего лишь. Но этот след плотно прилип к пиджаку. Этот след все четче и четче проявлялся на ткани, как будто под действием какого-то химического препарата, приобретая определенно черты Вадима, его фигуры, его лица, но только в уменьшенном виде. Да, он уменьшался до размеров фотографии три на четыре, а потом и еще меньше, пока не стал походить на обычную горошину и, наконец, скатился по пиджаку… прямо в карман все того же коллеги Кварка. Итак, часть Вадима удалялась от него самого, обособившись и начав свою собственную независимую жизнь. Жизнь Шута Горохового.
- Хорошо еще, что здесь запрещен личный транспорт! Безумие какое-то, с ума все посходили! – вознегодовал Вадим, оглядываясь на группу сосредоточенно бегущих сломя голову лиц. «А, так это за Кварком несутся!» - догадался Вадим. – «Тоже мне профессура! Нет, чтоб сидеть спокойно на своей кафедре и глубоко мыслить или, на худой конец, опыты на крысах ставить, так они нормальных людей с ног сшибают. Вообще никого не видят кроме своего любвеобильного Кварка», - мысленно проворчал Вадим. Он хотел, было, продолжить свой путь. Но голова как-то странно закружилась. Вадиму показалось, что у него глаза на затылке. Даже шею не надо поворачивать. Лучше не поворачивать. Иначе такое кружение в глазах. «Как такое может быть? Я же иду на работу и смотрю перед собой, а вроде бы совсем в другую сторону и не иду, а бегу, бегу за профессором Кварком? Ну, дела!» - Вадим растерялся. Теперь он напоминал пьяного студента, с утра пьяного. Он сделал неуверенный шаг и споткнулся…
А профессор Кварк тем временем уже торопился к павильону рептилий. Вбежав в него, он быстро разыскал глазами нужную табличку: «Epicrates cenchris, или абома. Радужный удав». «Так так, - удовлетворенно произнес Кварк, - ну, где ты, моя красавица, прячешься?» Но ответом ему было лишь повеявшее пещерным холодом склепа безмолвие обиталища плененных змей.
- Госпожа Неизвестная! – несмело позвал профессор Кварк. – Инна Инакиевна!
Что-то зашуршало и стукнуло, а может, это перепуганное сердце, прячась в голбец человека-дома, хлопнуло за собой клапаном-дверцей? И тут вдруг уши у Светлозара Футуровича зашевелились и хотели уже свернуться в трубочку, а в голове кто-то зловеще предупредил: « А ты что хотел, это ТЕРРАРИУМ!» Испугавшийся Светлозар быстро-быстро заморгал глазами и обиженно повторил: «Ну, Инна Инакиевна!?»
Но удав продолжал безучастно лежать, зарывшись в сухие блеклые листья. Это очень смутило профессора. Он насторожился. Не произойдет ли сейчас нечто такое страшное, что может разрушить все его надежды? И тут в павильон ворвались запыхавшиеся коллеги. Они еле-еле переводили дух, пытаясь еще выражать словами и жестикуляцией свои упреки к профессору Кварку. Но все равно разобрать что-либо из всего, что они говорили, было невозможно. Да и Кварк ничего не отвечал и никуда не убегал от них, как раньше. Он был растерян. «Что-то не так!» - чувствовалось и в облике профессора, и вокруг него. Все замолчали, не зная, что и подумать. Да и Шут Гороховый, после невероятной тряски в кармане, тоже с трудом мог отражать действительность и совсем не отражался в своем новом длинном имени, напоминавшем, скорей, целый гороховый суп, нежели одного маленького незаметного Наношутёнка Горошенку. Когда же все замолчали, он пришел в себя и принялся внимательно наблюдать – выполнять порученную ему кем-то важным миссию-роль сборщика податей. Ой, нет, подданных, вернее, данных, словом, та еще роль. Хотя, если вспомнить Царя Гороха? Тоже одиночка таинственный: все о тебе говорят, но никто не помнит. Итак, внимание! Но пока ничего не происходило. Ничего не менялось! … Только ровным строем в одну шеренгу уходили в прошлое пехотные роты секунд, и никакой приказ не мог их остановить.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 291; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!