Перевод В. В. Бибихина 4 страница
Нетствующее в бытии есть существо того, что я называю ничто. Потому, что мысль мыслит бытие, она мыслит ни-что.
Лишь бытие дает Целительному восхождение в милости, и зловещий напор — ярости.
Лишь поскольку человек, эк-зистируя в истине бытия, послушен ему, только и могут от самого Бытия прийти знамения тех предназначений, которые должны стать законом и правилом для людей. Предназначить по-гречески — nemein. Nomoz не просто закон, но в более изначальной глубине предназначение, таящееся в миссии бытия. Только это предназначение способно привязать человека к бытию. Только такая связь способна поддерживать и обязывать. Иначе всякий закон остается просто поделкой человеческого разума. Существеннее всякого устанавливания правил, чтобы человек нашелся в истине бытия как своем местопребывании. Лишь пребыванием в этой местности дается опыт надежной уместности поведения. Уместность всякому поведению дарит истина бытия. Наш язык называет надежное место пребывания “кровом”. Бытие есть кров, который укрывает человека, его экзистирующее существо, в своей истине, делая домом экзистенции язык. Оттого язык есть вместе дом бытия и жилище человеческого существа. Только потому, что язык жилище человеческого существа, исторические коллективы и люди могут оказываться в своем языке не у себя дома, так что он становится им прикрытием для их махинаций.
Так в каком же отношении к теоретическому и практическому поведению стоит бытийная мысль? Она переходит за всякое теоретическое рассмотрение, потому что заботится о свете, в котором только и может иметь место и развертываться теоретическое видение. Эта мысль внимает просвету бытия, вкладывая свой рас-сказ о бытии в язык как жилище экзистенции. Таким образом, мысль есть действие. Но действие, которое одновременно переходит за всякую практику. Мысль прорывается сквозь действие и производство не благодаря величию каких-то своих результатов и не благодаря последствиям какого-то своего влияния, а благодаря малости своего без-результатного осуществления.
|
|
В самом деле, мысль лишь дает в своей речи слово невыговоренному смыслу бытия.
Употребленный здесь оборот “дает слово” надо взять теперь совершенно буквально. Бытие, высветляясь, просит слова. Оно всегда говорит за себя. Давая о себе знать, оно в свою очередь позволяет сказать-ся экзистирующей мысли, дающей ему слово. Слово тем самым выступает в просвет бытия.' Только так язык впервые начинает быть своим таинственным и, однако, всегда нами правящим способом. Поскольку тем самым в полноте возвращенный своему существу язык историчен, бытие сберегается в памяти. Эк-зистенция мысляще обитает в доме бытия. И все это происходит так, как если бы из мыслящего слова ничего не выходило.
|
|
Только что, впрочем, перед нами прошел пример этого неприметного делания мысли. А именно, просто осмысливая подсказанный речи оборот “дать слово”, только это и ничего больше, храня помысленное как впредь всегда требующее осмысления под призором языка, мы дали слово чему-то существенному в самом бытии.
Отчуждающее в этом мышлении бытия — его простота. Именно это не подпускает нас к нему. Ведь мы ищем мысли, под названием “философия” обладающей своим всемирно-историческим престижем, в виде чего-то сверхобычного, доступного только посвященным. Одновременно мы представляем себе мысль по образцу научного познания с его исследовательским производством. Мы мерим действие меркой впечатляющих и результативных практических достижений. Но действие мысли и не теоретично, и не практично; не есть оно и сочетание двух этих способов поведения.
Простотой своего существа мышление бытия делает себя для нас незаметным. Когда мы, однако, сдруживаемся с непривычностью простоты, то нас начинает теснить другая тревога. Появляется подозрение, что это мышление подвластно произволу; ведь оно не может придерживаться сущего. Где тогда мысль возьмет себе критерии? Каков закон ее действия?
|
|
Здесь заставляет услышать себя третий вопрос Вашего письма:
Comment sauver Felement d'aventure que comporte toute recherche sans faire de la philosophic une simple aventuriere? [25] Лишь походя упомянем здесь поэзию. Она стоит перед тем же вопросом и таким же образом, что и мысль. Но по-прежнему верно мало пока еще продуманное слово Аристотеля в его “Поэтике” о том, что поэзия истиннее, чем сведения о сущем.
Однако мысль - это une aventure [26] не только в смысле искания и вопрошающего проникновения в области, не освоенные мышлением. Мысль в своем существе как мышление бытия захвачена этим последним. Мысль несет себя бытию как захватывающему (1'avenant). Мысль как таковая привязана к этому наступлению бытия, к бытию в качестве наступающего. Бытие заранее уже пред-послало себя мысли. Бытие есть как судьба мысли. Судьба, однако, в себе исторична. События ее истории берут слово в речи мыслителей.
Каждый раз давать слово этому пребывающему и в своем пребывании ожидающему человека наступлению бытия есть единственное дело мысли. Поэтому существенные мыслители всегда говорят то же.самое. Что, однако, не значит: говорят одинаково. Конечно, они говорят это только тому, кто допускает себя задуматься вслед за ними. Поскольку мысль, храня историческую память, внимательна к судьбе бытия, она заранее обязала себя той уместностью, которая отвечает судьбе. Скрыться бегством в одинаковость безопасно. Отважиться на спор, чтобы сказать то же самое, в этом вся опасность. Грозят перетолкование и прямая вражда[27].
|
|
Первый закон мысли есть уместность речи о бытии как о событии истины, не правила логики, которые только и могут стать правилами, когда идут от закона бытия. Внимание к уместности мыслящей речи, однако, включает в себя не только то, чтобы мы каждый раз обдумывали, что сказать о бытии и как это сказать. Так же существенно подумать, следует ли сказать продумываемое, в какой мере сказать. в какой момент бытийной истории, в каком диалоге с ней и по какому требованию. Те три вещи, которые упоминались в предшествующем письме, в своей взаимосвязи обусловлены законом уместности бытийно-исторической мысли: строгость осмысления, тщательность речи, скупость слова.
Пришло время, чтобы люди отучились переоценивать философию и оттого перегружать ее требованиями. Что нужно в нынешней мировой нужде: меньше философии, больше внимания к мысли: меньше литературы, больше соблюдения буквы[28].
Будущая мысль уже не философия, потому что она мыслит ближе к истокам, чем метафизика, чье имя означает то же самое. Будущая мысль вместе с тем не сможет уже, как требовал Гегель, отбросить название “любви к мудрости” и стать самой мудростью в образе абсолютного знания. Мысль нисходит к нищете своего предваряющего существа. Мысль собирает язык в простое оказывание. Язык есть язык бытия, как облака — облака в небе. Мысль прокладывает своим сказом неприметные борозды в языке. Они еще неприметнее, чем борозды, которые медленным шагом проводит по полю крестьянин.
Примечания
Это просмотренный для публикации и в некоторых местах расширенный текст письма французскому философу Жану Бофре, который сразу после выхода брошюры Ж.-Л. Сартра “Экзистенциализм это гуманизм” (Sartre J.-P. L'existentialisme est un humanisme. P., 1946) спрашивал Хайдеггера о перспективах обновления смысла этого стершегося понятия. Первая публикация — Heidegger Ì. Platons Lehre von der Wahrheit. Mit einem Brief fiber den Humanismus. Bern. 1947, S. 53 — 119.
[1] Бытие таково, что воздействовать на него или распорядиться им невозможно. Человеческое действие идет от полноты или, наоборот, от пустоты бытия, но направлено всегда только на сущее.
[2] “Захваченность Бытием для Бытия” (франц.).
[3] “Мысль есть захваченность бытия” (франц.)
[4] “Вовлеченность в действие” (франц.)
[5] У Платона есть места (“Соперники” 137 ab), где философия противополагается практическому искусству, техне. Это противопоставление показывает, однако, какому контексту принадлежит платоновское понимание философии. С другой стороны, подлинная философия у Платона опять же техне особого рода, занятие чистой истиной, приносящее мало практической пользы (Филеб 58 с). У Аристотеля философия тоже техне (Метафизика XII, 8, 1074 b 11; Этика Никомахова I 1, 1094 а 7; 18; Политика III 12, 1282 b 14) и мышление рассматривается в контексте пойэсис, художественно-технического изготовления, и праксис, действий и поступков (Метафизика VII 7, 1032 b 15 слл.; Этика Евдемова II 11, 1227 b 30).
[6] “Каким образом можно возвратить какой-то смысл слову “гуманизм”?” (франц.)
[7] Vermogen, возможность, способность (нем.). Ср. имя первого начала у позднего Николая Кузанского — posse, могу (Николай Кузанскш. О вершине созерцания // Николай Кузанскш. Сочинения, Т. 2. М.: Мысль, 1980, с. 419 слл.).
[8] В “Бытии и времени”, § 39 “забота” — исходная составляющая человеческого бытия-в-мире.
[9] См. с. 16-41.
[10] Ср. метафизический вопрос о ничто, развертываемый в “Что такое метафизика?” (с. 16). Привязка к метафизике необходима “бытийно-исторической мысли”, преодолевающей метафизику, чтобы “сделать себя -понятной” (см. с. 177).
[11] Ничто подобно бытию, поскольку в обоих нет сущего. Одинаковое лицо ничто и бытия делает это последнее “онтологически отличным” от сущего. Но бытие не ничто в смысле nihil nepativum отрицательного пустого ничто, а онтологическая разница между бытием и сущим не ограничивается понятийным разграничением (Heidegger М. Vom Wesen des Grundes // Heidegger М. Gesamtausgabe. Bd. 9. Wegmarken. Frankfurt a. М.: Klostermann, 1976, S. 123). “Бытие — не сущее — 'имеет-ся' лишь поскольку есть истина. А она есть лишь постольку и до тех пор, пока есть присутствие (Dasein). Бытие и истина равноизначальны. Это значит: бытие 'есть', хотя его тем не менее следует отличать от всего сущего” (“Бытие и время” § 44).
[12] О том, что сцена, на которой субъект ведет свою охоту за объектами, устроена не субъектом, см. “Вопрос о технике”, с. 228.
[13] Аристотель, Метафизика IX 10, 1051 b 17—1052 а 11: первое простейшее (несоставное) бытие не подлежит рациональному анализу, к нему можно только “прикоснуться” и “сказать” его (qigein kai janai), но о нем ничего нельзя высказать; кто не “прикоснулся”, тот его не знает.
[14] Теория есть рас-смотрение, последующе-устанавливающая обработка действительности (см. “Наука и осмысление”, с. 244).
[15] “Мы, строго говоря, находимся в измерении, где имеют место только человеческие существа” (франц.).
[16] “Мы, строго говоря, находимся в измерении, где имеет место прежде всего Бытие” (франц.).
[17] “'Исторические даты' — это всего лишь пристегнутые помочи, на которые человеческий расчет нанизывает происшествия. Происшествия громоздятся всегда только на переднем плане истории, единственно доступном для разузнавания (istorein). 'Историография', однако, никогда не есть собственно история. История редка. История есть только там, где выносится изначальное решение о существе истины” (Heidegger М. “Wie wenn am Feiertage...” /'/ Heidegger М. Gesamtausgabe. Bd. 4. Eriauterungen zu Holderiins Dichtung. Frankfurt a. М., 1981, S. 76. Маргиналия к этому месту: “О Самом Бытии”).
[18] “Оно” можно отнести и к событию, и к бытию.
[19] “Непреходящим готовится то историческое место, где человечество немцев должно сперва научиться узнавать свой дом, чтобы, когда настанет пора, оно смогло пребывать в пребывании уравновешенной судьбы” (Heidegger М. “Andenken” //' Heidegger М. Gesamtausgabe. Bd. 4, S. 150).
[20] См. Аристотель, Этика Никомахова VI 3, 1139 b 15—17: “будем считать, что наша душа истинствует в своем утверждении или отрицании, полагаясь на пять вещей: это — искусство (техне), наука, разумение, мудрость, ум”.
[21] Слово lucus “роща” якобы происходит от luceo “светиться”, см. Сервий, Комментарий к “Энеиде” I 445: “Считают, что так говорится по антифрасису (стилистический прием, употребление слова в противоположном смысле.— В. Б.), потому что роща вовсе не светится”.
[22] Вот абзац, к которому относится процитированное Хайдеггером примечание: “Сущее, скажем, природа в самом широком смысле, никоим образом не могло бы открыться, если бы не нашло случая войти в мир... И лишь когда совершается эта пра-история, трансценденция, т. е. когда в среду сущего вторгается определенное сущее, имеющее характер бытия-в-мире, лишь тогда имеется возможность откровения сущего (в том числе Бога.— В. Б.)” (Heidegger М. Vom Wesen des Grundes... S. 55).
[23] “Что я пытаюсь сделать уже в течение долгого времени, так это уточнить отношение онтологии к возможной этике” (франц.)
[24] См. “Слово”, с. 312.
[25] “Как спасти элемент приключенчества, присущий всякому философскому исследованию, не превращая философию в простую авантюристку?” (франц.).
[26] “Приключение, предприятие, авантюра”. Хайдеггер слышит в этом французском слове родство с l’avenant, “наступающее, захватывающее”.
[27] В первых изданиях (1947, 1954) окончание этого абзаца было другим: “Поскольку мысль, памятливая к событиям, внимает судьбе бытия, она уже связала себя уместностью, отвечающей судьбе. И все же авантюрное, а именно как постоянная опасность мысли, остается. Как прикажете, чтобы простейшее — конечно, не в себе, но для человека не оказывалось опаснейшим? Будем все-таки всегда помнить слово Гёльдерлина о языке в его фрагменте 'В хижинах обитает человек...'. Поэт называет его 'опаснейшим из даров'”.
[28] Как двумя абзацами выше (примеч. 27), цитата (скрытая) из Гёльдерлина (гимн “Патмос”): “Отец же любит,— над всеми властвующий, — превыше всего. чтобы соблюдалась прочная буква”.
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!