Париж вступил в борьбу с безобидным маньяком. 5 страница
- Я тоже, - заявил Адамберг.
Данглару стало не по себе. Он предпочел бы, чтобы Адамберг не признавался в своей неосведомленности в присутствии Шарля Рейе. Комиссар опять начал что-то чертить карандашом, держа листок на коленке. Данглару не нравилось, что Адамберг словно в тумане, что он остается вялым и рассеянным и не пытается даже задавать вопросы, чтобы хоть как-то собраться.
- И все же скажите,- не успокаивался Данглар, - почему вы решили поселиться именно у нее?
- Черт побери! - рассердился Шарль. - Потому что Матильда сама разыскала меня в гостинице и предложила жить в ее квартире!
- Но ведь именно вы подсели к ней в кафе, разве не так? И именно вы рассказали ей, - интересно, зачем? - что ищете квартиру.
- Если бы вы были слепым, вы бы знали, что не в моих силах опознать кого-то на террасе кафе.
- Почему-то мне кажется, что вы способны на многое из того, что должно быть не в ваших силах.
- Ладно, хватит,- прервал их Адамберг. - Где сейчас Матильда Форестье?
- Сейчас она ходит по пятам за каким-то типом, который верит во вращение подсолнухов.
- Поскольку мы не можем ничего ни сделать, ни узнать, оставим все как есть, - заявил Адамберг.
Его слова вконец расстроили Данглара. Инспектор предложил тотчас же разыскать Матильду и расспросить ее, послать человека к ней на квартиру, чтобы он дожидался ее там, зайти в Институт океанографии.
- Нет, Данглар, ничего подобного мы делать не будем. Она сама вернется домой. Что нам действительно стоит сделать, так это расставить людей на станциях метро «Сен-Жорж», «Пигаль» и «Нотр-Дам-де-Лорет» и снабдить всех сотрудников описанием человека, рисующего синие крути. Для очистки совести. Потом будем ждать. Человек, пахнущий гнилыми яблоками, снова начнет рисовать круги, это неизбежно. Значит, будем ждать. Но у нас почти нет шансов его обнаружить. Он изменит маршруты своих передвижений.
|
|
|
- А что они могут нам дать, эти круги, если убивает не тот, кто их чертит? - воскликнул Данглар, медленно поднимаясь со стула и принимаясь вяло бродить по комнате. - Тот человек! Тот человек! Да в глубине души нам плевать на этого бедолагу! Нас интересует тот, кто использует человека с кругами!
- Может, кого и интересует, только не меня, - заявил Адамберг. - Итак, мы, как и раньше, ищем человека, рисующего синие круги.
Данглар поднялся совершенно подавленный. «Мне, наверное, понадобится много времени, чтобы привыкнуть к Адамбергу», - подумал он.
Шарль чувствовал смущение своих собеседников. Он догадывался, что Данглар расстроен, а Адамберг пребывает в нерешительности.
- Скажите, комиссар, кто же из нас продвигается вслепую - я или вы? - спросил Шарль.
|
|
|
Адамберг улыбнулся.
- Не знаю, - ответил он.
- После этой истории с анонимным звонком я предполагаю, что должен оставаться в вашем распоряжении. Кажется, так говорят? - поинтересовался Шарль.
- Пока не знаю, - сказал Адамберг. - Во всяком случае, до поры до времени вашей работе ничто не будет мешать. Не волнуйтесь.
- Моя работа меня не волнует, комиссар.
- Знаю. Я сказал это просто так.
Шарль слышал, как карандаш, тихо шурша, скользит по листу бумаги. Он предположил, что комиссар рисовал все время, пока они разговаривали.
- Не представляю себе, как мог слепой ухитриться кого-то убить. Тем не менее вы меня подозреваете, да?
Адамберг неопределенно махнул рукой:
- Скажем так: вы выбрали не самый удачный момент, чтобы поселиться у Матильды Форестье. Скажем так: по тем или иным причинам кто-то мог заинтересоваться ею и тем, что ей известно, впрочем, если только она рассказала нам все. Данглар вам объяснит, что я имею в виду. Данглар вообще чертовски умен, вы в этом убедитесь. Работа с ним восстанавливает душевное равновесие. Скажем так: вы несколько хуже других людей, но это дела не меняет.
- Кто вам внушил такие мысли обо мне? - спросил Шарль, улыбнувшись.
Адамберг отметил, что улыбка вышла не очень-то добрая.
|
|
|
- Так говорит госпожа Форестье. В первый раз за все время разговора Шарль смутился.
- Да, так она говорит, - повторил Адамберг. - «Злой как черт, но я его очень люблю». А ведь вы тоже ее любите. Поймать и удержать Матильду - это, наверное, здорово, от такого глаза у кого угодно загорятся. Вот Данглар, тот ее недолюбливает, да-да, Данглар, не спорьте. Он питает к ней неприязнь по причинам, о которых он вам тоже сам расскажет. У него то и дело возникает желание обойтись с ней сурово. Ему, должно быть, кажется небезынтересным уже одно то, что пресловутая Матильда задолго до убийства пришла в комиссариат поговорить со мной о человеке, рисующем синие круги и пахнущем гнилыми яблоками. И Данглар прав, это действительно странно. Но в этом мире многое странно. Даже гнилые яблоки. Как бы то ни было, остается только ждать. Адамберг вновь принялся рисовать. - Конечно, - отозвался Данглар. - Подождем. Настроение у него было паршивое. Он проводил Шарля до выхода на улицу.
Он шел по коридору в обратном направлении, по-прежнему прижимая палец ко лбу. Да, его тело имело форму кегли, и он ненавидел Матильду за то, что она принадлежала к разряду женщин, которые не станут спать с мужчиной, если у него тело в форме кегли. А значит, ему очень хотелось, чтобы она все-таки оказалась в чем-то виновата. И тут подвернулась эта история со статьей, где ее облили грязью. Это наверняка заинтересует детей. Но после того, что по его вине произошло с девушкой из ювелирного магазина, он поклялся опираться только на доказательства и факты, а не на ту пакость, что постоянно забивает голову. Следовательно, во всем, что касается Матильды, надо действовать осмотрительно.
|
|
|
Шарль нервничал все утро. Его пальцы слегка дрожали, ощупывая линии перфорации на книжных страницах. Матильда тоже нервничала.
Она только что упустила человека с подсолнухами. Он проделал с ней дурацкий фокус: сел в такси и уехал. Она оказалась посреди площади Оперы, огорченная и растерянная. Был бы сейчас первый отрезок, она бы немедленно пошла в кафе и заказала пива. Однако, находясь во втором отрезке, не стоило особенно нервничать по такому поводу. Может, отправиться следить за кем-нибудь другим? А почему бы и нет? С другой стороны, был уже почти полдень и контора Шарля находилась совсем рядом. Можно зайти за ним и вместе позавтракать. Сегодня утром она вела себя с ним довольно грубо, аргументируя это тем, что второй отрезок позволяет говорить все, что придет в голову; теперь она чувствовала себя неуютно и хотела загладить свою вину. Матильда ухватила Шарля за плечо в тот момент, когда он как раз выходил из здания на улице Сен-Марк.
- Есть хочу, - заявила она.
- Вы как раз вовремя, - произнес Шарль. - Все полицейские планеты думают только о вас. Сегодня утром вас разоблачили, или что-то вроде того.
Матильда устроилась на банкетке в глубине ресторана, и ее голос звучал как обычно: новость, судя по всему, вовсе не привела ее в замешательство.
- И все-таки, - настаивал Шарль, - полицейские уже почти пришли к мысли, что вы больше других годитесь на роль пособницы убийцы. Вы же были, наверное, единственной, кто мог точно указать ему, где и когда появится новый круг, подходящий для совершения преступления. Еще хуже, что они упорно указывают на вас саму как на возможную убийцу. Матильда, из-за ваших гнусных причуд вам грозят гнуснейшие неприятности.
Матильда рассмеялась. Она заказала уйму разных блюд. Видимо, она действительно проголодалась.
- Потрясающе,- сказала она,- со мной все время случается что-нибудь необычное. Таков мой удел. Ну что ж, одним приключением больше, одним меньше… Тот вечер, в ресторане «Доден Буффан», точно пришелся на второй отрезок, должно быть, я и вправду порядочно выпила и наговорила кучу глупостей. Впрочем, я почти не помню, что было в тот вечер. Вот увидите, Адамберг прекрасно все поймет, и не стоит до скончания века изводить себя поисками того, чего нет и быть не может.
- Думаю, вы его недооцениваете, Матильда.
- А я не думаю, - твердо ответила она.
- И все-таки я прав, его многие недооценивают, кроме, пожалуй, Данглара и уж конечно меня. Знаю, Матильда, у Адамберга волшебный голос, он ласкает, одурманивает и убаюкивает, но сам-то комиссар от своего голоса не засыпает. Этот голос приносит далекие образы и неясные мысли, но он всегда неумолимо летит к определенной цели, известной, возможно, только самому Адамбергу.
- Может, вы дадите мне спокойно поесть? - поинтересовалась Матильда.
- Разумеется. Знайте, Адамберг никогда не бросается в атаку, он вас обволакивает, трансформирует, потом подкрадывается сзади, лишает последних сил, и в конце концов, обезоруживает. На него бесполезно охотиться, его не поймать, даже вам, королева Матильда. Он обязательно ускользнет от вас, призвав на помощь свою мягкость или внезапно прикинувшись равнодушным. Следовательно, для вас, для меня, для кого угодно он, как весеннее солнце, может стать или благом, или погибелью. Все зависит от того, какой стороной к нему повернуться. Насколько вам известно, для любого убийцы Адамберг - чертовски сильный противник. Если бы я был убийцей, я бы предпочел иметь дело с полицейским, которого можно вызвать на ответные действия, а не с таким, что сначала течет как вода, а потом вдруг упирается, словно каменный. Он течет и упирается, мчится к цели, как волна к устью реки. И спрятавшемуся там убийце суждено утонуть.
- Цель? Ставить перед собой цель бессмысленно. Это ребячество, - заявила Матильда.
- Может, эта самая цель и есть тот чертов рычаг, который способен перевернуть весь мир, может, это то самое чертово око бури - заметьте, Матильда, снова «око» - и это нечто совсем иное и в нем заключены знание и хрупкая вечность. Вы никогда не задумывались об этом, Матильда?
Матильда перестала есть.
- Вы меня поражаете, Шарль, правда, поражаете. Вы говорите как священник, - с такой же убежденностью и теми же словами. Но сегодня утром вы ведь только слушали Адамберга, да и то всего какой-нибудь час, не больше.
- Я стал совсем как собака, - пробурчал Шарль. - Я слышу больше, чем люди, и чую больше, чем люди. Я как паршивая псина, способная бежать по прямой тысячу километров, чтобы найти свой дом. Я, как и Адамберг, тоже кое к чему в жизни пришел, только другим путем, нежели он. Больше ничего общего у нас с ним нет. Лично я считаю себя самым умным человеком на свете, у меня металлический, а иногда скрипучий голос. Я говорю отрывисто, искажаю смысл слов, мой мозг работает, как отвратительная машина, созданная для того, чтобы сортировать информацию и знать все обо всем. Ни о цели, ни об устье реки я ничего уже не знаю. У меня больше не осталось ни душевной чистоты, ни сил, чтобы представить себе, что у бури может быть око. Разумеется, зачем мне такие пустяки, меня больше волнуют жалкие победы, потому что только они способны изо дня в день утешать меня в моем бессилии. Адамбергу не нужно отвлекаться, чтобы жить, вы меня понимаете? Он просто живет, смешивая всего понемногу, смешивая великие идеи с мелкими деталями, смешивая впечатления с реальностью, смешивая слова с мыслями. И путая детскую доверчивость со стариковской мудростью. Однако правда в том, что он опасен.
- Вы меня поражаете,- повторила Матильда. - Не стану говорить, что я могла бы мечтать о таком сыне, как вы, потому что я сама бы себя сильно расстроила, и очень надолго, но вы меня поражаете. Я начинаю понимать, почему вам плевать на рыб.
- Вероятно, Матильда, правы все-таки вы, находя что-то притягательное в этих скользких существах с круглыми глазами, да еще не всегда пригодных в пищу человеку. Лично мне было бы все равно, даже если бы все рыбы разом взяли и сдохли.
- У вас прямо-таки дар забивать себе голову мыслями, недопустимыми во втором отрезке. Да вам и самому они не по силам, вы весь взмокли. Не тревожьтесь так по поводу Адамберга. Во всяком случае, он приятный человек, вы согласны?
- Несомненно, согласен, - ответил Шарль, - он приятный человек. И говорит очень много приятных вещей. Только я не понимаю, почему это вас не тревожит.
- Вы меня поражаете, Шарль, - снова повторила Матильда.
Сразу после завтрака Адамберг решил что-нибудь предпринять.
Маленькая записная книжечка, найденная в сумке убитой женщины, навела его на мысль купить себе блокнот небольшого размера, чтобы он помещался в заднем кармане брюк. Теперь, если у него появлялась интересная идея, он мог тут же сделать нужные пометки. Дело не в том, что он ждал каких-то чудесных озарений. Однако он полагал, что заполненный до конца блокнот создаст необходимое ему ощущение завершенности и позволит лучше разобраться в самом себе.
Ему казалось, что никогда прежде он до такой степени не жил одним днем, как в эти недели. Он уже не раз замечал за собой странную особенность: чем больше у него скапливалось неотложных дел, мчавшихся за ним по пятам и угнетавших его своей важностью, тем глубже его мозг погружался в спячку. Тогда он начинал заниматься пустяковыми проблемами, становился отстраненным и беззаботным, освобождался от мыслей и забывал о службе; душа его обретала легкость, сердце делалось пустым, а мозг настраивался на ультракороткие волны. Ему было хорошо знакомо это состояние, эта долгая полоса равнодушия ко всему на свете, приводившая в отчаяние окружающих, однако он не мог собой управлять. Ведь становясь беззаботным, освобождаясь от всех мировых проблем, он делался спокойным и даже счастливым.
Но проходили дни, и равнодушие подспудно начинало свою разрушительную работу, и постепенно все вокруг словно обесцвечивалось. Живые существа становились прозрачными и какими-то одинаковыми, потому что он видел их как бы издалека. В конце концов, его отвращение к чему-то неопределенному достигло предела, и однажды он перестал ощущать собственную материальность, собственную значимость; он безвольно плыл в потоке повседневных дел других людей, но чем больше он проявлял готовность ежеминутно оказывать всем и каждому уйму пустячных услуг, тем больше он чувствовал себя для всех чужим. Механические движения тела и автоматическая работа речевого аппарата обеспечивали привычное течение его жизни, но он чувствовал себя никому не нужным. Итак, полностью лишившись самого себя, Адамберг перестал о чем-либо тревожиться и что-либо себе объяснять. От этой безучастности ко всему даже не тянуло леденящим душу запахом небытия, эта душевная апатия не порождала даже мучительной скуки.
Но, боже мой, как же скоро все это пришло.
Он прекрасно помнил, как еще совсем недавно в его душе поднималась настоящая буря при мысли о возможной гибели Камиллы. Теперь само слово «буря» казалось ему бессмысленным. Что бы это могло означать: «буря»? Камилла мертва? Ладно, а дальше-то что? Мадлену Шатлен зарезали, человек с кругами на свободе, Кристиана продолжает наседать, Данглар ходит грустный - и что теперь, прикажете заниматься всем этим? А зачем?
Он уселся за столиком кафе, достал блокнот и стал ждать. Он пытался отслеживать каждую мысль, возникающую в голове. Все они имели только середину, но ни начала, ни конца. И как же тогда изложить их на бумаге? Разочарованный, но по-прежнему спокойный, по прошествии часа он записал: «Я не нашел, о чем подумать».
Потом он прямо из кафе позвонил Матильде. Трубку сняла Клеманс Вальмон. Неприятный голос старухи вернул ему ощущение реальности, внушил идею сделать что-нибудь, прежде чем окончательно наплевать на свою жизнь. Да, Матильда уже вернулась. Он хотел бы ее видеть, но не у нее дома. Он назначил ей встречу на пять часов в своем кабинете.
Совершенно неожиданно Матильда явилась вовремя. Она даже сама удивилась.
- Не пойму, что со мной, - заявила она. - Должно быть, сказывается благотворное влияние полиции.
И посмотрела на Адамберга. Тот сидел вытянув ноги вперед и, вопреки обыкновению, ничего не рисовал; одну руку он засунул в брючный карман, в другой дымилась сигарета, зажатая между кончиками пальцев. Казалось, комиссар до такой степени растворился в своей рассеянности и беспечности, что непонятно было, с какого боку к нему подступиться. Однако Матильда понимала: даже в таком, и особенно в таком, состоянии он способен отлично делать свое дело.
- Похоже, сегодня мы не будем так развлекаться, как в прошлый раз, - заметила Матильда.
- Вполне возможно, - ответил Адамберг.
- Так забавно, что вы организовали для меня эту церемонию вызова в комиссариат. Лучше бы навестили меня в «Морском петухе», мы бы выпили, потом пообедали. Клеманс приготовила какое-то жуткое блюдо по своему местному рецепту.
- А она откуда?
- Из Нейи.
- Вот как. Не самое экзотическое место. Только я вам никакой церемонии не устраивал. Мне очень нужно с вами поговорить, но нет никакого желания навеки поселиться в «Морском петухе» или где-нибудь еще.
- Это потому, что полицейскому не следует обедать с подозреваемыми?
- Наоборот, - устало вздохнул Адамберг. - Сотрудникам полиции настоятельно рекомендовано устанавливать дружеские отношения с подозреваемыми. Но у вас дома сидишь, словно на нескончаемом дефиле: слепые атлеты, сумасшедшие старухи, соседи сверху, соседи снизу. Или ты состоишь при дворе королевы Матильды - или ты ничто. Вы не замечали? А мне не нравится быть ни придворным, ни пустым местом. Вообще не пойму, зачем я все это говорю, на самом деле это не важно.
Матильда рассмеялась.
- Ясно!- воскликнула она. - В дальнейшем будем встречаться в кафе или, например, на одном из парижских мостов - там, где мы будем на равных. Как два ярых республиканца. А теперь можно я закурю?
- Можно. Госпожа Форестье, вам знакома эта статья из газеты пятого округа?
- Впервые узнала об этой гадости, когда Шарль сегодня за завтраком пересказал мне ее по памяти. Бесполезно пытаться вспомнить, чем я могла хвастать в ресторане «Доден Буффан». Могу определенно утверждать только одно: стоит мне выпить, как мое воображение умножает мою реальную жизнь на тридцать. Так что я вполне могла расписывать, как мы обедали вдвоем с человеком, рисующим круги, как он бывает в моей ванной и в моей постели, как мы вместе собираемся на наши веселенькие ночные прогулки, - почему бы нет? Если я хочу привлечь к себе внимание, чувство меры мне изменяет. Можете себе представить, иногда я напоминаю настоящее стихийное бедствие, если верить моему другу-философу.
Адамберг состроил недоверчивую гримасу.
- А вот я никак не могу забыть о том, что вы серьезный ученый. Мне не верится, что вы такая уж непредсказуемая, какой хотите казаться.
- Получается, я зарезала Мадлену Шатлен, так, Адамберг? Действительно, на тот вечер у меня нет убедительного алиби. Никто не следит, когда я ухожу и когда прихожу. Ни охранника у двери, ни мужчины в постели. Свободная как ветер, юркая как мышь. Скажите, а что мне могла сделать та несчастная женщина?
- У каждого свои тайны. Данглар сказал бы, что, поскольку вы наблюдаете за тысячами людей, Мадлена Шатлен вполне могла фигурировать в ваших записях.
- Возможно.
- Он бы еще добавил, что во время ваших подводных экспедиций вы убили ножом двух голубых акул. Решительность, отвага, сила.
- Слушайте, не собираетесь же вы нападать, прикрываясь чужими аргументами? Данглар сказал бы то, Данглар сказал бы это. Ну а вы-то сами?
- Данглар мыслитель. Я к нему прислушиваюсь. Что касается меня, то мне самому важно только одно: человек, рисующий круги, и его мерзкие занятия. Остальное не представляется мне заслуживающим внимания. А о Шарле Рейе вы что-нибудь знаете? Невозможно разобраться, кто из вас кого искал и нашел. Кажется, его искали вы, но он вполне мог вас направлять.
В кабинете повисла тишина, а потом Матильда сказала:
- Вы и вправду считаете, что я позволю вот так управлять собой?
В голосе Матильды прозвучали незнакомые ноты и Адамберг, начавший было рисовать, бросил карандаш. Она сидела напротив и внимательно смотрела на него, величественная и снисходительная, уверенная в себе, царственная, словно способная вмиг разрушить и вновь создать всю комнату и всю вселенную одной своей насмешливой фразой.
Адамберг заговорил медленно, стараясь угадать мысли, светившиеся во взгляде Матильды. Подперев щеку рукой, он произнес:
- Когда вы в первый раз пришли в комиссариат, это ведь было не потому, что вы хотели разыскать Шарля Рейе, правда?
Матильда смеялась:
- Да нет же, я действительно хотела его найти, но справилась бы и без вашей помощи, знаете ли.
- Разумеется. Я был идиотом. Но как же великолепно вы врете! Итак, во что мы играем? Кого вы искали, когда пришли сюда? Меня?
- Вас.
- Вам было просто любопытно, потому что газеты сообщили о моем назначении? Вы хотели запечатлеть меня в своих записях? Да нет, конечно, дело в другом.
- Ну, естественно, в другом,- ответила Матильда.
- Вы хотели поговорить со мной о человеке с кругами, как предположил Данглар?
- И снова не то. Если бы под ножкой лампы на вашем столе не лежали газетные вырезки, я бы об этом даже не вспомнила. Теперь, когда вы знаете, что для меня врать так же естественно, как дышать, вы мне, скорее всего, не поверите.
Адамберг покачал головой. Ему показалось, что почва уходит у него из-под ног.
- Я просто получила письмо, - вновь заговорила Матильда. - «Знаю, что Жан-Батист теперь работает в Париже. Пожалуйста, сходи к нему». Вот я к вам и пришла, это вполне естественно. В жизни не бывает совпадений, вы же знаете.
Матильда улыбалась и курила. Разумеется, ее все это забавляло. Ей было весело, черт ее возьми.
- Может, вы все-таки объясните, госпожа Форестье? Письмо от кого? О ком идет речь?
Матильда поднялась, по-прежнему усмехаясь:
- О нашей прелестной страннице. Более нежной, более пугливой, чем я, менее развратной и менее пьющей. О моей дочери. О Камилле, моей дочери. В одном вы оказались правы, Адамберг: Ричард Третий действительно умер.
Впоследствии Адамберг не мог сказать, ушла ли Матильда сразу или немного задержалась. Каким бы внезапным ни было крушение его иллюзий, в его голове пульсировало только одно слово: жива. Камилла жива. Его любимая малышка неизвестно где, любит неизвестно кого, но она жива, она дышит, по-прежнему существуют на свете ее крутой лоб, нос с горбинкой, нежные губы, ее мудрость и легкомыслие, ее стройная фигурка.
Только гораздо позже, когда Адамберг, расставив людей по постам для ведения наблюдения на станциях метро «Сен-Жорж» и «Пигаль» и предчувствуя неудачу, шел по улице по направлению к своему дому, он наконец осознал то, что ему стало известно. Камилла - дочь Матильды Форестье. Хотя новость принесла ему Матильда, великая мистификаторша, сведения явно не требовали проверки. Люди с таким профилем не рождаются на земле тысячами.
Совпадений не бывает. Где-то на другом конце света его любимая малышка прочитала французскую газету, узнала о его назначении в Париж и написала матери. Может быть, она вообще часто ей писала. А может, они даже часто виделись. Да, наверное, Матильда сумела устроить так, чтобы ее научные экспедиции заканчивались в тех местах, где в то время жила ее дочь. Точно, так оно и было. Оставалось только узнать, к каким берегам за эти годы причаливало экспедиционное судно Матильды, чтобы получить представление о маршрутах странствий ее дочери. Итак, он был прав. Неуловимая, она странствовала, блуждала по свету. Неуловимая. Однажды он поймал ее. Больше он ее никогда не поймает.
Тем не менее захотела же она узнать, как он живет теперь. Он не исчез бесследно из памяти Камиллы. В этом-то он почти не сомневался. Дело не в том, что он мнил себя незаменимым. Но он чувствовал, что крохотный осколок его существа застрял где-то в душе Камиллы и она должна хоть немного ощущать его тяжесть. Непременно. Нужно, чтобы так и было. Каким бы пустяком ни казалась людям любовь, каким бы отвратительным ни было настроение Адамберга, он не мог даже представить, что внутри Камиллы не осталось маленькой магнетической частички их любви.
А еще он был уверен, хоть и нечасто вспоминал об этом, что Камилла всегда жила в нем и он не позволял ей исчезнуть, сам не зная почему; он просто никогда об этом не думал. Одно обстоятельство мучило Адамберга и заставляло вернуться из дальних далей, где его целый день носило по милости овладевшего им равнодушия: теперь ему уже не придется расспрашивать Матильду, чтобы знать - да, именно знать,- например, любит ли Камилла другого. Лучше бы, конечно, вовсе ничего не знать и придерживаться версии о служащем в каирском отеле, как Адамберг решил в последний раз. Он был совсем неплох, этот парень, смуглый, с длинными ресницами, то, что нужно на две-три ночи: ведь он все-таки выгнал тараканов из ванной. Кроме того, Матильда все равно ничего не скажет. Ни слова больше об этой девушке, которая их обоих повсюду таскала с собой, от Египта до Пантена, а потом вдруг все закончилось. Может статься, она теперь в Пантене.
Она жива, и это все, что хотела сообщить Матильда. Она сдержала обещание, данное ему той ночью на станции «Сен-Жорж»: она изгнала у него из головы мысль о смерти Камиллы.
А может, почувствовав угрозу со стороны полиции, попыталась обеспечить себе неприкосновенность? Дать ему понять, что, досаждая матери, он причиняет боль дочери? Нет. Это не в духе Матильды. Не следует больше касаться этой темы, и все тут. Оставить Камиллу там, где она есть, продолжать расследование, не выпуская из виду госпожу Форестье и не меняя графика.
Сегодня днем следователь прокуратуры так и сказал: «График расследования остается прежним, Адамберг». Какой еще график? График подразумевает наличие плана, то есть соображений о том, что делать дальше; относительно данного расследования у Адамберга их было меньше, чем обычно. Он ждал человека, рисующего синие круги.
Этот человек, судя по всему, мало кого беспокоил. Но в глазах Адамберга это была тварь, злобно хохочущая ночью и строящая мерзкие гримасы днем. Существо неуловимое, скрытное, безнравственное, мохнатое, как ночная бабочка. При одной только мысли о нем Адамберга передергивало от отвращения. И как могла Матильда назвать его безобидным, как могла забавы ради безрассудно отправляться за ним к его смертоносным кругам? Что бы там ни говорили, такое поведение свидетельствовало о фантастическом легкомыслии Матильды. И как мог Данглар, мудрец и мыслитель Данглар счесть невиновным человека, рисующего круги, как мог перестать думать о нем, в то время как эта мерзкая тварь всегда составляла единое целое со своими идеями, как паук с паутиной?
Получается, что заблуждается именно он, Адамберг? Ну и пусть. Он всегда только плыл по течению той реки, в которую его бросала жизнь. И что бы ни произошло, он будет медленно, но верно приближаться к человеку, рисующему круги, - этому обычному смертному. А значит, он встретится с ним, так суждено. Возможно, увидев его, Адамберг станет воспринимать его по-другому. Все возможно. Адамберг подождет. Он был совершенно уверен, что человек, рисующий синие круги, сам придет к нему. Послезавтра. Наверное, послезавтра, когда появится новый круг.
Ему предстояло ждать на два дня больше обычного, поскольку предполагалось, что человек, рисующий синие круги, всегда неукоснительно следовал определенному правилу, а в выходные дни он имел привычку делать перерыв.
Как бы то ни было, в понедельник ночью он снова взялся за мел.
Патрульный полицейский нашел синий крут в шесть часов утра на улице Ла-Круа-Нивер.
Теперь уже Адамберг сам поехал вместе с Дангларом и Конти.
На асфальте лежала маленькая пластмассовая куколка-голыш. Крошечная копия младенца, едва различимая в центре обширного мелового круга, производила тяжелое впечатление. Так и было задумано, решил Адамберг. Данглар, наверное, считал так же.
- Этот придурок бросает нам вызов, - процедил инспектор. - Это же надо было додуматься: обвести изображение человеческой фигурки вскоре после убийства! Наверное, он долго искал эту вещицу, или ему пришлось принести ее из дому. Впрочем, с его стороны это было бы жульничеством.
- Придурок он или нет - не имеет значения, - откликнулся Адамберг. - Его подстегивает гордыня. Потому-то он и затеял с нами разговор.
- Какой еще разговор?
- Он жаждет с нами общаться, если угодно. Он выжидал целых пять дней после убийства, больше, чем я предполагал. Он изменил обычные маршруты и потому стал неуловим. Теперь он заговорил и хотел сказать примерно следующее: «Я знаю, что было совершено убийство, но я не боюсь, и вот тому доказательство». Итак далее. У него теперь нет причин молчать, он будет продолжать говорить. Он встал на скользкую дорожку. Дорожку, вымощенную словами. На этой дорожке он не сможет оставаться самим собой: этого ему будет мало.
- Есть что-то необычное в этом круге,- задумчиво произнес Данглар. - Он начерчен не так, как все предыдущие. Хотя почерк тот же самый, тут сомнений быть не может. Но что-то он сделал не так, как раньше, а, Конти?
Конти кивнул.
- Прежде он проводил линию одним махом, - продолжал Данглар, - как если бы он шел по кругу и одновременно чертил, не останавливаясь. А сегодня ночью он изобразил два полукруга, концы которых сходятся, словно сначала вычертил одну сторону окружности, а потом другую. Может, у него за пять дней рука отвыкла?
- Думаю, вы правы,- согласился Адамберг, улыбаясь. - Какая небрежность с его стороны! Веркора-Лори она очень заинтересует, и не без причины.
На следующее утро Адамберг позвонил в комиссариат, как только проснулся. Круг появился в 5-м округе, на улице Сен-Жак, то есть буквально в двух шагах от улицы Пьера и Марии Кюри, где зарезали Мадлену Шатлен.
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 12; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!