О Джаганнатх, о Господь Вселенной. Милостиво предстань пред моими очами. 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 32Следующая ⇒

В свои сорок Алфи был холостяком. Он предложил как-то: «А как насчёт того, чтобы прокатиться на велосипеде?» Он выиграл серебряный кубок Триумф Тайгер 125. Я первый вскинул руку, и вскоре уже сидел на его велосипеде, обхватив его обширную талию. Мы поехали по направлению к холму, где в то время мог быть Чарли, наше марафонское чудо. Он бежал очень быстро, но мы его пока ещё не видели. Вот ещё несколько несдающихся бегунов, таких прямо уж решительных... интересно, кто это, Чарли или нет... кто это хочет пересечь финишную черту хотя бы в достойную секунду? Через пять минут вдохновляющих кривых и трудных изгибов дороги, огибающую ферму Окендона, появился Пи Лэйн. Именно там бегуны поворачивают направо. И, вне всяких сомнений там был наш Супер Чарли. Он как раз поворачивал направо, всё ещё сохраняя большую скорость, если её хоть как-то можно было сравнить со скоростью велосипеда доброго друга Чарли, Мики О’Шеа.

Позже мы поняли, что Мики никогда не было, когда Чарли прибегал к финишу. У него всегда находились какие-то оправдания. Когда он повзрослел, и стал более агрессивным, он требовал, чтобы всё было, как хочет он. Пару раз мы даже подумывали о конфронтации. Год за годом он был там, сажал Чарли на велосипед и ехал в сторону станционного моста, провозил его миль шесть и ссаживал у посёлка Окендон, где тот спокойно продолжал свой забег уже вниз по основной дороге, Лайм Роуд и по кругу (ещё миль шесть) — вполне достаточно, чтобы взмокнуть. Там он уже гнал на всей скорости и победоносно выбегал на южную аллею, по направлению к Реку, и под восторженные крики детей и взрослых пересекал финишную ленту.

Мой брат Чарли тоже подрабатывал, развозя корреспонденцию. Но он не любил сразу отдавать деньги, которые платили ему клиенты. Он говорил Дереку Холлсу, что, когда звонил, дома никого не было. А когда через три месяца получателям отказывали в корреспонденции, и они прибегали к магазину Холлсов, чтобы выказать своё негодование, у Чарли возникла серьёзная проблема. Отец задал ему тогда хорошую трёпку. В другой раз он стащил целый ящик фруктового ликёра у миссис Холле, а когда понял, что внутри, захотел вернуть всё это обратно, да ещё с компенсацией в размере трех пенсов за каждую бутылку. Не очень-то мудрое решение. Но Чарли было всё равно. Наших родителей еле-еле удалось уговорить отпустить Чарли со школой в Швейцарию. Но его засекли с друзьями, когда тот тайком выбирался из гостиничного магазина. Так он никуда и не поехал.

Папа не позволил бы даже ветру принести листочек с чужого сада, что же говорить об украденных товарах или воре из его семьи. И это был его перворождённый сын! Чарли выгнали из дома. Ему исполнилось 14, когда он спал в вагонах с углём на станции. Я приносил ему свою буханку хлеба, которую он раздирал в клочья, как будто у него не было завтрашнего дня. По правде сказать, тогда у Чарли его действительно не было. Но спустя несколько дней, когда гнев отца немного спал, ему позволили вернуться домой. Помню, как я вычислил Чарли по присутствию его единственного верного компаньона, красного велосипеда «Raleigh», в нашем неухоженном саду, который валялся в высокой некошеной траве. Чарли быстро проскочил в нашу спальню. Мой бедный старший брат, с которым не так-то просто поладить, еле живой, жутко грязный и вонючий, обессиленный и безмолвный, рухнул на кровать и затих, подобно мертвецу. Так он, почти не шелохнувшись, беспробудно проспал целых два дня, иногда приподнимая задницу и издавая громкие звуки. Должно быть, он очень устал, поскольку был не в состоянии ответить на моё нетерпеливое раздражающее выжидание. Всё же, хотя он не мог говорить, его случайное усталое пуканье и еле слышное дыхание говорили мне, что пришел конец его криминальной жизни.

Поразмыслив, должен заметить, что папа отличался весьма жёстким характером и, возможно, Чарли, больше чем кто-либо из нас, познал его жестокость. Будучи подростком, он упорно сопротивлялся адскому труду. Его можно было сравнить с отцом-«большевиком» Мики О’Шеа, которого обзывали «пушечным мясом». Но, когда Чарли было чуть за двадцать, судьба даровала ему прекрасную девушку по имени Рита. Он познакомился с ней во время отдыха в Испании, влюбился в неё и быстро переехал в Ирландию. Так, с помощью достойной женщины, он устроился на замечательную работу, нашёл прекрасных друзей и познал настоящую, удивительную сторону своей натуры, которая полюбилась многим жителям Залива Голуэй, Западной Ирландии. Непостижимо, что хорошая женщина может сделать для мужчины.

То же самое случилось и со мной, только вот мне понадобились годы, чтобы по-настоящему понять свою удачу.

* * *

Мои этические соображения несколько отличались от философии Чарли. Взвесив все «за» и «против», я подумал, что лучше уж буду платить по счетам и потому решил покинуть отчий дом в поисках лучшей жизни. Но только совсем недавно я узнал, каким мошенником был мой брат Пит.

Мой пятилетний братец Пит в нашей семье был тёмной лошадкой. Скорей всего, это он и Раймонд Пэйн, брат моего соперника, опустошали вагоны, стоявшие на запасных путях станции Окендон. Они обнаружили там коробки с игрушками, и стали таскать их оттуда прямо в моё логово из старой лодки, на сооружение которого я потратил шесть недель! Как-то раз мой самый младший брат Ян вбежал в это убежище, находящееся в ярдах ста от нашего дома, прямо за домом Пэйнов, и совершенно невинно обнаружил этот чудесный тайник. Он подумал, что сегодня Рождество. Какой счастливый бежал он домой, размахивая разными игрушками и симпатичными мягкими медведями. Несложно догадаться, какой подарочек на Рождество получил Пит...

Рассказав эти разоблачающие истории о братьях, хочу сказать, что они — чудесные законопослушные граждане с великодушным сердцем, и каждый год, посещая их в тюрьме, я говорю, что очень их люблю.

Ну а теперь серьёзно. И Пит, и Ян последовали по моим стопам в мир музыки. Пит играл в блюзовой группе Джона Даммера в 1970-х, а позже стал техно-барабанщиком «Рубеттс» и Сьюзи Кватро[6]. В настоящее время он упорно делает карьеру певца и поэта. В мае 1984 г. Ян возглавил хит-парад, а ещё вместе с Ником Коллером он со-продюсировал Шер, по ходу дела сочиняя песни для Элиса Купера[7].

* * *

Спустя годы мы начинаем понимать, насколько глубоки наши впечатления от первых лет жизни, навсегда оставляющих свой отпечаток, формируя или деформируя наши личности. Этот отпечаток вынуждает нас формировать определённое мнение о себе, о других и о жизни в целом. Привычки и жизненная позиция подобно татуировке остаются на теле ума, так же как надвигающаяся на освобождённого заключённого тень тюремного здания.

Родители, кому нас даровали, и кого подарили нам, на кого пал выбор защищать и заботиться о нас, порой становятся самыми большими шипами на пути к полноте и единению с собой. Такова власть этого закона. Мы думаем, что лишены выбора в происходящем, по крайней мере, до наступления отрочества и зрелости. К сожалению, порой к тому времени уже слишком поздно. Жребий брошен. И именно поэтому: никогда не следует сдаваться. Всё ещё можно преодолеть. Добро всегда противостоит злу. Стоит лишь понять, что каждый человек хороший. Могу привести доказательство. Некоторые люди хороши для всего. Некоторые люди хороши кое для чего. Некоторые люди непонятно для чего хороши. Вот поэтому мы все для чего-нибудь да и сгодимся. Вот что я понял.

Несколько спокойных лет я провёл в начальной школе Бэньёна, где изучил свой самый первый в жизни урок. Вовсе не прибавление и вычитание, а прибавление и замещение. Я научился, как заменить мою любовь к миссис Кокс, моей любимой школьной учительнице, на любовь к Кэролайн Мур, нашей новой учительнице. В течение двух насыщенных событиями лет я испытывал к ней чувство опрометчивой любви.

Я обожал в ней всё (и она тоже очень меня любила): её платье в цветочек, её собранные в пучок волосы, необыкновенный голос.

В один мрачный и ненастный день она покинула нашу школу. Я навзрыд проплакал весь её последний урок. Когда же она спросила, отчего я так рыдаю, я сказал, что у меня болит живот. И вовсе не сердце. Миссис Кокс любезно позволила мне сопровождать её после школы, на остановку, где она села в автобус, который увёз её навсегда, оставив меня в полном одиночестве.

Видя, как я страдаю, она повела меня в магазинчик сладостей миссис Пуке и купила мне КитКат. Это было ни с чем не сравнимое проявление любви, которое я, наверное, вовек не забуду. Этот маленький хрустящий шоколадный ломтик несколько месяцев хранился в самом сокровенном месте, у меня под подушкой, где каждую ночь я прижимал его к щеке, ощущая её присутствие, а мои слёзы ручьями лились по красной обёртке и падали на подушку. Чистосердечно признаюсь вам, я всё ещё могу сказать: Миссис Кокс, я Вас люблю. Я так по Вас скучаю. Мне так хочется сделать что-нибудь для Вас. Где же Выыыыы?

Как-то раз я беспечно оставил драгоценный КитКат на своей подушке, и, скатившись, он, скорей всего, упал на пол. Проснувшись, я не обнаружил ни Чарли, ни КитКат. Так я навсегда лишился «присутствия» миссис Кокс.

Вновь и вновь заходил я в магазинчик миссис Пуке, чтобы стоя у шоколадной святыни снова прокручивать агонию/экстаз недавних событий. И каждый раз, когда бы миссис Пуке ни выходила из коридора, ведущего в посудомоечную, как обычно, с туго скрученными сзади седыми волосами (и зачем она только так туго их перетягивала), она спрашивала меня, чем она может мне помочь. Наличности у меня не было, и я с трудом сдерживал слёзы, глядя то на её строгое лицо, то на КитКат. Однажды, после моего очередного посещения, устав от надоедливого молчания, она остановилась напротив меня с многозначительным выражением лица. Я почувствовал, что она твёрдо намерена запретить мне входить в её магазин. Мне следовало что-то ей сказать, и я всего лишь невинно повторил слова моего папы, которые он как-то сказал моей маме о возрасте миссис Пуке: «Миссис Пуке, а это правда, что Вам девяносто лет? Так долго не живут». Со скоростью, обычно присущей людям моложе миссис Пуке лет на семьдесят, её пальцы быстро сошлись на моём загривке и молниеносно вышвырнули меня за дверь.

Спустя несколько лет я испытал похожее ощущение, которое мне довольно непросто передать.

Я был не в состоянии сопротивляться грубой руке Судьбы. Неумолимо она толкала меня вперёд, заставляя перейти в высшую школу. Не могу сказать, что там было что-то возвышенное — старшеклассники устраивали мне настоящий ад, безо всякого сопротивления с моей стороны, окуная меня в грязный унитаз. В первый же учебный день они проделывали это с каждым, кто потенциально мог составить им конкуренцию и у кого, по их мнению, могло быть хоть немного мужества. Вот и приходилось терпеть до наступления того долгожданного сладостного момента, когда это мужество наконец проявлялось. Тогда только можно было дать отпор. Я не был обывателем, однако мне пришлось очень быстро научиться жить с чувством страха. Им на смену приходили новые мальчишки, которые начинали проделывать тоже самое с младшими школьниками. Исчезала былая покорность. И снова всё возвращалось на круги своя.

Потом наступает половая зрелость. Некоторые части тела удваиваются, а другие жизненно важные органы отказываются воспринимать ужас подростковой сыпи в общественных душевых. Нам казалось, что мы смело, ворвёмся в новый захватывающий мир, но в тех раздевалках я узрел лишь маленькую, но драгоценную перспективу. Никто не был готов к тем изменениям, которые проделывали с нами микроскопические гормоны. Примерно через неделю, уже кажется, что небольшой приток знаний даёт некоторую защищённость. Вы начинаете понимать, что всегда будет тот, кого вы сразите наповал, или кому придётся уступить, у кого ноги побольше, и чьи ботинки тебе придётся облизывать. А спустя две недели, откуда-то появляются девчонки. Можно заполучить её, а может, придётся и отказаться от той, о ком думаешь каждое мгновение сумасшедшего дня. По крайней мере, со мной так было целый месяц. Девушки стали выглядеть как женщины, юноши — как мужчины, а мир вокруг изменился навсегда.

Вскоре наш учитель социальных навыков оповещает, что госпожа учреждения запретов и ограничений с радостью ждёт нас.

— Тюрьма Её величества? — и слегка вдохновившийся узник жалобно взвывает.

— Нет! — говорит учитель.

Хозяева пивных, как он и обещал, окутывают нас тёплыми гостеприимными улыбками. Умные продавцы брюк снимают мерки, кланяются нам, как они это обычно делают, и многозначительно называют нас «сэр». А несговорчивые швейцары «Пэлэйс» формально сгибаются перед нашей расцветающей мужественностью, когда мы один за другим входим в трепещущий мир мужественности и женственности.

— Но ничего, абсолютно ничего бы не произошло, если бы отсутствовал, хотя бы один жизненно важный элемент. — Он сделал паузу, зная, что застал нас врасплох.

— Что это? Привлекательность? Мускулы? Щегольство? Чистые брюки?

— Деньги в ваших карманах, сборище недоумков! А вы уверенны, что они будут оттягивать ваши карманы?

Ответов не последовало.

— Не нужно быть математиком, чтобы понять, что формирует каждого из вас, Ричардсон.

Я не понял, что говорит он это с иронией, и потому пылко возразил:

— Нет, сэр. Но, а что делать дураку, сэр? Куда же ему деваться?

— А что, если ты сам дурак? Хорошо, что всегда можно работать на фабрике, что тут такого?

И тут тюрьма Её Величества показалась вполне приемлемой перспективой.

Вот ещё один фактор, способный ворваться в ничего не подозревающий мир музыки. Даже притом, что я люблю музыку, скажу вам честно: больше я ничего не умею делать. Тем не менее, это не остановило меня. Я пробовал вписаться в громко призывающий мир мужчин. Вообще-то мир женщин взывал ко мне намного громче. Но нужно было присоединиться к одному, чтобы стать частью другого. Наставления учителя о мире взрослой жизни, о том, как он ждёт нас, чтобы тепло обнять, способствовал зарождению надежды. Но состарившись юридически, чтобы впервые отправиться в паб, я сжимал достаточное количество мелочи для пинты и трех соломинок для своих друзей. Владелец заведения приказал мне убираться прочь. К такому я готов не был. Никто не предупредил меня, что три соломинки для пинты не соответствует этикету бара. Я же говорил вам, каким я был наивным.

Когда я впервые посетил «Пэлэйс», меня просто вышвырнули вон, потому что на мне не было галстука, а потом какие-то громилы увели лучшую девчонку, ради которой мне пришлось преодолеть столько препятствий. И я понял, откуда берётся боль. К этому я тоже не был готов. Я вовсе не шучу, когда рассказываю, как продавец из брючного магазина просто проигнорировал меня, когда я предложил расплатиться за желанные плотно облегающие штаны чеками «Провидент»: «Сэр, мы не принимаем здесь чеки „Провидент“, — и, ухмыльнувшись, указал мне на дверь. — Попробуйте зайти в ,,Мэйсиз“». В «Мэйсиз» принимали эти ужасные чеки, средство оплаты бедняков. В «Мэйсиз»? Нет уж, спасибо.

«Мэйсиз» стал магазином неудачников, и штаны там подходили только для фабричных трудяг и фермеров. Ну, хоть, по крайней мере, он обозвал меня «сэром». К этому я тоже не был готов.

Этот чинуша даже сделал для меня одолжение, потому что я клятвенно пообещал ему, что добьюсь успеха. Однажды весь мир и невероятное богатство будет у моих ног, и я вернусь и куплю его магазин, снесу его и построю на его месте свою трущобу.

Совершенно непреднамеренно хозяин паба по своей неосмотрительности тоже сделал мне одолжение, так как я возненавидел выпивку. Признаюсь честно, отчасти из-за тех трех соломинок. Две из них предназначались моим друзьям, чтобы пить, и одна для меня, чтобы дуть.

Да, я был слабаком, последним в ряду слабаков. В общем-то, вышибалы «Пэлэйс» вышвырнули меня вон и тем самым тоже оказали мне огромную услугу, потому что я на дух не переношу табачный дым или запах из выхлопных труб автомобилей. Вот какую неразбериху устроил я в мире людей.

Дядя Джордж взял моего брата Чарли и меня в Кент. Меня тошнило три раза на дню во время всего этого путешествия. Причиной тому были выхлопные газы, а мой братец Чарли тихо сидел рядышком и спокойно наворачивал сочные тосты. Мне нужно было что-то делать со своей неспособностью вписаться в мир людской. Одна пачка сигарет на правах долевого владения (пять штук за шестипенсовик) и ловкая кража нескольких спичек у моего отца. Пока он не видел, я убегал в сад миссис Скотт и садился под сенью любимого грушевого дерева (много груш я сбил с того дерева, пока был уполномоченным охранником её сада, доверенного мне в надежде на лучшие перемены). Она стала моим первым примером того, как приблизить друзей, и ещё больше, как приблизить врагов. Пол-утра я потратил на усиленную практику героического вдыхания дыма, а вторая половина ушла на поедание овсянки, жевание жвачек и поспешное пережёвывание, и проглатывание фотографии с голой женщиной, предмета моих глубоких размышлений, во время внезапного появления моей мамы тем утром в комнате.

Ну, да ладно. Изо всех сил я хотел научиться курить. Сама идея приобрести этот мужественный навык уже сотворили у меня в голове героическую картину, как я, чуть наклонившись, беспечно сижу в баре «Пэлэйс», выдыхая кольца дыма прямо в лицо рассеянного вышибалы. Уже после второй сигареты картина стала таять, и у меня появились видения, то есть галлюцинации, или как там это называется. После третьей сигареты, по цвету, лица я уподобился траве, а после четвёртой отключился полностью.

Придя в сознание, я увидел моего напарника, кузена Барри, горько обливающегося слезами. Я подумал, что он скорбит о моей несвоевременной кончине. Позже я узнал, что рыдал он от ярости, что я затушил и скомкал последнюю недокуренную до конца сигарету. К концу недели на собственном опыте я испробовал мощь человеческого дымохода, более того, я даже открыл для себя как «опускать дым вниз», без выталкивания. Есть ничего нельзя! Я быстрёхонько похудел килограмма на два, лишился двух сдобных булочек, а ещё — всех с трудом заработанных сбережений, потратив их на приобретение огромного количества сигарет.

Стоит упомянуть моего двоюродного брата Барри, так как он тоже принял участие в ещё одной нашей совместной авантюре в саду миссис Скотт. Барри жил у той же самой дороги, что и я, только в доме № 12, а я жил в доме № 35. Мы проделали несколько очень удачных вылазок в сад миссис Скотт, и даже загордились, что она нас ещё ни разу не поймала. Вот мы и повадились воровать груши, яблоки и сливы, даже не пытаясь спрятаться или хотя бы присесть. Мы легкомысленно брали разные фрукты в любое удобное для нас время, когда бы мы того не пожелали. И вот в один прекрасный день мы демонстрировали нашим ученикам, маленькому Вилли Фросту и его младшему брату Питу, как большие девятилетние парни вроде нас правили садовым царством миссис Скотт. Наши руки еле удерживали фруктовую добычу. Мы гордо возвращались к нашим ученикам, спрятавшимся в кустах у канавы. И тут каким-то непостижимым образом из-за огромного дерева грецкого ореха выпрыгивает миссис Скотт, отрезая все наши пути к отступлению. Я сказал «непостижимым», потому что в свои 90, в чём я был совершенно уверен, она была не в состоянии даже присесть на корточки, что там говорить о таком прыжке. Эти старики. Им нельзя доверять. Как раз в тот момент, когда вы думаете, что они уже не жильцы, практически, мертвецы, происходит что-то невероятное. Огромная миссис Скотт поймала нас с поличным прямо перед глазами наших преклоняющихся последователей. Мы потеряли дар речи, комок застрял в горле. Она сердито бранилась:

— Теперь-то я знаю, кто это тут воровством занимается. Сегодня же вечером я приду к вам домой и расскажу всё вашим родителям.

Я окаменел от ужаса. Мой папа был прямолинейным человеком — он не держал бы в доме и пуговицы, если бы она была краденной. Что же теперь делать? Взглянув на Барри, она спросила резким голосом:

Дата добавления: 2023-02-21; просмотров: 21; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!