Фетишизм, идолопоклонство, ритуализм, табу
Культура и миф
Что такое миф?
Миф достался современности от «примитивного» состояния человечества и продолжает (то подспудно, то открыто) жить в людях, и даже развиваться, приобретая все новые и новые формы. Если подходить к мифу сугубо формально, то он, наряду с языком, представляет собой один из древнейших компонентов любой культуры. Этим и объясняется, почему на протяжении длительного времени наблюдается теснейшая связь их не просто параллельной, но взаимной эволюции. По сути своей миф есть начальный тип целостного мировоззрения, ибо, подобно религии или философии, он дает внутренне организованное описание как внешних по отношению к нам явлений, так и всего того, что человек привнес в этот мир, включая придуманные им многочисленные институции.
В мифе нашла свое первое выражение извечная потребность личности дать всему объяснение. Именно неизбывное стремление человека классифицировать действительность объясняет живучесть мифа. Отличие же его от иных методов познания заключается в установлении причинно-следственных связей между событиями и процессами на чувственном, а не логическом уровне. Тем не менее миф создает модель подлинной реальности, т.е. предлагает свою символическую форму действительности, не менее законную, чем прочие (например, искусство и т.п.). Но он отражает веру в определенную структуру бытия.
Вечная потребность психики в последнем обстоятельстве постоянно воспроизводит ее склонность к мифотворчеству. Учтем такую немаловажную и удобную для егоносителя черту мифологического сознания, как его некритичность к себе и своей продукции. Оно попросту не воспринимает того, что не отвечает ему, а тем более противоречит. В частности, оно нетерпимо к борьбе мнений в обществе.
|
|
Мифология является одним из способов познания мира. Хотя она и уступает логосу в аналитической оценке действительности, сказанное выше подводит к тому, что различия между ею и разумом, ею и историей никогда не были абсолютными. В раннее время миф создает свою явь при помощи сверхъестественных подходов – через включение в ее ткань иного пространства и времени. Отсюда в мифологическое мышление любых эпох приходят всепронизывающие их мистика и магия.
Настоящая мифология всегда начинает с изложения своей версии космогонии и антропогенеза. В дальнейшем она развивается в повествованиях о культурных героях (даровавших огонь, изобретших ремесла и т.д.), о рождении и воскрешении, об основании и основателях поселений. Из нее же рождаются и милленаристские и мессианские учения в их сочетании с эсхатологией (толкующей об исходе телесного мира и конечном воздаянии). Миф есть предмет веры. А сказка – миф, в который перестали верить безусловно. Глубокое понимание полного круга поднятых здесь проблем находим у А.С. Пушкина в его краткой, но восхитительно емкой формуле «сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Насколько это замечание верно, доказывает версия происхождения легенд о туповатых и опасных великанах, адресующаяся к взаимодействию кроманьонцев и неандертальцев. Известно, что вторые стояли на более низком уровне интеллектуального развития, чем первые, но значительно (до двух раз) превышали их ростом. В мире, где физическая сила нередко играла решающую роль, они были опасными противниками наших предков.
|
|
Античная мифология питала европейскую мысль, изобразительное искусство и литературу до конца XIX в. Старые, преодоленные христианством мифы романских племен, славян и германцев были поглощены фольклорной основой их культур. Вспомним хотя бы гномов, эльфов, драконов и великанов Запада или волшебных персонажей русских сказок. Оттуда же черпали свои образы и сюжеты Л. Кэрролл, и Дж.Р.Р. Толкин, из подражания которому вырос целый новый жанр «фэнтези». Дэвы и джинны арабов и персов происходят от божеств Древнего Востока, нечисть тюркских легенд – из доисламских верований в духов, и пр. А обязанная своим появлением католическому и протестантскому рационализму мифология разума породила научную фантастику.
|
|
Миф и психология
Миф как результат эмоциональных реакций человека на среду имеет самостоятельную нравственную и моральную ценность. Следовательно, его развитые формы открывают уникальный материал для выявления структуры, порядка и динамики как психической жизни, так и этической мотивации индивидуума и социума. Поэтому его информацией в своих целях оперируют не только филологи, антропологи и исследователи персонального и коллективного бессознательного. Возникающие на его почве возможности манипуляции сознанием в сторону утверждения любой безальтернативности широко применяются во всякого рода рекламе, от продвижения на рынок товаров до политических технологий в их тоталитарном, диктаторском и демократическом вариантах.
Функции мифа в обществе
Изначально миф сосредоточивал в себе все метафизические параметры и прикладные предписания, необходимые для выживания и успешной жизнедеятельности его носителей. Поскольку он призван объяснять происходящее, то из него выросли, скажем, образовательные основы культуры. В его же рамках были сформированы первые этические нормы. Он наложил свой неизгладимый отпечаток и на ритуал.
|
|
В социальном плане миф санкционировал принятую структуру общества. Например, у индоевропейцев с их трехчастной, изученной антропологом Ж. Дюмезилем, моделью (жрецы-правители, воины, крестьяне) миф апеллировал к явственной природной иерархии. Здесь существует четкое и неоспоримое здравым смыслом деление зримого мира на три сегмента: высшее небо; срединное, непосредственно над землей, пространство обитания человека и животных; низшая земля с ее подземной средой. Их единство обеспечивает связывающая их мировая ось. Ее воплощением считались, в том числе и в культе, принадлежащие сразу всем трем стратам дерево (крона, ствол, корни) или гора (вершина, склоны, подножие) как место обитания верховного божества-громовержца. Потому-то древние балты и славяне полагали местом обитания бога молнии и грома (Перкунас или Перун) дуб, в кроне которого во время грозы образуется статическое электричество. Оттуда же берет исток одна из самых архаичных по происхождению доктрин – о модной нынче властной вертикали. В ранних сельскохозяйственных обществах миф также практически и идеологически обосновывал одомашнивание растений и животных. Благодаря ему и само сельское хозяйство стало с тех пор частью мировосприятия, фактором, символизирующим стабильность и предсказуемость как космического порядка, так и структуры социума.
Мифология дает нам фактически полное представление о мире создавшей ее культуры. Она стоит у истоков формирования морали, космологии и истории, поддерживает общественную природу человека. И даже сейчас, в технологических цивилизациях, мифологические формы мышления составляют, как было показано выше, их глубинные основы, связывая, в частности, индивида и группу.
Миф в первобытной культуре
Мир видится «дикарю» одним живым существом, единым в своей нерасчлененности. Потому и его мифология есть слитное переживание им окружающих его событий, продукт одновременно его эмоциональной реакции на них, образного выражения таковой и их переосмысления с включением в этот процесс его творческой фантазии и рациональных способностей. Кроме того, отображая происходящее с ним, мифология подтверждает некую действительность, которая расценивается им как исконная явь.
Мы сталкиваемся здесь с еще не разделившимся на самостоятельные формации образно-чувственным типом мышления: где ощущения и настроения, вызванные явлением, почитаются его внутренними, генетическими качествами, а упорядоченность бытия распознается чисто интуитивно. В мифе мы находим и начальные образцы откровения. Итак, он есть вместе прототип и родоначальник философии, метафизики, спекулятивных и экспериментальных областей знания.
Поскольку переживание и мысль в мифе неразрывны, постольку наука и искусство даны в нем в синтезе. Благодаря этому, с одной стороны, мы получаем исключительную роль, придаваемую принципу бинарности (вспомним еще китайское учение об энергиях инь и ян) в трудах Леви-Строса. С другой стороны – первые рефлексии всеобщих закономерностей ритмичности и цикличности, доказанных физико-математическими методами минимум десятки тысяч лет спустя.
Характерно, что примеры подобного монолитного восприятия встречаются и сейчас, причем в совсем не «примитивных» обществах (скажем, в любых ситуациях, в которых задействованы большие массы людей, будь то выборная кампания, многолюдный митинг, массовые беспорядки, поведение толпы, пробка на дороге или скопление фанатов на матче либо популярном концерте).
Излагается же первобытный миф в форме рассказа, где абстрактный анализ, конечно, совмещен с метафорическим отождествлением. В нем царят квазилогика, ассоциативность, ибо похожее здесь считается безусловно тождественным. Оттуда же пришли в язык и художественную литературу, вплоть до наших дней, иносказания и ассоциативный ряд.
Как форма мировоззрения миф также чрезвычайно устойчив, доказательством чему служит хотя бы оригинальное мифотворчество Эсхила, Софокла и Еврипида. В этом он поворачивается к нам еще одной стороной: верой в божественное, чувствуемое как единственно истинная и универсальная реальность. С ее предельно выпуклым выражением мы встречаемся в Ветхом Завете, где прямой диалог Патриархов с Богом стилистически передает несомненную аутентичность их прямого разговора. Специальная сила воздействия подобных текстов Пятикнижия заключается в том, что у читателя и слушателя не возникает сомнения в том, что те не просто верили, что общались с Богом, но что он в самом деле беседовал с ними.
Наконец, древний миф не только выражает и обобщает разнообразную информацию и верования, обосновывает моральные нормы, санкционирует обряды и культы, но и формулирует практические правила. Ведь его неотъемлемой частью является прагматический закон. Так, с мифом об умирающем боге в земной жизни соотносится обычай убийства старого вождя ради устранения пожизненного лидера, неспособного уже обеспечить разнообразные насущные потребности племени в сфере духовных связей, безопасности, обеспечения и управления.
Тотемизм и магизм
В их основе лежит единство с природным миром, которым преисполнен первобытный человек. Он остро и ежемоментно ощущает свою неразрывную связь с ним. Недаром повсюду находятся следы мифа обращения – одного из древнейших мифов, повествующего о переходе человека в иных живых существ или в неодушевленные предметы и обратно. Его позднейшие пережитки обнаруживаются также не только в легендах об оборотнях (укрепляющихся наблюдениями над духовным перерождением людей, приверженных неблаговидному поведению), но и в атеистическом материализме и социальном дарвинизме «научного коммунизма», не делающих большой разницы между человеком и зверем. И еще в фамильной геральдике, где широко представлена натуральная и сказочная живность, призванная подчеркнуть те или иные качества ее хозяина, и в бытовой и церемониальной символике (например, бунчуках, составленных из хвостов различных млекопитающих, или жезлах, символизирующих цветущий побег, не говоря уже о скипетрах).
Функционально тотем – первая форма консолидации людей в осознанный коллектив через проецирование их общности на жизненно важный для него внешний объект живой или неживой природы. Явление может превратиться в тотем, а значит, и предмет культа, если оно мыслится составляющим с племенем одно целое. Поскольку в быту «дикарей» (как и младенцев и маленьких детей) процессы потребления и разные виды охоты играют важную роль, таковым часто становятся основные источники питания. В дальнейшем, наоборот, на базе тотемистических убеждений иногда вырастают запреты на употребление в пищу тех или иных животных. Все знают, что индуисты не забивают коров. Менее известно, что древние арии не резали собак и лошадей. Эти ограничения нельзя путать с сугубо прикладным, скотоводческим и гигиеническим табу на свинину в религиях номадов, кочевавших в жарких странах.
Представление о тотемном родстве появилось раньше, чем о привычном нам физиологическом, и мыслилось более существенным. Ведь аборигены, сохранившие даже на фоне им подобных наибольшую простоту жизни, поныне никак не связывают занятие мужчины и женщины сексом с появлением детей, поскольку она беременеет, как они давно заметили, совсем не после каждого контакта (особенно в голодные годы). Подробный же календарь и соответствующие расчеты им еще не были известны. Следовательно, заключают они, любовные игры – всего лишь один из видов дарованных нам свыше удовольствий. А возможность деторождения есть внутренняя способность самого по себе женского организма как такового. Просто женщина, когда и если хочет ребенка, производит новую жизнь из себя в силу своих полностью автономных органических возможностей. В подтверждение тому они приводят случаи женского бесплодия, хотя и редкие в их среде: мол, их тело духи не облагодетельствовали такой функцией (здесь мы имеем, кстати, один из источников сказаний об амазонках).
В силу названных особенностей именно почитание тотема явилось начальной версией исторически зафиксированного культа предков, в том числе связанных с последним обрядов и церемоний. Тотемизм предоставил группе один из первых способов определения своей индивидуальности, проведения ею духовно и материально ощутимой границы между сородичами и иноплеменниками, вторую, после языка, сигнальную систему «свой-чужой». Он внес в жизнь людей ключевой элемент социальной самоидентификации, предопределивший многие свойства пути развертывания культуры и истории человечества.
Для эпохи, которую мы рассматриваем, утверждение о том, что материальная действительность и воображаемое представляются ее обитателям одинаково реальными, имеет особое значение. Синкретизм тогдашней культуры не делит субъективное и объективное, физически наблюдаемое и мысленно созданное, волшебное и повседневное, ум и сердце. Каждый встречаемый человеком ее духовный либо облеченный плотью феномен им не рефлектируется, а однозначно переживается и воспринимается. Производимый им синтез не требует предварительного анализа. Попутно заметим, что первый герой, склонный к рефлексии, и сразу очень глубокой, появляется в доступной нам письменной традиции весьма поздно. Это Ахилл гомеровских поэм. Вышеперечисленное объясняет, почему его образ произвел настоящую революцию в европейской литературе. Хотя он и оставался еще долгое время в гордом одиночестве, он положил начало длинной череде аналогичных персонажей, знаменующих собой переход доминанты в миропостижении к принципиально новой тенденции чувствования и осмысления личностью окружающей ее данности. Можно утверждать, что без него не было бы лермонтовского Печорина.
Но вернемся в тотемную первобытность. Фантазии, интуиция, ощущения и предчувствия в ней не расчленены. Чудесное ценится там за то, что нарушает рутину обыденности. Но, одновременно, неожиданное и необычное воспринимаются как опасное. Даже в «Одиссее» мы обнаруживаем выразительные эпизоды, подтверждающие сказанное. В духовной сфере эта слитность нашла свое отображение в зародившемся как раз тогда магизме, призванном обеспечить ее всестороннюю имплемен-тацию в культуре. Он играет базовую роль в тотемизме, в котором магические формы занимают определяющее место. Память и логика исповедующего его аборигена еще не находятся в необходимой связи. Аналогия в его понимании равна умозаключению. Оттого символы, образы и слова, обозначающие те или иные явления, он считает причинами, их вызывающими (подобно тому, как это теперь представлено в рекламных клише для детей, где широко используются приемы древнейшей магии, легкомысленное обращение с которыми в буквальном смысле искривляет сознание их производителей и потребителей, о чем все громче стали говорить даже практические психологи, ранее не склонные прислушиваться к предупреждениям на этот счет, содержащимся в старых оккультных трактатах). На данной стадии закономерно происходит первичная классификация мистических связей с невидимыми силами. Магические представления универсализируются.
Их закреплению немало способствовала рано открытая власть заклинания как вида подавления нервной деятельности, вплоть до ее тотальной элиминации. Установлено, что, наложив заклятие на соплеменника, колдун предлагает ему обычную, без каких-либо специальных примесей, пищу, вкусив которую, тот, в отличие от прочих, тем не менее умирает – просто от осознанности неизбежности кары за нарушенное табу. Собственно, современные эскулапы это полностью признали, заявив, что пациенты болеют потому, что нервничают. Точно так же любовная магия и порча есть воздействие на психосоматические структуры объекта, на которые они направлены. А лечебная магия и народная медицина неотделимы от используемых в ходе их процедур психотерапевтических приемов.
Живучесть магизма, представленного сейчас астрологией, гаданием, колдовством и тому подобными практиками, а еще суевериями, объясняется, с одной стороны, тем, что синкретизм культуры сохраняется на всех ее уровнях. С другой стороны, рациональное знание и магия произрастают из общего корня, будучи разными способами реализации творческих возможностей интеллекта.
Магия (не ее профанация, конечно), как и наука, но по-своему, ищет и устанавливает причинно-следственные связи. Для мага тоже очевидна связь одних и тех же итеративных действий и производимых ими эффектов. И его могущество ограничено строгим соблюдением правил. Он, подобно ученому, полагает, что в мире нет ничего случайного, но отсутствует и фатальная предопределенность: есть лишь зависящая от массы объективных и субъективных факторов упорядоченная вариативность. Он так же хочет изгнать из мира непостоянство и случайность, но апеллирует к сверхъестественному. Однако вместе с тем он нарушает своими процедурами естественный порядок вещей, поскольку подчиняет высшие сущности воле человека. Современная же магия и вовсе ставит их потенции на службу сиюминутной потребности, что в конечном счете приводит к фундаментальному разрушению и личности, и хрупкого равновесия окружающего ее мира.
Например, в римской поэзии непременным квалифицирующим признаком волшебника было его умение сводить луну с неба. Так понималось ее затмение. Но мы знаем, что предсказывать его наши предки научились довольно рано. А наука и вовсе зародилась у месопотамских и египетских жрецов, наследников шаманов. Недаром древнеперсидский термин, обозначающий жреца (маг), близок халдейской дефиниции мудрости и философии вообще. Любопытно, что та же лексема в староиспанском языке распространяется на волшебника и царя сразу, что отражает архаичное обыкновение объединения высших духовных и светских полномочий в руках племенного вождя.
Немало общего у магии и с развитыми религиями – скажем, общая оценка мистической природы духовной власти, строгая последовательность произнесения формул и совершения действий в ходе церковных обрядов. Иное дело, что в церковной практике все, что их объединяет, глубоко переосмыслено. Наиболее ярко это иллюстрирует ритуал экзорцизма – изгнания беса. Наконец, постоянному искушению применить магические методики для утверждения и обслуживания формальной культуры и организации общества, т.е. достижения вполне прикладных целей управления, подвергается любая администрация. Отсюда церемонии, жесткое распределение ролей в их рамках и связанные с ними табу, в том числе на их повторение, а в иных ситуациях и их имитацию. Увлечение же колдовством, культом «тайны власти» и т.п. ведет, к сожалению, к нарушению психического здоровья социума в целом и, как следствие, к общему расстройству его жизни. Магизм использует предметы. Соответствующее ему сознание (подобно тому, как дети наделяют игрушки и пр. самостоятельной духовной сущностью) включает представление о том, что и они влияют на исход действий человека и определяют его судьбу. Так зарождается фетишизм – вера в метафизическую силу материальных вещей.
Анимизм
Эта всеобщая, на определенном этапе, религиозная доктрина выросла из убеждения в одушевленности всей природы. Оттуда вера в наличие (в той или иной степени) души у всякого живого существа попала и в более развитые системы. Человек рано понял, что причина его жизни и мыслей лежит в духовной области, которая владеет его волей и сознанием. Анимист верит, что его душа способна покидать свою физическую оболочку и входить в другие тела, овладевать ими и действовать через них. Он видит в потере сознания, сне и смерти различные эффекты ее временной отлучки либо полного отсутствия по эту сторону бытия. После кончины своего плотского вместилища душа продолжает самостоятельное существование в «тонком мире», где может быть допущена в среду духов, управляющих земными субстанциями и жизнью человека и не зависящих ни от каких материальных оболочек. Эти высшие духовные создания реагируют на действия людей и иногда общаются с ними и в земной юдоли.
Накопленные здесь сведения о подобных качествах заоблачных обитателей были целиком восприняты антропоморфными и даже более продвинутыми религиями. Боги античных мифов и германских саг вершат судьбы смертных и так же спускаются с небес к своим любимцам. Да и Господь-Вседержитель посещает Авраама в образе ангела. Своеобразную их инверсию мы обнаруживаем сейчас у ряда авторов, пишущих на эзотерические темы. Наблюдая в последнее время бурное возрождение ряда давно забытых или едва теплившихся культов, они выдвинули гипотезу о том, что все почитавшиеся когда-либо божества продолжают жить и поныне, но только, подобно ослабленному организму, в болезненном, полусонном состоянии, ожидая лишь увеличения числа своих последователей, чтобы вновь воспрянуть в полном блеске своего могущества.
Анимизм вообще много передал позднейшим исповеданиям. Например, все они унаследовали от него учение о бессмертии души. Кроме того, на его основе был сделан вывод, что «образы» и жизненное начало суть две грани ее же самой как единого для них активного прототипа. Поэтому с тех пор столь большое значение придается набожными людьми толкованию видений (а в их реальность верят неукоснительно), посещающих сознание в болезни, утомлении, возбуждении и т.д. Здесь кроется причина изнуряющих постов, самоистязаний и наркотизации, предусмотренных ритуалами ряда верований. Впрочем, в религиях, где аскеза мыслится испытанием, а не сознательным (добровольным) мучением, постные предписания обусловлены необходимостью всеобъемлющего очищения личности, а также сезонным рационом. Давно замечено, что наиболее длительные ограничения по мясу в христианстве приходятся на месяцы, когда либо его количество объективно ограничено в крестьянском хозяйстве, либо мясо, без ущерба здоровью, может быть легко заменено иными высококалорийными и богатыми витаминами продуктовыми группами.
Уже до анимизма было известно, что специфически мощное влияние на окружающих оказывают «озарения» и «прозрения» индивидуально сильных (пассионарных, харизматических) личностей. Но он творчески раздвинул пределы применения их возможностей. От него же эстафета была подхвачена последующими эпохами.
Начиная с анимистической стадии религиозного сознания присутствие души связывается с наличием у живого объекта тени и дыхания. Во многих языках тень и душа либо обозначаются одной лексемой, либо составляют синонимическую пару. В некоторых архаичных европейских традициях потеря тени приравнивается к утрате души. Оттуда, кстати, в литературу и кино о призраках и вампирах пришел штамп о том, что они не отбрасывают тени. Вся интрига знаменитой пьесы Е. Шварца «Тень» построена на том, что тень, отделившись от своего хозяина, напитывается энергией из окружающей среды и постепенно замещает его. А тот, в свою очередь, лишившись ее, постепенно угасает, теряя силы, утекающие из него с вместе с тенью. Конечно, иносказание о власти негодяев и ничтожеств над честными и одаренными людьми, характерной для того периода применительно не только к Германии, но и СССР, здесь очевидно. Но примечателен сам образ, взятый писателем за основу его концептуальной метафоры.
Однако чаще душа отождествляется с дыханием. Неудивительно: ведь до самого недавнего времени момент смерти наиболее легко идентифицировался на основе прекращения у человека ощутимых вдохов и выдохов. Недаром было принято подносить к его губам зеркало, чтобы по тому, запотеет оно или нет, определить, дышит ли он. Если нет, считалось, что он «испустил дух». Что может лучше подчеркнуть равенство жизни (а она сосредоточена в душе) и дыхания? Вспомним, что удар, перехватывающий (слово-то какое!) у противника дыхание и наносимый в область сердца, на народном языке тем не менее тоже называется «под дых».
Аналогично тому, как высшие приматы (гориллы, орангутаны и пр.) просиживают еще несколько дней рядом с околевшим родичем, пытаясь его кормить и развлекать, люди сначала оставляли своих усопших в том же помещении (пещере), где продолжали обитать и сами, не вырыв для них могилы. Даже просто заваливать их тела камнями начали далеко не сразу. Естественно, что их разлагающаяся плоть в подобных условиях была потенциальным источником болезней и смерти для родных, приносивших им еду и питье. В фольклоре балканских народов упыри высасывают кровь, начиная с наиболее дорогих им в земной действительности родственников, предпочитая в качестве первых жертв собственных детей. А археологам-первобытникам нередко попадаются связанные либо изуродованные (с обрубленными руками и ногами и т.д.), но любовно захороненные останки.
Души же давно умерших, наоборот, почитались (оттуда уважительное отношение к предкам дошло до наших дней) за то, что, являясь своим потомкам в снах и видениях, помогали им, если они в том нуждались (как бывает и сейчас), мудрыми советами или важной информацией. Именно потому, что, как думали, они утратили способность вернуться в свою бренную оболочку (ибо полностью истлевшие ткани уже не представляли опасности физическому состоянию родни).
Анимисты развили учение о возвращении души к свободному существованию после смерти ее плотской темницы. Отсюда логично следовало, что для продолжения привычного ей существования «за гробом» ей нужны бывшие для ее носителя необходимыми в прошлом предметы обихода и слуги. Поэтому в погребальный обряд включаются соответствующий инвентарь и пища, а затем и жертвоприношения зверей и людей. Знатный умерший забирал с собой своих любимых животных (лошадей, собак и пр.) и ближайших представителей прислуги и окружения. Проследовать за ним в мир иной считалось невероятной удачей и честью для них. Многие долго и упорно добивались особо приближенного положения к лидеру, не страшась перспективы преставиться до срока.
С рядовыми общинниками уходили, с той же целью, военнопленные. Некоторые из этих традиций дожили до XX в. Полинезийские охотники за головами собирают их не только потому, что вбирают в себя энергию поверженных врагов, но и обеспечивают себе, таким образом, обслугу после кончины. Европейцы до сих пор оплакивают участь жен индуистов, всходящих на погребальный костер вместе с мужьями. Но для тех, в их шкале ценностей, это является их неотъемлемой специальной привилегией.
На следующем этапе эволюции анимизма загробная жизнь души рассматривается уже как компенсация за проявленные ею на земле доблесть, героизм, преданность племени либо возмездие ей за обратное. Тогда постепенно формируются унаследованные от него и развернутые в дальнейшем такие качества, как этническая солидарность, патриотизм, персональная жертвенность за общие интересы.
Анимистические представления доживают до стадии, на которой человечеству открываются нравственные смыслы, связанные с появлением мировых религий, и активно интегрируются в их системы. Так складывается, например, понимание личной ответственности за соблюдение и сохранение догматов всеобщего характера. Однако универсализм кроме плюсов имеет и свои минусы. Духи и боги язычников никогда не остаются равнодушными к жизни «своих» племени и человека, а Абсолют никак особенно не привязан к судьбе отдельных индивидов и народов. Некоторые архаичные элементы сохранились лишь в иудаизме, но получили там совершенно иную интерпретацию, о которой мы скажем ниже. Христианство и ислам полностью исключили их из своих доктрин.
Фетишизм, идолопоклонство, ритуализм, табу
Методологическим приемом постижения причинно-следственных связей в анимизме была персонификация самой мотивации, которая и олицетворяется анимистом в образе духа. Вера в одушевленность камней, растений, животных, гор и т.п. происходит, таким образом, от понимания всепроникающего характера причинной зависимости. Она, в свою очередь, порождает фетишизм как поклонение сверхъестественным силам, воплощенным в вещах и (или) действующим через них. Он фокусируется прежде всего на предметах, используемых в магических процедурах: поскольку считается, что им свойственна наибольшая концентрация духовной энергии, то они, естественно, раньше прочих и становятся фетишами. В принципе, таковыми способны оказаться любые объекты, особенно если учесть их деление на предназначенные для коллективного (ими часто становятся еще и тотемы) и индивидуального пользования: или чем-то притягательные, или обладающие символическим подобием, или необычно красивые, или, напротив, курьезно уродливые.
В дальнейшем культ предков и правителей приводит к фетишизации гробниц (что известно не только о пирамидах и иных мавзолеях) и некоторых изобразительных элементов, становящихся оттого для них обязательными, а также связываемых с ними в разных традициях камней (у евреев, монголов и пр.), деревьев (например, кипарисов и пирамидальных тополей со времен античности) и т.д.
Первобытный человек выбирает себе в качестве личного фетиша все, что угодно, лишь бы оно его сильно поразило. В трудных обстоятельствах обращается к нему за поддержкой. Если исход сложного дела оказывается удачным, человек считает, что фетиш ему помог. При многократном повторении успеха – ухаживает за ним, в противном случае – наказывает или выбрасывает как полностью неэффективный. И много позже греческий крестьянин эпохи архаики, обращаясь к деревенскому истукану местного божества плодородия, мог написать: «Если ты дашь богатый урожай, я принесу тебе обильную жертву, украшу венками и одеждой, а если будет недород, то высеку тебя крапивой».
Данная цитата показывает, как при определенных условиях почитание тотема (фетиша) превращает его в кумира, из чего вырастает идолопоклонство. Последнее требует своего церемониала. Когда его формальная сторона приобретает самостоятельное значение, доходящее до самодостаточности, мы говорим о ритуализме.
Фетишизм – едва ли не самый живучий реликт первобытности. По сей день человечество не рассталось с оберегами, талисманами, амулетами и пр. Дети собирают и ценят забавные куски дерева, камешки, листья. Здесь работает не одно эстетическое чувство. Более того, многие люди, и не только в младенчестве, наказывают предметы, к примеру, ударившись, или понеся от них иной урон (как будто эти предметы сами набросились на людей). Компьютеры появились в нашей жизни совсем недавно. А уже говорят об их собственной «тонкой сущности», о том, что они живут своей жизнью. Психологи даже заметили, что мужчина и женщина разговаривают с ними как с существами противоположного для них пола. В известном отношении и современная социальная действительность тоже дает отнюдь не меньше поводов для фетишизма, чем стадия «дикости». Ставшее теперь уже почти органичным расхождение между декларируемой моралью и фактами реальной жизни представляет собой идеальную почву для фетишизации мертвых теней своих достижений, общественных ценностей и вторичных смыслов вроде лозунгов.
Этот эффект многократно усиливается оккультными технологиями, которые широко используются сегодня властью и бизнесом для манипуляции сознанием в экономических и политических целях. Главная причина нынешнего триумфа магизма заключается в ослабленности десятилетиями господства коммунизма, в его большевистском и «социалистическом» вариантах, высших духовных начал, что всегда ведет к агрессивному развертыванию низших верований.
Из бытия аборигенов к нам пришли и неразрывно связанные с ним разнообразные табу. Они являются запретами на совершение определенных поступков, в которых предполагается скрытая опасность. Они направлены на нейтрализацию реально существующей, часто угрожающей гибелью всему разделяющему их сообществу, но пока логически не объясненной угрозы. Поэтому их специфика, в отличие от юридических норм, заключается в том, что их действие ничем не обосновывается. Табу есть неотвратимая необходимость, аксиома, элемент первичной системы общественных ценностей, радикальное средство начальной социализации. Вместе с религиозной санкцией они – первоисточник совести.
В таком качестве наибольшую ценность для нас представляют этические табу. Они стоят на пути безграничного, несущего разрушение индивидуализма членов определенной группы. Они запрещают или ограничивают естественные, неисправимые инстинкты, чуждые социальному контролю. Их ослабление кардинально меняет облик создавшего их коллектива, а нередко ведет и к полному его самоуничтожению.
Универсальным вето является запрещение инцеста. Вопреки еще распространенному заблуждению, он не встречается в дикой природе. Склонность к нему родилась вместе с человеком: у животных она наблюдается только у искусственно выведенных домашних пород, а различные рефлексии «эдипова комплекса» попадаются нам уже во всех древнейших письменных традициях.
Своей же селекцией хомо сапиенс обязан заниматься сам. Оттого табу на кровосмешение оказалось адаптивно, полезно для становления культуры. Благодаря ему появилась оказавшаяся очень продуктивной смягченная форма родственных союзов, представленная системой кросскузенных браков, позволявшей не распылять имущество и легшей в основу популярной французской поговорки «двоюродное родство – опасное соседство». Как и духовно мотивированный запрет на каннибализм, это табу было направлено на борьбу с ленью, на развитие приспосабляемости, требуя большей изобретательности в выборе не только пищи, но и супруга. Оно же формировало условия для сублимации, вытеснения недозволенного в сферу творчества.
Исключение из общего правила представлено лишь распространенным на Древнем Переднем Востоке священным инцестом. Поскольку фараон или царь считался в буквальном смысле воплощенным божеством, т.е. богом, сошедшим на землю, то и женат он мог быть только на богине. Но, чтобы быть таковой во плоти, она должна была быть точно того же происхождения, что и сам монарх, т.е. дочерью божественных родителей. У нас есть довольно свидетельств тому, что подобные женитьбы рассматривались обеими сторонами не в стилистике удовольствия, а не более чем во исполнение высшего долга перед своими подданными.
Точно так же не надо путать каннибализм с сакральным поеданием мяса убитого врага ради получения его силы и искусности. Того же происхождения и патрофагия – обряд, в ходе которого тело главы рода съедалось его более молодыми сородичами, которым, как считалось, таким образом передавались мудрость, смелость, навыки, крепость и знания покойного. В историческое время скифы использовали препарированные черепа поверженных ими в битве соперников в качестве чаш для вина.
Дата добавления: 2022-06-11; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!