Ken Bruen. The Guards, 2001. 2 страница
То, что остается,
не всегда лучше того,
что потеряно.
Саттон переехал в Голуэй.
Я спросил:
— Ты меня преследуешь?
— А как же!
Он решил, что станет художником.
— Какой из такого засранца художник, — сказал я.
Но у него был талант. Не знаю, что больше — ревновал я или завидовал. Скорее всего — и то и другое, причем одно чувство питало другое, чисто по-ирландски. Его холсты начали продаваться, и он решил жить как художник. Купил себе коттедж в Клифдене. Если честно, я думал, что он станет полным засранцем.
О чем ему и сообщил.
Он засмеялся:
— Это только видимость; как и счастье, долго не продлится.
Так и вышло.
Через несколько месяцев он снова стал таким же, каким был. Дожди Голуэя могут разрушить все ваши мечты.
Саттон в своем худшем варианте был все равно лучше, чем большинство людей в их лучшем.
После встречи с Кленси я позвонил Саттону и попросил:
— Помоги.
— Что случилось, чувак?
— Полиция!
— А, эти гады... И что они?
— Не хотят мне помочь.
— Тогда плюхнись на колени и возблагодари Господа.
Мы договорились встретиться «У Грогана». Когда я пришел, он оживленно беседовал с Шоном.
— Эй, ребята! — крикнул я.
Шон выпрямился. Настоящий подвиг. Его кости даже скрипнули от усилия.
— Тебе нужно принимать теплые ванны, — посочувствовал я.
— Мне не помешало бы чудо, будь оно все проклято.
Затем они оба уставились на меня.
— Что? — спросил я.
Они сказали в унисон:
|
|
|
— Что-нибудь новенькое заметил?
Я огляделся. Та же старая пивнушка, шеренга печальных, потрепанных алкашей у стойки, привязанных к своим кружкам мечтами, которые давно уже не имели значения. Я пожал плечами. Что не так-то легко для сорокапятилетнего человека.
Шон сказал:
— Слепой придурок, смотри туда, где были клюшки.
Картина Саттона. Я подошел поближе. Изображена молодая блондинка на пустынной улице. С тем же успехом это могла быть бухта Голуэя. Кто-то из мужиков сказал:
— Мне клюшки больше нравились.
— Способный, правда? — восхитился Шон.
Он отошел, чтобы сделать нам кофе
с коньяком
и
без коньяка.
— У меня выставка в галерее Кенни. Эту оценили в пятьсот гиней.
— Гиней?!
— Ну да. Классно, да? Тебе нравится?
— Это бухта?
— Это «Блондинка за углом».
— А...
— У Дэвида Гудиса есть такой детектив, он его написал в 1954 году.
Я поднял руки:
— Давай семинар проведем попозже.
Он ухмыльнулся:
— Вечно ты все изгадишь.
Я рассказал ему о своем новом деле.
Он сказал:
— Сейчас многие ирландские подростки кончают жизнь самоубийством.
— Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то...
— Еще один больной урод.
— Может, ты и прав.
Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек
|
|
|
Саттон воскликнул:
— Господи, да нельзя их поощрять!
— Я заплатил, чтобы она перестала.
Она не перестала.
Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.
— Надо же!
Саттон с любопытством взглянул на меня:
— Ты скучаешь?
Я знал, о чем он, но все же сказал:
— По чему скучаю?
— По полиции.
Я не знал и так и ответил:
— Не знаю.
Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:
— Положь на место!
Воришка послушался.
Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих — наклейки «Продано».
Том Кенни сказал:
— Ты становишься известностью.
Высота, которой соответствует цена картин.
Я сказал Саттону:
— Можешь бросить дневную работу.
— Какую работу?
Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.
Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.
|
|
|
Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.
Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:
— Возьми его руку и расправь пальцы.
Я попытался сопротивляться.
Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.
На этом побои закончились.
Другой сказал:
— Не сможет какое-то время играть с собой.
Затем голос у самого моего уха:
— Не суй свой нос в чужие дела.
|
|
|
Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»
Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», — но рот был полон крови.
Эти мгновения перед концом...
Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя — местные все еще называют ее районной. Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.
Какая-то женщина из старого предместья сказала:
— Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.
Или:
— Лапочка, негде просохнуть. Когда было — где, у нас не было одежды.
Попробуй поспорь.
Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.
— Из Каира?
Он сухо улыбнулся:
— Снова к нам, мистер Тейлор?!
— Не по своей воле.
До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».
Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что, когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.
Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.
Левая рука забинтована.
— Сколько сломано? — спросил я.
— Три пальца.
— А нос?
Она кивнула и сказала:
— К вам пришли. Пустить?
— Конечно.
Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.
— Видели бы вы другого парня, — сказал я.
Она не улыбнулась. Подошла поближе:
— Это из-за меня?
— Что?
— Это из-за Сары?
— Нет... нет, конечно нет.
Она поставила пакет на тумбочку:
— Я принесла вам виноград.
— А виски случайно не найдется?
— Виски вам сейчас нужно меньше всего.
В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:
— Боже милостивый!
Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:
— Не пейте. — И ушла.
Шон пошатываясь приблизился ко мне:
— Видать, ты кому-то здорово нагадил.
— Именно.
— Кто-нибудь вызвал полицию?
— Это и были полицейские.
— Брешешь.
— Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.
— Господи! — Он сел — выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, — потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: — Здесь то, что тебе может понадобиться.
— А выпить?
Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:
шесть апельсинов
плитка шоколада
коробка печенья
дезодорант
пижама
четки.
Я вынул четки и спросил:
— Чего тебе наговорили про мое состояние?
Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.
— Да благословит тебя Господь! — сказал я.
Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.
— Крепко.
Шон кивнул и вроде задремал.
— Эй! — закричал я.
Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:
— Жара... Господи... почему есть такие места, где жарко, как в печке?
Наверное, подействовали болеутоляющие уколы, но я был совсем без сил. Спросил:
— Где Саттон?
Шон отвернулся, и я насторожился:
— В чем дело? Давай выкладывай.
Он повесил голову и что-то пробормотал.
— Говори внятно... Ненавижу, когда ты бормочешь.
— Был пожар.
— Боже!
— С ним все в порядке, но дом сгорел. Со всеми картинами.
— Когда?
— Тогда же. В ту ночь, когда тебя избили.
Я покачал головой. Это я плохо придумал. Виски плескалось у меня за веками.
— Что, черт возьми, происходит? — воскликнул я.
Снова появился врач и сказал:
— Мистер Тейлор, вам нужно больше отдыхать.
Шон встал, положил руку мне на плечо:
— Я еще приду сегодня.
— Меня здесь не будет. — Я спустил ноги с кровати.
Врач забеспокоился:
— Мистер Тейлор, я настаиваю, чтобы вы легли.
— Я ухожу... ВСВ, так это у вас называется?
— ВСВ?
— Вопреки совету врача. Бог мой, вы что, не смотрите «Скорую помощь»?
У меня на мгновение закружилась голова, но виски придало уверенности. Все мое существо вопило от нетерпения — так хотелось выпить пива. Много-много.
На лице Шона отразились все страдания мира, когда он сказал:
— Джек, будь разумным.
— Разумным? Это не по моей части.
Я неохотно согласился взять такси. Когда меня катили на коляске к выходу, медсестра сказала:
— Ты настоящий придурок.
Шик-блеск
Монахиня читала Патрицию Корнуэлл. Увидев, что я взглянул на обложку, сказала:
— Я предпочитаю Кэти Рейхе.
Ну что на это скажешь? Вежливого ответа уж точно не найдешь. Я спросил:
— Я приехал слишком рано?
Она неохотно отложила книгу:
— Еще полчаса. Можете пока погулять.
Что я и сделал.
Монастырь Бедной Клары стоит в самом центре города. Здесь каждое воскресенье в половине шестого утра бывает месса. Такое впечатление, что переносишься лет на пятьдесят назад.
Или вообще в Средневековье.
Сам обряд, запах ладана, латинские интонации погружали в благодать, описать которую невозможно.
Я не знал, почему прихожу сюда. Спросите меня, во что я верю, и я потянусь к газете, где есть расписание скачек. Как-то я, не подумав, рассказал об этом Кэти Б. С тех пор она меня все время дразнит.
— В чем дело? Можно подумать, ты язычница.
— Я буддистка.
— Ну видишь, о чем я? С чего бы тебе сюда приходить?
— Это как в телесериале «Возвращение в Брайдсхед».
— Что?
— В Англии католицизм исповедуют немногие избранные. Ивлин Во, Грэм Грин и так далее.
Она меня утомила. Сейчас я смотрел, как она приближается к монастырю. Я ее предупредил:
— Оденься соответствующе. Не на гулянку собралась.
На ней было длинное платье. Вполне годится для бала в «Банке Ирландии», но для мессы? Затем я заметил ботинки, те самые, и сказал:
— Ботинки!
— Я их почистила.
— Но они синие.
— Монахиням нравится синий цвет.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела «Агнцы Божьи».
Тут она заметила мой нос, пальцы в гипсе и подняла брови. Я все рассказал. Она восхитилась:
— Вот здорово.
— У тебя что, крыша поехала?
— Как ты думаешь, они за мной придут?
— Нет никаких «они»... просто совпадение.
— Ну да... как же.
Зазвонил колокол. Кэти спросила:
— Откуда я узнаю, что надо делать?
— Делай то же, что и я.
— Тогда нас обоих выставят.
Внутри маленькой церкви было тепло и уютно. Кэти схватила листок со словами гимнов и взвизгнула:
— Они тут поют!
— Это не для тебя.
Но я ошибся.
Прихожане пели гимны хором. Кэти — громче всех. Когда месса закончилась, к нам подошла монахиня и поздравила ее, сказав:
— Хотите как-нибудь еще спеть в воскресенье?
Я тут же вмешался:
— Она не наша.
Кэти и монахиня посмотрели на меня с глубоким презрением. Я отошел в сторону.
Прибыл отец Малачи. Не успел слезть с велосипеда, как закурил сигарету.
Я сказал:
— Ты опоздал.
Он улыбнулся:
— Куда опоздал?
Малачи был очень похож на Шона О'Коннери минус
загар
гольф.
Я не назвал бы его другом. У священников другие привязанности. Я знал его с детства. Он оглядел мои раны и сделал вывод:
— Все пьешь?
— Это тут ни при чем.
Он вынул сигареты. Хорошие. Бело-зеленая пачка. Крепкие, как пинок мула, и настолько же смертельные.
Я заметил:
— Ты все куришь.
— Я и Бет Дэвис.
— Она умерла, между прочим.
— Я это и имею в виду.
Он проследил за двумя монахинями и заметил:
— Шик-блеск
— Что?
— Аккуратистки. Тут им нет равных.
Я огляделся.
— Как сейчас церковь относится к самоубийству?
— Собрался покинуть нас?
— Я серьезно. Все еще не разрешают хоронить самоубийц около церкви?
— Ну ты здорово отстал от жизни, Джек
— Это ответ?
— Нет, это печальный факт.
Факты
Мы с Кэти Б. перекусывали на природе. Под Испанской аркой. Ели китайскую еду и смотрели на воду. Она сказала:
— Я сделала отчет.
— Давай сначала поедим.
— Ладно.
Я кинул несколько кусков курицы лебедям. Похоже, им не очень понравилась китайская кухня.
Подошел пьянчуга и попросил:
— Дай пятерку.
— Я дам тебе фунт.
— Ладно, только евро не давай.
Он загляделся на еду, я предложил ему мою порцию. Он неохотно взял и поинтересовался:
— Иностранная?
— Китайская.
— Через час снова есть захочется.
— Но у тебя ведь есть мой фунт.
— И мое здоровье.
Он зашаркал прочь и начал приставать к каким-то немцам. Они его сфотографировали.
Кэти сказала:
— Можно я тебе кое-что расскажу, прежде чем делать отчет?
— Валяй, я люблю слушать.
Она заговорила:
— Мой отец был посредственным бухгалтером. Он почти до пятидесяти лет проработал, и его ни разу не повысили. Мать непрерывно грызла его. Лучше всего помню, что у него было десять костюмов. Все совершенно одинаковые. Мать их ненавидела. Ирландцы про таких, как она, говорят: «ужас Господний». Он всегда был ко мне добрым и щедрым. Мне было девять, когда его выгнали с работы из-за пьянства. А мать выгнала его из дому. Он забрал свои десять костюмов и ушел жить на вокзал Ватерлоо. Он жил там, в тоннеле. Надевал чистый костюм и выбрасывал его, когда он становился грязным. В своем последнем костюме он шагнул под поезд, который выходил из Саутхэмптона в 9:05.
— Экспресс.
— Из-за матери я его ненавидела. Но когда я сообразила, что она такое, я начала его понимать. Я где-то прочла, что мать Хемингуэя послала ему ружье, из которого застрелился его отец. После смерти матери я разбирала ее вещи и нашла расписание вокзала Ватерлоо. Похоже, она рассчитывала на такой финал.
Она плакала, слезы катились по лицу и падали в вермишель, стекали, как дождь по стеклу. Я открыл одинокую бутылку вина и протянул ей.
Она отмахнулась:
— Я в порядке. Ты по-прежнему ничего не смыслишь в технике?
— Да.
— Тогда постараюсь объяснить попроще. Я ввела в компьютер кое-какие данные насчет самоубийств среди подростков и два раза попала в точку. Когда-нибудь слышал о Плантере?
— Который делает арахисовое масло?
— Нет, у него огромный магазин «Сделай сам» на задах площади Короля Эдуарда.
— Там, где сейчас новый «Даннес»?
— Да.
— Черт, площадь Короля Эдуарда! Слушай, это же самый центр города. Как это по-ирландски!
Она смерила меня взглядом:
— Из трех самоубийств среди подростков три девушки работали там хотя бы не полный рабочий день.
— И что?
— А то, что странно это. Хозяин, Бартоломео Плантер, — переселившийся шотландец. Денег навалом.
— Это неубедительно, Кэти.
— Еще не все.
— Давай дальше.
— Догадайся, кто охраняет магазин?
— Не знаю.
— Зеленая гвардия.
— И?
— Они пользуются услугами Ирландской земельной лиги. [ Члены Ирландской земельной лиги в знак протеста устраивали ночные нападения на владения англичан, уничтожая посевы и скот. — Примеч. ред. ]
— Вот как?!
— Именно. — Она взяла бутылку и отпила глоток. — Что теперь, красавчик?
— Думаю, мне стоит повидать мистера Плантера.
— Мистера Форда.
— Форда?
— Он там менеджером.
— Ладно, пойду к нему.
Она посмотрела на воду, потом сказала:
— Хочешь трахнуться?
— Что?
— Ты меня слышал.
— Господи, да тебе же... Сколько? Девятнадцать?
— Ты собираешься расплачиваться со мной за работу?
— Да... скоро.
— Тогда хотя бы переспи со мной.
Я встал:
— Что-нибудь еще?
— Конечно.
— Слушаю.
— Мистер Плантер любит играть в гольф.
— Вряд ли это можно назвать подозрительным поведением.
— Можно, если знать, с кем он играет.
— С кем же?
— Со старшим инспектором Кленси, вот с кем.
Я пошел прочь.
«Сделай сам»
Чуть было не сказал, что надел свой лучший костюм, но на самом деле он у меня всего один. Купил его в Оксфэме два года назад. Темно-синий, с узкими лацканами. Придает мне солидности. Помните видео с Филом Коллинзом (Phil Collins), где он сразу в трех экземплярах? Вот такой и у меня костюм. Оставалось только надеяться, что я не похож на Фила Коллинза.
У меня была белая рубашка, которую я, к несчастью, постирал вместе с синей футболкой. Приходилось довольствоваться тем, что есть. Слегка распущенный галстук, чтобы добиться эффекта «Мистер, положил я на все это с прибором». Прочные коричневые ботинки, По обуви можно судить о человеке. Поплевал на них и тер, пока они не засверкали, как зеркало.
Взглянул на себя в зеркало. Спросил сам себя: «Ты купил бы у этого человека машину?»
Нет.
Потом позвонил Саттону на мобильный. Пообщался с автоответчиком и оставил послание. Пошел в город, стараясь ощущать себя гражданином. Не очень получалось. Проходил мимо аббатства, зашел и поставил свечу святому Антонию, который находит потерянные вещи. Мне пришло в голову, что стоит попросить его найти меня самого, но это показалось мне слишком театральным. Люди шли на исповедь, и как бы мне хотелось также легко получить очищение.
У аббатства монах-францисканец пожелал мне доброго утра. Он так и светился здоровьем. Моего возраста, но ни одной морщины на лице.
Я спросил:
— Вам нравится ваша работа?
— Это работа во славу Господа.
Так мне и надо, нечего спрашивать. Я пошел дальше, к площади Короля Эдуарда. Прошел через «Даннес», где увидел шесть рубашек. Мне такие не по карману. Двинулся дальше — в магазин Плантера. Огромный. Он занимал всю бывшую парковку. В приемной спросил мистера Форда.
Девица поинтересовалась:
— Вам назначено?
— Нет.
— Понятно.
Но ей ничего не было понятно. Она позвонила куда-то и сообщила, что мистер Форд меня примет.
Я поднялся на лифте на пятый этаж. Офис был довольно скромным. Форд говорил по телефону. Он жестом пригласил меня сесть. Он был маленький, лысый, в костюме от «Армани». Сдержанно-энергичный с виду. Закончив разговор, повернулся ко мне.
— Спасибо, что приняли меня, — сказал я. — Я — Джек Тейлор.
Он слегка улыбнулся. Мелкие желтые зубы. Роскошный костюм и скверные зубы. В улыбке не было ни капли тепла. Он сказал:
— Вы так произнесли свое имя, будто оно должно для меня что-то значить. Но я о вас никогда не слышал.
Я тоже умею улыбаться. Продемонстрировал, чего можно добиться с помощью хорошей пасты, и сообщил:
— Я расследую смерть Сары Хендерсон.
— Вы полицейский?
— Нет.
— Тогда кто?
— Никто.
Приятно отплатить той же монетой. Он сообразил:
— Значит, я не обязан с вами разговаривать?
— Разве что из обычной порядочности.
Он обошел стол, поправил острую как бритва складку на брюках и сел на край стола. Ноги чуть-чуть не доставали до пола. Туфли свои он покупал в «Бэлли». (Я-то прекрасно знаю все, что не могу себе позволить.) Носки с ярким рисунком.
— Нет серьезной причины, почему бы мне не отправить вас отсюда к чертям собачьим, — заявил он.
Я сообразил, что парень обожает говорить, просто тает от звука своего голоса. Я сказал:
— Вас не удивляет, что три девушки, которые умерли, работали здесь?
Он хлопнул себя по коленке.
— Вы представляете себе, сколько сотен служащих проходит через эти двери? Было бы странно, если бы они все оказались бессмертными.
— Вы знали эту девушку?
Похоже, я не понимал, что значит «сардонический», пока не услышал его смех.
— Сильно в этом сомневаюсь, — ответил он.
— Вы не могли бы сказать точнее? Сделайте одолжение ее матери.
Он соскочил со стола, нажал на кнопку Интеркома и сказал:
— Мисс Ли, принесите мне досье Сары Хендерсон. — И сел, весь из себя спокойный и расслабленный.
Я заметил:
— Впечатляет.
— Что, Интерком?
— Нет, как вы уверенно, ни разу не запнувшись, выдали имя девушки.
— Именно поэтому я здесь и сижу в костюме ценой в три штуки, а на вас... как бы это сказать... воспоминания о позапрошлом годе.
Появилась секретарша с тоненькой папкой. Форд потянулся за очками: естественно, это было пенсне. Издал несколько звуков, что-то вроде
гммм...
хмм...
а...
Затем закрыл папку и заявил:
— Девица была прогульщицей.
— Кем?
— Не любила работать. Нам пришлось с ней расстаться.
— И все?
— Все. Увы, она, как бы это сказать, брак. Никакого будущего.
Я встал:
— Вот тут вы правы. У нее точно нет никакого будущего.
...Самоуверенно считал,
что границы отчаяния
полностью исследованы.
Саттон теперь жил в «Скеффе». Как и все другие здания в Голуэе, оно было недавно перестроено. Любое освободившееся место в городе тут же занимали под «роскошные апартаменты».
Саттона я нашел в баре наедине с кружкой «Гиннеса». Меня это воодушевило.
— Привет, — поздоровался я.
Он не ответил, мельком взглянул на мои слегка подживающие раны и кивнул. Я сел на стул рядом и жестом попросил бармена принести мне пива.
— Помнишь Кору?
Отрицательное мотание головой и:
— Забыл, что я не местный?
Прибыло пиво, я собрался расплатиться, но Саттон остановил меня, сказав бармену:
— Запиши на мой счет.
— У тебя есть счет?
— Полагается художнику... Вернее, художнику-погорельцу.
Я подумал, что лучше выложить все сразу.
— Нападение на меня, твой пожар — я не думал, что они связаны. Или вообще с чем-то связаны.
— А теперь?
— Считаю, что все это сделано умышленно. Мне... очень жаль.
— Мне тоже.
Мы помолчали, потом он попросил:
— Расскажи поподробнее.
Что я и сделал.
Рассказ занял больше времени, чем я думал, и счет сильно вырос. Когда я закончил, он подвел итог:
— Подонки.
— Не то слово.
— Доказать что-нибудь можешь?
— Ничего.
Я рассказал ему о Зеленой гвардии, охранной фирме и добавил:
— Они нанимают полицейских.
— Понятно. И ты думаешь, что...
— Хочу поглядеть, есть ли среди них те, кто напал на меня.
— И что потом?
— Расплатиться.
— Мне это нравится. Я с тобой.
— Нужно бы встретиться с мистером Плантером. Или он, или Форд убили ту девушку. Я хочу знать как и почему.
— Плантер — богатая гнида.
— Да уж.
— Наверняка много о себе думает.
— Уверен.
Он сделал большой глоток. Вокруг рта появились усы из белой пены.
— Думаешь, он любит картины? — спросил он.
— Разумеется.
— Тогда надо подумать.
— Валяй.
— Хочешь чего-нибудь пожрать или просто упиться?
— Просто упиться — гораздо интереснее.
— Бармен!
...Стражи, ежедневно оставляющие...
реальные
морщины и шрамы
на времени.
На следующий день я помирал. Не обычное похмелье, а настоящее стихийное бедствие. Такое, что хочется крикнуть: ПРИСТРЕЛИТЕ МЕНЯ!
Я пришел в себя около полудня. Вчерашние события до четырех часов дня я еще кое-как мог восстановить. Дальше — пустота. Будто выжгли напалмом. Знаю только, что мы с Саттоном в финале оказались в баре «У О'Ничтейна».
Смутно помнил
хоровод с норвежцами
армрестлинг с вышибалой
двойной «Джек Дэниелс».
Скомканная одежда валялась около окна, остатки принесенной ночью из ресторана еды — под стулом. Наступил на чипсы и что-то, оказавшееся позеленевшим куриным крылышком.
Господи!
Пришлось всерьез проблеваться. Утренняя молитва. Старый привычный ритуал: я на коленях перед унитазом.
«Твайфордз»!
Они делают надежные посудины.
Наконец моя система, освободившись от всего, от чего только можно, перешла к спазматическим рвотным позывам. Такого рода, когда кажется, что кишки вот-вот вылезут через гортань. Гортань. Хорошее слово, подходящее. В нем есть медицинская отстраненность.
Мне нужно было выпить стакан. Господи, мне нужна была целая бутылка! Но тогда я потеряю еще нескольких дней. А мне надо отомстить, поймать преступников. Трясущимися руками я попытался скрутить косячок. Саттон дал мне немного гашиша, сказал: «Прямиком из Алжира. Серьезное дерьмо. Обращайся уважительно».
Никак не мог скрутить сигарету. Пошел к буфету, нашел завалявшуюся булку с вишневой начинкой. Выскреб начинку. Нагрел гашиш в фольге и запихнул в булку. Затем сунул ее в микроволновку и поставил на ускоренный режим.
Видок получился еще тот. Когда булка остыла, я рискнул откусить кусок. Эй, не так уж плохо. Я съел все, запивая водой.
Улетел аж на орбиту.
Булка с гашишем очень подходит для путешествий в космосе. Могу лично подтвердить.
Я снова провалился в негу. Мой разум на цыпочках протискивался сквозь тюльпаны. Я сказал вслух... (или не сказал?):
— Мне нравится моя жизнь.
Это было самым верным показателем моего состояния. Прошло немало времени, я начал искать что бы пожевать и стал приглядываться к зеленому цыпленку. К счастью, замороженная пицца странным образом пережила мои последние эскапады, так что я занялся ею. Где-то на половине заснул. Проспал шесть часов. Если мне что и снилось, то «Отель „Калифорния"».
Когда я очнулся, похмелье слегка прошло. Не окончательно, но все же стало легче. После душа и очень осторожного бритья я пошел к полке, где стояли мои видеокассеты. Там их не очень много, но все самые-самые:
«Париж, Техас»
«Однажды на диком Западе»
«Бульвар Сансет»
«Двойная гарантия»
«Путь Каттера»
«Боевые псы».
В 1976 году Ньютон Торнберг написал роман «Каттер и Боун». Трое людей, чья жизнь была разрушена в шестидесятых, живут в одном доме. Каттер, тронутый и искалеченный ветеран вьетнамской войны. Боун, хитростью избежавший призыва в армию. Мо — страдающая агрофобией алкоголичка с ребенком. Они расследуют убийство молодой проститутки. Умудряются зацепить не тех людей, и Мо с ребенком убивают. Каттер и Боун преследуют магната, которого считают виновным в смерти Мо. По словам Боуна, Каттер
находится в полном отчаянии. Из-за этого на любую идею или ситуацию не может реагировать иначе, чем смехом. Его разум был похож на дом с зеркалами, в котором искаженное изображение отражает искаженное изображение.
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 9; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!