Религиозный, практический и политический аспекты вопроса

Е.П.Блаватская

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?

НОВЫЙ ЦИКЛ

 

Издательство «СФЕРА»

 

Оглавление

ПАРАДОКСАЛЬНЫЙ МИР........................................................................................................... 2

ПРИМЕЧАНИЯ К «ДРЕВНЕЙ ИМПЕРИИ КИТАЯ».............................................................. 11

БРАК И РАЗВОД............................................................................................................................ 14

КУЛЬТ МИТРЫ................................................................................................................................ 19

О ПСЕВДОТЕОСОФИИ............................................................................................................... 21

ИСТОКИ ОБРЯДНОСТИ В ЦЕРКВИ И МАСОНСТВЕ.......................................................... 33

ТЕОСОФСКИЕ ВОПРОСЫ......................................................................................................... 57

НОВЫЙ ЦИКЛ................................................................................................................................ 59

РАЗМЫШЛЕНИЯ О КАРМЕ И ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ.......................................................... 67

СИГНАЛ ОПАСНОСТИ................................................................................................................ 75

НАШ ЦИКЛ И СЛЕДУЮЩИЙ ЗА НИМ..................................................................................... 80

ПУТЕВОДНЫЙ СВЕТ НЕВЕДОМОГО...................................................................................... 91

«ЭТО ВСЕ КОШКА!»................................................................................................................... 113

СИЛА ПРЕДРАССУДКОВ......................................................................................................... 119

ВОСЬМОЕ ЧУДО......................................................................................................................... 126

АДЬЯРСКАЯ ЗАГАДКА............................................................................................................. 130

НАШИ ТРИ ЦЕЛИ....................................................................................................................... 134

I. Братство................................................................................................................................ 135

II. Восточная философия, литература и т.д.................................................................... 137

III. Оккультизм.......................................................................................................................... 138

 

 

ПАРАДОКСАЛЬНЫЙ МИР

 

Развесьте уши. К вам пришла Молва.

А кто из вас не ловит жадно слухов?

Я быстро мчусь с востока на закат,

И лошадью в пути мне служит ветер.

Во все концы земли я разношу

Известья о делах земного шара.

Я сшила плащ себе из языков,

Чтоб ими лгать на всех наречьях мира.

Нет выдумки такой и клеветы,

Которой я б ушей не засорила.

Я говорю про мир в канун войны.

И я вооруженьями пугаю

В дни тишины, когда земля полна

Какой-нибудь совсем другой заботы...

Шекспир. Генрих IV

 

Что ж, я могу с улыбкой убивать,

Кричать: «Я рад!» — когда на сердце

 скорбь.

И увлажнять слезой притворной щеки

И принимать любое выраженье.

Шекспир. Генрих VI

 

 

Мы живем в век предрассудков, лицемерия и парадоксов, вынуждающий многих из нас беспомощно и бесцельно вертеться, подобно подхваченным вихрем сухим листьям, разрываясь между присущим нам чувством справедливости и страхом перед жестоким деспотом, имя которому общественное мнение. Да, жизнь наша похожа на водоворот, образованный двумя противоборствующими течениями, одно из которых несет нас вперед, а другое отбрасывает назад; одно побуждает нас вцепиться мертвой хваткой во все то, что мы считаем правильным и истинным, как в спасительную соломинку, которая только и может удержать нас на плаву, тогда как другое стремится опрокинуть нас, раздавить и в конце концов утопить, захлестнув безжалостной циклопической волной общепринятых приличий и тупого, капризного и вечно блуждающего общественного мнения, основанного на злобной клевете и праздных сплетнях. В наше время вовсе не нужно быть честным, искренним и праведным, чтобы выклянчить себе признание и лавры достойного человека. Для этого достаточно просто быть удачливым лицемером или каким-то загадочным и непонятным для самих счастливцев образом приобрести популярность. В наш век, по словам миссис Монтэгю, «всякий порок скрывается лицемерием, во всякой добродетели подозревают лицемерие... а подозрительность приравнивается к мудрости». И потому никто не знает, во что ему верить и что отвергать, а наилучшим способом стать образцом всех добродетелей в ослепленных восторженной верою глазах сограждан является, опять-таки, популярность.

Но как же можно приобрести эту самую популярность? На самом деле довольно просто. С волками жить — по-волчьи выть. Отдавай дань уважения распространенным в ваше время порокам, изображай восторг при упоминании популярных на текущий день посредственностей. Плотно закрывай глаза при виде всякой истины, если она чем-то не нравится общепризнанным пастырям человеческого стада, и не забывай вместе с ними нападать на несогласное меньшинство. Низко кланяйся перед господствующим хамством и приветствуй громоподобными аплодисментами любую попытку зарвавшегося осла лягнуть умирающего льва, ныне — падшего идола. Потакай распространенным предрассудкам, придерживайся общепринятых условностей и моды — и вскоре станешь популярным. Смотри же, твое время пришло. И не будет большой беды в том, если ты окажешься грабителем, а заодно и убийцей: все равно ты будешь возвеличен и окружен ореолом всевозможных добродетелей. К тому же перед тобою откроются еще более широкие перспективы безнаказанного злодейства, что красноречиво подтверждает трюизм, заключенный в турецкой поговорке «Непойманный вор честнее бея». Предположим, что человек, сочетающий в себе качества Сократа и Эпиктета, вместе взятых, вдруг стал непопулярен. И что от него тогда останется? Неясный разум госпожи Молвы уловит лишь курносый нос да истерзанное неутомимым бичом хозяина тело раба. Сестры-близнецы — Общественное Мнение и миссис Гранди* — вскоре позабудут все его классические труды. Их женский аспект, встав на сторону Ксантиппы*, милосердно изыщет тысячу благовидных причин, оправдывающих все вылитые ею на бедную плешивую голову помои, и с не меньшим рвением примется выявлять всевозможные скрытые пороки этого греческого мудреца. А их мужской аспект разглядит своим мысленным взором лишь исхлестанное тело и вскоре присоединится к стройному хору публичной клеветы, преследующей души обоих философов даже после их физической смерти. Результат: наш Сократ-Эпиктет выйдет из этой душегубки черным, как смола, так что к нему будет даже страшно прикоснуться. И теперь, на многие эоны вперед, очерненный подобным образом человек будет обречен на непопулярность.

То же самое наблюдается и в искусстве, и в политике, и даже в литературе. «Проклятый святой и почтенный злодей» стали знамениями нашего времени. Истина и факт пришлись не ко двору и были изгнаны из общества, а тот, кто осмеливается защищать непопулярных людей или непопулярные вещи, сам рискует стать anathema maranatha. Распространенный ныне образ жизни оскверняет всякого, кто приблизится к порогу цивилизованного общества, и если суровый приговор Лаватера справедлив, то в нашем мире действительно нет места для тех, кто не готов стать отпетым лицемером. Ибо «тот, кто по доброте душевной или из покладистости характера изображает радость при появлении нежеланного гостя, — в тысячу раз больший лицемер, чем тот, кто в глаза говорит нелицеприятную правду», — пишет этот знаменитый физиономист. Казалось бы, все это должно провести жирную разграничительную линию, навсегда отнимающую у Общества шанс быть преображенным в «Чертог Истины».

Из-за этого мир изнывает теперь от духовного голода. Тысячи и миллионы людей отворачиваются от антропоморфного ритуализма. Они не верят более в личностного пастыря, или Владыку, однако это никоим образом не мешает им присутствовать каждое воскресенье на «богослужении», а во все остальные дни недели разглагольствовать о своей непоколебимой верности собственной церкви. Другие миллионы ринулись, очертя голову, в спиритуализм, христианскую и ментальную науку и прочие аналогичные мистические занятия. Но лишь очень немногие из них решились бы открыто высказать свои взгляды в присутствии скептиков. Большинство образованных мужчин и женщин, исключая разве что самых рьяных материалистов, горят желанием познать тайны природы и даже таинства древних магов — неважно, подлинные они или мнимые. Даже наши ежедневные и еженедельные газеты признают факт существования в прошлом знания, ставшего ныне книгой за семью печатями практически для всех, за исключением очень и очень немногих. Но хватит ли какой-нибудь из них смелости без сарказма описать не пользующиеся признанием и популярностью феномены, известные под названием «спиритуалистических», или беспристрастно освещать вопросы теософии, или хотя бы воздерживаться от язвительных замечаний и оскорбительных эпитетов при ее упоминании? Они готовы со всем внешним почтением говорить об огненной колеснице Илии или даже о столе и кровати, обнаруженных Ионой в чреве кита, или объявлять со своих страниц сбор средств на организацию научно-религиозных экспедиций с целью выудить из вод Красного моря утонувшую золотую зубочистку фараона либо отыскать в пустыне обломки каменных скрижалей. Но при этом они не обращают внимания ни на один факт, как бы убедительно он ни был доказан, если он исходит от человека, связанного с теософией или спиритуализмом, даже если это будет самый порядочный из живущих на земле людей. Почему? Да потому, что Илия, улетающий в небеса на своей колеснице, является ортодоксальным библейским (и, следовательно, популярным и общепринятым) чудом; в то время как медиум, левитирующий под самым потолком, есть непопулярный факт — даже не чудо, но просто феномен, объясняющийся магнетическими, психофизиологическими и даже физическими причинами. С одной стороны, безмерные претензии на ученость и цивилизованность, утверждения, что наука придерживается исключительно фактов, устанавливаемых индуктивными методами на основе наблюдений и экспериментов, слепая вера во всемогущество физической науки — той науки, которая фыркает и бросается грязью в сторону метафизики, хотя сама кишит «рабочими гипотезами», основанными на умозаключениях, противоречащих не только умозрительному мышлению, но зачастую даже здравому смыслу. С другой стороны, слепая и рабская привязанность как раз к тому, что ортодоксальная наука отвергает с ехидными насмешками, а именно: к фараоновой зубочистке, колеснице Илии и ихтиографическим исследованиям Ионы. При этом ни одному редактору ни одной газеты даже не приходит в голову мысль о несообразности этих вещей и об абсурдности их совмещения. Напротив, этот редактор, ничтоже сумняшеся, помещает рядом на странице новейшую обезьянью теорию какого-нибудь материалистически мыслящего Ч.К.О.* и древние как мир рассуждения о свойствах яблока, приведшего Адама к грехопадению; и к каждой из статей добавляет хвалебное редакторское примечание, подчеркивая тем самым, что обе они заслуживают его почтительного внимания, потому что обе они популярны, каждая у своей категории поклонников.

Но разве все редакторы не являются прирожденными скептиками, и разве не демонстрируют многие из них очевидную склонность к тайнам архаической древности, на которую обращает самое пристальное внимание в своих исследованиях Теософское Общество? Например, «Evening Standard» явно интересуется такими вещами, как «тайны пирамид», «ритуалы Изиды» и «ужасные традиции храма Вулкана с их теориями, направленными на трансцендентальные рассуждения». Вот что эта газета некогда написала о «Египетских мистериях»*:

 

Даже сейчас мы знаем крайне мало об истоках древних религий Мемфиса и Фив... Следует также помнить, что все эти идолопоклоннические мистерии всегда хранились в глубокой тайне, поскольку иероглифические надписи на протяжении всех этих столетий были понятны только посвященным. Известно, что Платон ездил в Египет, чтобы учиться у тамошних жрецов, Геродот посещал пирамиды, Павсаний и Страбон восхищались символами, высеченными на их внешнем покрытии, такими огромными, что надо было бежать вокруг пирамиды, чтобы их прочесть. Однако никто из них так и не взял на себя труд проникнуть в их смысл и значение. Все они как один ограничились распространением тех милых сказок, которые пересказали или придумали для удовлетворения любопытства иностранцев египетские жрецы и простолюдины. При этом сами распространители далеко не всегда верили в их истинность.

 

Обвинение Геродота и Платона, которые были посвящены в египетские мистерии, в том, что они распространяли милые сказки, придуманные египетскими жрецами, и отчасти верили им, — это что-то новое. Другое обвинение состоит в том, что Геродот и Платон отказались «взять на себя труд» изучить смысл и значение иероглифов. Ну конечно, раз они оба «распространяли» сказки, которые не признает ни один ортодоксальный христианин и ни один ученый материалист, то может ли признать их за правду редактор ежедневной газеты? И все же приводимая в статье информация и редакторские замечания свидетельствуют о широком кругозоре и относительной свободе от распространенных предрассудков. Процитируем еще несколько абзацев, дабы читатель мог убедиться в этом сам:

 

С незапамятных времен существует традиция, утверждающая, что пирамида Хеопса была связана системой подземных ходов с Храмом Изиды. Указания и намеки древних авторов на существование целого подземного мира, который действительно был создан для нужд суеверных египетских мистерий, странным образом согласуются друг с другом... Подобно истокам Нила, каждое из направлений исследования в области египтологии неизменно скрывается за завесой таинственности. Кажется, что не только на Сфинксе, но и на всей этой стране лежит заклятие загадочного молчания. Некоторые ее тайны уже прояснились для нас в той или иной степени благодаря исследованиям Уилкинсона, Роулинсона, Бругша и Петри; но вряд ли мы сможем многое узнать о том, что скрыто от нас за завесой времени[1]. Мы не смеем надеяться даже на то, что нам удастся представить себе в полной мере всю славу Фив в период их расцвета, когда город имел тридцать миль в окружности, по нему протекала величественная река и в каждом его квартале возвышались многочисленные дворцы и храмы. И тирания эфиопских жрецов, по приказу которых цари ложились и умирали, навсегда останется одной из увлекательнейших загадок древнего жречества[2]...

 

В Древнем мире существовала традиция, согласно которой египтяне имели реальную возможность раскрыть секрет бессмертия, поскольку в их стране сохранились в зашифрованном виде многие утраченные человечеством тайны допотопного мира, в том числе тайна «Эликсира Жизни». Легенда также гласит, что где-то под пирамидами на протяжении долгих столетий лежит, скрытая от людских глаз, Изумрудная Скрижаль, на которой еще до потопа Гермес начертал секрет алхимии. К тому же все эти слухи и легенды заставляли людей думать, что в Египте сокрыты и другие, еще более грандиозные чудеса. Например, в Городе Мертвых, расположенном к северу от Мемфиса, на протяжении многих столетий создавались возвышавшиеся одна над другой пирамиды, где на стенах внутренних коридоров и комнат высеченных в скале гробниц была записана непонятными знаками... мистическая мудрость египтян... Огромный подземный мир, согласно той же традиции, простирался от Александрийских Катакомб до Фиванской Долины Мертвых, и с этим миром было связано немало загадочных вещей, кульминацией которых, как мы можем предположить, являлась церемония посвящения в религиозные мистерии пирамид. Удивительно, но эта легенда дошла до нас сквозь множество столетий в практически неизмененном виде, о чем свидетельствует тот факт, что различные ее версии отличаются друг от друга лишь малозначительными деталями. Не приходится сомневаться в том, что упомянутая церемония была очень жестокой. Претендентов подвергали столь ужасным испытаниям, что многие из них умирали, а выжившие не только приобретали в полном объеме все жреческие привилегии, но и считались воскресшими из мертвых. Насколько нам известно, принято было также считать, что им приходилось даже спускаться в преисподнюю... Кроме того, им позволялось испить из чаш Изиды и Озириса воду жизни и смерти, после чего их облачали в священные одежды из белого, без каких-либо иных цветов и оттенков, полотна и возлагали им на головы мистический символ посвящения — золотого кузнечика. Им... преподавали эзотерические доктрины в священной школе Мемфиса. Только жрецам и претендентам было известно местонахождение этих подземных святилищ и галерей, расположенных как раз под наземным городом и являвших собою своего рода подземное отражение его величественных храмов. Считалось, что где-то в этих глубоких склепах хранились «семь каменных скрижалей», на которых было записано все «знание допотопной расы, указания звезд с начала времен, анналы еще более раннего мира и все величественные тайны неба и земли»[3]. И там же, если верить все той же мифологической традиции ...скрывались от людских глаз змеи Изиды, имевшие мистическое значение, о котором мы сейчас можем лишь смутно догадываться. Пока памятники молчат, никакая определенность в египтологии невозможна, а за тридцать столетий многие напоминания о прошлом были безжалостно уничтожены и исчезли без следа.

 

Разве не напоминает это страницу из «Разоблаченной Изиды» или еще какого-нибудь из наших теософских сочинений — минус теософическое истолкование? Почему автор статьи говорит о 30 столетиях, если египетский зодиак на потолке Храма Дендеры указывает на три тропических года, или 75 000 солнечных лет? Однако слушайте дальше:

 

Мы можем в какой-то мере представить себе жуткое великолепие Фиванского некрополя и усыпальниц в Бени-Хасан*... Огромные затраты средств и труда на строительство «домов вечности» для усопших монархов, чудеса самих пирамид, равно как и других царских гробниц, богатые украшения их стен, набальзамированные тела — все это позволяет нам заключить, что огромный подземный мир представлял собой полномасштабный прототип реального мира наверху. Но отражал ли истину этот первобытный культ, воплощавший идею возобновления жизни по истечении какого-то продолжительного цикла, сейчас невозможно определить из-за обилия разнообразных научных предположений.

 

Эти «научные предположения» пока еще не очень далеко ушли, поскольку все они носят материалистический характер и связаны так или иначе с солнцем. Но если автор «Египетских мистерий» не желает прислушиваться к объяснениям членов Теософского Общества по причине непопулярности последнего и если он игнорирует многочисленные факты, изложенные в «Разоблаченной Изиде», «Тайной Доктрине», «Theosophist» и т.п., несмотря на то что эти факты не менее часто и убедительно подтверждаются классическими авторами и современниками мистерий, жившими в Египте и Греции, нежели заключения современных египтологов, то почему бы ему не обратиться к Оригену* или хотя бы «Энеиде», где он также может обнаружить конкретный ответ на свой вопрос? Догмат о возвращении души, или эго, спустя 1 000 или 1 500 лет в новое тело (ставший ныне теософским учением) рассматривался как религиозная истина со времен глубочайшей древности. Вот что написал об этом посмертном тысячелетнем существовании Вольтер:

 

Вера в воскресение [вернее, «перевоплощение»] по прошествии десяти столетий перешла к грекам, ученикам египтян, и к римлянам [только к их посвященным], ученикам греков. Ее упоминание можно обнаружить в VI книге «Энеиды» [ст. 748—750], где изложена суть мистерий Изиды и Цереры Элевсинской:

 

Has omnes, ubi mille rotam volvere per annos,

Lethaeum ad fluvium Deus evocat agmine magno:

Scilicet immemores supera ut convexa revisant*.

 

Эта «вера» перешла от язычников-греков и римлян к христианам и дожила до нашего времени, хотя и в сильно искаженном влиянием сектантства виде, ибо она породила концепцию тысячелетия. Ни один язычник, даже из низов общества, не верил в то, что душа должна вернуться в свое прежнее тело; однако в это верят цивилизованные христиане, поскольку день Воскресения всей плоти является универсальной догмой, а милленаристы ждут к тому же второго пришествия Христа на землю, где он будет править на протяжении тысячи лет.

 

Все статьи, подобные процитированной выше, являются парадоксами нашего времени, свидетельствующими об укоренившихся предрассудках и предубеждениях. Ни консервативный и ортодоксальный редактор «Evening Standard», ни кто-либо из радикальных и неверующих редакторов множества других лондонских газет никогда не согласится беспристрастно или хотя бы спокойно выслушать мнение ни одного теософского автора. В уста древних фарисеев и саддукеев вложен вопрос: «Может ли быть что доброе из Назарета?» «Можно ли ожидать чего-нибудь от теософии, кроме пустой болтовни?» — повторяют вслед за ними современные поборники ханжества и материализма.

Разумеется, нет. Ведь мы так безнадежно непопулярны! И к тому же теософы, более всех остальных написавшие о тех вещах, о которых, по словам «Evening Standard», «мы сейчас можем лишь смутно догадываться», выглядят в глазах паствы миссис Гранди «паршивыми овцами», по недосмотру объявившимися в христианских культурных центрах. Получив доступ к тайным писаниям Востока, прежде недоступным миру непосвященных, вышеупомянутые теософы имеют уникальную возможность изучать и постигать истинную ценность и значение «величественных тайн неба и земли» и изыскивать напоминания о прошлом, казавшиеся безвозвратно утерянными для стремящегося к знанию человечества. Но что это меняет? Могут ли люди, столь далекие от святости в глазах большинства, живые воплощения всяческого порока и греха, по мнению многих милосердных душ, вообще что-нибудь знать? Нашим самоуверенным критикам даже не приходит в голову, что все их обвинения могут быть просто следствием предвзятости и агрессивного неприятия, что заведомо лишает их какой-либо юридической (да и логической) силы. О нет! Но думали ли они когда-нибудь о том, что в соответствии с их собственными принципами всю деятельность того, кого они называют Величайшим, мудрейшим и скромнейшим из людей, следует также признать крайне непопулярной, а бэконовскую философию предать анафеме и стараться держаться от нее подальше? В наш парадоксальный век, как мы знаем, ценность литературного произведения определяется не присущими ему достоинствами, но признанными качествами — формой носа и популярностью (или непопулярностью) его автора. Процитируем в качестве примера излюбленное замечание одного из ярых противников «Тайной Доктрины». Оно было высказано так называемым ученым ассириологом теософу, по настоянию которого он прочел эту книгу. «Что ж, — сказал он, — я готов согласиться с тем, что в ней есть несколько фактов, заслуживающих внимания знатока древностей и подходящих для научного обсуждения. Но кому хватит терпения перечитать 1 500 страниц нудной метафизической болтовни ради пары-другой фактов, какими бы интересными они ни были?»

O imitatores, servum pecus! Однако с каким удовольствием вы принялись бы за работу, не жалея ни времени, ни средств, чтобы извлечь две или три унции золота из нескольких тонн кварца и прочей пустой породы...

Итак, мы видим, что цивилизованный мир и его обитатели всегда несправедливы, ибо насаждают один закон для богатых и могущественных и совершенно иной закон — для бедных и невлиятельных. Общество, политика, бизнес, литература, искусство и наука, религия и этика — все пронизано парадоксами, противоречиями, несправедливостью, ненадежностью и эгоизмом. Сила стала правом, причем не только в колониях и не только для подавления «цветных». Богатство обеспечивает безнаказанность, а бедность чревата осуждением «по закону» даже невиновных, поскольку неимущие лишены возможности платить юристам, что отнимает у них естественное право обращаться в суд за сатисфакцией. Намекните хотя бы в частной беседе на то, что некий субъект, имеющий дурную славу нувориша, разбогатевшего за счет грабежа и вымогательства или же благодаря нечистой игре на фондовой бирже, — самый настоящий вор, и закон, за помощью к которому он обратится, разорит вас штрафами и судебными издержками, а вдобавок еще и упечет вас в тюрьму за клевету, ибо «чем выше истина, тем больше клевета». Но если состоятельному вору вздумается публично оболгать вас, то, обвини он вас хоть в нарушении всех десяти заповедей сразу, — если вы хоть чуточку непопулярны, открыто называете себя атеистом или же чересчур радикальны в своих взглядах — никого не будет волновать, насколько вы, возможно, честны и порядочны на самом деле, все равно вам придется проглотить эту ложь и позволить ей укорениться в умах людей; или же подайте на него в суд, рискуя сотнями или даже тысячами из собственного кармана в обмен на пару фартингов* компенсации за моральный ущерб! Поглядите на богатых спекулянтов, которые по договоренности вздувают цены на фондовой бирже на те акции, которые они стремятся всучить ничего не подозревающей публике, готовой наброситься на все, что растет в цене. И посмотрите на несчастного клерка, которого неуемная страсть к рискованным предприятиям, подстегнутая, надо сказать, примером тех же самых богатых капиталистов, побудила совершить мелкую растрату, — праведный гнев капиталистов по этому поводу не будет иметь границ. Они готовы изгнать из своей среды даже одного из собственных собратьев, если он был настолько неосторожен, что оказался уличенным в связях с этим проворовавшимся бедолагой! И при всем этом какая страна более всех похваляется своим христианским милосердием и кодексом чести, если не старая добрая Англия? Да, у вас есть солдаты и поборники свободы, которые освоили новые смертоносные пулеметы — последнее изобретение ваших поставщиков смерти — и разгромили с их помощью укрепление в Солайме, попутно разорвав на куски оборонявших его полувооруженных дикарей только потому, что где-то слышали, будто эти несчастные «черномазые» могут потревожить ваши поселения. И при этом вы отправляете на тот же самый континент свои грозные флотилии со множеством солдат под лицемерным предлогом спасения от рабства тех самых чернокожих, которых вы только что разорвали в клочья! Какая еще страна мира может похвастать таким количеством филантропических обществ, благотворительных организаций и щедрых жертвователей, как в Англии? И где еще на земной поверхности есть город, в котором было бы больше нищеты, пороков и голода, чем в Лондоне, хоть его и можно по праву назвать королем богатых столиц? Ужасающая нищета, грязь и лохмотья на каждом углу вынуждают признать правоту Карлейля*, который назвал закон о бедняках болеутоляющим средством, но не лекарством. «Блаженны нищие», — говорил ваш Богочеловек. «Прогнать оборванных, голодающих нищих с улиц нашего Вест-Энда!»* — кричите вы, рассчитывая на помощь ваших полицейских сил, и при этом называете себя Его «смиренными» последователями. Именно безразличие и презрение высших классов к низшим заронили и размножили в последних тот вирус, болезненными проявлениями которого стали самоуничижение, жестокое равнодушие и цинизм, превращающие людей в диких и бездушных животных, обитающих ныне в берлогах Уайтчепела*. Поистине могущественны силы твои, о христианская цивилизация!

Но разве наше теософское «Братство» не смогло уберечься от этой инфекции нашего парадоксального века? Увы, нет. Как часто мы слышим призывы к отмене «вступительных взносов», причем со стороны наиболее состоятельных теософов! Многие из них были франкмасонами и состояли одновременно в двух организациях — Теософском Обществе и своих масонских ложах. А ведь для вступления в последние им приходилось выкладывать сумму, в десять раз превышающую тот скромный фунт стерлингов, в который им обошелся членский билет Теософского Общества. Как «сыновья вдовы»* они были вынуждены платить большие деньги за каждый жалкий бриллиантик, пожалованный им в знак приобретенного ими достоинства, и всегда должны были держать руки наготове в карманах, чтобы выкладывать немалые суммы на приобретение необходимых принадлежностей и организацию роскошных банкетов, на которых подавались изысканные яства и дорогие вина. Однако все это никак не повлияло на их почтительное отношение к франкмасонству. Но как часто нашему несчастному Президенту-Основателю, полковнику Г.С.Олькотту, приходилось выслушивать язвительные упреки в том, что он продает теософию по фунту за голову! Тот, кто трудился с 1 января до 31 декабря на протяжении десяти лет под палящим солнцем Индии, смог на этот жалкий фунт вступительных взносов и редкие пожертвования поддерживать работу штаб-квартиры, открыть несколько свободных школ и, наконец, построить и открыть в Адьяре библиотеку редких санскритских сочинений; но как часто при этом его осуждали, критиковали и превратно истолковывали двигавшие им мотивы. Что ж, теперь наши критики могут быть довольны. Не только вступительные взносы, но даже и те два шиллинга, которые ежегодно должны были выплачиваться членами Общества, дабы помочь покрыть расходы на проведение ежегодных съездов в Мадрасской штаб-квартире (кстати говоря, эту огромную сумму в два шиллинга всегда выплачивали далеко не все, но лишь ограниченное число теософов), — все это теперь отменено. 27 декабря прошлого года «Устав был полностью переписан; вступительные взносы и ежегодные выплаты были отменены, — пишет теософ-стоик из Адьяра. — Мы перешли на строго добровольное финансирование. Так что теперь, если наши коллеги не платят, мы просто голодаем и закрываемся — вот и все».

Смелая и достохвальная реформа, но в то же время весьма опасный эксперимент. «Ложа Блаватской Теософского Общества» с самого своего основания (восемнадцать месяцев тому назад) не взимала никаких вступительных взносов, а в результате вся тяжесть затрат легла на плечи полудюжины наиболее преданных и решительных теософов. Последний Ежегодный финансовый отчет Адьяра вскрыл к тому же некоторые любопытные факты и парадоксальные несоответствия, существующие в недрах Теософского Общества в целом. На протяжении многих лет наши добрые христианские друзья, англо-индийские миссионеры, распускали и поддерживали фантастические легенды о персональной жадности и продажности «Основателей». Непропорционально большое число членов, которые по причине своей бедности были освобождены от уплаты каких-либо взносов, включая вступительные, при этом не бралось в расчет, данный факт просто проигнорировали. Наша преданность делу, как выяснилось, была лишь притворством; мы сами оказались волками в овечьей шкуре, озабоченными лишь выколачиванием денег посредством гипнотизирования и надувательства «бедных темных язычников» и «доверчивых атеистов» Европы и Америки. Приводились даже цифры: оказывается, 100 000 теософов (а именно столько нам приписали) должны были принести нам 100 000 фунтов стерлингов и т.д. и т.п.

Но вот час расплаты настал; и, коль скоро наш Генеральный отчет был напечатан в «Theosophist», мы можем просто упомянуть его здесь как парадокс, имеющий место в сфере теософии. Финансовый отчет включал в себя перечень всех наших денежных поступлений — от пожертвований до вступительных взносов — со времени нашего переезда в Индию, то есть с февраля 1879-го, а значит, на протяжении десяти лет ровно. Общая сумма составила 89 140 рупий, или около 6 600 фунтов стерлингов. И как бы вы думали, распределились наиболее крупные суммы из 54 000 рупий пожертвований, полученных Теософским Обществом (включая Отделения), по различным странам и континентам? Взгляните на цифры:

в Индии — 40 000 рупий

в Европе — 7 000 рупий

в Америке — 700 рупий!!

 

Итого: 47 700 рупий, или 3 600 фунтов стерлингов.

 

Двое «жадных Основателей» за эти годы выложили из собственных карманов почти такую же сумму, в результате чего остались двое неимущих бедняков; практически — два теософа-паупера*. Но мы гордимся своей нищетой и не сожалеем ни о трудах, ни о жертвах, которые мы возложили на алтарь того благородного дела, коему решили посвятить себя без остатка. А эти цифры мы публикуем просто как еще один аргумент в свою защиту и как великолепный образчик парадоксов, которые следует записать на счет наших недоброжелателей и клеветников.

ПРИМЕЧАНИЯ К «ДРЕВНЕЙ ИМПЕРИИ КИТАЯ»

 

[Эндрю Т.Сибболд прислал в редакцию пространный очерк, посвященный историческому развитию Китайской империи и характеру ее цивилизации и верований. В конце к нему было добавлено несколько замечаний за подписью «Амаравелла», с выражением несогласия с отдельными заявлениями Сибболда и теософической интерпретацией некоторых изложенных им выводов и фактов. Е.П.Б. также снабдила очерк серией собственных примечаний к различным его фрагментам, фразам и словам.]

 

[Исходя из того, что в 10-й главе книги «Бытие» изложены некоторые факты, не вызывающие возражений]. Наши корреспонденты имеют полное право высказывать собственное мнение и достаточно широкую свободу в изложении своих религиозных или даже сектантских взглядов. И все-таки здесь необходимо провести разграничительную линию, ведь если нам говорят, что библейская версия эволюции рас и их этнического распространения «не вызывает возражений», то не попросят ли нас затем признать и библейскую хронологию после Ноя, и рассказ об Адамовом ребре, и в придачу яблоко в его буквальной трактовке? Однако от этого мы предпочли бы отказаться. Поистине, печально видеть, как толковую статью портят ссылки на библейские аллегории, приводимые в качестве доказательств.

[Появление китайской расы было предопределено другими расами]. И все это менее чем за 2000 лет до Рождества Христова (1998), если верить библейской хронологии? Известно, что китайская раса принадлежала к тому же этническому и историческому типу, что и сейчас, уже за несколько тысячелетий до н.э. Один китайский император приказал казнить двух астрономов за то, что они не смогли предсказать затмение, и случилось это более чем за 2000 лет до н.э. Так к какому же виду допотопных животных принадлежал Ной, если этот «адамит» смог породить троих сыновей, принадлежавших к совершенно несхожим расовым типам, а именно: родоначальника арийской, или кавказской, расы, монголоида и африканского негра?

 

[Воцарение Юя — первого правителя нации — имело место предположительно где-то в девятнадцатом веке до Рождества Христова]. Первый император — внук Чу Сяня, основателя династии Цинь, от которой произошло европейское название Китая (China), жил в VI в. до н.э. Но череда китайских правителей уходит далее в прошлое и теряется в глубине веков. Однако даже девятнадцать столетий переносят китайскую расу через Потоп, оставляя ее при этом вполне исторической.

 

[Все попытки возвести китайскую историю к более ранней древности, нежели двадцатое столетие до Рождества Христова, не имеют под собой никакого исторического обоснования]. Китайские хронологические анналы по сей день хранят имена многочисленных династий, восходящих к периоду между 3 000 и 4 000 годом до н.э. Так почему же мы, чья история за пределами 1 г. н.э. (даже эта дата признается ныне сомнительной!) представляет собой сплошные догадки, позволяем себе исправлять хронологии других наций, гораздо более древних, чем наша собственная? Если даже Вильгельм Телль вызывает сомнения как реальный исторический персонаж, а образ короля Артура тает в окутавшем Лондон историческом тумане, то какие же основания, помимо неприлично завышенного самомнения, есть у нас, европейцев, утверждать, что мы знаем китайскую или какую-либо другую дохристианскую хронологию лучше, нежели народы, составлявшие и сохранившие свои собственные хроники?

 

[Возможно, такие люди, как... Чунь-хэ, Хуан-цзе... действительно существовали, если только мы не должны отнести их появление на счет фантазии]. Ничуть не более, чем появление тех же Патриархов и указания на время их жизни.

 

[отделять их от других потомков Ноя]. Полагаем, что сейчас нет уже ни одного хоть сколь-нибудь авторитетного антрополога или этнолога (даже среди духовных лиц, коим небезразлична их репутация в научном мире), который всерьез рассматривал или провозглашал бы Ноя прародителем человечества. Использование этого персонажа в качестве альтернативы современным научным теориям следует признать приемом, мягко говоря, немного устаревшим. Только м-р Гладстон* мог бы себе такое позволить.

 

[искусство идеографического письма или нанесения резных изображений]. По подсчетам Бунзена, на эволюцию и развитие китайского языка должно было уйти, по меньшей мере, 20 000 лет. Прочие филологи могут с этим не согласиться, но вряд ли кто-то из них станет производить «небожителей» от Ноя.

 

[В самом начале правления Шанской династии Е Инь передал своему монарху письменную петицию]. Как это может быть, если в «Биографической энциклопедии» Найта мы читаем, что, по словам комментатора Хуа Пу (276-324 гг. н.э.), сочинение «Шаньхай цзин» [«Канон гор и морей»] было написано за 3000 лет до его времени, «семью династиями ранее»? Его составил Кун Цай, или Чун-Чжу, «на основе надписей, выгравированных на девяти урнах по приказу правителя Юя в 2255 г. до н.э.»*.

 

[относительно идеи персонификации концепции Божества]. Ни один китаец никогда не верил в персонифицированного Бога, но только в Небо в абстрактном смысле; причем его многочисленные «Правители» в совокупности своей как раз и составляют это самое «Небо». Это подтверждает любая философия и любая секта: от Лао-цзы и Конфуция до самых молодых сект и буддизма. Бог, обозначаемый местоимением «Он», вообще неизвестен в Китае.

 

[Китайцы никогда не помышляли о создании какого-либо образа Всевышнего]. Именно так, потому что разум китайца слишком философичен, чтобы создавать для себя образ Всевышнего Абсолюта по своему (китайскому) подобию.

 

[Кем были «шестеро Почитаемых»... неизвестно] «Шестеро почитаемых» имеются у каждого народа, у которого есть культ, основанный на астрономии. «Бог» — это Солнце. Маздеистский Ахура Мазда и его шестеро Амшаспендов* суть позднейшая эволюция 12 знаков Зодиака, разделенных на шесть двойных домов, седьмым при этом остается Солнце, всегда рассматривающесся как представитель (или синтез) остальных шести. Как говорит Прокл: «Создатель сотворил небеса, числом шесть, а в качестве седьмого поместил в середину огонь Солнца» («Тимей»). Эта же идея доминирует в христианстве (особенно римско-католическом), проявляясь как идея Солнца-Христа, который является также Михаилом, и его шести или семи Очей, или Духов Планет. «Шесть — семь» это подвижные и взаимозаменяемые числа, тесно связанные друг с другом во всякой религиозной символике. Как справедливо отмечает м-р Дж. Мэсси, есть семь кругов у горы Меру и шесть параллельных хребтов вокруг нее; семь проявлений света и только шесть дней творения, и т.д. Тайна «двойного неба» является одной из древнейших и наиболее каббалистических, а шесть залов, притворов и пр. в большинстве древних храмов, с совершающим богослужение жрецом, символизирующим Солнце и седьмой персонаж, можно назвать лишь одним примером из огромного множества аналогичных символов.

 

[Считалось, что духи умерших знают о том, как живут их потомки, и могут вмешиваться в их жизнь]. Христианские страны ревностно подражают в этом плане китайцам, поскольку уже, наверное, около сотни миллионов их обитателей являются спиритуалистами — явными или тайными.

 

[люди династии Шан были очень суеверны]. Но почему бы тогда не выявить, пользуясь случаем, еще более темное суеверие, касающееся Ноя и компании? Неужели наши собственные «доктрины» так навсегда и останутся единственными ортодоксиями, а все те, что принадлежат другим народам, — ересями и «суевериями»?

 

[В классических книгах китайцев упоминается небо, но ничего не сказано ни о преисподней, ни о чистилище]. И это убедительно доказывает философичность китайского ума. Было бы неплохо, если бы они отправили пару-другую своих миссионеров в Ламбет-Паллас*.

 

[Правитель Ву... распределил знать по пяти рангам, начиная с князей, и далее вниз]. В соответствии с пятью коренными расами, появившимися на земле к настоящему времени.

БРАК И РАЗВОД

Религиозный, практический и политический аспекты вопроса

 

М-р Эп Ричард вкладывает мощное оружие в руки тех многочисленных Соломонов нашего общества, которые прячутся под маской религии и во все века ссылаются на авторитет Библии для оправдания собственных постыдных деяний. Они обращались к ней, чтобы обелить рабство, а теперь с ее же помощью пытаются узаконить внебрачное сожительство и половую распущенность. Автор рассматривает вопрос брака со всех точек зрения, но главным образом с позиций анимализма*. Начинает он с необходимости провозглашения «свободы совести» (заметим, для одних только мужчин), что означает на практике свободную торговлю, проституцию, низводящую женщину до уровня вещи, и превращение уз, признаваемых многими священными и неразрывными, в простой продукт свободной любви и коммерции, далеко не всегда представляющей собою честный торг.

С литературной точки зрения эта работа, может быть, и выглядит вполне научной, но в основу ее положен принцип, еще более низменный в плане морали, нежели те, которые практикуются мормонами. Возможно, он вполне соответствует чаяниям рядового мусульманина. Но мы сомневаемся в том, что он придется по вкусу христианам (исключая разве что верхушку общества).

Наши представления о родственных узах являются следствием нашей социальной системы. И коль скоро другие расы имеют свои собственные привычки и представления на счет последней, то можно ожидать, что их родственные отношения также будут отличаться от наших. Связанные с браком представления и традиции могут быть совершенно непохожими у разных рас, и, как мы можем заметить, чем ниже мы спускаемся по шкале цивилизации, тем меньшую роль, как правило, играет семья и тем большая роль отводится племени.

Похоже, что м-р Эп Ричард разработал детальную классификацию по данному вопросу, хотя и искусственную во всех отношениях. Он начинает с предположения, что Библия всегда права, и отсюда выводит тезис о непогрешимости церкви. И в этом он следует диаметрально противоположно линии св. Августина: «Ego vero Evangelio non crederem; nisi me catholicae Ecclesiae commoveret auctoritas»*. Но оба они: и католический святой, и протестантский автор — не могут выйти в своих рассуждениях из одного и того же порочного круга, только каждый исходит из своих собственных предубеждений. В связи с этим мы могли бы указать на то, что сами ветхозаветные законы делятся на временные и вечные.

«Брак Адама и Евы был благословлен Господом». Неужели? Автор благоразумно предпочитает не конкретизировать эту тему одобрения брака Всевышним. Первоначально Божье благословение было дано солнцу, луне и даже пресмыкающимся тварям, которые были признаны «хорошими», но ничего подобного не было сказано непосредственно Еве. Любовная связь Авраама с Агарью (еще более предосудительная связь Лота с собственными дочерьми не упоминается вовсе) «не осуждается автором Книги Начал». Полигамия (а заодно, как можно предполагать, и инцест) «была признана и разрешена Моисеевым законом, но не дозволена женщинам», — продолжает далее наш авторитет. Мы же говорим, что если было одно, то должно было быть и другое, и можем это доказать.

Давид, как утверждает автор, заслужил упрек за супружескую измену, а не за свою полигамию (!). Жены и наложницы Соломона также были даны ему в «обладание благоприятное». Символика всех этих мистических невест, олицетворяющих силы природы, полностью игнорируется нашим прямолинейным автором, которому абсолютно чуждо аллегорическое восприятие мертвой буквы Писания. Далее вниманию читателя предлагается текст Нового Завета. Ни Христос, ни Его Апостолы не запрещали полигамию. По правде говоря, нигде в Писании это явление прямо не осуждается, так что м-р Эп Ричард считает данный вопрос открытым — таким же открытым, как парашют или как спекуляции на фондовой бирже. Utrum horum mavis accipe.

Здесь мы видим, во что может быть превращена библейская религия, не имеющая под собою однозначного морального основания, и как опасно ее восприятие в виде мертвой буквы. Далее автор переходит к рассмотрению проблемы развода, подробно анализирует фрагменты из книг «Исход» (XXI, 2 и XXI, 7) и «Второзаконие» (XXI, 10 и XXIV, I) и формулирует следующие выводы.

Имеется достаточно свидетельств в пользу того, что внебрачное сожительство было при определенных условиях разрешено. Развод как целесообразная мера тоже был разрешен. Автор не обращает внимания на слова Христа о том, что Моисеев закон отменен и что брак с разведенной женщиной строго запрещается, и не придает им никакого значения. Во всех своих аргументах м-р Эп Ричард проявляет себя истым протестантом, английская церковь для него — enteleceia*. Греческая и римская церкви совершенно не берутся в расчет, или вернее будет сказать, что м-р Эп Ричард оставляет за собою право казнить, бранить и миловать их по своему высочайшему усмотрению.

Затем автор берется за проблему раздельного жительства супругов, хотя и не делает никаких различий между разводом a vinculo matrimoniis и разводом a mensa et thoro. Далее, отдав должное необходимости поддержания церковной дисциплины в английской церкви, он сравнивает появление соединенных лишь условной связью пар с биологическим процессом «размножения путем деления клеток». Читателю этой книги часто приходится вплотную сталкиваться с различными вопросами теологии или различения хорошего и дурного, поскольку именно эти категории считаются определяющими в том, что некоторые называют таинством, но большинство рассматривает как хорошо продуманный контракт. Впрочем, для автора книги брак — ни то и ни другое.

Рассмотрим теперь этот вопрос в двух других аспектах. Попробуем взглянуть на него с точки зрения женщины, чьи священные права здесь напрямую затронуты, а также с позиции истины и беспристрастного анализа.

Кровожадные древние израильтяне, сладострастные евреи из Ветхого Завета, следовали инстинктам всех прочих дикарей и считали женщину вещью, которую можно захватывать и использовать, причем для завоевателя она значила не так уж много. Все свои беззакония во время кровавых войн они совершали по прямому указанию «Господа Бога твоего» (см. Ос., XIV, 1-2), и точно так же оправдывали впоследствии свои действия многие христианские завоеватели. Женщина могла быть собственностью всех мужчин племени. «Книга Руфь», если прочесть ее так, как это делает большинство иудеев, то есть в буквальном значении, настойчиво внушает нам мысль о существовании полиандрии. Разумеется, оккультистам известно ее подлинное значение, но женщины, верящие в буквальную истинность библейских текстов, могут пока что предъявить свои права на полиандрию на основании того же самого авторитета.

Итак, на одном из этапов своей истории евреи, как свидетельствуют их собственные источники, практиковали одновременно многоженство и многомужество, ибо Тора (или Закон) не запрещает ни то ни другое.

И поскольку этот закон был приемлем для многих, его с готовностью признали гласом «Божьим». Пока рабовладельческая система набивала деньгами карманы американских рабовладельцев, духовенство дружно поддерживало наглые притязания южан, подкрепляя их библейскими текстами. Но пока евреи окружали себя женами и мужьями, а Ваал* и Асторет воздвигали себе храмы рядом с храмами Невыразимого UYUW, пророки Израиля (не иудеев) хранили Тайное и Священное Учение, невзирая на катаклизмы и превратности судьбы. Они являлись подлинными стражами Истины, в которую были посвящены. Окружавшие их евреи ничего не знали об этом учении, так как их религиозные обязанности состояли главным образом в продаже голубей, обмене денег и убиении быков в храме. Подлинные высоты Самарии предназначались для поклонения Богу Истины. Хижины в форме круга на склонах гор, со своим божественным M, указывали верующим, чему надлежит поклоняться и где именно следует поклоняться Божеству. Эти посвященные таннаимы изъявляли один протест за другим против огрубляющего влияния евреев, но захватчики знали, что Обещанная им Земля течет молоком и медом и что если они уйдут на восток, то будут разбиты арабами. И вот настал день кармы, и евреи были последовательно биты вавилонянами, римлянами и, столетия спустя, христианами. Знание M было утеряно. Евреи впервые узнали, что такое этикет, когда стали копировать внешние манеры римских куртизанок, коим удалось-таки привить им более высокий моральный стандарт в сравнении с тем, что они знали до сих пор в своей собственной стране. Мы видим, что во времена Цицерона (Oratio pro Flacco)* у евреев существовал совершенно иной кодекс чести в сфере сексуальных отношений, гораздо менее щепетильный, нежели даже у не слишком благочестивых римлян, так что последние всегда с очень большой осторожностью допускали подобных сластолюбцев в свою среду. Если с полигамией римского солдата еще можно было как-то примириться, то полиандрия для римских матрон была явным перебором. Невзирая на распущенность высших классов империи сама нация еще не была развращена знакомством с евреями и их аморальностью. Но раннехристианский аскетизм коренным образом изменил положение женщины, в особенности женщины замужней.

К какому бы источнику мы ни относили принципы, изложенные в Новом Завете, мы должны признать, что они представляют собой систему, существующую по сей день, как бы ни снизилась за последнее время ее популярность. Закону удалось наконец утвердить моногамию. Еврейские обычаи были преданы забвению; и человек, по крайней мере внешне, перешел к жизни значительно гораздо более воздержанной, нежели жизнь древних патриархов и царей.

Однако м-р Эп Ричард доказывает, что Христос вовсе не намеревался полностью и немедленно отменять Моисеев закон на данный счет.

Рассматривая Библию как источник морали и критерий истины, он предлагает читателю опровергнуть его утверждение, что полигамия не осуждается ни одним авторитетом, включая «Святое Писание». По его мнению, сам Христос никогда не высказывался против свободы многоженства. Он полагает также, что различные вопросы, связанные с браком, и особенно с отношением Евангелия к этому институту, были подняты лишь в первые дни христианской церкви. Года через четыре или пять после того, как апостол Павел основал церковь в Коринфе, прожив в этом городе довольно долго — целых полтора года, братья написали ему письмо с просьбой прислать дополнительные наставления и советы, касающиеся различных вопросов учения и практической жизни, причем многие из этих вопросов были так или иначе связаны с браком. Павел, знавший, что многие евреи не склонны были считаться с принципом non cuivis homini contingit adire Corinthum, назвал наиболее распространенным пороком, снискавшим дурную славу коринфянам, проституцию (блудодеяние). Высказанное им мнение относительно смешанных браков если и не было в полной мере реализовано на практике, то, во всяком случае, было дополнено и уточнено многими поколениями тех, кто считал себя теологом по призванию. М-р Эп Ричард очень обстоятельно анализирует учения св. Павла. Но поскольку в основе этого анализа лежат его собственные интерпретации, то в данном случае вполне уместным было бы вспомнить слова Фальстафа: «Лучше бы вы послушали моего совета. Ведь вас подымут на смех» [Шекспир. Виндзорские проказницы, акт 1, сцена 1]. Серьезность, с которой м-р Эп Ричард нанизывает один текст на другой, дабы доказать справедливость своего гадкого учения, позволяет ему встать в один ряд с пуританским проповедником прежних лет, который ради доказательства аморальности высоких женских причесок переиначил слова Писания: «“И если кто будет на крыше дома, то ему уже не придется спускаться!”, я же говорю вам — “Жене придется спускаться”!» Но коль скоро мы не согласны с авторскими предпосылками, то не можем принять и его аргументы. А потому скажем только, что любую причуду человеческого ума или поведения можно оправдать посредством убедительной манипуляции текстами Писания.

Автор основывает свои аргументы на человеческих инстинктах и потому считает брак не чем-то священным, но просто необходимым следствием человеческого существования. Но из этого можно заключить, что все процессы в человеческой жизни должны заканчиваться браком. Роман, который не заканчивается свадьбой, рядовая британская публика единодушно признает скучным. Идея, олицетворяемая древнеиндийскими Кумарами и архангелом Михаилом, решившими не иметь детей, полностью игнорируется современным обществом. Бесконечные попытки слабого человека отклониться от своей истинной цели — освобождения Духовного Эго из рабства материи — в сторону создания комфортных условий жизни, очевидно, будут продолжаться до тех пор, пока на земной поверхности будет преобладать нынешняя раса. Оккультный женский элемент, чистый луч Невыразимого Имени, позабыт современным человечеством, которое допускает брак по причине мягкости человеческого сердца и разрешает развод из-за жестокости того же самого сердца. Возвышенные состояния человека, девственность и связанная с нею слава отринуты ради чувственных наслаждений и материальных выгод брака. Последний превратился ныне в самый обычный объект торга. Автор книги, судя по всему, слишком прозаичен, чтобы вообразить себе человечество в его божественной славе, когда земля уподобится небесам и когда люди не будут более жениться и выходить замуж, из-за чего население земли будет постепенно сокращаться, пока последний человек не растворится в Эйн Софе. Напротив, он скорее вознамерился превратить брак в приятное и общедоступное удобство, подобное шестипенсовой телеграмме. Все ограничения, которые вынужден ставить на пути полигамии даже самый лукавый миссионер, теперь могут быть отброшены. Всем людям рекомендуется вступать в брак рано и часто, и всех их призывают принимать активное участие (во всяком случае, до тех пор, пока их не остановят мальтузианцы*) в практической реализации указания: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю».

Видимо, автор полагает, что земля еще недостаточно перенаселена и что на ней еще не очень много голода и нищеты и, как следствие, преступности!

Древние евреи не заботились о том, чтобы снискать себе репутацию святых. И пока у них было по многу детей, а у соседей было что-то ценное, что можно было бы отобрать во время разбойничьего набега, наивысшие устремления еврейской расы можно было считать удовлетворенными. На это указывает вечный и неизменный еврейский фаллицизм, ныне достигший своего апогея в гедонизме* и роскоши, составляющих наивысший summum bonum для еврейской расы и ее христианских подражателей. Возьмите любой роман Ауэрбаха или Биконсфилда. Повсюду сияют золотые светильники, воздух вокруг пропитан тончайшими ароматами, изысканные яства дразнят пресыщенный аппетит, дорогие вина стимулируют работу слабых мозгов, прекрасные женщины притягивают взоры — словом, все, что призвано угодить сердцу мужчины. Конечно, нет ничего постыдного в том, чтобы жить красиво. Но все же нам следовало бы почаще вспоминать философию древних египтян, проносивших мертвеца вокруг пиршественного стола, и стараться извлекать из нее уроки. Мы не должны умалять важность библейской истории о Руке, начертавшей на стене слова мене, мене, текел, упарсин*. Плотские удовольствия, похотливые взоры и гордыня искушают многих, но тот, кто стремится к обретению высших сил и теософскому образу жизни, должен выступать против всяких попыток утверждения и распространения обычаев, закрепляющих зависимость человека от традиционного дьявола. Тем, кто считает, что нынешнее поколение достойно быть вместилищем мысли, можно напомнить слова сфв. Поликарпа: Illos vero indignos puto, quibus rationem reddam* или фразу из Гете:

 

Das Beste, was du wissen kannst,

Darffst du den Buben doch nicht sagen*.

 

В одной этой книге, изобилующей библейскими цитатами, содержится больше опасного разврата, чем во всей библиотеке книг Золя. Ее как будто окружает мертвящая, тошнотворная атмосфера чувственной грубости и скотства; однако никто не слышал, чтобы книга «Брак и развод» подверглась цензуре архиепископа или хотя бы какого-нибудь случайного епископа, не говоря уже о судьях.

Те, кто по крайней мере допускает мысль об ином существовании и кто способен видеть, несмотря на ограниченность человеческих способностей, не только внешний мир, но и самого себя, вряд ли согласится с приведенными аргументами в пользу полигамии, даже если они подкреплены цитатами из Ветхого или Нового Завета. Мысли людей различны и многообразны; но мы можем только сожалеть о выходе в свет подобной книги. Доказательства в пользу того, что, благодаря многоженству и превращению в зверя, иными словами, благодаря одним лишь человеческим (или животным) способностям и страстям, человек может достичь своей наивысшей цели, можно назвать кульминацией безнравственности нашего века и ярким примером несостоятельности буквального понимания Библии.

Еврейская раса отомщена. Фанатики первых веков христианства отобрали у нее ее наследие — Моисеевы книги, а в качестве благодарности принялись травить, преследовать и уничтожать ее во имя того Единственного, чье появление как будто бы было предсказано древними пророками. И теперь, как золотое яблоко из сказки, Библия, не переставая источать живительный, но не воспринимаемый и не ощущаемый изголодавшимися по ее духовному нектару людьми аромат, начинает выделять под воздействием злой воли, губительный яд своей мертвой буквы, отравляющий последние чистые воды, которые хотя и остановились в своем течении, все еще продолжают наполнять сердца многих христиан. Печально видеть, что единственными выводами, которые протестантское христианство сумело извлечь из «Святой Книги», стали елейная, лукавая и раболепная апология эгоистичных и животных страстей, таких, как полигамия, и узаконенный грабеж во время войны, ибо так повелел еврейский «Господь Множеств»!

КУЛЬТ МИТРЫ

 

Всем, кто посещал Классические галереи Британского музея, знакома скульптура Быка Митры. Она изображает молодого человека во фригийском колпаке, сидящего верхом на быке и в то же время вонзающего в него нож. Одновременно с этим быка атакует какое-то насекомое — скорпион или рак, а следом за ним летят два ворона или какие-то другие птицы. Хотелось бы узнать кое-что о значении этой скульптуры.

I. Какая аналогия существует между этим идолом и индусской Вач?

II. Какая аналогия существует между ним и еврейским «золотым тельцом», или «херувимом», которого израильтяне изготовили в пустыне из металла, отобранного ими у египтян?

III. Изображенное насекомое — рак или скорпион?

IV. Два летящих ворона связаны с воронами Мефистофеля (см.: Гете. Фауст); или же с древнескандинавской мифологией; или с более возвышенной системой символики, о которой идет речь в «Тайной Доктрине»? Связан ли каким-либо образом мистический смысл слова «ворон», занимающего столь важное место в легендах о Ное и Илии, с митраической мифологией?

Книжный Червь

 

Мы отвечаем:

I. Нам не известно ни о каких аналогиях между персидским Митрой и индусской Вач. Если «Книжный Червь» знает что-либо на этот счет, то пусть «встанет и объяснит».

II. Помимо того, что херувим и телец являются в символике синонимами и что телец — это молодой бык, мы не видим никакой взаимосвязи между золотым тельцом евреев и Митраитским Быком. Оба быка — и новый и старый — символизировали силу и творческую (или порождающую) энергию. К тому же Моисеева аллегория связана с тайным знанием, которое евреи украли у египтян. Моисей был посвящен в их мудрость и использовал ее в благих целях, но израильтяне восприняли эту мудрость только как мертвую букву и потому использовали ее для достижения своекорыстных целей, т.е. в черной магии. Вот почему Моисей уничтожил тельца, а то, каким образом он это сделал, ясно указывает на знание им алхимии. Ибо в Писании сказано, что он сжег «золотого тельца», стер его в прах, и рассыпал по воде, и «дал ее пить сынам Израилевым» (Исх., XXXII, 20). Настоящий алхимик сразу понял бы смысл этого действа, хотя непосвященный увидит в нем только физически немыслимую чушь.

III. Изображенное насекомое — это, конечно же, e (Скорпион) — знак, управляющий в астрологическом плане способностью к воспроизводству и детородными органами, а в эзотеризме — соответствующий буйным животным страстям человека, символизируемым также быком. Духовный человек — это Митра, Солнце. А поскольку Солнце управляет в астрологии огненной триадой, куда входят: ^ (Овен, или агнец), b (Лев) и e (Скорпион), то и Митра изображается освобожденным человеком. Отсюда и фригийский колпак, и, возможно, то, что он сидит верхом на _ (Телец — знак, следующий за Овном) и убивает его — т.е. животные страсти. Это аллегорическое изображение прекрасно и поучительно; оно символизирует митраические мистерии, в ходе которых человека учили смирять и подчинять свою животную Сущность.

IV. Изображение воронов не может быть объяснено ни одним из первых двух предположений. Лишь в результате деградации божественного до уровня черной магии вороны стали считаться в Средние века спутниками ведьм и чертей. Птицы олицетворяли — как в арийской, так и в семитской символике — ангелов, божественных посланников, а во внутреннем человеке — его духовную и человеческую души, или Буддхи и Манас. Именно они летят следом за насекомым, которое подгоняет животные страсти (вспомните, в какую часть туши «Быка Митры» оно вцепилось), чтобы вернуться в человека, как только он победит и убьет свою животную природу, олицетворяемую Быком. Однако эти предполагаемые вороны, скорее всего, — не вороны, а ястребы. Последний был божественной птицей, посвященной Солнцу (Митре) практически во всех мифологиях; в то время как ворон был символом долголетия, мудрости, которую приносит опыт, и осмысленной и твердой воли человека. Отсюда и аллегория ворона, которого выпустил Ной и который уже не вернулся в Ковчег; и воронов Илии, кормивших его утром и вечером; иными словами — это разум (Манас) помогал Илии выжить и снабжал его всем необходимым. Ибо если воспринимать библейский текст в буквальном смысле, во имя чего многочисленные почитатели Библии неустанно сражаются с нами, то чем можно объяснить тот факт, что именно ворон — и в физиологическом, и в библейском понимании нечистая птица (см.: Лев., XI, 15) — был избран «Господом Богом» для того, чтобы кормить Фесвитянина*, а не голубь или еще какое-нибудь чистое и святое пернатое существо?

О ПСЕВДОТЕОСОФИИ

 

Чем честнее человек, тем меньше он строит из себя святого. Игра в святость уродует лицо истинной набожности.

Лаватер

 

Самое трудное в жизни — познать самого себя.

Фалес

 

Следует ли нам, провеивая зерно, питаться одними плевелами?

 

Руководящий гений редакции «Daily News» в номере за 16 февраля в приступе безумия набросился на «Lucifer». Он потешается над предполагаемой тревогой некоторых теософов по поводу серийной публикации романа нашего коллеги д-ра Ф.Гартманна «Говорящий Образ Урура»*, в котором они усматривают насмешку над Теософским Обществом. Острослов-редактор подшучивает над «мадам Блаватской» за то, что она выразила свое «несогласие с выводами» некоторых пессимистов, а завершает свой монолог опасением, что «поднятый переполох вряд ли скоро уляжется».

Ride si sapis. Ведь именно для того, чтобы этот «переполох» смог пробудить тех, в ком самомнение и тщеславие еще не до конца задушили лучшие чувства, и чтобы они смогли узнать себя в предложенном им зеркале «Говорящего Образа», мы предприняли публикацию этого «сатирического» романа.

Эта наша затея с публикацией сатиры, настолько необычная, что редакторы тут же заподозрили неладное, а некоторым близоруким читателям показалось, что она нацелена на их богов и присных (только потому, что они так и не смогли разглядеть скрытую в ней философию и мораль), действительно вызвала переполох среди газетчиков.

Различные столичные печатные агентства и прочие специалисты по газетным вырезкам ежеутренне поставляют нам на завтрак изрядную порцию критики, наставлений и комментариев по поводу придуманного нами новшества. Так, например, благожелательно расположенный корреспондент «Lancashire Evening Post» [«Ланкаширская вечерняя газета»] (18 февраля) пишет следующее:

 

Редактор «Lucifer» сделала смелый шаг. Она приступила к публикации истории под названием «Говорящий Образ Урура», призванной высмеять лжепророков теософии, дабы они не дискредитировали своими действиями истинных пророков. Я полностью поддерживаю это начинание, но, к сожалению, некоторые не очень разумные теософы не видят в этом мистическом романе д-ра Гартманна ничего, кроме карикатуры на их собственную веру. Они обратились к Е.П.Б. за разъяснениями, и она ответила им со страниц «Lucifer», что «история эта содержит гораздо больше справедливой критики в адрес противников и гонителей Теософского Общества, нежели в адрес тех немногочисленных теософов, чей взрывной энтузиазм не всегда умещается в пределах разумного». Увы, на самом деле это не совсем так. Герой романа — некто Панчо — как раз один из таких энтузиастов; и именно на него, равно как и на карикатурных «псевдоадептов», надувающих его, направлено острие авторской сатиры. Но мадам Блаватская и д-р Гартманн, похоже, не отдают себе отчета в том, что высмеивание одного, пусть даже ложного и заслуживающего осмеяния, элемента вероучения подрывает доверие многих, а то и большинства верующих ко всему учению просто потому, что у них отсутствует чувство юмора. Верховная жрица культа может позволить себе обладать этим чувством, по известным причинам[4], но если начнут смеяться ее ученики, они просто перестанут быть таковыми, а если они не будут смеяться, то почувствуют себя растерянными и оскорбленными. Я с почтительным смирением предлагаю мадам Блаватской принять во внимание это объяснение, тем более что у нее уже есть некоторый опыт по части того, какие последствия может иметь сатира.

 

Насчет опыта он прав, тем более что острие сатиры в романе, по мнению тех членов Теософского Общества, которые его прочли, направлено прежде всего против самой «мадам Блаватской». И если «мадам Блаватская» — предположительно, тот самый «Говорящий Образ» — не имеет ничего против того, чтобы ее выставляли в образе дрессированного медиумического попугая, то почему другие «теософы» должны возражать? Теософ, как никто другой, должен прислушиваться к совету Эпиктета: «Если о тебе говорят дурно, и это правда, постарайся исправиться, а если это ложь, над нею лучше просто посмеяться». Мы неизменно приветствуем остроумную сатиру и игнорируем насмешки или иные усилия в этом направлении, нацеленные на уничтожение Теософского Общества, коль скоро ему как организации нечего бояться, пока оно остается верным своим первоначальным принципам.

Что же касается прочих опасностей, столь любезно предрекаемых мне корреспондентом «[Lancashire Evening] Post», то «верховная жрица», хотя и благодарна ему за предостережение, все же не совсем согласна с ним и может обосновать свое несогласие следующими контраргументами: уже много лет девизом Теософского Общества являются слова «Нет религии выше истины»; а целью «Lucifer», судя по эпиграфу на его обложке, является «освещение того, что скрыто тьмою». И если редактор «Lucifer» и теософы хотят оставаться верными своему флагу и избранным девизам, им следует всегда оставаться беспристрастными, жалея при этом самих себя ничуть не более, чем посторонних или, тем более, своих врагов. Что же касается «не очень разумных теософов», то они вольны заботиться о себе так, как считают нужным. Но если мы оставим в покое «лжепророков теософии», то истинных ее пророков скоро совсем перестанут отличать от них (что, впрочем, и раньше случалось довольно часто). Настало время провеять нашу пшеницу и отделить зерна от плевел. Теософское Общество успело вырасти до огромных размеров, и если мы сейчас же не возьмемся за лже-пророков, притворщиков (таких, как «Г[ерметическое] Б[ратство] Л[уксора]», разоблаченное теософами в Йоркшире два года назад, или «G.N.K.R.», разоблаченное в Америке совсем недавно) и некоторых своих неблагоразумных коллег, то в скором времени Обществу будет грозить вырождение в фанатичную организацию, раздробленную, как и протестантство, на три сотни сект, которые будут ненавидеть друг друга и все как одна будут не провозглашать, но уничтожать истину своими сумасшедшими претензиями, идиотскими прожектами и шарлатанством. Мы не намерены мириться с присутствием ложных элементов в теософии из одного лишь страха, что высмеивание «ложного элемента вероучения» способно «подорвать доверие» ко всему учению в целом. Будь это так на самом деле, христианство погибло бы уже много веков назад под ударами тяжелого молота, коим многочисленные реформаторы нередко подвергали его церкви. Ни один философ, ни один мистик или ученик, изучающий религиозную символику, никогда не станет смеяться или выражать сомнение по поводу возвышенной аллегории концепции «Второго Пришествия» — Христа, Кришны, Сосиоша или Будды. Вера в Калки Аватара* или последнее (а не «второе») Пришествие, а именно — появление «Спасителя человечества», или «подлинного» света Истины, на Белом Коне Смерти (смерти всякой иллюзии, фальши, идолопоклонства и самопоклонения), является универсальной. Но значит ли это, что нам не следует критиковать поведение некоторых «второпришественников» (например в Америке)? Разве станет настоящий христианин, видя, как его единоверцы выставляют себя дураками или позорят свою веру, хранить гордое молчание, воздерживаясь от упреков в их адрес — как приватных, так и публичных, из боязни, что выявление этого ложного элемента отвратит от христианства всех остальных верующих? И станет ли он поощрять тех своих собратьев, которые, в порыве религиозного decollete, то и дело лезут на крыши домов, верхушки деревьев и прочие возвышенные места, чтобы ожидать там «второго пришествия»? Мы не сомневаемся в том, что и те, кто, не желая делить тяготы жизненного пути со своими менее расторопными братьями, надеется уже сегодня быть замеченным и вознесенным живым на Небеса, ничуть не менее добрые христиане, нежели остальные. Но разве это достаточное основание для того, чтобы молчать, даже не пытаясь указать им на их заблуждение? Странная логика!

 

Мудрец любит истину, глупец - лесть

 

Как бы то ни было, пусть уж лучше наши ряды немного поредеют, чем позволить миру и далее судить о Теософском Обществе по эксцессам отдельных фанатиков и попыткам разного рода шарлатанов сделать деньги, используя для этого чужие имена и уже готовое учение. Эти шарлатаны искажают и переиначивают оккультизм в своих грязных и аморальных целях, чем дискредитируют все движение. Один писатель заметил, что если человек захочет увидеть врага, которого ему следует более всего опасаться, то ему надо просто посмотреться в зеркало. И это правда. Если бы главной целью нашего Общества было не постижение человеком собственной сущности, но выискивание недостатков во всех остальных, кроме собственной персоны, то, разумеется, Теософское Общество неизбежно превратилось бы в Общество взаимного обожания, что уже произошло с некоторыми нашими центрами. А такой основательный повод для сатиры не мог остаться незамеченным столь наблюдательным автором, каковым, насколько я знаю, является автор «Говорящего Образа Урура». Таковы уж наши взгляды и наша политика. «И если окажется, что я действительно неправ, моя ошибка останется со мною».

Однако мы знаем, что этой политике не следует более ни одно периодическое издание — ежедневное, еженедельное, ежемесячное или даже ежеквартальное. Ведь все это массовые печатные издания, и каждому из них приходится потакать вкусам того или иного политического или общественного течения, «выть вместе с волками», нравится ему это или нет. Но наши издания, и прежде всего «Lucifer», являются или должны быть своего рода фонографами Теософского Общества — организации, не желающей связывать себя ни с какими центрами или течениями вынужденной политики. Мы слишком хорошо знаем, что «того, кто говорит правду, изгоняют из девяти городов», что большинству людей истина не по вкусу и что истины, которые мы высказываем на страницах нашего журнала, нередко оказываются для многих горькими, потому что людям необходимо научиться любить истину, прежде чем они научатся по-настоящему верить ей. И с этим ничего нельзя поделать. Но измени мы свою политику, не только «Lucifer» — скромный печатный орган теософии, но и само Теософское Общество вскоре лишится raison d’etre и превратится в аномалию.

Но «кто пожелает усесться в кресло мизантропа»? Кто, как не робкий сердцем, дрожит при виде каждого смело высказанного мнения на страницах «Lucifer», опасаясь, как бы оно не вызвало недовольство у какой-нибудь группы читателей или не оскорбило какую-то определенную фракцию подписчиков? И кто, как не «самопочитатели» негодуют по поводу каждого замечания, как бы деликатно оно ни было изложено, если оно противоречит их собственному мнению или не выказывает благорасположения к их личным пристрастиям?

 

...Я сэр Оракул;

Когда вещаю, пусть и пес не лает!

[Шекспир. Венецианский купец. — Акт I, сц. I.]

 

Истинно, критика учит лучше и приносит пользы больше, чем лесть. Мы исправляем свое поведение скорее под влиянием оскорблений наших врагов, чем благодаря слепому обожанию друзей. Такая сатира, как «Падший Идол»*, и такие чела, как Небельсен, принесли больше пользы всему нашему Обществу и многим отдельным его членам, чем любой «теософический» роман, ибо они продемонстрировали нам неразумные эксцессы немалого количества энтузиастов, задев их тем самым au vif.

Самоотречение доступно только тем, кто научился заглядывать в себя; тем, кто никогда не примет эхо своего внутреннего голоса, т.е. собственные эгоистичные желания или страсти, за голос божественного вдохновения или зов Учителя. Также и звание чела вовсе не связано с медиумической чувствительностью и порождаемыми ею галлюцинациями; вот почему все сенситивы, столь упорно напрашивавшиеся в ученики, в итоге одурачили сами себя и — кто раньше, кто позже — начали злословить по адресу Теософского Общества. Но после публикации «Падшего Идола» поток этого злословия значительно сократился. И «Говорящий Образ Урура» может оказать нам такую же, если не более весомую, услугу. Если некоторые черты отдельных dramatis personae романа немного напоминают отдельных действующих членов Общества, то многие другие, наиболее убедительно изображенные персонажи похожи скорее на некоторых бывших его членов: фанатиков в прошлом, непримиримых врагов в настоящем и самовлюбленных дураков во все времена. Тот же «Puffer» представляет собой собирательный и очень реалистичный образ. Его можно сравнить с некоторыми членами Теософского Общества, но более всего он напоминает несчастных жертв подложных эзотерических и оккультных Обществ. Одно из таких Обществ появилось недавно в Бостоне (США), но его уже выкорчевывают на корню, разоблачая его деятельность, наши теософы.

Это те самые «Солнечные адепты», о которых мы писали в редакционной статье в январском номере нашего журнала, — ames damnes, учинившие постыдное коммерческое предприятие. Вряд ли какое-то другое наше действие может служить более наглядной иллюстрацией проводимой нашим журналом политики, чем разоблачение этих псевдоадептов, «Мудрецов всех веков», решивших использовать в своих корыстных целях доходящую до абсурда тягу общественности ко всему чудесному. И мы поступили совершенно правильно, сделав их темой обсуждения в нашей редакционной статье. Мы своевременно и очень удачно для себя выявили зачинщиков этого позорного торга — распродажи фальшивых оккультных знаний. Ибо тем самым мы смогли избежать новой серьезной опасности для нашего Общества — отождествления беспринципных шарлатанов с теософами. Введенная в заблуждение их ложью и публикациями, изобилующими терминами, позаимствованными из восточной философии, и идеями, которые они целиком содрали у нас (и только для того, чтобы искажать их и злоупотреблять ими), американская пресса уже начала именовать их теософами. И либо из чистого легкомыслия, либо действительно со злорадством, некоторые ежедневные газеты начали присваивать своим сенсационным статьям заголовки, такие, как «Теософические плуты», «Пантогномостические теософы» и т.д., и т.п. Однако все это только фикция. Редактор «Esoteric» никогда не был членом нашего Общества либо какого-то из его многочисленных Отделений. «Адхи-Апака, иначе Эллинский Этномедон и Энфорон, иначе греко-тибетец, Ens-movens ОМ мане падми АУМ» (sic) был нашим врагом с самого начала своей карьеры. Однажды он имел наглость заявить репортеру, что мы, теософы, ненавидим его из-за его «множественных добродетелей»! Также и мудрец, «согбенный тяжестью веков», Видья-Ньяика, воплощенный, как говорят, в человеке по имени Эли Охмарт, не имеет ничего общего с Теософским Обществом. Эти два субъекта, как коварные ядовитые пауки, раскинули повсюду свои сети, в которые уже попались многие мухи-янки. Но благодаря энергии нескольких наших бостонских коллег эти двое отвратительных осквернителей восточной философии были разоблачены. По словам «Boston Globe», это была

 

Страшная история, которая может иметь продолжение в суде.

 

«Если не будет никаких арестов, то я продолжу свою работу; а если они захотят навредить нам, я останусь и буду бороться до конца».

Хирам Эрастус Батлер, эзотерический философ с Шомут-Авеню, 478, произнес приведенную выше фразу в интервью репортеру «Globe» прошлым вечером с таким ледяным спокойствием, как будто вел ничего не значащий разговор о погоде.

Так была прервана история — долгая, непонятная, запутанная, страшная, мистическая, научная и истерическая, — история любви и интриги, приключений и предполагаемого (и отчасти признанного) надувательства, обвинений в невыразимо жуткой безнравственности, общения с воплощенными и развоплощенными духами, и самое главное — история о деньгах. Короче говоря, это история, способная вызвать головную боль и сердечные спазмы у всякого, кто отважится вникнуть во все ее запутанные подробности и выявить все их немыслимые хитросплетения. История, которая, вполне возможно, будет иметь продолжение в суде, где у судьи, присяжных и адвоката появится неплохая возможность расшибить себе лбы об это дело, сотканное из загадок едва ли не всех сортов, доступных человеческому воображению.

 

Речь идет о героях, которых некоторые осторожные теософы — те, которые возражали против публикации «Говорящего Образа Урура», — советовали нам оставить в покое. Если бы не это их нежелание разоблачать даже обезличенные вещи и деяния, наша редакционная статья была бы гораздо более определенной. Мы менее всего склонны «критиковать» или «разоблачать» наших врагов, пока они стараются причинить вред лично нам — конкретно и индивидуально. Но в данном случае опасности подвергалась вся теософская организация, и без того уже изрядно оклеветанная, гонимая и преследуемая; из-за бессовестной псевдоэзотерической спекуляции под угрозой оказалась вся ее дальнейшая судьба. И поэтому тот, кто перед лицом бостонского скандала заявляет, что мы были неправы, когда сорвали ханжескую маску «Мудрости веков» и благочестия a la Pecksniff * с ухмыляющейся рожи вопиющей, чудовищной безнравственности и ненасытной жадности, охочей до всего: денег, разврата, огня, воды и полицейских доказательств, — вряд ли может считаться истинным теософом. Трудно представить, как даже средние умы могли угодить в столь очевидные ловушки, открыто и публично расставленные двумя субъектами, а именно Адхи-Апакой и Видья-Ньяикой, в которых американская пресса опознала Хирама Э.Батлера и Эли Охмарта! Достаточно прочесть памфлет, изданный двумя сообщниками, и сразу же станет ясно, что перед нами — просто повторение, более пространное и бесстыдное, с более широкой и смелой программой, но все-таки повторение литературных опытов ныне покойного «Г.Б.Л.» с их загадочными воззваниями и обращениями четырехлетней давности к «неудовлетворенным» «теософскими Махатмами». Две сотни страниц этой дичайшей белиберды составляют их «Воззвание Невидимого и Неведомого из Глубины Сокровенного» (?) к «пробужденному». Пантогномос и Энфорон предлагают неосторожным обучать их «законам Энс, Мовенс и ОМ» и обращаются к ним с просьбой о деньгах. Видья-Ньяика и Этномедон предлагают профанам посвящение в «a priori Самбудхическую [?] философию Капилы», а взамен просят твердую валюту. Вся история настолько отвратительна, что нам не хотелось бы марать свои страницы изложением ее подробностей. Поэтому перейдем непосредственно к морали всей этой басни.

 

Ты отверг материю и ухватился за тень

 

Вот уже четырнадцать лет наше Теософское Общество действует на виду у публики. Рожденное с триединой целью — добавить человечеству хоть немного взаимной братской любви, постигать тайны природы в их духовном и психическом аспекте и воздать должное (хотя и с опозданием) цивилизациям и мудрости восточных дохристианских народов и их литературе, оно, если и не сделало всего того, что могло бы сделать более богатое Общество, во всяком случае, уж точно не принесло никакого вреда. Оно предлагает помощь лишь тем, кто не смог найти ответа на свои вопросы где бы то ни было еще. Тем, кто окончательно заблудился в психических загадках спиритуализма, или же тем, кто более не может и не хочет оставаться в угнетающей атмосфере современного безверия, тщетно ищет свет в непостижимых мистериях, по-разному трактуемых теологиями тысячи и одной христианской секты, и уже потерял всякую надежду разрешить фундаментальные проблемы жизни. В первые два года существования Общества у нас не было вообще никаких вступительных взносов, но впоследствии, когда одни только почтовые расходы достигли нескольких сотен фунтов в год, мы решили взимать с каждого новоприбывшего по 1 фунту стерлингов за вручение членского билета. И если у человека не возникало желания материально поддержать движение, он мог оставаться членом Общества всю свою жизнь, и при этом никто не попросил бы у него ни единого пенни, так что две трети наших коллег вообще ни разу не запускали руку в свои карманы, да никто от них этого и не требовал. Те, кто всегда поддерживал наше дело, с самого начала были преданными теософами, трудившимися без всяких оговорок и не требовавшими никакой награды. И все-таки ни одной организации не приходилось терпеть столько насмешек и оскорблений, сколько Теософскому Обществу. Не было и нет такой ассоциации, о представителях которой говорили бы с таким презрением, как с самых первых дней говорят о членах Теософского Общества. Наше общество родилось в Америке, и потому в Англии на него смотрят с подозрением и неодобрением. Нас называли дураками и жуликами, жертвами и мошенниками, пока милосердное вмешательство Общества Психических Исследований, попытавшегося заработать себе авторитет за счет падения теософии и спиритуализма (но так и не причинившего сколь-нибудь ощутимого вреда ни той, ни другому), не вынесло свой окончательный вердикт. И все же, когда наши враги оказались на коне и посредством клеветы и измышлений реализовали свои сатанинские планы, всучив доверчивой и вечно охочей до скандалов и сенсаций публике обычные предположения и догадки под видом установленных фактов, именно американская пресса обрушилась на теософию с наиболее дикими «разоблачениями», и американская публика с наибольшим наслаждением упивалась ими, хихикая над незаслуженной клеветой, выплеснутой на головы основателей Теософского Общества. А ведь именно она самой первой узнала, стараниями нашего Общества, о существовании восточных адептов оккультных наук. Однако и англичане, и американцы, включая сюда, помимо прочей публики, едва ли не всех спиритуалистов и мистиков, которые, казалось бы, должны разбираться в подобных вещах лучше остальных, с негодованием отвергли и высмеяли саму эту идею, не желая иметь ничего общего с языческими Учителями Мудрости. Последние были объявлены «фантазией» и «выдумкой теософов». И все из-за того, что эти «Учителя», веру в которых мы не навязывали ни одному из наших коллег, позволяя им самим решать — принять их или же отвергнуть; Учителя, которым мы никогда не приписывали никаких сверхъестественных качеств (если не принимать во внимание слишком ревностную фантазию некоторых энтузиастов); Учителя, которые часто помогали малоимущим теософам деньгами, при этом ничего не требуя от теософов состоятельных, — слишком похожи на обыкновенных людей. Сами они никогда не называли себя ни богами, ни духами и не потакали человеческим страстям и сентиментальным порывам. И вот наконец американцы получили то, к чему в глубине души так давно стремились, — настоящего идеального мага и адепта. Существо, которому уже несколько тысяч лет от роду. Ревностного «буддиста-брамина», который взывает к Иегове, или Яхве, говорит им о Христе и о Мессианском цикле, благословляет их на едином духу словом Аминь и фразой: «Ом Мани Падме Хум» и облегчает их души на целых 40 000 долларов менее чем за месяц с того дня, как они начали ему поклоняться... Ва-л-лахи! Велик Аллах, и «Видья-Ньяика» — его единственный пророк. Разумеется, мы не испытываем особенного сочувствия к его жертвам. Но представьте себе, насколько бледно выглядит та психология, которую, по утверждению некоторых, наши теософы практикуют на своих несчастных жертвах, в сравнении с этим архинадувательством? И все же мы должны сказать по этому поводу несколько слов.

 

Невежество - вовсе не благословение

 

Все знают, что некоторые члены Теософского Общества негласно, а то и открыто верят в то, что одна приметная теософка из числа руководителей Общества психологизирует всех, кто попадает в сферу ее индивидуального влияния. Таким образом она «запсихологизировала» уже десятки и даже сотни людей и продолжает делать это до сих пор. Производимый ею гипнотический эффект, похоже, настолько силен, что все эти «несчастные» буквально превращаются в безответственных «зомби», в безвольные орудия этой теософической Цирцеи. Это идиотское суеверие было первоначально запущено в оборот некоторыми западными «мудрецами». Не желая признавать за вышеупомянутой теософисткой вообще никаких знаний или способностей, стремясь во что бы то ни стало дискредитировать свою жертву, но в то же время будучи не в состоянии объяснить многие связанные с нею аномальные проявления, они привязали все свои аргументы к этой спасительной логической соломинке, чтобы не дать им пойти ко дну. Их теория нашла для себя благодарную и плодородную почву. И теперь, если какая-нибудь группа членов Общества, теософически связанных с упомянутой «психологизаторшей», позволит себе выразить несогласие по поводу того или иного метафизического или даже просто административного вопроса с мнением своего коллеги, имеющего «деспотические наклонности», последний, чтобы не утруждать себя поиском аргументов, может просто сказать: «Да они же все загипнотизированы»! Эти волшебные слова возникают по ходу дискуссии как чертик из коробки, и несогласие «мятежников» тут же получает благовидное объяснение и обоснование.

Разумеется, упомянутая «психологизация» существует только в воображении тех, кто настолько тщеславен, что склонен объяснять любое противодействие своим премудрым и авторитетным повелениям исключительно феноменальным или даже магическим вмешательством чьей-то злой воли. Однако теософам, возможно, будет небезынтересно узнать, какие кармические последствия могло бы повлечь за собой практическое использование подобного рода способностей, если бы оное действительно имело место.

Даже на земном, чисто физическом, уровне неспособность отвечать за свои поступки часто освобождает от наказания. Родители несут ответственность за своих детей, воспитатели и учителя — за своих подопечных и учеников, и даже Верховные суды снисходительно относятся к преступникам, если последним удается доказать, что свои преступления они совершили под влиянием более сильной воли, нежели их собственная. Так попробуйте же теперь предположить, насколько активнее должен действовать этот закон карающего воздаяния на психическом уровне; и какую ответственность перед лицом кармы и ее строгих законов возлагает на себя тот, кто использует свои психические способности. Разве не очевидно, что если даже человеческое правосудие не считает правильным наказывать невменяемого идиота, ребенка, несовершеннолетнего подростка и т.п., принимая во внимание наследственные факторы и влияние воспитания, то божественный Закон Воздаяния, который мы называем кармой, должен наказывать со стократной суровостью тех, кто отнимает у здравомыслящих, разумных людей их свободную волю и способность рассуждать логически? С оккультной точки зрения такие люди повинны в использовании черной магии, envoutement. Только дугпа, перед которыми маячит призрак авичи в конце их жизненного цикла, способны отважиться на такое. Понимают ли те, кто с такой поспешностью бросается подобного рода обвинениями в адрес других людей, насколько они ужасны? Боюсь, что нет. Ни одному оккультисту, ни одному здравомыслящему ученику, постигающему таинственные законы «ночной стороны Природы», ни одному человеку, который хоть что-нибудь знает о карме, никогда даже в голову не придет подобное объяснение. Какой адепт или хотя бы умеренно информированный чела станет рисковать своим вечным будущим, психологизируя людей так, что они становятся просто слепыми орудиями его капризной воли, и тем самым принимая на себя их кармический дебет!

Данный факт представляется настолько очевидным, явным и бесспорным, что просто смешно напоминать о нем тем, кто похваляется, будто знает все о карме.

Не достаточно ли просто знать, что — с самого рождения и до смерти — всякий, даже самый неприметный и безвестный, представитель рода человеческого оказывает влияние на каждого, к кому приближается и с кем вступает в контакт, и, в свою очередь, подвергается влиянию со стороны этих людей; причем делает это так же непроизвольно и неосознанно, как и дышит? Каждый из нас либо уменьшает, либо приумножает общий объем человеческого счастья и человеческих страданий — причем «не только на настоящий момент, но и на каждое последующее столетие существования человечества», как утверждает Элиху Берритт, заявляющий к тому же следующее:

 

Во всей Вселенной нет такого уединенного места, и на всей поверхности круга небытия нет такой темной ниши, где он (человек) мог бы отгородить себя от всех остальных и где он не оказывал бы влияния самим фактом своего существования на моральное развитие всего мира; повсюду его присутствие или, напротив, отсутствие становится заметным, и везде у него есть и будут спутники, которых его влияние сможет сделать лучше или хуже. Согласно древнему и очень важному и глубокомысленному утверждению, мы создаем характеры для вечности. Создаем характеры! Но чьи? Каждый — свой собственный или же чьи-то еще? И тот и другие; и этот важный факт предопределяет риск и ответственность нашего существования. Как много значит мысль! Тысячи моих собратьев ежегодно уходят в вечность[5], унося с собою свои характеры, которые были бы немного другими, если бы на свете не было меня. Так что солнечный свет того мира высветит отпечатки моих пальцев как в самых первоисходных его слоях, так и во всех последующих наслоениях жизни и мысли.

 

Это слова серьезного мыслителя. И если даже сам факт нашего существования изменяет общую сумму человеческого благосостояния и человеческих несчастий (хотя об этом изменении мы сами, в силу своего невежества, даже не догадываемся), то как же должна реагировать карма, если кто-то годами исподволь влияет на судьбу сотен людей абсолютно осознанно, преднамеренно и со знанием всех возможных последствий своих действий?!

Поистине, человеку — мужчине или женщине, который бессознательно обладает этими опасными способностями, лучше бы вообще не родиться на свет. Когда же оккультист использует эти способности осознанно, его подхватывает вихрь последовательных перерождений и стремительно несет вперед, не оставляя ни единого часа на отдых. Горе тому, кто попал в этот бесконечный и ужасный круговорот земных авичи, в этот неизмеренный эон мучений, страданий и отчаяния, на всем протяжении которого человек вынужден, как белка в колесе, бежать вперед, оставаясь при этом на месте; одну несчастную жизнь он будет менять на другую, пробуждаясь снова и снова только лишь затем, чтобы взвалить на свои плечи свежий груз кармы других людей, которую он некогда перенес на себя! Разве мало того, что посторонние называют нас «мошенниками, лунатиками и безбожниками», чтобы еще и наши собственные коллеги считали нас колдунами и ведьмами!

 

Семейство «безбожников» и многообразие составляющих его видов

 

На свете много разных атеистов; и один «атеист» может отличаться от другого атеиста так же, как датский дог отличается от уличной дворняги. Человек может быть абсолютным еретиком и безбожником в отношении ортодоксальных религиозных догм. Но если при этом человек во всеуслышание провозглашет себя христианином, то его ересь, даже если она доходит до утверждения, что вся «явленная религия — обман», вполне может рассматриваться некоторыми как учение «более высокого уровня, возвышающееся над всеми человеческими формами»[6].

Однако «христианин» подобного сорта может создать, как это сделал в свое время покойный Лоренс Олифант, и еще более странную теорию. Он может сказать, например, что, по его мнению, «Божественное Влияние проявляет себя время от времени в, так сказать, феноменальных людях. Таким человеком был Шакьямуни; таким же был и Христос; и таким же я считаю м-ра (Лейка) Харриса, который является, по сути дела, новым аватарой»[7]. И при этом он все-таки останется христианином «более высокого уровня» в глазах «верхушки общества». Но если то же самое (минус абсурдное включение американца Лейка Харриса в список Аватар) повторит какой-нибудь «безбожник» из Теософского Общества, никакая гора оскорблений и ругательств, нагроможденных духовенством и раболепными газетами на его голову, не покажется общественности слишком высокой!

Эту несправедливость следует отнести к парадоксам нашего века. Ведь хотя идея Аватара самым тесным образом связана с кармой и перерождениями, эта вера в перерождения никоим образом не противоречит учениям Христа. Более того, мы утверждаем, что великий назорейский Адепт исповедовал то же самое учение. Его разделяли также Павел и синоптики, и практически все (за очень редкими исключениями или же вовсе без них) ранние отцы церкви, а некоторые даже провозглашали его открыто.

 

Не гонись за двумя зайцами

 

От великого до смешного — один шаг, а карма воздействует как на отдельных людей, так и на целые народы. Японский Микадо медленно, но уверенно движется к своей гибели, потому что слишком долго играл в прятки со своими почитателями. Сотни проницательных американцев оказались обманутыми из-за того, что не верили истинам, но зато были слишком доверчивы к бессовестной лжи. Французский abbe подвергся кармическому наказанию за то, что слишком явно кокетничал с теософией, желая, подобно современному клерикальному Нарциссу, чтобы его лик отразился в слишком глубоких для него водах восточного оккультизма. Аббат Рока — достопочтенный chanoine (каноник) из Перпиньянской епархии, наш старый друг и неугомонный оппонент во французском «Le Lotus» год тому назад — попал в беду. А ведь его желание было таким безобидным, хотя и трудновыполнимым. В его основе лежала давняя мечта — примирение пантеистической теософии и социалистической латинской церкви и их объединение под властью фантастического папы. Он хотел видеть Учителей древнеиндийской мудрости и восточного оккультизма под властью обновленного Рима и тешил себя предсказаниями скорого исполнения этого желания. Отсюда и отчаянная борьба его южно-французской фантазии с клерикальным складом мышления. Бедный красноречивый аббат! Он уже предвидел наступление Царства Небесного в новом Риме-Иерусалиме. Новый Понтифик восседает на троне, сделанном из черепа Макропросопуса*; в его правом кармане — «Зогар», а в левом — Кохма, мужской сефирот (превращенный добрым аббатом в Божью Матерь), а в своих отеческих папских объятиях он держит «Агнца», начиненного динамитом. «Мудрецы» Востока уже сейчас, по его словам, переходят Гималаи, «ведомые Звездой» теософии, и скоро им будут поклоняться в реформированном святилище папы и Агнца. Это был прекрасный сон, но, увы, только сон. Однако он все равно упрямо называл нас «величайшими из христианских буддистов». («Le Lotus», February, 1888.) К несчастью для себя самого, он в том же номере журнала назвал папу «Цезаре-папистского Рима» «Сатаной на семи холмах». Результат: папа Лев XIII еще раз подтвердил уже вошедшую в поговорку неблагодарность теологического Рима. Ибо он только что лишил нашего поэтичного и красноречивого друга и оппонента, аббата Рока, права

 

...исполнять все его функции в Святой церкви, а также права пользоваться бенефицием за отказ подчиниться постановлению церковного совета, включившего его сочинения в Index Expurgatorius. Эти сочинения носят названия: «Христос, папа и демократия», «Роковой кризис и спасение Европы» и «Конец Древнего Мира». Даже перед лицом этого папского решения он анонсирует скорый выход в свет своей четвертой работы под названием «Славный столетний юбилей — 1889. — Новый мир, новые небеса, новые земли»*.

 

Согласно «Galignani Messenger», а также собственным статьям и письмам месье Рока в теософские издания, можем добавить мы — бесстрашный

 

Аббат на протяжении некоторого времени (слова «Galignani Messenger») обличал папство как порождение Цезарей, озабоченное исключительно вопросом сохранения своих владений и доходов перед лицом насущных нужд человечества. В соответствии с его взглядами, божественная помощь была обещана церкви до скончания мира или века, но век Цезарей давно прошел, их мир рухнул, и теперь все необходимо начинать заново. Он видит грядущее духовное пришествие Христа в распространении новых веяний «свободы, равенства, братства, терпимости, солидарности и взаимозависимости» в атмосфере Евангелия. И хотя его взгляды представляются несколько расплывчатыми, он вполне определенно заявляет, что Евангелие переходит сейчас «из мистико-сентиментальной фазы в фазу органико-социальную, благодаря прогрессу науки, который высветит все». [«The Globe», Лондон, 7 февраля 1889, с. 3, цитата из «Galignani Messenger».]

 

Это как раз то, чего следовало ожидать. Аббат так и не внял нашим совместным предостережениям и оставил их без внимания. Печальный (хотя и не совсем справедливый в отношении автора этих строк) итог нашей полемики был подведен во все той же «Globe», где напечатан следующий эпилог всей этой истории:

 

Он призывал со страниц журнала «Lotus» к объединению Востока и Запада посредством слияния буддизма с христианским Евангелием; но мадам Блаватская, лидер европейских новообращенных в индийскую религию, энергично воспротивилась всем попыткам осуществить подобное объединение, поскольку не могла или не хотела признать авторитет Христа. Таким образом, предложение аббата Рока осталось без ответа.

 

Это не так. В декабрьском номере «Le Lotus» за 1887 год в ответ на утверждения Аббата, что вышеупомянутое слияние теософии с его церковью непременно произойдет, «мадам Блаватская» заявила следующее: «...Мы настроены не так оптимистично, как он [аббат Рока]. Его церковь не желает, чтобы с ее великих “таинств” были сняты маски и чтобы этот факт был провозглашен во всех странах учеными востоковедами и символистами, равно как и теософами; мы же, в свою очередь, не можем поверить в то, что церковь когда-либо признает наши истины или собственные ошибки. И коль скоро ни один истинный теософ никогда не признает ни воплощенного Христа, как его изображает латинская догма, ни антропоморфного Бога, и в еще меньшей степени он склонен признавать “Пастора” в лице папы, то и адепты вряд ли когда-либо пожелают взойти на “Гору Спасения” [куда их приглашает Аббат]. Скорее они предпочтут ждать, пока римский Магомет соблаговолит сам избрать путь, ведущий к горе Меру...»*

Как видите, это вовсе не отрицание «авторитета Христа», если, конечно, трактовать Его так, как это делаем мы и Лоренс Олифант, т.е. как Аватару — такого же, как Гаутама Будда и другие великие адепты, становившиеся носителями или воплощениями «единого» Божественного Влияния. Что большинство из нас никогда не согласится принять, так это ренановского «charmant docteur» или Христа Торквемады* и Кальвина*, слепленного воедино. Иисус — Адепт, в которого мы верим, исповедовал восточные учения — прежде всего, о карме и перевоплощении. Когда так называемые христиане научатся читать Новый Завет между строк, их глаза наконец раскроются и они начнут видеть.

Мы предполагаем продолжить разговор о карме и перевоплощении в нашем следующем выпуске. А пока мы можем сказать, что очень рады видеть, что ветер добрых перемен веет над христианством, унося европейское мышление все дальше к Востоку.

ИСТОКИ ОБРЯДНОСТИ В ЦЕРКВИ И МАСОНСТВЕ

 

I

 

Очень часто (и очень несправедливо) теософов обвиняют в язычестве или даже атеизме. Это грубая ошибка, особенно в том, что касается последнего обвинения.

В большом обществе, состоящем из представителей разных народов и рас, каждому и каждой из которых никто не запрещает верить, во что им самим заблагорассудится, придерживаться той религии, в лоне которой они родились и воспитывались, или же нет, остается не так уж много места для атеизма. Что же касается «язычества», то эта характеристика вообще не может служить обвинением. И чтобы показать, насколько она абсурдна, достаточно будет предложить нашим злопыхателям отыскать во всем цивилизованном мире хотя бы одного человека, который не выглядел бы «язычником» в глазах людей, принадлежащих к иной, нежели он сам, вере. И не важно, принадлежит ли человек к респектабельным и ортодоксальным кругам или же к одной из так называемых еретических «сект». Это взаимное обвинение поддерживается всегда, хотя и негласно. Это своего рода ментальная игра в бадминтон, где участники перебрасывают волан, из вежливости не говоря друг другу ни слова, но при этом стараясь угодить сопернику по голове. По сути дела, ни один теософ, как и ни один нетеософ, не может быть язычником; но, с другой стороны, на свете нет ни одного живого человека, который не был бы язычником в глазах того или иного сектанта. Однако с обвинением в атеизме дело обстоит несколько иначе.

Прежде всего мы спрашиваем — что такое атеизм? Это неверие и отрицание существования Бога или Богов или просто отказ признавать какое-либо персонифицированное божество, если верить эмоциональному определению Р.Холла, который трактует атеизм как «жестокую систему», поскольку «она не оставляет ничего наверху [?], что могло бы вызывать наше благоговение, и ничего вокруг нас, что пробуждало бы в нас нежные чувства» (!). Если принять первое определение, то под него не подпадает большинство наших коллег, ибо огромное множество людей в Индии, Бирме, да и в других странах тоже, верит в существование богов и иных небожителей и испытывает к некоторым из них благоговейное почтение. К тому же ряд западных теософов наверняка признается в своей искренней вере в духов, пространственных или планетных, призраков или ангелов. Многие из нас признают факт существования ниже- и вышестоящих разумных существ; причем некоторые из них не менее величественны, чем любой «персонифицированный» Бог. И в этом нет никакого оккультного секрета. Мы снова повторяем то, что мы публично признали в ноябрьском номере «Lucifer» (редакционная статья)*. Большинство из нас верит в жизнь духовного Эго после смерти, в планетных Духов и нирманакая — тех великих Адептов прошлых веков, которые, отказавшись от своего законного права на нирвану, остаются в наших сферах бытия не как «духи», но как полностью духовные человеческие существа. Если не считать видимой телесной оболочки, от которой они освободились, они остались такими же, какими были, чтобы помогать страждущему человечеству, насколько это возможно без нарушения кармического закона. Поистине, это «Великое Самоотречение»; непрестанное осознанное самопожертвование, которое длится веками и эонами, вплоть до того дня, когда глаза незрячего человечества наконец раскроются, и не только некоторые, но все люди смогут увидеть универсальную истину. Эти существа тоже могли бы считаться богом или богами, если бы только позволили воздвигнуть пусть даже самый маленький алтарь в свою честь и через него зажгли в наших сердцах искру, которая непременно разгорелась бы в пламя обожания от одной только мысли об этом, самом чистом из всех, жертвоприношении. Но они этого никогда не сделают. Поистине, «сердце есть [единственный] храм истинной веры», тогда как любой другой храм в этом случае следует признать всего лишь символом показной набожности.

О прочих невидимых существах мы можем сказать, что некоторые из них стоят неизмеримо выше человека по шкале божественной эволюции, но есть и те, кто гораздо ниже нас. Последним нам нечего было бы сказать; а первым нечего сказать нам, поскольку мы для них все равно что не существуем вовсе. Гомогенное не может иметь никакого представления о гетерогенном; так что пока мы не научимся сбрасывать свою смертную оболочку и общаться с ними «дух к духу», нам вряд ли удастся познать их истинную природу. Более того, ни один истинный теософ не сомневается в том, что Высшая Сущность каждого смертного человека имеет ту же самую природу, что и эти боги. К тому же первая наделена свободной волей и, следовательно, несет большую ответственность, нежели последние; и потому мы считаем, что воплощенное Эго если и не более божественно, то, во всяком случае, более значительно, нежели любой духовный Разум, который только ожидает воплощения. В философском плане причина этого предпочтения очевидна и вполне понятна каждому метафизику восточной школы.

Воплощенное Эго вынуждено преодолевать на своем пути больше препятствий, чем чистая божественная Сущность, не связанная с материей. Божественная Сущность не может иметь никаких персональных заслуг, тогда как Эго движется к окончательному совершенству через муки существования — испытания и боль. Тень кармы не может пасть на то, что божественно и чисто и настолько отлично от нас, что между нами нет и не может быть никакого общения. Что же до тех божеств, которые считаются в индусском эзотерическом пантеоне ограниченными и потому подверженными действию кармы, то ни один истинный философ никогда не станет им поклоняться, так как это просто знаки и символы.

Так можно ли считать нас атеистами только потому, что мы, веруя в Духовные Воинства, т.е. в реальность тех существ, совокупности которых ныне поклоняются как личностному Богу, наотрез отказываемся признать, что они представляют Единого Неведомого? И потому, что мы считаем, что этот вечный Принцип, это Совокупное Все, или Абсолютность Всеобщности, не может быть выражен человеческими словами или отождествлен с чем-то, что имеет ограничительные, обуславливающие признаки? И можем ли мы оставить без протеста обвинение в идолопоклонстве, выдвигаемое против нас прежде всего католиками? То есть теми, чья религия такая же языческая, как и у всех почитателей солнца и стихий, чья вера была сформулирована для них во всех подробностях за много столетий до 1 года христианской эры и чьи ритуалы и догматы ничем не отличаются от тех, что бытуют у народов-идолопоклонников — во всяком случае, у тех из них, что продолжают существовать в духе по сей день (если таковые еще остались)? По всей поверхности земли — от Северного полюса до Южного, от ледяных пучин Арктики до выжженных зноем равнин Южной Индии, от Центральной Америки до Греции и Халдеи — люди поклонялись Солнечному Огню, символу божественной Творческой Силы, Жизни и Любви. Союз Солнца (мужского элемента) с Землей и Водой (материей, женским элементом) восхваляли в храмах всей Вселенной. Если язычники отмечали праздник, посвященный этому союзу, за девять месяцев до зимнего солнцестояния, т.е. в день, когда, как говорят, зачала Изида, то точно так же поступают и римско-католические христиане. Великий и священный день Благовещения, день, когда Дева Мария «обрела благодать у [ее] Бога» и зачала «Сына Всевышнего», отмечается христианами за девять месяцев до Рождества. Отсюда и поклонение Огню, светильники и лампады в церквях. Почему? Да потому, что Вулкан, бог Огня, женился на Венере, дочери Моря. Именно поэтому маги на Востоке и девы-весталки на Западе хранили и поддерживали священный огонь. Солнце было «Отцом», Природа — вечной Девой-Матерью: Озирис и Изида, Дух-Материя, причем последнюю почитали в каждом из трех ее состояний как язычники, так и христиане. Отсюда и девы, даже в Японии, облаченные в голубые одежды, усеянные звездами, стоящие на лунном серпе, символизируя женскую природу (в ее трех стихиях — воздух, вода и земля); отсюда и Огонь, или «мужское» Солнце, каждый год оплодотворяющее Природу своими яркими лучами («раздвоенными языками, подобными пламени» Святого Духа).

В «Калевале» — древнейшей эпической поэме финнов, восходящей к дохристианским временам, в чем не сомневается ныне ни один ученый, мы читаем рассказы о богах Финляндии: богах воздуха и воды, огня и леса, Небес и Земли. В великолепном переводе Дж.М.Кроуфорда, в руне L (том II), перед читателем предстает целая легенда о Деве Марии —

 

Мариатта, Матерь-Дева,

Дочь-краса Страны Полночной...

 

Укко, великий Дух, чьей обителью является Юмяла — небо, или рай, избрал Деву Мариатту своим носителем, чтобы воплотиться через нее в образе Богочеловека. Она зачала после того, как сорвала и съела красную ягоду (марья). Отвергнутая своими родителями, она родила «Сына бессмертного» в хлеву, прямо в яслях. После этого «Священный Младенец» исчез и Мариатта отправилась на его поиски. В дороге она спрашивает у звезды, «путеводной звезды Страны Полночной», где ее «священный младенец лежит сокрытый», но звезда гневно отвечает ей:

 

Даже знай я, не сказала б.

Это сын меня твой создал

И светить заставил вечно

Здесь, в холодном мраке ночи...

 

и более ничего не говорит Деве. Не помогла ей и златая луна, потому что младенец Мариатты сотворил и ее и подвесил посреди огромного небосвода:

 

Чтобы я во тьме бродила

Одиноко вечерами.

Мой удел — тоска и холод.

Только днем он спать велел мне

И светить другим во благо...

И только «Серебряное Солнце», сжалившись над Матерью-Девой, говорит ей:

 

Там твой золотой младенец,

Там он спит, священный мальчик,

Погружен по пояс в воду,

Скрыт густыми камышами.

 

Мариатта приносит священного младенца домой. Она зовет своего ребенка «Цветочком»,

 

Но другие называют Сыном Скорби.

 

Что это — постхристианская легенда? Вовсе нет, ибо, как уже было сказано, поэма является преимущественно языческой, и ее дохристианское происхождение общепризнано. При наличии такой информации в литературных источниках все ехидные замечания по поводу идолопоклонства и атеизма, язычества и безбожия должны немедленно прекратиться. Более того, сам термин идолопоклонство имеет христианское происхождение. Он применялся назореями на протяжении двух с половиной столетий нашей эры по отношению к тем народам, у которых существовали храмы и церкви, статуи и образы, поскольку сами ранние христиане не имели ни храмов, ни образов, ни статуй, к которым они питали стойкое отвращение. Таким образом, прозвище «идолопоклонники» гораздо более подходит нашим обвинителям, нежели нам, о чем мы еще поговорим в данной статье. С их Мадоннами на каждом перекрестке и тысячами статуй, начиная от Христа и Ангелов во всех мыслимых формах и заканчивая папами и Святыми, католикам небезопасно критиковать индусов или буддистов за идолопоклонство. И мы можем это доказать.

 

II

 

Начнем с происхождения слова God. Каково первоначальное, этимологическое значение этого термина? Различные варианты истолкования его происхождения и значения столь же многочисленны, сколь и разнообразны. Один из них производит это слово от древнеперсидского мистического термина goda, означающего «само», т.е. нечто излучающее себя из абсолютного Принципа. Исходная форма слова — godan, откуда — Водан, Воден и Один (восточный корень практически не изменился в языках германских рас). Так, немцы переделали его в Gott, и отсюда было образовано прилагательное gut, «хороший», а также слово gotze, идол. Древнегреческие слова Zeus и Theos легли в снову латинского Deus. Эта goda, или эманация, не может быть идентичной тому, из чего она исходит, поскольку представляет собой периодическое и конечное проявление. Древний поэт Арат, написавший: «Зевсом наполнены все улицы и все торжища человеческие; Им наполнено море и гавани»*, не ограничивал свое божество таким преходящим отражением, принадлежащим нашему, земному уровню, каким был классический Зевс или даже его прототип — Дьяус, но видел в нем универсальный, вездесущий Принцип. Прежде чем внимание людей привлек сияющий бог Дьяус (небо), был ведический Тад («То»), который, по убеждению посвященных и философов, не мог иметь никакого определенного имени, поскольку был той абсолютной Тьмою, которая лежит в основе всякого проявленного излучения. Люди непосвященные и невежественные стали называть мифического Юпитера (позднейшее отражение Зевса) «Отцом», но то же самое произошло и с Сурьей, Солнцем — первым проявлением в мире майи и сыном Дьяуса. Так Солнце очень скоро стало единым и взаимозаменяемым с Дьяусом, теперь для одних это «Сын», а для других — «Отец» в сияющих небесах; однако об ограниченной, конечной природе Дьяус-питара можно судить хотя бы по тому, что Земля была предназначена ему в жены. Лишь после того как метафизическая философия окончательно пришла в упадок, Дьяус-притхиви, «Небо и Земля», стали восприниматься как Универсальные космические родители — не только людей, но также и богов. Первоначальная, абстрактная и поэтическая, концепция идеальной причины постепенно огрубела. Дьяус, небо, очень скоро превратился в Дьяус-Рай, обитель «Отца», а в конечном счете — и в самого Отца. Тогда Солнце, ставшее символом последнего, получило дополнительные титулы — Дина-Кара, «творец дня», и Бхаскара, «творец света»; то есть Отцу были присвоены эпитеты Сына, и наоборот. Господство ритуализма и антропоморфических культов установилось с тех пор во всем мире, что привело к духовной деградации последнего, и даже в наш цивилизованный век положение не изменилось.

Итак, после того как мы установили общность их присхождения, нам остается лишь сопоставить обоих богов — бога язычников и бога евреев — на основании их собственных откровений и фрагментарных рассказов о себе и интуитивно заключить, кто из них ближе к высочайшему идеалу. Процитируем полковника Ингерсолла, который проводит параллели между Иеговой и Брахмой. Первый из них, обращаясь к евреям «из облака и дыма на горе Синай», говорит:

 

«Да не будет у тебя других богов перед лицем Моим... Не поклоняйся им и не служи им; ибо я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня». [Исх. XX, 3,5.] Сравните этот пассаж со словами, которые индусы вкладывают в уста Брахмы: «Я един для всего человечества. И те, кто искренне служит другим богам, сами того не зная, поклоняются мне. Я — тот, кто имеет долю во всяком поклонении; и я же — награда для всех поклоняющихся». Сравните эти высказывания. Если первое напоминает подземелье, где пресмыкаются скользкие порождения зависти, то второе сравнимо с инкрустированным множеством солнц небосводом...

 

Первое высказывание принадлежит богу, подстегивавшему фантазию Кальвина, когда он дополнял свое учение о предопределении картинами Ада, вымощенного черепами некрещеных младенцев. Идеи, заключенные в верованиях и догматах наших церквей, куда более богохульны, нежели те, коих придерживаются темные язычники. Амуры Брахмы, в образе оленя, со своей собственной дочерью, принявшей вид оленихи, или же Юпитера с Ледой, ставших лебедями, представляют собой величественные аллегории. Они никогда не преподносились как откровение, но всегда считались продуктом поэтической фантазии Гесиода и других мифотворцев. Но можем ли мы сказать то же самое о непорочных дщерях бога римско-католической церкви — Анне и Марии? А ведь малейший намек на то, что евангельские сюжеты тоже являются аллегорическими и к тому же могут звучать откровенно богохульно, если не видеть в них ничего, кроме мертвой буквы, воспринимается урожденными христианами как непростительное святотатство.

Поистине, они могут гримировать и перекрашивать бога Авраама и Исаака, как им заблагорассудится, но им все равно не удастся опровергнуть Марциона, который утверждал, что Бог Ненависти никак не может быть Богом-«Отцом Иисуса». Ересь это или нет, но «Небесный Отец» христианских церквей остается с тех пор гибридным существом — смесью Юпитера, бога языческих толп, с «ревнивым Богом» Моисея. Экзотерически — это Солнце, чьею обителью является рай, или, эзотерически, небо. Разве не породил он Свет, «сияющий во Тьме», День и светлого Дьяуса, Сына; и разве он не Всевышний — Deus Caelum? И, опять же, разве это не Terra, «Земля», вечно непорочная, но всегда плодовитая Дева, которая, будучи оплодотворенной в нашей, земной сфере жаркими объятиями своего «Господа» — животворящими лучами Солнца, становится матерью всего, что живет и дышит на ее необъятной груди? Отсюда и святость ее плодов — хлеба и вина — в ритуализме. Отсюда также и древний messis, великое жертвоприношение богине урожая (Церере Элевсинской, или, опять-таки, Земле): messis для посвященных, missa для профанов[8], ныне превращенная в христианскую мессу, или литургию. Древнее жертвоприношение плодов Земли Солнцу, «Всевышнему» Deus Altissimus, по сей день именуемому в масонстве «В[еликий] А[рхитектор] В[селенной]», легло в основу важнейшего из всех ритуалов новой религии. Озирис-Изида (Солнце и Земля)[9], Бел и крестоообразная Астарта вавилонян; Один или Тор и Фригга у скандинавов; Белен и Virgo Paritura у кельтов; Аполлон и Magna Mater у греков — поклонение всем этим парам имело одно и то же значение, которое целиком перешло впоследствии к христианам и было трансформировано ими в Господа Бога или Святого Духа, нисходящего на Деву Марию.

Отец (Deus Sol, или Solus) и Сын также стали взаимозаменяемыми: это «Отец» в полуденной славе, который становится «Сыном» на заре, когда последний, как говорят, «был рожден». Эта идея достигает апофеоза ежегодно 25 декабря, во время зимнего солнцестояния, когда, как принято считать, рождается Солнце, а значит, и солнечные боги всех народов. Natalis solis invicti. «Предтеча» возрождающегося Солнца растет и набирается сил до наступления весеннего равноденствия, когда бог-Солнце начинает свой ежегодный путь под знаком Овна, или Агнца, в первую лунную неделю месяца. День 1 марта праздновала вся языческая Греция, поскольку его neomenia была посвящена Диане. По тем же самым причинам христианские народы отмечают свою Пасху в первое воскресенье после первого полнолуния, следующего за весенним равноденствием. Вместе с празднествами язычников христианство скопировало также и облачения их жрецов и иерофантов. Кто сможет это отрицать? В своем «Житии Константина» Евсевий признает (и это, возможно, единственная истина, когда-либо изреченная им за всю его жизнь), что «для того, чтобы сделать христианство более привлекательным для язычников, жрецы [Христа] переняли храмовую утварь и одежды, которые использовались в языческом культе». Он мог бы еще добавить, что они переняли также «их ритуалы» и догматы.

 

III

 

Какой бы ненадежной ни была историческая наука в ее нынешнем состоянии, она все-таки подтверждает, основываясь на фактах, изложенных в сочинениях древних авторов, что церковный ритуализм и франкмасонство происходят из одного и того же источника и их становление шло рука об руку. Но поскольку масонство, несмотря на все свои ошибки и позднейшие нововведения, всегда было намного ближе к истине, чем церковь, последняя очень скоро начала преследовать масонов. В своей основе масонство было просто архаическим гностицизмом или ранним эзотерическим христианством; тогда как церковный ритуализм представлял собою (как и представляет до сих пор) экзотерическое язычество в чистом виде, только несколько переработанное (слово «реформированное» здесь не подходит). Почитайте труды Рагона* — масона, который «позабыл» включить в свои сочинения больше, чем знает все современное масонство. Изучите и сравните друг с другом разрозненные, но многочисленные высказывания греческих и латинских авторов, многие из которых были посвященными, высокообразованными неофитами и участниками мистерий. Ознакомьтесь, наконец, с изощренной и злобной клеветой отцов церкви в адрес гностиков, мистерий и прошедших через них посвященных, и тогда перед вами, возможно, приоткроется истина. Но несколько философов, понуждаемых сложившейся политической обстановкой — преследованиями и репрессиями со стороны фанатичных епископов раннего христианства, которые в то время не имели еще ни общепринятого ритуала, ни церковных догм, — именно эти язычники создали для христиан и то и другое. Искусно сочетая истины Религии-Мудрости с милыми сердцу невежественной толпы экзотерическими фантазиями, именно они заложили первоначальный фундамент для нынешних ритуалистических церквей и для лож современного масонства. Этот последний факт убедительно подтверждается Рагоном в его ante-omniae современной литургии, которую он сравнивает с древними мистериями и ритуалами ранних масонов. К тому же самому выводу можно прийти, аналогичным образом сравнив церковные облачения, священные сосуды и празднества, установленные в латинской и прочих церквях, с ритуальными атрибутами и праздниками языческих народов. Однако пути церквей и масонства значительно разошлись с тех пор, когда они были едины. И если спросят, как в этом может удостовериться непосвященный, последует ответ: древнее и современное масонство обязательны для сведения каждого восточного оккультиста.

Масонство, несмотря на свою сложную атрибутику и современные нововведения (в особенности — библейский Дух), приносит пользу как в моральном, так и в физическом плане, или, во всяком случае, приносило еще каких-нибудь десять лет назад[10]. Это была подлинная ecclesia* в плане братского единения и взаимопомощи, единственная религия в мире, если рассматривать это понятие как производное от слова religare — «связывать» воедино, поскольку эта религия объявляла всех принадлежащих к ней людей «братьями», независимо от расы и вероисповедания. Нет смысла судить о том, смогло ли бы масонство приносить больше пользы, чем оно приносит сейчас, будь у него в руках огромные богатства. Во всяком случае, мы не замечаем, чтобы от этой организации исходило какое-нибудь явное, видимое зло и никто, кроме римской церкви, пока еще не обвинял их ни в каких грехах. Но вправе ли церковное христианство выдвигать подобные обвинения? Пусть церковная и светская история ответит на этот вопрос. Известно, что церковь разделила все человечество на Каинов и Авелей; что она истребила миллионы во имя своего Бога — поистине, Господа Множеств, жестокого Иеговы Саваофа; и вместо того чтобы способствовать развитию цивилизации, которой очень любят похваляться ее последователи, церковь сдерживала ее на протяжении всех долгих и беспросветных лет средневековья. Лишь вследствие неослабевающих атак со стороны науки и восстаний стремящихся к свободе людей церковь начала терять твердую почву под ногами, будучи не в силах более сдерживать просветление. Но разве она не смягчила, как говорят, «варварский дух язычества»? Ни в малейшей степени — решительно заявляем мы. Именно христианство, с его odium theologicum, когда у него не осталось больше сил сдерживать человеческий прогресс, заразило своим смертоносным духом нетерпимости, своим бессердечным эгоизмом, жадностью и жестокостью современную цивилизацию, преподнеся все это под маской кроткого, но лицемерного христианского учения. Разве языческие Цезари были когда-нибудь более кровожадными или более холодными в своей жестокости, чем современные монархи с их армиями? Когда еще миллионы пролетариев голодали так, как теперь? И когда еще человечество проливало столько слез и претерпевало столько страданий?

Да, были дни, когда церковь и масонство были едины. То были времена интенсивной моральной реакции, переходный период мысли, тяжелый, как ночной кошмар, век борьбы и раздоров. Но когда появление новых идей привело к кажущемуся падению старых храмов и разрушению языческих идолов, на самом деле произошла лишь перестройка этих храмов, ибо новые были воздвигнуты из старых материалов и установлены в них были прежние идолы, только под новыми именами. То была эпоха вселенского переустройства, но переустройство это оставалось исключительно поверхностным и не затрагивало глубин. История никогда не сможет рассказать нам, сколько полуиерофантов и даже высших Посвященных были вынуждены стать ренегатами, чтобы не дать погибнуть секретам Посвящения; но зато нам могут помочь в этом традиция и вдумчивое исследование. Претекстату, проконсулу Ахайи IV века нашей эры, приписывают утверждение, будто «отнять у греков их священные мистерии, связывающие воедино все человечество, было бы равносильно тому, чтобы отнять у них жизнь». Вероятно, Посвященные разделяли это мнение и потому nolens volens присоединившись к последователям новой веры, повсюду сосредоточивавшим в своих руках деспотическую власть, старались вести себя соответственно. Точно так же поступили некоторые эллинизированные еврейские гностики, так что далеко не один «Климент Александрийский» (по виду новообращенный, но в душе — все тот же ревностный неоплатоник и языческий философ) инструктировал в свое время невежественных христианских епископов. Иными словами, новообращенный malgre lui смешивал между собой две экзотерические мифологии — древнюю и новую, при этом полученную смесь он делал достоянием широкой публики, а священные истины оставлял для себя.

О том, какого рода христианами они становились, можно судить хотя бы на примере Синезия, неоплатоника. Любому ученому известно, и ни один из них не станет отрицать тот факт, что любимый и самый преданный ученик Ипатии* — девы-философа, мученицы и жертвы подлого Кирилла Александрийского — не был даже окрещен, когда египетские епископы впервые предложили ему возглавить епископальную епархию в Птолемаиде. И каждый ученик знает, что, хотя Синезий и окрестился после того, как принял предложенную должность, это крещение было настолько поверхностным, что свое согласие он подписал только после того, как были приняты его условия и гарантированы будущие привилегии. Весьма любопытен основной пункт этого договора. В соответствии с этим условием sine qua non, Синезию дозволялось воздерживаться от проповеди тех (христианских) учений, в которые он — новый епископ — сам не верит! Кроме того, хотя он и был окрещен и рукоположен в сан сначала дьякона, потом священника, а затем и епископа, он так и не развелся со своей женой и не отказался от своей платонической философии: можно добавить, что подобное увлечение едва ли возбранялось в то время всем остальным епископам, а ведь Синезий жил уже в V веке нашей эры.

Подобного рода соглашения между посвященными философами и невежественными жрецами реформированного иудаизма были весьма распространенным явлением в те годы. Первые стремились сохранить свои «мистические обеты» и собственное достоинство; ради этого они пошли на компромисс с амбициозностью, невежеством и нарастающей волной массового фанатизма — компромисс, о котором их последователям оставалось только сожалеть. Они верили в Божественное Единство, Единого, или Solus'а — необусловленного и непознаваемого; и все же они согласились воздавать публичные почести и отдавать дань уважения Sol’у, Солнцу, движущемуся между своими двенадцатью апостолами, 12 знаками Зодиака, или, по-другому, 12 сыновьями Иакова. Hoi polloi ничего не знали о первом и поклонялись последним, а в их лице — своим освященным временем древним богам. Переделать прежний, солнечно-лунный, культ и космические божества в Престолы, Архангелов, Власти и Святых было совсем несложно, тем более что вышеназванные звездные титулы перекочевали в новый, христианский, канон почти не меняя своих имен. Так что, пока «Великий Избранник» шепотом твердил во время мессы о своей абсолютной преданности Верховному Универсальному Единству «непостижимого Труженика» и торжественно провозглашал громким голосом «Священное Слово» (ныне замененное масонским «Словом, произносимым шепотом»), его помощник перечислял нараспев целый «Kyrielle» имен тех малых звездных существ, которым поклонялись массы. Непосвященному неофиту, лишь несколько месяцев или недель назад возносившему молитвы быку Апису и священному павиану, божественному ибису и сокологоловому Озирису, орел Св. Иоанна[11] и святой Голубь (свидетель Крещения, воспаривший над головою Агнца Божьего) казались совершенно естественной эволюцией и продолжением его собственной, национальной священной зоологии, которую он обожествлял всю свою сознательную жизнь.

 

IV

 

Таким образом, можно не сомневаться в том, что и современное франкмасонство, и церковный ритуализм ведут свое происхождение непосредственно от посвященных гностиков, неоплатоников и ставших отступниками Иерофантов языческих мистерий, секреты которых были ими утрачены, но сохранены теми, кто не мог идти ни на какие компромиссы. И если церковь и масоны не прочь позабыть подлинную историю своего происхождения, то теософы не желают ее забывать. Они повторяют: масонство и три великие христианские религии были получены их приверженцами по наследству. «Церемонии и тайные слова» первого и молитвы, догмы и ритуалы последних суть искаженные копии чистого язычества (тщательно скопированные и позаимствованные также и евреями) и неоплатонической теософии. Также эти «тайные слова», используемые по сей день библейскими масонами и связанные с «коленом иудиным», «Тувал-Каином»* и прочими зодиакальными титулами Ветхого Завета, являются еврейскими псевдонимами древних богов языческих толп, но не богов иерограмматиков* — интерпретаторов истинных мистерий. И факты, которые будут изложены ниже, убедительно это подтверждают. Добрые братья-масоны вряд ли станут отрицать, что номинально они являются настоящими Solicoles — почитателями Солнца в небесах, в котором ученый Рагон видел величественный символ В[еликого] А[рхитектора] В[селенной], с чем мы полностью согласны. У него возникает единственная проблема с доказательством того, что вышеупомянутый В[еликий] А[рхитектор] В[селенной] был не экзотерическим мальком профанов, именуемым Sol, но Solus’ом высших эпоптов, а доказать это вряд ли возможно. Огни Solus’а, дух которого исходит от «Сияющей Звезды», представляют собой герметическую тайну; и, если масон не изучает истинную теософию, у него нет никаких шансов ее разгадать. Однако похоже, что даже маленькие шалости Чуди* выходят за рамки его понимания. До сего дня масоны и христиане считают воскресенье святым и называют его «Божьим» днем, но при этом они прекрасно понимают, что Sunday и Sonntag в протестантских Англии и Германии означают все тот же день Солнца, как и 2000 лет тому назад.

А вы, добрые преподобные отцы, священники, пасторы и епископы, столь милосердно именующие теософию «идолопоклонством» и предрекающие, приватно и публично, ее последователям вечные муки, можете ли вы похвастать тем, что в ваших церквях и храмах есть хотя бы один ритуал, каноническое облачение или священный сосуд, который не был бы позаимствован вами у язычества? Более того, признание данного факта было бы небезопасным как для вашей официальной истории, так и для вероисповедания, насаждаемого вашей жреческой братией.

Приведем еще несколько фактов, подтверждающих наши утверждения.

«Римские жертвователи должны были исповедаться перед жертвоприношением», — пишет дю Шуль. Жрецы Юпитера надевали высокие квадратные черные шапки (взгляните на современное облачение армянских и греческих священников), головной убор фламинов*. Черная сутана римско-католических священников есть не что иное, как черный hierocoraces — широкое платье митраитских жрецов, названное так из-за того, что оно было черным, как вороново крыло (ворон — corax). Царь-жрец в Вавилоне носил золотое кольцо-печать и туфли, которые должны были целовать побежденные цари, а также белую мантию и золотую тиару, к которой были прикреплены две ниспадающие ленты. Папы тоже носят кольцо-печать и туфли, причем для тех же самых целей, а еще в их костюм входят белая атласная мантия, отороченная золотыми звездами, тиара с двумя украшенными драгоценными камнями ниспадающими лентами и т.д., и т.п. Белый полотняный стихарь (alba vestis) был одеянием жрецов Изиды; жрецы Анубиса выбривали волосы на макушке (Ювенал) [VI сатира], отсюда — тонзура; риза христианского «Отца» является копией верхней одежды финикийских жрецов-жертвователей, называвшейся calasiris, — она завязывалась на шее и ниспадала до пят. Епитрахиль перешла к нашим священникам от женской одежды, которую носили галли* — храмовые мужчины-Nautches*, исполнявшие те же обязанности, что и еврейские кадешим* (См. 4 Цар., XXIII, 7, где упоминается это слово); их пояс чистоты [?] был ефодом у евреев и шнуром Изиды; жрецы Изиды давали обет целомудрия. (Подробнее — см. труды Рагона.)*

Древние язычники использовали святую воду или окропление водой для очищения своих городов, полей, храмов и людей — точно так же, как это сейчас делается в римско-католических странах. Купели, наполненные очистительной водою, стояли у дверей каждого храма, они назывались favissae и aquiminaria. Перед жертвоприношением понтифик или curio* (отсюда французское — cure) окунал в святую воду лавровый венок и опрыскивал присутствующих на богослужении верующих; и то, что обозначалось тогда словами lustrica и aspergilium, называется теперь кропилом (или по-французски — goupillon).

Последнее использовалось также жрицами Митры, которым оно служило символом вселенского лингама. Во время мистерий его погружали в очистительное молоко, коим потом опрыскивали присутствующих. Кропило служило также символом вселенского оплодотворения; так что в основании христианской практики использования святой воды лежит фаллический, по сути своей, ритуал. Более того, идея, лежащая в его основе, является чисто оккультной и принадлежит к церемониальной магии. Очищение могло совершаться огнем, серой, воздухом и водой. Для привлечения внимания небесных богов использовались омовения, для изгнания богов нижнего мира — проклятия.

Сводчатые потолки соборов и церквей, греческих или латинских, часто раскрашиваются в синий цвет и расписываются золотыми звездами, символизируя тем самым купол небес. Такая манера росписи существовала в храмах египтян, поклонявшихся Солнцу и звездам. Опять же, христианская и масонская архитектура, следуя примеру язычников, продолжает отдавать дань уважения востоку (или точке на востоке). Рагон подробно описывал этот факт в своих уничтоженных томах. Princeps porta — дверь мира и «Царя Славы» (под которым раньше подразумевалось Солнце, а теперь — его человеческий символ, Христос) — есть дверь восхода; в любом храме или церкви она обращена на восток[12] Через эти «двери жизни» — великие врата, сквозь которые лучи восходящего светила каждое утро проникали в продолговатый квадрат[13] земли, или cкинию Солнца, вносили «новорожденного» младенца, чтобы погрузить его в купель крещения; и не случайно именно слева от этого сооружения (со стороны мрачного севера, куда отправляются «подмастерья» и где претенденты проходят испытание водой) ныне размещаются купели, а в древних церквях, которые были до этого языческими храмами, — колодцы (piscinas) с очистительными водами. Алтари языческой Лютеции* были просто закопаны — впоследствии их обнаружили под хорами Собора Парижской Богоматери, а древние «святые» колодцы благополучно существуют в вышеназванном храме до сих пор. Практически каждая великая древняя церковь на континенте, если она хоть немного старше эпохи средневековья, являлась некогда языческим храмом, о чем свидетельствуют сохранившиеся указы различных епископов и римских пап. Известно, что Григорий Великий (Platine en sa Vie)* отдал своему миссионеру в Англии, монаху Августину, следующее распоряжение: «Разрушь идолов, но не трогай храмы! Окропи их святой водой, внеси туда реликвии, и пусть народы молятся в тех местах, которые им привычны».

Обращаясь к сочинениям кардинала Барония*, находим в его «Хрониках» под XXXVI годом следующее признание. Святой церкви, по его словам, было дозволено перенимать ритуалы и церемонии, которые использовали в своих культах идолопоклонники-язычники, поскольку она (церковь) очищала их своею святостью! А в книге Фоше «Les Antiquites Gauloises et Francoises» [«Галльские и французские древности»] (книга II, гл. 19) читаем, что епископы Франции заимствовали и использовали церемонии язычников для обращения оных ко Христу.

Это было тогда, когда Галлия была еще языческой страной. Но не хранят ли ритуалы и церемонии, по сей день практикуемые в христианской Франции и других римско-католических странах, благодарную память о язычниках и их богах?

 

V

 

Вплоть до IV века в церквях не было никаких алтарей. До этого времени алтарем служил стол, установленный посреди храма для проведения таинства причастия или братских трапез (сaena, так как поначалу мессу служили вечером). Точно так же в масонских «ложах» всегда есть стол для банкетов, которыми обычно завершаются собрания ложи. На этих банкетах новоявленные Хирамы Абифы*, «сыновья вдовы», подкрепляют свои тосты воодушевлением — масонским методом пресуществления. Можем ли мы назвать эти банкетные столы алтарями? А почему бы нет? Первые церковные алтари были копиями языческих римских ara maxima. Латины устанавливали квадратные и продолговатые камни рядом со своими гробницами и называли их словом ara, алтарь; они посвящались богам — ларам и манам. Наши алтари являются производными из этих квадратных камней — одной из форм пограничных камней, известных как боги термины* — Гермесы и Меркурии (отсюда — Mercurius quadratus, quadriceps, quadrifronts, и т.д., и т.п., — четырехликие боги, символами которых эти квадратные камни служат со времен глубочайшей древности). Камень, на котором короновали древних королей Ирландии, был точно таким же «алтарем». Такой камень, только наделенный еще и голосом, есть и в Вестминстерском аббатстве. Таким образом, наши алтари и престолы восходят непосредственно к приапическим пограничным камням язычников — к богам терминам.

Надеемся, что процерковно настроенный читатель не слишком разгневается на нас, если мы скажем, что христиане приняли языческую манеру богослужения в храме только в правление Диоклетиана? Вплоть до этого времени они испытывали непреодолимое отвращение к алтарям и храмам и на протяжении первых 250 лет нашей эры считали их мерзостью. Эти ранние христиане были христианами в полном смысле этого слова, тогда как современные христиане заслуживают прозвания язычников даже в большей степени, чем все древние идолопоклонники. Первые были теософами своего времени, но с IV века христиане становятся эллино-иудейскими язычниками минус философия неоплатоников. Прочтите то, что Минуций Феликс говорил римлянам в III веке:

 

Вы воображаете, будто мы [христиане] скрываем то, чему поклоняемся, потому что не будет у нас ни храмов, ни алтарей. Но какой образ Бога можем мы воздвигнуть, если Человек — сам образ Бога? Какой храм можем мы воздвигнуть этому Божеству, если вся Вселенная — плод Его трудов — едва ли может вместить его? Как сможем мы установить в каком-нибудь, даже самом огромном, здании престол для этого Всемогущества? Не лучше ли освятить храм для этого Божества в своем собственном сердце и духе? [Октавий, XXXII, 1-2.]

 

Тогда хрестиане, подобные Минуцию Феликсу, помнили заповедь Посвященного Учителя не молиться в синагогах и храмах, как это делают лицемеры, «чтобы показаться пред людьми» (Мтф., VI, 5). Они помнили слова Павла, Посвященного Апостола, «мудрого строителя» (1 Кор., III, 10) — о том, что человек — это единственный храм Божий, в котором живет Святой Дух, Дух Божий (1 Кор., III, 16). Они следовали подлинно христианским заповедям, тогда как современные христиане подчиняются надуманным канонам собственных церквей и установлениям своих церковных старост. «Теософы — отъявленные атеисты! — восклицает один из корреспондентов «Church Chronicle». — Ни одного из них никогда не видели присутствующим на богослужении... церковь им противна». И далее, откупорив чаши своего гнева, выплескивает их содержимое на безбожников и язычников из Теософского Общества. Современный церковник побивает камнями теософа так же, как его древний праотец, фарисей из «синагоги либертинцев» (Деян., VI, 48), побил камнями Стефана за то, что он проповедовал учение, которое повторяют ныне следом за ним многие христианские теософы, а именно — что «Всевышний не в рукотворенных храмах живет» (Деян., VII, 48); и они «подстрекают некоторых» так же, как это делали те бесчестные судьи древности (Деян., VI, 11), свидетельствовать против нас.

Поистине, друзья, вы — достойные продолжатели своих предшественников, как коллег Савла, так и присных папы Льва X, циничного автора незабвенной фразы: «Как полезна нам эта сказочка о Христе», «Quantum nobis prodest hac fabula Christi»!

 

VI

 

Теория «солярного мифа» превратилась в наши дни в набившую оскомину банальность, на которой зиждется все современное востоковедение и символизм, она применяется без разбора ко всем учениям всех религий, кроме церковного христианства и государственной религии. Не приходится сомневаться в том, что Солнце с незапамятных времен и на протяжении всей древности было символом Животворящего Божества у всех народов, а не только у парсов, и ритуалисты не составляют исключения из этого правила. Так было раньше, так есть и сейчас. Наша центральная звезда является «Отцом» для профанов и Сыном вечно непознаваемого Божества для эпоптов. Рагон, тот же масон, говорит:

 

...Солнце являлось наиболее возвышенным и естественным символом Великого Архитектора, как самая точная и очевидная аллегория из всех, которые человек моральный и добросердечный (истинный Мудрец) когда-либо связывал с бесконечным и вечным Разумом. [La Messe et ses mysteres, p. 4.]

 

Если не считать последнего утверждения, то Рагон абсолютно прав, ибо он показывает, как этот символ постепенно отклонялся от тех идеалов, которые первоначально олицетворял, пока из символа объекта не превратился в сам объект в умах его невежественных почитателей. А далее великий масонский писатель убедительно свидетельствует о том, что ранние христиане считали физическое Солнце одновременно Отцом и Сыном. О посвященные Братья, — восклицает он, — можете ли вы забыть о том, что

 

в храмах существующей религии днем и ночью горит большой светильник? Он подвешен перед главным алтарем — хранилищем ковчега Солнца. Еще один светильник горит перед алтарем девы-матери как символ лунного света. Климент Александрийский говорит нам, что египтяне первыми стали использовать лампады в религиозных целях... Кто не знает, что наиболее священная и ужасная обязанность была доверена именно весталкам? И если масонские храмы освещаются тремя астральными огнями — солнцем, луной и геометрической звездою, и тремя огнями жизни — Иерофантом и двумя Епископами [надзирателями; по-французски — Surveillants], то только потому, что отец масонства, ученый Пифагор, простодушно предположил, что нам не следует говорить о божественных вещах в отсутствие света. Язычники отмечали праздник светильников (Lampadephoria), посвященный Минерве, Прометею и Вулкану. Но Лактанций и некоторые другие ранние отцы новой веры были настроены против привнесения в церкви языческих лампад. «Если они соблаговолят поразмыслить, — пишет Лактанций, — о свете, который мы называем Солнцем, то скоро поймут, что Бог не нуждается в их лампадах». А Вигиланций добавляет: «Под маскою религии церковь утвердила языческую традицию возжигать нечестивые свечи, хотя Солнце и так освещает нас тысячами огней. Разве последнее не является гораздо большей честью для Агнца Божьего [так он называет солнце?], помещенного в центре престола [Вселенной] и наполняющего его светом своего Величия?»

Подобные высказывания свидетельствуют о том, что ранняя церковь тех лет поклонялась Великому Архитектору Вселенной в образе Солнца, единственного в своем роде... [La Messe et ses mysteres, p. 19-20.]

 

В самом деле, если христианские кандидаты произносят слова масонской клятвы, повернувшись на восток потому, что их «Достопочтенный» («Venerable») находится в восточном углу, и потому, что так делали неофиты во время языческих мистерий, то в церкви, в свою очередь, существует аналогичный ритуал. Во время торжественной мессы главный престол (ara maxima) украшают Ковчегом, или дарохранительницей (ящиком, в котором хранится гостия*) и шестью зажженными тонкими свечами. Эзотерическое значение дарохранительницы и ее содержимого, символизирующих Христа-Солнце, состоит в том, что под ними подразумевается сияющее светило, тогда как шесть свечей — это шесть планет (больше ранние христиане не знали), три справа и три слева. Это точная копия семисвечника из синагоги, имеющая к тому же точно такое же значение. «Sol est Dominus Meus!» — «Солнце — мой Господь!» — восклицает Давид в Псалме XCIV, что остроумно переведено в официальной версии как «Господь есть Бог великий», «Царь великий над всеми Богами» (стих 3) или, вернее, над всеми планетами! Ж.Огюстен Шаго* более откровенен в своей «Philosophie des religions comparees» (том II, с. 18), ибо он пишет следующее:

 

На этой Земле всех следует считать дэвами (демонами), за исключением Бога Пророков (Посвященных), возвышенного IAO; и если вы видите в Христе что-то еще помимо Солнца, значит, вы поклоняетесь дэву, призраку, каковыми являются все дети ночи.

 

Восток является страной света, где восходит дневное светило — великий даритель и хранитель жизни, творец всего, что живет и дышит на этой планете, так стоит ли удивляться тому, что все народы Земли поклонялись в его лице видимому представителю невидимого Принципа и Причины и что месса совершается в честь того, кто является подателем messis’а, или «урожая»? Но между поклонением идеалу как таковому и его физическому символу — части, призванной олицетворять это идеальное Все, существует огромная разница. Для ученых египтян Солнце было «оком» Озириса, но не самим Озирисом, точно так же, как и для ученых зороастрийцев. Уже для ранних христиан Солнце стало Божеством in toto; а современные христианские церкви с помощью казуистики, софистики и догм, которые они объявили неоспоримыми, ухитрились навязать эту веру даже образованному миру, гипнотизируя его уверениями в том, что их бог является единственным истинным, живым Божеством, создателем Солнца, но не самим Солнцем — демоном, которому поклоняются «язычники». Но велика ли разница между злобным демоном и антропоморфным Богом, каким он рисуется, например, в «Притчах Соломоновых»? Этот «Бог» грозит бедным, беспомощным и невежественным людям карой: «За то и я посмеюсь вашей погибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас», чтобы принудить их обратиться к нему с молитвами, когда к ним «придет... ужас, как буря, и беда, как вихрь»! (Прит., I, 27). Сравните этого Бога с великим Аватарой, ставшим героем христианской легенды; попробуйте отождествить его с этим истинным Посвященным, который сказал: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» [Мтф., V, 4], и каков же будет результат? Одним только этим отождествлением можно оправдать и сатанинскую радость Тертуллиана, который смеялся и ликовал* при мысли о том, как его неправоверный ближний будет жариться в адском пламени, и совет Иеронима христианскому новообращенному наступить на грудь собственной матери-язычницы, если она воспротивится его намерению оставить ее навеки, чтобы последовать за Христом; и, наконец, этим можно превратить всех церковных тиранов, убийц и omnes gentes святой инквизиции в величайших и благороднейших представителей практического христианства, когда-либо живших на земле!

 

VII

 

Ритуализм раннего христианства, как уже было убедительно подтверждено, происходит из древнего масонства. А последнее, в свою очередь, является наследником уже почти исчезнувших ко времени его возникновения мистерий. И потому мы считаем необходимым сказать о них несколько слов.

Общеизвестно, что на протяжении всей древности помимо популярного вероисповедания, составленного из мертвых догм и пустых экзотерических церемоний, у каждого народа был еще тайный культ, известный миру под именем мистерий. Страбон* — один из многих, кто подтверждает истинность этого утверждения (См.: «Geographica», lib. X, ch. iii, Sect. 9). Ни один человек не мог быть к ним допущен без предварительной специальной подготовки. Неофиты получали наставления в верхних храмах, после чего уже в подземелье проводилась окончательная церемония мистерий. Эти наставления были последним уцелевшим наследием архаической мудрости, и инсценировались они только под руководством высших Посвященных. Мы не случайно использовали слово инсценировали, потому что изустные наставления передавались шепотом только в подземельях, в торжественной тишине и абсолютной тайне. А во время открытых занятий, посвященных изучению общих вопросов, знания по космогонии и теогонии передавались в форме аллегорий; modus operandi поэтапной эволюции Космоса, мира и, наконец, нашей земли, богов и людей — все было переведено на язык символов. Во время праздничных мистерий, разворачивавшихся на глазах и при участии широкой публики, инсценировались персонифицированные истины, которые непросвещенные массы слепо принимали на веру. Только высшие посвященные, эпопты, понимали их язык и подлинное значение. Все это уже сейчас хорошо известно научному миру.

Едва ли не все древние народы были уверены, что подлинные мистерии того, что так нефилософично именуется творением, были переданы избранным представителям нашей (пятой) расы первыми династиями ее божественных правителей — богов во плоти, «небесных воплощений», или так называемых Аватар. В последних стансах из «Книги Дзиан», опубликованных в «Тайной Доктрине» (том II), речь идет как раз о тех, кто правил потомками, «...происшедшими от Священного рода»; в них говорится, что они «...вновь спустились и установили мир с пятой [расой]... учили и наставляли ее...»

Фраза «установили мир» указывает на существование в прошлом какого-то конфликта. Судьба атлантов в нашей философии, равно как и допотопных людей в Библии, подтверждает это предположение. Опять же, за много столетий до Птолемеев аналогичное оскорбление священному знанию было нанесено посвященными египетских святилищ. Сохранявшие свою чистоту на протяжении бесчисленных столетий, священные учения богов вновь оказались искаженными эгоизмом и личными амбициями. Значение мистических символов довольно часто осквернялось богохульными интерпретациями, и вскоре Элевсинские мистерии остались единственными, сохранившими свою первозданную чистоту от подделок и святотатственных нововведений. Они устраивались в честь (Цереры) Деметры, Природы, и проводились в Афинах. В ходе этих мистерий проходили посвящение лучшие умы Греции и Малой Азии. В своей 4-й Книге Зосим* утверждает, что эти посвященные охватывали все человечество[14], а Аристид называет мистерии общим храмом земли.

В целях сохранения воспоминаний об этом «храме», а в случае необходимости и его восстановления, начался процесс отделения некоторых избранных из числа посвященных. Этот отбор начался при первых же признаках осквернения и упадка священных аллегорий, его производили в каждом столетии высшие Иерофанты. А великие Элевсинии в конце концов разделили печальную судьбу всех остальных мистерий. Их первоначальное величие и предназначение описал Климент Александрийский, сообщающий, что великие мистерии раскрывали тайны устройства Вселенной и что эти тайны были началом, и концом, и наивысшей целью человеческого знания, ибо познавший их посвященный мог видеть Природу и все вещи такими, как они есть (Strom., кн. V, гл. xi). Иными словами, это был пифагорейский гнозис № gnоsij tоn Фntwn. Эпиктет описывает эти наставления в самых восторженных тонах: «Все, что они предписывали, было установлено нашими учителями для просветления человечества и исправления наших обычаев» (apud Arrian. Dissert., lib. III, cap. 21)*. То же самое утверждает в «Федоне» Платон: целью мистерий было возвращение душе ее изначальной чистоты или того совершенного состояния, которое она когда-то утратила.

 

VIII

 

Настал тот день, когда мистерии, точно так же, как и экзотерические религии, отступились от своей изначальной чистоты. Это началось тогда, когда государство решило по совету Аристогитона (510 г. до н.э.) превратить Элевсинии в постоянный и щедрый источник дохода. Был издан специальный указ на этот счет. Отныне никто не мог пройти посвящение, не уплатив предварительно определенную сумму денег за эту привилегию. Этот дар, право на который прежде можно было заслужить лишь ценою непрестанных, почти сверхчеловеческих усилий, направленных на обретение добродетелей и совершенства, теперь продавался и покупался за золото. Миряне и даже сами жрецы согласились с этим осквернением и в конце концов утратили прежнее уважение к внутренним мистериям, что привело к окончательной профанации священной науки. Прореха, появившаяся в завесе, с каждым столетием становилась все шире, и верховные Иерофанты, опасавшиеся окончательного разглашения и извращения наиболее священных тайн природы, делали все возможное для того, чтобы исключить их из внутренней программы, раскрывая их лишь очень немногочисленному избранному меньшинству. И вскоре эти отделенные стали единственными хранителями божественного наследия веков. А семь столетий спустя мы видим, как Апулей, невзирая на свое искреннее влечение к магии и мистике, беспощадно высмеивает в своем «Золотом Осле» [книга VIII, гл. 27, 28, 29; книга IX, гл. 8.] лицемерие и порочность некоторых слоев полупосвященного жречества. Опять-таки, благодаря ему мы узнаем, что в его время (II век н.э.) мистерии получили настолько широкое распространение, что во всех странах люди всякого звания и состояния — мужчины, женщины и даже дети — сплошь стали посвященными! Посвящение стало едва ли не такой же непременной процедурой для каждого, как впоследствии крещение для христиан, при этом первое деградировало точно таким же образом, как и последнее в наши дни, т.е. выродилось в бессмысленную, догматичную и чисто формальную церемонию. А еще немного времени спустя фанатики новой религии наложили на мистерии свою тяжелую лапу.

Эпопты — те, «кто видит вещи, как они есть», постепенно исчезли, эмигрировав в страны, недоступные для христиан. Поэтому мисты (от слова Mystes, «скрытый») — «те, кто может видеть вещи только такими, какими они кажутся», очень скоро стали единственными хозяевами положения.

Первые, «отделенные», остались хранителями подлинных секретов, тогда как мисты, знавшие эти секреты лишь поверхностно, заложили первый краеугольный камень в основание современного масонства; именно этому, полуязыческому, полуобращенному, первоначальному братству масонов христианство обязано своим ритуализмом и большинством своих догм. Титул масонов по праву носят и эпопты и мисты, так как и те и другие отстроили, во исполнение своих обетов и повелений своих давно ушедших Иерофантов и basile‹j, «царей»: первые — «нижние», а вторые — «верхние» свои храмы. Так о них говорили в древности, а в некоторых странах продолжают говорить и по сей день. В своей «Электре» (707) Софокл, упоминая основание Афин, места проведения Элевсинских мистерий, называет их «священным сооружением богов», т.е. утверждает, что Афины были построены богами. Посвящение называли «вхождением в храм» и «очищением», или восстановлением храма — при этом имелось в виду тело посвященного и те метаморфозы, которые происходили с ним во время последнего, наивысшего испытания (см. Иоан., II, 19). К тому же эзотерическую доктрину иногда именовали «Храмом», а массовую экзотерическую религию — «городом». Построить храм означало основать эзотерическую школу, а под «строительством города» подразумевалось создание массового культа. Таким образом, истинные «масоны» нижнего Храма, или подземелья, священного места инициации, остались единственными выжившими хранителями настоящих масонских секретов, ныне утраченных для мира. Но мы не имеем ничего против того, чтобы современное Братство масонов именовало себя «Строителями верхнего Храма», ибо кажущееся превосходство используемого ими эпитета на самом деле так же иллюзорно, как и пламя горящего куста Моисея в ложах храмовников.

 

IX

 

Неверное истолкование аллегории, известной как нисхождение в Аид, стало источником бесчисленных несчастий. Экзотерическая «сказка» о Геркулесе и Тесее, нисходящих в нижние сферы; о путешествии Орфея, проложившего себе дорогу в эти же сферы своею лирой (Овидий. Метаморфозы, X, 40-48); или о Кришне и, наконец, о Христе, который «сошел во Ад и на третий день восстал из мертвых», — была искажена до неузнаваемости непосвященными редакторами языческих обрядов, переделывавшими их в христианские догмы и ритуалы.

В астрономическом плане это сошествие во ад символизирует Солнце, покидающее в момент осеннего равноденствия высшие звездные сферы. Предполагалось, что в это время Солнце вступает в сражение с демоном Тьмы и последний одерживает победу над нашим светилом. После этого якобы наступает временная смерть Солнца, нисходящего на определенный срок в нижние миры. Но мистически здесь имеются в виду посвятительные ритуалы, совершавшиеся в подземельях храма, называемых нижним миром, или преисподней. Вакх, Геракл, Орфей, Асклепий и все прочие «посетители» подземелий нисходили в преисподнюю, откуда возвращались на третий день, ибо все они были посвященными и «Строителями нижнего Храма». Слова, произнесенные Гермесом в адрес Прометея, прикованного к опаленным солнцем скалам Кавказа, иначе говоря, привязанного собственным невежеством к своему физическому телу и терзаемого стервятниками страсти, предназначены для каждого неофита, каждого Хрестоса, проходящего испытание. «Не надейся, что муки твои окончатся, пока не придет [какой-нибудь] бог, который согласится принять на себя твои страдания и снизойти в темный Аид и мрачные глубины, окружающие тартар» (Эсхил. Прометей Прикованный, 1026-1029). Это значит, что, пока Прометей (или человек) не найдет «Бога», или Иерофанта (Посвятителя), который добровольно снизойдет в подземелья посвящения и обойдет вместе с ним вокруг тартара, стервятник страсти не перестанет терзать его внутренности[15]. Эсхил, как связанный обетами посвященный, не мог сказать большего, но менее набожный (или более решительный) Аристофан отважился открыть тайну тем, кто еще не окончательно ослеплен предрассудками, в своей бессмертной сатире на нисхождение Геракла в Преисподнюю («Лягушки», 340-343). Там мы видим хор «блаженных» (посвященных), Елисейские Поля, прибытие Бахуса (бога Иерофанта) вместе с Гераклом, торжественную встречу с факелами, символы новой Жизни и Вознесения из тьмы человеческого невежества к свету духовного знания — вечной Жизни. В каждом слове этой талантливой сатиры угадывается скрытый смысл, зашифрованный поэтом:

 

Восстань, уж факелы горят... и ты идешь,

Иаххе, в руке их сжав и ими потрясая,

Звезда взошедшая ночного ритуала.

 

Все окончательные посвящения всегда происходили ночью. Следовательно, если в древности говорили о ком-то, кому доводилось спускаться в Аид, значит, речь шла о полностью Посвященном. Тем же, кому это утверждение покажется бездоказательным, я могу предложить ответить на один вопрос. Если не на основе вышеизложенной гипотезы, то как еще они могут объяснить смысл нижеследующей фразы из шестой книги «Энеиды» Вергилия? Что еще мог иметь в виду поэт, говоря о старом Анхизе, который, пребывая в Елисейских Полях, советует Энею, своему сыну, отправиться в Италию... чтобы сражаться в Лациуме с народом грубым и варварским, но перед этим «спуститься в Аид» (т.е. пройти посвящение).

Благожелательные церковники, по любому поводу посылающие нас в тартар и в нижние сферы, даже не подозревают, какое благопожелание для нас заключают в себе их угрозы и какой святостью должен обладать человек, чтобы быть допущенным в это священное место.

Мистерии существовали не только у язычников. Беллармин (De Eccl. Triumph., lib. 3, cap. 17) сообщает, что ранние христиане, следуя примеру языческих церемоний, установили у себя традицию собираться по ночам в церквях перед своими праздниками и устраивать ночные бодрствования, или «радения». Поначалу эти церемонии проводились с назидательным целомудрием и достохвальной святостью. Но очень скоро эти «собрания» оказались сопряженными с такими моральными злоупотреблениями, что епископы сочли необходимым запретить их. Можно назвать десятки сочинений, в которых говорится о безнравственности языческих религиозных празднеств. Часто цитируется «De Legibus» (II, xv, 37) Цицерона, где он говорит о Диагонде, фиванце, который не нашел иного способа прекратить эти беспорядки во время церемоний, кроме как совсем запретить мистерии. Однако если мы сравним освященные авторитетом столетий и гораздо более древние, чем наша христианская эра, языческие мистерии с христианскими агапэ* и прочими ритуалами новой религии, едва родившейся на свет, но уже утверждающей, будто она обладает гораздо большим очистительным влиянием на своих обращенных, то нам останется только пожалеть о ментальной слепоте поборников последней и процитировать для их же блага двустишие Роскоммона*, в котором он спрашивает:

 

Если все так хорошо было поначалу,

Почему же ты пришел к жалкому финалу?

 

X

 

Первоначальное христианство, будучи порождением первоначального масонства, тоже имело свою организацию, тайные слова и степени посвящения. «Масонство» — очень древнее явление, хотя сам термин вошел в обиход сравнительно поздно, даже в первые века нашей эры его еще не было. Павел называл себя «мудрым строителем» и действительно был таковым. Древние масоны называли себя различными именами. Большинство александрийских эклектиков, теософов Аммония Саккаса* и впоследствии неоплатоников на самом деле были масонами. Все они были связаны обетом молчания, считали себя Братством и имели собственные отличительные знаки. В ряды эклектиков или филалетов входили наиболее ученые и просвещенные люди того времени и даже несколько венценосных особ. Автор «Эклектической философии» говорит:

 

Их учения разделяли и язычники, и христиане, в Азии и в Европе, так что некоторое время казалось, что все идет к окончательному слиянию религиозных верований. Императоры Александр Север* и Юлиан* признавали их. Однако их преобладающее влияние на формирование религиозных идей вызвало зависть александрийских христиан... Школа перебралась в Афины и в конце концов была закрыта императором Юстинианом. Ее последователи эмигрировали в Персию[16], где приобрели множество учеников.

 

Возможно, читателю покажутся интересными некоторые дополнительные детали. Мы знаем, что Элевсинские мистерии существовали дольше остальных. И если тайные культы малых богов, таких, как куреты*, дактили*, Адонис или кабиры* и даже божества Древнего Египта, были полностью уничтожены жестокой и мстительной рукою бессердечного Феодосия[17], то расправиться с Элевсинскими мистериями было не так просто. Они действительно были религией человечества и сияли если и не светом своей первозданной чистоты, то, во всяком случае, блеском всего своего древнего великолепия. Потребовалось несколько столетий для их ликвидации, так что окончательно запрещены они были только в 396 году нашей эры. Именно тогда «Строители верхнего, или городского, Храма» вышли на авансцену и энергично принялись обучать своим собственным ритуалам и специфическим догматам нарождающуюся и потому агрессивную и погрязшую в междоусобных склоках церковь. Тройной Sanctus римско-католической мессы есть тройственное S.S.S. ранних масонов, ставшее ныне префиксом в их документах и во «всех письменных balustre, как заглавная буква в слове Salutem, здоровье», — следуя лукавому объяснению ученого масона. «Это троекратное масонское приветствие является наиболее древним из всех, используемых ими» (Рагон).

 

XI

 

Однако этим их влияние на христианскую религию не исчерпывается. Во время Элевсинских мистерий вино олицетворяло Бахуса и Цереру, точнее — вино и хлеб, или зерно[18]. Церера, или Деметра, была женским производительным принципом Земли, супругой отца Эфира, или Зевса, а Бахус, сын Зевса-Юпитера, был ее, Земли, проявленным отцом: иными словами, Церера и Бахус были персонификациями Субстанции и Духа, двумя животворящими принципами в Природе и на Земле. Иерофант-Посвятитель символически являлся для претендента перед его последним мистическим откровением хлебом и вином, которые претендент должен был есть и пить в знак того, что дух должен оживить материю, т.е. божественная мудрость Высшей Сущности должна войти в его внутреннюю Сущность, или Душу, благодаря тому, что будет дано ему в откровении.

Этот ритуал был воспринят христианской церковью. Иерофант, которого именовали «Отцом», перешел теперь со всеми атрибутами — минус знание — в «отца-священника», отправляющего ныне все то же причастие. Сам Иисус называл себя лозой, а своего «Отца» — земледельцем, а его наказ во время последней Вечери свидетельствует о совершенном знании им символического значения (см. ниже, примечание) хлеба и вина и отождествляет его с древними логосами. «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную» [Иоан., VI, 54]. «Какие странные слова», — добавляет тот же автор [Иоан., VI, 60]. «Слова [remata, или тайные высказывания], которые говорю Я вам, суть дух и жизнь» [Иоан., VI, 63]. Так оно и есть; потому что «дух животворит». Более того, remata Иисуса являются подлинными тайными высказываниями Посвященного.

Однако между этим благородным ритуалом, древним, как сама символика, и его позднейшей антропоморфной интерпретацией, ныне известной как пресуществление, пролегла огромная пропасть церковной софистики. Не кажется ли вам, что Его обличение: «Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения» (но даже и теперь не позволяете открывать людям тайны гнозиса) — звучит сейчас во сто крат более злободневно, нежели в Его времена? Более того, в этот гнозис вы «сами не вошли и входящим воспрепятствовали», и до сих пор продолжае-те препятствовать [Лук., XI, 52]. И это обвинение справедливо не только в отношении современного жречества. Масоны — последователи или, по крайней мере, преемники «Строителей верхнего Храма» мистерий, казалось бы, должны лучше других разбираться в подобных вещах, но и они отвечают насмешками или презрением даже своим собратьям, если они напоминают им об истинном происхождении их движения. Некоторые крупнейшие современные ученые и каббалисты, являющиеся по совместительству масонами, — мы не станем называть их имена — встретили более чем холодный прием со стороны своих братьев. Это старая, очень старая история. Даже Рагон, превосходящий ученостью всех масонов нашего столетия, сокрушается по этому поводу, выражая свое сожаление в следующих словах:

 

Все древние источники свидетельствуют о том, что посвящения в те времена сопровождались впечатляющим церемониалом и снискали себе вечную славу своими великими истинами и знаниями, которые они распространяли. И все-таки некоторые современные масоны, как правило, не отличающиеся высокой образованностью, спешат объявить шарлатанами всех тех, кто справедливо напоминает им об этих древних церемониях и пытается объяснить их значение! [Cours philosophique et interpretatif des initiations anciennes et modernes, p. 87, note 2 (Paris, 1841).]

 

XII

 

Vanitas vanitatum! Ничто не ново под луной. И литании Девы Марии* подтверждают это самым убедительным образом. Папа Григорий I установил поклонение Деве Марии, а Халкедонский Собор провозгласил ее матерью Бога. Однако автор литаний даже не потрудился (или ему не хватило ума?) изменить ее прежние, языческие, атрибуты и титулы. И я в состоянии это доказать. В знаменитой литании нет ни одного символа или метафоры, которые не принадлежали бы, помимо Девы Марии, какой-нибудь языческой богине или богиням, коих насчитывается великое множество. Это прежде всего все языческие царицы, девы и матери. Все эти три эпитета применимы к Изиде, Рее, Кибеле, Диане, Люцифере, Люцине, Луне, Теллус, Латоне triformis, Прозерпине, Гекате, Юноне, Весте, Церере, Левкотее, Астарте, небесной Венере и Урании, Alma Venus и т.д., и т.д., и т.д.

Помимо исконного значения троицы (эзотерического — Отец, Мать, Сын), разве эта западная тримурти (три лица) не обозначает в масонском пантеоне «Солнце, Луну и Достопочтенного»? По сути дела, это лишь немного видоизмененные германские и скандинавские Огонь, Солнце и Луна.

Возможно, именно ясное осознание этого факта побудило ученого масона Ж.М.Рагона сформулировать свой символ веры следующим образом:

 

...Сын — это тот же Гор, сын Озириса и Изиды; он — Солнце, каждый год спасающее мир от бесплодия и повсеместного вымирания рас. [с. 326.]

 

И тут же он, как ни в чем не бывало, продолжает разговор о посвященных Деве Марии литаниях, храмах, празднествах, мессах и церковных богослужениях, а также о паломничествах, молельнях, якобинцах, францисканцах, весталках, чудесах, обетованных жертвах, нишах, статуях и т.д., и т.д., и т.д.

Де Мальвиль, великий еврейский ученый и переводчик раввинской литературы, отмечает, что евреи наделяли луну всеми теми эпитетами, которые используются в литаниях для прославления Девы. А в литаниях Иисуса он обнаружил все атрибуты Озириса (Вечного Солнца) и Гора (Ежегодного Солнца).

И он убедительно это доказывает.

Mater Christi — это мать Спасителя у древних масонов, являющегося также Солнцем. Египетские hoi polloi утверждали, что младенец Гор, символ великой центральной звезды, был сыном Осирета (Osireth) и Осет (Oseth), души которых вошли после их смерти в Солнце и Луну. У финикийцев Изида стала Астартой, и под этим именем они обожествляли Луну, персонифицированную в образе женщины, голова которой была увенчана двумя рогами — символами первой и последней четверти луны. Астарту изображали обычно в момент осеннего равноденствия, т.е. непосредственно после того, как Князь Тьмы убил ее мужа (Солнце) и последний спустился в Аид, поэтому Астарта оплакивает потерю своего супруга, который одновременно был ее сыном, точно так же, как Изида плачет над телом своего мужа, брата и сына (Озириса-Гора). При этом Астарта держит в руке крестообразный жезл, собственно говоря — крест, и стоит, рыдая, на полумесяце. Христианская Дева Мария часто изображается аналогичным образом — стоящей на новой луне в окружении звезд и оплакивающей своего сына juxta crucem lacrymosa dum pendebat filius (См.: Stabat Mater Dolorosa)*. Так не является ли она законной наследницей Изиды и Астарты, спрашивает автор?

Действительно, вам достаточно лишь повторить текст литании Деве Марии, одобренный римско-католической церковью, чтобы воспроизвести древние заклинания, посвященные Адонае (Венере), матери Адониса, Солнечного бога у множества народов; Милитте (ассирийской Венере), богине природы; Алитат, которую арабы символически изображали в виде двух лунных серпов (рогов), Селене, жене и сестре Гелиоса, Солнечного бога греков; или же Magna Mater, Vas honestissime, purissime, castissime, Универсальной Матери всех Существ, ибо Она есть Мать-Природа.

Поистине, Мария (Мариам) — это Изида Myrionymos, Богиня-Мать, у которой тысяча имен! И как Солнце было Фебом в небесах, Аполлоном на земле и Плутоном в еще более низких сферах (после заката), так и луна в небесах была Фебой, на земле — Дианой (Геей, Латоной, Церерой), а в Аиде становилась Гекатой и Прозерпиной. Так стоит ли удивляться тому, что Марию называют regina virginum — «Царица Дев», и castissima (целомудреннейшая), если даже молитвы, возносимые ей в шестом часу утра и вечера, в точности копируют песнопения «язычников» — неевреев, исполнявшиеся в то же самое время в честь Фебы и Гекаты? Стих из «Литании Девы» stella matutina[19] в точности воспроизводит, как нам говорят, аналогичный стих из языческой литании, посвященной triformis. Собор, осудивший Нестория, впервые назвал Марию «Матерью Бога», mater dei.

В следующем номере мы подробнее расскажем об этой знаменитой «Литании Девы» и полностью раскроем ее происхождение. По ходу изложения будут приведены свидетельства как классических, так и современных авторов, плюс факты из религиозных анналов эзотерической Доктрины. А пока что приведем еще несколько подробностей из истории церковного ритуализма и объясним этимологию некоторых его наиболее священных терминов.

 

XIII

 

Для начала несколько слов о собраниях «Строителей верхнего Храма» в раннем христианстве. Рагон ясно указывает на происхождение следующих терминов:

а) «слово “месса” образовано от латинского Messis, “урожай”, откуда, в свою очередь, происходит существительное Messias, “тот, кто собирает урожай”, т.е. Христос, Солнце»;

б) слово «ложа», используемое масонами, малообразованными наследниками посвященных, происходит от корня loga (на санскрите — лока), означающего сфера, или мир. По-гречески это logos — слово, или речь, а в полном своем значении — «место, где обсуждаются определенные вещи»;

в) празднования логоса у ранних посвященных масонов превратились в synaxes — «собрания» братьев с молитвами и ритуальным ужином (caena), где приносились только бескровные жертвы — плоды и злаки. Вскоре эти жертвы стали называть hostiae, или чистыми и священными hosties, в противоположность нечистым жертвоприношениям (например военнопленных, hostes, откуда происходит слово hostage, «заложник»). И поскольку в жертву приносились начатки урожая, первые плоды messis’а, то отсюда пошло и слово «месса». Ни один из отцов церкви также не упоминает, в отличие от ряда ученых, о том, что слово месса происходит от еврейского missah (oblatum, приношение), а это значит, что первое объяснение так же правомерно, как и второе. Более полное исследование происхождения и значения слов missa и mizda см. в книге Кинга «Гностики и их наследие» (с. 124 и далее).

Вместо слова synaxis греки использовали иногда другой термин — agyrmos, ўgurmТj (скопление людей, собрание). Последний был связан с мистериальным посвящением. Оба слова — synaxis и agyrmos[20] — были забыты христианами, но зато у них осталось и распространилось слово missa, или месса. Теологи предпочитают считать, скрывая при этом подлинную этимологию, что термин messias (Мессия) образован от латинского слова missus (посланник, посланный). Но даже если это так, он по-прежнему применим к Солнцу, ежегодному посланнику, несущему свет и новую жизнь земле и ее порождениям. Еврейский вариант слова Мессия — mashiah (помазанник) — образован от mashah (помазывать) и, следовательно, не согласуется с тем смыслом, который вкладывают в него теологи, и не соответствует ему. Так же маловероятно и происхождение латинской мессы (missa) от другого латинского слова — mittere, missum — «посылать» или «прогонять». Потому что суть и основа церемонии причастия заключается в освящении и жертвоприношении гостии, или hostia (приношения), для чего используется особая облатка (тонкий хлеб, типа лепешки), символизирующая тело Христа в Евхаристии, и эта испеченная из муки облатка является прямым продолжением приношений начатков урожая или злаков. Опять же, первые мессы представляли собой caenas (полдники или ужины), превратившиеся из простого приема пищи у римлян, которые перед обедом «умывались, помазывались и надевали трапезную одежду», в священную трапезу, в память о последней Вечере Христа.

Обращенные евреи апостольских времен устраивали свои synaxes, чтобы читать Евангелия и писать письма (Послания). Св. Юстин (150 г. н.э.) сообщает, что эти торжественные собрания устраивались в день, именуемый солнечным (Sunday dies magnus). В этот день верующие пели псалмы и устраивали «крещение легким ужином с чистой водой и агапэ священного caena с хлебом и вином». Может ли это гибридное производное из языческих римских обедов, возведенных изобретателями церковных догм в ранг священной мистерии, иметь что-либо общее с еврейским Мессией — «тем, кто заставляет себя спускаться в преисподнюю» (или Аид), или с его греческой транслитерацией — Messias? Как утверждает Норк, Иисус «никогда не был помазан ни как первосвященник, ни как царь», и поэтому его титул Мессия не может быть соотнесен с известным еврейским эквивалентом. Тем более что греческое слово «помазанный», или «натертый маслом», — гомеровский термин chris, cr…j или chrio, cr…w — действительно означает смазывать маслом тело. (См. «Lucifer» за нояб., дек. 1887 и февр. 1888, «Эзотерический характер Евангелия»*.)

Еще один высокопоставленный масон, автор[21] «Источника Мер»*, суммирует всю эту многовековую путаницу следующим образом:

 

...Дело в том, что Мессий было двое: один — заставляющий себя спускаться в преисподнюю ради спасения мира[22]; это солнце, лишенное своих золотых лучей и увенчанное черными лучами (в знак понесенной потери), имеющими вид шипов; другой — торжествующий Мессия, достигший вершины небесного свода, персонифицированный как Лев из колена Иудина. В обоих случаях с ним связан крест... [с. 256].

 

Во время Ambarvales, празднеств в честь Цереры, Arval (помощник Верховного жреца), облаченный в белые одежды, раскладывал на hostia (жертвенном возвышении) хлебную лепешку, воду и вино, первым пробовал вино для возлияний сам, а затем давал отведать его всем остальным. Дальнейшее жертвоприношение осуществлял сам Верховный жрец. Оно символизировало три царства Природы: растительное царство (хлебная лепешка), минеральное царство (сама жертвенная чаша, или кубок), и покров (похожее на шарф одеяние) Иерофанта, конец которого последний символически набрасывал поверх чаши с жертвенным вином. Этот покров шили из чисто белой шкуры агнца.

Современный жрец повторяет, с точностью до жеста, действия языческого жреца. Он поднимает хлеб и просит освятить его, благословляет воду, которой надлежит быть в кубке, и наливает в него вино, окуривает алтарь и т.д., и т.п., а перед тем как подойти к алтарю, омывает свои пальцы со словами: «Я умою руки свои среди младенцев и окружу алтарь твой, о Господь». А делает он это потому, что точно так же поступал древний языческий жрец, только последний говорил при этом: «Я умываю (очистительной водой) руки мои среди младенцев (полностью посвященных братьев) и окружаю алтарь твой, о великая Богиня» (Церера). Верховный жрец трижды обходил при этом вокруг алтаря, на котором были расставлены приношения, держа высоко над головою кубок, прикрытый сверху краем белоснежной шкуры агнца...

Священное облачение римского папы, покров, «имеет форму шарфа, сотканного из белой шерсти и вышитого пурпурными крестами». А в греческой церкви священник покрывает переброшенным через плечо краем своего покрова потир.

Древний Верховный жрец трижды повторял за время богослужения: «O redemptor mundi» — в честь Аполлона, «Солнца»; mater Salvatoris, посвященное Церере, земле; Virgo paritura — Богине-Деве и т.д.; и произносил семь тройственных поминовений. (Прислушайтесь, о масоны!)

Число три, столь почитаемое в древности, продолжает пользоваться уважением и сейчас, ибо оно проявляется пятикратно во время мессы. Мы видим троекратное повторение introibo, троекратное Kyrie eleison, три mea culpa, три agnus Dei, три Dominus Vobiscum. Подлинно масонская серия! А если мы добавим к этому три et cum spiritu tuo, то христианская месса даст нам все те же семь тройственных поминовений*.

Язычество, масонство и теология — вот историческая троица, правящая ныне миром sub rosa. А теперь позвольте нам завершить сей очерк словами масонского приветствия и следующим обращением:

 

Прославленные сподвижники Хирама Абифа, посвященные и «сыновья вдовы». Царство тьмы быстро рассеивается, но есть еще области, коих не касалась рука ученого, — черные, как египетская ночь. Fratres, sobrii estote et vigilate!

ТЕОСОФСКИЕ ВОПРОСЫ

 

Если первой провозглашенной целью Теософского Общества является утверждение принципа Вселенского Братства Человечества, то каким образом ее можно примирить с другой целью, которую оно также предписывает всякому человеку, а именно с обязанностью развивать свою Высшую Сущность, пожертвовав ради этого всеми эгоистичными желаниями и отказавшись от всякой материальной заинтересованности с целью обрести высшее духовное совершенство, которое только и способно превратить нашу веру в духовный мир в видение и знание этого мира и дать нам «жизнь вечную».

Как может человек практиковать альтруизм и филантропию, если ему предписано посвятить свою жизнь совершенствованию внутреннего духовного бытия и достижению абсолютного безразличия к физическому миру?

Возможен ли тут компромисс? Может ли человек раздвоиться, чтобы посвятить себя служению двум принципам сразу? И если взять за основу наших действий первый, альтруистический принцип, то как его правильно применять? Если человек, отринув личные интересы, станет трудиться ради блага других, стараясь сделать их земное существование более счастливым, не будет ли справедливым упрекнуть его за то, что работа, направленная исключительно на улучшение благосостояния человечества, слишком материалистична, ведь человек рождается на свет не только для беспечного времяпрепровождения?

Подобного упрека можно избежать только в том случае, если альтруист будет ставить во главу угла распространение морального закона... Но где тот критерий морали, который подошел бы для каждого конкретного случая?.. Кто может быть настолько уверенным в том, что обладает реальным знанием истины, чтобы требовать от других слепого повиновения? И какое право он имеет требовать, чтобы его суждение воспринималось как непререкаемый авторитет, если сам он не застрахован от ошибок? Если христианский принцип отречения от всего своего имущества в пользу бедных получит повсеместное распространение, то в мире просто не останется бедных, которых еще можно было бы облагодетельствовать, или, вернее, в мире не осталось бы никого, кто стремился бы к каким-то земным благам, но тогда не утратят ли блага цивилизации всю свою притягательную прелесть? Все это выглядит весьма иррационально. Стойкая убежденность в собственном духовном бессмертии и абсолютное безразличие ко всем материальным благам этого мира, конечно же, способствуют достижению определенного умственного спокойствия; но, если человек пришел к этому через моральные страдания, имеет ли он право навязывать те же страдания другим? Ведь если убеждать людей в том, что все радости их жизни преходящи и иллюзорны и что нам надлежит отказаться от всего, что мы любим, то не окрасит ли это жизнь большинства из нас в серый цвет и не отнимет ли у нас энергию и желание чего-то добиться в этой жизни? И для чего нам тогда развивать способности и таланты, необходимые для успешной работы на физическом уровне? Следует ли нам отвергнуть и задушить их, чтобы освободить свой дух и позволить ему всецело посвятить себя самосовершенствованию и обретению высшего духовного знания, дарующего бессмертие?

5/17 февраля 1889 г.

Петербург, Малая Морская,

Варвара Москвитинова

 

Проблема, изложенная в вышеприведенном письме, и вопросы, беспокоящие его автора, свидетельствуют прежде всего о недостаточном знакомстве последней с философскими учениями теософии, а еще — о мудрости тех, кто непрестанно призывает теософов не жалеть времени и сил для изучения хотя бы основных положений метафизической системы, определяющей характер нашей этики.

Согласно фундаментальному учению теософии, ощущаемая нами «отделенность» от других людей и от всего остального мира окружающих нас живых существ является иллюзорной. На самом же деле все люди едины, и это утверждение — не сентиментальный порыв и не истерический энтузиазм, но самая что ни на есть объективная реальность. Вся восточная философия учит, что во всей бескрайней Вселенной есть только Одна Сущность, а то, что мы, люди, называем «сущностью», есть только иллюзорное отражение Единой Сущности в неспокойных водах земли. Подлинный оккультизм есть разрушение ложных представлений о Сущности, и, следовательно, истинное духовное совершенство и знание представляют собой не что иное, как полное и абсолютное отождествление наших ограниченных «сущностей» с Великим Целым. А из этого следует, в свою очередь, что духовный прогресс возможен только для всей массы человечества в целом. Ибо индивидуальный человек может рассчитывать на вечное счастье только в том случае, если все люди будут счастливы, потому что индивид является неотъемлемой частью Целого.

Таким образом, между альтруистическими установками теософии и ее предписанием искоренять всякую привязанность к материальным вещам и стремиться к духовному совершенству нет никакого противоречия. Ибо духовное совершенство и духовное знание могут быть достигнуты только на духовном уровне, то есть только в том состоянии, где всякое ощущение разделенности, эгоизм и все личные стремления и интересы растворяются в более масштабном осознании единства человечества.

Из вышесказанного можно также заключить, что в теософии никто ни у кого не требует слепого подчинения, да это и не нужно. Каждый человек должен сам, через испытания и страдания, прийти к постижению того, что является благом для человечества; и, чем значительнее будут его успехи в развитии духовности (то есть в преодолении личного эгоизма), тем восприимчивее станет его разум к голосу скрытой в нем Божественной Монады, Высшей Сущности, для которой нет ни Прошлого, ни Будущего, но есть только вечное Настоящее.

Опять же, если на свете не будет «бедных», то «цивилизация» не только не утратит «свою притягательную прелесть», но, напротив, разовьется до такого высокого культурного уровня, который мы сейчас не в силах даже отдаленно себе представить. Из убежденности в преходящем характере материального счастья родится стремление к вечному блаженству, доступному для каждого человека. Но в каждой строчке из письма нашего уважаемого корреспондента угадывается невысказанная убежденность в том, что счастье в материальной, физической жизни имеет первостепенное значение, с чем мы никак не можем согласиться. Мы уверены в том, что счастье материальной жизни не только не имеет первостепенной важности, но и представляется настолько же малым и незначительным в сравнении с блаженством подлинно духовной жизни, насколько считанные годы одного человеческого цикла на земле ничтожны в сравнении с миллионами лет, которые человек проводит в субъективных сферах в период каждого великого цикла активного существования нашей планеты.

Что же касается способностей и талантов, то и с этим вопросом не возникнет осложнений. Их, конечно же, следует развивать, поскольку они нужны нам для работы на благо человечества, от которого каждый из нас неотделим и которому мы должны неутомимо и преданно служить.

 

НОВЫЙ ЦИКЛ

 

Ни один первоначальный выпуск ортодоксального и официального теософского журнала не вы­ходит в свет без предварительного анонса, в котором мы предлагаем вниманию читателя необходимые, на наш взгляд, пояснения.

До сих пор представления общественности о Теософском Обществе в Индии были, как это нам из­вестно, настолько туманными и противоречивыми, что даже у многих наших коллег сложилось неверное представление на сей счет. И это наилучший по­вод для того, чтобы самым обстоятельным образом разъяснить, какие цели мы ставим перед собою, создавая журнал, посвященный исключительно теософии. К тому же, прежде чем просить наших читателей проявить интерес к этому изданию или, тем бо­лее, сотрудничать с ним, мы, безусловно, обязаны предоставить им некоторые пояснения.

Что такое теософия? Прежде всего нам задают вопрос — откуда взялось это претенциозное название? И когда мы отвечаем, что теософия — это бо­жественная мудрость, или мудрость богов (Theo­so­phia), это будет более точный перевод, нежели «мудрость Бога», возникает второй, еще более странный, вопрос: «Разве вы не буддисты? И разве буддисты не отрицают как единого Бога, так и многих богов?..»

Абсолютно верно. Однако мы такие же буддисты, как и христиане, магометане, иудаисты, зороастрийцы или брахманисты. Опять же, слово «боги» мы толкуем на основании эзотерического метода ипонойи, предложенного Аммонием Саккасом: иными словами, воспринимаем этот термин в его оккультном значении. Ведь говорил же Аристотель: «Наполняющая собою природу и рассеянная по всей бесконечной Вселенной божественная сущность, которую hoi po­lloi называют богами, на самом деле представляет собою просто Первичные Принципы...» [Meta­phy­sique, livre XII, viii, p. 1074 b.]

Иными словами, это творческие и разумные си­лы Природы. Тот факт, что буддийские философы знают и признают природу этих сил, равно как и всего остального, еще не означает, что наше Общество как организация является буддистским. Как аб­стракт­ная ассоциация, Общество ни во что не верит, ничего не признает и ничему не учит. Общество per se не может и не должно придерживаться никакой конкретной религии. К этому следует до­бавить, что культы являются всего лишь носителями, более или менее материальными формами, заключающими в себе в той или иной степени Истину, которая Едина и универсальна.

Теософию можно, в принципе, назвать духовной, равно как и физической, наукой этой Истины, составляющей суть богословского и философского исследования. Будучи зримым представителем универсальной Истины, которая заключает в себе все религии и философии, так же как каждая ре­лигия или философия содержит в себе не­которую ее часть, наше Общество не может быть сектант­ским, и обвинять его в предвзятости или пристра­стиях уместно не более чем, скажем, какое-нибудь антропологическое или географическое общество. Имеет ли значение для последних религиозная при­надлежность их членов, покуда оные добросове­стно выполняют свои обязанности?

И если нас снова спросят, как спрашивали уже много раз, кто мы: деисты или атеисты, спиритуалисты или материалисты, идеалисты или позитивисты, роялисты, республиканцы или социалисты — мы ответим, что в нашем Обществе представлены все эти взгляды. Мне достаточно лишь повторить то, что я уже писала ровно десять лет назад в своей опубликованной в «Theosophist», недвусмысленной статье*, чтобы показать, насколько мнение публики о нас расходится с реальностью. Наше Общество обвиняли в разное время во многих удивительных и крайне противоречивых заблуждениях и приписывали нам мотивы и идеи, о которых мы даже не помышляли. Чего только о нас не говорили! В один прекрасный день нас объявили обществом невежд, верящих в чудеса, а на следующий день мы сами стали кудесниками и чудотворцами; с утра нам говорили, что мы скрываем свои истинные цели, ко­торые на самом деле связаны с политикой, днем нас уже более определенно называли карбонариями и опасными нигилистами, а к вечеру обнаруживалось, что мы — шпионы на содержании монархической и самодержавной России. Чуть позже мы вдруг становимся иезуитами, задумавшими сокрушить спиритизм во Франции, хотя наша политика остается во всем такой же, как прежде. Американ­ские позитивисты признали в нас религиозных фанатиков, тогда как духовенство всех стран обличает нас как эмиссаров Сатаны, и т.д., и т.п. И наконец, наши бравые кри­тики с совершенно беспристрастной вежливостью разделили теософов на две категории: шарлатанов и простофиль...

Но человек клевещет, как правило, на то, что он ненавидит или чего боится. За что же нас можно ненавидеть? И почему нас должно бояться? Следовать Истине не всегда безопасно, мы же провоз­глашаем, пожалуй, чересчур много истинных истин. Несмотря ни на что, с самого первого дня су­ществования нашего Общества в Соединенных Штатах (то есть уже четырнадцать лет), наши учения находят здесь на удивление теплый прием. Нам да­же пришлось расширить свою первоначальную программу, так что теперь размах наших исследований превосходит все даже самые смелые прогнозы. Этот размах обусловлен постоянным притоком все новых и новых сторонников, число которых растет день ото дня; и многообразие рас и религий, к которым они принадлежат, заставляет нас непрестанно расширять диапазон своих познаний. Хотя наша программа и была расширена, ее основные цели при этом ни на йоту не изменились, если не считать одного злополучного пункта, наиболее близкого на­шему сердцу, а именно — Вселенского Братства без различия расы, вероисповедания и цвета кожи. Несмотря на все наши усилия, эта цель почти всег­да игнорировалась или же воспринималась как мерт­вая буква, особенно в Индии, чему немало способствовали природное высокомерие и национальная гордость англичан. Если не считать этого досадного исключения, то остальные две цели, а именно изучение восточных религий (особенно древних ве­дических и буддийских культов) и исследование скрытых способностей, вы­звали у наших коллег такой творческий подъем и прилив работоспособности, что заслуженная награда не заставила себя долго ждать.

Начиная с 1876 г. нам все чаще приходится оставлять широкие, торные пути обобщений, с которых мы начинали, и сворачивать на боковые тропинки, которые тоже становятся шире год от года. Так получилось, что для удовлетворения всех теософов и изучения эволюции каждой религии нам пришлось обогнуть весь мир, начав свое паломничество на заре цикла нарождающейся расы. Результатом этих исследований стало синтетическое учение, изложенное в опубликованной недавно «Тайной Доктрине», некоторые фрагменты которой будут переведены для данного журнала. И хотя в двух напечатанных томах мы смогли представить лишь поверхностный обзор данного учения, о многих раскрытых нами тайнах, касающихся верований доисторических народов, космогонии и антропологии, западная публика не имела прежде никакого представления. Некоторые наши догмы и теории противоречат теориям науки, в особенности дарвиновской, но, с другой стороны, они объясняют и истолковывают те факты, которые по сей день оставались неизученными, и заполняют те пробелы, которые, nolens volens, вынуждена была оставить ортодоксальная наука. Мы должны были передать свои учения именно в том виде, в каком они всегда существовали, или же совсем не браться за это дело. А тому, кого пугает за­ключенная в них безграничная перспектива и кто хотел бы сократить ее, срезая повороты и перебрасывая искусственные подвесные мостики через тысячу и один провал, оставленный современной наукой, лучше вовсе не соваться в эти Фермопилы* архаической науки.

Таков один из результатов, достигнутых нашим Обществом, возможно, довольно бледный, но за ним непременно последуют и другие откровения — как экзотерические, так и чисто эзотерические. И если мы говорим об этом, то только для того, чтобы показать, что мы не придерживаемся никакой конкретной религии, оставляя за всеми нашими коллегами право придерживаться тех религиозных взглядов, которые им наиболее близки. Основная цель нашей организации, которую мы стараемся превратить в настоящее братство, исчерпывающим образом изложена в девизе Теософского Общества и всех его официальных органов: «Нет религии выше Истины». Будучи беспристрастным Обществом, мы должны извлекать истину отовсюду, где только сможем ее найти, не позволяя себе оказывать предпочтение какой-либо одной религии в ущерб другим. А из этого логически проистекает следующий вывод: ес­ли мы приветствуем и встречаем с распростертыми объятиями всех искренних правдоискателей, значит, среди нас нет места непробиваемым сектантам, фанатикам или лицемерам, окружившим себя китай­скими стенами догматизма, на каждом камне которых написано: «Хода нет!» Да и какую нишу в нашем Обществе могли бы занять фанатики, чья религия запрещает всякое исследование и не допускает никаких аргументов не в свою пользу, если основополагающей идеей, корнем, из которого произрастает прекрасное растение, которое мы называем теософией, является абсолютная, ничем не скованная свобода исследования всех без исключения тайн Природы — человеческой и божественной.

Наше Общество приглашает всех и каждого, кроме вышеназванных исключений, принять участие в его работе и научных исследованиях. Всякий, кто чувствует, что его сердце бьется в унисон с великим сердцем человечества; кто верит, что его интересы созвучны интересам всех людей, включая менее благополучных и менее удачливых, чем он сам; каждый мужчина или каждая женщина, готовые протянуть руку помощи страждущим; каждый, кому понятно истинное значение слова «эгоизм», является теософом по рождению и по праву. Он всегда может рассчитывать на то, что среди нас ему удастся найти родственную душу. Наше Общество представляет собою своего рода человечество в миниатюре, в котором, как и во всем огромном человечестве, каждый может отыскать собственное дополнение.

Если же нам скажут, что в нашем Обществе атеист толкает в бок деиста, а материалист — идеалиста, мы ответим на это вопросом: и что же с того? Даже если один наш собрат — материалист (т.е. тот, кто ищет безграничные способности к творению или, вернее, к порождению и развитию всей земной жизни исключительно в материи), а другой — спиритуалист, обладающий духовным восприятием, которое отсутствует у первого, разве это мешает им обоим быть хорошими теософами? Более того, почитатели персонифицированного бога или божественной Субстанции гораздо более материалис­тичны в своем мировоззрении, нежели пантеисты, отрицающие идею воплощенного бога и видящие божественную сущность в каждом атоме. Каждый знает, что буддизм не признает ни божественного сонма, ни единого бога. И все же Архат, для которого каждый атом пыли так же наполнен Свабхаватом (пластической субстанцией — вечной и разумной, хотя и имперсональной), как и он сам, и который стремится слиться с этим Свабхаватом, отождествив себя со Всем Сущим, дабы достичь нирваны, должен пройти тот же самый тернистый путь самоотречения, добрых дел и альтруизма и должен вести такую же святую, хотя и менее эгоистичную в своих изначальных мотивах жизнь, как и любой канонизированный христианин. Что значит преходящая форма, если конечной целью является одна и та же вечная сущность, способная представляться человеческому восприятию то как субстанция, то как нематериальное дыхание или же вовсе ничто! Достаточно просто признать Присутствие, как бы мы его ни называли — персонифицированным Богом или универсальной субстанцией, и причину, коль скоро все мы видим ее следствия. Но если эти следствия одинаковы и для атеиста-буддиста, и для деиста-христианина, а причина одинаково невидима и непостижима как для одного, так и для другого, то для чего тогда тратить свое время, гоняясь за тенью, которую невозможно поймать? Когда все сказано, и самый великий материалист, и самый трансцендентальный философ признают ве­здесущность неосязаемого Протея, всемогущего в своей распространенности во всех царствах природы, включая человека; Протея, неделимого в своей сути и избегающего формы, но в то же время проявляющегося во всех и в каждой форме; он здесь и там, везде и нигде; он — Все и Ничто; вездесущий, но Единый; универсальная Сущность, связующая и разграничивающая, заключающая в себе все и заключенная во всем. Найдется ли теолог, способный продвинуться дальше? Достаточно признавать эти истины, чтобы быть теософом, ибо это признание равносильно утверждению, что не только человечество, пусть даже состоящее, как мы полагаем, из тысяч разных рас, но и все, что живет и произрастает, — иными словами, все сущее — имеет в своей первооснове единую сущность и субстанцию и одухотворяется одним и тем же духом; из чего следует, что все в природе как фи­зической, так и моральной неразрывно связано между собой.

Мы уже писали в одном из номеров «Theo­so­phist» о том, что «рожденное в Соединенных Штатах Америки, Теософское Общество было сконструировано по образу своей родины». А последняя, как мы знаем, исключила из своей Конституции слово «Бог»; как говорили отцы республики — из опасения, что это слово когда-нибудь послужит предлогом для установления государственной ре­лигии; ибо они стремились обеспечить абсолютное равенство всех религий, не запрещенных законом, дабы они поддерживали государство, а государство, в свою очередь, защищало бы каждую из них.

Вот этот замечательный пример и был положен в основу Теософского Общества.

В настоящее время сто семьдесят три (173) его Отделения объединены в несколько Секций. В Индии эти Секции пользуются самоуправлением и финансовой самостоятельностью. За пределами Ин­дии существуют две большие Секции: одна — в Америке и другая — в Англии (Американская Секция и Британская Секция). Таким образом, каждое Отделение, как и каждый член Общества, свободны исповедовать какую угодно религию и изучать любую философию или науку, и при этом не прерывать связей с другими Отделениями, оставаясь в со­ставе Братства. А значит, наше Общество может полноправно называть себя «Республикой Совести».

Но хотя каждый член нашего Общества волен выбирать для себя интеллектуальное занятие по собственному вкусу, он тем не менее должен еще как-то обосновать свою принадлежность к нему; иными словами, каждый наш коллега должен внести свою лепту, пусть даже весьма скромную, в умственный или какой-либо другой труд на благо человечества. Если человек ничем не помогает другим, у него нет права называться теософом. Каждый теософ должен стремиться к освобождению человеческой мысли, искоренению эгоистичных и сектантских предрассудков и выявлению всех истин, доступных человече­скому разуму. Наилучший способ достижения намеченной цели — это объ­единение интеллектуальных усилий. Ни один добросовестный работник, ни один искренний исследователь не может быть абсолютно бесплоден; и нет ни одного мужчины и ни одной женщины, которые — какими бы занятыми они сами себе не казались — не нашли бы ничего, что они могли бы возложить на алтарь истины, будь то моральный дар или же материальный. Одной из обязанностей президентов Отделений и Секций должно стать, таким образом, наблюдение за тем, чтобы в теософский улей не проникли трутни, которые способны только жужжать.

И еще одно. Основателей Теософского Общества столько раз обвиняли в амбициозности и авторитарности! И столько раз упрекали в стремлении навязать другим членам Общества свою собственную волю! Трудно себе представить более несправедливые и незаслуженные обвинения. Ибо Основатели Общества всегда были самыми преданными и покорными слугами своих коллег и соратников, всегда готовыми помочь им, пусть даже тем тусклым и еле заметным светом, который они сами в состоянии излучать. Кроме того, они неизменно поддерживали своих собратьев в их борьбе с эгоизмом, равнодушием и сектантством, ибо к этой борьбе должен готовить себя каждый, кто вступает в наше Общество, задачи которого, как правило, превратно понимаются широкой публикой. Это подтверждают даже публикуемые нами Отчеты о проведении ежегодных съездов Общества. На по­следнем съезде, состоявшемся в Мадрасе в декабре 1888 г., были предложены и приняты проекты очень важных реформ. Отныне все, что напоминает о каких-то материальных обязанностях, перестанет существовать. Даже взнос в размере 25 франков за приобретение членского билета теперь отменяется. С этих пор наши коллеги вольны делать любые пожертвования по своему усмотрению, если они хотят помочь и материально поддержать Общество, или же не давать вовсе ничего.

В данных обстоятельствах, сложившихся в на­стоя­щий момент теософской истории, создание журнала, посвященного исключительно распространению теософских идей, представляется вполне обоснованным и необходимым. С его помощью мы сможем открывать новые интеллектуальные горизонты, указывать пути, ведущие к совершенствованию человечества, нести слово утешения всем обездоленным, страдающим как от духовного голода, так и от нехватки хлеба насущного. Мы предлагаем всем людям со щедрой душою откликнуться на наш призыв и уча­ствовать вместе с нами в этом человеколюбивом труде. Каждый наш читатель — будь то член нашего Общества или просто сочувствующий — в силах помочь нам сделать этот журнал настоящим рупором теософии во Франции. Будущее открывает перед нами самые грандиозные перспективы. Ибо пробил уже час начала великого циклического возвращения Европы к мистиче­скому мышлению. Со всех сторон нас окружают воды океана универсальной науки — науки вечной жизни, таящие в себе забытые затонувшие сокровища ушедших поколений — сокровища, коих до сих пор лишены современные цивилизованные ра­сы. Могучий поток, поднимающийся из этой бездны вод, из глубин, где покоятся доисторические знания и искусства, проглоченные морскою пучиной вместе с допотопными великанами-полубогами и в то же время всего лишь прообразами смерт­ных людей, — этот поток бьет нам прямо в лица, и в шуме его можно различить слова: «То, что бы­ло, есть и теперь; то, что было забыто и погребено на целые эоны во глубине слоев юрского периода, может снова подняться на поверхность. Будьте готовы».

Счастливы те, кто может понимать язык стихий. Но куда деваться тем, кто воспринимает стихию слова только в одном значении — в том, которое присваивает ей физика или материалистическая химия? Выбросят ли их огромные валы на хорошо знакомый берег после того, как надвигающийся потоп выбьет почву у них из-под ног? Останется ли какой-нибудь новый Арарат, который они смогут отыскать, какие-нибудь озаренные солнечным светом вершины, где сохранится отмель, на которую они могут ступить без опаски, или же бездонная пучина поглотит их, едва они начнут сопротивляться неодолимым волнам неведомой стихии?

Мы должны научиться принимать истину во всех ее аспектах, стараясь не пренебрегать ничем, чтобы не пропасть в бездне неведомого, когда пробьет решающий час. Бессмысленно надеяться на авось и равнодушно ждать наступления великого интеллектуального и психического кризиса, а тем более упрямо отрицать все более очевидное его приближение, убеждая себя при этом, что в худшем случае приливная волна сама позаботится о том, чтобы вынести нас на берег, ибо вполне может случиться и так, что на берег будет выброшено уже бездыханное тело. При любом стечении обстоятельств нас ожидает ожесточенная борьба между грубым материализмом и слепым фанатизмом, с одной стороны, и философией и мистицизмом — с другой (именно мистицизмом, поскольку мистицизм — это более или менее прозрачная завеса, скрывающая за собой вечную Истину).

И в этой борьбе материализм обречен на поражение. Всякий фанатик, ставящий свои собственные идеи выше универсальной аксиомы «Нет религии выше Истины», будет обличен и отвергнут в силу уже самого этого обстоятельства, как камень, непригодный для возведения новых Врат, именуемых Человечеством. Став игрушкою волн и ветров, он будет носиться в этой стихии, непонятной и потому ужасающей, пока, устав от борьбы, не пойдет на дно...

Да, все будет именно так и не может быть никак иначе, когда искусственное и холодное пламя современного материализма угаснет за недостатком топлива. Тем, кто так и не смог свыкнуться с идеей духовного Эго, живой души и вечного Духа, за­ключенных внутри нашей материальной оболочки (которая, кстати говоря, обязана своим иллюзорным существованием именно этим принципам), и кому великая надежда на посмертное существование представляется всего лишь набившей оскомину сказочкой, символом какой-то неизвестной величины или же просто предметом веры sui generis, результатом теологических и медиумистических гал­люцинаций, следует готовиться к самому большому разочарованию из всех, которые может припасти для них будущее. Ибо в последние годы нашего столетия из глубин мрачных и мутных вод материальности, обступивших нас со всех сторон, чтоб по­мешать нам увидеть горизонты великого Внешнего, на поверхность выплескивается мистическая сила. И хотя в большинстве случаев она проявляется внешне пока только как первый, едва различимый шепот, это уже шепот сверхчеловеческой природы («сверхъестественным» его может назвать только человек невежественный и не свободный от предрассудков). Дух истины снова носится над темными водами и, разделяя их, принуждает возвращать те духовные сокровища, которые они скрывали до сих пор. И дух этот — сила, которую нельзя ни остановить, ни повернуть вспять. Тех, кто признает его и почувствует, что именно он станет самым важным фактором их спасения, этот дух подхватит и вынесет наверх, за пределы иллюзии великого астрального змия. Радость, которую они при этом испытают, будет такой безграничной и всепоглощающей, что, если они ментально не изолируются к тому времени от своих физических тел, блаженство пронзит их как острый клинок. То, что они при этом почувствуют, будет не удовольствием, но подлинным блаженством, которое дарует лишь предвкушение божественного знания: знания добра и зла, знания вкуса плодов древа жизни.

Но кем бы ни был современный человек — фанатиком, скептиком или мистиком, главное, чтобы он ясно представлял себе всю бесплодность борьбы с двумя моральными силами, ныне обретшими полную свободу и находящимися на пике своего противостояния. Человек отдан на милость двух непримиримых противников, и никакая промежуточная сила не в состоянии защитить его. Поэтому он волен выбирать: позволить ли волнам мистической эволюции нести его вперед без всякого сопротивления с его стороны или же пытаться плыть против течения этой моральной и психической эволюции, чтобы в конце концов утонуть в им же самим созданном водовороте. Весь мир с его центрами возвышенной мысли и человеческой культуры, с его средоточиями политической, артистической, литературной и деловой жизни пребывает ныне в беспорядке и нестабильности; все в нем сотрясается и рушится, медленно, но неотвратимо продвигаясь к обновлению. И никто из его обитателей не может и не должен оставаться слепым, так как не приходится рассчитывать на то, что кому-то удаст­ся сохранить нейтралитет между двумя противоборствующими силами: необходимо сделать выбор в пользу одной из них, чтобы не быть раздавленным обеими. Человек, воображающий, будто он выбрал свободу, но при этом остающийся внутри кипя­щего котла, вода в котором пенится нечистой материей, именуемой светской жизнью, наихудшим образом предает свою божественную Сущность, для которой это предательство обернется слепотою на протяжении множества последующих воплощений. Все вы, кто не может освободиться от сомнений, несмело начав продвигаться по пути теософии и оккультных наук, и кто замер в нерешительности на золотом пороге истины — единственном, который вам остался, потому что обо все остальные вы уже ус­пели споткнуться, должны открыто и без страха взглянуть на ту великую Реальность, которая открывается перед вами. Эти слова адресованы исключительно мистикам, ибо только для них они могут представлять интерес, поскольку тем, кто уже сделал свой выбор, они покажутся пустыми и ненужными. Но вам — оккультистам, каббалистам и теософам — хорошо известно, что Слово — древнее, как мир, хотя и новое для вас — уже звучало в начале этого цикла, и его потенциальная энергия, незримо для остальных, сокрыта в сумме цифр, составляющих число года — 1889; вам известно, что уже прозвучала нота, которую еще ни разу не слышало человечество за всю нашу эру, и что Новая Идея, взращенная силами эволюции, уже явлена миру. Эта Идея отлична от всего, что было создано в девятнадцатом веке, но в то же время идентична мечте, задававшей тон и служившей лейтмотивом каждого, и особенно последнего, столетия, а именно мечте об абсолютной свободе мышления для человечества.

Для чего пытаться задушить и раздавить то, что не может быть разрушено? Зачем бороться, если все равно нет иного выбора, кроме как позволить вознести себя на гребне духовной волны к самым небесам, выше звезд и вселенных, или же исчезнуть в зияющей бездне океана материи? Тщетны ваши усилия измерить глубину бездны и достичь первооснов милой вашему сердцу материи, столь восхваляемой в нынешнем столетии, ибо корни ее сокрыты в духе и Абсолюте, которые не существуют, хотя и есть всегда. Постоянный контакт с плотью, кровью и костями, с иллюзией дифференцированности материи содействует вашему ослеплению, и, чем дальше вы проникаете в сферу неосязаемых атомов химии, тем больше убеждаетесь в том, что они существуют исключительно в вашем воображении. Неужели вы действительно надеетесь отыскать в ней все Истины и все реалии существования? Смерть ожидает за каждой дверью, чтобы захлопнуть ее следом за возлюбленной душой, когда последней удастся вырваться из своей темницы — физического тела, которое только она, душа, делала реальным. Так как же может вечная любовь отождествлять себя с молекулами материи, подверженными изменениям и обреченными на исчезновение?

Однако вы, возможно, равнодушны к подобным вещам. Что может значить для вас душевная привязанность к тем, кого вы любите, если вы не верите в само существование души? Ведь так? Вы уже сделали свой выбор и вступили на путь, ведущий вас все дальше в бесплодную пустыню материи. Вы сами приговорили себя к прозябанию в ней на протяжении многих земных перерождений. И потому вам придется довольствоваться горячечным бредом вместо духовных откровений, страстями вместо любви и плевелами вместо зерен.

Но вы, друзья-читатели, — вы, желающие чего-то большего, чем жизнь белки, вечно вращающей одно и то же колесо; вы, неудовлетворенные бурлением котла, чья «кипучая» деятельность не при­носит ровным счетом никаких результатов; вы, способные отличить божественный голос истины от его древних как мир механических отголосков, — должны готовиться к будущему, о котором осмеливаются мечтать лишь очень немногие ваши ближние, точнее, только те из них, кто уже вступил на путь, ведущий к свету. Вы уже избрали для себя этот путь, поначалу тернистый, но все более широкий и светлый, по мере приближения к божественной истине. Вы вольны сомневаться, пока находитесь в начале пути; вы вольны не признавать то, что знаете об источнике и причине этой истины пока по одним лишь слухам; но вы всегда можете слышать то, что говорит вам ее голос, и всегда можете изучать результаты действия творческой силы, идущей из глубин неведомого. Засушливая почва, на которой выросло нынешнее поколение людей, отчаянно нуждается сейчас — в конце нашего века материальной пресыщенности и духовного голода — в каком-нибудь божественном знамении на горизонте; ей нужна радуга как символ надежды. Поскольку из всех прошедших столетий наш девятнадцатый век был наиболее преступным. Он преступен своим отвратительным эгоизмом, своим скептицизмом, который корчит гримасы при появлении любой идеи, выходящей за рамки материального, своим идиотическим безразличием ко всему, что непосредственно не связано с низшей сущностью. И в этих преступлениях он превзошел все предыдущие столетия невежест­венного варварства и интеллектуального мрака. Необходимо спасти наш век от него самого, пока еще не пробил его последний час. Для каждого, кто видит бесплодность и бессмысленность существования, ослепленного материализмом и устрашающе безразличного к судьбам ближних, настало время действовать; время посвятить всю свою энергию, все свое мужество и все свои усилия великим интеллектуальным преобразованиям. А эти преобразования по силам лишь теософии и, мы можем еще добавить, оккультизму или мудрости Востока. Путей, ведущих к ней, много, но сама мудрость одна. Тонкие художественные натуры рисуют ее в своем воображении, страждущие мечтают о ней, а чистые сердцем знают ее. Те, кто трудится ради блага других, не могут не осознавать ее реальность, хотя могут и не знать ее по имени. Лишь легковесные и пустые умы, эгоистичные и глупые трутни, введенные в заблуждение собственным жужжанием, никогда не задумываются о высочайшем идеале. И так они будут существовать до тех пор, пока жизнь не начнет казаться им невыносимо тяжелой ношей.

Не следует, впрочем, забывать о том, что данная заметка вовсе не предназначена для широкой публики. Она также не является ни призывом к реформам, ни попыткой привлечь на свою сторону тех, кто преуспел в этой жизни, и привить им наши взгляды. Я адресую ее исключительно тем, кто ор­ганически способен понять ее содержание; тем, кто страждет, и тем, кто жаждет обрести хоть какую-нибудь Реальность в этом мире китайских теней. У них я хочу спросить, достаточно ли у них мужества для того, чтобы оставить свой мир пустопорожних и бессмысленных занятий, поступиться прежде всего своими привычными удовольствиями и даже личными интересами (но только не теми интересами, которые являются неотъемлемой частью их обязанностей по отношению к своим семьям или другим людям)? Никто не может быть настолько занят или настолько беден, чтобы не иметь возможности создать для себя благородный идеал и стремиться к нему. Так для чего же тогда сомне­ваться, пролагая путь к своему идеалу через все преграды, камни преткновения и мелочные препятствия светской жизни; почему не идти все время вперед, не отступая и не останавливаясь, пока намеченная цель не будет достигнута? Те, кто найдет в себе силы для этого, вскоре убедятся в том, что «узкие врата» и «тернистый путь» ведут к просторным долинам с безграничными горизонтами, к то­му состоянию, где нет больше смерти, ибо человек чувствует, что снова становится богом! Первыми и главными условиями, необходимыми для достижения этой цели, являются абсолютное бескорыстие, постоянная готовность трудиться на благо других людей и полное равнодушие к миру и его мнению. Для того чтобы мы могли сделать первый шаг на пути к идеалу, движущие нами мотивы должны стать абсолютно чисты; ни одна не­честивая мысль не должна отвлекать наше внимание от намеченной цели, никакое сомнение и никакая неуверенность не должны сковывать наш шаг. Есть немало мужчин и женщин, готовых сделать этот шаг, ибо их единственная цель — целиком и полностью перейти под покровительство своей Божественной Природы. Но для этого им необходимо, по крайней мере, набраться смелости жить жизнью и не скрывать это от окружающих. Ничье мнение не может быть важнее голоса собственной совести. Так пусть же наша совесть, вознесенная нами до самого высокого уровня, направляет наши действия во всех, даже самых повседневных, случаях жизни. Что же касается внутренней жизни, то тут нам следует сосредоточить все свое внимание на том идеале, который мы для себя установили, и стараться смотреть за го­ризонт, не обращая ни малейшего внимания на грязь у нас под ногами...

Те, кто на это способен, являются истинными теософами, тогда как все прочие — только члены Общества, более или менее равнодушные и очень часто бесполезные.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О КАРМЕ И ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ

 

В человеке заключены каналы — тонкие, как ты­сячекратно расщепленный волос, и заполненные жидкостями — синими, красными, зелеными, желтыми и т.д. У них есть тонкая оболочка (исходный, или эфирный, каркас астрального тела), и к этой оболочке притягиваются нематериальные остатки опыта и переживаний из предыдущих воплощений (или инкарнаций), переходящие вместе с нею из одного тела в другое.

Упанишады

 

«Суди о человеке по его вопросам, а не по его ответам», — учил лукавый Вольтер. Но в нашем случае это только половина дела. Для полноты картины мы должны добавить еще одно: «Установите мотив, который движет вопрошающим». Если один человек задает вопросы, будучи побуждаем искренним стремлением учиться и знать, то другой спрашивает о вечном исключительно из желания обнаружить недостатки в ответах оппонента и доказать его неправоту.

Немалое число «интересующихся теософией» (как они сами себя называют) принадлежит к числу по­следних. Мы обнаружили среди них материалистов и спиритуалистов, агностиков и христиан. Некоторые из них, хотя и очень немногие, как они сами говорят, «открыты для убеждения», другие, считающие, подобно Цицерону, что свободомыслящий искатель истины никогда не станет упрекать в непо­cтоянстве то­го, кто изменил собственные взгляды, становятся истинными обращенными и вступают в наши ряды. Но есть и такие, и они составляют большинство, ко­торые хоть и выставляют себя интересующимися, на самом деле — просто придиры. В силу безрассудной храбрости или же узости ума, они окапываются за своими предвзятыми и нередко поверхностными верованиями и воззрениями и ни за какие коврижки не соглашаются вы­йти оттуда. Такой «искатель», как пра­вило, безнадежен, поскольку его же­лание познавать истину — это только предлог, даже не маска бесстрашия, но просто фальшивый нос. Он не может похвастать ни открытой решимостью убежденного материалиста, ни хладнокровным спокойствием «сэра Оракула». Но

 

...Как море в сушу вам не обратить,

Так вам не совладать с его безумьем...

Шекспир. Зимняя сказка, акт I, сцена 2.

 

Таким образом, подобного рода «искателя истины» лучше всего оставить в покое. Переубедить его все равно невозможно, так как он — либо поверхностный лжеученый, либо самоуверенный теоретик, либо просто дурак. Как правило, он начинает рассуждать о перевоплощении еще до того, как на­учится отличать метампсихоз (или переселение чело­веческой души в животную форму) от подлинного перевоплощения (или перерождения одного и того же Эго в последовательной череде человече­ских тел). Ничего не зная об истинном значении этого грече­ского тер­мина, он даже не подозревает о том, насколько абсурдно с точки зрения философии это чисто экзотерическое учение о переселении в животных. И приходится долго объяснять ему, что Природа, движимая кармой, никогда не поворачивает вспять, но непрестанно стремится вперед во всем, что касается ее действий на физическом уровне; что она может поместить человеческую душу в тело человека, в моральном плане в десять раз худшего, чем любое животное, но никогда не станет изменять поря­док следования своих царств; и если с первым ча­сом манвантары Природа может перевести неразумную монаду высшего животного в еще более высокую, человеческую форму, то возвращать это Эго, уже ставшее человеком (пусть даже самым последним из людей), назад в животное состояние она уже не станет, во всяком случае, в этом цикле (или кальпе)[23].

 

***

 

Увы, список этих странных «исследователей» отнюдь не исчерпывается вышеупомянутыми доб­рыми искателями истины. Есть еще две категории — хрис­тиане и спиритуалисты, причем последние являются в некотором отношении наиболее упрямыми противниками. Первые, самим рождением и воспитанием своим приученные верить в Библию и сверхъестественные «чудеса», подтверждаемые исключительно авторитетами да «полученными из тридцать первых рук» (следуя распространенной поговорке) свидетель­ствами, нередко сдаются перед лицом очевидных фактов, удостоверяемых их собственным разумом и чувствами, и в этот период они становятся открытыми для аргументированной дискуссии и для убеждения. Они создали для себя априорные убеждения и застыли в них, как муха в куске янтаря. Но сейчас янтарь дал трещину, и это знамение времени заставило многих из них обратиться хотя и к несколько запоздалому, но вполне искреннему и необходимому исследованию, призванному либо подтвердить истинность их прежних убеждений, либо позволить навсегда распрощаться с ними. Обнаружив, что их религия, как и религии подавляющего большинства других людей, основана на человече­ском, а не на божественном знании, они приходят к нам, как больной к хирургу, надеясь на то, что теософы смогут убрать застарелую паутину с их окончательно запутавшихся мозгов. Нередко бывает так: почувствовав ошибочность некритического восприятия и отождествления себя с какой-либо конкретной формой вероисповедания и лишь спустя многие годы приступив к поискам логических подтверждений обоснованности этого ощущения, они, конечно же, стараются избежать повторения в будущем подобной ошибки. На протяжении долгого времени довольствуясь такими интерпретациями своих освященных временем догм, которые хоть как-то могли замаскировать ошибочность, а то и абсурдность последних, они стремятся теперь узнать и понять, прежде чем поверить.

Это совершенно правильное и чисто теософиче­ское состояние ума, вполне согласующееся с заповедью Господа Будды, который призывал никогда не полагаться на авторитеты, но проверять справедливость всякого утверждения собственным разумением и интуицией. Только такие искатели вечной истины могут извлечь для себя пользу из уроков древней восточной мудрости.

Таким образом, наша прямая обязанность состоит в том, чтобы помочь им отстоять их новые идеалы, вложив в их руки адекватное и эффективное оружие. Ибо им предстоит столкнуться не только с материалистами и спиритуалистами, но и скре­стить копья со своими бывшими собратьями по ве­ре. А эти последние наверняка опробуют на них весь свой ар­сенал, состоящий из холостых снарядов библей­ской казуистики, интерпретаций мертвой буквы Священного Писания и сознательно ис­каженного перевода псевдооткровения. Так что они должны быть к этому готовы. Им скажут, например, что в Библии не написано ни единого слова в подтверждение веро­учения о перевоплощении или неоднократности земного существования. А биологи и физиологи и вовсе поднимут эту теорию на смех и приведут в качестве подтверждения ее несостоятельности то, что ни один человек не может похвастать даже смутными воспоминания­ми о прошлых жизнях. Поверхностные метафизики и по­борники ненавязчивой церковной этики нашего столетия станут со всей серьезностью твердить о несправедливости «отсроченного» наказания, когда мы в нынешней жизни расплачиваемся за грехи, совершенные в предыдущих существованиях, о которых ничего не помним. Однако ошибочность всех этих возражений очевидна для каждого, кто со всей серьезно­стью изучает эзотерические науки.

Но что мы можем сказать о таких свирепых наших оппонентах, как кардецисты (или реинкарнационисты французской школы) или анти­реин­кар­на­ци­онисты (то есть большинство спиритуалистов старой школы)? Тот факт, что первые верят в перерождение, только в самой грубой и нефилософичной его форме, еще больше осложняет нашу задачу. Они вбили себе в головы, что после смерти человека его «дух», нанеся несколько утешительных визитов оставленным им на земле смертным, может переродиться по собственной воле, когда и в ком поже­лает. Период пребывания в дэвакхане, который должен продолжаться не менее 1 000 (а обычно 1 500) лет, представляется им всего лишь игрой воображения и приманкой для глупцов. Они наотрез отказы­ваются его признавать, так же как и спиритуалисты. Эти последние доказывают во вполне философичной манере, что «подобное попросту невозможно». Почему? Да потому, что сама мысль об этом им неприятна, особенно тем из них, кто почитает себя персональным аватарой, или воплощением, какого-нибудь великого исторического героя или героини, про­цветавших в одном из недавно минувших столетий (перерождение из какого-нибудь обитателя трущоб Уайтчепела или, напротив, в одного из них ими даже не обсуждается). А еще «очень негуманно», считают они, говорить любящим родителям, что их фантазии насчет мертворожденного ребенка — сына или дочери, который, как они считают, благополучно вырос в одном из приютов Сказочной Страны и теперь каждодневно навещает их в семейной комнате для спиритиче­ских сеансов, ничем не аргументированы и попросту абсурдны, независимо от того, существует ли перевоплощение или нет. Мы не должны оскорблять их чувства утверждениями, будто каждый ребенок, умирающий до достижения возраста самостоятельной рассудочной деятельности (когда он становится ответственным существом), перево­пло­щается сразу же после смерти, поскольку не имеет ни недостатков, ни личных заслуг, которые сни­скали бы ему право на воздаяние и блаженство в дэвакхане. И поскольку говорить о личной ответственности ре­бенка за свои поступки не приходится, скажем, лет до семи, в случае его ранней смерти весь груз кармических последствий, который он успеет накопить, ложится непосредственно на плечи тех, кто его растил и воспитывал. Жаль, что эту философскую истину, основанную на вечной справедливости и кармиче­ских закономерностях, так и не узнают обма­нывающие себя родители; потому что спиритуалисты непрестанно кричат, стараясь за­глушить наш голос: «Вы оскорбляете наши лучшие, наши самые благочестивые чувства. Руки прочь! Мы никогда не признаем ваше учение».

Eppur si muove! Подобные аргументы напоминают мне о тех курьезных возражениях, которые пре­мудрые церковные отцы древности выдвигали в свое время для опровержения тезиса о шарооб­разности земли. «Как это земля может быть круглой? — удивлялись святые мудрецы, “Достопочтенный Беда”* и манихействующий Августин*. — Будь это так, люди внизу должны были бы ходить вниз головами, как мухи по потолку. Но что хуже всего, они не смогли бы увидеть Господа, нисходящего во всей своей славе, в день его второго пришест­вия!» И эти вполне логичные аргументы представлялись весьма убедительными христианам первых столетий нашей эры; точно так же, как глубоко философичные возражения наших друзей, теоретиков Сказочной Страны, выглядят вполне правдоподобными в наш век нео­теософии.

Нас спрашивают: чем вы можете доказать, что человек действительно проживает много жизней и что такая вещь, как перевоплощение, вообще суще­ствует? На это мы отвечаем: 1) свидетельствами прорицателей, мудрецов и пророков всей бесконечной череды человеческих циклов; 2) массой умо­за­ключений, которые показались бы достаточно убедительными даже профану. Разумеется, свидетельства этой категории нельзя назвать абсолютно надежными, хотя немало людей было отправлено на виселицу на основании одних лишь умозаключений. Как говорит Локк: «Делать логические выводы — значит условно признавать какое-либо предпо­ложение за истину и на его основе объявлять истинным другое предположение». Следовательно, все зависит от характера и убедительности первого предположения. Фаталисты, например, могут предложить в качестве исходной истины свою доктрину Предопределения — милое их сердцу вероучение, согласно которому каждому человеку заранее уготовано волею нашего «Милосердного Небесного Отца» либо корчиться в адском пламени, либо играть на «золотой арфе», став бестелесным пернатым принципом. Однако в основании этой странной веры лежит, как это ни странно, всего лишь один из ночных кошмаров Кальвина, вернее, один из его многочисленных кошмаров. Но тот факт, что его слову верят ныне миллионы людей, все же не дает права ни теории всеобщей греховности, ни учению о предопределении называться универсальными верованиями, поскольку да­же эти миллионы — всего лишь небольшая часть человечества, о которой к тому же никто ничего не слышал до того, как вышеназванный французский реформатор начал свою проповедническую деятельность.

Эти учения насквозь пессимистичны, продик­то­ваны отчаянием и искусственно навязаны че­ло­ве­че­ской природе, а значит, не могут быть истинными. Но кто принес человечеству учение о переселении душ? Вера в последовательные перерождения человеческого Эго и его прохождение через множество жизненных циклов в различных телах яв­ляется действительно универсальной, ибо это не просто вера, но уверенность, изначально присущая человечеству. И сейчас, когда тео­логические догмы о человеческом происхождении почти уничтожили и вытеснили эту естественную, врожденную идею из христианских умов, сотни наиболее выдающихся западных философов, писателей, художников, поэтов и мыслителей продолжают верить в перевоплощение. По словам Жорж Санд, всех нас

 

...после того как мы позабудем о предыдущем своем существовании, снова бросают в эту жизнь, как в пе­регонный куб, где мы должны быть воссозданы, возобновлены и закалены страданиями, борьбой, страстями, со­мнениями, болезнями и смертью. Все это зло мы должны претерпеть для нашего же блага, для нашего очищения и в конечном счете для достижения совершенства. Из века в век, от расы к расе продолжается этот медленный процесс — медленный, но уверенный; и что бы там ни говорили скептики, его плоды вполне очевидны. Если же несовершенство нашего бытия, со всеми бедствиями на­шего нынешнего положения, напротив, пугает и обескураживает нас, все равно наши положительные качества, дарованные каждому человеку, дабы пробудить в нем стремление к совершенству, приближают час нашего спасения, побуждая нас освобо­диться от страха, скорби и даже смерти. А божественный инстинкт, сила и яркость которого неуклонно возрастают, помогает нам понять, что ничто в целом мире не умирает полностью и что мы удаляемся от вещей, окружающих нас в земной жизни, только затем, чтобы родиться снова — в условиях, более подходящих для нашего вечного роста и приобщения к добру.

 

***

 

Цитируя профессора Фрэнсиса Боуэна, автора книги «Перевоплощение, история забытой истины»[24], повторяем вслед за ним великую истину:

 

Учение о метампсихозе с полным правом может быть названо естественной, или врожденной, верой человече­ского разума, если судить по всему многообразию народов Земли и по преобладанию этого учения в различные исторические эпохи.

 

Количество индийцев, египтян и китайцев, веривших в перевоплощение при жизни, и тех, что ныне здравствуют и продолжают верить в него, не поддается исчислению. Евреи тоже некогда придерживались этого учения. Более того, молится ли человек персонифицированному или же поклоняется в тишине имперсональному божеству или Принципу и Закону, для него предпочтительнее признать истинность этого учения, нежели пренебрегать им. Потому что вера в перевоплощение превращает нашего «Бога», или «Закон», в синоним справедливости, предоставляя маленькому и несчастному че­ловеку более чем один шанс научиться вести праведную жизнь и искупить все свои прегрешения, вольные или невольные. А неверие в нее делает Невидимую Силу не только несправедливой, но и дьявольски жестокой, заставляя видеть в ней своего рода небесного Джека Потрошителя или Нерона, совмещенного к тому же с человекообразным чудищем. Если языче­ская доктрина прославляет божество, а христианская — позорит его, то какую же из них следует выбрать? И почему того, кто предпочитает первую, должно считать безбожником?

Мир движется вперед, как двигался всегда, а вместе с ним движутся и идеи в головах людей, даже самых консервативных из них. Вопрос не в том, согласуется ли тот или иной природный факт с чьими-то личными предпочтениями, но в том, действительно ли это факт, основанный по крайней мере на умозаключениях. Те, кто руководствуется предпочтениями, говорят нам, что это не факт. На что мы отвечаем: изучите сперва суть вопроса и постарайтесь понять нашу философию, прежде чем априорно отвергать наши учения. Спиритуалисты жалуются, и вполне обоснованно, на людей науки, вроде Гексли, за то, что они отрицают скопом все их феномены, хотя практически ничего не знают о них. Но почему они тогда сами поступают точно так же по отношению к учениям, основанным на психологическом опыте многих тысяч поколений ясновидящих и адептов? Знают ли они что-нибудь о действии кармы — великого Закона Воздаяния, этой таинственной, но вполне очевидной и ощутимой в своих проявлениях природной силы, которая рано или поздно возвращает нам все наши добрые и дурные поступки, как брошенный в стену резиновый мячик? Знают ли они об этом? Нет. Они верят в персонифицированного Бога, ко­торого наделяют разумом и который вознаграждает или наказывает, по их представлениям, за каждый совершенный нами в жизни поступок. Они признают гибридное божество (конечное, несмотря на все их уверения в его Беспредельности и Абсолютности, поскольку оно совершенно нефилософичным образом наделено ограничивающими признаками и атрибутами), упрямо не желая замечать то тысячу и одно заблуждение и противоречие, которые содержатся в теологических учениях, опи­сывающих характер этого божества. Но когда им предлагают безукоризненную, философичную и вполне логичную замену их несовершенному Богу и иде­альное решение многих неразрешимых проблем и загадок человеческой жизни, они отворачиваются с каким-то детским страхом. Они остаются рав­нодушными или даже противятся новому божест­ву, потому что его зовут карма, а не Иегова, и потому что учение о нем исходит из арийской философии, самой глубокой и трансцендентальной из всех философий мира, а не из семитического интеллектуального плутовства, превратившего астрономический символ в «единого Бога над Богами». «Нам не нужно имперсонального Божества, — говорят они, — негативные символы, такие, как “Не-Бытие”, непо­стижимы для Бытия». Что ж, так и должно быть. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» [Иоан., I, 5]. Вот почему они так много говорят о своих бессмертных духах. Они называют своего персонифицированного Бога бесконечным, но в то же время превращают его в гигант­ского самца; и точно так же простой человеческий призрак они именуют «духом», добавляя при этом: «полковник Цицерон Трикл» или «дух миссис Аманды Джеллибэг», лишь очень смутно представляя се­бе, что оба они вроде бы должны быть бессмертны.

 

***

 

Бесполезно пытаться переубедить таких людей. Если они не способны или не желают вникнуть да­же в общий смысл понятия карма, то разве смогут они разобраться во всех тонкостях доктрины пе­ре­во­площения; хотя, по утверждению нашего почтенного брата П. Иялу Найду из Хайдарабада, карма и перевоплощение «на самом деле являются только азбукой Религии-Мудрости». Четкое определение первого понятия сформулировано в январском номере «Theosophist»: «Карма есть общая сумма наших действий, совершенных как в нынешней жизни, так и в предыдущих рождениях». Упомянув о том, что существуют три вида кармы, Иялу Найду продолжает:

 

Саньчита-карма включает в себя достоинства и недостатки, накопленные в предыдущем и во всех прошлых рождениях. Та часть Саньчита-кармы, которая оказывает непосредственное влияние... на нынешнее во­пло­ще­ние, называется прарабдха. Третий вид кармы представляет собою совокупность достоинств и недостатков текущей жизни. Агами распространяется на все ваши слова, дела и мысли. То, что вы думаете, что говорите и делаете, а также последствия ваших мыслей, слов и дел как лично для вас, так и для окружающих, входят в категорию текущей кармы, которой в первую очередь предстоит определять, какая сторона весов вашей жизни будет перевешивать в будущем вашем развитии [или перево­площении] — сторона добра или зла. [«Theosophist», Vol. X, January, 1889, р. 235.]

 

Таким образом, карма — это просто действие, взаимосвязь причин и следствий. А кармическим законом мы называем то, что заставляет результат неу­коснительно следовать за соответствующей причиной; что незримо, но безошибочно направляет эти результаты и следствия в нужное время на нужного человека, превращая последнего в поле своей деятельности. Что же это такое? Можем ли мы назвать это рукою провидения? Ни в коем случае, особенно в христианских странах, потому что этот термин всегда связывался и теологически интерпре­тировался как предвидение и как планы пер­со­ни­фициро­ванного бога относительно какой-либо конкретной персоны, а в активном действии законов кармы — абсолютной Справедливости, основанной на Универсальной Гармонии, нет места ни предвидению, ни персональному желанию, и еще потому, что наши собственные действия, мысли и поступки направляют этот закон, а не наоборот. «Что посеет человек, то и пожнет» [Гал., VI, 7]. И только нефилософичная и нелогичная теология может говорить в одно и то же время о свободной воле и о прощении или проклятии, предопределенных для каждого из нас от (?) века, как будто вечность (век) может иметь какую-то начальную, отправную точку! Однако подобные частности могут завести нас слишком далеко в метафизические дебри. Поэтому достаточно будет сказать, что карма заставляет нас перерождаться, а перерождения создают для нас новую карму, хотя в то же время дают возможность избавиться от прежней Саньчита-кармы. То есть карма и перевоплощение неразрывно связаны друг с другом. И если мы хотим избавиться от такого несчастья, как перерождения, или реинкарнация, нам следует прежде всего освободиться от кармы.

Чтобы показать, насколько прочно идея перевоплощения успела утвердиться в умах не блещущих интуицией западных писателей, процитируем несколько фрагментов из одного ежедневного англо-индийского издания.

 

***

 

[Публикуемые ниже фрагменты представляют собой сокращенный текст статьи из аллахабадского «Pioneer».]

 

Метампсихоз

 

...В одном претенциозном миссионерском сочинении была предпринята обстоятельная попытка опровергнуть теорию «переселения душ», демонстрирующая отсутствие навыков метафизического изложения, несостоятельность психологии в этом вопросе и, как следствие, его исключительную сложность... Аргументы, изложенные в упомянутой статье, заслуживают того, чтобы еще раз рассмотреть их один за другим.

Первый заключается в том, что метампсихоз «не принимает в расчет свидетельство памяти»... Психологи, на­чиная от Платона и далее, обращали внимание на тот хорошо известный ментальный феномен, что человек, оказавшийся в той или иной ситуации впервые в своей жизни, может вдруг ощутить, что нечто подобное происходило с ним и ранее... В возвышенных философских учениях, моральных наставлениях и собственных поступках Христа нет никаких противоречий, однако и он, даже в зрелом возрасте, иногда полностью забывал под влиянием трудностей физической жизни о своем предыдущем существовании... — так почему же тогда другие люди, не столь уверенные в своей божественной сущности, не могут позабыть на более или менее долгий срок о своих предыдущих жизнях, если таковые действительно имели место?.. Кажущуюся бессознательность ребенка теологи могут приписать незрелости его ра­зума, тогда как более проницательный ум может усмотреть в ней необходимый промежуток между двумя отличными друг от друга состояниями человеческого сознания...

Второй аргумент состоит в том, что метампсихоз «клевещет на божественную справедливость». Мы не станем рассуждать о том, насколько обоснованна вера индусов в то, что страдания в одном состоянии бытия искупают грехи, совершенные в другом состоянии, скажем только, что она вовсе не выглядит несправедливой и ничуть не менее моральна, чем догма об унаследованном или привнесенном грехе. Однако главный вопрос состоит в том, насколько искупительная миссия Христа совместима с учением о трансмиграции?.. В чем и как учение, рассматривающее человека как падшего духа или возвысившееся животное, может противоречить тому, что говорил Христос?..

Третий аргумент гласит, что метампсихоз якобы «про­­тиворечит всякой здравой психологии». Девять из десяти религиозных учителей, многоречиво разглагольствующих на сей счет... вряд ли смогли бы объяснить даже то, как многочисленные высшие способности человека распределяются между его психической и духовной природой; или что происходит с соединением этих способностей при разделении его тройственной структуры.

Четвертый аргумент против трансмиграции — она «противоречит всякой приемлемой этике». Но для того чтобы этическую систему можно было считать приемлемой, она должна прежде всего требовать от человека личной ответственности за каждое осознанное про­явление его индивидуальной воли... Каждый мыслящий человек должен ощущать рост своего морального со­знания, отделяющий его настоящее от прошлого: хотя иденти­фицирующая его личность остается прежней, он отмечает прохождение своей моральной природы через четко обозначенные этапы, различающиеся по степени осо­знанности своих действий и ответственности за них. И чем же данный факт неприемлем для этики?

Пятый тезис против переселения душ — это учение «противоречит научным данным»... Но что же есть тако­го в науке, что отвергало бы эту идею, поддерживаемую к тому же теорией естественного отбора, в соответствии с которой индивидуальная душа примитивного организма (если, конечно, она вообще существует) может постепенно, этап за этапом, перейти в высший ор­ганизм?

СИГНАЛ ОПАСНОСТИ

 

Посвященные, конечно же, ходят вместе с богами.

Сократ, в диалоге Платона «Федон»

 

В первом выпуске «La Revue Theosophique», в самом начале текста увлекательнейшей лекции, сочиненной нашим братом и коллегой, высокообразованным ответственным секретарем Герметической Ложи Теософского Общества, находим примечание (примечание 2, с. 23), гласящее:

 

Мы называем посвященным каждого искателя, обладающего хотя бы элементарными познаниями в области оккультных наук. Только не следует смешивать это слово с понятием адепт, означающим наивысшую ступень, которой может достичь посвященный. В Европе много посвященных, но не думаю, что здесь есть адепты, аналогичные восточным.

 

Не зная всех тонкостей французского и не имея под рукою даже этимологического словаря, я не могу сказать точно, насколько оправдано подобное определение двух упомянутых терминов для фран­цузского языка (оставляя в стороне терминологию франк­масонов). Но в английском языке, следуя то­му значению, которое придают им теософы и индийские оккультисты, оба эти термина имеют абсолютно иное значение, нежели то, которое приписывает им цитируемый нами автор; я бы сказала даже, что определение, данное месье Папюсом слову адепт, скорее подошло бы к слову Посвященный, и наоборот.

Я бы не стала указывать на это недоразумение (во всяком случае, не стала бы заострять на нем внимание теософов), если бы не та прискорбная путаница, которую оно, как мне кажется, может создать в умах подписчиков нашего журнала.

Если вкладывать в эти два определяющих понятия совершенно противоположный смысл, нежели тот, который придают им масоны и месье Папюс (а получается, что многие мои коллеги и лично я поступаем именно так), то неизбежно возникнет непонимание, которого нам следует ста­раться избежать. Мы должны сперва понять друг друга, если хотим, чтобы нас понимали наши читатели.

Нам надлежит договориться относительно постоянного согласованного определения для обоих тер­минов, и пусть это будут определения, которые дает им теософия; ибо в противном случае, вместо ясности и упорядоченности, мы внесем в хаос идей непосвященного мира еще большую сумятицу.

Мне ничего не известно о причинах, побудивших нашего ученого коллегу изменить смысл вышеупомянутых терминов, а потому я намерена ограничиться заочной полемикой с «сыновьями вдовы», традиционно вкладывающими в них смысл, диаметрально противоположный реальному.

Общеизвестно, что слово «Адепт» происходит от латинского Adeptus. Этот термин образован двумя составляющими: ad — к, и apisci — достигать (в санскрите — ап). Таким образом, адепт есть тот, кто тем или иным образом достиг вершин мастерства в какой-нибудь науке или искусстве. И следовательно, этот термин применим к представителям самых разных профессий. Можно стать адептом в астрономии или в искусстве приготовления pates de foies gras. «Адептом» может быть сапожник или парфюмер, если первый преуспеет в искусстве изго­товления обуви, а второй — в химии.

С термином Посвященный дело обстоит несколько иначе. Каждый Посвященный должен быть адептом оккультизма, причем стать таковым до своего посвящения в Великие Мистерии. Но не всякий адепт является Посвященным. Известно, что иллюминаты* называли словом Adeptus самих себя, используя его как общее наименование; и в точно таком же смысле оно применялось по отношению к тем, кто занимал седьмую ступень в Ордене Ритуала Циннендорфа. Опять же, на седьмой ступени Шведского Ритуала использовались термины Adoptatus и Adeptus Coronatus; а на седьмой ступени Розового Креста — Adeptus Exemptus. Однако все это уже средневековые новшества. Ни один настоящий Посвященный в Великие (или даже Малые) Мистерии не называется в классических сочине­ниях словом Adeptus, но только Initiatus на латыни и Epoptes, ™popthj, по-гречески. Сами иллюминаты присваивали титул Посвященных только тем своим братьям, которые лучше прочих разбирались в таинствах их собственного Общества. Прочие доволь­ствовались в лучшем случае титулами мистов и адептов, что свидетельствовало о менее высокой степени их просветления.

Перейдем теперь к значению слова «посвященный».

Прежде всего следует отметить, что между глагольной и субстантивной формой этого слова су­ществует большая разница. Профессор посвящает свое­го студента в основы той или иной науки, в которой последний сам со временем может стать адептом, т.е. знатоком. И напротив, адепта оккультизма сперва наставляют в религиозных мистериях, а уже потом он становится Посвященным, если, конечно, выдержит ужасные посвятительные испытания. Лучшие переводчики классических со­чинений неизменно переводят греческое слово ™po­pthj как «Посвященный в Великие Мистерии», так как оно является синонимом понятия Иерофант, ѓero­fЈnthj, «тот, кто объ­ясняет священные мистерии». Понятие Initiatus у римлян было эквивалентно греческому Mystagogos, и оба они связывались исключительно с теми, кто прошел посвящение в Храме в высочайшие мистерии. Метафорически оно означало вселенского Творца. Никто не произносил этого слова перед профанами. «Ini­tiatus» всегда сидел с восточной стороны, его шею украшала подвеска в виде золотого яблока. Франк­масоны попытались воспроизвести этого Иерофанта-Initiatus’а в лице своих «достопочтенных» и грос­смейстеров лож.

Но разве ряса делает человека монахом?

Увы, одной только этой профанацией масоны не ограничились.

Существительное «инициация» (посвящение) про­исходит от латинского слова initium, начало; потому масоны, отдающие предпочтение не животворящему духу, но мертвой букве, которая, как известно, убивает, стали обозначать словом «ini­tiate» (посвященный) всех своих неофитов и претендентов, начинающих, распространив это понятие на все степени масонства — от самых высоких до низких.

А ведь они лучше, чем кто-либо другой, знали, что термин Initiatus относился к пятой, наиболее высокой ступени Ордена Храмовников; что титул Посвященного в мистерии занимал 21-ю строку в списке иереев во Франции; а титул Посвященного в глу­бинные мистерии — 62-ю строку этого же самого Списка. Зная все это, они тем не менее присвоили этот священный титул, пришедший к ним из глубины веков, простым претендентам, новичкам среди «сыновей вдовы». Но если страсть к нововведениям и разного рода реформам подтолкнула масонов к тому, что восточный оккультист назвал бы явным святотатством, то разве это достаточное основание для того, чтобы теософы перенимали их неточную терминологию?

Что касается нас — последователей Учителей Востока, то мы не имеем ничего общего с современным масонством. Подлинные секреты символического масонства теперь утеряны, о чем, кстати говоря, убедительно свидетельствует сам Рагон. После того как были ликвидированы последние мистерии, центральный, краеугольный камень чертога, возведенного первыми, десятикратно доисторическими царскими династиями Посвященных, вскоре расшатался и выпал. Работу по его разрушению, состоявшую в удушении и подавлении тайного знания, начали Цезари, а завершили отцы церкви, окончательно изгнавшие дух мистерий из Европы. А когда священный камень был снова привнесен в Европу из святилищ Востока, он очень быстро потрескался и, в конечном счете, рассыпался на тысячу осколков.

Кого же нам винить в этом преступлении?

Может, франкмасонов, и особенно храмовников, коих преследовали и казнили и чьи анналы и письменные статуты безжалостно уничтожались? Или же церковь, которая, присвоив себе догмы и ритуалы раннего масонства, решила выдать свои позаимствованные псевдооткровения за единственную Истину и потому принялась избавляться ото всех конкурентов?

Как бы то ни было, масоны перестали быть хранителями всей истины — виноват ли в этом Рим или же насекомое Шерма[25] из знаменитого храма Соломона, ставшее, по утверждениям современных масонов, основой и фундаментом их Ордена.

Десятки тысяч лет генеалогическое дерево священной науки, ветви которого охватывают все ра­сы, оставалось неизменным, ибо у этой науки был Единый Храм, возведенный на незыблемой скале первичной истины. Но масоны последних двух столетий предпочли отделиться от него. В очередной раз, и теперь уже в большей степени на практике, нежели в теории, они раздробили куб, который распался затем на двенадцать частей. Они променяли настоящий камень на фальшивый; и, как бы они ни обра­щались потом с первым — настоящим краеугольным камнем, они руководствовались при этом не духом, который живит, но мертвой буквой, которая убивает.

Неужели тот самый червь Самис (или иначе — «насекомое Шерма»), чьи следы на отвергнутом камне ввели «строителей Храма» в заблуждение, начал подтачивать им же самим созданное строение? Значит, то, что было сделано, было сделано сознательно, потому что строителям, безусловно, была хорошо изве­стна общая сумма[26] — тринадцать линий и пять граней.

Но что это меняет? Что касается нас, стойких приверженцев Востока, то мы предпочитаем всем этим камням один, не имеющий ничего общего с маскарадом масонских степеней.

Мы будем придерживаться эбен Шетиййя (на санскрите он называется по-другому), совершенного куба, который содержит в себе дельту, или тре­угольник, и заменяет имя каббалистического Тетраграмматона символом невыразимого имени.

Мы намеренно оставляем масонам их «насекомое» и ради них же самих надеемся, что современная символистика, ныне продвигающаяся вперед семимильными шагами, не сможет в ближайшее время установить идентичность червя Шерма-Самиса с Хирамом Абифом, так как это поставило бы всех в неловкое положение.

Но, по зрелому размышлению, подобное открытие было бы в некотором смысле полезным, а также не лишенным определенного шарма. Мысль о том, что в основе масонской генеалогии покоится червь, являющийся к тому же архитектором пер­вого масонского храма, можно развить и далее, отождест­вив этого червя также и с масонским «отцом Адамом», что значительно повысило бы авторитет «сыновей вдовы» в глазах дарвинистов, поскольку приблизило бы масонство к современной науке, нуждающейся в естественных подтверждениях геккелевской теории эволюции. Да и какая им разница, если секрет свое­го настоящего происхождения они уже утратили?

И пусть никто не возражает против этого утверждения, ибо это доподлинно установленный факт. Пользуясь случаем, позволю себе напомнить масонским джентльменам, которые, возможно, прочитают эти строки, что практически все секреты эзо­териче­ского масонства были утрачены после Элиаса Эшмола и его ближайших преемников. А если они по­пытаются возражать, мы ответим им словами Иова: «Тебя обвиняют уста твои, а не я, и твой язык говорит против тебя» (XV, 6).

Наши величайшие тайны изучались в масонских ложах по всему миру. Но их гроссмейстеры и гуру вымерли один за другим, а их тайные рукописи, в которых еще сохранялись какие-то знания, были сожжены в конце XVII — начале XVIII века* (как, например, рукопись Николаса Стоуна, уничтоженная добросовестными братьями в 1720 году) как в Англии, так и на континенте.

Почему это произошло?

Некоторые английские братья сообщали потом по секрету, что уничтожение рукописей стало результатом постыдного пакта, заключенного между отдельными масонами и церковью. Совсем недавно в мир иной отошел один престарелый «брат», великий каббалист, чей дедушка, известный масон, близко подружился с графом де Сен-Жерменом, когда последний приехал в Англию в 1760 году, как говорят, по приказу Людовика XV, чтобы договориться о мире между двумя странами. В руки этого масона граф де Сен-Жермен передал некоторые документы, связанные с историей масонства и содержащие ключ ко многим неправильно понимаемым мистериям. Он сделал это с тем условием, что документы станут тайным наследием всех потомков каббалистов, ставших масонами. Впрочем, эти бумаги смогли послужить лишь двум масонам — отцу и сыну, ныне уже умершим. Больше в Европе ими никто не смог воспользоваться. Перед смертью старый масон отдал эти бесценные документы какому-то человеку с Востока (индусу), присланному, чтобы отвезти их в Аритсар, Город Бессмертия, для того, кто придет за ними. Также конфиденциально сообщалось, что знаменитый основатель Ложи тринософистов, Ж.М.Рагон, был посвящен в Бельгии неким восточным человеком во многие таинства, а некоторые говорят еще, что в юности он тоже был знаком с Сен-Жерменом. Пожалуй, это могло бы объяснить, почему знаменитый автор «Tu­ileur general de la Franc-Maconnerie or Manuel de l’Initie» считал Элиаса Эшмола подлинным основателем современного масонства. Никто лучше Рагона не знал, насколько масонство отдалилось от по­нимания своих собственных секретов, ибо он пишет:

«Сама природа и суть масонства побуждает каждого масона искать свет повсюду, где, по его мнению, этот свет можно найти, — гласит текст циркуляра французской ложи Великий Восток, — а между тем, — добавляет он, — они величают масонов возвышенным титулом детей света, но держат их в темноте!» [Cours philosophique, etc., p. 59-60.]

Таким образом, если месье Папюс, определяя по­нятия адепт и Посвященный, копирует масонов (а нам представляется именно это), то он неправ, ибо не следует возвращаться во мрак тому, кто уже вышел к свету. Теософия ничего не придумала и не сказала ничего нового, она лишь в точности повторяет уроки, дошедшие до нас из древности. И терминология, принятая Теософским Обществом около пятнадцати лет тому назад, верна, ибо используемые нами термины во всех случаях являются точными переводами санскритских эквивалентов, почти таких же древних, как последняя появившаяся на свет человеческая раса. И эту терминологию нельзя изменять по собственному усмотрению, не рискуя при этом внести хаос в теософские учения, лишая их тем самым первозданной чистоты.

Позвольте в связи с этим напомнить справедливые слова Рагона:

 

Колыбелью Посвящения была Индия. Посвящение предшествовало цивилизациям Азии и Греции; очищая чело­веческие умы и улучшая обычаи, оно сделало возможным появление всех гражданских, политических и религиозных законов.

 

Слово посвященный аналогично двиджа, индий­скому наименованию «дваждырожденного» брамина. Это прозвище свидетельствует о том, что ини­циация рассматривалась как рождение к новой жизни или, как писал Апулей, «воскресением для новой жизни», novam vitam inibat...*

Во всем остальном, за исключением вышеизложенного, лекция месье Папюса о печати Теософ­ского Общества вполне научна и корректна, а эрудиция, которую он в ней демонстрирует, просто замечательна. Члены нашего Братства сердечно благодарны ему за объяснения, которые столь же ясны и аргументированы, сколь и интересны.

НАШ ЦИКЛ И СЛЕДУЮЩИЙ ЗА НИМ

 

Великий век вернется, и земля

Обрящет снова все, что потеряла,

И, словно кожу старую змея,

Зимы бесплодной сбросит покрывало.

Шелли. Эллада

 

Не думай, друг мой, будто рай

утерян безвозвратно;

По силам воинству добра

вернуть его обратно...

Гете

 

Что имел в виду автор «Прометея Освобожден­ного»*, когда писал о возвращении потерянного и новом начале великого мирового века? Возможно, дар поэтического предвидения превратил его «видение девятнадцатого века» в видение века «сто девятнадцатого» или же открыл ему прекрасные образы вещей, которые будут и в то же время уже были.

Фихте убеждает нас в том, что это «часто встречающийся, особенно в прошлые столетия, феномен»: «То, чем нам предстоит стать, запечатлено в чем-то, чем мы уже были; и то, что нам предстоит приобре­сти, представляется нам тем, что мы некогда потеря­ли». И добавляет: «То, что Руссо, под именем естественного состояния, и древние поэты, под именем Золотого Века, помещают позади нас, на самом деле ждет нас впереди».

Ту же самую мысль высказывает и Теннисон:

 

Смотрят вспять и твердят мудрецы, будто время ушло золотое.

Вы вперед посмотрите, глупцы, чтоб увидеть его пред собою... [«Золотой год»]

 

Счастлив тот оптимист, в сердце которого все еще поет соловей надежды, несмотря на все вопиющие беззакония и холодный эгоизм нынешнего века! Наш век преисполнен чванства, гордыни и ханжества и так же жесток, как и лицемерен.

О боги, сколько притворства и кощунственного пренебрежения истиной демонстрирует наш век, пропитанный ложью и обманом! Поистине тебя следует назвать «пексниффианским», о девятнадцатый век христианской эры! Ибо ты породил больше лицемеров на один квадратный метр своей ци­вилизованной почвы, нежели древность во всех своих идолопоклоннических странах за всю свою многовековую историю. И вы, современные Пексниффы, «настолько прониклись духом фальши, что остаетесь добродетельными и во хмелю, и во лжи, и даже будучи пристыженными и разоблаченными», следуя выражению автора «Мартина Чезлвита».

Если суждение Фихте верно, то суть его поистине ужасна! Ибо перспективы, которые оно нам сулит, неописуемо прискорбны. Неужели нам и вправду следует ожидать, что в одном из периодически возвращающихся циклов мы снова станем теми, кем «мы уже были» или кем мы являемся сейчас? Но это значит, что, для того чтобы заглянуть в будущее, достаточно изучить ныне существующее положение вещей. И что же мы при этом обнаружим?

Вместо правды и честности мы увидим условности и холодную, рафинированную politesse; иначе говоря — притворство. Фальшивки преследуют нас везде: суррогат моральной пищи и суррогат пищи телесной. Для желудка — маргарин вместо масла; и такой же маргарин для души. Красота и яркие краски снаружи, и тлен и разложение внутри. Вся жизнь — непрерывный бег, лихорадочная гонка, цель которой — удовлетворение своих эгоистичных амбиций, гордости, тщеславия, жажды денег и по­честей. Наездники в этой скачке с препятствиями — человеческие страсти, а кони — наши не очень стойкие собратья. Приз же в ней добывается ценою крови и страданий бесчисленного множества ближних и духовной деградации победителя.

Кто в нашем столетии осмелится открыто вы­сказать все, что думает? Сейчас человек должен быть поистине героем, чтобы говорить правду, зачастую сопряженную с риском для его жизни и благополучия. Сам закон запрещает говорить правду, лишь иногда настаивая на этом в своих судах, под страхом обвинения в лжесвидетельстве. Но если ложь высказывается публично и в печати, то, не будучи богатым, почти невозможно заткнуть рот клеветнику. Начни вы излагать только факты, и вас объявят лжецом, но, если промолчите при виде совершенного у вас на глазах беззакония, ваши друзья станут считать вас его соучастником — сообщником. Таким образом, в нашем цикле стало невозможно открыто и честно высказывать собственное мнение. И недавно проваленный билль об отмене «законов о богохульстве» — наилучшее тому подтверждение.

«Pall Mall Gazette» за 13 апреля напечатала несколько содержательных строк по этому поводу. Однако изложенные в ней аргументы страдают некоторой однобокостью, в силу чего их следует воспринимать cum grano salis. Автор статьи напоминает читателю о том, что истинный принцип законов о богохульстве «уже давно изложен лордом Маколеем», и далее добавляет:

 

Высказывать свои религиозные или антирелигиозные взгляды в атмосфере абсолютной свободы — это одно, но излагать их в оскорбительном тоне, стараясь обидеть или унизить других людей, — это уже совсем другое. У себя дома вы можете носить какую угодно одежду или же не носить ее вовсе, но, если человек будет настаивать на своем праве гулять в одном исподнем по Риджент-Стрит, общественность имеет полное право возразить. Предположим, что какой-нибудь прилежный активист оклеит все афишные тумбы в Лондоне «комиче­скими» изображениями Распятия. Конечно же, подобное деяние должно быть признано преступным даже теми, кто ни в какое распятие не верит.

 

Абсолютно точно. В наш век вы можете быть ре­лигиозным или антирелигиозным человеком — как вам заблагорассудится, только никого не оскорбляйте и следите за тем, чтобы не «обидеть» и не «унизить других людей». Интересно, под «другими людьми» здесь подразумеваются только христиане или все без исключения граждане? Кроме того, данный закон предоставляет угрожающе обширное поле деятельности присяжным, ибо кто может знать, где должна быть проведена демаркационная линия между оскорбительным и неоскорбительным! Для того чтобы вы­нести абсолютно справедливый и бес­пристрастный вердикт в этом вопросе, жюри должно быть смешанным и состоять из шести христиан и шести «язычников». Мы с юных лет привыкли считать, что Фемиде завязывали глаза только в древности и только язычники. С тех пор христианская цивилизация раскрыла ей глаза, и теперь аллегория великой богини правосудия возможна в двух вариантах. Однако мы все равно стараемся верить в лучшее и относимся к закону со всем уважением, а потому считаем, что закон, если он есть, должен быть единым для всех. И если этот принцип действительно имеет силу, то и «законы о бо­гохульстве» должны защищать интересы всех, «без различия расы, цвета кожи или религии», как говорим мы, теософы.

Итак, если закон справедлив, то он должен быть одинаково справедливым для всех. Так значит ли это, что запрещение «обижать» и «унижать» распро­страняется на всех или же только на христиан? Если справедливо первое, то закон должен одинаково защищать и теософов, и спиритуалистов, и многие миллионы язычников, коих счастливая судьба сделала подданными Ее Величества, и даже воль­нодумцев и материалистов, многие из которых легко ранимы. Вторая трактовка, то есть ограничение действия «закона» защитой одного лишь христианского Бога, абсолютно недопустима; да мы и не подозреваем закон в столь вопиющей и постыдной не­объ­ективности. Ибо слово «богохульство» применимо не только к Богу-Отцу, Христу и Святому Духу, не только к Деве Марии и Святым, но и ко всем богам и богиням. Этот термин употреблялся в том же самом криминальном значении в Древней Греции, Риме и даже в Египте за много столетий до нашей эры. «Не злословь на богов», — (именно так, во множественном числе) прямо сказано в книге «Исход» (XXII, 28), где приводятся заповеди «Бога», явившегося Моисею на горе Синай. Но если принять к сведению эту заповедь, то что тогда станет с нашими друзьями миссио­нерами? Если закон возь­мет ее на вооружение, мис­сионеров ждут трудные времена. Нам остается только пожалеть их, ибо за­коны о богохульстве повиснут над ними в этом случае как дамоклов меч; ведь из всех богохульников, подвергающих осмеянию Бога или Богов других на­родов, они являются наиболее бесцеремонными. Почему для них должны делаться какие-то послабления, и почему нарушения закона о богохульстве, допускаемые по отношению к Вишну, Дурге или любому фетишу, или же в отношении Будды, Магомета и даже призрака, в котором спиритуалист видит свою покойную матушку, не следует ставить на одну доску с критическими выпадами «язычника» в адрес Иеговы? С точки зрения закона обезьяно-бога Ханумана следует защищать так же, как и любого бога христианской Троицы, в противном случае богиня правосудия ослепнет окончательно. Помимо того, что Ханумана почитают священным многие миллионы индусов, он так же мил нежному сердцу дарвини­ста, и потому хула в адрес нашего первого кузена, бесхвостого павиана, способна «оскорбить» не только многих теософов-индусов, но и господ Гранта Аллена* и Эйвлинга. Мы согласны с тем, что человек, рисующий «комиче­ские изображения распятия», совершает противозаконное деяние. Но точно такое же преступление совершает и тот, кто высмеивает Кришну и, превратно истолковав аллегорию его гопи (пастушек), говорит о нем гадости в присутствии индусов.

А как быть с грубыми и невежественными шуточками, которые позволяют себе во время проповедей отдельные служители Евангелия, то есть сами христианские священники, причем в адрес не Кришны, но самого Христа?

В последнем случае мы наблюдаем комичное противоречие между мертвой буквой и живым словом закона. Мы могли бы назвать несколько наибо­лее грубых преподобных «насмешников» подобного рода, но, насколько нам известно, единственными людьми, критикующими этих многогрешных служителей Христовых, были и до сих пор остаются исклю­чительно «язычники» и атеисты в Англии и в Америке.

Мир перевернулся с ног на голову! Проповедников Евангелия обвиняют в невежественном богохульстве, ортодоксальная пресса не говорит по этому по­во­ду ни слова, и только агностики выступают против этих клоунских профанаций. В одном абзаце сочи­нений «Саладина»[27] больше истины, чем в половине ежедневных газет Соединенного Королевства. В одном мизинце «безбожника» больше благоговейного почтения (на что оно направлено — это уже другой вопрос) и ощущения соразмерности вещей, чем во всей дородной и кичливой фигуре преподобного богохульника м-ра Сперджена, хотя первый — «агностик», или, как его называют, «хулитель Библии», а второй — известный христианский проповедник. Но карма, которой нет никакого дела до мертвой буквы человеческих законов и так называемой человеческой цивилизации или про­гресса, неусыпно приглядывает за нашим вращающимся шариком праха и создает противоядие против всякого зла: отсюда и поклоняющиеся истине безбожники, коих она напускает на материально озабоченных проповедников, оскверняющих своих богов. У Америки есть свой Тэлмидж, которого «New York Sun» [за 6 апреля 1877 г.] вполне за­служенно называет «болтуном и шарлатаном», и свой полковник Роберт Ингерсолл. Но в Англии подражателям Тэлмиджа противостоит суровая Немезида в лице «Саладина». Проповедник-янки уже неоднократно получал нагоняй от атеисти­ческих газет за то, что ведет свою паству на небеса не по пути преклонения, но пытается сократить это долгое и трудное путешествие с помощью разнообразных библейских анекдотов. Кто в Нью-Йорке не помнит комическую пантомиму, которую Тэлмидж устроил 15 апреля 1877 г.? Мы помним ее очень хорошо. В тот раз он инсценировал «трио в Вифании», где каждый из трех dramatis personae был, по общему признанию публики, «совершенным подражанием оригиналу». Иисус, по сценарию преподобного арлекина, «нанес утренний визит» Марии и Марфе: усевшись «на тахте», он начал отнимать время у Марии, «любительницы этики», которая расположилась у его ног, но затем пришла Марфа и «побранила» (sic) его за то, что ей пришлось «прислуживать одной». Полковник Сэндис заявил в своей речи, произнесенной в палате общин против билля о богохульстве, предложенного м-ром Брэдло: «В то время как мы наказываем убивающих те­ло, этот билль призывает нас не применять никакого наказания к тем, кто убивает человеческие ду­ши».

Но не думает ли он при этом, что только безбожник убивает человеческие души, когда превращает священные верования в балаган, в то время как христианский проповедник, делая абсолютно то же самое, наполняет их благоговением? Этот же самый «депутат» напоминает членам парламента, что «по закону Моисея обвиненного в богохульстве полагается вытащить за пределы лагеря и там забить камнями до смерти».

По правде говоря, мы не имеем ничего против того, чтобы протестантские фанатики моисеевского склада переловили и забили камнями всех тэлмиджей и спердженов. Но в то же время мы хотели бы спросить у этого современного Савла: можно ли в таком случае обвинять фарисеев, распинавших Христа, или тех «некоторых из синагоги либертинцев», которые забили камнями Стефана, ведь и те и другие действовали в полном соответствии с Моисеевым законом? Однако пока мы ограничимся только сле­дующим заявлением: если справедливость, как и милосердие, не останется «с нами», то та несправедливость, с которой закон зачастую относится ныне к вольнодумцам, агностикам, теософам и другим безбожникам, рискует стать предметом насмешек для будущих историков.

История любит повторяться. Сперджен насме­ха­ется над чудесами Павла; а мы советуем беспри­страстному читателю раздобыть номер «Агнос­тиче­ско­го журнала» за 13 апреля и прочесть в нем статью Саладина «Наобум», посвященную этому популярному проповеднику. Пусть они прочтут ее, если хотят узнать, почему в этой стране религиозное чувство иссякает день ото дня и что с таким успехом убивает его в христианских душах. Почитание подменяется повышенной эмоциональностью. Армия Спасения, прославляющая Христа «из по­следней силы фантазии», да «шапито» Сперджена, выдаваемое им за Скинию, — вот и все, что осталось от Нагорной проповеди в этой христианской стране. Распятие и Голгофа изображаются исключительно в виде странного сочетания адского пламени с «кукольным театром», чем как раз и является религия м-ра Сперд­жена. И можно ли удивляться, с учетом всего вышесказанного, резкости следующих строк Саладина?

 

...Если Эдвард Ирвинг был истовым мистиком и темпераментным Илией, то Чарльз Сперджен — насмешливый и экзотерический Гримальди. Едва вернувшись из Ментоны, где он лечился от подагры, Сперджен председательствовал на ежегодном собрании столичной епархии Церкви Скинии. В самом начале заседания, когда присутствующие собрались молиться, он сказал: «Сейчас холодная ночь, и, если кто-то собирается молиться слишком долго, он рискует замерзнуть насмерть. (Смех.) Однажды, когда Павел читал очень долгую проповедь, один молодой человек вывалился из окна и разбился. Я же — не Павел, и, если кто-то из вас замерзнет, я уже не смогу его воскресить, так что, пожалуйста, не делайте так, чтобы нам тоже потребовалось чудо, потому что я вряд ли смогу его совершить». (Смех.)

Если бы такой шутник жил в Палестине во времена «благого Господа», именем которого он получает сейчас свои доходы, то, пожалуй, мог бы шутя ткнуть этого «бла­гого Господа» кулаком под ребро и спросить: «Ну как по­живаешь, парень из Назарета?» И тогда у нас были бы Иуда, прозванный Искариотом, с ящиком для денег, и Чарльз, прозываемый Спердженом, в колпаке с бубенчиками.

Я несерьезно отношусь к галилейским сказочкам, потому что для меня это просто сказочки; но для м-ра Сперджена это самое настоящее «слово Божье», и не пристало ему относиться к ним с такой же легкостью даже для того, чтобы повеселить священное собрание средних умов своей церкви. Я порекомендовал бы м-ру Сперджену обратить свое благочестивое внимание на од­ну мысль, высказанную Цицероном в «De Legibus»: «De sacris autem haec sit una sententia, ut conserventur».* А поскольку м-р Сперджен всю свою жизнь провел в молитвах и потому у него вряд ли было время изучить какой-либо язык, помимо богатого и образного языка анг­лийских прачек, то я могу перевести для него значение этих слов: «Нам всем необходимо сойтись в одном мнении — священные вещи должны всегда оставаться священными». («Агностический журнал», 13 апреля.)

 

Аминь — от всей души говорим мы в ответ на этот полезный совет. «Но он макает свое перо не в чернила, а в богохульную желчь!» — слышим мы голос священника, не так давно высказавшего свое мнение о «Саладине». «Да, — отвечаем мы, — но его перо — алмаз, а желчь его иронии чиста как кристалл и свободна от всех посторонних желаний, ибо преследует одну единственную цель — говорить правду и судить по совести». Учитывая живучесть «закона о богохульстве» и странную особенность законов этой страны объявлять любое суждение тем более клеветническим, чем больше в нем правды, и принимая во внимание более чем реальную возможность финансового разорения, коим применение этих законов грозит, по крайней мере одной из сторон, мы можем заключить, что в высказывании истины pro bono publico гораздо больше героизма и му­жественного самопожертвования, чем в потакании общественным пристрастиям. За исключением, по­жалуй, одного только смелого и откровенного ре­дактора «Pall Mall Gazette», в Англии нет человека, которого мы так уважали бы за благородное бесстрашие, как уважаем «Саладина», а в искрометном остроумии ему просто нет равных.

Но в наши дни мир судит обо всем исключительно по внешнему виду. Мотивы не принимаются в расчет, а нынешний материализм имеет тенденцию априорно осуждать все, что идет вразрез с внешними приличиями и закостенелыми представлениями. О людях, идеях и целых народах судят на основании сложившихся предубеждений, а тлетворные эманации современной цивилизации убивают все доброе и истинное. Как подметил св. Георгий, дикие народы быстро исчезают, «уничтожаемые одним лишь соприкосновением с цивилизованным человеком». Без сомнения, индусам и даже зулусам послужит большим утешением мысль о том, что их уцелевшие собратья умрут (благодаря усилиям миссионеров) лингвистами и учеными, если только не христианами. Один теософ — выходец из семьи колонистов, уроженец Африки — рассказал нам как-то о зулусе, который предложил ему взять его к себе в услужение. Этот кафр был выпускником колледжа, знал латынь, греческий, иврит и англий­ский. Выяснилось, однако, что при всех этих до­стижениях он скверно готовит и плохо чистит ботинки, и джентльмен вынужден был уволить беднягу, чем, возможно, обрек его на голод. Все это должно вызвать заслуженную гордость европейца. Но, как говорит тот же ци­тируемый нами автор, «европейцы забывают, что Африка быстро становится мусульманской и что ислам напоминает в своем монолитном единстве гранитную глыбу, бросающую вызов волнам и ветру и с успехом отражающую все европейские идеи, которые пока не могут причинить ей сколько-нибудь серьезного вреда». Так что Европа может в один прекрасный день проснуться мусульманской, если не «в порабощении» у «язычника-китайца». Но когда все «низшие расы» окончательно вымрут, кто или что займет их место в цикле, который придет на смену нашему?

Есть немало людей, которые, обладая довольно поверхностными знаниями о древней истории (да и о современной тоже), с пренебрежением и насмешкой отзываются обо всех достижениях древности. Читая о языческом жречестве, мы всякий раз сталкиваемся с напоминаниями о том, что они «воз­водили высокомерные башни» вместо того, чтобы «просвещать несчастных дикарей». Вавилонских магов все время сравнивают с «бедными патагонцами» и другими христианскими миссиями, и это сравнение неизбежно оказывается не в пользу первых. На это мы можем ответить, что если древние воздвигали «высокомерные башни», то и наши современники продолжают делать то же самое. Взгляните хотя бы на нынешнее парижское безумие — Эйфелеву башню. Никто не может сказать точно, сколько человече­ских жизней погубили эти древние башни; но известно, что Эйфелева башня в самый первый год своего существования унесла уже свыше сотни жизней строителей, и строительство ее до сих пор не закончено. К тому же, если сравнить эту башню с Вавилон­ской по степени полезности, то пальму первенства по праву придется присудить древнему зиккурату — Планетарной Башне Храма Нэбо* в Борсипе. Между «высокомерной башней», посвященной национальному Богу Мудрости, и другой «высокомерной башней», призванной привлекать зевак, все-таки есть некоторая разница; и последнюю никак нельзя ставить на одну доску с первой, если только не считать, что даже современная глупость стоит выше древней мудрости. Более того, современная астрогнозия* обя­зана своим прогрессом халдейской астролатрии*; а астрономиче­ские вычисления магов легли в основу нашей ны­нешней математической астрономии и помогли нашим исследователям сделать многие важные открытия. Что же касается миссий — в Патагонию или Аннам, в Африку или Азию, то у любого непредубежденного человека до сих пор вызывает за­труднения ответ на вопрос, являются ли они благом или злом, посылаемым Европой в подарок «несчастным дикарям». Мы тоже не уверены в том, что следует считать наибольшим благом для «невежественных» язычников: позволить им и дальше оставаться предоставленными исключительно самим себе или же навязчиво приобщать их (ценою отступничества от своих прежних верований) к таким благам циви­лизации, как ром, виски и разнообразные болезни, которые, как правило, приходят следом за европейскими миссионерами. Что бы там ни говорили любители софистики, но умеренно порядочный, даже по меркам собственной культуры, язычник гораздо ближе к Царствию Небесному, нежели лживый, жуликоватый и беспринципный хри­стианский новообращенный. И коль скоро его уве­рили в том, что его одежды (то есть преступления) омыты кровью Иисуса и что Бог более радуется «одному раскаявшемуся грешнику», нежели 99 безгрешным святым, то ни он, ни мы не видим причин, почему он должен отказываться от подвернувшейся ему возможности.

«Кто в древности, — вопрошает Э.Янг, — мог бы пожертвовать двадцать миллионов — не по приказу самовластного монарха или деспотичного жречества, но повинуясь лишь спонтанному зову национального сознания, непреодолимому импульсу национальной воли?» И далее этот автор добавляет, что «даже пирамиды кажутся ничтожно малыми перед моральным величием» этого «денежного пожертвования». О гордость и самомнение нашего века!

На его месте мы не были бы столь уверенными. Если бы каждый спонсор этого «денежного пожертвования» внес в него свои «две лепты бедной вдовы», то все они вместе могли бы утверждать, что они дали «больше всех», больше, чем любая другая нация, и ожидать затем грядущего воздаяния. Но тот факт, что Англия является богатейшей страной мира, несколько меняет внутреннюю ценность всего предприятия. Двадцать мил­лионов в единой массе, конечно, могли бы стать мощным орудием для добрых дел. И такое «денежное пожертвование» могло бы обеспечить добрую карму самому жертвователю, если бы не было так тесно сопряжено с национальной гордостью и если бы нация не использовала его как средство самовозвеличения и не возвещала о нем с бахвальством по всем четырем сторонам света трубным гласом сотен печатных изданий. Истинное милосердие развязывает свой кошель невидимой рукою и,

 

...сделав доброе дело, забывает о нем...

 

Оно сторонится славы и никогда не бывает показным. И, кроме того, все в мире относительно. Один миллион в звонкой монете составлял 3000 лет тому назад в десятки раз больше, чем двадцать миллионов сегодня. Двадцать миллионов — это Ниа­гара титанической силы, способная затопить какую-нибудь массовую потребность и вызвать такую же массо­вую суматоху. Но даже если они смогут на какое-то время помочь десяткам тысяч голодных и несчастных, все равно останутся в десятки раз больше страждущих, сирых и голодных, для облегчения страданий которых даже этой огромной суммы окажется недостаточно.

В сравнении с такими необычайно щедрыми дарами предпочтительнее выглядят те страны, в которых вообще нет нуждающихся, например те небольшие общины, остатки некогда могущественных рас, которые не позволяют своим собратьям по ве­ре опускаться до нищеты: мы имеем в виду парсов. В правление индусских и буддистских царей, таких, как Чандрагупта и Ашока*, люди не ждали, как сейчас, пока случится какое-нибудь нацио­нальное бедствие, чтобы выплеснуть и так уже переливающийся через край избыток своего богатства на головы более или менее значительной части голо­дающих и бездомных, но век за веком, непрерывно, трудились ради общего блага: строи­ли постоялые дворы для путешественников, рыли колодцы, сажали вдоль дорог фруктовые деревья, чтобы усталые пилигримы и бедняки без гроша в кармане знали, что они всегда могут рассчитывать на гостеприимство за государственный счет и повсюду могут найти отдых и пищу. Пусть маленький, но постоянно текущий ручеек прохладной и чистой воды, которой всегда можно освежить пе­ресохшие губы, способен принести больше пользы, чем нежданный водопад, время от времени прорывающий плотину национального равнодушия.

Итак, если в будущем цикле мы должны стать такими, какими уже были, то лучше нам уподобиться людям времен Ашоки, а не нынешнего века. Правда, нас упрекают еще в том, что мы забываем о «христианском героизме». Но проявляет ли сейчас христианство, спрашиваем мы, тот же героизм, что и ранние мученики, или разделяет ли, по крайней мере, героизм современности? Как ни печально, но мы должны опровергнуть и это хвастливое заяв­ление. Не приходится сомневаться в том, что герои­ческие поступки иногда совершаются и в нашем столе­тии, но, с другой стороны, кто больше всех боит­ся смерти, если не рядовой христианин? Идо­ло­поклонник-индус или же буддист, или любой другой азиат или африканец встречает смерть с невозму­тимостью и спокойствием, неведомыми западному человеку. Что же до «христианского героизма», то, будь это средневековые или современные герои и героини — св. Луи* или генерал Гордон*, Жанна д’Арк или Найтингейл*, их героизм не нуж­дается ни в каких дополнительных эпитетах. Хри­­стиан­ским мученикам предшествовали идолопо­клонники и даже безбожники спартанцы, наделенные мно­гими доб­родетелями, а отважным сестрам милосердия из Красного Креста — матроны Греции и Рима. Са­моистязания, которым по сей день под­вер­гают себя индийские йоги и мусульманские факиры, зачастую длятся годами и совершенно за­тмевают вынужденный героизм христианских муче­ников. Тому, кто хочет узнать, что означает «героизм» в полном смысле этого слова, следует прочесть «Анналы и древности Раджастхана» полковника Тода...

«Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» [Мтф., XXII, 21] — это золотое правило, наряду со многими ему подобными, сами же христиане первыми стремятся нарушить.

Гордыня и самомнение — две ужасные язвы, пожирающие сердца цивилизованных наций, а себялюбие — меч, коим преходящая личность пытается разрубить золотую нить, связывающую ее с бессмертной Индивидуальностью. Старик Ювенал, вероятно, был пророком. Похоже, что нижеследующие слова он адресует непосредственно нашему веку:

 

Мы признаем твои заслуги, но скорбим

О том, что разум твой гордыней одержим!

 

Гордыня — злейший враг прежде всего для самой себя. Ей невыносимо слушать, как кого-то хвалят в ее присутствии, и потому она набрасывается на любого соперника, но далеко не из каждой схватки выходит победителем. «Едина я, Божья избранница, — говорит гордая нация, — непобедимая и самая передовая, и пусть трепещут все вокруг меня!» Но неизбежно приходит день, когда она ока­зывается лежащей в пыли и крови. «И я Едина, — каркает в унисон с нею какая-нибудь индивидуальная ворона, ряженая в павлиньи перья, единственная настоящая художница, артистка, писательница или бог знает что еще... — И кого осеню я светом своим, тот избран среди народов, а к кому повернусь спиной, тот обречен на всеобщее презрение и забвение».

Пустое бахвальство и спесь. Благодаря знакомству с законами кармы и евангельскими истинами, мы знаем, что первые станут со временем послед­ними, и наоборот. И те писатели, чьи мысли пред­став­ляются омерзительными фанатичному большинству, останутся в памяти многих последующих поко­лений, а прочие, какими бы талантливыми и ори­ги­нальными они ни были, окажутся невостребованными в бу­дущих циклах. Более того, коль скоро не ряса делает человека монахом, то и внешнее великолепие вещей, будь то шедевры литературы или искусства, не может служить гарантией моральной красоты их создателей. Некоторые известнейшие поэты, философы и писатели вели, как свидетельствует история, далеко не примерный образ жизни. Руссо хотя и создал свою этическую систему, сам следовал ей отнюдь не всегда, а об Эдгаре По говорят, что свои лучшие поэмы он написал в состоянии, близком к delirium tremens. Жорж Санд, невзирая на свою выдающуюся психологическую проницательность, высокоморальный характер своих героинь и благородные идеи, вряд ли смогла бы претендовать на приз Монсьона* за добропорядочную жизнь. Более того, талант, а тем более гений, является не следствием эволюции в нынешней жизни (которой мы только и имеем основания гордиться), но результатом предыдущего существования, и любые иллюзии насчет обратного чреваты большими опасностями. «Майя, — говорят азиаты, — набрасывает самую плотную и самую обманчивую завесу на самые красивые места и объекты в природе». Самые красивые змеи, как правило, наиболее ядовиты. Дерево анчар, чьи отравленные испарения убивают все живое, рискнувшее приблизиться к нему, по праву считается королем красоты африканских лесов.

Следует ли нам ожидать того же самого в «приближающемся цикле»? Неужели мы обречены и дальше терпеть то зло, которое терпим сейчас?

И все-таки даже тогда, когда прогнозы Фихте станут явью и заря «Великого Века» Шелли воссияет над человечеством, карма будет действовать так же, как и всегда. И мы, в свою очередь, станем «древними людьми» для тех, кто придет после нас. И люди новой эпохи так же будут считать себя единственно совершенными существами и так же насмехаться над «Эйфелем», как мы сейчас насмехаемся над Вавилонской башней. Мы — рабы привычки и расхожих мнений, и те, кто будет жить в следующем цикле, тоже станут считать единственно правильными собственные действия и оценки.

«Ату их! Ату!» — будут кричать они в адрес тех, кто, подобно тому, как мы сейчас защищаем древних, осмелится сказать доброе слово о нас с вами. Град насмешек и все прочие виды оружия будут немедленно обращены против того, кто дерзнет сойти с проторенной дорожки, против «богохульников», которые позволят себе называть богов этого будущего цикла их настоящими именами или отстаивать собственные идеалы. Нетрудно предвидеть, что напишут в будущих биографиях знаменитых безбожников нашего времени. Об этом можно заранее судить по тем биографиям, которых уже удостоились некоторые наиболее известные анг­лийские поэты, например по посмертным отзывам о Перси Бише Шелли.

Да, теперь его осуждают за то, за что в другое время восхваляли бы, поскольку еще в детстве он написал «Апологию атеизма»! Сейчас говорят, что его воображение унесло его «за пределы реально­сти», а его метафизика «лишена разумного осно­вания». Но это может означать только одно: его критики заявляют, будто знают все о разграничительных вехах, установленных природой между реальным и нереальным. Этакие ортодоксальные тригонометрические топографы абсолюта, провозгласившие себя единственными специалистами, из­бранными их Богом для установления границ и пределов, всегда готовые раскритиковать независимого метафизика. Они стали характерной чертою нашего века. Нет ничего удивительного в том, что в случае с Шелли метафизика молодого автора «Королевы Мэб», описанная в популярных энциклопедиях как «безжалостная и богохульная атака на христианство и Библию», показалась его непогрешимым судьям «лишенной разумного основания». Для них «разумным основанием» представляется лозунг Тертуллиана: «Credo quia absurdum est»*.

Бедный великий молодой Шелли! Он трудился не покладая рук на протяжении нескольких лет своей слишком короткой жизни ради облегчения страданий неимущих и утешения отчаявшихся и был готов, по утверждению Медвина*, отдать по­следний шестипенсовик совершенно незнакомому человеку, обремененному нуждой, но был назван атеистом только за то, что отказывался признавать Библию буквально! Пожалуй, причины этого «атеизма» мы могли бы найти в «Разговорном словаре» (Conversations Lexicon), где сразу же за бессмертным именем Шелли следует имя Сима (Шем), «старшего сына Ноя... умершего, как сказано в Писании, в возрасте 600 лет». Автор этой энциклопедической информации (которую мы цитируем дословно) не смог удержаться от того, чтобы не до­бавить: «Вряд ли можно говорить без субъ­ек­тив­ного, но искреннего осуждения о писателе, который смолоду отверг все общепринятые представления» (под которыми, надо полагать, имеется в виду прежде всего библейская хронология). Однако тот же самый автор не позволяет себе ни единого комментария по поводу циклических лет Сима, благочестиво (или же предусмотрительно) обходя молчанием этот вопрос!

Таков наш век, ныне с таким шумом, но, к счастью для всех, готовящийся к своему финальному прыжку в вечность. Из всех прошедших веков этот — наиболее откровенно жесток, развращен, аморален, кичлив и нелеп. Это гибридный и неестественный продукт, чудовищное дитя своих ро­дителей — честной матери, именуемой «средневе­ковым суеверием», и бесчестного, вороватого отца — беспринципного обманщика, обычно называемого «современной цивилизацией». Поистине невеселые мысли навевает вид странной, немыслимой упряжки, ныне влачащей телегу прогресса сквозь триумфальные арки нашей цивилизации. Наш восточный склад ума заставляет нас видеть в ортодоксальной набожности, запряженной вместе с хо­лодным, насмешливым материализмом, красноречивый символ нашего столетия. Мы усматриваем его в колониальном творении европейской этики (увы, живом творении!), известном как люди смешанной культуры. Услышав это прозвище, мы тут же представляем себе елейное лицо кофейного цвета, высокомерно взирающее на мир через лорнет, плоскую и мохнатую голову, увенчанную высокой шляпой и водруженную на пьедестал из бе­лого, накрахмаленного воротничка, такой же рубахи и модного атласного галстука; а рядом с этим гибридом стоит, опираясь на его руку, такое же плоское, смуглое лицо смешанной красоты, сияющее из-под стильной парижской шляпки, представляющей собой немыслимую пирамиду из марли, пестрых ленточек и перьев...

В самом деле, эта комбинация из азиатской плоти и европейского облачения выглядит не менее смехотворно, чем существующая ныне смесь моральных и интеллектуальных идей и представлений. М-р Гексли и «Жена, облаченная в Солнце», Королевское Общество и новый пророк из Брайтона, который раскладывает буквы «перед Господом» и получает для нас ответные послания «от Иеговы Ангелов», который, не краснея, подписывается «Царь Соломон», а письма свои пишет на листах со штемпелем «Святилище Иеговы» (sic) и который назы­вает «Мать» — вышеупомянутую Солнечную «жену» — «той проклятой» и вызывающей отвращение.

И все-таки их учения сплошь авторитетны и ортодоксальны. Только вообразите себе, как м-р Грант Аллен пытается убедить генерала Бута* в том, что «жизнь обязана своим происхождением хи­миче­скому процессу разделения эфирных волн на более холодной земной поверхности, в особенности двуокиси углерода и воде», а английский «le brave ge­neral» возражает, что такого быть не может, поскольку «более холодная поверхность» была сотворена только лишь в 4004 г. до н.э., и потому его (Гранта Аллена) «существующее многообразие ор­ганических форм» обязано своим возникновением вовсе не «частному взаимодействию динамических законов» (в чем он пытается уверить неосторожного читателя в своей новой книге), но только тому праху земному, из которого «Господь Бог сотворил зверей полевых» и «всякую птицу небесную».

Эти двое олицетворяют овец и козлищ, которые будут отделены друг от друга в Судный день, альфу и омегу ортодоксии и точную картину общества нашего столетия. Тех несчастных, которые оказались зажатыми на нейтральной полосе между двумя этими полюсами, пинают и бодают теперь с обеих сторон. Повышенная эмоциональность и тще­славие (первая — следствие нервной неурав­новешенности, а второе — то чувство, которое заставляет нас плыть по течению, чтобы не прослыть косными реакционерами или безбожниками) служат мощным оружием в руках наших современных благочестивых «овец» и наших ученых «козлищ». И только карма тех, кто не смог противиться этому оружию, знает, сколько людей за­гнали оба эти недостатка в тот или другой воинствующий лагерь...

Те же, кто не подвержен ни истерическим эмоциям, ни священному страху перед обществом и приличиями, те, в ком пробудился уже голос совести — «тот все еще слабый голос», который, будучи однажды услышанным, способен заглушить даже могучий рев Ниагарского водопада и уже не позволяет лгать своей собственной душе, остаются за пределами этой схемы. Для них в уходящем веке уже не остается никакой надежды. Они просто родились не в то время. Такую ужасную картину рисует наш нынешний цикл, близящийся теперь к своему завершению, для всех, с чьих глаз спала пелена суеверия, предрассудков и предубеждений и кто видит истину, скрытую за видимыми проявлениями нашей западной «ци­вилизации». Но что готовит человечеству грядущий цикл? Будет ли он просто продолжением нынешнего, только окрашенным в еще более мрачные и гнетущие тона? Или же для человечества воссияет заря нового дня — солнечного дня истины, милосердия и подлинного счастья для всех? Ответ на этот вопрос во многом зависит от тех немногих теософов, которые остаются верными своему флагу и в дни общественного признания, и в дни гонений и продолжают бороться на стороне Истины с силами Тьмы.

Одна атеистическая газета опубликовала несколько оптимистических строк, связанных с по­следним пророчеством Виктора Гюго, которому приписываются следующие слова:

 

Вот уже четыре сотни лет ни один шаг, сделанный человечеством, не остается без последствий. Мы вступаем в великую эпоху. Шестнадцатый век войдет в историю как век художников, семнадцатый назовут веком писателей, восемнадцатый — веком философов, а девятнадцатый — веком апостолов и пророков. Чтобы соответствовать девятнадцатому столетию, необходимо быть художником века шестнадцатого, писателем семнадца­того, философом восемнадцатого, а еще, подобно Луи Блану*, обладать врожденной священной любовью к человечеству, которая как раз и делает человека апостолом и дарует пророческое видение будущего. В двадцатом веке войны умрут, эшафоты умрут, вражда умрет, королевская власть умрет, догмы умрут, но человек будет жить. Для всех будет только одна страна, и страной этой будет вся земля; для всех будет только одна надежда, и надеждой этой будет все небо.

И потому все приветствуют благородный двадцатый век, который примет наших детей и который наши дети получат в наследство!

 

Если победа останется за теософией и ее всеобъемлющая философия прочно укоренится в умах и сердцах людей, а ее учения о перевоплощении и карме, иными словами, о Надежде и От­вет­ст­венно­сти, станут определяющими факторами в жизни последующих поколений, то заря нового дня, дня радости и счастья, действительно воссияет для всех страждущих и отверженных. Ибо настоящая теософия — это альтруизм, и мы не устанем это повторять. Это братская любовь, взаимопомощь и непоколебимая преданность Истине. И если люди когда-нибудь поймут, что именно в этом истинное счастье, а не в богатстве, собственности или каком-то ином способе удовлетворения собственного эгоизма, то черные тучи рассеются и на земле родится новое человечество. И тогда действительно вернется золотой век.

А если нет, то разразится буря и наша самодовольная западная цивилизация и вся ее просвещенность утонут в море ужаса, какого до сих пор еще не знала история.

ПУТЕВОДНЫЙ СВЕТ НЕВЕДОМОГО

 

I

 

В старой книге об оккультных науках сказано:

«Гупта-видья (тайная наука) — это манящее море, но это море изобилует рифами, и его часто штормит. Мореплаватель, отважившийся пуститься в плавание по этому морю, неизбежно пойдет ко дну, наскочив на один из его тысячи подводных камней, если не будет обладать мудростью и опытом[28]. Огромные волны, цвета сапфира, рубина и изумруда, волны, исполненные красоты и загадочности, окружат странника со всех сторон, готовые унести его к любому из бесчисленных огней, при­зывно подмигивающих ему отовсюду. Но это не настоящие маяки; это блуждающие огоньки, зажженные сыновьями Калии[29] на погибель тем, кто стремится к жизни. Счастливы те, кто может не замечать эти обманчивые огоньки, но еще более счастлив тот, кто никогда не отводит взгляд от того единственного, истинного Маяка, чей вечный огонь уединенно горит в глубине вод Священной науки.

Многие паломники желают отправиться в пла­вание по этим водам, но немногие оказываются настолько сильными пловцами, чтобы добраться до Маяка. Тот, кто хочет доплыть, должен перестать быть числом и стать всеми числами. Он должен позабыть об иллюзии собственной отделенности[30] и принять единственную истину — истину коллективной индивидуальности. Он должен видеть ушами, слышать глазами[31], понимать язык ра­дуги и уметь концентрировать свои шесть чувств в едином, седьмом чувстве»[32].

«Путеводный свет» Истины — это природа без иллюзорной завесы чувств. И достичь ее может только адепт, полностью подчинивший своему контролю собственную личность, способный управлять всеми своими физическими и психическими чувствами с помощью «седьмого чувства», которое только и способно дать человеку истинную мудрость богов — тео-софию.

Нет нужды говорить, что профаны — не-посвященные, остающиеся вне храма, или pro-fanes, судят обо всех возможных «маяках» и о вышеупомя­нутом «Путеводном Свете» совершенно иначе. Для них именно Путеводный Маяк оккультной истины вы­глядит как ignus fatuus, великий блуждающий огонь человеческой иллюзии и глупости, а все прочие маяки они считают указателями спасительных отмелей, способных временно сдержать тех, кто самозабвенно бороздит моря глупости и суеверий.

«Разве не достаточно уже того, — спрашивают на­ши добрые критики, — что, благодаря всевозможным “измам”, мир пришел к теософизму, представляющему собой не что иное, как трансцендентальный обман [fumisterie]? Однако он еще норовит всучить нам rechauffe из средневековой магии с ее великим шабашем и хронической истерией».

Стоп, стоп, стоп, джентльмены! Да знаете ли вы, высказываясь подобным образом, что такое настоящая магия или оккультные науки? Вы позволяете своим школам пичкать вас «дьявольским колдовством» Симона Волхва и его ученика Менандра, ес­ли верить доброму отцу Иринею, чересчур ревност­ному Теодорету и неизвестному автору «Philo­so­phumena». Вы позволяете, чтобы вам, с одной стороны, говорили, что магия исходит от дьявола, а с другой — что она всего лишь обман и надувательство. Очень хорошо. Но что вам известно о подлинном характере той системы, которой следовали Аполлоний Тианский, Ямвлих и другие маги? И что вы думаете об идентичности волшебства Ямвлиха и «магии» Симонов и Менандров? Истинный характер последней только частично был раскрыт автором «De mys­teriis»[33]. И все же его объяснений оказалось достаточно для того, чтобы обратить Порфирия, Плотина и других, превратив их из врагов эзотерической теории в ее наиболее пылких приверженцев. И причина этого до крайности проста. Истинная магия — волшебство Ямвлиха — идентична, в свою очередь, гнозису Пифагора, № gnоsij tоn Фntwn, — науке о вещах, которые есть, и божественному исступлению филалетов, «любителей истины». Впрочем, обо всяком дереве следует судить по его плодам. Но кто были те, кто свидетельствовал о божественном характере и реальности этого исступления, называемого в Индии самадхи?[34] В ответ на этот вопрос можно при­вести длинный список лиц, которые, будь они хрис­тианами, непременно были бы канонизированы — причем не по решению церкви, у которой есть свои пристрастия и предубеждения, но по желанию большинства людей — волею vox populi, который редко ошибается в своих суждениях. Одним из них был, на­пример, Аммоний Саккас, прозванный theodidaktos — «наставляемый богом»; великий учитель, который вел жизнь столь чистую и целомудренную, что его ученик Плотин даже не надеялся когда-либо встретить смертного, способного сравниться с ним. Далее можно назвать самого Плотина, который был для Аммония Саккаса тем же, кем был Платон для Сократа, — учеником, достойным добродетелей своего прославленного учителя. Затем следует назвать Порфирия, ученика Плотина[35], автора биографии Пифагора. Под сенью этого божественного гнозиса, чье благотворное влияние ощущается даже в наши дни, сформировались убеждения всех знаменитых мистиков по­следующих столетий, таких, как Якоб Беме, Эммануил Сведенборг и многие другие. Мадам Гюйон была женским двойником Ямвлиха. Христианские квиетисты*, мусульманские суфии и розенкрейцеры всех стран утоляли свою жажду водами из этого неиссякаемого источника — теософии неоплатоников первых столетий христианской эры. Но гнозис возник намного раньше этой эры, ибо он был прямым продолжением Гупта-видьи («тайного знания», или «знания Брахмана») древней Индии, переданной через Египет; так же как волшебство филалетов было продолжением египетских мистерий. В любом случае первоисточником этой дьявольской магии является Верховное Божество, а ее апогеем и конечной целью — единение с божественной искрой, связывающей человека с изначальным пламенем, имя которому — Божественное Все.

Достижение этой цели есть Ultima Thule для тех теософов, которые посвятили себя без остатка служению человечеству.

Прочие же — те, что еще не готовы пожертвовать всем, могут пока заняться изучением трансцендентальных наук, таких, как месмеризм и другие феномены нашего времени во всех их формах. Они имеют на это полное право, согласно тому пункту нашей программы, который провозглашает одной из целей Теософского Общества «исследование неизученных законов природы и психиче­ских способностей, скрытых в человеке».

Первые — весьма немногочисленны, так как со­вершенный альтруизм — rara avis даже среди современных теософов. Последние же вольны заниматься, чем пожелают. Но хоть мы и стараемся быть откровенными и не делаем никакой тайны из своей деятельности, от нас постоянно требуют публичных объяснений и уверений в том, что мы не устраиваем шабаши ведьм и не производим метлы для нужд теософов. И когда нас не обвиняют в изобретении нового «изма» — т.е. религии, извлеченной из глубин воспаленного мозга, или в шарлатанстве, то говорят, что мы обладаем способностями Цирцеи и испытываем их на людях и на животных. Насмешки и сатиры сыплются на Теософское Общество как град. Но оно стойко выдерживает эти осадки на протяжении вот уже четырнадцати лет своего существования; поистине, оно оказалось «крепким орешком».

 

II

 

И все же критики, которые судят только по внешним проявлениям, не так уж и неправы. Есть теософия и теософия: истинная теософия теософов и теософия членов одноименного Общества. Что может знать мир об истинной теософии? Как может он отличить учения Плотинов от учений псевдо­братьев? А последних в нашем Обществе больше, чем хотелось бы. Эгоизм, тщеславие и самонадеянность большинства людей достигли невероятных размеров. Есть много таких, для кого их собственная микроскопическая личность составляет всю все­ленную, за пределами которой нет и не может быть никакого спасения. Только намекните кому-нибудь из них, что альфа и омега мудрости вовсе не ограничиваются диапазоном их собственного интеллекта и что их суждения, какими бы глубокомысленными они ни были, все-таки не могут сравниться с Соломоновыми, и они тут же обвинят вас в антитеософии. Вы окажетесь повинным в богохульстве против Духа, за что вам не будет прощения ни в нынешнем, ни в будущем столетии. Эти люди говорят: «Теософия — это я», подобно тому, как Луи XIV любил говаривать: «Государство — это я». Они разглагольствуют о братстве и альтруизме, но на самом деле заботятся только о том, что имеет отношение к ним самим, т.е. к их маленьким «я». Эгоизм заставляет их думать, будто именно они заключают в себе храм теософии и что, возвещая о себе миру, они тем самым пропагандируют теософию. Увы! Двери и окна этого «храма» ничуть не луч­ше многочисленных лазеек, через которые проникают (но редко выходят обратно) иллюзии и по­роки, характерные для эгоистичной посредственности.

Эти люди — термиты Теософского Общества, ко­торые разъедают его фундамент и потому представляют для него постоянную опасность. Только когда они выходят из Общества, у нас появляется повод облегченно вздохнуть.

Вряд ли такие люди способны дать правильное представление о практической теософии, а тем более — о теософии трансцендентальной, занимающей умы лишь небольшой группы избранных. Каждый из нас обладает способностью, или внутренним чув­ст­вом, именуемым интуицией, но как редко встречаются те, кто знает, как его можно развить! А ведь это единственная способность, позволяющая человеку видеть вещи в их истинном свете. Это инстинкт души, который становится тем совершеннее, чем чаще мы его используем; благодаря ему мы можем воспринимать и понимать реальные и абсолютные факты с гораздо большей уверенностью, чем это позволяют наши физические чувства и наш интеллект. То, что мы называем здравым смыслом и логикой, позволяет видеть только внешнюю сторону вещей, и без того очевидную для каждого. Инстинкт, о котором я говорю, является проекцией нашего вос­принимающего сознания — проекцией, которая действует от субъективного к объективному, но никогда наоборот, и пробуждает в нас духовные чувства и способность действовать на духовном уровне. Благодаря этим чувствам человек приобретает возможность отождествлять себя с сутью рассматриваемого объекта или действия и постигать их такими, как они есть на самом деле, а не как они представляются нашим физическим чувствам и нашему холодному разуму. «Мы начинаем с инстинкта, а заканчиваем всеведением», — го­ворит профессор А.Уайлдер, наш старейший коллега. Ямвлих описал эту способность, и некоторые тео­софы смогли осознать истинность этого описания.

 

Человеческому разуму [говорит он] присуща способность неизмеримо более высокая, чем все прочие его способности — врожденные или благоприобретенные. С ее помощью мы можем достичь единства с вышестоящим разумом, возвыситься над реалиями своей земной жизни и приобщиться к более совершенному сущест­вованию и сверхчеловеческим способностям обитателей небесных сфер. Благодаря этой способности мы окончательно освобождаемся от господства Судьбы [Кармы] и сами становимся, так сказать, кузнецами собственного счастья. Ибо когда наша самая совершенная часть наполнится энергией, а наша душа дорастет до сущности более высокой, чем наука, она (душа) сможет освободиться от условий, удерживающих ее в оковах повсе­дневной жизни; она сменит свое обычное существование на другое и откажется от условностей и привычек, свойственных внешней стороне вещей, чтобы всецело слиться с другой их стороной — той, что господствует в этом более возвышенном состоянии существования... [Iamb­lichus, De Mysteriis, VIII, 6, 7.]

 

Платон выразил ту же самую идею всего в нескольких строках:

 

Свет и дух Божественного — это крылья души. Они возносят ее над землей, в которой дух человека всегда готов перемазаться, и поднимают до уровня богов... Уподобиться богам — значит стать святым, справедливым и мудрым. Именно для этой цели был сотворен человек; и к ней он должен стремиться, приобретая знания. [Phaedrus, 246 D. E.; Theaetetus, 176 B.]

 

Это и есть истинная теософия, внутренняя теософия, теософия души. Но если направить ее на эгоистичные цели, теософия изменяет свою природу и превращается в демонософию. Вот почему вос­точная мудрость учит нас, что индусский йог, изолирующий себя от мира в непроходимом лесу, так же как и христианский отшельник, удаляющийся в пустыню (что было достаточно распространенным явлением в прежние времена), оба — законченные эгоисты. Первый ищет в Единой сущности нирваны спасения от перерождений; второй руководствуется едино лишь мыслью о спасении собственной души; т.е. оба они думают только о себе. Ими движут исключительно эгоистичные мотивы, ибо, если даже они достигнут своей цели, разве не ведут они себя при этом как трусливые солдаты, которые оставляют полк, идущий на войну, чтобы уберечься от пуль? Удаляясь от ми­ра, йог и «святой» не помогают этим никому, кроме самих себя. Напротив, оба они демонстрируют тем самым абсолютное безразличие к судьбе человечества, из которого они дезертируют. На горе Афон*, вероятно, есть несколько искренних фанатиков, но и они, сами того не замечая, сбились с того единственного пути, который мог бы привести их к истине, — с пути Голгофы, на котором каждый добровольно несет на себе крест всего человечества (ради человечества). В действительности — это рассадник самого грубого эгоизма. Именно о такого рода монастырях Адамс сказал когда-то: «Там живут отшельники, удалившиеся от остального человечества, как мне кажется, ради одного единственного удовольствия — общаться с Дьяволом tete-a-tete».

Гаутама Будда долгое время пребывал в уединении, но лишь для того, чтобы познать истину, которую он потом проповедовал до конца своих дней. Он просил подаяния и жил для человечества. Иисус удалился в пустыню всего лишь на сорок дней, но умер опять-таки за человечество. Аполлоний Тианский, Плотин и Ямвлих, хотя и вели очень умеренную жизнь, граничащую с аскетизмом, тем не менее жили в миру и для мира. Величайшие аскеты и святые наших дней — не те, кто удаляется в труднодоступные места, но те, кто всю жизнь проводит в путешествиях, сея по дороге семена добра и просвещая человечество (хотя при этом они могут об­ходить стороной Европу и те цивилизованные страны, где люди, имея глаза и уши, видят и слышат только себя; страны, разделенные на два противоборствую­щих лагеря, во главе которых стоят Каин и Авель).

Те, кто считает человеческую душу эманацией Божества, частицей, или лучом, Универсальной и Аб­солютной Души, понимают смысл притчи о талантах лучше, чем сами христиане. Тот, кто зака­пывает в землю талант, полученный от своего «Гос­подина», потеряет этот талант, как теряет его аскет, решивший «спасти свою душу» в эгоистичном одиночестве. Но «добрый и верный раб», удвоивший свой капитал, собирая урожай для того, кто не сеял, поскольку не имел такой возможности, и пожиная там, где бедный даже не рассыпал зерна, поступает, как на­стоящий альтруист. И он получает награду свою именно потому, что трудился для другого, не помышляя о собственной выгоде или престиже. Этот человек — настоящий теософ-альтруист, тогда как другой — эгоист и трус.

Путеводный Свет, к которому прикованы взоры всех настоящих теософов, — это тот самый Маяк, на который во все века ориентировались стремя­щиеся к освобождению души. Свет этого Маяка озаряет не воды земных морей; он отражается в темных глубинах первичных вод бесконечного пространства. Следуя примеру древних теософов, мы называем его «Божественной Мудростью». Это по­следнее слово эзотерической доктрины. Была ли в древности такая страна, претендующая, по нынешним меркам, на звание цивилизованной, где не существовала бы двойная система Мудрости: одна (экзотерическая) — для широких масс и другая (эзотерическая) — для немногих избранных? Мудрость эта (или, как мы иногда говорим, «Религия-Мудрость», или теософия) — такая же древняя, как и сам человеческий разум. Первым производным от ее названия стал титул мудрецов — верховных жрецов этого культа истины. Со временем эти титулы трансформировались в слова философия и философы (любители науки, или мудрости). Появлением этих слов мы обязаны Пифагору; так же как и словом гнозис, обозначающим систему № gnоsij tоn Фntwn, «знаний о вещах, которые есть», т.е. о сути, скрытой за внешним обликом. Под этим термином, столь же возвышенным, сколь и кор­ректным в своем значении, все древние учителя мудрости подразуме­вали совокупность человеческого и божественного знания. Мудрецы и брамины Индии, маги Халдеи и Персии, иерофанты Египта и Аравии, пророки, или небиим, Иудеи и Израиля, так же как и философы Греции и Рима всегда делили эту специфическую науку на две составляющие: эзотериче­скую (или чистую) и экзотерическую (зашифрованную в символах). До сего дня еврейские раввины обозначают термином меркаба* внешнюю оболочку своей религиозной системы, заключающей в себе возвышенные науки, доступные только посвященным.

Нас обвиняют в нежелании делиться знаниями и упрекают в том, что мы держим высшую теософию в секрете. Мы признаем, что учение, называемое нами Гупта-видьей (тайной наукой), предназначено лишь для очень немногих. Но были ли в древности такие учителя, которые не хранили бы свои учения в тайне, во избежание их профанации? От Орфея, Зороастра, Пифагора и Платона до ро­зенкрейцеров и более поздних, современных, франк­масонов, всегда существовало неизменное правило — ученик должен заручиться доверием учителя, прежде чем тот откроет ему последнее, самое главное слово. Наиболее древние религии всегда включали в себя великие и малые мистерии. Неофиты и новообращенные всегда давали нерушимую клятву, прежде чем их признавали учениками. Так же поступали ессеи в Иудее и на горе Кармель. Наби и назары («отделенные» Израиля) отличались друг от друга настолько же значительно, насколько разнятся между собою мирские чела и брахмачарины Индии. Первые могли (и могут) жениться и оставаться в миру, изучая по мере сил и возможностей священные писания; в то время как последние — назары и брахмачарины — давали обет всецело посвятить себя мистериям ини­циации. Великие школы эзотеризма были интернациональными, хотя и не для всех доступными, что убедительно подтвер­ждается примерами Платона, Геродота и других иностранцев, приезжавших в Египет за посвящением. А Пифагор после своего визита к индийским браминам останавливался в каком-то египетском святилище и в конце концов был принят, по свидетельству Ямвлиха, на горе Кармель. Иисус тоже следовал установленной традиции. Одна из хорошо известных его заповедей напоминает о том, что некоторые учения необходимо держать в тайне от непосвященных: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» [Мтф., VII, 6].

Некоторые известные библиофилам древние писания персонифицируют Мудрость как эманацию из Эйн Софа (Парабрахмана еврейских каббалистов), связанную с проявленным божеством и сопутствующую ему. Отсюда и ее священный характер у всех народов. Мудрость неотделима от Божественности. Так, нам говорят, что Веды вышли из уст индусского Брахмы (Логоса). Будда исходит из Будхи, «Мудрости», божественного разума. Вавилон­ский Нэбо, мемфисский Тот, греческий Гермес — все они были богами эзотерической мудрости.

Греческая Афина, Метис и египетская Нейт стали прототипами Софии Ахамот, женской мудрости гностиков. Самаритянское Пятикнижие называет книгу «Бытие» — Акамаут («Мудростью»), распро­страняя это название также и на два фрагмента очень древних рукописей — «Мудрость Соломона» и «Мудрость Иасеуса» (Иисуса). Сочинение, известное как «Машалим»*, или «Изречения и притчи Соломона», тоже персонифицирует Мудрость, называя ее «помощником (Логоса) творца». В нем Мудрость говорит сама, и выглядит это следующим образом (я перевожу дословно):

 

I(a)HV(e)H имел меня с самого начала[36].

 

Это эзотерический текст, как и все прочие, в которых упоминаются персонифицированные боги разных народов. Мы не в состоянии осознать Бесконечность, ибо наш разум способен только различать и уточнять. Но мы можем иметь абстрактное представление о ней благодаря способности более возвышенной, чем разум, а именно интуиции, или духовному инстинкту (о нем я уже говорила). Великие посвященные, обладающие редким даром входить в состояние самадхи (суть которого можно лишь очень приблизительно передать словом экстаз, поскольку это состояние, в котором человек перестает быть обусловленным, персональным «я» и соединяется со Всеобщностью), — единственные, кто может похвастать тем, что на собственном опыте знают, что такое бесконечность; однако и они так же беспомощны в словесном описании этого состояния, как и все остальные смертные...

Вот несколько характеристик истинной теософии и ее практики. Мы адресуем их тем нашим читателям, которые наделены необходимой для вос­приятия их смысла интуицией. Прочие же только посмеются над ними или просто не поймут.

 

III

 

Всегда ли знают наши добрые критики, над чем они смеются? Имеют ли они хотя бы приблизительное представление о том, какие функции осуществляет в мире и какие ментальные изменения производит теософия, вызывающая у них неизменную усмешку? Прогресс в этом отношении уже заметен, благодаря нашей литературе, а благодаря неустанным трудам некоторых теософов, нашу деятельность замечают и признают теперь даже самые слепые. Немало людей уже сейчас уверены в том, что теософия станет философией и моральным кодексом (если не религией) будущего. Реакционеры, увлеченные dolce farmiente своего консерватизма, тоже замечают ее; отсюда ненависть и преследования, с использованием критики как дополнительного оружия. Но критика, провозглашенная Аристотелем, давно утратила свое первоначальное благородство. Древние философы — эти благородные невежды, с точки зрения современной цивилизации, — если и подвергали критике какое-то сочинение или систему, делали это со всею беспристрастностью и с единственной целью — исправить и усовершенствовать то, в чем они усматривали изъян. Прежде всего они изучали заинтересовавший их предмет, а уже затем анализировали его. Этим они оказывали автору услугу, именно так критика и воспринималась обеими сторонами. Но всегда ли современная критика следует этому золотому правилу? Со всей очевидно­стью — нет. Нашим сегодняшним судьям далеко даже до уровня философского критицизма Канта. Критика с позиций «чистого разума» уступила место критиканству, для которого первостепенное значение имеют непопулярность критикуемого учения и распространенные в обществе предрассудки. Так что теперь критик стремится разорвать зубами на части все, чего не понимает, и в особенности то, что он даже не желает понимать. В минувшем веке — золотом веке гусиного пера — критика тоже могла быть временами довольно кусачей, но тогда она служила справедливости. Супругу Цезаря можно было взять на подозрение, но нельзя было обвинить, не дав ей предварительно возможности высказаться в свою защиту. В нашем столетии призы Монсьона и общественные почести полагаются тем, кто изобретет наиболее смертоносную машину для войны. Теперь, когда стальное перо пришло на смену своему более скромному предшественнику, даже клыки бенгальского тигра и страшные зубы нильской ископаемой рептилии не ранят так глубоко, как это стальное орудие современного критика, который в большинстве случаев даже не понимает того, что разрывает на части с таким ожесточением.

Возможно, кого-то сможет немного утешить мысль о том, что большинство наших литературных критиков — трансатлантических и континентальных — это бывшие писаки, потерпевшие фиаско на ли­тературном поприще и теперь, в отместку за собственную посредственность, набрасывающиеся на каждого, кто попадется им на пути. Так плохое молодое вино, безвкусное и отстоявшееся, почти всегда превращается в едкий уксус. Но, к сожалению, репортеры различных периодических изданий, злосчастные, тщеславные дьяволы, которым мы могли бы, пожалуй, простить эту их маленькую слабость, невзирая даже на то, что свою славу они норовят купить за наш счет,— не единственные и даже не самые опасные наши критики. Фанатики и материалисты, овцы и козлищи религии, тоже записали нас в свой Index Expurgatorius и теперь вы­брасывают наши книги из своих библиотек, бойкотируют наши журналы, а нас самих повсеместно подвергают жесточайшему остракизму. Одна благочестивая душа, буквально воспринимающая библейские чудеса, с замиранием сердца читает об ихтио­графических исследованиях Ионы в желудке кита и о трансэфирном путешествии Илии, который улетел, подобно саламандре, на огненной колеснице, но при этом упрямо называет теософов продавцами чудес и шарлатанами. Другая — геккелевская ame damnee — с фанатичной слепотою верит в то, что человек и горилла эволюционировали от одного общего предка (хотя в природе до сих пор не найдено ни единого связующего звена, которое могло бы подтвердить эту гипотезу), но готова надорваться от хохота, видя, что ее ближние верят в оккульт­ные феномены и психические проявления. При этом ни фанатик, ни человек науки (даже если это академик, записанный в число «Бессмертных») не в состоянии толком ответить ни на один из вопросов существования. Метафизики, столетиями изучавшие феномен бытия в его первоосновах, лишь жалостливо улыбаются, слушая детский лепет тео­софии, но сами стали бы лопотать нечто еще более невнятное, попроси мы их всего лишь объяснить философию или хотя бы причину сновидений. Кто из них мог бы сказать нам, почему все ментальные функции, за исключением рассуждения — единст­венной способности, которая оказывается парализованной, продолжают действовать во сне так же активно , как и в состоянии бодрствования? Ученик Герберта Спенсера направил бы того, кто прямо спросил бы его об этом, к биологу. Но ответ последнего вряд ли смог бы нас удовлетворить, ибо для него альфа и омега всякого сна — это пищеварение, так же как и истерия, этот великий Протей, принимающий тысячу и одну форму и присутствующий во всех психических феноменах. Несварение и истерия — это, по сути дела, сестры-близнецы, две богини, коим современный физиолог воздвиг алтарь и сам же себя назначил жрецом, совершающим при нем богослужения. Впрочем, это его личное дело, пока он не посягает на богов других людей.

Итак, христианин называет теософию «проклятой наукой» и запретным плодом; человек науки не видит в метафизике ничего, кроме «бредней сума­сшедшего поэта» (Тиндаль); газетный репортер если и прикасается к ней, то только отравленными щипцами; а миссионер связывает ее с идолопоклонством «отсталого индуса». Из всего этого следует, что с бедной теософией обращаются сейчас так же постыдно, как и в древние времена, когда ее называли Истиной, но при этом прятали на дне колодца. Даже «христианские» каббалисты, которые любят разглядывать свои отражения в темных водах этого глубокого колодца (и поскольку кроме отражений собственных лиц они там ничего не ви­дят, то именно их они и выдают, по ошибке, за Истину), — даже эти каббалисты ополчились против нас!.. Однако все это совсем не повод для того, чтобы теософия покорно молчала и ничего не говорила в свою пользу и защиту, или чтобы она перестала настаивать на своем праве быть услышанной, или чтобы ее верные и преданные слуги пренебрегали своей работой, заранее признавая себя побежденными.

Говорите — «проклятая наука», господа ультрамонтане?* Однако вы должны помнить, что дерево науки привито к древу жизни, что плод, который вы объявили «запретным» и на протяжении восемнадцати веков называли причиною первородного греха, принесшего смерть в этот мир — плод, цветок которого расцветает на бессмертном стебле, питается соками этого же самого ствола и потому является единственным плодом, способным подарить нам бессмертие. А вы, господа каббалисты, либо не знаете, либо не желаете вспоминать о том, что аллегория земного рая так же стара, как мир; и что аллегории древа познания, запретного плода и первородного греха некогда имели гораздо более глубокое и философское значение, нежели сейчас, когда секреты посвящения уже утрачены.

Протестантизм и ультрамонтанство противостоят теософии, равно как и всему остальному, что не исходит от них самих. Точно так же кальвинизм противится замене двух своих фетишей — еврей­ской Библии и Субботы — Евангелием и христианским Воскресеньем, а Рим — светскому просвещению и франкмасонству. Однако время мертвой буквы и теократии уже прошло; и мир должен дви­гаться дальше под страхом стагнации и гибели. Ментальная эволюция движется pari passu с эволюцией физиче­ской, поскольку их общей целью является Единая Истина. Эту Единую Истину можно на­звать сердцем человечества, тогда как эволюция — это его кровь. Остановите на миг кровообращение, и сердце перестанет биться. То же самое можно сказать и об организме человечества! Именно слуги Христовы стремятся убить или хотя бы парализовать Истину, лягая ее копытом «мертвой (или мертвящей) буквы»! То, что Коулридж говорил о политическом деспотизме, вполне справедливо и в отношении деспотизма религиозного. И ритуалистическая церковь, чей здравый смысл парализован ныне в тисках предрассудков, — если только она не уберет свою тяжелую руку, гнетущую ныне миллионы верующих nolens volens, — обречена уступить свое место религии и — умереть. Очень скоро ей придется сделать выбор. Ибо, когда люди узнают об истине, которую она так заботливо скрывает от них, для нее останутся только два возможных варианта развития событий: церковь исчезнет по воле людей или, если массы все же предпочтут остаться невежественными рабами мертвой буквы, она исчезнет вместе с людьми. Хватит ли служителям вечной Истины, превратившим оную в белку, обреченную скакать на одном месте в экклезиастическом колесе, человеколюбия, чтобы избрать первую из двух альтернативных необходимостей? Кто знает?

Я повторяю: только теософия (если ее правильно понять) может спасти мир от отчаяния, повторно осуществив ту социальную и религиозную реформу, которую произвел в свое время Гаутама Будда. Это будет мирная реформа, без единой капли пролитой крови, потому что каждый сможет сохранить веру своих предков, если пожелает, достаточно будет избавиться от тех паразитических растений, сотворенных человеком, которые опутали все существующие в мире религии и культы. Достаточно признать самую суть, которая едина для всех религий, а именно дух, дающий жизнь человеку, в котором он пребывает, и делающий его бессмертным. Пусть каждый человек, склонный к добру, найдет свой идеал — путеводную звезду, на свет которой он сможет идти. И пусть он идет, не сворачивая с избранного пути, и тогда вряд ли что-то сможет помешать ему достичь «маяка» жизни — Истины. И не важно, где он будет искать и найдет эту Истину — на дне колодца или на дне колыбели.

 

IV

 

Смейтесь же над наукою наук, даже азов которой вы не знаете! Нам скажут, что это неотъемлемое литературное право наших критиков. Что ж, мы очень этому рады. Вряд ли можно сомневаться в том, что, если бы люди всегда говорили только о том, что сами понимают, то намного чаще провозглашали бы истину и их речи гораздо реже оказывались бы таким смехотворными. Когда я читаю критику в адрес теософии, изобилующую пошлостями и плоскими шутками, цель которых — умалить значение самой грандиозной и возвышенной в мире философии, лишь один из аспектов которой представлен в благородной этической системе филалетов, я спрашиваю себя — неужели Академии разных стран понимают современную теософию так же плохо, как и теософию александрийских фи­лософов? Да и что может знать об универсальной теософии человек, ни­когда не изучавший ее под руководством Учителей Мудрости? Более того, эти лю­ди так же плохо знакомы с учениями Ямвлиха, Плотина и даже Прокла, иными словами, с тео­софией третьего и четвертого веков, но при этом гордятся тем, что якобы сразу же раскусили неотеософию века девятнадцатого.

Мы всегда говорили, что наша теософия пришла к нам из глубин Востока, так же как и теософия Плотина и Ямвлиха и даже мистерии древнего Египта. Разве не сообщают нам Гомер и Геродот, что древние египтяне были «эфиопами Востока», пришедшими с Ланки, или Цейлона, согласно их описаниям? Принято считать, что под эфиопами Вос­тока эти двое авторов подразумевали колонию очень смуглокожих арийцев, дравидов Южной Индии, ко­торые принесли с собою в Египет уже существующую цивилизацию. Это случилось в доис­торическую эпоху, которую барон Бунзен называет доменитской (т.е. до Менеса)*. Впрочем, эта эпоха имеет собственную историю, о чем свидетельствуют древние «Анналы» Куллука-Бхатты. Даже если нам нельзя ссылаться на эзотерические учения, поскольку их надлежит скрывать от критиканствующей публики, нам будет достаточно исторических исследований полковника Вэнса Кеннеди* — самого главного в Индии соперника д-ра Уилсона в об­ласти санскритологии, доказавшего, что в доассирийской Вавилонии был распространен брахманизм, а санскрит был языком тамошнего жречества. Мы знаем также (конечно, если книге «Исход» можно верить), что в Египте, задолго до времени Моисея (т.е. до XIX династии), были свои предсказатели, иерофанты и маги. И наконец, Бругш-Бей усматривает во многих божествах Древнего Египта иммигрантов, пришедших с той стороны Красного мо­ря и даже из-за великих вод Индийского океана.

Так это или нет, но теософия является прямым побегом великого дерева универсального Гнозиса — дерева, могучие ветви которого, раскинувшись над всею землею, подобно гигантскому куполу, осеняли все храмы и все народы земли в эпоху, которую библейская хронология предпочитает называть до­потопной. Этот гнозис представляет собой совокупность всех наук, знание [savoir], накопленное всеми богами и полубогами, воплощавшимися на земле в прежние времена. Некоторые предпочитают видеть в них падших ангелов и главного врага человечества, тех сыновей Бога, которые, увидев, что дщери человеческие красивы, взяли их в жены и передали им все тайны небес и земли. Ну что же, пусть так. Мы тоже верим в Аватар и в божественные династии, существовавшие в эпоху, когда «по земле бродили великаны», но мы решительно отвергаем все измышления относительно «падших ангелов» и Сатаны с его воинством.

«Какова ваша религия и ваша вера? — спрашивают нас. — И что изучает ваша наука?»

«Истину», — отвечаем мы. Истину, где бы мы ее ни обнаружили. Ибо мы, подобно Аммонию Саккасу, стремимся прежде всего примирить различные религиозные системы и помочь каждому отыскать истину в его собственной религии, требуя взамен только одного — признать наличие этой же истины и в других религиях тоже. Что значит имя, если суть везде одна и та же? Плотин, Ямвлих и Аполлоний Тианский — все трое обладали, как говорят, недю­жинным даром пророчества, ясновидения и цели­тельства, хотя и принадлежали к трем различным школам. Пророчествование было искусством, которое культивировали ессеи и беним набим у евреев, а также жрецы языческих оракулов других народов. Ученики Плотина приписывали своему учителю чудесные способности. То же самое Филострат сообщает об Аполлонии, а о Ямвлихе говорили, будто он превосходил всех прочих эклектиков в теософском волшебстве. Аммоний заявлял, что вся моральная и практическая Мудрость сосредоточена в книгах Тота и Гермеса Трисмегиста. Но «Тот» означает «университет», школа или ассамблея, и сочинения, носящие это имя, тож­дественны, согласно утверждениям theo­didaktos*, доктринам мудрецов отдаленных стран Востока. Ес­ли Пифагор приобрел свои знания в Индии (где его имя до сих пор встречается в древних манускриптах в форме Яваначарья[37], «Греческий Учитель»), то Платон почерпнул их из книг Тота-Гермеса. А о том, как более молодой Гермес — бог пастухов, прозванный «добрым пастырем» и покровительст­вовавший прорицанию и ясновидению, был отож­дествлен с Тотом (или Тхотом), обожествленным муд­рецом и автором «Книги Мертвых», может сообщить востоковеду только эзотерическая доктрина.

У каждой страны были свои Спасители. Ибо тот, кто рассеивает тьму невежества горящим факелом науки, озаряя его светом истину, заслуживает это имя как знак нашей благодарности; точно так же как тот, кто спасает нас от смерти, избавляя от болезни или опасности наши тела. Такой человек пробуждает в наших оцепеневших душах способность отличать истинное от ложного, возжигая в них божественное пламя, до сих пор едва тлевшее; это дает ему право на нашу почтительную благодарность, ибо он тоже становится нашим творцом. Что значит имя или символ, персонифицирующий абстрактную идею, если эта идея всегда одна и та же и всегда истинна? Независимо от того, какое имя или титул присвоено конкретному символу и какое имя носит «Бог-Спаситель», Swt»r, — Кришна, Будда, Иисус или Асклепий, мы должны помнить одно: символы божественной истины изобретены вовсе не для развле­чения невежд; они — альфа и омега философской мысли.

Если теософия — путь, ведущий к Истине (для каждой религии и каждой науки), то оккультизм — это своего рода пробный камень и универсальный растворитель. Это нить Ариадны, которую учитель вручает ученику, дерзнувшему войти в лабиринт тайн бытия, это факел, который светит ему на не­безопасных дорогах жизни — вечной загадки Сфинкса. Но разглядеть свет этого факела можно только глазами пробудившейся души, то есть духовным зрением, а взгляд материалиста он просто слепит, как солнце — сову.

Не имея ни догмы, ни ритуала (которые только сковывают и подавляют душу так же, как это делает материальное тело), мы не пользуемся «це­ремониальной магией» западных каббалистов; мы слишком хорошо представляем себе ее опасность, чтобы связываться с нею. Каждый член Теософ­ского Общества волен изучать то, что сам пожелает, при условии, что он не станет забираться в те дебри, о которых не имеет никакого представления, ибо они, скорее всего, заведут его в болото черной магии, колдовства, от которого так настойчиво предостерегал Элифас Леви. Оккультные науки могут быть опасны для тех, кто недостаточно хорошо в них разобрался. Тот, кто ограничится исключительно их практическим использованием, рискует сойти с ума; и потому желательно, чтобы те, кто их изучает, объ­единялись в небольшие группы от трех до семи человек. Желательно, чтобы в такую группу входило нечетное число членов, поскольку это сделает их сильнее. Какой бы незначительной ни была поначалу сила, соединяющая членов группы в единый коллектив, чувства и восприятия ее участников смогут, благодаря самому факту существования группы, дополнять и взаимно обогащать друг друга: то качество, которого недостает одному, он сможет позаимствовать у другого; и вскоре группа неизбежно превратится в совершенный и несокрушимый организм. «Сила в единстве». Поучительная притча о старике, завещавшем своим сыновьям связку прутьев, которые никогда нельзя было отделять друг от друга, заключает в себе истину, которая никогда не перестанет быть бесспорной.

 

V

 

«Ученики (лану), постигающие закон Бриллиантового Сердца (магию), должны помогать друг другу в учении. Грамматик может помочь тому, кто исследует душу металлов (химику)», и т.д., и т.п. (Катехизис Гупта-видьи).

Невежда просто рассмеялся бы, если бы ему сказали, что в оккультных науках алхимик может оказаться полезен филологу, и наоборот. Возможно, они лучше поймут, о чем идет речь, если мы скажем, что под словом грамматик (или филолог) мы подразумеваем того, кто изучает универсальный язык взаимосвязанных символов (хотя только члены Эзотериче­ской Секции Теософского Общества* могут иметь исчерпывающее представление о том, что в данном случае означает этот термин). Все ве­щи в природе связаны между собой соответствиями и взаимной зависимостью. В абстрактном смысле теософия — это белый луч, который делится на семь лучей солнечного спектра. В каждом человеке тот или иной из этих лучей преобладает над остальными шестью. А это значит, что семь человек, у которых доминируют разные лучи, собравшись вместе, могут помочь друг другу. Составляя вместе единый семеричный луч, они могут подчинить себе все семь сил природы. Но это значит также, что для до­стижения этой цели необходимо, чтобы подбор се­ми участников для одной группы осуществлял специалист, посвященный в науку оккультных лучей.

Здесь мы вступаем на зыбкую почву, где Сфинкс эзотеризма рискует навлечь на себя обвинение в мистификации. Однако сама ортодоксальная наука подтверждает истинность наших слов, в частности, мы находим поддержку в этом плане в физической и материалистической астрономии. Солнце едино, но светит всем, одинаково согревая и невежду, и ученого астронома. Что касается гипотез, объясняющих природу и структуру нашего светила, то число им — легион. Ни одна из этих гипотез не содержит в себе ни всей истины, ни даже приблизительного ее изложения. Зачастую эти гипотезы являют собой лишь фикцию, обреченную вскоре уступить место новым теориям. Именно к этим современным научным теориям более всего, на наш взгляд, применимы следующие строки Малерба:

 

... et rose, elle a vecu ce que vivent les roses,

L’espace d’un matin*.

 

Но независимо от того, украшают они собою алтарь науки или нет, эти теории вполне могут содержать в себе фрагменты истины. Если отсортировать, сравнить, проанализировать и правильно скомпоновать все эти гипотезы, то в один прекрасный день они смогут составить астрономическую аксиому, природный факт, который придет на смену химерам, сотворенным научным умом.

Это вовсе не означает, что каждую официально признанную академиками аксиому мы безоговорочно принимаем как очередное приращение к истине. Взять хотя бы эволюцию и фантасмагорические превращения солнечных пятен, в настоящий момент известные как теория Насмита. Сэр Уильям Гершель начал с того, что увидел в них обитателей солнца — огромных и прекрасных ангелов. Сэр Джон Гершель*, хотя и хранил благоразумное молчание по поводу этих небесных саламандр, разделял мнение Гершеля-старшего относительно того, что солнце есть не что иное, как красивая метафора, майя. Таким образом, он повторял оккультную аксиому. Солнечные пятна выявили «Дарвина» в каждом более или менее известном астрономе. Их последовательно при­нимали то за планетарных духов, то за смертных обитателей солнца, за столбы вулканического дыма (клубящегося, как можно пред­положить, в академических мозгах), непрозрачные облака и, наконец, тени в форме листьев ивы (теория ивового листа). Бог-Солнце в наши дни под­вергнут невиданному унижению. Если послушать ре­чи наших ученых мужей, может сложиться мнение, что солнце — это всего лишь гигантский янтарь, все еще раскаленный докрасна, но готовый в любое время погасить печь нашей маленькой системы.

Примерно то же можно сказать и о рассуждениях, опубликованных некоторыми членами Теософского Общества. Их авторы хоть и принадлежат к теософскому братству, судя по всему, никогда не изучали подлинно эзотерических доктрин. Разумеется, эти рассуждения могут быть только гипотезами, хотя и окрашенными тем или иным лучом истины, но в них этот луч окутан хаосом фантазии, а то и просто глупости. И все же если выбрать их из общей кучи и систематизировать, то можно преуспеть в извлечении из этих идей философской истины. Следует понять, что теософские исследования дополняют научные, поскольку теософия рассматривает обратную сторону общепринятых истин. Она проверяет и анализирует каждый факт, утверждаемый фи­зической наукой, стараясь разглядеть суть, изначальную и оккультную природу каждого космического или физического проявления не только в материальном, но и в интеллектуальном и этическом свете. Словом, теософское исследование начинается там, где заканчивается исследование материалистическое.

«Так значит, вы проповедуете метафизику? — могут возразить нам. — Что же вы сразу об этом не сказали?»

Нет, теософия — это не метафизика в том пони­мании, в каком этот термин обычно трактуют, хотя она и играет временами эту роль. Рассуждения Канта, Лейбница и Шопенгауэра следует отнести к сфере метафизики, так же как и идеи Герберта Спенсера. Но в процессе их изучения и истолкования госпожу Метафизику почти всегда норовят представить танцующей на bal masque академических наук, да еще и украсить ее фальшивым носом, чтобы она не выделялась на общем фоне. Метафизика Канта и Лейбница настолько же выше метафизики наших дней (что доказывается монадой последнего), насколько воздушный шар, парящий в облаках, выше тыквы, растущей внизу на грядке. И все-таки воздушный шар, как бы высоко он ни вознесся над тыквой, остается искусственным сооружением, неспособным, в силу своей искусственности, быть носителем Истины оккультных наук. Вероятно, по­следняя представляет собой богиню со слишком откровенным декольте, чтобы удовлетворить вкусам современных ученых. Метафизика Канта — без ка­кой-либо помощи современных научных методов и приборов — убедила ее автора в иден­тичности устройства и сущности солнца и планет. Кант утверж­дал, в то время как лучшие астрономы первой половины нашего столетия продолжали отрицать. Но та же самая метафизика так и не помогла выявить истинную природу этой сущности ни Канту, ни со­временным физикам, невзирая на все гипотезы, вы­двигаемые последними с таким шумом и помпой.

Таким образом, теософию или, вернее, оккульт­ные науки, которые она изучает, следует признать чем-то большим, нежели просто метафизикой. Тео­софию можно назвать, если мне будет позволено использовать этот странный, удвоенный термин, мета-метафизикой, мета-геометрией, и т.д., и т.п., или универсальной трансцендентальной философией. Теософия полностью отвергает свидетельства физических чувств, если последние не подтверж­даются свидетельствами психического и духовного восприятия. Даже в случае с самым высокоразвитым ясновидением и яснослышанием их окончательное свидетельство не признается, если только под этими терминами не подразумевается fwtХj Ямвлиха или экстатическое просветление ўgwgѕ mante…a Плотина и Порфирия. То же самое и с физическими науками: свидетельство разума земного уровня, как и свидетельство наших пяти чувств, должно получить санкцию шестого и седьмого чувств божественного Эго, прежде чем истинный оккультист признает его бесспорным фактом.

Официальная наука слушает то, что мы говорим, и смеется. Мы читаем ее отчеты, видим апофеоз ее мнимого прогресса с его великими открытиями, многие из которых еще больше обогатили кучку и без того уже богатых людей, но одновременно с этим ввергли миллионы бедняков в еще более ужасающую нищету, однако не мешаем ей делать то, что она считает нужным. И все же, когда мы замечаем, что физическая наука не продвинулась ни на шаг в познании истинной природы первичной материи со времен Анаксимена и Ионийской школы, мы тоже смеемся над нею.

Наиболее значительную работу в этом направлении проделал великий химик сэр Уильям Крукс[38], коему принадлежат самые ценные и последовательные научные открытия, сделанные в этой области в нынешнем столетии.

В данном случае великолепное интуитивное восприятие оккультной истины сослужило ему гораздо большую службу, нежели все его обширные познания в области физической науки. Ни научные методы, ни официально установленная практика так и не смогли стать решающими факторами в открытии им лучистой материи или в его исследованиях первичной материи, протила[39].

 

VI

 

То, чего теософы, придерживающиеся ортодоксальной и официальной науки, пытаются достичь, не выходя за пределы последней, оккультисты или теософы «внутренней группы» изучают в соответствии с методикой эзотерической школы. И то обстоятельство, что преимущества этой методики мо­гут оценить пока только сами ученики (т.е. те, кто связан обетом неразглашения ее сути), ни в коей мере не умаляет ее значения. Мало того, что значение, приписываемое терминам магия и волшебство (теургия), никогда не могло претендовать даже на приблизительную точность, так еще и само слово теософия сейчас воспринимается превратно. Оп­ределения этих слов, которые мы находим в словарях и энциклопедиях, столь же абсурдны, сколь гротескны. Вебстер, например, в пояснении к слову «теософия» убеждает читателя в том, что это «прямая связь или общение с Богом и высшими духами», и далее добавляет, что это «приобретение сверхчеловеческих и сверхъестественных знаний и спо­собностей с помощью физических процессов [!?] и теургических операций пла­тоников или же с помощью химических процессов немецких философов огня». Какой бестолковый набор слов! С тем же успехом мы могли бы сказать, что полоумный мозг можно усовершенствовать до ньютоновских масштабов и развить в нем математический гений, если каждый день проезжать не менее пяти миль на де­ревянной лошадке.

Понятие теософия синонимично джнана-видье и брахма-видье[40] индусов или, опять-таки, учению Дзиан трансгималайских адептов — науке истинных раджа-йогов, которые гораздо ближе к нам, чем может показаться на первый взгляд. Эта наука имеет много школ на Востоке, но ее ответвления еще более многочисленны, все они уже окончательно отделились от первоначального ствола — Архаической Муд­рости — и полностью видоизменили свою форму.

Но как бы ни варьировались формы этой науки, все более отклоняясь от Луча Истины с каждым но­вым поколением, ее фундаментальные, изначальные истины всегда остаются неизменными. Символы, используемые для передачи идей, могут быть самыми разными, но сами идеи неизменно одни и те же. Об этом говорил и Рагон — наиболее эрудированный из всех «сыновей вдовы» (масонов). Существует особый жреческий язык — «тайный язык», без знания которого невозможно сколь-нибудь значительно продвинуться в изучении ок­культ­ных наук. По объяснению Рагона, «построить, или основать, город» означало «создать новую религию», и, следовательно, когда эта фраза встречается у Гомера, она аналогична встречающейся в Брахманах метафоре — дарить «сок сомы». Это означало — «основать эзотериче­скую школу», но не «религию», как это утверждает Рагон. Значит, Рагон ошибся? Мы так не думаем. Но как принадлежащий к Эзотерической Школе теософ держит в тайне от остальных членов Теософского Общества то, что он пообещал не придавать огласке, так и Рагон, по всей вероятности, не считал воз­можным открывать своим тринософистам ничего, кроме относительных истин. Однако не приходится сомневаться в том, что он обладал, по крайней мере, элементарным знанием тайного языка.

«Как можно выучить этот язык?» — могут спросить нас. Мы отвечаем: изучая все религии и сравнивая их друг с другом. Но для серьезного обучения необходим учитель, гуру; поскольку для того чтобы преуспеть в самостоятельном изучении этого тайного языка, человек должен быть более чем гением и обладать таким же вдохновением, каким обладал Аммоний Саккас. Поощряемый со стороны церкви Климентом Александрийским и Афинагором, защищаемый учеными людьми из синагоги и академии и обожаемый неевреями, «он изучал тайный язык, проповедуя общее происхождение всех религий и общую веру». Для этого ему достаточно было сле­довать древним канонам Гермеса, которые в свое время детально изучили и на основе которых создали свои философские системы Платон и Пифагор. Так стоит ли нам удивляться тому, что, обнаружив в самых первых стихах Евангелия Св. Иоанна учения, входившие в состав всех трех вышеупомянутых философских систем, он сделал вполне закономерный вывод, что великий Назорей стремился восстановить возвышенную науку древней Мудрости во всей ее первозданной полноте? Мы разделяем мнение Аммония. Библейские сюжеты и рассказы о богах могут иметь только два возможных объяснения: либо это величественные и глубокомысленные аллегории, отражающие универсальные истины, либо это просто басни, которые годятся только на то, чтобы рассказывать их на ночь невеждам.

Таким образом, все аллегории — как еврейские, так и языческие — заключают в себе истины, вы­явить которые может только тот, кто владеет тайным языком древности. Процитируем то, что говорил об этом один из наиболее именитых теософов, увлеченный платонист и гебраист*, знающий греческий и латынь так же хорошо, как свой родной язык, — профессор Александр Уайлдер[41] из Нью-Йорка:

 

Фундаментальной идеей неоплатоников было существование Единой и Верховной Сущности. Это был Диу, или «Господь Небес» арийских народов, идентичный ’IЈw (Иао) халдеев и евреев, самаритянскому Иабе, норвежскому Тиу (или Туисто), Дуву древних британских племен, Зевсу племен фракийских и римскому Юпитеру. Это Бытие — (не-Бытие), Facit, единое и всевышнее, из которого посредством эманации произошли все существа. Возможно, в один прекрасный день какой-нибудь мудрец сложит все эти системы воедино. Можно предположить, что многие имена этих божеств были состав­лены с искажением, а то и вовсе без всякого внутреннего смысла, но большинство их имеет то или иное мистическое значение, зашифрованное в числовом значении букв, составляющих эти имена.

 

Числовое значение букв является одним из разделов «мистического» (или древнего жреческого) языка. О нем говорилось в ходе «малых мистерий», но серьезное изучение этого языка оставалось привилегией высших посвященных. Претендент должен был выйти победителем из ужасных испытаний Великих Мистерий, прежде чем приступить к его система­тическому изучению. Вот почему Аммоний Саккас, следуя примеру Пифагора, требовал от своих учеников обещания хранить в тайне наиболее возвышенные свои учения, раскрывая их только тем, кто уже усвоил подготовительные доктрины и, следовательно, был готов к дальнейшему посвящению. Другой мудрец, живший за три столетия до него, требовал того же от своих учеников, объясняя им свою манеру давать все «в сравнениях» (в притчах) тем, «что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано... потому... что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют». [Мтф., XIII, 11, 13.]

Таким образом, те «сравнения», которые использовал Иисус, тоже были частью «тайного языка» — жреческого языка Посвященных. Рим потерял ключ к этому языку. А отвергая теософию и предавая анафеме оккультные науки, он тем самым навсегда ли­шает себя возможности вновь обрести утерянное.

«Любите друг друга», — говорил великий Учитель постигавшим тайны «царства Божьего». «Про­поведуйте человеколюбие, сохраняйте единство, взаи­мопонимание и гармонию в своих группах, если вы действительно считаете себя неофитами, ищущими Единую Истину, — говорят нам теперь другие Учителя. — Без единства, без интеллектуальной и психической гармонии вы ничего не добьетесь. А тот, кто сеет раздоры, пожинает бурю...»[42]

Среди наших коллег — и в Европе, и особенно в Америке — есть немало ученых каббалистов, хорошо разбирающихся в «Зогаре» и в многочис­ленных комментариях к нему. Но что это нам дает? Какую пользу они смогли принести Обществу, к которому присоединились для того, чтобы помогать ему? Большинство из них вместо того чтобы объ­единиться и помогать друг другу в работе, смотрит друг на друга с подозрением — в постоянной готовности вы­смеять или раскритиковать кого-нибудь из своих коллег. Зависть, недоверие и наиболее прискорбный дух соперничества прочно обосновались в обществе, главной целью которого яв­ляется достижение братства! «Посмотрите, как хри­стиане любят друг друга!» — говорили язычники первых столетий нашей эры об отцах церкви, которые ели друг друга поедом во имя Учителя, завещавшего им мир и любовь. Сейчас критики и просто равнодушные начинают говорить то же самое о теософах; и они правы. Посмотрите, во что превращаются наши журналы — все, за исключением нью-йоркского «Path»; даже «Theosophist», старейшее из наших ежемесячных изданий, со времени отъезда Президента-Основателя, пять месяцев тому назад отправившегося в Японию, только и делает, что кусает направо и налево за пятки своих теософских коллег и сотрудников. Так чем же мы лучше христиан времен первых Соборов?

«В единстве сила» — и это одна из причин нашей слабости. Нам советуют не стирать на публике свое грязное белье. Напротив, лучше открыто признавать свои недостатки; иными словами — лучше стирать свое грязное белье, чем пачкать белье своих собратьев по теософии, как это предпочитают делать некоторые. Давайте сформулируем про­б­лему в общих чертах, признаем собственные ошибки, отвергнем то, что нетеософично, но не будем переходить на личности: пусть ими занимается индивидуальная карма каждого, теософским журналам не должно быть никакого дела до чьих-то персональных недостатков.

Те, кто стремятся преуспеть в абстрактной или практической теософии, должны помнить о том, что отсутствие единства есть первая причина неудачи. Пусть дюжина решительных и дружных теософов со­берется вместе. Пусть они трудятся вместе, каждый — сообразно своему вкусу и в той области универсальной науки, которую он сам предпочитает, если только это ничем не препятствует работе его коллег. Это пойдет на пользу даже рядовым членам Общества, коих мало интересуют философские изыскания. А если такая группа будет набрана из одних мистиков и с учетом эзотерических правил и если ее участники будут стремиться к истине, помогая друг другу тем светом, который есть у каждого из них, то мы гарантируем, что в течение года они смогут добиться больших успехов в изучении священной науки, чем за десять лет работы в одиночку. В теософии необходимо дружеское соревнование, а не противоборство. В противном случае тот, кто похваляется своим первенст­вом, окажется последним, ибо в истинной теософии именно последние становятся первыми.

И все же в Теософском Обществе гораздо больше учеников-победителей, чем может показаться на первый взгляд. Просто они не ищут популярности и работают, а не болтают зря. Эти ученики — наи­более ревностные и преданные наши теософы. Когда они пишут статьи, они зачастую даже не упомина­ют собственные имена, но используют псевдонимы. Некоторые из них в совершенстве владеют тайным языком, и потому многие древние книги и ману­скрипты, непонятные нашим ученым или же представляющиеся им собраниями фальшивок, противоречащих данным современной науки, для этих людей — открытая книга.

Эти немногочисленные, но преданные мужчины и женщины — настоящие столпы нашего храма. И только они способны расстроить планы наших неугомонных теософских «термитов».

 

VII

 

Как нам кажется, мы уже достаточно убедительно опровергли в этой статье многие расхожие за­блуждения, касающиеся наших учений и убеждений, и среди них — застарелую привычку называть теософов (во всяком случае, тех из них, кто стоял у истоков Общества) политеистами или атеистами. На самом деле мы — ни те и ни другие; нас скорее можно сравнить с гностиками, которые, хотя и верили в существование планетарных, солнечных и лунных богов, не возносили им молитв и не возводили алтарей. Мы не верим ни в какого личност­ного бога, за исключением того, о котором говорил Св. Павел и другие Посвященные, т.е. живущего в самом человеке и тем самым превращающего последнего в божественный храм, но верим в имперсональный и абсолютный Принцип[43], настолько превышающий человеческое понимание, что мы считаем богохульником или просто самонадеянным глупцом всякого, кто заявляет, будто смог разгадать эту великую, вселенскую загадку. Все, что мы сами знаем об этом вечном и ни с чем не сравнимом Принципе, — это то, что он — не дух и не материя, не субстанция и не мысль, но вместилище всего этого, причем абсолютное вместилище. Это упоминаемый Василидом «Бог-Ничто», сущность которого даже ученые и аналитики из «Musee Guimet»* (том XIV) понимают настолько плохо, что этот термин вызывает у них усмешку и замечания вроде того, что это был «Бог-ничто, который предопределил и предвидел все вещи, не имея ни разума, ни воли».

Так и есть. Мы же добавим, что этот «Бог-Ни­что» идентичен ведантистскому Парабрахману — этой наиболее философичной и величественной кон­цепции, а еще — Эйн Софу еврейских каббалистов. По­следний назывался также «богом, которого нет», — «Эйн», что означало не-бытие, или абсолют, ничто, или tХ oЩdљn њn Василида, объяснявшееся тем, что человеческий разум, будучи ограниченным на нашем материальном плане, не в состоянии воспринять то, что есть, но не имеет никакой формы. Коль скоро идея бытия всегда ограничена чем-то, что существует — в субстанции, реальной или по­тенциальной, или же в природе вещей, или хотя бы в мыслях, то все, что не могут воспринять наши чувства или вообразить наш разум, обусловливающий все вещи, оказывается не существующим для нас.

— Где же вы помещаете Нирвану, о великий Архат? — спросил царь у почтенного буддистского аскета, с которым вел беседу о Благом Законе.

— Нигде, о великий Царь! — последовал ответ.

— Значит, Нирвана не существует?..

— Нирвана есть, но она не существует.

Точно так же и с богом, «которого нет», хотя этот термин являет собой всего лишь не очень удачный буквальный перевод, поскольку эзотериче­ски следовало бы сказать — «бог, который есть, но не существует». Корень слова oЩdљn — oЩd-e…j, что означает «ни один», указывая на то, что речь идет не о личности и не о вещи, но об отрицании и того и другого (oЩdљn, в среднем роде, используется как наречие в значении «ни в чем»). Таким образом, to ouden en, о котором говорит Василид, абсолютно идентично каббалистическому En, или Ain-Soph. В религиозной метафизике евреев Абсолют — это абстракция, «без формы или существования», «не по­хожая ни на что другое» (Franck, La Kabbale, p. 173). Следовательно, Бог есть Ничто, без имени и качеств; именно поэтому он называется Эйн Соф, ведь слово Эйн — это и есть ничто.

Однако не этот неизменный и абсолютный Принцип является той единственной потенциальностью бытия, из которой исходят боги, или активные принципы проявленного мира. Абсолют никак не может быть связан ни с чем ограниченным или обусловленным, и поэтому то, из чего исходят все эманации, Василид называет «Богом, который говорит», т.е. логосом, а Филон — «вторым Богом» и Творцом форм. «Второй Бог есть Мудрость Единого Бога» (Quaestion. et Solut., book II, 62). «Но этот логос, эта “Мудрость” тоже должна быть эманацией, — может возразить кто-то. — А эманация чего-то из Ничего — это абсурд!» Ничего подобного. Во-первых, это «ничто» называется так только потому, что оно является абсолютом и соответственно Всем. А, во-вторых, этот «второй Бог» имеет не больше прав называться эманацией абсолюта, чем тень от нашего тела на белой стене — эманацией нашего тела. В любом случае этот Бог не является следствием причины или преднамеренного действия разумной и осознанной воли. Это всего лишь периодическое проявление[44] неизменного и вечного закона, действующего за пределами времени и пространства; таким образом, логос, или творческий разум, есть только тень, или отражение, этого закона.

«Но эта идея совершенно абсурдна! — скажут те, кто верит в антропоморфного и персонифицированного Бога. — Из этих двух — человека и тени — именно последняя является ничем, оптической иллюзией, а человек, который ее отбрасывает, — разумом, каким бы пассивным он ни был в данном случае!»

Именно так; но только на нашем уровне, где все проявления — иллюзия и все оказывается перевернутым, подобно отражению в зеркале. Более того, коль скоро царство единственно реального искажено материей (нереальной) и, с точки зрения абсо­лютной реальности, вселенная, со всеми свои­ми со­знательными и разумными существами, есть только жалкая фантасмагория, из этого следует, что именно тень Реальности (на уровне послед­ней) наделена разумом и атрибутами, в то время как абсолют, с нашей точки зрения, лишен каких-либо обусловленных качеств уже только потому, что это абсолют. Не нужно быть большим специалистом в области восточной метафизики, чтобы понять это; и нет нужды быть выдающимся палеографом или палеологом, чтобы увидеть в системе Василида все ту же систему веданты, как бы она ни была искажена и изуродована автором «Philo­sophumena». Данный факт убедительно подтверждается фраг­ментарным обзором гностических систем, представленным в этом сочинении. Только эзотерическая доктрина в состоянии истолковать запутанные и неразборчивые фрагменты системы Василида, превратно понятой и в крайне плачевном состоянии переданной нам отцами церкви, этими палачами всякой ереси. Pater innatus, или не-рожденный Бог, Великий Архон (”Arcwn) и два Демиурга, даже триста шестьдесят пять небес — число, содержащееся в имени Абраксаса*, их повелителя — все это было заимствовано из индуистских систем. Но все это отрицается в наш век пессимизма, где все приводится в движение паром, даже самая жизнь; где абстрактное (а ничто другое не может быть вечным) не интересует никого, за исключением немногочисленных чудаков; и где человек умирает, так и не встретившись ни на миг лицом к лицу с собственной душой, подхваченный вихрем земных, эгоистичных забот.

Каждый, кто вступает в Теософское Общество, может найти в нем, помимо метафизики, еще и науку, и занятие по собственному вкусу. Астроном смог бы сделать больше научных открытий, изучая связанные со звездами аллегории и символы[45] из древних санскритских книг, нежели он может надеяться сделать с помощью одних лишь академических знаний. Обладающий интуицией врач может почерпнуть гораздо больше в трудах Чараки[46], переведенных на арабский в VIII веке, или в пыльных манускриптах Адьярской библиотеки (так же неверно понятых, как и все прочие аналогичные сочинения), нежели в трактатах по современной физио­логии. И теософам, имеющим склонность к медицине или искусству исцеления, вряд ли придется сожалеть о потерянном времени, если они потратят его на изучение выявленных и объясненных символов из мифов об Асклепии (или Эскулапе). Ибо, подобно древнему Гиппократу, изучавшему надписи на воздвигнутых по обету колоннах ротонды Эпидавра* (называемого Толос)* на острове Кос[47], они могут обнаружить в них рецепты лекарств, неизвестных современной фармакопее[48]. И тогда они смогут действительно лечить людей, вместо того чтобы их калечить.

Повторим, на всякий случай, в сотый раз: Истина Одна! Но когда она предстает перед вами не во всех своих аспектах, а в тысяче и одном словесном изложении ее приверженцев, каждый из которых имеет на нее собственный взгляд, вы слышите уже не голос божественной Истины, но только нестройное эхо человеческих голосов. Где же, в таком случае, можно увидеть Истину как единое целое, хотя бы в самых общих чертах? У христианских каббалистов или у современных европей­ских оккультистов? А может, у самых первых спиритуалистов или у спиритистов нашего времени?

— Во Франции, — сказал нам как-то один наш друг, — так много каббалистов и так много разных систем. И все они претендуют на звание истинно христианских. Некоторые из них — сторонники папы, причем настолько, что мечтают о вселенской короне для него, о венце Понтифика-Кесаря. Прочие настроены против папства, но тоже за Христа — только не за исторического, а за того, которого они сами придумали: антимонархического Христа, играющего в политику, и т.д., и т.п. Каждый каббалист уверен в том, что именно ему удалось отыскать потерянную Истину. И что именно его наука отражает эту вечную Истину, тогда как науки, созданные другими, — просто мираж... И каждый готов за­щищать и поддерживать в печати свое собственное учение...

— А как же каббалисты-евреи, — спросила я его, — они тоже за Христа?

— Эти ожидают собственного Мессию. Мнения расходятся только относительно даты!

Разумеется, в вечности не может быть анахронизмов. Но коль скоро эти разнообразные термины и системы и многочисленные противоречивые док­т­рины не могут быть истинными все вместе и без ис­ключения, то утверждения господ французских каб­балистов, будто они обладают подлинным знанием оккультных наук, вызывают у меня серьезные сомнения. Они опираются на Каббалу Мозеса де Леона[49], составленную им в XIII веке; но его «Зогар» — если сравнить его с халдейской «Книгой Чисел» — можно назвать точным воспроизведением сочинения раввина Симона бен Иохаи* лишь с очень большой натяжкой — примерно с такой же, с какой «Поймандр» греческих христиан может быть назван подлинной книгой египетского Тота. Та легкость, с которой каббала фон Розенрота и его средневековые латинские рукописи, прочитанные в соответствии с системой нотарикон*, превращаются в христианские тринитаристские тексты, поистине умилительна. У маркиза де Мирвиля и его друга шевалье Драха, обращенного раввина, «добрая каббала» превратилась в катехизис римско-ка­толической церкви. Если господа каббалисты готовы этим удовлетвориться, это их дело; мы же предпочитаем следовать халдейской каббале — «Книге Чисел». Тот, кто готов удовлетво­риться мертвой буквой, напрасно рядится в мантию танаимов (древних посвященных Израиля); в глазах опытного ок­культиста он будет скорее напоминать волка из сказки про Красную Шапочку, нацепившего для конспирации бабушкин чепчик. Однако волк этот вовсе не собирается глотать оккультиста, съеденная им Красная Шапочка скорее может служить символом профана, жадного до мистицизма, но рис­кую­щего пасть жертвою острых волчьих зубов. В случае с оккультистом скорее всего проиграет сам волк, который попадет в конечном счете в собственную западню...

Как и у Библии, у каббалистических сочинений тоже есть своя мертвая буква, свое экзотерическое значение и свой подлинный, или эзотерический, смысл. Ключ к истинной символике (и даже к индуистским системам) в наше время спрятан за гигантскими пиками Гималаев. Но больше ни один ключ не в состоянии отворить склепы, где на тысячи лет оказались погребенными интеллектуальные сокровища, собранные там первоначальными интерпретаторами божественной Мудрости. Но великий цикл, первый великий цикл эры кали-юга, уже подходит к концу; и день воскресения для всего, что умерло, возможно, уже не так далек. Ве­ликий швед­ский прорицатель Эммануил Сведенборг сказал: «Ищите потерянное слово среди иерофантов в великой Татарии и Тибете».

Каким бы ни представлялось широкой публике Теософское Общество, каким бы непопулярным ни было оно среди тех, кто в ужасе отшатывается от всего, что кажется им новаторством, не приходится сомневаться в одном: то, что вы, господа оппоненты, считаете изобретением XIX века, на самом деле старо как мир. Наше Общество является ветвью Братства, которое выросло из зернышка, брошенного в землю ангелом Милосердия и Справедливости в тот день, когда первый Каин убил первого Авеля. На протяжении долгих столетий порабощения женщины и страданий бедняков это зернышко поливали горькие слезы слабых и угнетенных. Благословенные руки взяли это зернышко, перенесли его с одного края земли на другой и пересадили в другом климате и в иную эпоху. «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы другие делали тебе», — говорил Конфуций своим ученикам. «Любите друг друга и любите все живые творения», — заповедовал Гаутама Будда своим архатам. «Любите друг друга», — повторяло затем правдивое эхо на улицах Иерусалима. Именно христианским народам выпала честь официально признать эту наивысшую заповедь своего Учителя во всей ее полноте! Калигула, язычник, хотел, чтобы все человечество имело только одну голову, дабы ее можно было отсечь одним ударом. Христианские правители продвинулись в этом стрем­лении, до сих пор остававшемся исключительно тео­ретическим, гораздо дальше, поскольку после долгих целенаправленных изысканий приобрели наконец средства его практического воплощения. Пусть же они готовятся перегрызть друг другу глотки, пусть истребляют в один день войны больше народа, чем цезари убивали за целый год. Пусть опустошают целые страны и области во имя своей парадоксальной религии; и пусть погибнут от меча те, кто привык убивать мечом. Какое нам дело до всего этого?

Да, теософы не в силах остановить их. Это правда. Но зато они могут постараться спасти как можно больше выживших. Коль скоро они составляют ядро истинного Братства, именно от них зависит, сможет ли их Общество стать в не очень отдаленном будущем тем обещанным ковчегом, который должен перенести человечество нового цикла через широкие и мутные воды потопа материалистиче­ской безнадежности. Эти воды все прибывают и уже затопили все цивилизованные страны. Но неужели мы позволим добрым погибнуть вместе со злыми, испугавшись окриков и насмешек послед­них — все равно, направлены ли оные против Тео­софского Общества или же против нас лично? Не­ужели мы будем просто стоять и смотреть, как они умирают, устав от тщетных поисков лучей того солнца, которое светит для всех, и не протянем им руку помощи? Никогда!

Вполне может случиться и так, что практиче­ское воплощение прекрасной утопии, филантропической мечты, сформулированной в тройственной цели Тео­софского Общества, станет возможным очень и очень нескоро. Полная и безусловная свобода совести для каждого, братство, связывающее бедных и богатых, юридическое и фактическое равенство между аристократами и плебеями — люди построили немало воздушных замков, и все с исключительно благою целью. Но все это должно возникнуть естественным образом и с добровольного согласия обеих сторон; а пока время для совместных дружеских прогулок льва и ягненка еще не наступило. Великая реформа должна осуществиться без всякого социального переворота и без единой капли пролитой крови, но просто вследствие признания аксиоматичной истины восточной философии, утверждающей, что вопиющее материальное, социальное и интеллектуальное неравенство является результатом действия индивидуальной кармы, определяющей неповторимую судьбу каждого человека. Мы пожинаем только то, что сами посеяли. Но если физическая личность каждого отдельного человека отличается от всех других человеческих личностей, то его нематериальная сущность, или бессмертная индивидуальность, исходит из того же божественного источника, что и сущности всех остальных людей. Тот, кто всем своим сердцем воспринял философскую истину, гласящую, что всякое Эго на­чинается и заканчивается как неделимое Все, не может любить своего ближнего меньше, чем самого себя. Но пока эта истина не стала распространенным убеждением, ни о какой реформе не может быть и речи.

Эгоистические высказывания вроде того, что «милосердие начинается в семье» или «каждый за себя, и Бог за всех», всегда дадут повод «высшим» (христианским) расам восстать против практиче­ской реа­лизации красивого языческого афоризма: «Каждый нищий — сын богача», не говоря уже о еще более недвусмысленном высказывании: «Сперва накорми голодного, а потом съешь сам, что останется».

Рано или поздно придет то время, когда «варварская» мудрость низших рас получит более широкое признание. А пока мы должны изыскивать способы успокоить сердца страждущих, приподнимая для них хотя бы уголок завесы, скрывающей от земных людей божественную истину. Пусть сильные указывают дорогу слабым и помогают им карабкаться вверх по крутому склону существования. Пусть они отыщут взглядом Путеводный Свет, сияющий на горизонте — за таинственными водами не отмеченного ни на одной карте моря теософских на­ук — подобно новой Вифлеемской звезде; и пусть лишенные наследства в этой жизни не теряют надежды...

 

«ЭТО ВСЕ КОШКА!»

 

[Посвящается тем членам Теософского Общества, которые воспримут нижесказанное на свой счет.]

 

Да будет имя проклято твое,

Пусть женщинам оно внушает ужас,

А девы, встретив это имя в книге,

Страницу пусть перевернут

поспешно,

Спасаясь, как от скверны, от него.

Шекспир

 

Не так ужасна ложь,

как оправданье лжи:

Оправданная ложь становится законом*.

Джонатан Свифт

 

«Жена... дала мне от дерева, и я ел», — сказал первый человек, первый трус и доносчик, пытаясь переложить свою часть вины на плечи своей беззащитной спутницы. Возможно, это было даже нечто «более ужасное, чем ложь», если следовать выражению Поупа, хотя в действительности это было, конечно же, правдой. Ложь появилась на свет не с самым первым мужчиной и не с первой женщиной. Ложь есть продукт позднейшей цивилизации, законная дочь эгоизма, готового принести в жертву самому себе все человечество, и лицемерия, зачастую порождаемого страхом. Первородный грех, из-за которого, согласно ортодоксальному учению воскресной школы, весь мир был проклят, потоплен и оставлен непрощенным до 1 года н.э., не был величайшим грехом. Потомки Адама, все более совершенствуясь в греховности, намного превзошли в этом отношении своих предков: они изобрели ложь и добавили к ней оправдания и недомолвки. Пресловутая фраза: «Это все кошка» впервые прозвучала, возможно, еще до потопа, ибо была необходимой в тех случаях, когда совершался действительный грех и требовался козел отпущения. Но после потопа люди сочли возможным обвинить «кошку» даже в том, что вообще никогда не совершалось, а именно в том, что было создано плодовитой фантазией клеветников, которые никогда не останавливаются перед самой вопиющей ложью, когда хотят выразить свое неудовольствие кем-нибудь из своих собратьев или соседей. Вот вам плоды искупления чужих грехов: дети заочного спасения лгут и грешат сейчас с еще большей уверенностью в собственной безнаказанности. Никаких угрызений совести; напротив:

 

Приветствуем ту хитрость, что однажды

Сердца людские научила лгать,

 

— вот девиз современного мира. Так что же такое весь Мир, если не одна гигантская ложь? Что еще в целом свете способно создать такое многообразие различных вариаций и такое бесчисленное количество всевозможных категорий и оттенков, какое порождает ложь? Ложь стала политикой нашего века: лжет общество, понуждаемое к этому собственной культурой и понятиями о добропорядочном воспитании; лгут отдельные личности, из­рекая явное и недвусмысленное вранье в форме лжесвидетельств или, как гласит русская поговорка, «перекладывая с больной головы на здоровую». О ложь, имя тебе — легион! Выдумки и небылицы пронизывают ныне всю почву наших нравственных устоев и повседневной жизни, подобно грибнице споровых растений, а их всходы так же многочисленны и разнообразны, как поганки на лесном бо­лоте. И те и другие представляют собою плесень, ибо ложь можно сравнить с плесенью, которая расцветает буйным цветом в темных уголках и покрывает липкими и грязными пятнами не только нашу моральную жизнь, но и нашу физическую природу. О где же тот правдивый язык, который

 

...честность не продаст и врать не станет!

 

Однако выдумка выдумке рознь: ложь бывает сознательной и неосознанной, это может быть обман или мистификация, надувательство или клевета (за которой нередко следует моральное и физиче­ское уничтожение), легкое приукрашивание истины или отклонение от нее и злонамеренное лицемерие. Но существуют еще и показная ложь, направленная на приобретение дешевого авторитета (типичным примером оной служит газетная болтовня), и та невинная чушь, появлению которой мы обязаны исключительно невежеству. К этой последней категории следует отнести большинство газетных сообщений о Теософском Обществе и его официальном козле отпущения — Е.П.Блаватской.

В последнее время даже в самых серьезных научных статьях часто встречается термин «эзотерический буддизм» и еще чаще всуе упоминается имя «мадам Блаватской». Сие весьма и весьма любезно и, по крайней мере с одной стороны, чрезвычайно лестно!

Видеть свои скромные имена по соседству с такими авторитетами, как сэр Моньер Моньер-Уильямс (кавалер ордена Индийской империи II степени) и профессор Бастиан, конечно же, большая честь для нас. Но что получается, если, к примеру, вышеупомянутому великому оксфордскому лектору приходит в голову отвесить несколько тяжелых хозяйских оплеух факту и истине — вне всяких сомнений, для того, чтобы умаслить свою благочестивую аудиторию, — и он заявляет, что в буддизме никогда не было никакой оккультной или эзотерической системы учений, которая скрывалась бы от непро­свещенных масс? В этом случае «эзотериче­ский буддизм» сразу же зарабатывает, метафориче­ски выражаясь, фингал под глазом, Теософское Общество получает пару-тройку пинков, и вот наконец ворота журналистского птичьего двора распахиваются настежь и стая рассерженных гусей с шипением и клекотом набрасывается на «Блават­скую и компанию», стараясь заклевать как можно больше теософских пяток. «Наши предки спасли Рим! — гогочут они. — Спасем же и мы Британ­скую империю от самозванцев, объявивших себя знатоками буддизма!» А еще счаст­ливый «корреспондент» получает доступ в «святая святых» — рабочий кабинет профессора Бастиана. И там немецкий этнолог, «одетый, как средневековый алхимик» и улыбающийся «в ответ на вопрос о состоянии транса, в которое могут впадать знаменитые факиры», сообщает интервьюеру, что подобный транс никогда не длится более «пяти-шести часов». Это одеяние «алхимика», вероятно, должно внушить мысль о преемственности идей, и вот уже на следующий день мы видим в американской «Sabbath-brea­king paper» не­дву­смысленный упрек в свой адрес:

 

Какое бы глубокое впечатление ни произвели на иных путешественников... знаменитые факиры, им, определенно, не удалось повлиять на этого маленького, тихого немецкого профессора; и в этом плане он выгодно отличается от мадам Блаватской.

 

Что ж, прекрасно. Только профессор Бастиан в данном случае подставляет себя под удар самой бес­пощадной и сокрушительной критики с позиции истины и факта, крайне невыгодно отличая себя в этом плане от всех «корреспондентов». К тому же мы очень сомневаемся в том, что профессор Бастиан, ученый этнолог, мог назвать индусского йога факиром, поскольку последний апеллятив* относится исключительно к приверженцам ислама. Еще больше мы сомневаемся в том, что профессор Бастиан, пунк­туальный немец, стал бы отрицать достаточно часто встречающийся феномен погружения йогов или тех же «факиров» в состояние глубокого, напоминающего смерть транса, в котором они могут пребывать целыми днями, а то и неделями. Не может он не знать и того, что йогов закапывают иногда по их же собственному настоянию в землю на целых сорок дней, после чего они снова возвращаются к жизни, чему был свидетелем сэр Клод Уэйд, и не только он.

Впрочем, все это слишком древняя и достаточно убедительно доказанная история, чтобы для нее требовались какие-то дополнительные подтверждения. Когда «корреспонденты» чуть ближе познакомятся со значением, а заодно и с правописанием термина дхьяна (который звучит в исполнении упомянутого «корреспондента» как диана), мы с удовольствием побеседуем с ними подробнее о йогах и факирах и об огромной разнице, существующей между ними. А пока самое гуманное, что мы можем сделать, — это позволить им самим разбираться с их собственными идеями. Они — «неразумные младенцы», блуждающие в царстве восточной мудрости, слепые, коих ведут по жизни такие же слепые поводыри, но теософское милосердие распространяется даже на критиков и на самых заклятых врагов.

 

Помимо вышеназванных, есть еще вещи, которые мы никак не можем оставить без внимания. Мы ничего не имеем против того, чтобы эти «младенцы», заплутавшие в теософском лабиринте, еженедельно или даже ежедневно публиковали свои безвредные вымыслы или, как их иногда называют, «маленькие шажки, постепенно приближающие нас к истине»; но беда в том, что время от времени к ним примешиваются злобные и бессовестные фальшивки случайных корреспондентов, как правило, бывших членов Теософского Общества и их друзей. Эти фальшивки зарождаются и оформляются в глубинах внутреннего сознания наших непримиримых врагов, и игно­рировать их мы не имеем права. Хотя они и висят, подобно гробу Магомета, в пустоте бездонного пространства, чем свидетельствуют против себя самих, все же они настолько пропитаны самой во­пиющей ложью, основанной на распространенных и давно укоренившихся предрассудках, что, оставь мы их без опровержения, результаты их воздействия на люд­ские умы могут быть поистине катастрофиче­скими. В наше время люди охотнее принимают на веру ложь, чем истину, а вот расставание с ложью требует от них гораздо большего труда. Эти злобные измышления омрачают горизонт вокруг теософских центров и не позволяют непредубежденным людям узнать правду о теософии и ее провозвестнике — Теософском Обществе. О том, насколько злобны и мстительны некоторые наши враги, можно судить хотя бы по тому, что время от времени они, не колеблясь, совершают над собою моральное харакири: то есть необратимо губят собственную репутацию честных и порядочных людей ради удовольствия побольнее ударить — или хотя бы попытаться ударить — тех, кого они так ненавидят. В чем причина этой ненависти? Она довольно прозаична: просто клевета, какой бы наглой и беспочвенной она ни была, очень часто прощается и даже забывается, но однажды вы­сказанную правду вам не простят никогда! А неспособность опровергнуть эту правду честным путем, с помощью аргументов, разжигает ненависть, ибо мы ненавидим только то, чего боимся. И вот они сочиняют ложь, приклеивают ее к какому-нибудь несправедливому, но расхожему обвинению и снова, в который раз, принимаются истошно вопить: «Это все кошка, ко-о-ошка, кошка-а-а!»

Успех такой политики, как видите, во многом зависит от темперамента и — бесстыдства. У нас есть друг, который никогда не утруждает себя попытками заставить собеседника уверовать в каждое произнесенное им слово. Но когда сказанное им ставится под сомнение, он просто произносит совершенно спокойным и невинным тоном: «Вы ведь знаете, я слишком бессовестный, чтобы врать!» И в этом кажу­щемся парадоксе скрывается великая психологическая истина. Бесстыдство, как правило, порождается двумя диаметрально противоположыми чувствами: трусостью и бесстрашием. Храбрый человек никогда не опустится до лжи, а трус лжет, чтобы скрыть, что он — трус (да к тому же еще и лжец). Такой человек никогда не признается в собственной неправоте, так же как и че­ловек тщеславный; и потому, какая бы неприятность с ним ни случилась, он всегда старается подбросить ее под чужую дверь. Для того чтобы признавать свои ошибки, необходимо обладать под­­линным благородством или же высокоразвитым чувством долга. А значит, козел отпущения, на голову которого виновные могут свалить все свои прегрешения, отыщется практически в любой ситуации. И вот с течением времени козел постепенно трансформировался в «кошку».

У Теософского Общества есть своя, так сказать, «фамильная кошка», на которую сваливаются без разбора все грехи его членов, прошлые, нынешние, а заодно и будущие. Поссорится ли член Теософ­ского Общества со своей мачехой, отрастит ли волосы, позабудет вовремя уплатить долги или же прервет свои отношения с теософской ассоциа­цией, по личным или по семейным обстоятельствам, из-за оскорбленного тщеславия или же в силу каких-то иных причин, и сразу же в Европе, Азии, Америке или где-нибудь еще слышится крик: «Хватай кошку»! Взгляните на члена Теософского Общества, который поднимает этот шум: он корчится от боли, терзаемый своими неоправдавшимися амбициями; его стремление верховенствовать над своими коллегами потерпело крах; и вот, разочарованный и ожесточенный, он изливает весь свой гнев на злополучную «кошку». «Да этот виноград кислый», — заявляет он, потому что «кошка» отказалась собирать виноград для него и, вдобавок ко всему, не желает мяукать под его скрипку. Отсюда и все разговоры о том, что виноградная лоза «безнадежно истощена». А посмотрите на другую теософскую «звезду», страдающую ныне от другой напасти — безымянной, потому что для нее нет и не может быть названия. Ненависть, которую может утолить только полное уничтожение сопер­ника, бушует сейчас в братских сердцах. Набрасываясь, подобно хищной птице, на намеченную жертву и унося ее высоко в облака, чтобы наверняка прикончить, сбросив с неба на землю, наш разгневанный мститель, ослепленный желанием рассчитаться с нами за все те обиды, которые мы ему якобы нанесли, совершенно забывает о том, что, подни­мая свою добычу в небеса, он тем самым возвышает ее над всеми смертными. Ты не сможешь убить то, что так ненавидишь, о слепой завистник, как бы высоко ты ни взлетел. Потому что у «кошки» девять жизней и она всегда приземляется на четыре лапы.

Наши лучшие теософы верят в некоторые вещи, одно упоминание которых действует на определенных людей и даже целые общественные классы так же, как вид красной тряпки действует на разъяренного быка. Одним из этих постоянных раздражителей является сама по себе безобидная и абсолютно безвредная вера в существование очень мудрых и святых людей, коих некоторые предпочитают звать Учителями, а прочие — «Махатмами».

Разумеется, эти Махатмы либо существуют на самом деле, либо нет (хотя у нас их реальность не вызывает сомнений); они могут быть так мудры, как о них говорят, или же вовсе не обладать теми чудесными способностями, которые им приписывают. Выбор в данном случае целиком зависит от персонального опыта и знаний или, в некоторых случаях, от персональной веры. Но 350 000 000 человек в одной только Индии с незапамятных времен верят в своих великих йогов и Махатм и считают их существование в каждом столетии — с начала времен и до наших дней — таким же несомненным и естественным, как и свое собственное. Так следует ли считать их за это суеверными простофилями, склонными к самообману? И кому этот эпитет подошел бы больше — им или христианам всех церквей, верящих в древних и современных апостолов, святых, мудрецов, патриархов и пророков?

Впрочем, пусть каждый решает сам. Мы не хотим, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто автор стремится навязать эту веру всем, включая тех, кто не склонен ее принимать, будь то тео­софы или кто бы то ни было еще. Подобного рода безрассудная попытка была предпринята несколько лет назад со всею искренностью и энтузиазмом, но закончилась полным и вполне закономерным провалом. Более того, священные имена с самого начала подверглись такому осквернению со стороны как врагов, так и друзей, что некогда почти непреодолимое желание поведать истину тем, кто бо­лее всех нуждался в живом идеале, с тех пор заметно ослабело. И теперь ему на смену пришло горькое сожаление о том, что мы вообще решились вытащить Махатм из сумерек полулегендарного знания на свет и выставить их на всеобщее обозрение.

 

Не давайте святыни псам

И не бросайте жемчуга вашего пред свиньями...

[Мф., VII, 6.]

 

Это мудрое предостережение выжжено теперь на сердце у каждого, кто оказался причастен к превращению «Учителей» в общественное достояние. Таким образом, полностью подтверждается правота индусско-буддийского аллегорического учения, гласящего: «В период кали-юги не может быть ни Махатм, ни Архатов». Ведь то, во что не верят, все равно что не существует. Подавляющее большинство людей на Западе объявило Махатм несуществующими, воображаемыми, а это значит, что никаких Махатм для них не было и нет.

«Великий Пан умер!» — пронесся загадочный и скорбный вопль над водами Ионического моря, ввергнув в бездну отчаяния Тиберия и вместе с ним весь языческий мир. Нарождающееся христианство, напротив, возрадовалось, поскольку сочло эту смерть заслугой своего нового «Бога». Но и те и другие были одинаково глупы, если смогли хотя бы на миг поверить в то, что Пан — «Вся Природа» — может умереть.

На самом деле умер только образ, созданный их воображением, — рогатое чудовище с козлиными но­гами, «бог» пастухов и жрецов, процветавших за счет распространенных суеверий и, в частности, за счет своего самодельного Пана. Но настоящая Истина не может умереть.

Нас не может не радовать, что «Махатмы» тех, кто мечтал использовать их для упрочения собственной эфемерной репутации, воткнув их для всеобщего обозрения в собственные шляпы, напо­добие павлиньих перьев, теперь тоже мертвы. «Адепты» из горячечного бреда, чересчур бдительные и стремящиеся к удовлетворению собственных амбиций, индусские мудрецы, коим отроду уже 1000 лет; «таинственные странники» и tutti quanti того же сорта, превращенные в удобные вешалки, на которые одни навешивали свои отвратительные по­роки, другие — свои эгоистичные прожекты, а третьи — насмешливые рожи из астрального света, — все они мертвы, как и «бог Пан» или как пресловутые мамонты. Они растаяли в воздухе, как это и положено всем нечестивым фальшивкам. Те, кто выдумал «1000-летних Махатм», убедившись в том, что эта басня не приносит им прибыли, вполне могут заявить, «что пелена наконец спала с их глаз и они снова прозрели». Такие мо­гут и наверняка не преминут «напуститься затем на тех, кого они успели одурачить, излив на них все чаши своего сарказма». Однако и этой расправе не суждено стать финальным актом их «жизненной драмы». Потому что истинные, настоящие Учителя, чьи подлинные имена, к счастью, так и не бы­ли преданы огласке, не могут быть сотворены или уничтожены по мановению руки или по настоянию какого бы то ни было «оппортуниста», даже если это член Теософского Общества. А это значит, что если кто и умер, то только Паны современных нимф и луперков — алчных жрецов этого аркадского бога. И мы очень надеемся на то, что они действительно мертвы и больше уже не воскреснут.

 

Таким образом, выбранное в качестве «козла отпущения» Теософское Общество может даже гордиться, слыша у себя за спиною хорошо знакомый клич: «Хватайте кошку!» Он уже давно перестал беспо­коить свою жертву, и теперь мы даже рады слышать его, поскольку для нашего дела это, безусловно, добрый и обнадеживающий знак. Осуждение ложится на плечи обвиняемого тяжким моральным грузом, только когда оно заслужено, но если осуждение явно несправедливо, оно лишь указывает на то, что у «обви­няемого» есть нечто такое, чего недостает самим обвинителям. Пожалуй, именно числом врагов и степенью их ожесточенности можно определить истинную ценность и меру достоинств тех, кого они с удовольствием стерли бы с лица земли, если бы только могли. Поэтому уместно будет завершить наш очерк следующим высказыванием старого Аддисона:

 

Один остроумный автор сказал, что осуждение — это пошлина, которую человек платит обществу за свою из­вестность. Для человека известного было бы глупостью надеяться, что ему удастся избежать осуждения, и слабостью — расстраиваться из-за него. Каждому сколько-нибудь знаменитому человеку древности, как, впрочем, и всех последующих столетий, пришлось пройти через преследования. От общественного осуждения есть только одно средство — безвестность, ибо первое является таким же неотъемлемым спутником популярности, как сатиры и обличительные речи для римского триумфа.

 

Дорогие, добрые враги «татарской фурии», если бы вы только знали, как много вы сделали и делаете для приумножения ее известности и величия!

СИЛА ПРЕДРАССУДКОВ

 

Мир, заполненный вещами, окружает нас.

На него глядят веками мириады глаз.

В каждой вещи видит каждый что-нибудь свое,

А иной и вовсе скажет, будто нет ее.

Страсть слепит. С воображеньем тоже много бед:

Видишь то, чего в помине не было и нет.

 

Поуп.

Послания разным людям

(Моральные очерки).

Послание I, Ричарду Темплу,

виконту Кобхэму.

 

«Разумеется, путь от невежества к знанию гораздо легче и короче, чем путь к знанию от заблуждения», — говорит Джердан.

Да и кто в наше время, когда одна религия не может смотреть на другую без зубовного скрежета, когда всевозможным сектам уже потерян счет, а разномастные и разнокалиберные «измы» и «исты» отплясывают друг у друга на головах немыслимое фанданго под ритмичный аккомпанемент изрыгающих взаимные проклятия языков, заменяющих им кастаньеты, — кто сейчас найдет в себе мужество признать собственные ошибки? Но они никак не могут быть правы все сразу. И уж тем более нельзя объяснить никакими доводами разума то упорство, с каким люди цепляются за мнения, которые большинство из них восприняло из чужих рук, а не сформулировало самостоятельно, при этом демонстрируя непримиримо враждебное отношение ко всем прочим мнениям, которые составил для себя кто-то еще!

Наилучшим подтверждением этой истины может служить вся предшествующая история теософии и Теософского Общества. Это вовсе не означает, что люди не стремятся к новшествам или что они не приветствуют прогресс и развитие мысли. Наш век жаждет воздвижения новых идолов, так же как и ниспровержения старых богов, и готов оказать радушный прием новым идеям, так же как и выбросить без всякого сожаления те, которые представляются ему устаревшими. Эти новые идеи могут быть такими же глупыми, как огурцы в молочном супе, и такими же нежеланными для большинства, как муха, упавшая в вино, предназначенное для причастия, но, если они родились в ученых умах и были признаны «авторитетными», фанатики науки примут их с распростертыми объятиями. Общеизвестно, что в нашем столетии каждый представитель цивилизованного общества — будь он ученым интеллектуалом или же, напротив, тупым невеждою — постоянно стремится к чему-то новому. И в этом стремлении он превосходит даже афинянина павловских времен. Но, к сожалению, новомодные увлечения, до которых охочи люди, и тогда и сейчас имеют мало общего с истиной. Современное общество гордится тем, что живет в эпоху фактов, но в большинстве случаев это всего лишь подтверждения человеческих пристрастий — научных или религиозных. Разумеется, в поиске фактов заинте­ресованы все — от царственных анклавов науки, уверенных, что судьбы человеческой расы целиком зависят от правильного описания анатомии комариного хоботка, до полуголодного писаки, вышедшего на тропу войны в поисках сенсационных новостей. Но им нужны только те факты, которые поддерживают их собственные предвзятые мнения и предрассудки, и только то, что согласуется с господствующими тенденциями, определяющими стереотипы действия современного разума, вправе рассчитывать на их теплый прием.

Все, что не входит в число этих фактов, каждая новая или старая идея — невыгодная или по тем или иным таинственным причинам неприятная для господствующих «измовских» авторитетов — очень скоро на собственной шкуре ощутит свою непо­пулярность. Поначалу на нее просто косятся или смотрят, удивленно вскинув брови; затем ее начинают подчеркнуто и почти всегда априорно игнорировать, а заканчивается все тем, что ей per secula seclorum отказывают даже в просто беспристрастном слушании. Люди начинают судачить о ней: каждая фракция — сообразно собственным предрассудкам и специфиче­ским пристрастиям. И каждая группировка норовит исказить ее на свой собственный лад: взаимно ненавидящие друг друга фракции даже берут на во­оружение изобретенные друг другом фальшивки, чтобы вернее уничтожить непрошенного гостя. И в конечном счете все они дружно и остервенело набрасываются на самозванца, нанося ему удары со всех сторон.

Так действуот все религиозные измы, а вкупе с ними и все независимые общества: научные, воль­нодумствующие, агностические или секулярист­ские. Ни у одного из них нет даже приблизительно верного представления о теософии или об Обществе, которое носит ее имя, более того, ни одно из них даже не удосужилось хотя бы поинтересоваться сущностью первой и деятельностью второго. И все-таки все они считают себя вправе занять место Соломона, чтобы судить ненавистного (воз­можно, потому, что опасного?) выскочку, каждый — в свете собственных превратных представлений. Но мы вовсе не собираемся останавливаться для того, чтобы увязнуть в перебранке с религиозными фанатиками относительно сущности философии. Мы отвечаем презрением на их нападки, такие, например, как те, что были напечатаны в журнале «Word and Work» [«Слово и Де­ло»], который говорит о «широком распространении спиритуализма и его втором пришествии под именем теософии» (?), а за­тем подвергает и то и другое немилосердным ударам закаленной в святой воде кувалды, обвиняя их для начала в «мошенничестве», а после — в связи с дьяволом[50]. Но когда мы видим, что, помимо фанатиков-сектантов, миссионеров и дремучих консерваторов, общераспространенные ошибки и пред­рассудки начинают разделять такие здравомыслящие и хладнокровные интеллектуальные гиганты, как м-р Брэдло, ситуация становится угрожающей.

В самом деле, ситуация настолько серьезна, что побуждает нас решиться на вежливый, но решительный протест, который мы публикуем на страницах нашего журнала — пожалуй, единственного печатного органа, который готов напечатать все, что мы хотим сказать. Наша задача облегчается тем, что м-р Брэдло только что опубликовал свой взгляд на теософию в статье «Небольшое пояснение», занявшей полстолбца в его «National Reformer» [«Национальный реформатор»] за 30 июня. В ней мы обнаружили с полдюжины наиболее досадных заблуждений, которые общественное мнение связывает ныне с теософами. Мы публикуем эту статью in extenso, поскольку она говорит сама за себя и объ­ясняет причины недовольства автора. Те пассажи, которые мы намерены опровергнуть, выделены кур­сивом.

 

Небольшое пояснение

 

Рецензия на книгу мадам Блаватской, напечатанная в последнем номере «National Reformer», и опубликованное в «Sun» объявление принесли мне несколько писем, посвященных теософии. Меня просят объяснить, что такое теософия и как я сам к ней отношусь. Слово «тео­соф» имеет древнее происхождение, в свое время его использовали неоплатоники. Согласно тексту словаря, в своем новом значении оно обозначает того, «кто претендует на знание Бога или законов природы, достига­емое через внутреннее просветление». Атеист, таким образом, не может быть теософом. Деист — может. Монист не мог бы стать теософом, поскольку теософия предполагает, по меньшей мере, дуализм. Современная тео­софия, следуя заявлениям самой мадам Блаватской, напечатанным в номере за прошлую неделю, утверждает много такого, во что я сам не верю, и выдает за истину некоторые вещи, которые я считаю заблуждением. У меня до сих пор не было возможности прочесть два то­ма, изданные мадам Блаватской, но за последние десять лет я прочел немало публикаций, принадлежащих ей самой, полковнику Олькотту и другим теософам. Мне они представляются попыткой реабилитировать некую разновидность спиритуализма, облаченную в восточную фразео­логию. Многие их утверждения мне кажутся не соответствующими действительности, а их аргументы — несо­стоятельными. Я очень сожалею о том, что моя коллега и сотрудница — довольно неожиданно и даже не посоветовавшись со мною — приняла за факты то, что вы­глядит, на мой взгляд, таким же нереальным, как и всякая фантазия. И мое сожаление еще более усугубляется тем обстоятельством, что миссис Безант, как мне известно, очень преданна всякому делу, которое она считает правильным и справедливым. Я знаю, что она всегда со всею серьезностью отстаивает те взгляды, ко­торые сама разделяет, и потому меня одолевают самые мрачные предчувствия, когда я думаю о дальнешем развитии ее теософских взглядов. Редакторская политика данного издания остается неизменной, а именно — не­одобрительной по отношению ко всем формам теософии. Я предпочел бы в дальнейшем не касаться этой темы, поскольку публичное выражение несогласия с мнением миссис Безант и с ее увлечением социализмом неизбежно причинит боль нам обоим, но, прочитав ее статью и публичное уведомление о вступлении в теософскую ор­ганизацию, я чувствую, что обязан четко сформулировать свою позицию — хотя бы ради тех, кто обратился ко мне в надежде получить конкретные разъяснения.

Ч.Брэдло

 

Разумеется, мы не станем пытаться склонить м-ра Брэдло — этого убежденного материалиста и атеиста — к нашему пантеизму (а истинная теософия — это именно пантеизм). Точно так же мы ни словом, ни делом не пытались обратить в свою веру миссис Безант. Она присоединилась к нам исключительно по собственной воле и желанию, хотя не станем скрывать, что это ее решение несказанно обрадовало всех искренних теософов, а лично нам доставило удовольствие, которого мы не испытывали на протяжении уже довольно долгого времени. А потому мы просто хотели бы воззвать к чувству справедливости и общепризнанной честности м-ра Брэдло и доказать ему, что он неправ — по крайней мере в том, что касается воззрений полковника Олькотта и автора этих строк, а также его трактовки термина «теософия».

Было бы достаточно сказать, что если бы м-р Брэдло — этот вождь секуляризма — потрудился ознакомиться с Уставом нашего Общества, то понял бы, что, вступи он прямо сейчас в Теософское Общество, ему не пришлось бы при этом ни на йоту отступать от своих секуляристских взглядов. Сейчас в нашем Теософском Обществе есть атеисты и похлеще, чем он сам когда-либо был или может стать, а именно — индусы, принадлежащие к некоторым все­отрицающим сектам. М-р Брэдло верит в месмеризм, во всяком случае, он сам обладает недюжинными целительскими способностями и по­тому не может отрицать факт присутствия в некоторых людях определенных мистических сил; в то время как индусы из упомянутых сект просто пожали бы плечами и рассмеялись, заговори он с ними о месмеризме или хотя бы о гипнотизме. Членство в Теософском Обществе ни от кого не требует отказа от прежних религиозных, антирелигиозных, политических, философских или научных взглядов. Наше Общество — не сектантская и вообще не религиозная организация, но просто группа лиц, посвятивших себя поиску истины, где бы оная ни проявлялась. Миссис Анни Безант была абсолютно права, когда писала в том же номере «National Reformer», что Теософское Общество преследует три цели:

 

Создать Вселенское Братство без различия расы или вероисповедания; поощрять изучение арийской литературы и философии; изучать необъясненные законы природы и скрытые в человеке психические способности. В своих религиозных воззрениях члены Общества сохра­няют полную свободу. Основатели Общества отвергают идею персонифицированного Бога; а в качестве взгляда на Вселенную теософия предлагает некую утонченную форму пантеизма, но и она не навязывается никому из теософов.

 

К этому миссис Безант добавляет, подтверждая свои слова собственной подписью, что, хотя у нее и не было возможности перечислить на страницах «Na­tional Reformer» все причины ее вступления в Теософское Общество, она тем не менее:

 

не намерена скрывать тот факт, что данная форма пантеизма обещает, как мне кажется, разрешить некоторые проблемы, в особенности психологические, к ко­торым атеизм даже не приближается.

 

Мы от всей души надеемся, что она не будет разочарована.

Вторая цель Теософского Общества, а именно эзотерическая интерпретация восточной философии, уже помогла разрешить многие проблемы тем, кто серьезно относится к ее изучению. И только те, которые, не будучи от природы мистиками, опрометчиво бросаются в изучение неисследованных психических способностей, скрытых в каждом человеке (включая самого м-ра Брэдло), движимые амбициозностью, любопытством или просто тще­славием, как правило, терпят фиаско, а потом обвиняют Теософское Общество в своем собственном провале.

Так что же, в таком случае, может помешать самому м-ру Брэдло вступить в Теософское Общество? Попробуем подробно проанализировать этот вопрос.

Возможно, м-р Брэдло не может симпатизировать возвышенной идее Вселенского Братства Человечества потому, что он индивидуалист и анг­лийский радикал старой школы? Но общеизвестная доброта его сердца, не вызывающее сомнений человеколюбие и его непрестанные усилия, направленные на помощь страждущим и угнетенным, свидетельствуют, что на практике он следует совершенно иным установкам, каковы бы ни были его теоретические воззрения на этот счет. Однако даже если он намерен стойко придерживаться этих теоретических убеждений, невзирая на собственную практику, то требовать от него немедленного признания первой цели Теософского Общества никто не станет. К сожалению, некоторые члены нашего Общества так же мало симпатизируют этому высо­кому, хотя и, возможно, несколько утопичному (для м-ра Брэдло) идеалу, как, предположительно, и он сам. Но никто никого не обязывает одинаково разделять все три наши цели: достаточно признавать одну из них и не иметь возражений против двух остальных, чтобы быть допущенным в Теософское Общество.

Или же ему мешает то, что он атеист? Но начнем с того, что мы не согласны с цитируемым им по тексту словаря «новым значением» слова «теософ», определяющим последнего как претендента «на знание Бога». Никто не может утверждать, что знает «Бога» — абсолютный и непознаваемый универсальный Принцип, а в персонифицированного бога восточные теософы (а значит и Олькотт и Блават­ская) не верят. А если м-р Брэдло скажет, что мы цепляемся к словам, мы ответим ему так: теософия, по сути своей, означает знание не «Бога», но богов, т.е. божественное, так сказать, сверхчеловеческое, знание. Полагаем, м-р Брэдло не станет утверждать, что человеческое знание охватывает абсолютно все во Вселенной и что за пределами человеческого сознания нет и не может быть никакой мудрости.

И почему это монист не может быть теософом? И почему теософия предполагает, по меньшей ме­ре, дуализм? Теософия учит более строгому и более масштабному монизму, нежели секуляризм. Мо­низм последнего можно назвать материалистиче­ским и кратко сформулировать следующим образом: «Слепая сила и слепая материя, венцом развития которых становится мышление». Но это, да простит меня м-р Брэдло, ублюдочный монизм. Монизм тео­софии — истинно философичен. Мы считаем Вселенную единой по своей сути и происхождению. И хотя мы говорим о Духе и Материи как о двух ее полюсах, мы в то же время настаиваем на том, что противоположными они представляются только с точки зрения человеческого, майявиче­ского (т.е. иллюзорного) сознания.

Таким образом, мы рассматриваем дух и материю как единые в своей сути, а не как непримиримые и четко разграниченные противоположности.

И где же те «вещи», которые представляются м-ру Брэдло «такими же нереальными, как и всякая фантазия»? Мы можем лишь надеяться, что он имеет в виду не те физические феномены, которые западный разум стал отождествлять с теософической философией, к несчастью для нас. Ибо, какими бы реальными ни были эти проявления (а это было действительно нечто большее, чем просто «шарлатанские фокусы»), даже самые лучшие из них все равно остаются не более чем психологическими иллюзиями — как их всегда называла и продолжает называть автор этих строк, к великому неудовольствию многих своих феноменолюбивых друзей. Все эти «нереальности» были хороши как игрушки в по­ру младенчества теософии, но теперь мы можем заверить м-ра Брэдло в том, что, если все его секуляристы вдруг решат вступить в Теософское Общество, от них ни­кто не потребует непременно уве­ровать в реальность этих феноменов, пусть даже м-р Брэдло сам производит подобные «нереальные», но благотворные «иллюзии» в своих месмерических исцелениях, о ко­торых мы так много слышали. И конечно же, ре­дактор «National Reformer» вряд ли станет называть «нереальными» возвышенные этические аспекты тео­софии, благотворное влияние которых прослеживается в основной массе теософов, исключая скандальное и клевещущее меньшинство. Опять же, вряд ли он станет отрицать облагораживающее и ободряющее влияние таких учений, как карма и перевоплощение, позволяющих решить многие социальные проблемы, до сих пор не находившие решения.

Секуляристы любят говорить о науке как о «спасительнице человечества» и потому должны приветствовать новые факты и прислушиваться к новым теориям. Но готовы ли они к тому, чтобы обратить внимание на теории и принять факты, исходящие от рас, которые они, в своей гордости, называют упадочными? Ведь они не только не могут рассчитывать на благословение ортодоксальной западной науки, но и сформулированы необычным языком и подкреплены рассуждениями, не вписывающимися в рамки индуктивной системы, незаконно узурпировавшей власть над западным мышлением.

Если секуляристы желают оставаться последовательными материалистами, им поневоле придется исключить из сферы своих исследований более по­ловины вселенной, а именно ту ее часть, которая включает в себя ментальные феномены, особенно те, что сравнительно редки и рассматриваются как природные аномалии. Или же они воображают, будто в психологии — самой молодой из наук — все уже известно? Взгляните хотя бы на Общество Психиче­ских Исследований с его кембриджскими светилами — этими жалкими потомками Генри Мора! — как неистовы, но тщетны их усилия, единственным результатом которых является пока только лишь еще более усугубившаяся путаница. А почему? Да потому, что они, по недомыслию своему, вознамерились исследовать и объ­яснить психические феномены, исходя из одних лишь физических законов. Ни один западный психолог до сих пор не смог дать убедительного объяснения даже такому простейшему феномену сознания, как чувственное восприятие. А такие ментальные и психические проявления, как передача мыслей, гипнотизм, внушение и многие другие прежде и вовсе считались сверхъестественными либо происками дьявола и лишь совсем недавно были признаны естественными феноменами. Но ведь «нереальности», о которых толкует м-р Брэдло, — это те же самые, только в десять раз более интенсивно действующие силы. И если их используют те, кто унаследовал тысячелетние традиции изучения и применения этих сил, а также исследования их законов и образа действия, то стоит ли удивляться тому, что они дают эффект — непостижимый для науки, но сверхъестественный только в глазах невежд.

Восточные мистики и теософы верят в чудеса не более, чем секуляристы; так для чего же называть их науку суеверной?

И почему открытия, сделанные на основе этой науки, и законы, сформулированные в результате строгих и аккуратных исследований, следует считать «реабилитацией спиритуализма»?

Исторически установлено, что Европа обязана возрождением своей цивилизации и культуры после разрушения Римской империи восточному влия­нию. Испанские арабы и константинопольские греки принесли с собою лишь то, что позаимствовали у народов, живущих гораздо дальше на восток. Даже слава классической эпохи произрастает из тех семян, которые греки принесли из Египта и Фи­никии. Отдаленные — так называемые допотопные — предки египтян и брахманических арийцев отделились некогда от того же самого ствола. У науки, конечно же, имеется собственный взгляд на генеалогическую и этнологическую последовательность событий, но и он никоим образом не опровергает тот факт, что каждый росток цивилизации, взращенный и адаптированный на собственный манер западными народами, был завезен с Востока. Почему же тогда английские секуляристы и вольнодумцы, коим, как мы знаем, не свойственно гордиться воображаемым происхождением от десяти исчезнувших племен, — почему они в большинстве своем так скептически относятся к возможности поступления новых знаний с того же самого Востока, ставшего некогда колыбелью их собственной расы? И почему те, кто, казалось бы, должен быть выше всяких предрассудков, фанатизма и косности — этих эксклюзивных прерогатив религиозных организаций, — те, кто ратует за свободу мышления и кому немало пришлось пострадать за это от рук фанатиков, почему — спрашиваем мы, недоуменно воздевая руки к небу, — эти люди с такой готовностью поддаются тем же самым предрассудкам, которые они столь яростно обличают?

Этот и многие другие аналогичные примеры со всей очевидностью подтверждают право Теософского Общества на честное и беспристрастное слушание, а еще доказывают, что из всех ныне существующих «измов» и «истов» только наша организация полностью и абсолютно свободна от всякой нетерпимости, догматизма и предрассудков.

И действительно, Теософское Общество является единственной в своем роде организацией, раскрывающей объятия навстречу всем и каждому, но никому не навязывающей собственные фундаментальные верования, оставляя их едино лишь для небольшой внутренней группы теософов, именуемой Эзотерической Секцией. Оно поистине универсально по своему духу и структуре. Оно не одобряет и не признает никакого неравенства и никаких предубеждений. Только в Теософском Обществе все люди могут объ­единиться ради совместного поиска истины — на основе, исключающей любого ро­да догматизм, сектантство, межпартийную не­нависть и взаимную неприязнь, ибо, подбирая зер­нышко истины там, где ему удастся его найти, Теософ­ское Общество терпеливо ждет, когда облекающие его плевелы осыплются са­ми собой. Оно знает и называет (и, следовательно, старается ис­ключить из своих рядов его представителей) только одного врага, являющегося врагом для всех, а именно римский католицизм, и все из-за его тайны исповеди. Но даже это исключение касается едино лишь его внутренней группы, по причинам столь очевидным, что нам нет нужды напоминать о них.

Теософия монистична вдоль и поперек. Она ищет единую Истину во всех религиях, во всех науках, во всяком опыте и во всех системах мышления. Можно ли представить себе цель более благородную, более всеобъемлющую и более универсальную?

Увы, мир еще не научился рассматривать тео­софию именно в таком свете, а потому необхо­димость освобождения хотя бы лучших умов англоязычных стран от предрассудков, основательно засоривших их, подобно плевелам, стараниями наших беспринципных недругов, ощущается сейчас как никогда остро. Стремление очистить эти умы от подобного рода за­блуждений и более четко и ясно сформулировать сущность и предназначение теософии побудило автора этих строк написать небольшую книгу под названием «Ключ к Теософии», которая уже отправлена в печать и скоро выйдет в свет. В ней изложены в форме диалога все распространенные заблуждения и возражения против тео­софии и ее учений и наши контраргументы — только более подробно и обстоятельно, нежели в данной статье. Автор полагает своим долгом отправить один из первых ее экземпляров не просто редактору «National Reformer», но м-ру Брэдло лично. Зная его и уважая на протяжении долгих лет, мы не допускаем даже мысли о том, что наш новый критик последует примеру большинства редакторов, светских и церковных, и осудит нашу книгу по убеждению, даже не раскрывая ее страниц, но просто по причине непопулярности ее автора и рассматриваемого в ней предмета.

Из этой книги явствует, что главной заботой тео­софа являются поиск Истины и изучение тех проблем Человека и Природы, которые по сей день остаются загадкой, но завтра могут стать известными науке. Неужели м-р Брэдло станет возражать против этого? Неужели его суждение относится к категории тех, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не подлежат пересмотру? «Это долж­но стать вашей верой и убеждением, а потому никакие исследования не нужны», — гласит рим­ско-католическая заповедь. Но ей никак не могут следовать секуляристы, если они желают оставаться верными своим собственным лозунгам.

ВОСЬМОЕ ЧУДО

 

[Очерк «Непопулярного философа», написан в 1889 г.]

 

Совсем недавно мне довелось погулять в долговязой тени восьмого чуда света — гигантской железной морковки, известной под именем Эйфелевой башни. Настоящее дитя своего века: исполинская по своим размерам, совершенно бесполезная и такая же неустойчивая и зыбкая, как и республиканская почва, на которой она возведена. И к то­му же не несущая никакой моральной нагрузки, в отличие от семи своих предшественников: ни малейшего атавистического пережитка, которым она могла бы гордиться. В плане полезности этот архитектурный Левиафан 1889 года уступает даже нью-йоркской статуе Свободы — этой предполагаемой сопернице древнего Фароса. Сей монумент является одним из поганых грибов современного предпринимательства, выросшим на поч­ве лукавой спекуляции, чтобы притягивать к себе полчища мух в виде туристов со всех четырех стран света. И с этой задачей башня вполне добросовестно справляется. Даже великолепное инженерное решение ни на йоту не добавляет ей полезности. И даже «непопулярный философ», глядя на нее, не может сдержать восклицания: «Va­nitas vanitatum; omnia va­nitas». Так есть ли теперь у современной цивилизации моральное право задирать нос и насмехаться над ее древней, старшей сестрой?*

Чудеса света — семь языческих шедевров — в на­стоящее время вне конкуренции. Почитатели месье де Лессепса* могут сколько угодно строить недовольные гримасы, оглядываясь назад, на эстакаду, построенную Дексифаном за три столетия до нашей самодовольной эры, — астральные атомы са­мого Дексифана и его сына Сострата из Книда* могут пребывать в полном покое, не терзаясь ощу­щением зависти. Архитектура мраморной башни Фароса, возведенной в честь «богов, Спасителей, для блага моряков», по сей день остается непревзойденной; во всяком случае, в плане общественного блага. И даже установление на Лонг-Айленде статуи Свободы ни в коей мере не умаляет справедливости этого утверждения.

Все чудеса нашего времени остаются только снами, а то и кошмарами, а в будущем столетии, которое уже не за горами, и вовсе превратятся в призраки. Все это вскоре пройдет и бесследно исчезнет. Завтра или послезавтра в Египте могут случиться сейсмические возмущения, земля «разверзнется» и проглотит воды Суэцкого канала, пре­вратив его в непроходимое болото. Какой-нибудь terremotos, или, того хуже, succussatore, как их называют в Южной Америке, может приподнять Лонг-Айленд вместе с его «Свободой» и зашвырнуть их на добрую сотню футов в воздух, чтобы сбросить оттуда в водную мо­гилу, навсегда похоронив под толщей неисчислимых соленых слез Атлантического океана. Кто знает? «Non deus praevidet tantum sed et divini ingenii viri»*, — говорит лукавый Цицерон в своем трактате «De di­vinatione», посвященном космическим феноменам. То же самое может грозить и бывшей Лютеции — нынешнему Парижу или же нашим Британским островам. Нет, никогда Бог не предсказывал появление божественного интеллекта у человека; однозначно — никогда. И чувства Цицерона тоже не изменились бы, если бы он прочел в свое время «War Cry» или же встретился с парочкой адвентистов. А что стало бы с Цицероном, если бы он встретился с современным материалистом? Как бы он себя чувствовал? — спрашиваю я себя. Признал ли бы он, что озадачен, или же сказал бы, как сказал Иов но­вому философу, своему гонителю: «Не Ты ли вылил меня [современную мудрость], как молоко, и, как творог, сгустил меня [ее]» [Иов, X, 10], чтобы дать нам понять, что он имеет в виду?

Где вы, о реликвии былой языческой славы! Следует ли нам искать вас в солярных мифах или же тешить себя надеждой увидеть перевоплощение висячих садов Вавилона в стеклянном и железном ките с двумя гигантскими стеклянными зонтиками, име­нуемом «Хрустальным дворцом» Кристал-Паллас? Мы гоним от себя эту кощунственную мысль! Так что беспокойный призрак надменной Семирамиды (если таковой еще существует) может по-прежнему любоваться собственным творением в астральной гале­рее нетленных образов, называя его «непревзойденным». И Мавзолей в Артемисии по-прежнему за­тмевает гордые храмы, посвященные «богам фондовой биржи, — истребителям совместного капитала».

Эфесский храм Дианы, есть ли на свете святилище, которое могло бы сравниться с тобою в поэтичности?! Современные статуи, конные или пешие, заполонившие ныне залы Французской выставки, есть ли среди вас хотя бы одна, способная повергнуть в краску астральный фантом Олимпийского Юпитера, работы Фидия? Кому из скульпторов или художников нашей гордой эры современный Филипп из Фессалоники мог бы адресовать свои слова, посвященные богоподобному греческому ваятелю: «О Фидий, либо Бог спустился с небес на землю, чтобы явить тебе свой облик, либо ты вознесся в небеса, чтобы лицезреть Бога!»

«Несомненно лишь то, что мы — (не) люди и что Мудрость (не) родилась с нами». И не умрет с на­ми, — можем добавить мы.

Длинные ряды керамики и бронзы, хитроумного оружия, игрушек, обуви и прочих вещей еже­дневно предстают перед глазами восхищенной публики в павильонах Парижской выставки. Но «непопулярный философ», не колеблясь, променял бы их на возможность хоть одним глазком взглянуть на коллекцию м-ра Флиндерса Петри*, выставленную ныне в Оксфордских корпусах. Эти уникальные сокровища совсем недавно были извлечены из-под земли в ходе раскопок в Кахуне и датированы периодом двенадцатой династии. Если сравнивать индустрию XIX ве­ка н.э. и XXVI века до н.э. (принимая, во избежание ненужных дискуссий, хронологию современных антикваров и землекопов), то пальму первенства сле­дует присудить последней, и обоснованность этого решения легко доказать. Уни­кальность всего этого оружия, домашней и сель­скохозяйственной утвари, иноземных мер весов, ожерелий, игрушек, цветных нитей, ткани и обуви, выставленных ныне на обозрение, состоит в том, что они переносят нас в прошлое, во времена Еноха и Мафусаила, если верить библейской хронологии. Все эти экспонаты относятся, как нам говорят, к двенадцатой династии, правившей, согласно вычислениям археологов, за 2600 лет до н.э.; то есть по ним мы можем судить, какую обувь носили за 250 лет до потопа. Сама мысль о возможности поглазеть на сандалии, которые, возможно, свалились с ног первого гроссмейстера и основателя масонства, Еноха, в тот момент, когда «Бог взял его», должна наполнять благоговейным восторгом сердце каждого масона, верящего в книгу «Бытие». Каким жалким и малозначительным представляется удовольствие обонять запах юфти в обувном павильоне Парижской выставки перед лицом этой грандиозной возможности! Ни один истинный масон, верящий в «благочестивого Еноха, первенца Каи­на-Сифа-Иареда», Ханоха-Посвятителя, не должен стремиться сейчас в веселый Париж, имея под рукою такое сокровище.

Но у нас есть еще пирамиды Египта, оставленные нам, дабы мы могли восхищаться ими и ломать голову над их все еще не решенной загадкой. Пирамида Хеопса и в нашем столетии остается таким же чудесным Сфинксом, каким она была во времена Геродота. Правда, мы видим теперь только ее скелет, в то время как «отец истории» мог изучать ее внешнее облачение, сложенное из белоснежного мрамора, чистоту которого, впрочем, нарушала, судя по его сообщению, запись о 1 600 талантах[51], истраченных только на редиску, лук и чеснок для рабочих. Давайте не будем торопиться отвращать свой обонятельный орган от аромата столь прозаичных продуктов. Ибо древние обладали мудростью, превосходящей наше современное понимание. Давайте подумаем, прежде чем выносить свой вердикт, чтобы не заблудиться в собственном кажущемся всезнайстве. Ведь этот лук и чеснок могут оказаться такими же символическими, как и Пифагоровы бобы. А потому запасемся терпением и бу­дем смиренно ждать, пока уровень наших знаний не станет более высоким. Quien sabe? Прекрасное внешнее покрытие обеих пирамид — Хеопса и Сен-Саофиса — исчезло, съеденное дворцами Каира и других городов. А вмес­те с ним исчезли и вырезанные на них надписи и замысловатые иератиче­ские символы. Разве сам «отец истории» не признает, что не любит распро­страняться о божественных ве­щах, и разве не избегает он разговоров о символике? Обратимся же за просветлением и помощью к великим ученым востоковедам, изобретателям греческой речи и аккадского лампезука. Мы слышали уже немало странных историй. И возможно, когда-нибудь мы узнаем, что «редиска, лук и чеснок» — это те же самые «солярные мифы», и нам станет стыдно за свое былое невежество.

Но что случилось с последним из семи чудес света? Где нам искать останки бронзового гиганта, Колосса Родосского, чьи могучие стопы опирались на две дамбы, превращая статую в подобие ворот, охра­нявших вход в гавань? Меж его ног на всех парусах проносились корабли, и матросы спешили принести жертвы, чтобы умилостивить или возблагодарить богов моря. История сообщает нам, что этот шедевр ученика Лисиппа, на сооружение которого он потратил двенадцать лет своей жизни, был частично разрушен землетрясением в 224 г. до н.э. И еще 894 года статуя продолжала существовать в руинах. Историки не склонны сообщать своим читателям, что стало с развалинами шести не сохранившихся чудес света, а также то, что каждый великий народ имел собственные семь чудес. Взять хотя бы Китай с его фарфоровой Нанкинской башней[52], ныне существующей, как сообщает автор «Китайской истории», только в виде «разрозненных кусочков в стенах крестьянских хижин». Ну так вот: в старых хрониках упоминаются слухи о том, что злополучный Колосс был продан какому-то еврею.

В магазинчиках, которые содержат в Москве русские староверы, временами можно найти уникальные и удивительные книги. Однажды автору удалось обнаружить объемистый том на славянском языке под названием «Деяния, церковные и мир­ские, описанные в хрониках Барония, собранных в старинных монастырях; переведенных с польского и напечатанных в стольном городе Москве в год 1791 от Рождества Христова». В этом уникальном издании, изобилующем архаическими фактами и высказываниями, изложение исторических событий, среди которых немало давно позабытых, начинается 1 годом. А под 683 годом н.э. на странице 706 читаем:

 

Сарацины, разорив и разграбив Ромейские земли, распространили свой разбой еще и на море[53]. Их вождь Магувий, могучий и ужасный, вернувшись на остров Родос, направился к стоявшему над Родосской гаванью бронзовому идолу, которого звали Колоссом (sic) и величали седьмым чудом света. Высотою он был в двадцать и одну сотню футов (stopa)[54]. С тех пор как верхняя часть идола рухнула на землю, его покрыла земля и облепили мхи, но нижняя его часть до того самого дня оставалась целой. Магувий велел опрокинуть оставшиеся без туловища ноги и продал их, вместе со всем остальным, одному еврею. Печален был конец этого вселенского чуда.

 

В другом месте хронист добавляет, что еврея звали Аарон из Эдессы. И Бароний не единственный, кто сообщает подобного рода информацию. Другие авторы прежних столетий дополняют также, что еврей, разбивший Колосс на куски с помощью сарацинских воинов, нагрузил потом его обломками 90 верблюдов. Цена собранной бронзы на восточных рынках составила 36 000 фунтов в пересчете на английские деньги. Sic transit gloria mundi.

Более того, еще до еврея и мусульман родосцы получили, как говорят, крупную сумму денег от на­божных спонсоров на восстановление и возрождение Колосса, но надули и своих богов, и своих современников. Деньги они поделили, а во избежание судебного преследования эти честные держатели капитала взвалили всю вину на Дельфийского оракула, который запретил им, по их собственному утвер­ждению, поднимать Колосс из руин. Так исчезло последнее чудо древнего языческого мира, уступив место новому чуду христианской эры — вечно спекулирующему и ищущему выгоду еврею. В славянском фольклоре существует легенда — или, возможно, пророчество? — согласно которой по прошествии бесчисленных столетий, когда наша планета вконец состарится и обветшает от бесконечной суеты, тайных спекуляций и геологической активности, этот «лучший из всех возможных миров» (по оценке д-ра Панглосса) будет куплен на торгах евреями, пущен ими на металлолом и размельчен в бесформенную массу, из которой они скатают шарики для удобства исчисления. После этого сыновья Авраама и Иакова рассядутся в кружок на корточках вокруг печальных останков теперь уже окончательно разрушенного мира и будут обсуждать, как им лучше отвезти все это на следующий еврейский базар, чтобы всучить какому-нибудь простаку-христианину, подыскивающему для себя подержанную планетку. Такая вот легенда.

Se non e vero e ben trovato. Если это пророчество и не совсем корректно, то, во всяком случае, поучительно. Ибо если Колосс Родосский мог быть продан с такой легкостью как бронзовый лом какому-то еврею, то и у каждого венценосного Колосса Европы есть все основания опасаться той же участи. Где гарантия того, что каждый соверен не попадет рано или поздно в руки еврейства, если отдельные подобные случаи уже имели место в истории? А если читатель начнет энергично трясти головой в знак несогласия и скажет, что эти царственные Колоссы сделаны не из бронзы, но взо­шли на свои троны «Божьей Милостью» и являются «Божьими помазанниками», мы смиренно напомним ему о том, что «Бог дает, и Бог берет» и что Бог «не смотрит на лица». И к тому же не следует забывать, что в этом деле как-то незаметно и ненавязчиво участвует карма. Лишь немногие монархи могут похвалиться тем, что еще не задолжали по гроб жизни тому или иному еврейскому королю: золотые троны и голодные подданные. Да и «Господь», милости которого они обязаны своим воцарением, — все, от покойного короля Сулука* до последнего болгарского князя — это все тот же Эль-Шаддай, всемогущий, всесильный Иегова-Саваоф — бог, которого они или их отцы (что абсолютно безразлично тому, «для кого тысяча лет как один день») воровским манером вынесли из «святая святых» и заточили в своих собственных алтарях. Но справедливости ради следует признать, что именно сыны Израилевы являются его законными детьми, его «избранным народом». А это означает, что, если в один прекрасный день евреи, требуя компенсации за причиненный ущерб, действительно утащат на металлолом последнего короля, их действия можно будет расценить как запоздалый суд нерасторопной Немезиды, предшествующий еврей­скому переустройству и перекрашиванию всей планеты с целью заново придать ей товарный вид.

АДЬЯРСКАЯ ЗАГАДКА

 

Поистине, когда кошка на улице, мыши танцуют в доме. С тех пор как полковник Олькотт отплыл в Японию, «Theosophist» не перестает удивлять своих европейских читателей, и особенно членов нашего Общества своими нежданными проказами. Похоже на то, что Сфинкс эмигрировал с берегов Нила и вознамерился замучить своими загадками всех Эдипов Теософского Общества.

Что, например, может означать странная и крайне бестактная «вылазка» уважаемого действующего редактора нашего «Theosophist»? Может, он под влиянием расслабляющего южно-индийского климата приболел? Или же, подобно нашим (и его) недругам-редакторам, он тоже видит жуткие сны и лживые видения; или же что-то еще? Пусть он не обижается на меня за эти замечания, так как он их сам честно заслужил. «Lucifer», «Path» и «Theo­so­phist» — это единственные органы сообщения с членами Общества: каждый — для своей собственной страны. И поскольку действующий редактор «Theosophist» решил опубликовать на страницах этого издания свои дикие фантазии, то и ответа ему следует ожидать не откуда-нибудь, а со страниц «Lucifer». Более того, если он не понимает всей серьезности обвинений, которые выдвигает против меня и некоторых достойных людей, то, возможно, нижеследующие строки помогут ему лучше понять, на кого он поднял руку. Загадочное письмо в журнал «Light» уже успело наделать немало бед. Хотя его автор со всей очевидностью сражается в нем с ветряными мельницами своего собственного изобретения, один недружелюбный спиритуалист, подписавшийся «Colenso», не преминул воспользоваться благоприятной возможностью, чтобы переврать его содержание. В своей злобной филиппике под названием «Развенчанный Кутхуми» он пытается доказать, что из письма м-ра Харта следует, будто Теософское Общество выбросило своих «Учителей» за борт, а «мадам Блаватская была свергнута с престола». Неужели именно это Ричард Харт, дейст­вующий редактор «Theosophist», хотел сообщить спиритуалистам в своем письме в журнал «Light» от 6 июля?

Но не будем распространяться насчет действительного значения письма в «Light» и перейдем к тому, что тот же автор пытался внушить следующей фразой, напечатанной в июльском номере «Theoso­phist»?[55]

 

Опровержение

 

Редактор «Theosophist» с большим удовольствием публикует нижеследующие фрагменты письма м-ра Бертрама Кейтли, Секретаря Эзотерической Секции Теософ­ского Общества, полученного от одного из его доверенных лиц, коему оно было вручено для публикации. Следует пояснить, что содержащееся в нем опровержение касается определенных слухов и версий, бытующих в Обществе и косвенно подтверждающихся закулисными деспотическими действиями некоторых членов Общества, хорошо известных сотрудникам Эзотерической Секции.

 

На это я, «Глава Эзотерической Секции», отвечаю:

1. Письмо м-ра Бертрама Кейтли хотя и содержит в себе истину и ничего, кроме истины, никогда не предназначалось для публикации, о чем свидетельствует фраза из того же письма. И значит, действующий редактор не имел никакого права публиковать его.

2. Учитывая то, что сотрудникам Эзотерической Секции приходится быть в первых рядах членов Теософского Общества, хотелось бы узнать, что это еще за «члены Общества, хорошо известные сотрудникам Э. С.», коих м-р Харт обвиняет (на основании каких-то идиотских слухов, бытующих в Обществе) в «закулисных деспотических действиях», и что вообще означает эта загадочная фраза? И не является ли эта сентенция грубым оскорблением, брошенным в лицо весьма достойным людям — в гораздо большей степени теософам, нежели все их обвинители, — а заодно и мне лично?

3. И что это за глупые слухи? О том, что «Британская или Американская Секция» или даже «Ло­жа Блаватской» Теософского Общества пытаются «заправлять в Адьяре»? Ибо действующий редактор «Theosophist» пишет в своем предполагаемом «опровержении» следующее:

 

М-р Кейтли сообщает своему доверенному лицу, что он не должен верить, «будто бы у Эзотерической Секции имеются какие-то претензии на то, чтобы “заправлять” Теософским Обществом, или какие-то иные прожекты подобного рода». И еще он говорит: «Мы все, и прежде всего Е.П.Б., так же верны Теософскому Обществу и Адьяру, как и сам Полковник». И опять же: «Я могу лишь еще раз официально и со всей ответственностью уверить вас в том, что в утверждениях, будто Эзотерическая Секция стремится или пытается “заправлять” какой-либо частью или Отделением Теософского Общества, нет ни единого слова правды».

 

Аминь! Но, прежде чем я продолжу анализ блестящих комментариев действующего редактора, мне хотелось бы воспользоваться своим правом автора, чтобы поделиться некоторыми личными сообра­жениями на данный счет. Коль скоро, как было сказано, это письмо не предназначалось для того, чтобы быть выставленным напоказ в печати, — возможно, главным образом, потому что qui s’excuse s’accuse, — то вряд ли можно считать критикой выискивание в нем фрагментов, которые я охарактеризовала бы как бессмысленную чепуху, или, говоря иными словами, как нечто вполне извинительное в наспех написанном приватном письме, но совершенно непростительное и гротескное в качестве предназначенного для публикации документа.

Первое. То, что Эзотерическая Секция никогда не пыталась «заправлять в Теософском Обществе», абсолютно справедливо: за исключением полковника Олькотта (Президента), Эзотерическая Секция ничем не связана с Теософским Обществом, его Советом или должностными лицами. Эта Секция полностью отделена от экзотерической организации и независима от нее; и, как следует из официального уведомления, подписанного самим Пре­зидентом-Основателем*, только Е.П.Б. ответственна за его членов. А из этого следует, что Эзотериче­ская Секция как организация никоим образом не заинтересована в завоевании Теософского Общества как общества и в наименьшей степени — Адьяра.

Второе. Сущая глупость утверждать, будто «Е.П.Б... верна Теософскому Обществу и Адьяру» (!?). Е.П.Б. верна до гроба теософскому Делу и тем великим Учителям, чья философия — единственное средство, способное сплотить Человечество в единое Братство. Наряду с полковником Олькоттом она является главным основателем и строителем Общества, призванного олицетворять это Дело; и если она верна Г.С.Олькотту, то вовсе не потому, что он «Президент», но, во-первых, потому что ни один живущий на земле человек так усердно не трудился для этого Общества и не был ему так предан, как Полковник, и, во-вторых, потому что она считает его, в свою очередь, своим преданным другом и соратником. Следовательно, степень ее привязанности к «Теософскому Обществу Адьяра» зависит от степени преданности этого Общества нашему Делу. И если оно отступит от правильного пути и станет проявлять небрежение по отношению к Делу и своей первоначальной программе, Е.П.Б. незамедлительно объявит Теософское Общество предатель­ским и отрясет его как прах со своих ног.

А что, ради всего святого, может означать «верность Адьяру»? И что такое Адьяр без нашего Дела и тех двоих (а не одного Основателя, не приведи Господь), которые его представляют? Это верность всему Адьярскому поместью или, может, только Адьярской бане? Адьяр — это нынешняя штаб-квартира Общества, поскольку «штаб-квартира должна быть там, где находится Президент», — так гласит устав. И если быть до конца логичными, то членам Теософского Общества надлежало быть вер­ными также и Японии — в то время, когда там находился полковник Олькотт, и Лондону — во время его пребывания в этом городе. Адьяр более не является «Головным Обществом», так как оное отменено и заменено сложной организацией, со­стоящей из полностью автономных Теософских Обществ, наподобие Американских Штатов. Все эти Общества объединяет Верховный Президент, который, как и Е.П.Блаватская, готов защищать наше Дело, даже если весь мир ополчится против него. Таково истинное положение вещей.

Опять же, как прикажете понимать следующий комментарий действующего редактора, сопровождающего письмо м-ра Кейтли таким вот мудрым и глубокомысленным замечанием?

 

Надеемся, что после этого недвусмысленного и авторитетного опровержения ни один член Эзотерической Секции не станет более издавать «частные циркуляры», призывающие коллег противиться действиям Генерального Совета, поскольку «мадам Блаватская их не одобряет»; и глупые редакторские статьи, возвещающие, что теософия постепенно подчиняется диктату мадам Блаватской, — наподобие той, что была недавно напечатана на страницах «Религиозно-философского журнала», — тоже перестанут появляться.

 

«Частные циркуляры» Эзотерической Секции не имеют никакого отношения к действующему редактору «Theosophist», так что у него нет никакого права вмешиваться в их распространение.

Если «мадам Блаватская не одобряет» «действия Генерального Совета»[56], она говорит им это прямо в лицо. Потому что а) мадам Блаватская не несет никакой ответственности за действия Совета, способного в любой момент издать какой-нибудь глупый и нетеософичный указ; и б) по той простой причине, что она признает право осуществлять фун­даментальные реформы в Теософском Обществе, помимо себя, только за одним человеком, а именно за полковником Олькоттом, поскольку Общество обязано своим существованием прежде всего им двоим, и они же несут кармическую ответственность за него. Если действующий редактор обра­щает мало внимания на святые обеты, то полковника Олькотта и Е.П.Блаватскую в этом нельзя упрекнуть. Е.П.Блаватская всегда готова склониться перед решением большинства членов Секции или даже простого Отделения; но она будет протестовать против любого решения Генерального Совета (пусть даже он состоит из одних Архангелов и Дхиан Коганов), если оное покажется ей несправедливым или нетеософичным или же не встретит одобрения со стороны большинства членов Общества. Ни у Е.П.Блаватской, ни у Президента-Основателя нет никакого права присваивать себе самодержавную власть или папские полномочия. К тому же из всех живущих на земле людей от полковника Олькотта менее всего можно ожидать подобного рода притязаний. Ведь оба Основателя (и в особенности Президент) фактически приняли обет служения своим коллегам, коих они обязаны защищать и учить тех из них, кто пожелает учиться, но никак не угнетать их и не помыкать ими.

Вот я и сказала, скрепив свои слова собственной подписью, то, о чем уже давно следовало за­явить со всею честностью и откровенностью. Публика взбудоражена глупейшими историями о наших делах и о бушующих в Обществе мнимых и реальных распрях. Так пусть каждый узнает наконец правду, в которой нет ничего постыдного ни для кого из нас и которая одна может положить конец ощущению болезненной напряженности.

Действующий редактор «Theosophist» вбил себе в голову, что Эзотерическая Секция в союзе с Американской и Британской Секциями составили или еще только составляют заговор против того, что он так туманно называет «Адьяром» и его властью. И вот, будучи одним из наиболее преданных сотрудников Теософского Общества и к тому же лицом, приближенным к Президенту, он поневоле становится в своей борьбе с ветряными мельницами более католическим, чем сам папа. Только и всего; и я надеюсь, что все эти недоразумения и галлюцинации прекратятся с возвращением Президента в Индию. Будь он дома, он, во всяком случае, не преминул бы возразить против всех этих мрачных намеков и двусмысленных высказываний, коими пестрят в последнее время страницы «Theosophist», к вящей радости наших врагов. Мы понимаем, что, не имея никакой информации из первых рук, действующий редактор вынужден опираться на кое-как состряпанную сенсационную статью из нью-йор­к­ской «Times», которой он дает название «Доктор Кейтли сообщает». Но когда он, набрасываясь на произнесенную д-ром Кейтли фразу, в которой тот, говоря о некоторых «известных членах», заявляет о том, что они «ушли или были исключены», снабжает ее безапелляционным примечанием, уверяющим читателя в том, что это «еще одна репортер­ская ошибка», так как «за последние годы из Теософского Общества никого не исключали», самое время намекнуть нашему уважаемому действующему редактору, что в своем стремлении получить удовольствие от сокрушения воображаемого врага он может заставить читателя думать, что сам не понимает, о чем говорит.

Если по небрежности в Адьяре позабыли внести в списки имена исключенных, это вовсе не значит, что другие Секции и Отделения, подобные Лондонской Ложе, — вполне автономные в своих действиях — никого не исключали или не имели на это права. И еще, сможет мне кто-нибудь объ­яснить, что он пытался доказать, утверждая, что репортер «спутал Ложу Блаватской с Теософским Обществом»? Разве Ложа Блаватской, как и Лондонская, Дублинская и все прочие «Ложи», не яв­ляется отделением Теософского Общества и не может сама быть названа Обществом? Интересно, какие еще загадки подбросит нам наш злополучный «Theosophist»?

Однако время закругляться. И если м-р Харт будет продолжать действовать в столь странной и нетеософичной манере, то, чем скорее Президент вернется и расставит все точки над «i», тем лучше будет для всех заинтересованных сторон.

Из-за таких вот недостойных намеков Адьяр, и особенно «Theosophist», быстро превращаются в посмешище как для наших врагов, так и для самих теософов. И те мешки недоуменных и критических писем, которые я получаю, — лучшее тому подтверждение.

В заключение мне хотелось бы уверить его в том, что ему нет нужды играть роль ангела-хранителя при полковнике Олькотте. Нам не нужна ни­какая третья сторона, которая посредничала бы между нами. Мы трудились, радовались и страдали вместе на протяжении долгих пятнадцати лет; и если после стольких лет искренней дружбы Президент-Основатель станет прислушиваться к безумным обвинениям и обернется против меня, что ж — мир достаточно велик для нас двоих. Пусть же новое Экзотерическое Теософское Общество, возглавляемое м-ром Хартом, занимается крючкотворством, если Президент ему это позволяет; и пусть Генеральный Совет исключит меня за «отступничество», если, опять-таки, полковник Олькотт окажется настолько слеп, что не разглядит, кто его «настоящий друг». Только пусть они не мешкают с этим и исключают меня при первых же признаках собственного отступничества и измены нашему Делу, поскольку в противном случае я сама откажусь от поста пожизненного Ответственного Секретаря и выйду из Общества. И это не помешает мне по-прежнему возглавлять тех, кто пожелает последовать за мной.

НАШИ ТРИ ЦЕЛИ

 

Все порывы человеческого сердца, вызывающие у нас похвалу или изумление, являются примерами неодолимой силы упорства. Благодаря ей каменоломни становятся пирамидами и отдаленные страны соединяются между собою каналами... Работа продолжается непрерывно, порою требуя преодоления величайших препятствий, и горы превращаются в равнины, а океаны — в озера, малой силою человека.

Джонсон

 

Так есть, и так должно быть, мои дорогие. И если сам Ангел Гавриил снизойдет с небес и возглавит победоносное восстание против наиболее грязных и бесчестных монополий, под гнетом которых стонут все бедняки в мире, закончится все тем, что он потеряет свою репутацию на долгие годы, возможно — на века, причем не только в глазах сторонников упомянутых монополий, но и множества респектабельных людей, которых он освободил.

Хьюз

 

Post nubila Phoebus. Вслед за тучами — солнце. Под таким девизом «Lucifer» открывает свой пятый том. И его редактор, честно исполнив свой долг в войне персоналий, свирепствовавшей на протяжении всего предыдущего тома, полагает, что она вполне заслужила хотя бы немного мира и покоя. Решив обеспечить себе этот мир во что бы то ни стало, она разрывается теперь между неприятием ограниченности, невежества и фанатизма своих противников и усталостью от их изнуряющей глупости. Поэтому она намерена, пока у нее хватит сил сдерживать накапливающееся раздражение и свой далеко не покладистый характер, впредь отвечать презрительным молчанием на все клеветнические выпады и нелепые измышления, которые, похоже, стали ее хроническим недугом.

Начало нового тома — лучший повод для того, чтобы еще раз оценить пройденное; и я приглашаю читателя сделать это вместе со мной.

Сторонняя публика способна видеть теософию лишь очень смутно — как солдат сквозь дым и пыль сражения. Но члены Теософского Общества должны, по крайней мере, следить за тем, что конкретно делается в этом Обществе для достижения официально намеченных им целей. Однако мы опасаемся, что в шуме сенсационных дискуссий о его принципах и клеветнических выкриков в адрес его должностных лиц они могли совершенно позабыть об этом. А ведь пока отдельные узколобые представители секуляристов, христиан и спиритуалистов соревновались друг с другом в том, кому из них удастся покрыть большим позором одного из теософских лидеров и убедительнее доказать, что у тео­софии нет никакого права на общественное признание, наше Общество с достоинством двигалось вперед — к цели, намеченной им для себя с самого начала.

Незаметно, но уверенно Теософское Общество утверждало свою полезность и завоевывало себе доброе имя среди разных народов. Пока его гонители были заняты своим неблагородным делом, оно создавало все новые факты для будущих историо­графов. Не полемические памфлеты и сенсационные газетные статьи принесут ему бессмертие, но зримое осуществление первоначальной программы, предполагающей создание ядра Вселенского Братства, возрождение интереса к восточной литературе и философиям и помощь в разрешении оккультных проблем физической и психологической науки. Обществу едва исполнилось четырнадцать лет, а сколько всего уже достигнуто! И сколько бы­ло проделано работы, требовавшей высочайшего мас­терства. Вряд ли наши оппоненты пожелают воздать нам должное в этом отношении, но рано или поздно справедливость обязательно восторжествует. А пока ограничимся простым перечислением фактов — без напускного лоска и преувеличений. Распределив их по соответствующим направлениям деятельности, получаем следующую картину:

 

I. Братство

 

Когда мы прибыли в Индию в феврале 1879 г., меж расами и сектами полуострова не было единства: не было ни ощущения общности интересов, ни стремления выявлять точки соприкосновения между различными сектами древнего индуизма или же между ним и другими религиями, такими, как ислам, джайнизм, буддизм и зороастризм. Религиозное общение между брахманическими индусами Индии и их сородичами — современными сингальскими буддистами — отсутствовало с незапамятных времен. И опять же, различные касты сингалов — а среди сингалов, вопреки букве и духу их собственной буддийской религии, до сих пор сохраняется кастовое деление, унаследованное от древних индуистских предков, — были абсолютно разобщены: не существовало ни смешанных межкастовых браков, ни духа патриотического единства, но была только взаимная сектантская и кастовая неприязнь. Что до межнационального общения, то между син­гальским и северными буддистскими народами никогда не существовало никаких контактов ни в социальной, ни в религиозной сфере. Они ничего не знали, да и не желали знать, ни о взглядах, ни о нуждах, ни о чаяниях друг друга. Наконец, между расами Азии, Европы и Америки не было абсолютно никакой симпатии в том, что касалось религиозных и философских вопросов. Труды востоковедов — от сэра Уильяма Джонса и Бюрнуфа и до профессора Макса Мюллера — смогли пробудить философский интерес у людей образованных, но в широкие массы он так и не проник. А если к вышесказанному мы добавим, что все восточные религии без исключения методично удушались ядовитым газом западной официальной науки при со­действии просветительских отделов европейских администраций и пропагандистов-миссионеров и что туземные студенты и выпускники в Индии, на Цейлоне и в Японии зачастую становились агностиками и гонителями своих древних религий, то станет понятно, насколько сложной задачей было приведение хоть в какое-то подобие гармонии этого ужасного хаоса и культивирование терпимого (если не дружественного) отношения к представителям чужих религий, призванного послужить более достойной заменой взаимной ненависти, подозрительности, неприязни и невежеству, господст­вовавшим до сих пор.

Прошло десять лет, и что мы видим? Рассмотрим результаты пункт за пунктом: по всей Индии единство и братство вытеснили былую разобщенность; в одной только Индии было создано сто двадцать пять Отделений, которые стали распро­странителями нашей идеи Вселенского Братства, действуя как центры религиозного и социального единения. В них вошли представители всех высших каст и всех индусских сект; большинство их принадлежит к сословию потомственных ученых и фи­лософов, браминов, коих тщетно пытались обратить в христианство многочисленные миссионеры и «камикадзе-добровольцы» — оксфордские и кембриджские просветители. Президент нашего Общества полковник Олькотт несколько раз объехал всю Индию вдоль и поперек по приглашениям различных лиц и организаций, выступая перед многолюдными аудиториями с теософическими речами; тем самым он сеял семена, которые в положенный срок позволят собрать богатый урожай с нивы нашего евангелия братства и взаимой зависимости. Распространение этого доброго чувства прослеживается одновременно в нескольких направлениях: во-первых, в беспрецедентных собраниях представителей различных рас, каст и сект во время ежегодных съездов Теософского Общества; во-вторых, в стре­мительном росте объема теософской литературы, от­стаивающей наши альтруистические взгляды, в основании новых газет и журналов на разных языках и в очевидном сглаживании сектантских противоречий; и, в-третьих, в неожиданном появлении и феноменально быстром росте патриотического движения, сфокусированного ныне в организации под названием Индийский национальный конгресс. Создание этой замечательной политической органи­зации было задумано некоторыми нашими англо-индийскими и индусскими коллегами (весьма влиятельными людьми в Индийской империи) по образу и подобию Теософского Общества и потому с самого начала находилось под их непосредственным контролем. В то же время никакой официальной связи, если не считать нескольких общих членов, между Конгрессом и породившим его Обществом не существует. И все-таки Конгресс вряд ли когда-нибудь появился бы на свет, если бы полковник Олькотт поддался соблазну свернуть на одну из боковых дорожек человеческого братства, например в сторону политических или социальных реформ и т.п., чего от него требовали многие. Но мы лишь пробудили спящий дух и разогрели арийскую кровь индусов; и одним из проявлений их обновленной жизни стало появление Национального конгресса. Все это документально зафиксированная история, и вряд ли кто-то станет ее оспаривать.

Путешествуя по Цейлону, тоже можно любоваться чудесами, которые сотворило на этом острове наше Общество. О них свидетельствуют, помимо прочего, многочисленные рапорты, отчеты и прочие официальные документы, которые мы уже предлагали вниманию наших читателей и общественности в целом. Представители разных каст соединяются; сектантская неприязнь уже почти из­жита; на острове основано шестнадцать Отделений Общества; и мы без преувеличения можем сказать, что вся сингальская община обращается к нам за примером, наставлением и руководством. Буддист­ский комитет ездил в Индию вместе с полковником Олькоттом, чтобы посадить кокосовый орех — древний символ симпатии и доброй воли — на территории индуистского храма в Тинневелли; представители кандийской знати, которая до сих пор держится обособленно и свысока взирает на остальной народ в силу сложившихся феодальных традиций, становятся президентами наших Отделений и даже совершают лекционные поездки по стране.

Цейлон был теми воротами, сквозь которые религия Гаутамы проникла в Камбоджу, Сиам и Бирму; и поэтому разве не логично было, чтобы именно из этой Святой Земли отправилось в Японию послание Братства?! О том, как это послание было воспринято, как его прочел наш президент и какие оно имело потрясающие результаты, слишком хорошо известно западному миру, чтобы сейчас заново пересказывать эту историю. Достаточно будет сказать, что наше Послание признано одним из наиболее драматических событий в истории и что оно стало самым убедительным, неопровержимым и ярчайшим подтверждением жизнеспособности нашего замысла — заронить ощущение Вселенского Братства в сердца всех народов, рас, племен, религий и каст.

Примером практической эффективности наших действий можно считать изобретение «буддистского флага», ставшего общепринятым символом всей религии, независимо от сектантских разногласий. До сих пор у буддистов не было такого объединяю­щего символа, каким, например, является крест для христиан; не было, так сказать, такого внешнего признака, по которому они могли бы определять свое внутреннее, духовное родство, тем самым умножая в себе ощущение силы единства, к чему как раз и стремится наше Общество. И буддистский флаг с успехом восполняет эту потребность. Он вы­полнен в обычных пропорциях, свойственных большинству национальных флагов — в смысле длины и ширины, и состоит из шести вертикальных полос разного цвета, размещенных в такой последовательности: сапфирово-синяя, золотисто-желтая, малиновая, белая, алая и последняя полоса, включающая в себя все предыдущие цвета. Это не случайный набор красок; в композиции буддистского флага были использованы цвета, описанные в древних палийских и санскритских сочинениях как составляющие психосферу, или ауру, вокруг человека, достигшего состояния Будды. В иконографии Цейлона и других стран они условно изображаются в виде разноцветных волн, или вибраций. Эзотерически эта комбинация цветов имеет многоплановое и глубокомысленное значение. Впервые новый флаг был поднят над нашей штаб-квартирой в Коломбо, после чего был с энтузиазмом воспринят по всему Цейлону, а когда полковник Олькотт привез его в Японию — успел распространиться там еще до то­го, как Полковник завершил свою краткую поездку по этой империи.

Никакая клевета не способна перечеркнуть или хотя бы умалить все эти факты, поскольку они уже успели вырваться из тумана сегодняшней ненависти на залитый солнцем простор событий, открытых взгляду историка.

 

II. Восточная философия, литература и т.д.

 

Тому, кто лично не знаком с Индией и индусами, трудно представить себе те чувства, которые молодое поколение индусов, воспитывавшихся в школах и колледжах, в большинстве своем испытывало по отношению к религии своих предков на момент нашего пришествия в эту страну, десять лет назад. Материалистическое и агностическое отношение к религиям вообще, превалирующее в западных университетах, было перенесено в индийские колледжи и школы выпускниками этих университетов — европейскими профессорами, оккупировавшими ряд кафедр в учебных заведениях этой страны. Учебные пособия тоже подпитывали этот дух агностицизма, и вскоре все сословие образованных индусов прониклось прискорбнейшим скепсисом по отношению ко всему религиозному, продолжая исполнять традиционные ритуалы и богослужения лишь в силу общественной необходимости. Что касается миссионерских колледжей и школ, то они смогли лишь посеять сомнения и предрасcудки в отношении индуизма и всех других религий, но в то же время так и не привили своим питомцам уважение к христианству и никого не обратили. Спасением от всего этого могло быть, конечно же, только разрушение цитадели скептицизма — материалистической лжеучености — и доказательство научной обоснованности религии вообще и индуизма в частности. За это мы взялись с самого начала и боролись, не переставая, до самой победы, теперь уже совершенно очевидной для каждого пу­тешественника, интересующегося настроениями, гос­подствующими ныне среди индусов. Происшедшие в этом плане перемены уже отметили сэр Ричард Темпл, сэр Эдвин Арнольд, депутат парламента У.С.Кейн, леди Джерси, сэр Моньер-Уильямс, примас Индии, епископы и архидиаконы всех округов, печатные органы нескольких миссионерских обществ, ректоры и профессора их колледжей, корреспонденты европейских газет и журналов, многочисленные индийские авторы и редакторы и конгрессы санскритских пандитов. Кроме того, невозможно сосчитать, сколько раз полковнику Олькотту доводилось слышать во время его продолжительных поездок по стране слова искренней и сердечной благодарности за все, что было сделано нами в этом отношении. Без преувеличения и без боязни ошибиться мы можем утверждать, что труды Теософского Общества в Индии вдохнули новую активную жизнь в индуистскую философию; омолодили индусскую религию, восстановили уважительное отношение образованного класса к вероучению предков и пробудили интерес к санскритской литературе, выражающийся ныне в переиздании древних энциклопедий, писаний и комментариев, основании множества санскритских школ, покровительстве, оказываемом санскриту туземными князьями, и так далее. Более того, благодаря своим литературным и корпоративным органам, Общество пробудило интерес к изучению арийской философии по всему миру.

Косвенным образом эта наша деятельность стала причиной повышения спроса на теософскую литературу — романы и журнальные истории, содержащие восточные идеи. Еще одним немаловажным следствием стало влияние восточной философии на воззрения спиритуалистов, многие из которых уже начали изменять свое мнение относительно интеллекта, стоящего за некоторыми медиумическими феноменами. И наконец, нельзя не отметить переход миссис Анни Безант из лагеря секуляристов на нашу сторону, ставший следствием изучения ею эзотерической Доктрины; это событие может иметь далеко идущие последствия как для нашего Общества, так и для секуляризма и, возможно, для всей общественности. Санскритские имена и названия, прежде неведомые на Западе, стали теперь хорошо знакомыми широкой публике, а сочинения, подобные «Бхагавадгите», продаются в книжных магазинах Европы, Америки и Австралазии*.

На Цейлоне также наблюдается возрождение буд­дизма: религиозная литература распространяется десятками тысяч экземпляров; «Буддистский катехизис» переведен на многие языки Востока, Запада и Севера; основаны высшие теософские школы в Коломбо, Канди и Ратнапуре; для буддистских детей открыто почти полсотни школ, курируемых нашим Обществом; правительство официально учредило национальный буддистский праздник и другие важные права и привилегии; в Коломбо основан выходящий два раза в неделю туземный буддист­ский журнал и еще один — на английском языке, оба набираются, печатаются и тиражируются в собственной типографии нашего Общества. Плюс ко всему из Японии вместе с нами прибыло семеро молодых способных буддистских священников для изучения языка пали под руководством достопочтенного Верховного жреца Сумангалы, чтобы познакомить затем своих соотечественников с буд­дистским каноном в той его форме, в какой он существует в Южной церкви на протяжении двадцати пяти столетий со времени нирваны Господа Будды.

Таким образом, невозможно отрицать то, что за четырнадцать лет своего существования Теософское Общество добилось превосходящих все ожидания успехов в реализации первых двух из трех заявленных им целей, и не приходится сомневаться в этом. Ему удалось доказать, что ни раса, ни вера, ни цвет кожи, ни застарелые антипатии не являются непреодолимым препятствием на пути распространения идеи альтруизма и человеческого братства — утопической мечты, по мнению теоретиков, рассматривающих человека как просто физический механизм, игнорируя его внутреннюю, основную, высшую сущность.

 

III. Оккультизм

 

Хотя далеко не все наши коллеги склонны к мистицизму, ключ ко всем вышеперечисленным ус­пехам Теософского Общества кроется как раз в том, что мы признаем существование Высшей Сущности — бесцветной, космополитичной, неограниченной, бесполой, духовной и альтруистичной — и строим свою деятельность, исходя из реальности этого факта. Для секуляриста, агностика и псевдоученого те результаты, коих достигли мы, были бы недостижимыми, и даже более того — немыслимыми. Вот пацифистские общества действительно утопичны, поскольку никакие аргументы, основанные на экзотерических рассуждениях об общественной морали или целесообразности, не в состоянии отвратить сердца властителей народов от эгоистичных войн и завоевательных планов.

Социальное расслоение — следствие физической эволюции и материального окружения — порождает расовую ненависть, а также сектантскую и классовую неприязнь, которые невозможно сокрушить, если атаковать их снаружи. Но поскольку человеческая природа всегда одинакова, то и все люди открыты для влияний, проникающих в самые глубины человеческого «сердца» и взывающих к человеческой интуиции; и коль скоро существует только одна Абсолютная Истина, ставшая жизнью и душою всех религий, то ничто не может помешать нам создать разноплеменный альянс, направленный на выявление и распространение этой фундаментальной Истины. Нам известен исчерпывающий термин для обозначения этой Вечной Истины — «Тайная Доктрина». Мы проповедовали ее и многих заставили прислушаться; и в результате смогли устранить, в некоторой степени, прежние барьеры и создать ядро будущего братства; а благодаря инициированному нами возрождению арийской литературы, их мудрая религия и их философские и научные доктрины стали известны даже самым отдаленным от Индии народам.

Если мы и не открыли у себя в Обществе постоянно действующих школ по подготовке Адептов, то, во всяком случае, предоставили достаточное количество доказательств того, что Адепты реально существуют и что состояние Адепта является логически необходимой стадией естественного развития человеческой природы. Тем самым мы помогли западному миру создать для себя более достойный, потенциально доступный человеку идеал, нежели тот, что существовал там прежде. Изучение восточной психологии дало Западу ключ к некоторым за­гадкам, прежде ставившим его в тупик, например в области месмеризма и гипнотизма или посмертного общения развоплощенных существ с живыми. Западный мир получил также теорию, объясняющую устройство природы и соотношение силы и материи, в истинности которой может на практике убедиться каждый, кто пожелает изучить и опробовать экспериментальные методы восточных школ оккультной науки. Наш собственный опыт позволяет утверждать, что эта наука и сопутствующая ей философия проливают свет на самые сложные вопросы, касающиеся человека и природы: наука перебрасывает мост через «непреодолимую пропасть», а философия позволяет создать последовательную теорию о происхождении и перспективах развития небесных светил и их производных — различных царств и планет. Там, где м-р Крукс прекращает свои поиски мета-элементов, так и не обнаружив недостающие атомы в своей гипотетической семе­ричной цепи, вступает в дело философия адвайты со своей завершенной теорией эволюции дифференцированной материи из недифференцированной — Пракрити из Мулапракрити, «бескорневого корня».

После выхода в свет «Ключа к теософии» — новой работы, объясняющей конкретным и понятным языком, во что верит наша эзотерическая теософия и во что она не верит и что категорически отвергает, у наших противников нет более предлога швырять в нас свои фантастические обвинения. Теперь «корреспондентам» спиритуалистических и прочих еженедельников, равно как и тем, кто докучает респектабельным ежедневным газетам обличениями мнимых «теософических догм» (никогда и нигде не существовавших, помимо воображения на­ших злопыхателей), придется доказывать все, что они нам приписывают, с указанием конкретной главы и стиха того или иного теософского сочинения, и в особенности «Ключа к теософии».

Более они не смогут ссылаться на свою неосведомленность, а если и дальше будут продолжать свои обличения, то им придется опираться на текст этой книги, поскольку теперь ни для кого не составит труда воспользоваться предоставленной возможностью изучить нашу философию.

И в заключение скажем, что наше Общество за четырнадцать лет своей жизни сделало для ознакомления западных мыслителей с великой арий­ской мыслью и ученостью больше, нежели любой другой посредник на протяжении предыдущих девятнадцати столетий. Что оно сможет сделать в дальнейшем — рано предсказывать; но опыт позволяет нам надеяться, что сделать удастся многое и что Теософское Общество еще более расширит сферу своей общественно полезной деятельности.

 

 

[1] Положение еще более усугубляется тем, что теософская литература, которая одна способна пролить какой-то свет на эти тайны и загадки, бойкотируется и вряд ли будет в скором времени оценена по достоинству по причине своей «непопулярности». — Е.П.Б.

[2] Потому что эти жрецы были настоящими Посвященными, обладавшими оккультными способностями, тогда как упомянутые «цари» умирали только для мира. Они становились «умершими при жизни». Похоже, что автору статьи не известно о метафизических методах изложения. — Е.П.Б.

[3] Многие из этих знаний и загадок «предыдущих рас» изложены и объяснены в «Тайной Доктрине». Однако это сочинение английские ежедневные газеты, конечно же, не принимают в расчет, так как оно неортодоксально и ненаучно и, следовательно, представляет собой абсолютную белиберду, и ничего более. — Е.П.Б.

[4] Витиеватый намек на «известные причины» на деле подразумевает следующее: практически весь мир за пределами Теософского Общества считает, что «верховная жрица культа» постоянно испытывает свои сатирические способности и «чувство юмора» на своих предполагаемых многочисленных жертвах, коим она обманом навязывает новую веру собственного изобретения. Ладно, пусть так. Но всякое дерево узнается по плодам его, а попробовать на вкус плоды с нашего дерева смогут только потомки. — Е.П.Б.

[5] Точнее — дэвакхан; entr’acte между двумя воплощениями

[6] См. статью леди Грант Дафф «Лоренс Олифант» в «Contemporary Review» («Современное Обозрение») за февраль, с. 185 и 188.

[7] Там же. Цитируемый леди Грант Дафф (с. 186) фрагмент записок сэра Томаса Уэйда.

[8] От латинского pro, «перед», и fanum, «храм»; т.е. непосвященные, которые стоят перед храмом, но не осмеливаются войти в него. (См. труды Рагона.)

[9] Земля и Луна, ее породившая, тоже взаимозаменяемы. Поэтому все лунные богини служили также и символами Земли. См.: «Тайная Доктрина», Символизм.

[10] Со времени появления масонства раскол между британскими и американскими масонами и французским «Grand Orient»* «сыновей вдовы» стал первым за всю его историю. Не будет большого преувеличения, если мы назовем эти две секты масонства масонскими протестантами и масонской римско-католической церковью, во всяком случае, в том, что касается ритуализма и братской любви.

[11] Утверждение, будто Иоанн Евангелист стал Святым покровителем масонства только после XVI века, является ошибочным и даже вдвойне ошибочным. Потому что между Иоанном «Богословом», «Пророком» и автором «Откровения», и Иоанном Евангелистом, которого теперь изображают в компании с Орлом, существует огромная разница, так как последний Иоанн является порождением Иринея, как и само четвертое Евангелие. И тот и другое появились в результате спора Епископа Лионского с гностиками; и никто никогда не сможет сказать, каково было подлинное имя автора самого величественного из Евангелий. Но мы точно знаем, что Орел является законной собственностью Иоанна, автора «Апокалипсиса», изначально написанного за много столетий до начала н.э. и лишь переработанного для того, чтобы он смог заслужить каноническое гостеприимство. Этот Иоанн, или Oannes, был признанным покровителем всех египетских и греческих гностиков (которые были первыми Строителями, или масонами, «Храма Соломона», а еще раньше — пирамид) с самого начала времен. Его спутником был Орел — наиболее архаичный из символов, являвшийся египетским Ах, птицей Зевса, посвященной Солнцу у всех древних народов. Он был известен также и евреям — вернее их Посвященным каббалистам — как «символ сефиры Тиферет, духовного эфира, или воздуха», согласно утверждению м-ра Майера (Qabbalah, p. 230). У друидов орел был символом Верховного Божества и, опять же, частью херувического символа. Взятый на вооружение дохристианскими гностиками, он занял место у подножия египетского Тау, после чего в статусе Rose-Croix был помещен у подножия христианского креста. Будучи прежде всего птицей Солнца, Орел по необходимости ассоциируется с каждым солнечным богом и является символом всякого пророка, способного вглядываться в астральный свет и видеть в нем тени Прошлого, Настоящего и Будущего так же легко, как Орел может смотреть на Солнце.

[12] Исключение составляют разве что храмы и часовни раскольников-протестантов, которым абсолютно все равно, где их воздвигать и как потом использовать. Я знаю, что в Америке часовни сдаются внаем для проведения собраний, торгов и даже театральных зрелищ, ныне часовня, только вчера проданная за долги, может быть немедленно переоборудована под винную лавку или публичный дом. Разумеется, я говорю только о часовнях, а не о соборах и церквях.

[13] Масонский термин; символ Ноева Ковчега и Ковчега Завета, а также — Храмов Соломона, Скинии и Стана израильтян, поскольку все они имели форму «прямоугольника». Меркурий и Аполлон изображались в виде параллелепипедов и прямоугольников. Такую же форму имеет и Кааба — великий храм в Мекке.

[14] В своем сочинении «De Natura Deorum» (Lib. I, xlii), Цицерон говорит: «Omitto Eleusinem sanctam illam et augustam, ubi initiantur gentes orarum ultimae»*.

[15] Речь идет о темной области подземелья, где посвящаемый кандидат должен был навсегда отринуть свои низменные страсти и пороки. Отсюда и аллегории у Гомера, Овидия, Вергилия и других, воспринимаемые современными учеными исключительно буквально. Флегефон — это река в тартаре, в которую Иерофант трижды погружал посвящаемого, после чего испытания заканчивались и человек рождался заново. Прежний грешный человек навеки оставался в мрачном потоке, так что на третий день из тартара выходил человек, уже не существующий как личность и индивидуальность. А такие персонажи, как Иксион, Тантал, Сизиф и др., персонифицировали различные человеческие страсти.

[16] Мы можем добавить сюда также Индию и Центральную Азию, ибо мы отмечаем их влияние во всех азиатских странах. — Е.П.Б.

[17] Убийца фессалоникийцев, истребленных этим благочестивым сыном церкви.

[18] Бахус имеет безусловно индийское происхождение. Павсаний утверждает, что он первым предпринял поход на Индию и первым перебросил мост через Евфрат. «Канат, соединявший два противоположных берега, выставлен на обозрение до сих пор, — сообщает этот историк, — он сплетен из виноградных лоз и побегов плюща» (Periegesis, X, xxix,4). Арриан* и Квинт-Курций объясняли аллегорию рождения Вакха из бедра Зевса тем, что он был рожден на индийской горе Меру (от MhrТj, бедро). Мы знаем также, что Эратосфен и Страбон считали индийскую теорию происхождения Вакха всего лишь выдумкой, призванной угодить Александру, который, как предполагалось, подчинит себе Индию, как это якобы сделал некогда Вакх. Но, с другой стороны, Цицерон называет этого бога сыном Фионы (Thyone) и Ниса (Nisus); а имя Диониса (DiТnаsoj) объясняется как бог Дис с горы Ниса (Nysa) в Индии. Вакх, коронованный венцом из плюща (Kissos), есть Кришна, одно из имен которого — Kissen. В одном из своих символических значений Дионис был прежде всего богом, освобождавшим души людей от их плотской темницы — Аида и человеческого тартара. Цицерон называет Орфея сыном Вакха, к тому же существует традиция, согласно которой Орфей не только считается уроженцем Индии (его называют СrfnТj — темно- или смуглокожим), но и отождествляется с Арджуной — чела и приемным сыном Кришны. (См.: «Five Years of Theosophy», статья: «Была ли известна письменность до Панини?»*)

[19] «Утренняя Звезда», или «Lucifer». Несмотря на то что сам Иисус величает себя этим титулом (Откр., XXII, 16), его все-таки превратили в имя Дьявола, как только его избрал для себя теософский журнал.

[20] Гезихий называет этим словом (agyrmos) первый день посвящения в мистерии Цереры, богини урожая, но в том же самом значении употребляет и слово Synaxis. Ранние христиане также называли свои мессы (до того, как этот термин вошел в обиход) и празднования своих мистерий словом Synaxis, образованным из двух частей: sun — «с», и ago — «я веду» (отсюда греческое — synaxis, или собрание).

[21] Дж. Ральстон Скиннер.

[22] С незапамятных времен каждый посвящаемый, прежде чем пройти главное испытание, произносит — как в древности, так и сейчас — слова торжественного обета: «И я клянусь пожертвовать, если потребуется, своею жизнью ради спасения моих братьев, к коим я причисляю все человечество, и умереть, если это будет необходимо для торжества истины...»

[23] Оккультная наука учит, что в каждой цепи миров нашей Солнечной системы, от самой низкой до самой высокой, люди и животные проходят один и тот же порядок эволюции — от первой до седьмой планеты в цепи и от начала первого до конца седьмого круга. Таким образом, как самое возвышенное, так и самое примитивное Эго, начиная от уровня монад, избранных для заселения новой цепи манвантары, должны пройти за время своего продвижения от низшей до высшей «цепи» через все животные (и даже растительные) формы. Но начавшее свой цикл рождений человеческое Эго уже не сможет стать животным ни в одном из семи кругов. — См. «Тайную Доктрину».

[24] Каждому, кто не верит в перевоплощение из-за недостатка доказательств, мы могли бы посоветовать прочесть замечательную книгу м-ра Э.Д.Уокера*. Это наиболее полное из всех когда-либо публиковавшихся собраний связанных с перевоплощением свидетельств и аргументов всех времен и народов.

[25] Согласно еврейской традиции, камни, использованные при строительстве храма Соломона (аллегорический символ, ныне буквально воспринимаемый как реальное здание), не были обтесаны и отполированы рукою человека. Эту работу выполнял червь Самис, специально созданный Богом для этой цели. Затем эти камни были чудесным образом перенесены к месту возведения храма и сцементированы ангелами, трудившимися на его строительстве. Масоны сделали червя Самиса персонажем собственной легенды и переименовали в «насекомое Шерма».

[26] Эта общая сумма складывается из разделенного пополам равнобедренного треугольника — три линии, основанием которого является ребро куба; двух разделенных по диагонали квадратов, центры каждого из которых пересечены перпендикулярной линией, — шесть линий; двух прямых, пересекающихся под прямым углом; и квадрата, разделенного по диагонали, — две линии; общая сумма — 13 линий, или 5 граней куба.

[27] Утонченный поэт и талантливый редактор прежнего «Светского обозрения» («Secular Review»), ставшего ныне «Агностическим журналом» («Agnostic Journal»). Сочинения м-ра У.Стюарда Росса («Саладин»), такие, как «Женщина, ее слава, ее позор и ее бог», «Собрание памфлетов», «Бог и его Книга» и т.д., станут в XX столетии наиболее убедительным и исчерпывающим оправданием для людей, прозванных безбожниками в веке XIX.

[28] Приобретаемым под руководством гуру, или Учителя.

[29] Калия — великий змей, побежденный Кришной и изгнанный им из реки Ямуны в море, где он взял в жены некое подобие сирены и обзавелся с нею многочисленным потомством.

[30] Иллюзия личности, обособленного Эго, которую наш эгоизм выдвигает на передний план. Одним словом, необходимо принять в себя все человечество, жить его жизнью — жить в нем и для него; иначе говоря, прекратить быть «единицей» и стать «всем», или всеобщностью.

[31] Ведическое выражение. Оккультизм различает семь человеческих чувств, включая два мистических. Но Посвященный не отделяет эти чувства одно от другого, так же как не отделяет себя от всего человечества. Каждое из этих чувств заключает в себе все остальные.

[32] Символика цвета. Язык призмы, «семь основных цветов которой имеют по семь сыновей каждый», т.е. всего 49 оттенков, или «сыновей», семи и столько же букв, или алфавитных знаков. Таким образом, язык цвета насчитывает пятьдесят шесть букв для Посвященного (не путать с адептом; см. мою статью «Сигнал опасности»). Каждая группа из семи букв составляет свой основной цвет, так же как семь основных цветов соединяются в единый белый луч, Божественное Единство, которое эти цвета символизируют.

[33] Ямвлихом, который использовал в качестве псевдонима имя своего учителя, египетского жреца Абаммона. Греческое заглавие его сочинения звучит так:

’AbЈmmwnoj didaskЈlou prХjtѕn Porfur…ou prХj ‘Anebл

™pistolѕn ўpТkrisij; ka€ tоn ™n aЩtБi ўporhmЈtwn lЪseij.

[34] Самадхи есть состояние абстрактного созерцания, характеризуемое на санскрите различными терминами, перевод каждого из которых составил бы целую фразу. Это ментальное или, скорее, духовное состояние, не зависящее ни от одного ощущаемого объекта. Субъект в этом состоянии восходит в сферу чистого духа и живет в Божественном.

[35] Порфирий был гражданином Рима на протяжении 28 лет. Зарекомендовал себя человеком настолько добродетельным, что считалось честью препоручить ему опеку над осиротевшими детьми знатнейших патрициев. Он умер, не на­жив себе за эти 28 лет ни единого врага.

[36] JHVH, или Яхве (Иегова), есть Тетраграмматон и, следовательно, оформившийся Логос и творец. Все, не имеющее ни начала, ни конца, — или Эйн Соф в своей Абсолютности — неспособно творить и не может испытывать желания творить.

Я была первой эманацией в вечностях.

Я существовала от века, первичная. —

С первого дня земли;

Я родилась прежде великой бездны.

Когда еще не было ни источников, ни вод.

Когда уготовлялись небеса, я была там.

Когда он проводил круговую черту по лицу бездны,

Я была там с ним, Амун.

Я была его радостью всякий день*.

[37] Прозвище, образованное от слов Явана, «Иониец» и ачарья, «профессор, или учитель».

[38] Член Исполнительного Совета Лондонской Ложи Тео­софского Общества.

[39] Гомогенный, недифференцированный элемент, который он называет мета-элементом.

[40] Точным переводом слова видья может служить только греческий термин гнозис, знание скрытых и духовных вещей. Ее можно также назвать знанием Брахмы, т.е. Бога, вмещающего в себя всех богов.

[41] Первый Вице-Президент Теософского Общества после его основания.

[42] Сиамская и буддийская пословица.

[43] Эту веру разделяют только те, кто согласен с мнением нижеподписавшейся. Каждый член Общества волен верить в то, во что хочет и как он сам того хочет. Как мы уже говорили однажды, Теософское Общество это «Республика свободы совести».

[44] Во всяком случае, для тех, кто верит в непрерывную последовательность «творений», которые мы называем «днями и ночами» Брахмы, или манвантарами и пралайями (исчезновениями).

[45] Каждый (и каждая) из 333 000 000 богов и богинь, составляющих индусский пантеон, связывается с определенной звездой. И поскольку количество звезд и созвездий, известных нашим астрономам, не достигает этой цифры, можно предположить, что древним индусам было известно гораздо больше звезд, нежели нам сейчас.

[46] Чарака — врач, живший в ведическую эпоху. Легенда называет его воплощением Змея Вишну, царствующего ны­не в патале (нижних сферах) под именем Шеша.

[47] Strabo, Geographica, XIV, ii, 19. См. также Pausanias, Pe­riegesis (Itinerary), II, xxvii, 2-3.

[48] Известно, что все исцеленные в Асклепиэе оставляли в храме свои обетованные жертвы и что они вырезали на колоннах названия своих болезней и лекарств, вернувших им здоровье. Не так давно множество этих ex-votos было раскопано на Акрополе. См.: Paul Girard, L’Asclepieion d’Athenes, Paris, Thorin, 1882.

[49] Мозес де Леон восстановил текст «Зогара» Симона бен Иохая, поскольку списки составленного в первые века оригинала были утеряны; однако было бы несправедливо упрекать его в том, что он сам выдумал все, что написал. Он просто собрал воедино все, что смог обнаружить, и добавил от себя, опираясь на собственные знания, недостающие и связующие фрагменты (в этом ему помогли христианские гностики Халдеи и Сирии).

[50] «Многие из тех, — добавляет все тот же журнал, — кто знаком со спиритуалистическими претензиями гораздо лучше, чем мы, убеждены в том, что в некоторых случаях сообщения действительно поступают из мира духов. Однако у нас нет никаких сомнений на счет того, откуда поступают сообщения во всех подобных случаях. Они поступают, конечно же, не сверху, а снизу». O Sancta Simplicitas, эти люди все еще верят в дьявола: возможно, потому, что часто видят в зеркале отражение собственных лиц.

[51] 444 000 фунта, в пересчете на английские деньги.

[52] C.A.F. Guetzlaff, Hist. China, Vol. I, p. 372.

[53] Оригинальный текст этого фрагмента записан старым церковнославянским языком, витиеватую образность которого нам вряд ли удастся передать при переводе.

[54] Некоторые классики ограничивали его высоту 105 футами, или 70 локтями.

[55] Vol. X, Supplement, p. cxix.

[56] Или «доверенных лиц», одним из которых является м-р Р.Харт.

---

Дата добавления: 2022-11-11; просмотров: 81; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!