Итен Аллен Хоули Второй 14 страница
Несколько дней назад я порезал указательный палец кривым ножом для бананов, и на кончике пальца был теперь жесткий рубец. Поэтому я стал обводить средним пальцем милый изгиб шеи от уха к плечу, тихо-тихо, чтобы не испугать мою любимую, но достаточно твердо, чтобы ей не было щекотно. Она, как всегда, вздохнула сладко и глубоко, точно медля расстаться с приятной истомой. Некоторые люди просыпаются неохотно, про Мэри этого сказать нельзя. Она встречает день в надежде, что он будет хорошим. Зная это, я стараюсь приготовить ей какой-нибудь маленький сюрприз, чтобы она не обманулась в своих ожиданиях. И я всегда держу что-нибудь про запас на этот случай, какую-нибудь приятную новость вроде той, которую я сейчас собирался ей преподнести.
Она открыла глаза, совсем еще сонная.
– Уже пора? – спросила она и повернулась к окну посмотреть, близок ли день. Над письменным столиком висит картина – деревья и озеро и в воде у берега стоит корова. Мне с кровати уже нетрудно было различить хвост коровы, и это был признак, что день наступил.
– У меня для тебя есть радостное известие, белка-попрыгунья.
– Болтун.
– Я разве тебе когда-нибудь лгал?
– Кто тебя знает.
– Ты уже совсем проснулась? Можешь воспринять радостное известие?
– Нет.
– Тогда подожду говорить.
Она пригнула голову к левому плечу, так что нежную шею перерезала глубокая складка.
– Опять твои шуточки. Наверно, скажешь, что решил залить газон асфальтом…
|
|
|
– Ничего подобного.
– Или заняться разведением сверчков…
– Вовсе нет. Однако ты все помнишь.
– Значит, это все-таки шутка?
– Нет, но это так замечательно и невероятно, что тебе придется сделать усилие, чтобы поверить.
Ее глаза смотрели пытливо и ясно, а углы губ подрагивали – вот-вот рассмеется.
– Ну, говори.
– Известен тебе джентльмен итальянского происхождения, по фамилии Марулло?
– Да ну тебя, опять дурачишься.
– Не торопись с выводами. Так вот означенный Марулло на время выбыл из нашего города.
– Куда?
– Он не сказал.
– А когда вернется?
– Погоди, не сбивай. Этого он тоже не сказал. Но зато он сказал и даже настаивал – когда я попробовал спорить, – чтобы мы взяли его машину и куда-нибудь поехали на праздники.
– Ты меня разыгрываешь!
– Ты считаешь меня способным на такую недобрую шутку?
– Но с чего это он?
– Не могу сказать. Но могу заверить тебя, начиная от честного бойскаутского и кончая священной папской присягой, что роскошный «понтиак» с полным баком чистейшего бензина готов к услугам вашей светлости.
– Но куда же мы поедем?
– Куда моя козявка пожелает. У тебя есть сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний день на решение этого вопроса.
|
|
|
– Ведь понедельник – Четвертое июля. Значит, целых два дня праздника?
– Совершенно точно.
– А это не слишком дорого? Мотель и другие расходы.
– Дорого или нет, а мы себе это позволим. У меня есть секретные фонды.
– Знаю я твои фонды, дурачок. Но как же он решился дать нам машину? Я себе просто представить не могу.
– Я тоже представить не могу, но тем не менее он ее дал.
– А помнишь, он принес детям конфеты на Пасху?
– Может быть, это старческое слабоумие.
– Интересно, что ему от нас нужно.
– Фи, что за недостойное предположение. Может быть, ему просто хочется, чтобы мы его любили.
– Мне нужно успеть сделать тысячу вещей.
– Я в этом не сомневаюсь. – Я уже видел, как ее мысль бульдозером взрезает пласты неожиданно открывшихся перспектив. Для меня ее внимание было явно и безвозвратно потеряно. Что ж, тем лучше.
За завтраком, прежде чем я дошел до второй чашки кофе, она успела перебрать и отвергнуть половину увеселительных маршрутов Восточной Америки. Бедная моя девочка, для нее последние годы были не слишком богаты развлечениями.
Я сказал:
– Хлоя, прошу твоего внимания, хоть и знаю, что добиться его будет сейчас нелегко. Мне предлагают одно очень выгодное помещение капитала. Я хочу взять еще часть твоих денег. В тот раз вышло удачно.
|
|
|
– А мистер Бейкер знает про это?
– Он и предложил мне.
– Тогда бери. Подписывай чек на сколько нужно.
– Ты даже не хочешь знать, сколько нужно?
– А зачем?
– И тебя не интересуют подробности? Сроки, проценты, ориентировочный размер дивиденда и тому подобное?
– Я в этом все равно ничего не пойму.
– Поймешь, если захочешь.
– А я и не хочу понимать.
– Не мудрено, что таких, как ты, называют демонами Уолл-стрита. Этот холодный, острый, беспощадный деловой ум просто внушает страх.
– Мы поедем путешествовать, – сказала она. – Мы поедем путешествовать на целых два дня.
Ну как, черт возьми, не любить ее, как ее не боготворить? «Кто она, Мэри, какая она?» – напевал я, собирая пустые молочные бутылки, чтобы захватить с собой в лавку.
Мне хотелось повидать Джоя, просто как-то соприкоснуться с ним, но, должно быть, я на одну минуту опоздал или он на одну минуту поторопился. Поворачивая на Главную улицу, я увидел, как он входит в кафе. Я тоже туда вошел и уселся на соседний с ним табурету стойки.
– Из-за вас я пристрастился, Джой.
– Привет, мистер Хоули. Кофе очень вкусный.
Я поздоровался со своей бывшей одноклассницей:
|
|
|
– Доброе утро, Анни.
– Ты становишься нашим завсегдатаем, Ит.
– Вроде того. Одну чашку черного.
– Чернее быть не может.
– Черного, как отчаяние.
– Что, что?
– Я говорю – черного.
– Если ты углядишь в этой чашке хоть малейший просвет, я тебе налью другую.
– Как дела, Морф?
– Так же, если не хуже.
– Хотите, поменяемся местами?
– Охотно бы поменялся, особенно сейчас, накануне двухдневного праздника.
– Не думайте, что только вам трудно. Людям ведь и продукты приходится запасать.
– Да, пожалуй. Об этом я не подумал.
– Всякую снедь, которую можно взять в дорогу, – копчености, маринады и, уж конечно, пастилу. А у вас, значит, горячие денечки?
– И не говорите. Накануне Четвертого июля, да еще когда погода так хороша. А в довершение всего сам господь всемогущий тоже, изволите видеть, почувствовал потребность отдохнуть на свежем воздухе.
– Вы о мистере Бейкере?
– Не о Джеймсе же Блейне[28].
– Мне, кстати, нужно повидать его. Очень нужно.
– Что ж, попробуйте его поймать. Но предупреждаю, это не так просто. Он скачет, как монета в бубне цыганки.
– Может, доставить вам сандвичи на ваш боевой пост, Джой?
– Ну что ж.
– За кофе сегодня плачу я, – сказал я.
– Ладно.
Мы вместе перешли улицу и свернули в переулок.
– Вы что-то вроде не в духе, Джой.
– Даже очень не в духе. Надоело мне считать чужие деньги. У меня на праздник назначено любовное свидание, а я буду так измочален, что хоть не являйся. – Он всунул в замок обертку от жевательной резинки, вошел, махнув мне рукой на прощанье, и затворил за собой дверь. Но я тотчас же толкнул ее, и она снова отворилась.
– Джой! Так сегодня-то вам нужны сандвичи?
– Нет, спасибо, – послышалось из пахнущей мастикой темноты. – Вот в пятницу, пожалуй. А в субботу наверняка.
– Разве у вас не будет обеденного перерыва?
– Я вам уже говорил. Перерыв бывает в банке, но не у Морфи.
– Ну, все равно, заходите, когда сможете.
– Спасибо, мистер Хоули, спасибо.
В это утро мне нечего было сказать моим войскам на полках. Я только поздоровался с ними и тут же скомандовал: «Вольно!» За несколько минут до девяти, при фартуке и метле, я уже подметал тротуар перед входом.
Мистер Бейкер до того пунктуален, что кажется, слышно, как он тикает, а уж в том, что внутри у него часовой механизм, я не сомневаюсь. Восемь пятьдесят шесть, восемь пятьдесят семь – вот он появился со стороны Вязовой; восемь пятьдесят восемь – переходит улицу; восемь пятьдесят девять – подошел к стеклянной двери, но тут я, с метлой наперевес, загородил ему дорогу.
– Мистер Бейкер, мне надо поговорить с вами.
– Доброе утро, Итен. Минутку подождать можете? Идемте со мной.
Я вошел, и все было точно так, как рассказывал Джой, – настоящий церковный обряд. Когда стрелка часов коснулась цифры девять, весь персонал банка уже стоял навытяжку перед сейфом. В массивной стальной двери что-то щелкнуло и загудело. Потом Джой набрал на диске мистическую комбинацию цифр и повернул ручку. Святая святых с торжественной медлительностью раскрылась, и мистер Бейкер принял молчаливый салют денежных мешков. Я стоял за оградой, точно причастник, смиренно ожидающий приобщения святых тайн.
Мистер Бейкер повернулся ко мне:
– Ну-с, Итен, чем могу быть полезен?
Я ответил вполголоса:
– Я хотел бы поговорить с вами без свидетелей, а мне никак нельзя оставить лавку.
– А что, дело срочное?
– Боюсь, что да.
– Вам давно пора иметь в лавке помощника.
– Это я и сам знаю.
– Если мне удастся выбрать время, я к вам зайду. О Тейлоре ничего не узнали?
– Пока нет. Но я кое-где забросил удочки.
– Постараюсь зайти к вам.
– Спасибо, сэр. – Я не сомневался, что он придет.
И действительно, не прошло и часа, как он явился и терпеливо стал ждать, когда я отпущу покупателей.
– Ну, Итен, в чем дело?
– Мистер Бейкер, для врача, адвоката, священника существует профессиональная тайна. А как для банкира?
Он улыбнулся.
– Слыхали вы когда-нибудь, чтобы банкир обсуждал с посторонними дела своих клиентов?
– Нет.
– Ну, попробуйте спросить, увидите. А кроме всего прочего, я же ваш друг, Итен.
– Знаю. Я, правда, что-то не в себе. Но мне так давно уже не представлялся верный шанс.
– Шанс?
– Я вам выложу все начистоту, мистер Бейкер. У Марулло неприятности.
Он придвинулся ко мне ближе.
– Неприятности? Какие неприятности?
– Я сам точно не знаю, сэр. Но мне кажется, речь идет о нелегальном въезде.
– Откуда вы знаете?
– Он мне сам сказал – во всяком случае, дал понять. Ну, вы же знаете Марулло.
Я почти видел, как заработал его мозг, лихорадочно подхватывая обрывки фактов и связывая их вместе.
– Дальше, – сказал он. – Если так, то это высылка.
– Боюсь, что да. Он ко мне очень хорошо относился, мистер Бейкер. Я не хочу ничего делать во вред ему.
– Нужно и о себе подумать, Итен. Что он предлагает?
– Да, собственно, это даже не предложение. Это то, что мне удалось выудить из кучи бессвязных, сказанных в волнении фраз. Но, по-видимому, если б я мог дать пять тысяч наличными, лавка была бы моя.
– Так он что, думает исчезнуть, или вы точно не знаете?
– Точно я ничего не знаю.
– Значит, не рискуете, что вас обвинят в пособничестве. Вы говорите, конкретно он вам ничего не предлагал?
– Нет, сэр.
– А откуда же вы взяли цифру пять тысяч?
– Это нетрудно, сэр. Такова стоимость всего имущества.
– Но, может быть, он пошел бы и на меньшую сумму?
– Может быть.
Мистер Бейкер оглядел всю лавку быстрым, оценивающим взглядом.
– Если вы не ошиблись в своих догадках, ваше положение очень выгодно.
– Я как-то не умею делать такие дела.
– Вы же знаете, я не сторонник обходных маневров. Может быть, мне поговорить с ним?
– Его сейчас нет в городе.
– А когда он вернется?
– Не знаю, сэр. Но не забудьте, у меня ведь нет никакой уверенности. Просто мне показалось, что, если бы у меня были наличные деньги, он пошел бы на это. Он ко мне хорошо относится, вот почему.
– Знаю.
– Но мне бы не хотелось злоупотреблять этим.
– Он, конечно, может сторговаться с кем-нибудь другим. Ему и десять тысяч могут дать.
– Тогда, может быть, я напрасно надеюсь?
– А вы не спешите отступать. Вам нужно в первую очередь думать о себе.
– Во вторую очередь. Ведь это деньги Мэри.
– Предположим. Так чего же вы хотите?
– У меня была такая мысль: может быть, вы подготовите документ, только не проставите число и сумму. А деньги я, пожалуй, возьму в пятницу.
– Почему в пятницу?
– Тоже только догадка с моей стороны, но он что-то такое говорил насчет того, что на праздники все разъезжаются из города. Вот я и думаю – может, он тогда зайдет? Он у вас денег не держит?
– Теперь нет. Недавно он оголил свой счет. Сказал, что хочет купить какие-то акции. Я этому не придал значения, потому что это бывало и раньше, и всякий раз он потом вкладывал больше, чем вынул. – Он посмотрел прямо в глаза ярко размалеванной красотке на холодильнике, но оставил ее зовущую улыбку без ответа. – Вы отдаете себе отчет, что можете крепко погореть на этом деле?
– Как это?
– Во-первых, у него может найтись еще десяток покупателей, а во-вторых, лавка может быть заложена-перезаложена. Никаких гарантий на этот счет нет.
– А если попробовать узнать в окружном управлении? Вы меня простите, мистер Бейкер, что я отнимаю у вас время. Но я знаю ваше доброе отношение к моей семье и бессовестно пользуюсь им. И потом в таких вещах мне ведь просто не с кем больше посоветоваться.
– Я постараюсь узнать насчет закладных через Тома Уотсона. Черт возьми, Итен, очень все это не ко времени. Я сам хочу завтра уехать отдохнуть до вторника. А если Марулло и в самом деле жулик, вы можете крепко влипнуть.
– Так, может, мне сразу отступиться и не путаться в это дело? Но если бы вы знали, мистер Бейкер, как мне надоело стоять за прилавком!
– Я вам не давал совет отступаться. Я только предупреждал вас о возможном риске.
– Мэри была бы так счастлива, если бы я стал владельцем лавки. Но вы, пожалуй, правы. Нельзя рисковать ее деньгами. Я думаю, самое правильное будет обратиться к федеральным властям.
– Тогда вы утеряете все выгоды своего положения.
– Почему?
– Если его приговорят к высылке, он получит право произвести ликвидацию через специального агента, и цена за лавку может быть назначена такая, которую вы не в состоянии уплатить. Ведь вы же не знаете наверняка, что он думает смыться. А раз не знаете, то о чем вы будете говорить федеральным властям? Вы даже не знаете, попал ли он в списки.
– Это верно.
– Вы, в сущности, ничего решительно о нем не знаете. Все, что вы мне говорили, всего лишь смутные подозрения. Ведь так?
– Так.
– И лучше вы их оставьте в стороне.
– И не будет это выглядеть странно – крупная сумма наличными без указания назначения?
– А вы поставьте на чеке что-нибудь вроде «Для финансирования бакалейной торговли мистера Марулло». Это в случае чего послужит оправдательным документом.
– А если вообще ничего не выйдет?
– Вы положите деньги обратно в банк, вот и все.
– Так вы думаете, не нужно бояться риска?
– Риск во всем, Итен. Носить при себе такую большую сумму наличными – уже риск.
– Я буду осторожен.
– В общем, жаль, что я должен уехать на эти дни.
Мои расчеты времени совершенно верны. Пока мы разговаривали, в лавку не заходил ни один покупатель, но под конец сразу явилось шестеро: три женщины, старик и двое мальчуганов. Мистер Бейкер наклонился ко мне и шепотом сказал:
– Я приготовлю всю сумму сотенными купюрами и замечу номера. Тогда, если его поймают, вы сможете получить их обратно. – Он солидно кивнул женщинам, сказал старику: «Добрый день, Джордж» – и на ходу взъерошил чубы мальчуганам. Мистер Бейкер – очень умный человек.
Глава XIV
Первое июля. Этот день делит год пополам, как прямой пробор – волосы. Я знал, что для меня он станет пограничной вехой – вчера я был одним человеком, завтра буду совсем другим. Я сделал ряд ходов, которые уже нельзя взять обратно. Время и события играли мне на руку, словно хотели быть моими сообщниками. Я даже не пытался надевать перед самим собой добродетельную личину. Я сам выбрал свой образ действий, никто меня не заставлял. Я временно поступился привычными взглядами и нормами поведения, чтобы взамен обрести благополучие, чувство собственного достоинства и уверенность в будущем. Нетрудно было бы убедить себя, что я пошел на это ради своих близких, ведь и в самом деле мое чувство собственного достоинства зависело от их благополучия и уверенности в будущем. Но передо мной была лишь одна, вполне определенная цель, и я знал, что, достигнув ее, я вновь вернусь к прежним нормам поведения. Я не сомневался, что это возможно. Ведь не сделала же война из меня убийцу, хотя какое-то время я убивал людей. Отправляя солдат в разведку, зная, что не все они вернутся живыми, я не чувствовал жертвенного экстаза, как бывало с другими офицерами, я никогда не радовался своим делам на войне, не оправдывал их и не прощал. Главное было знать ту одну, определенную цель, ради которой они совершались, и по достижении этой цели поставить точку. Но для этого надо не обманывать себя, а точно знать, чего добиваешься: уверенность в будущем, чувство собственного достоинства и точка, конец. Из опыта войны я знаю, что убитые на поле боя – жертвы стремления к определенной цели, а не чьей-то злобы, ненависти или жестокости. И я верю в любовь, которая в критический миг связывает победителя с побежденным, убийцу с убитым.
Но от листков, покрытых каракулями Дэнни, и от благодарного взгляда Марулло сердце щемило тоской.
Говорят, накануне решающей битвы люди не могут уснуть. Со мной этого не было. Сон сморил меня быстро, крепко и основательно и так же легко отпустил в предрассветный час. Но на этот раз я не лежал, размышляя, впотьмах. Прошлое властно призывало меня. Я тихонько выскользнул из постели, оделся в ванной и спустился с лестницы, стараясь держаться поближе к стене. Странное дело – ноги как бы сами привели меня к горке в гостиной, я отпер ее и ощупью нашел розоватый камешек. Я сунул его в карман, потом закрыл горку и запер ее на ключ. Ни разу в жизни я не уносил камешек из дому и еще вчера не знал, что возьму его с собой на этот раз. Я без труда пробрался знакомой дорогой через темную кухню и вышел во двор, где уже редела ночная тьма. Вязы сплетались толстыми от листвы ветвями, образуя сплошной черный свод. Если бы «понтиак» Марулло был уже у меня, я уехал бы из Нью-Бэйтауна в пробуждающийся мир моих первых воспоминаний. Держа руку в кармане, я вел пальцем по бесконечной извилине, прорезающей мой теплый от близости тела заветный камешек – мой талисман. Талисман?
Тетушка Дебора, ребенком посылавшая меня на Голгофу, была точна как машина во всем, что касалось слов. Она не терпела тут ни малейшей расплывчатости, неясности и требовала того же от меня. Сколько силы было в этой старой женщине! Если она жаждала бессмертия, она его обрела – в моей памяти. Когда она первый раз увидела у меня в руке камешек с причудливой извилиной, по которой я водил пальцем, она сказала:
– Итен, эта заморская диковина может стать твоим талисманом.
– А что это такое – талисман?
– Если я тебе скажу, у тебя в одно ухо войдет, в другое выйдет. Посмотри в словаре.
Сколько слов укоренилось в моем обиходе благодаря тетушке Деборе, которая всегда сперва старалась заинтересовать меня непонятным словом, а потом заставляла самостоятельно доискиваться до его значения. Я, конечно, ответил:
– Очень нужно!
Но она хорошо знала, что я полезу в словарь, и еще раз произнесла – с расстановкой, чтобы мне легче было запомнить:
– Та-лис-ман.
Она с глубоким уважением относилась к словам, и небрежное обращение с ними раздражало ее так же, как небрежное обращение с любой хорошей вещью. И сейчас, столько лет спустя, я словно вижу перед собой страницу словаря со словом «талисман». Арабское написание было для меня просто извилистой линией с кружком на конце. Греческое я мог прочитать благодаря той же неутомимой тетушке Деборе. «Камень или другой предмет с выгравированными на нем буквами или рисунками, которому приписывается оккультная сила, связываемая с влиянием планет или знаков зодиака, часто носится как амулет, могущий, по поверью, оградить от зла или принести удачу».
После этого мне пришлось искать в словаре «оккультный», «планеты», «зодиак», «амулет». Так бывало всегда. Одно слово поджигало десяток других, как шутихи, нанизанные на нитку.
Когда я после спросил ee:
– А вы верите в талисманы? – она возразила:
– А при чем это тут, верю я или не верю?
Я сунул ей в руки камешек.
– Что означает этот рисунок?
– Талисман твой, не мой. Он означает то, чего ты от него ждешь. Положи его на место. Придет время – он тебе пригодится.
Сейчас, шагая под вязовым сводом, я видел ее перед собой как живую, а это и есть истинное бессмертие. Вилась, кружилась по камню резвая извилина, петляла и снова кружилась и вилась, точно змея без головы, без хвоста, без конца, без начала. Первый раз я взял талисман с собой, уходя из дома – зачем? Чтобы он оградил меня от зла? Или принес мне удачу? Но я не верю в оккультную силу, а бессмертие всегда казалось мне жалким утешением, выдуманным для отчаявшихся.
Светлая полоса на востоке – это уже был июль, потому что июнь ночью кончился. Июньское золото в июле становится медью. Июньское серебро – свинцом. Листва в июле тяжелая, тучная, густая. Птицы поют в июле однообразно, крикливо, без страсти, потому что гнезда уже опустели и оперившиеся птенцы делают первые неуклюжие попытки летать. Да, июль – уже не пора надежд и еще не пора свершений. Плоды хоть и зреют, но пока безвкусны и бесцветны. Кукуруза похожа на бесформенный зеленый сверток с желтой кисточкой на конце. На тыкве, как неотпавшая пуповина, торчит засохший венчик цветка.
Я вышел на Порлок, сытый, упитанный Порлок. Медные отсветы зари окрасили кусты роя, гнущиеся под тяжестью перезрелых цветов, точно женщины, у которых живот уже не стянут корсетом, хотя ноги еще стройны и красивы. Я медленно брел по тротуару и мысленно говорил «прощай» – не «до свидания», а «прощай». «До свидания» звучит нежной грустью и надеждой. «Прощай» – коротко и безвозвратно, в этом слове слышен лязг зубов, достаточно острых, чтобы перекусить тонкую связку между прошлым и будущим.
Вот и Старая гавань. Чему же я говорил «прощай»? Не знаю. Не могу припомнить. Кажется, я хотел пойти в Убежище, но всякий, кто вырос на море, знает, что сейчас время прилива и Убежище залито водой. Прошлой ночью я видел луну, ей всего четыре дня от роду, и она похожа на выгнутую хирургическую иглу, но в ней уже достаточно силы, чтобы притянуть темные волны прилива к устью моей пещеры.
И в хижину Дэнни Тейлора незачем идти. Уже рассвело настолько, что видно, как высоко поднялась трава в том месте, где раньше была тропка, протоптанная ногами Дэнни.
В водах Старой гавани темнели пятнами летние суденышки, стройные корпуса, снасти, прикрытые брезентом. Кое-где любители раннего вставанья уже готовились к выходу в море, ставили кливера и гроты, и паруса, освобожденные от чехлов, лежали кучей на палубе, точно большое взъерошенное белое гнездо.
В новой гавани было оживленней. У причалов наемные лодки ожидали пассажиров, одержимых рыболовов-отпускников, которые денег не жалеют, а к концу дня растерянно озираются, не зная, что делать с массой рыбы, завалившей лодку. Полны все мешки, все корзины, громоздятся на дне кучи триглы, морского леща и морского окуня, и даже мелкой акулы-колючки, и все это задыхается и гибнет и будет выброшено обратно в море, чайкам на съедение. А чайки уже слетелись и ждут, они знают эту породу рыболовов, жертв собственной жадности. Кому охота чистить и потрошить целый мешок рыбы? А отдать рыбу даром трудней, чем наловить ее.
По маслянистой глади залива уже разлилось медное сияние. У входа в канал словно замерли буйки разной формы и под каждым стоял в зеркале воды его близнец.
Я дошел до флагштока и остановился у памятника в честь героев войны. Там среди выбитых серебром имен уцелевших я прочел и свое имя: Капитан И.А. Хоули, а ниже золотом были выбиты имена восемнадцати нью-бэйтаунцев, которые так и не вернулись домой. Большинство имен было мне знакомо – когда-то я знал и самих людей, и они тогда ничем не отличались от нас, а теперь отличаются тем, что их имена написаны золотом, а не серебром. На мгновение я подумал, что хорошо бы и мне числиться среди них. «Капитан И.А. Хоули» – золотом внизу списка, там, где трусы и симулянты, размазни и герои – все уравнены золотой вязью букв. Ведь не только храбрые погибают в бою, но храбрые погибают чаще.
Подъехал толстяк Вилли, остановил машину у памятника, вылез и достал с заднего сиденья свернутый флаг.
– Здорово, Ит. – Он вдел стержни в медные скобки и медленно поднял флаг на вершину флагштока, где он поник безжизненно и уныло, точно висельник в петле. – Доживает свой век, – сказал Вилли, слегка отдуваясь. – Уже и вида никакого нет. Ну, еще два дня, а там поднимем новый.
– С пятьюдесятью звездами?
– Именно. И хорош же – нейлоновый, огромный, в два раза больше этого, а весит вдвое меньше.
– Как дела, Вилли?
– Да жаловаться вроде не на что, но я все-таки пожалуюсь. С этим Четвертым июля всегда не оберешься хлопот. Да еще когда оно после воскресенья – это, значит, вдвое больше несчастных случаев, катастроф, пьяных драк, особенно за городом. Садитесь, подвезу до лавки.
– Нет, спасибо. Мне еще нужно на почту, а кроме того, хочу зайти выпить чашку кофе.
– Ладно. Подвезу до почты. Я бы и покофейничал с вами, да Стони теперь злой, как собака, лучше с ним не связываться.
– С чего это он?
– Черт его знает. Куда-то уезжал на несколько дней и вернулся злее злющего.
– Где же это он был?
– Понятия не имею. Знаю только, что теперь к нему и не подступись. Ну идите, получайте свою почту. Я подожду.
– Не стоит, Вилли. Мне еще и отправлять письма надо.
– Ну, как хотите. – Он развернулся и поехал по Главной улице в обратную сторону.
На почте было еще полутемно, пол только что натерли, и при входе висел плакатик: «Осторожно, не поскользнитесь».
Наш абонементный ящик – № 7, мы им пользуемся с тех пор, как построено здание почты. Я набрал на диске Г 1/2 Р и вынул из ящика целую кучу проспектов и завлекательных рекламных листовок, адресованных «Абоненту». Больше ничего не было – только этот материал для мусорной корзины. Я пошел вдоль Главной, по направлению к «Фок-мачте», но в последнюю минуту передумал – расхотелось пить кофе или не захотелось разговаривать, сам не знаю что. Просто у меня вдруг пропало желание идти в кафе. Что за клубок противоречивых побуждений человек – все равно, мужчина или женщина.
Я подметал тротуар, когда из-за угла Вязовой показался мистер Бейкер и затикал в банк, готовый к священнодействию. А пока я почти машинально укладывал дыни на лоток у дверей, к банку подъехал старомодный зеленый бронированный автомобиль. Двое сопровождающих, вооруженные, как коммандосы, вышли из кузова и потащили в банк серые мешки с деньгами. Минут через десять они вышли, уселись в свою крепость на колесах и отбыли. Вероятно, им полагалось ждать, пока Морфи пересчитает деньги, а мистер Бейкер проверит подсчет и выдаст им расписку. Хлопотливое это дело – возиться с деньгами. Не мудрено, если, как говорит Морфи, начинаешь чувствовать отвращение к чужим деньгам. Судя по величине мешков, банк готовился к крупным предпраздничным выдачам. Будь я рядовым грабителем, я бы счел этот день самым подходящим. Но я не был рядовым грабителем. Я прошел высшую школу у моего приятеля Джоя. Вот кто мог бы ставить рекорды, если бы захотел. Меня даже удивляло, что он не хочет, хотя бы ради проверки своей теории.
В лавке с утра толпился народ. Мне пришлось даже трудней, чем я ожидал. Солнце палило немилосердно, ни дуновения ветерка – словом, погода стояла такая, когда каждый, не раздумывая, рвется за город отдохнуть. У прилавка образовалась целая очередь. Будь что будет, а одно я решил твердо. Мне нужен помощник. Если из Аллена не получится толк, я его выставлю и возьму другого.
Около одиннадцати в лавку вошел мистер Бейкер. Он очень торопился, и мне пришлось извиниться перед покупателями и пройти с ним в помещение кладовой.
Он сунул мне в руки два конверта – один большой, другой маленький – и от спешки заговорил со стенографической краткостью:
– Том Уотсон говорит, дело чистое. Насчет закладных не знает. Думает, что нет. Вот документы. Подпишите там, где я отметил. Номера купюр переписаны. Вот заполненный чек. Поставьте только подпись. Простите, что тороплюсь, Итен. Не в моем духе делать так дела.
– Значит, вы все-таки советуете мне попытаться?
– Черт возьми, Итен, после всего, что я…
– Простите, сэр. Простите. Вы совершенно правы. – Я положил чек на ящик сгущенного молока и расписался на нем химическим карандашом.
Как мистер Бейкер ни торопился, он не забыл проверить, правильно ли подписан чек.
– Попробуйте для начала предложить две тысячи. И повышайте постепенно, сотни по две за раз. Вам, конечно, известно, что у вас на счету осталось всего пятьсот долларов? Не дай бог, чтобы вам опять понадобились деньги.
– Если все будет в порядке, разве нельзя взять ссуду под лавку?
– Конечно, можно, только проценты вас съедят.
– Не знаю, как мне благодарить вас, сэр.
– Лишь бы вы не растаяли при разговоре, Итен. Не давайте ему разжалобить себя. Он будет петь сладко. Все итальянцы на это мастера. Помните: нужно думать о себе.
– Спасибо вам за все.
– Ну, мне пора, – сказал он. – Хочу выехать на шоссе раньше, чем хлынет весь поток машин. – И он выбежал вон, едва не сбив с ног миссис Уиллоу, которая уже по второму разу ощупывала каждую дыню на лотке.
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!