Людмила Тюлень: – А у Путина Владимира Владимировича?

РУКОПИСЬ

РУСЛАН АУШЕВ

Авторы

Джамалейл Баширович Хамхоев

Руслан Хаджибекарович Галаев

 

Рецензент:

Александр Николаевич Чумиков, доктор политических наук, профессор, генеральный директор Международного пресс-клуба. Москва

 

       Книга посвящена политической биографии первого президента Республики Ингушетия. Панорама знаковых событий, которую открывает перед читателями автор, порой столь широка, что звуки далекой лезгинки и журчание горного ручья в высокогорном ауле тесно переплетаются с размышлениями о «большой политике» и судьбах страны.

ВВЕДЕНИЕ

Наша небольшая книга посвящена одному из самых ярких российских политиков 90-х – Герою Советского Союза Руслану Султановичу Аушеву, который в силу сложившихся обстоятельств с 2001 года отошел от активной политической деятельности.

Почему его уход из российской политики состоялся так рано, чем занимается Руслан Султанович сейчас и каковы основные вехи его «политической биографии» – вот вопросы, на которые мы попытаемся ответить на страницах нашей книги. Впрочем, насколько они будут полными – судить самому читателю. При этом нельзя не оговориться, что Руслан Аушев – человек «старой» формации, советский человек, но в каком-то смысле – и «человек востока», который не очень-то любит выставлять напоказ свою частную жизнь.

Стоит особо подчеркнуть, что о Р. С. Аушеве можно писать много. В 2014 году уже вышла замечательная книга о жизни и деятельности экс-лидера Ингушетии. Ее автор – Владимир Снегирев. Эта книга подробно описывает многие эпизоды жизни Руслана Султановича. В свою очередь, нам бы хотелось, не повторяясь, рассказать, прежде всего, об Аушеве – политике, добавив к беспристрастным фактам его биографии и свою позицию, а где-то затронуть и горячие, немного «перчёные» темы современности, без чего сейчас не обходится «кухня» кавказской политики.

Мы выражаем особую благодарность ингушскому ученому Р. С. Хаутиеву за его обстоятельный анализ социально-экономического развития Ингушетии в 90-е годы, а также авторам труда «История Ингушетии». На страницах нашей книги мы неоднократно ссылаемся на эти источники.

Пусть сторонников и поклонников Руслана Султановича не смущает то, что в книге мы вскользь упоминаем имена ингушских политиков конца 80-х – начала 90-х, а также приводим мнение о Р. С. Аушеве генерала Геннадия Трошева. О первых мы упоминаем для того, чтобы показать читателю, что Руслан Султанович не был единственным ярким политиком Ингушетии в 90-е годы. На «политическом небосклоне» республики были и другие имена. Однако именно Р. С. Аушев выиграл «битву» за сердца избирателей.  

Можно ли на страницах книги рассказать всю правду о неординарном человеке и государственном деятеле? Едва ли. Однако несомненным достоинством книги является то, что мы отыскали на широком поле российской политики большую «панораму» – вспомнили о выдающемся государственном деятеле 90-х, чья жизнедеятельность тесно переплелась с судьбой его народа…

ПРАВДА ПОЛИТИКА

 

Как говорил русский историк Л. Н. Гумилев, исторический процесс «двигают» пассионарии. Чем пассионарий отличается от обычного человека? Вот что пишет об этом сам Гумилев: «Пассионарность – это стремление к деятельности, направленной на достижение какой-либо цели... Цель эта бывает иногда ценнее даже собственной жизни… Пассионарность исключает равнодушие…»[1].

Если кого-то из современных политиков России мы и назовем пассионарием, то в первую очередь Р. С. Аушева. Он, руководя Ингушетией, всегда подчеркивал безусловную важность для себя интересов ингушского народа и предвидел развитие ситуации на несколько шагов вперед.

Феномен Р. С. Аушева уникален в современной российской политике. Когда речь заходит о политике, человек часто повторяет одну и ту же отговорку: грязное, мол, это дело. Пусть жизнь идет своим чередом, а «моя хата с краю». Однако в кризисные эпохи политика сама приходит в дома, и гражданин вынужден проявлять активность. Чувствовать душу народа может не только политик, но и художник и писатель… На своих «полотнах» великие мастера кисти и слова рисовали яркие образы, которые описывали жизнь нескольких поколений. Когда речь заходит о русском народе, то, пожалуй, самый яркий образ, который всплывает в памяти – это картина «Бурлаки на Волге». О чем могли мечтать люди, тянувшие целый день тяжелый корабль? Наверное, их мечта – скорее дойти до постели… Но не той, которая набита соломой с клопами в грязном углу их барака при мануфактуре. А до «постели», с которой человек уже никогда не встанет. Могли ли русские крестьяне как-то повлиять на тогдашнюю политику? Едва ли. Но современным гражданам России нельзя отмахиваться от проблем общества[2].

Да и всегда ли политика была «грязным делом»? Если мы посмотрим на политическую биографию Р. С. Аушева, то увидим, что она «не грязнее» частной жизни обычного гражданина России. То же самое можно сказать и о некоторых деятелях российской политики 90-х. Другое дело, что в те же 90-е российскую политику во многом определяли люди, деятельность которых иначе как «сомнительной» не назовешь. А на «грязных» примерах нельзя воспитать героев.

…Есть мнение, что большой опыт Р. С. Аушева оказался не востребован в современной российской политике потому, что начиная с 2000-х годов в России выстраивается «властная вертикаль». Сам Аушев в одном из своих интервью говорит о том, что никому не понравится излишняя самостоятельность регионального лидера, мнение которого почти всегда идет «вразрез» с инициативами центральной власти. «Я был против первой чеченской кампании, все «за», а я «против», и против второй тоже… в то время как все лидеры соседних регионов поддерживали ввод войск… Кому нужен такой глава республики?» - вспоминает о событиях того времени первый ингушский президент.

Однако причина ухода Р. С. Аушева «в тень» российской политики заключается в том, что в ней в 2000-е годы наступило время «серых шинелей». Можно было бы назвать его «эпохой исполнителей», временем «реальных дел» и «крепких хозяйственников». Однако встает вопрос: а где же те самые реальные дела? Их нет. Часто не исполняются даже федеральные законы. «Исполнители» игнорируют прямые указания президента. А тому ничего не остается делать, кроме как игнорировать неисполнительность исполнителей. Вспомним хотя бы «майские указы», датируемые 2012-м годом, о которых уже все благополучно «забыли». В результате реальные дела подменяются цирком, когда ямы на дороге начинают ремонтировать «по звонку» президента страны. Символичен уход Р. С. Аушева в отставку с поста президента Ингушетии как раз в конце 2001 года.

В вину Аушеву часто ставят то, что он находился «на короткой ноге» с лидерами чеченских боевиков. Но ведь настоящего политика отличает гибкость. Да и мог ли глава маленькой республики, чью границу с Чечней с трудом контролировала армия, позволить себе иное поведение? В то время многие лидеры боевиков часто бывали даже в Москве. Необходимость тесного контакта с региональным истеблишментом – особенность того времени. И не вина Р. С. Аушева, что «билетом» в клуб «чеченских политиков» в 90-е годы стало наличие автомата, густой бороды и меховой шапки.

Отстранение Руслана Аушева от реальной политики принесло некоторые «дивиденды» федеральному центру в краткосрочной перспективе. Вместе с тем уход «в тень» политика, имеющего свое мнение, – яркий показатель ситуации в современной России. Проблемы страны часто не решаются, а просто «заметаются под ковер». В чем же польза Москвы от ухода ингушского лидера?

Если мы посмотрим на политическую карту России, то увидим, что потенциально вольным от Москвы региональным лидером является Р. А. Кадыров. В настоящее время он – один из самых лояльных Кремлю лидеров республик. Но эта лояльность особенная. Во-первых, она строго персонифицирована – Р. А. Кадыров лоялен лично В. В. Путину, которого, как известно, называет «своим кумиром». Во-вторых, она обеспечивается не только «милосердием Аллаха», но и большими дотациями в бюджет Чечни. Причем, используя термин Р. С. Аушева, народу даются не «удочки», а сразу приготовленная рыба: вместо создания производств, иностранцами по иностранным технологиям строятся бизнес-центры, спортивные сооружения и другое. Ну и, наконец, в-третьих, лояльность Р. А. Кадырова обусловлена фактическим «особым статусом» Чечни внутри России.

Нужен ли Кремлю еще десяток-другой «Кадыровых» – лидеров, пользующихся в своем регионе (или республике) безусловным авторитетом? Региональных политиков, с которыми необходимо договариваться и которых почти невозможно «наказать»? Ответ очевиден – нет. Такие люди «вредны» с точки зрения интересов «властной вертикали». Однако они исключительно полезны, если мы посмотрим на проблему с позиций жизнеспособности политической системы. Любой системе необходима ротация кадров – как региональных, так и президентских.

Высший пост в стране должен занимать лучший ее гражданин – особенно это применимо к политическим системам президентской и суперпрезидентской республик. В этом случае от профессиональных и человеческих качеств первого лица судьбы людей зависят куда больше, чем при парламентской модели правления. Причем первое лицо должно быть именно «лучшим», а не «единственным» или «лучшим из худших». Для этого и существует политическая конкуренция, для этого и нужны стране такие лидеры как Р. С. Аушев. В этом один из секретов долголетия государств.

Р. С. Аушев – человек своей эпохи. Пик его политической карьеры (впрочем, надеемся, что первый ингушский президент еще не сказал «последнего слова» в политике) пришелся на 90-е годы.

Но и для 2000-х Руслан Аушев стал «человеком эпохи», правда, уже в другом смысле. Об историческом периоде можно судить по людям, отодвинутым в сторону властной «рукой» истории. Если ушли в прошлое разрушители государства, то любой патриот страны может это только приветствовать. Когда же на «дорогу истории» выбрасывается не мусор, а «соль», и при этом энергия героев оказывается невостребованной – в каких выражениях можно говорить о таком времени?

И здесь вновь нельзя не упомянуть Л. Н. Гумилева. Он при описании исторических процессов широко использует термин «антисистема»: мировоззрение или общество, в котором добро и зло поменялись местами. Антисистеме по духу чужды герои, и она «избавляется» от них. Но вслед за «избавлением» неизбежно наступает конец и самой антисистемы.

Мы же, со своей стороны, будем надеяться, что Руслан Султанович Аушев еще скажет свое слово в российской политике. И принесет пользу как Ингушетии, так и России.

НЕОРДИНАРНЫЙ ПОЛИТИК

Как политика, Руслана Аушева всегда отличали неординарные подходы к решению различных проблем, будь то чеченские войны, решение вопросов экономической жизни Ингушетии или история с освобождением заложников в городе Беслане.

Впрочем, сам Аушев имеет на этот счет свое мнение: «Вся моя яркость в том, что я никогда не врал и говорил, что думал. А профессиональный политик никогда не говорит, что думает. Можно пожить одним днем, можно прогнуться, но у меня же фамилия не на асфальте написана! Пойми, я ведь никогда не рвался во власть. Ни в 1993 году, ни в 1998 году я не провел ни одной встречи с избирателями, не потратил ни одной копейки на рекламу. Девять лет назад в этот кабинет, где мы с тобой сидим, принесли 100 тысяч подписей и сказали: «Мы тебя проклянем, если ты не приедешь в республику». Я сказал: «Ладно, буду баллотироваться»[3].

Пожалуй, впервые эта неординарность проявилась еще в тот период, когда Р. С. Аушев принимал участие в Афганской военной кампании. После той войны Россия оставила в афганских горах свой след… Сотни советских военнопленных в одночасье оказались никому не нужными. Впрочем, ничего нового. Афганистан-89 повторился в 2014 году в кровавой мясорубке Донбасса. Потом же «оказалось», что народу Донбасса «никто ничего не обещал».

Но, так или иначе, первоначально инициатива смелого плана по освобождению советских пленных в Афганистане принадлежала не самому Р. С. Аушеву.

О событиях того времени вспоминает В. Н. Снегирев: «Я предложил Руслану (Р. А., – авт.) довольно авантюрный план похода в Афганистан – к полевым командирам моджахедов, чтобы договориться с ними об освобождении наших военнопленных. Сороковая армия давно, еще два года назад, покинула Афган, но пленные – а их, по нашим оценкам, было человек пятнадцать-двадцать (в действительности их было куда больше, – авт.) – все еще оставались заложниками той войны. Посредниками в переговорах с моджахедами согласились выступить два моих новых друга, британские журналисты Рори Пек и Питер Джувенал, которые всю войну провели по другую сторону линии фронта, то есть с «духами». Предполагалось, что мы пересечем госграницу в районе высокогорного памирского поселка Ишкашим, на сопредельной территории нас встретят представители самого известного афганского партизана Ахмад-Шаха Масуда и сопроводят группу к месту ведения переговоров. Руслан сразу сказал: «Я тоже иду с вами»[4].

Интересен тот факт, что Р. С. Аушев – публичная персона российской политики, известный военный, народный депутат – должен был, как частное лицо, нелегально идти через границу, исправляя то, что «не доделали» высшие должностные лица СССР. Можем ли мы сейчас себе представить такое? Едва ли. Но Руслан Аушев всегда оставался «человеком из народа», а потому сразу согласился принять участие в операции.

Интересно то, что вскоре, несмотря на бурную политическую осень 1991 года, парад суверенитетов и стремительный развал страны, проект смелого рейда был довольно быстро согласован. «Добровольцам» осталось только пересечь государственную границу СССР. Впрочем, им предстояло выполнить серьезную задачу по освобождению всех советских пленных, остающихся в Афганистане.

Если провести исторические параллели планируемого рейда с другими подобными действиями «патриотично настроенных офицеров»[5], то тут вспоминаются такие эпизоды, как освобождение из плена афганских талибов российских летчиков в 1996 году и рейд российских десантников, дислоцировавшихся в Боснии, которые летом 1999 захватили аэродром в косовском городе Приштина. И в том и в другом случае «человек в погонах» (и пусть это будут даже «погоны» летчика частной авиакомпании) подставлял свое плечо под «своды» разрушающегося государства.

Дух русского народа и «народная инициатива», которой «затыкали» ошибки политиков, проявились и в 2008 году во время недельной войны на Кавказе. В ту войну танковые экипажи почти без отдыха вели свои машины к месту боев едва ли не со скоростью легковых автомобилей.

История с хождением Руслана Аушева со товарищи «за Афганское море» интересна не столько тем, что он убедил суровых ветеранов-чекистов в руководстве КГБ СССР дать разрешение на операцию, а тем, чей авторитет он использовал для этого. В. Н. Снегирев вспоминает: «…Один из них, заместитель начальника главка, вдруг произносит такой текст:

– Мы посовещались и решили довести до Михаила Сергеевича Горбачева всю степень опасности и ненужности этого предприятия. Мы уверены в том, что Масуд не пойдет с вами на контакт, и вся ваша миссия будет обречена на провал…

Мне показалось, что сейчас все наши усилия пойдут прахом. Эту стену не пробить. Я с надеждой посмотрел на Руслана: давай же, спасай ситуацию! Он отреагировал правильно:

– А вы знаете, Михаил Сергеевич имеет другое мнение. Он в разговоре со мной активно поддержал наш проект и фактически выступил его патроном.

Вот что значит поднатореть в коридорах власти!

– Да?.. – На лице генерала отразилась сложная гамма чувств… Конечно, может, Аушев и блефует, говоря о поддержке президента. А вдруг не врет? К тому же и министр иностранных дел Панкин уже поддержал, и министр обороны Шапошников, и командующий погранвойсками Калиниченко…»[6].

В итоге Руслан Аушев остался в Москве, но операция по освобождению пленных все же состоялась. Работа по освобождению пленных на несколько лет стала одним из основных направлений деятельности организации ветеранов Афганистана, которую возглавил Р. С. Аушев. Много ли заложников было освобождено? Источники на этот счет расходятся. По официальной статистике, за время боевых действий на территории Афганистана попали в плен и пропали без вести 417 военнослужащих, 119 из них были освобождены до 1992 года. Судьба же примерно 260 человек до сих пор неизвестна. Как отмечала в своем «юбилейном афганском» материале «Новая газета», «в долгих и кропотливых поисках каждого отдельного военнопленного Лаврентьев (А. Лаврентьев – заместитель председателя Комитета по делам воинов-интернационалистов при СНГ, – авт.) чаще находит могилы с их останками, реже кого-то обнаруживает живым где-то вдали от родины. За 20 лет 30 бывших пленных были найдены живыми, 22 вернулись домой, 8 – остались там же, где их обнаружили»[7]. 

Александр Лаврентьев рассказывает о российских экспедициях такого рода без особого оптимизма: «Экспедиция – это я, помощник-афганец, иногда охранник с автоматом. Так и ходим по горам с лопатой, людей отлавливаем местных: «Воевал с шурави (афганское название советских специалистов и служащих Советской армии, - «Газета.Ru»)?

– Воевал.

– Может, знаешь, где хоронили, расстреливали, может, кто-то в плену жил?»

Что касается финансирования розыска пленных, то, по его словам, сам «Комитет» с 1992 по 2009 год существовал на деньги, которые привлекал Р. С. Аушев: «В основном все наши расходы покрывают люди, которых лично Руслан Султанович находит. Существует круг людей, для которых Герой Советского Союза Руслан Аушев – авторитет»[8].

- Поиском пропавших без вести в Афганистане наших солдат, офицеров, прапорщиков по-прежнему занимаетесь?

- А как же! Регулярно отправляем туда экспедиции. Это наше святое дело.

- И каковы результаты?

- Было 300 пропавших без вести, а осталось 264. Но работа с каждым годом осложняется. Для идентификации останков нужны современные технологии. Над поиском их и бьемся сейчас[9], - говорит о своей сегодняшней деятельности бывший ингушский лидер.

Касательно истории с экспедицией, интересно то, на авторитет какого человека сослался Р. С. Аушев в переговорах с «гвардейцами кардинала» – начальниками КГБ СССР. Это М. С. Горбачев, сложивший свои полномочия 25 декабря того же 1991 года. Казалось бы, этот политик – формально глава страны, не обладал на тот момент никаким авторитетом и упустил все нити государственного управления. В каждой союзной республике в 1991 году уже были свои президенты и законодательные органы. Почти все из них к тому времени приняли свои «Декларации» о государственном суверенитете. Некоторые, как, например, республики Прибалтики, Грузия, Молдавия и Азербайджан – фактически вышли из состава СССР. Однако все стороны описываемого выше спора апеллируют к авторитету президента Советского Союза. Они готовы консультироваться не с президентом России или главой приграничного с Афганистаном Таджикистана, а с высшим должностным лицом единого Союзного государства. В связи с этим еще более интересным представляется поведение М. С. Горбачева как в период заключения так называемых «Беловежских соглашений» 8 декабря 1991 года, так и во время его добровольной отставки с поста президента СССР 25 декабря 1991 года «по принципиальным соображениям». Получается, что сохранение или распад СССР зависел от воли одного человека.

Повествуя об афганских годах Р. С. Аушева, журнал «Итоги» писал в 1996 году: «В 91-м Аушев стал председателем Комитета по делам воинов-интернационалистов неслучайно. Немногие из прошедших Афганистан сохранили устойчивую психику и приобрели деловую хватку, не переходящую в жульничество. К тому же на Аушеве странным образом сходились симпатии всех, кто с ним вместе прошел Афганистан.

Из рассказов однополчан. «В Кабуле его батальон был лучшим. Если честно, солдаты поначалу были им недовольны. Никто так не гонял на занятиях по боевой подготовке, как Аушев. Но потом, после первого боевого рейда, уже не роптали. Увидели, что у нас потери в несколько раз меньше, чем у других». «Он служил сначала в медсанбате. Ушел в мотострелковые войска с понижением в должности, с майорской на капитанскую. Лишь бы быть на передовой». «Никогда перед начальством не лебезил. И перед солдатами не заискивал. Его за это особенно уважали: и солдаты, и младшие офицеры».

« –У вас нет чувства вины за Афганистан?

– Есть, - Аушев отвечает сразу. - Я теперь до конца понял, кого видело в нас местное население.

– А что для вас сегодня значит афганский опыт?

– Помогает. Мне яснее, что сейчас происходит у нас на Кавказе»[10].

Так или иначе, Советский Союз – большая семья народов – ушел в прошлое, а союзные республики разошлись по национальным «квартирам». Однако центробежные тенденции продолжали развиваться и внутри Российской Федерации. В немалой степени этому способствовал призыв первого лица тогдашней России Б. Н. Ельцина, адресованный национальным автономиям: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». Если Чеченская Республика поняла призыв буквально и фактически вышла из состава России, то для маленькой Ингушетии, части бывшей Чечено-Ингушской АССР, начинались будни самого малого субъекта Российской Федерации. Становление Ингушетии и ее развитие тесно связаны с именем Р. С. Аушева. Все ли из задуманного осуществил Аушев-политик? Думается, нет.

Маленькая горная республика в 90-е годы, словно маятник, качалась от планов по созданию международного офшора вроде Панамы до суровой прифронтовой зоны, принимавшей вовсе не потоки валюты, а толпы голодных беженцев. В 2000-е – в эпоху «стабильности», уже без Р. С. Аушева – ингушский «маятник» «стабилизировался». Вроде бы и бандиты если и стреляют – то «высоко в горах», и офшоров не получилось – от Москвы до Панамы все же подальше, чем до Магаса, однако и хорошего в нынешней ингушской реальности мало. Дотационная республика почти без промышленности, с отсталым сельским хозяйством, кучей социальных, национальных и религиозных проблем – картина, ставшая отличительной особенностью пейзажа почти каждого региона России. Вспоминается старая передача российского ТВ 1995 года, посвященная Ингушетии, которая так и называлась – «Ситуация».

В последнее время и провластные политические силы, и оппозиция, не важно, опереточная она или «оранжевая», –  все, к месту и не к месту, «предостерегают» Россию от «возвращения» «лихих 90-х». Однако для внимательного «зрителя» очевидно, что те самые 90-е никуда и не уходили. И особенно ярко это видно на Кавказе, за исключением, пожалуй, Чечни. Ушли некоторые «символы» 90-х. Одни, как академик Е. М. Примаков, ушли в мир иной, другие, как Р. С. Аушев – просто «в тень» политической жизни[11]. Но «на дворе» в России по-прежнему 90-е годы – период смуты и неопределенности.

Среди многих проблем, которые определяли политическую жизнь России в 90-е годы, можно в особенности выделить две – проблемы терроризма и федерализма. Р. С. Аушев имел и имеет совершенно особый взгляд на указанные проблемы. Причем стоит отметить, что последовательность Аушева-политика как раз проявляется в неизменности его точек зрения на эти две ключевые проблемы российской политической жизни.

Во-первых, особо подчеркнем, что первый президент Ингушетии отрицает само понятие «терроризм», сравнивая это явление с инструментом для решения самых разных проблем: «…нет никакого терроризма, я думаю, что придумали хорошую ширму для решения любых задач, которые стоят, можно любую проблему под эгидой терроризма решить. В Ираке – это нефть. Какой там терроризм? Там проблема была нефть… Можно любое политическое действие обосновать: отменять выборы… закрывать свободу слова, консолидировать бюджет «под терроризм», изменять закон… прослушивать людей… в Ираке были все те процессы, которые там происходят? Нет. Американцы приехали, «взлохматили» Ирак, и там все известные процессы и происходят». Иными словами, Р. С. Аушев считает терроризм искусственно созданным явлением.

С такой оценкой терроризма можно согласиться хотя бы частично. Например, если мы посмотрим на политику заокеанского гегемона современного мира – США, то увидим, что «террористическая» активность часто оказывалась «полезной» при решении внутри- и внешнеполитических задач Соединенных Штатов. Историю «борьбы» Америки с терроризмом можно вести со взрыва броненосца «Мэн» на рейде в Гаване – столице тогдашней испанской Кубы. Это произошло в 1898 году. Корабль, как известно, утонул, а матросы погибли. США же «отомстили» «дряхлому колониальному хищнику», отобрав у Испании ее последние колонии. Примерно то же самое можно сказать и о дате, знаковой для современного человечества, – 11 сентября.

Что же касается России, то, как бы мы не относились ко второй чеченской кампании, очевидно, что та «маленькая победоносная война» стала сказочным «ковром-самолетом», на котором В. В. Путин надолго «приземлился» за стенами Кремля. И это стало возможным, несмотря на отрицательный рейтинг начинающего политика, каким был тогда будущий российский президент. Осенью 1999 председатель Госдумы Г. Н. Селезнев сказал: «Ельцин, назначив В. В. Путина своим преемником, поставил крест на его политической карьере». Однако, как это уже не раз бывало в истории, «актеры» были биты «кукловодом». Борису Березовскому, суфлеру российского политического театра и другу «семьи» Б. Н. Ельцина, принадлежит фраза, которая и сейчас определяет реальность российской политики: «Дайте мне один телеканал, и я сделаю президентом России стул».

Возвращаясь к Р. С. Аушеву, отметим, что он, не принимая терроризм в качестве глобального явления, указывал и указывает на радикализацию протестной активности, которая выходит за рамки конституционного поля: «Если сегодня взять Кавказ, я всегда его сравниваю с Афганистаном. Когда мы были в Афганистане, там не было смертников. Сегодня появились смертники. Когда в 1992-1994 гг. в первую, даже во вторую чеченскую не было смертников. Сегодня они появились. Раньше они не говорили о том, что – вот, мы строим какой-то эмират. Они говорили, что мы строим независимую Чеченскую Республику – кто хотите, к нам присоединяйтесь. Сегодня эти люди, которые говорили о независимости, – в руководстве Чечни, Дагестана, Ингушетии, в других местах. А сегодня… радикальная молодежь – те, которые родились в 1992 году, в 1995-м. Посчитайте, сколько им лет сейчас. И они все время ходят под этим символом – война и война. Поэтому любой в этих условиях радикализируется»[12].

Нельзя не присоединиться здесь к оценкам экс-лидера Ингушетии, и в свою очередь задать вопрос: «А что вообще видела ингушская молодежь в 90-е годы, на каких идеалах она воспитывалась?» Общероссийская идентичность в наши дни все активнее сменяется ингушской, или, скорее, мусульманской. «Пищей души» молодежи становится радикальный ислам. Здесь можно сколь угодно ломать копья насчет «радикального» и «не радикального ислама», но очевидно, что цель жизни мусульманина – это джихад – усердие на пути Аллаха, борьба за веру. А как обстоят дела с «путем Аллаха» в современной России? Не отсюда ли растут ноги исламского «терроризма» на Кавказе?

Многие, рассуждая о причинах крушения Советского Союза, отмечают, что причины эти духовные, и Россия в наши дни наступает на те же «грабли». Современный историк и теолог Владимир Василик дает произошедшему такое объяснение: «Почему разрушилась советская общность?.. в основу ее был положен принцип того же самого всеобщего потребления, что и на Западе… здоровое общество может быть построено на основах веры не в человека, а в Бога, на основах не социальной и национальной розни… а любви и милосердия...»[13]

А коль нет у государства высшей цели, у него нет многого. В том числе и внятной национальной политики, о чем и говорит Р. С. Аушев: «Началось с 1990-х и продолжается до сегодняшнего дня… Уже 15-20 лет на Кавказе происходят процессы, а улучшений нет, и уже война перешла границы Кавказа и проникает уже в города и даже в столицу страны. Поэтому для политического руководства решение должно быть другим. Что мы неправильно делаем? Ну что из того, что появился Северо-Кавказский округ? Ну, был Южный округ, стал Северо-Кавказский. Но от этого же ничего не меняется. Ну, был большой пирожок, стало два пирожка. Что от этого меняется? Какой именно должна быть национальная политика, трудно сказать в течение этого времени. Это лекция часов на пять. Но то, что вообще национальной политики у нас нет, это раз. Во-вторых, еще раз сказать – надо остановиться и разобраться, что происходит, куда мы неправильно едем»[14].

Р. С. Аушев говорит здесь о проблемах Кавказа вообще, а не только лишь Ингушетии или Чечни. И с его мнением трудно не согласиться. В особенности, если вспомнить «два» Дагестана – 1999-го и 2016-го года. Во многом это уже две разные республики. Если в «первом» жители аулов воевали с боевиками, то в наши дни картина уже иная. Дагестан сам стал рассадником терроризма на Кавказе. Причины этого – развал экономики и безработица. «Ведь надо понять, почему существуют эти боевики. Их поддерживает часть населения, иначе бы они не выжили. А почему население поддерживает боевиков? Потому что обозлено на власть. У населения две напасти – коррупция чиновников и беспредел силовых структур. Чтобы проблему решить, надо опереться на народ. А чтобы на народ опереться, нужно сделать так, чтобы народу жилось хорошо»[15], - размышляет Р. С. Аушев.

Кстати говоря, первый президент Ингушетии в свое время, в меру своих возможностей, пытался решить обе эти проблемы. В частности, строительство новой столицы республики – г. Магас – не только частично решило проблему занятости населения, но и вообще стало из ряда вон выходящим событием в России на фоне развала 90-х.

Другая российская проблема 90-х – это строительство федеративного государства. В «сытые» 2000-е за нефтяными котировками, которые в одночасье взмыли ввысь как ставки в монакском казино после «десанта» туда арабских шейхов, о проблемах федерализма, как, впрочем, и о проблемах страны вообще, говорить было недосуг. Однако «шейхи», сев в быстрые яхты, умчались за горизонт, а старые игроки «с удивлением» обнаружили, что не только «ставки» упали – цены на нефть вновь приближаются к уровню 90-х, но и проблем в стране стало только больше.

И одна из них – как править Россией-матушкой и какой совет царю-государю держать с боярами православными да князьями инородными, кои его царскому величеству присягнули да крест целовали? Вопрос о российском федерализме скучен, как скучен был и вопрос о федерализме советском, когда о нем заговорили в конце 80-х. До федерализма ли было тогда, в эпоху нового мышления? Вопрос явно был не «ко двору». Да и сейчас обществу, увлеченному «Крымом», не до сложных смыслов. «Кадыров – патриот России, вопросы еще есть? – Нет» – вот и весь современный российский «дискурс» на политическую тему.

А ведь Советский Союз в 1989 году казался куда более крепким, чем современная Россия. Ведь хорошим советским офицером был Д. Дудаев – тут сложно поспорить. Однако час «Х», наступивший в истории единого государства, поставил многих, в том числе и его, перед сложным выбором.

Россия до начала нулевых балансировала на грани распада, но, в конце концов, сохранилась как единое государство. Из кризиса 90-х было два пути – или строительство реального федерализма, или возвращение к унитарному государству, пусть и под видом федерации.

Обоснование как федерализма, так и унитаризма было очевидным. С одной стороны, Россия всегда управлялась «твердой рукой». Кроме того, историческая память народа хранила как опыт московского самодержавия, так и память о веках феодальной раздробленности.

С другой стороны, Россия – государство большое, в котором наряду с преобладающим народом – русским, живет множество других народов. Р. С. Аушев, как представитель малого народа России, является последовательным сторонников федерализации. Так, в своих интервью он, среди прочего, подчеркивает: «Возьмем не только Северный Кавказ, возьмем Российскую Федерацию. Наведению порядка именно таким образом, какой они считают правильным, что сегодня мешает? Ведь все подчинено федеральному центру. Какой сегодня спрос с губернатора или с главы администрации республики? Кто ему подчиняется? Возьмем Канокова, Кабардино-Балкарию. Кто ему подчиняется? Прокурор ему не подчиняется. Начальник управления ФСБ ему не подчиняется. Министр внутренних дел ему не подчиняется. Ему никто в этой республике не подчиняется»[16].

Экс-лидер Ингушетии, обосновывая необходимость реального федерализма, вплоть до влияния глав регионов на представителей территориальных силовых структур, ставит во главу угла авторитет лидеров регионов и наделение их реальными полномочиями: «В национальной политике я всегда выступал и выступаю за то, чтобы президентов республик выбирали, а не так вот – непонятно, назначили или избрали. И еще. Нужно больше полномочий дать республикам и главам для того, чтобы можно было проводить результативную социально-экономическую политику. Вот моя позиция»[17]. И с этим сложно не согласиться.

Однако стоит вспомнить, что эволюция российского государства в сторону унитарной модели – явление далеко не случайное в истории нашей страны. Она произошла в 2000-е годы довольно «гармонично». Как будто «цветы» российского федерализма 90-х уступили свое место «самодержавным плодам» 2000-х. И связано это было с тем, то первое лицо страны стал тем человеком, с авторитетом которого никто не мог соперничать. 2008 году В. В. Путин, несмотря на начавшийся в конце 2007 года экономический кризис, мог вообще при желании стать если не монархом, то пожизненным правителем, «туркменбаши» по-русски.

Причем никакой «обработки» избирателя на этот счет не проводилось. Прошло четыре года, и в 2012 году премьеру Путину понадобились для избрания на новый президентский срок некоторые усилия. Так, например, выборы проходили на фоне «оранжевой опасности», о реальности или эфемерности которой мы предоставим право судить профессиональным политикам и экспертам-политологам. В 80-е о федерализме заговорили тогда, когда стало очевидным политическое банкротство М. С. Горбачева. В наши дни голоса сторонников федерализма и демократизации политической жизни страны также звучат все чаще на фоне проблем российской власти во внешней и внутренней политике.

Таким образом, очевидно, что пока в российском обществе глава государства обладает достаточным моральным авторитетом, спрос на ярких региональных политиков снижается. Если же начинается кризис, то наступает время, когда страна должна наконец «узнать своих героев» – открыть новых или вспомнить незаслуженно забытых. Поэтому шанс на федерализацию в наши дни велик. И он объясняется тем фактом, что кризис «путинского издания» российской государственности только начинается. Поэтому и Р. С. Аушев, наряду с другими лидерами, имеет определенные перспективы в кавказской политике. Хотя бы потому, что имеет опыт и знания по урегулированию межнациональных конфликтов.

Первым конфликтом такого рода, речь о котором пойдет чуть ниже, стал в карьере Аушева-политика осетино-ингушский конфликт. Вообще, при знакомстве постороннего человека с жизнью народов Кавказа создается впечатление, что если там нет межнациональных конфликтов, значит, они или скрыты или вот-вот проявятся.

Так, например, Р. С. Аушев, в отличие от почти всех российских политиков, неоднозначно высказывался по поводу независимости Южной Осетии, не исключая того, что узел, завязанный в этой республике, рано или поздно придется или развязывать или разрубать, но то, что его необходимо будет решать, – это, по мнению ветерана российской политики, – однозначно: «С Чечней воевали из-за чего? Столько сил Чечня потратила, стремясь получить независимость. Сказали: нет, и забудьте даже это слово. А почему тогда Южной Осетии можно? Очень серьезный прецедент появился на Кавказе. Я понимаю еще – Абхазия, там выход к морю. А Южная Осетия? Какое это государство? Смешно об этом говорить! Чечня имеет границы, другие республики имеют внешние границы. А что есть у Южной Осетии? Ясно, что в конце концов будет объединение с Северной Осетией. Вот тогда что-то у них может получиться. Но тогда это будет считаться аннексией. На это российское государство не может пойти. Я считаю, что нужно было подвесить ситуацию… Не признавать самостоятельность, а оставить так, как было. Сегодня на Кавказе другие ветра дуют. Сейчас уже не о независимости речь. Все уже в глобальных масштабах. И я думаю, что война за Кавказ еще впереди»[18].

 

Р. С. АУШЕВ В 90-е ГОДЫ

Почти вся деятельность Р. С. Аушева как политика связана с тем периодом, когда он занимал должность президента Республики Ингушетия (1993-2001 гг.). На страницах нашей книги, думаю, будет не лишним вспомнить основные вехи становления Ингушетии как субъекта Российской Федерации. Тем более что в 90-е годы, когда заходила речь о Руслане Аушеве и Ингушетии, вспоминалась известная советская поговорка о КПСС: «Говорим партия, подразумеваем Ленин». В 90-е годы граждане России, услышав о крохотной северокавказской республике, сразу вспоминали ее президента.

И это не случайно. Обозреватель еженедельника «Итоги» в 2000 году отмечал: «Руслан Аушев так понимает управление: президент, избранный народом, отвечает за все. Его брат – Багаутдин Аушев, секретарь республиканского Совета безопасности, так и говорил обозревателю «Итогов»: «Курица ногу сломала – все равно президент в ответе».

Сам Руслан, когда речь шла об обстреле российской колонны на территории Ингушетии, тоже соглашался: «Да, президент, безусловно, несет ответственность за все, что происходит на территории республики». Стало быть, за всем должен быть догляд – вот и ставим своих людей. А за прокурора из центра как он может отвечать?.. Однако ни разу не пошел он на прямой бунт: когда Верховный суд запретил проведение республиканского референдума по поводу прокурора, ингушский президент не скрывал своего неудовольствия, но тотчас сказал, что подчинится судебному решению. Острое осознание своей отеческой ответственности за народ не позволяет ему поддаваться эмоциям»[19].

Считается, что на активизацию политической жизни в Ингушетии оказали влияние два фактора: принятие 26 апреля 1991 года Закона Российской Федерации «О реабилитации репрессированных народов», а также формирование нового субъекта, только формально находящегося в составе России, а фактически провозгласившего государственный суверенитет – Чеченской Республики.

После объявления независимости Чечни путь выхода из состава России для ингушского народа оказался, с одной стороны, неприемлем, а с другой – ингуши оказались вне какого-либо административного образования. Как реакция на описываемые события 30 ноября 1991 года, в Ингушетии состоялся референдум по вопросу будущего статуса субъекта, где большинство народа высказалось за республику в составе Российской Федерации. Верховный Совет России принял Закон «Об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации», и 4 июня 1992 года в РФ появляется новый субъект – Республика Ингушетия.           

Начинается непростой процесс формирования органов государственного управления республики. Сложность его заключалась не только в том, что сам по себе субъект был новым. В конце концов, существовало местное управление, остатки старой партийной структуры, которые относительно безболезненно могли бы трансформироваться в органы власти регионального уровня. Однако на тот момент почти 100% экономических объектов и культурных учреждений объединенной ЧИАССР (Чечено-Ингушской Автономной Советской Социалистической Республики) находились на территории или этнически русских районов республики – это север Чечни, старый «казачий край», или территории проживания, собственно, чеченцев.

Ингушам же в их новой республике мало что доставалось из «чеченского наследства». Косвенным показателем такой непростой ситуации является начатое Р. С. Аушевым в 1994 году строительство новой столицы республики – Магаса. Новая столица была не просто местом приложения человеческих усилий и финансовых средств, способом занять население в строительстве. Еще один город в условиях депрессивной ингушской действительности означал выход республики на новый культурный и экономический уровень.

Интересно изучить предысторию прихода Р. С. Аушева к власти в Ингушетии. Современную российскую политику отличают особенности, которые лишают ее какой бы то ни было «политической» составляющей, превращая искусство политики в «технику назначения на государственные должности». Сам процесс голосования в парламентах – будь то в Госдуме или региональных представительных органах – превратился, по сути, в «кнопкодавство», как сказали бы в соседней Украине. В наши дни, для того чтобы получить «карт-бланш» в федеральной или региональной политике, претенденту не нужно иметь никаких заслуг. Правда, исключение здесь представляют заслуги в спорте и шоу-бизнесе. Однако к деятельности ветвей власти они не имеют никакого отношения.

Политическое сознание ингушского народа стало пробуждаться еще в конце 80-х, после объявленной М. С. Горбачевым политики «гласности», а также «перестройки» и «ускорения». Впрочем, о том, как «ускорится» страна, тогда еще мало кто догадывался. Если говорить об Ингушетии, то 1988-1989 годы считаются началом процесса ингушского движения за восстановление своей республики в составе России.

Журнал «Итоги» повествует о приходе Р. С. Аушева в российскую политику: «…В начале 90-х в Ингушетии кипели политические страсти. Точнее, Ингушетии как таковой еще не было. Была меньшая, наиболее отсталая… часть Чечено-Ингушетии. Политика сводилась к идее возвращения Пригородного района. В 57-м году, при восстановлении Чечено-Ингушской АССР, его почему-то оставили в Северо-Осетинской АССР. С 1957 года ингуши жили с сознанием, что их, как народ ,не реабилитировали. Если им не возвращают их землю, значит, по-прежнему считают в чем-то виноватыми. Как только наступила пора гласности, ингуши поверили, что сейчас самое время реабилитироваться до конца: стоит рассказать миру правду, и район им немедленно возвратят. «Несправедливо же, чтобы осетины пользовались чужой землей»[20].

В тяжелой политической борьбе депутатам СССР и РСФСР от репрессированных народов, поддержанным рядом демократических организаций и партий России, 26 апреля 1991 года удалось добиться принятия Закона РСФСР «О реабилитации репрессированных народов»[21].

Оргкомитет призывал действовать строго в рамках закона, но его активисты в речах и выступлениях то и дело срывались на угрозы: в случае невозвращения района отобрать его силой… Находилось не так мало ингушей, кто, слушая про «законные методы борьбы», на всякий случай запасался оружием… Генерал Аушев в этих битвах не участвовал. Хотя идее возвращения района, как всякий ингуш, безусловно, сочувствовал. Жил он в Москве, был народным депутатом СССР.

Аушев не считает 89-й год началом своей политической карьеры. Даже самые внимательные телеболельщики Первого съезда, сколько бы ни рылись в памяти, не припомнят Аушева. Он не входил ни в «прогрессивную» Межрегиональную депутатскую группу, ни в реакционную группу «Союз». Казалось, генерал равнодушен к идеологическим баталиям. Он занимался конкретным делом: «обустройством бывших однополчан»[22].

Наступление бурных общественно-политических перемен в СССР в 1985 г. ингушское общество, как и весь Советский Союз, встретило с большими надеждами и ожиданиями. В первые годы перестройки эти надежды в основном связывались с улучшением положения в социально-экономической области. Однако по мере нарастания процесса десталинизации в советском обществе в ингушской среде начали расти и крепнуть настроения необходимости активизации борьбы за права ингушского народа…

В мае 1988 г. была создана инициативная группа в поддержку перестройки «Нийсхо» (Справедливость), которая впоследствии (в декабре 1989 г.) преобразовалась в демократическую партию «Нийсхо» (председатель Иса Кодзоев). В октябре 1988 г. протесты ингушей против дискриминации вылились в обращение ингушского народа к руководителям ЦК КПСС и советского правительства. 24 октября 1988 г. в ЦК КПСС было передано Обращение ингушского народа с просьбой «о восстановлении ингушской автономии, под которым подписались 8 тыс. чел.» [23].

Движение за формирование отдельной автономии постепенно расширялось, и на третьем съезде ингушского народа, состоявшемся в г. Грозном в октябре 1991 г., для решения в общенациональном масштабе вопроса о спорных территориях мирным парламентским путем был образован Народный совет Ингушетии (НСИ), возглавляемый президиумом. Территориальные организации НСИ имелись и в Пригородном районе. Председателем НСИ стал доктор юридических наук Б. М. Сейнароев[24].

Широкое народное движение не осталось незамеченным. В марте 1990 года М. С. Горбачев предложил создать комиссию для изучения вопроса на месте, «чтобы внести предложения в ВС СССР», то есть комиссия незамедлительно должна была выехать в Ингушетию и изучить ситуацию на месте, доложить выводы на третьей сессии ВС СССР[25].

Центробежные тенденции в СССР, которые особенно усилились после провала попытки переворота ГКЧП 19-20 августа 1991 г., поставили ингушские районы ЧИАССР в новые условия. Возник вопрос: в составе какого государства находиться ингушам, с кем вместе продолжать жить далее? Причиной тому был распад Чечено-Ингушской Республики после прихода к власти в Грозном в 1991 г. генерала Д. Дудаева и принятие Декларации о государственном суверенитете и фактическом выходе Чечни из состава России.

Чтобы окончательно решить этот вопрос, был организован Оргкомитетом по восстановлению автономии общенациональный митинг в Назрани в октябре 1991 г., в котором приняли участие, по некоторым данным, до 115-120 тыс. человек, то есть все взрослое население Ингушетии. Митинг высказался за провозглашение Ингушской Республики в составе России на своей исторической территории с центром в правобережной части г. Владикавказа и вынес этот вопрос на референдум народа, который должен был состояться 30 ноября 1991 г. На референдум был вынесен единственный вопрос: «Вы за создание Ингушской Республики в составе РСФСР с возвратом незаконно отторгнутых ингушских земель и со столицей в городе Владикавказе?» В голосовании приняли участие 97% избирателей ингушских районов, из которых 92,5% высказались «за»[26].

5 февраля 1992 г. президент РФ Б. Н. Ельцин внес в Верховный Совет России законопроект о преобразовании Чечено-Ингушской Республики в Чеченскую и Ингушскую республики в составе Российской Федерации. 4 июня 1992 г. ВС РСФСР принял Закон «Об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации» и Постановление «О порядке введения в действие Закона Российской Федерации «Об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации». Президиум ВС РСФСР назначил представителем Верховного Совета в Ингушской Республике депутата ВС генерала армии В. Ермакова. Представителем президента РФ по Ингушетии был назначен государственный советник юстиции И. Костоев. Однако вплоть до трагических событий осени 1992 г. так и не был назначен глава администрации Ингушской Республики[27].

Активное участие в движении за восстановление ингушской государственности приняли Муса Дарсигов, Бембулат Богатырев, Хамзат Фаргиев, Ибрагим Костоев, Исса Кодзоев, Бексултан Сейнароев, Ахмед Куштов, Зяудин Богатырев, Дауд Хамхоев, Богдан Барахоев, Магомед Илиев, Магомед Буружев, Якуб Медов, Ваха Хамхоев, Нурдин Кодзоев, Магомед Тимурзиев, Беслан Костоев, Султан Хамчиев, Джабраил Куштов, Якуб Куштов, Федор Боков, Муса Яндиев, Хаджимурат Костоев, Алихан Даскиев, Магомед-Рашид Плиев, Башир Чахкиев, Беслан Котиков, Магомед Ахильгов, Сейт-Салим Ахильгов, Абдул-Хамид Гантемиров, Ахмед Цуров, Башир-хаджи Аушев, Ахмед-хаджи Пошев, Сулумбек-хаджи Евлоев, Аслан Кодзоев, Бек Абадиев и многие другие[28].

И здесь у читателя не может не возникнуть вопрос: не многовато ли «ярких политиков» на всего лишь 308 тысяч населения республики[29] (примерная численность населения Ингушетии в 1996 году)? Однако здесь стоит отметить два фактора: во-первых, как это уже было сказано выше, политическая реальность России 1980-1990-х и 2000-х похожи друг на друга как пустынный ландшафт и горный.

Взгляд наблюдателя при изучении современного российского политического «ландшафта» не может «зацепиться» ни за один «куст кактуса» или «далекий оазис». Везде и всюду до самого горизонта – бескрайняя пустыня. В то время как в 80-е и 90-е годы ХХ века на политической сцене появилось много ярких и харизматичных лидеров, ни один из которых не был похож на другого. Столь же радикально различались и политические программы партий и общественных движений. Однако всех объединяло одно желание – «спасти Россию», хотя многие из них не отделяли «спасение» от достижения личного блага…

Во-вторых, стоит отметить ту особенность «кухни» кавказской политики, что на Кавказе, в особенности же в таких небольших общностях как ингушский народ, любой человек, у которого находится десяток-другой сторонников, просто обязан быть «ярким политиком» со своим проектом обустройства республики.

В конце 80-х «политиком» в Ингушетии мог стать популярный писатель, успешный руководитель района, ученый, являвшийся еще и практиком, старейшина села, у которого было много родственников…

В этих условиях взоры ингушского общества не могли не обратиться к Р. С. Аушеву – первому ингушу, ставшему в 1982 году Героем Советского Союза, а в конце 1991-го получившему звание генерал-майора. То есть Руслан Аушев стал генералом не России и не самопровозглашенной республики на просторах бывшей Советской империи, а генералом Советского Союза.

И здесь нельзя не сказать об особом отношении тогдашних россиян – кто бы они ни были, коммунисты или националисты, русские или аварцы – к наследию и регалиям исчезнувшей советской державы. Тем более что для миллионов бывших советских граждан реальность новой «свободной России» стала настоящим кошмаром.

Современный публицист Максим Калашников так передает свои ощущения смены эпох в истории России: «Если бы мне в 1985 году прокрутили короткий фильм об основных событиях до 2016 года включительно, юный (тогда еще будущий) Максим Калашников сошел бы с ума. Рванувший реактор. Сцены развала СССР, разрушений, нового варварства, потоков беженцев… Сожжения заживо. Рабство и зинданы. Торговля людьми. Пытки и вымогательство. Террор и заложники в Москве. Кошмар войн на Балканах и в Чечне. Мог бы я представить, как придется воевать с одной из автономных, крохотных республик Северного Кавказа?.. Я бы тронулся рассудком, увидев нынешнее торжество лицемерия. Американцев в Афганистане. Горящий Дом правительства РСФСР в Москве, расстреливаемый танками. Целые страны, буквально взлетающие на воздух из-за внутренних смут, обращающиеся в поля кровавых гражданских войн. Самолет с русскими курортниками, падающий после страха и боли – в криках страха и муки – на Синайскую пустыню. Корабли НАТО на рейде Одессы… Руины городов Донбасса… Сгоревшие заживо люди в здании бывшего горкома партии в Одессе, на Куликовом поле»[30].

Под этими словами сейчас, а в 90-е тем более, могли бы подписаться миллионы. Даже для человека, не разделявшего коммунистических взглядов и мечтавшего не об исчезнувшей большой стране, а о меню ресторанов Ниццы в столовой какого-нибудь российского поселка, был очевиден престиж звания Героя Советского Союза. Поэтому ингуши, не чуждые культуры горского милитаризма, наверняка с особой симпатией отнеслись к генералу, который мог говорить и думать не только «по уставу», но и «по делу».

Кроме «скромного обаяния милитаризма», Аушев в непростых условиях кавказской политики начала 90-х проявил качество, не всегда присущее политикам, в особенности на Кавказе в то время, – умение примирить людей друг с другом.

В 1992 году на Северном Кавказе разгорается осетино-ингушский конфликт. Попытки территориального размежевания ингушей с соседним осетинским народом вылились в войну. При этом нельзя не отметить, что если бы западная граница ЧИАССР до сталинской депортации стала границей Ингушетии и Осетии, то и делить в принципе было бы нечего. А вопросы национально-культурного размежевания всегда можно решить с помощью того же переселения народов. Так поступал справедливо не любимый ингушами и чеченцами И. В. Сталин. Самый яркий пример переселенческой политики, причем пример успешный, – это послевоенное переселение немцев из Силезии, Померании и Восточной Пруссии – исконных славянских земель, занятых германскими феодалами начиная с XII века. Эти территории после Второй мировой войны были переданы Польше.

Впрочем, не все проблемы можно решить переселениями. Этнические конфликты, возникшие в СССР и России в 80-90-е, – это печальный пример появления воинствующего национализма в стране, победившей фашизм. В то же самое время и пассивность народа с «упованием на волю царя» является фактором, который часто подстегивает деструктивные силы к активным действиям. Так, например, если бы русские, жившие на территории ЧИАССР, оказались так же организованны, как и чеченцы, желавшие государственной независимости, то, возможно, кавказских войн просто бы не было. Между тем принятие 27 ноября 1990 года Декларации о суверенитете Чечено-Ингушетии на сессии Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР и низложение 3 сентября 1991 года Д. Дудаевым Верховного Совета Чечено-Ингушской Республики стали поворотным пунктом в трагедии русского народа на территории Чечни.

События в соседней Ингушетии, наоборот, свидетельствуют о том, что народная инициатива по образованию отдельного субъекта в составе РФ пресекла попытки экстремистских группировок отделить новообразованную республику от России. Сейчас, когда после тех событий прошло уже четверть века, очевидно, что террористы 90-х проиграли уже тогда – в 1991 году. Вместо бессильного государства они столкнулись с народом, почувствовавшим за «сладкими» лозунгами неприглядную реальность будущей бандитской Ичкерии,  существование которой только скомпрометировало идею «политического ислама». Второе, решающее, поражение бандиты, прикрывавшиеся знаменем ислама, понесли в 1999 году от дагестанского народа, который, забыв о клановых противоречиях, встал на защиту родной земли от анархии, наркоторговли, бандитизма и произвола «новых феодалов».

Однако окончательный удар по кавказскому бандитизму так и не был нанесен. Отсутствие внятной политики Москвы на Северном Кавказе приводит к тому, что вместо решения социально-экономических проблем происходит только их усугубление. Уходят «советские поколения» кавказцев, а молодежь, не помнящая эпохи тяжелой бандитской власти Ичкерии, угнетавшей чеченцев и стремившейся к угнетению всего Северного Кавказа, склонна представлять ваххабизм в розовом свете. На это Москва отвечает построением неофеодализма, наполняя карманы одних и отбирая последнее у других, а также пропагандой порока в русскоязычной массовой культуре. Самое же неприятное в этой политике то, что уничтожаются всякие зачатки политической активности русского народа на Северном Кавказе. Русские уходят с Кавказа. Об этом не принято говорить, но это так. Бандитизму, прикрывающемуся исламом, не нанесен окончательный удар возвращением русских, как активных участников кавказской культурной, политической и экономической жизни.

Перекрываются каналы национального взаимодействия и взаимного обогащения культур. Чечня – для чеченцев, Ингушетия – для ингушей, а Россия – для кого она как не для русских? А также для ингушей, чеченцев и иных народов, которые все больше замыкаются в своих национальных «квартирах». Здесь имеется в виду не территориальная, а культурная изоляция.

Уход русских с Кавказа – это пролог ухода России. Во что же тогда превратится этот регион? Думается, что в некий «аналог» Африки. А все потому, что энергия клановых войн и разрушения, энергия «религиозного бандитизма» и воинствующего национализма победит традиции мира и братства народов. К сожалению, многие шаги России, которая сейчас управляет Кавказом, разрушают нравственность и социальную справедливость на этой территории, подрывая сами основы своего правления.

Политиком, который стал «над» схваткой кланов, человеком, который как никто другой понимал стремление народов Кавказа к справедливости и торжеству нравственного закона, стал Р. С. Аушев. О необходимости построения на Кавказе справедливого общества первый президент Ингушетии говорит и в наши дни: «Никто не хочет понять, что ситуация на Кавказе изменилась. Это новая волна радикализации. И сегодня появилась молодежь, которая уже никому не верит. Они же видят: нет справедливости. Хочешь на должность – плати деньги, лечиться – деньги, учиться – опять деньги… В той же самой Чечне – пусть об этом и не говорят – молодежь уходит в горы. В Ингушетии, в Карачаево-Черкесии. В спокойной Кабардино-Балкарии – и то… А Дагестан?»[31]

Как отмечается на страницах «Истории Ингушетии»: «…уже в первые месяцы существования Ингушской Республики ее народу и лидерам пришлось столкнуться с самым тяжелым общенациональным испытанием с момента депортации 1944 г. Речь идет об этнической чистке в Пригородном районе и Владикавказе в октябре-ноябре 1992 г… Массовые боевые действия начались в ночь на 31 октября 1992 г., когда были обстреляны ингушские кварталы сел Камбилеевка и Шолхи (Октябрьское) Пригородного района. В ответ на эти обстрелы и начавшиеся в Пригородном районе и во Владикавказе расправы над ингушским населением и захват заложников, жители ингушских сел попытались предпринять защитные меры, защитить свои населенные пункты. Утром 31 октября ингушские стихийные отряды самообороны заняли КПП-25 в с. Базоркино (Чермен). После этого осетинская сторона заявила, что ингуши совершили агрессию против Северной Осетии. Уже 1 ноября в зону конфликта были переброшены дополнительные части и подразделения Российской армии, а также внутренних войск МВД РФ. 2 ноября Указом Президента РФ на территориях Северной Осетии и Ингушетии было введено чрезвычайное положение и образована Временная администрация. Тем не менее, на территории Северной Осетии полномочия этой администрации фактически не действовали»[32]. Это была этническая чистка ингушского населения города Владикавказа и Пригородного района, получившая название «осетино-ингушский конфликт». В результате, в Ингушетии оказалось более семидесяти тысяч человек – беженцев.

До сих пор числятся в списках заложников 186 человек ингушской национальности. Число погибших с ингушской стороны составило 405 человек, тысячи раненых, в том числе дети, женщины и старики. Разграблено и разрушено до основания около 3200 домовладений, принадлежавших ингушам. Были уничтожены в той или иной степени 9 из 16 населенных пунктов компактного проживания ингушей»[33].

Вообще, довольно странно то, что власть, зная о проблемах Кавказа, усугубленных наследием перестройки, все равно фактически самоустранилась от окончательного урегулирования конфликта, переложив всю вину на ингушей. Это представляется тем более необъяснимым, что власти Советского Союза, как правило, проводили внутри страны взвешенную политику. Это сейчас, в 2010-е годы, мы можем говорить о некомпетентности кавказской политики России, когда на высокие посты назначаются люди весьма далекие от проблем региона. Потом они покидают Кавказ, на их место приходят другие… В СССР это было почти невозможно. Некоторое время тенденции, заложенные в советскую эпоху, продолжались и после 1991 года. Поэтому, с одной стороны, конфликт между осетинами и ингушами представляется довольно странным.

Однако если провести исторические параллели между конфликтом 1992 года и первой чеченской войной, то многое «необъяснимое», на первый взгляд, становится понятным. Прежде всего, ясно то, что, в отличие от Советского Союза, управлявшегося коллегиально – Политбюро ЦК КПСС, Россия с 1993 года является суперпрезидентской республикой. Она управляется единолично первым лицом страны, обладающим широчайшими полномочиями. Очень многое в современной РФ может зависеть от воли и произвола главы государства.

Интересны воспоминания Р. С. Аушева, касающиеся начала первой чеченской кампании. Так, в одном из интервью он отмечает: «В ноябре 1994 года, когда все попытки провести переговоры не увенчались успехом, Дудаев вышел на меня: «Руслан, постарайся объяснить Ельцину, что я готов прилететь в Москву, и мне хватит двадцати минут, чтобы с ним договориться». Я разговаривал с Коржаковым. Тот сказал, что убедить Ельцина не может. Мне Ельцин сказал, что с бандитами не разговаривает. Это был конец ноября. 11 декабря войска вошли в Чечню…»[34]

 Так ли это или президент Ингушетии здесь чересчур оптимистичен? Русский философ Л. А. Тихомиров, сам почти уроженец Северного Кавказа[35], считал что «восток покорялся силе, потому что она – сила, не уважая её, не любя её, но только покоряясь»[36]. Поэтому весьма вероятно, что Д. Дудаев, поняв, наконец, что русский «медведь» в этот раз очень долго запрягал, но поедет быстро, предпринимал лихорадочные попытки договориться, а по сути – сдаться.

Однако война оказалась «нужна» определенным силам внутри страны, что и подтвердили неадекватные шаги политического руководства страны на протяжении всей первой чеченской кампании. Касательно второй чеченской войны, Р. С. Аушев озвучивает интересную ситуацию, которая имела место в 1999 году: «В 1999 году, когда Басаев пошел на Дагестан, Масхадов прислал руководителям северокавказских республик план: он готов был вместе с федеральными и республиканскими силовыми структурами под руководством федерального генерала бороться с террористами. Мы передали его слова министру по делам национальностей Михайлову. Он сказал, что безопасность при переезде Масхадова в Магас не гарантирует. Но мы продолжали переговоры с Масхадовым... Но в это время Чечня уже была блокирована, и шла бомбардировка Грозного»[37]. Впрочем, А. Масхадов в те дни был не одинок в своей неожиданной «лояльности» власти. В Кремль тогда же, осенью 1999 года, приехал муфтий Ичкерии Ахмат Кадыров – будущий Герой России. Плечом к плечу с «федералами» сражались с боевиками отряды другого чеченского лидера – Бислана Гантамирова, поддержавшего Россию еще в первую чеченскую кампанию…

А смог ли бы Б. Н. Ельцин столь безболезненно «передать» власть «преемнику» – В. В. Путину, не будь второй чеченской войны? Может быть, для этого и «нужна» была Ичкерия?

«Людмила Телень (журналист): – А кому была выгодна вторая война?

Руслан Аушев: – Надо спросить у Березовского Бориса Абрамовича.

Людмила Тюлень: – А у Путина Владимира Владимировича?

Руслан Аушев: – Владимир Владимирович тоже знал об этом. Я так и не понял, зачем Басаеву надо было идти в Дагестан. Когда Масхадов поехал к президенту Дагестана Магомедали Магомедову извиняться за своего подчиненного, на границе с Дагестаном его не пустили»[38].

Такой видится ситуация политикам. Наверное, такова она и в реальности, хотя тогдашний премьер-министр России С. В. Степашин в одном из интервью заметил: «Мы можем потерять Дагестан». Может быть, и Степашин тогда не представлял себе общую картину конфликта?

…Однако простые граждане воспринимают все всерьез, и политикам через некоторое время приходится вновь иметь дело уже с последствиями своих «игр». Думается, что в наши дни лидеры новых сепаратистов вряд ли бы поехали «извиняться». Проблемы Кавказа сейчас находятся в еще более запущенном состоянии, чем в 1999-м. Правда, тогда у простого человека, «ушедшего в лес», все же была надежда. Сейчас ее уже нет. Хотя бы потому, что тогда это был образованный советский человек, а сейчас в лес уходят дети «лихих» 90-х и «стабильных» 2000-х.

Ситуация вокруг осетино-ингушского конфликта стала, наверное, первым этапом в формировании Руслана Аушева как политика, живущего уже не по военному уставу, а по неписаным законам политических интриг. Осенью 1992 года Р. С. Аушев из Москвы уезжает в Назрань. 10 ноября 1992 года он был назначен полномочным представителем Временной администрации в Ингушетии – исполняющим обязанности главы Временной администрации Ингушской Республики.

 

Карта Ингушетии вместе с территориями, оказавшимися в составе Осетии.

 

 

28 февраля 1993 г. в республике были проведены выборы первого президента Ингушетии, на которых на безальтернативной основе абсолютным большинством голосов (99,94%) был избран Р. С. Аушев. 7 марта 1993 г. состоялась церемония вступления в должность президента республики. В тот же день вышел Указ № 1 президента Ингушской Республики о переводе всех органов исполнительной власти Ингушетии под свою юрисдикцию. До конца марта были сделаны еще несколько важных шагов на пути формирования структуры исполнительной власти в республике. 8 апреля 1993 г. было образовано первое правительство Ингушской Республики. В составе правительства республики насчитывалось 12 министерств, 5 госкомитетов, 9 управлений и другие органы исполнительной власти. При президенте республики образованы Президентский совет, Совет безопасности и Контрольное управление[39].

Как вспоминает Р. С. Аушев: «В политику я попал случайно, когда в 1992 году возник конфликт между ингушской и осетинской частью населения Северной Осетии. Республика Ингушетия существовала только на бумаге: не было еще ни парламента, ни руководителей. Ситуация была тяжелая: беженцы, выстрелы, горящие дома, чрезвычайное положение. Меня назначили заместителем главы администрации Сергея Шахрая. Я занимал этот пост, пока не узнал истинной цели всего этого конфликта»[40].

Интересен его взгляд на причины самого конфликта: «Ингуши с осетинами веками жили вместе. Но почему именно в тот момент произошел конфликт? Мой анализ привел к тому, что истинной задачей было вытащить Дудаева  из Грозного. Замысел был простой: ингуши просят Дудаева о помощи, он соглашается, и тут федеральные структуры обвиняют его в агрессии и применяют к нему силу, таким образом решая вопрос Чечни. Но Дудаев объявил, что он не вмешивается во внутренниедела России. К тому моменту он уже объявил Чечню независимой. Помню, как в ноябре 1992 года говорил Егору Гайдару: вы не понимаете, куда втягиваетесь. Он дал команду – и федеральные войска остановились на границе Ингушетии с Чечней. Вот в такой обстановке я подал в отставку, понимая, что меня тоже втягивают в эту непонятную для меня игру на Кавказе»[41].

После осетино-ингушского конфликта Р. С. Аушев призывает ингушей-горцев, среди которых еще живут традиции кровной мести, не мстить осетинам за «резню» ингушского населения. Поступок, безусловно, смелый и достойный большого государственного деятеля. Он лишний раз напоминает современным критикам ингушского президента, что он, отстаивая интересы своего народа, ставил выше всего не клановые и национальные интересы, а общечеловеческие ценности.

С подачи Р. С. Аушева, федеральный центр также взял курс на мирное урегулирование конфликта. В городе Нальчике 7 декабря 1993 года под председательством Б. Н. Ельцина состоялось совещание руководителей, краев и областей Северного Кавказа. На совещании обсуждалась ситуация на Северном Кавказе и меры по ее стабилизации. Для выхода из конфликтной ситуации предлагались, в частности, следующие меры:

- отказ ингушской стороны от территориальных претензий на часть Пригородного района Северной Осетии;

- отмена решения осетинской стороны о невозможности совместного проживания граждан Северной Осетии ингушской и осетинской национальностей.

Благодаря действиям Р. С. Аушева удалось потушить огонь межнационального конфликта, который, надо сказать, развивался почти параллельно с конфликтом общегосударственного масштаба, закончившимся, как известно, расстрелом парламента России в октябре 1993-го и формированием в стране президентской республики к концу этого же года.

Ингушский лидер успел «поучаствовать» и в тех трагических событиях, и опять в роли миротворца. Войдя в обстреливаемое здание Верховного Совета вместе с президентом Калмыкии К. Илюмжиновым, Аушев вышел в эфир и призвал обеспечить гражданам, находящимся внутри здания, безопасный выход наружу. Приведенный пример говорит о том, что лиц, которые отдавали приказы об обстреле здания, судьба людей, там находившихся, нисколько не волновала. Это обращение с призывом выпустить людей из обстреливаемого здания привело к тому, что Аушев получил очередное звание генерал-лейтенанта не в 1993-м, а в 1997-м – на четыре года позже. Сохранилась «резолюция» тогдашнего министра обороны П. Грачева: «За что?.. В октябре 1993 был практически на стороне Хасбулатова-Руцкого». Возможно, если бы ингушский лидер призвал в эфире к расправе с «мятежниками», то ходил бы сейчас в маршалах России…

Гуманизм всегда отличал ингушского лидера. Так, например, когда в декабре 1999 года шел штурм города Грозного русской армией, в грозненском доме престарелых всеми забытыми оказались 93 старика. Руслан Аушев предложил шести добровольцам спасти этих брошенных на произвол судьбы людей. Добровольцы трое суток пробирались через линию фронта, подвергая свою жизнь ежеминутной опасности. В «мясорубке» той войны невозможно было бы объяснить кому-то, что они пришли в Грозный с гуманитарной миссией по спасению пожилых людей. Офицерам удалось спасти почти всех, кто был в доме престарелых. В дороге умерла лишь одна пожилая женщина, у которой не выдержало сердце.... 92 человека были спасены.

Сложно сказать, как бы развивалась Ингушетия в 90-годы без этого человека, которого всегда отличало чувство ответственности перед народом. «Когда меня делегировали в Совет Федерации, я сразу стал ставить вопросы, касающиеся Пригородного района Осетии, где органы власти до сих пор открыто препятствуют возвращению ингушского населения, чеченских беженцев, проживающих в Ингушетии. Ведь было понятно, что федеральный центр хочет выдавить их назад в Чечню. Никто даже ухом не повел. Я увидел, что эти люди пришли сюда с другими задачами. В большинстве своем их прислали лоббировать групповые или частные интересы. Масла в огонь подлила ситуация с президентскими выборами в Ингушетии, где были беспрецедентные нарушения закона. Я говорил: давайте поедем в регион, мы же Совет Федерации, Ингушетия – это субъект федерации, давайте доложим палате о том, что происходит. Но они даже группу не сформировали. Я подумал: какой смысл сидеть в этом заведении? Потом какой-нибудь простой житель Ингушетии скажет мне: «Руслан, почему ты не решил мою проблему?» Я же не буду говорить ему, что Совет Федерации беспомощный, что у нас вот такие плохие законы, чиновники бездушные. Он скажет: «А-а, ты такой же!» Я так не могу»[42], - вспоминает Р. С. Аушев о своей деятельности в Совете Федерации России.

Давая оценку деятельности Р. С. Аушева на посту главы Ингушетии, читатель должен учитывать тот факт, что национальное и государственное строительство республики проходило в условиях тяжелой социально-экономической обстановки в Российской Федерации в целом. Если мы сравним восстановление Чечни в 2000-е годы с ситуацией в Ингушетии в 1990-е, то увидим кардинальные различия.

«Удерживать» обстановку в неспокойном регионе, имея под собой солидную подушку федеральных прямых и косвенных дотаций, куда проще, чем почти совершенно без денег. Их в 90-е было просто неоткуда взять. Бюджет России был меньше военного бюджета США, а его прибыльная часть формировалась в значительной степени иностранными кредитами. И здесь на первый план выходили личные качества главы региона, его умение не столько «найти» деньги в Москве, сколько заработать и сэкономить их «здесь», в данном случае на Кавказе.

Стоит напомнить читателю, что общая площадь вновь образованной республики составила 3750 кв. км, что примерно равно двум районам «среднего» региона России, или чуть меньше территории Великого герцогства Люксембург. По соглашению РФ и Китая, заключенному в конце 2015 года, последнему передается в аренду на 49 лет около одной тысячи квадратных километров дальневосточной территории, с перспективой ее увеличения еще в два раза. Приведенные примеры показывают масштабы Ингушетии на общероссийском фоне. Общая численность населения Ингушетии на 1996 год составляла 308 тысяч человек, которые проживали в 45 населенных пунктах, в том числе в четырех городах.  

Не является секретом тот факт, что Р. С. Аушев до прихода к власти в Ингушетии совсем не имел опыта разрешения проблем «мирной жизни» и не обладал управленческим опытом. В непростых условиях прифронтовой республики начинающий политик учился искусству государственного управления.

По каким же критериям мы должны судить о тех или иных политических деятелях?

Граждане страны не должны относиться к тому, что происходит «в верхах», как к «развлекательному шоу». Наказанием за гражданскую пассивность является власть тиранов, как говорил Платон. Исторический персонаж не оценивается вне исторического контекста и вне тех возможностей, которыми он располагал, которыми он воспользовался и которые он упустил[43]. В политике, бывает, происходит много случайных вещей. Сами ингуши, выбирая Р. С. Аушева в 1993-м, выбирали «президента войны», генерала, может быть, в каком-то смысле оглядываясь на родственных чеченцев и стремясь быть «не хуже». А оказалось, они выбрали человека, во главе с которым предстояло строить мирную жизнь.

В 90-е годы «модно» было лепить из ингушского президента «тайного» сепаратиста. Возможно, такой его «мнимый» образ и стал одним из мотивов отставки в 2001 году, когда В. В. Путин взялся за строительство своей «вертикали».

Однако беспристрастная история судит по-иному… Так, например, М. Кожухов вспоминает, что Р. Аушев, уезжая в Ингушетию, сказал ему: «Дай мне поехать, осмотреться, поработать, а потом я закричу оттуда: «Давайте вместе собирать Советский Союз!» Тут-то ты и подключишься… из такого правильного человека стали лепить образ врага»[44]. Стоит отметить, что сразу после крушения СССР его сторонников было куда меньше, чем спустя несколько лет. Р. С. Аушев высказывался и за сохранение и развитие СНГ как эффективного союзного образования: «Я надеюсь, что мы не допустим еще одну ошибку и сохраним СНГ. Но Содружество обязательно должно быть реформировано, чтобы эта организация работала эффективно, а не как сейчас – на 20% своего КПД. Надо выстраивать более тесное сотрудничество, как в Европе. Ведь никому не нужно содружество, которое не в состоянии выполнять никаких стоящих перед ним задач»[45]. И мы тут не можем не вспомнить того, что сам президент России, В. В. Путин, назвал СНГ «формой цивилизованного развода» после распада СССР, обескуражив тем самым многих лидеров Содружества. Слова первого лица позже попытался дезавуировать МИД РФ, но, как говорится, «из песни слов не выкинешь».

Руслан Аушев, хоть и говорит очень часто, что считает себя не российским, а советским офицером, на самом деле, как еще в 2000 г. отмечала обозреватель «Итогов» Галина Ковальская, «самый что ни на есть старорежимный русский офицер «из кавказцев». Офицерская честь, верность присяге – все это важнейшие ценности. Его недавно президентским указом уволили из армии – он сам просил об этом еще осенью, когда развернулась очередная чеченская война. Однако офицерское прошлое – может быть, лучшее, что было в жизни. Не случайно именно республиканский кадетский корпус – любимое детище президента. В нем воплощена его мечта о «настоящем офицере». Там учат английский язык в объеме спецшколы; основы программирования (в отличие от обычных ингушских школ – за персональным компьютером). А еще президент настоял, чтобы преподавали преферанс. Он сам приезжает принимать экзамен. «Аушев считает, что если офицер не умеет играть в преферанс, он от скуки спивается», - объясняли обозревателю «Итогов» в кадетском корпусе. Конкурс огромный, но стараются брать детишек из малообеспеченных семей. Директора для корпуса президент выбирал лично. В России заговорили было, что Аушев готовит армию будущих сепаратистов. Но республика приложила массу усилий, чтобы училище было взято под опеку Министерством обороны. Ингушских мальчишек готовят по российским программам для Российской армии. И вообще, вся национальная элита ориентирована на Россию»[46].

Когда сейчас вспоминают о тех или иных этнических конфликтах на территории России или за ее пределами, но к которым Россия имеет непосредственное отношение, то часто называются стороны конфликта, анализируются их действия, в то время как сама Россия остается «в стороне».

Но такая позиция центрального руководства в 90-е годы была исключительно опасной. В то время как «федеральный центр» официально «выражал озабоченность», «призывал к миру» и прочее, Москву обвиняли не в жестоком подавлении народных движений, а в бессилии. Россия «исчезала» на Кавказе. За такую политику приходилось расплачиваться достойным людям.

Если провести параллели между событиями тех лет и современностью, то тут не может не вспомниться ситуация в современном прифронтовом Донбассе, переполненном разочарованием относительно России и ее помощи.

К 1996 году Ингушетия, по мнению Р. С. Аушева, стала сложившимся государственным образованием в составе России. В регионе были созданы все институты власти. «…Наша республика сейчас самая управляемая на Кавказе. Наш народ и монолитен, и испытывает абсолютное доверие к власти… Республика заняла первое место в России по дисциплине налоговых отчислений. Благодаря возможностям свободной экономической зоны мы построили 90 объектов… запустили свой кирпичный завод»[47].

В любом регионе России, и в 90-е и сейчас, далеко не все зависит от его руководителя. Однако при сравнении ситуации в Чечне при Дудаеве (естественно, до прихода туда «золотых дождей» из Москвы) и в Ингушетии, был виден разительный контраст, о котором говорили, в частности, в российских политических изданиях 90-х: «На самом деле республика бедна, бюджет ее на 90% состоит из разного рода дотаций. Безработица и детская смертность здесь едва ли не самые высокие в России, инфекции, в том числе туберкулез, свирепствуют – словом, налицо все прилагающиеся к бедности «социальные язвы». Но все это – трудности жизни… Чечено-ингушский контраст сейчас пронзителен. К тому же, если ездишь в Ингушетию регулярно, видишь, что он постоянно усиливается. Вот в центре Назрани, которую даже молодежь еще застала грязной, захолустной дырой, возникло искусственное озеро, по которому можно кататься на лодках, а вокруг премиленькие коттеджи. Вот обновились серые, тусклые многоэтажки – они теперь покрашены в цвет утренней зари, там забил фонтан, а там, в горных селах, появился газ. Вот – совсем недавно – везде возникли указатели с названиями улиц. В чистом поле построили смешной Магас – новую столицу. Пока никакая не столица – дворец с позолоченными куполами, и ничего больше. Но ингуши (в отличие от гостей) вовсе не склонны иронизировать по поводу Магаса. «Москва тоже не сразу строилась. Наш президент сказал – значит, будет здесь настоящая красивая столица». Приезжие говорят про Ингушетию, как про Москву: «Чувствуется, что здесь есть хозяин»… Сегодня (2000 г., – прим. авт.) чеченцы ищут приюта, поддержки и помощи у ингушей. Допытываюсь, отчего так по-разному сложились судьбы двух близкородственных народов. «Вы разве не знаете? - удивляется моему вопросу собеседник-ингуш. - Это потому, что Аушев прогнал ваххабитов. Ваххабиты пытались проповедовать везде: и в Дагестане, и в Чечне, и у нас. Но Аушев им запретил и велел убираться из республики. А Масхадов проявил слабость. У нас тогда многие не понимали, зачем Аушев так делает, – мол, он недемократично поступает, он против чистого ислама. Теперь-то всем видно, кто был прав: он или Масхадов. А бедные мирные чеченцы страдают».

Практически каждый ингуш убежден: сегодняшним мирным небом он обязан лично президенту Аушеву. «Когда еще в ту войну армия шла через нас, Аушев просил народ не поддаваться на провокации. Поэтому нас не убили», «В Москве хотят нас опять стравить с осетинами, но Аушев не дает» и прочее. Да и чеченцы часто говорят (по-моему, еще чаще думают): «У них Аушев, он не позволил развязать войну». Если отбросить фольклорные домыслы о намерениях Кремля затеять войну с ингушами, останется голый факт: два народа с общим самоназванием «вайнахи» веками жили общей судьбой – а потом одним достался генерал Дудаев, а другим генерал Аушев. Практикум по истории, тема – «Роль личности».

Как и Дудаева, его выбрали президентом за то, что генерал и «из своих». Как и Дудаев, он оказался национальным вождем, не имея ни политического опыта, ни подходящего образования. В запасе у него были лишь довольно смутные представления о справедливости и благе народа. В отличие от Дудаева, которому досталась большая часть бывшей Чечено-Ингушетии вместе со всеми основными институтами власти и управления, Аушев унаследовал три отсталых сельских района, без единого вуза, без интеллигенции (ингушскую интеллигенцию втягивали в себя Грозный и до бойни ноября 1992 года – Владикавказ), без развитой инфраструктуры, с управленческой элитой в лице председателей райисполкомов и уже с массой беженцев из Владикавказа и Пригородного района. Чеченцы, выбиравшие Дудаева, в сущности, ничего не имели против России и тем более против русских (за четыре месяца до того они дружно и с энтузиазмом проголосовали за Ельцина – российского президента). Они хотели свободы, независимости, но как именно, в каких формах должна прийти эта независимость, подавляющее большинство не задумывалось… Аушев мог бы призвать к священной войне – за ним бы пошли. Он призвал отстаивать свои интересы за столом переговоров – его послушались»[48].

Кавказ в 90-е годы, как и Дальний Восток, как и Черноземье, ожидал помощи из Москвы – для построения эффективной экономики, не зависящей от сырьевой конъюнктуры, как термометр от окружающей температуры воздуха, и помощи в решении проблем регионов. Ведь сами регионы платили налоги в центр. Однако часто центральные власти не имели (как и сейчас не имеют) представления о том, как живет «глубинка». Во время визитов первых лиц им, с их ведома или без такового, показывали только парадную «картину». Потом уже за такое «неведение» страна расплачивается обрушением мостов и домов, наводнениями, падением самолетов и космических ракет. Впрочем, все «списывает бюджет», а виновники происшедшего «страдают», как правило, лишь от «морального порицания». Традиции «потемкинских деревень» в России, к сожалению, очень крепки.

В 90-е годы центральная власть, как, впрочем, и сейчас, «живо интересовалась» проблемами Кавказа, отправляя туда различные делегации. Интерес представителей разного рода «федеральных инспекций» подогревался и кавказской экзотикой. Еще Л. И. Брежнева в 1982 году встречали в Баку роскошнее, чем любого триумфатора Древнего Рима, расстилая перед ним ковры. Московских чиновников в Ингушетии коврами не баловали, но встретить с гостеприимством могли. Охота, лезгинка, скачки, кинжалы в подарок, шашлык на природе, и т. д. – из рядовой поездки мог получиться хороший «чиновничий тур». Причем за бюджетные деньги. Руслан Аушев, случалось, мог превратить такой «туризм» в этнографическую экспедицию с элементами активного отдыха. В. Н. Снегирев, в частности, повествует об одном таком визите в республику московских чиновников: «Аушев пригласил гостей рассаживаться по машинам, объявив, что сейчас он устроит им экскурсию… Через пять часов, вымокшие до нитки, дрожащие и от холода и от страха, гости оказались в прекрасной горной долине…

- Родовая башня, - показал Аушев на старинное сооружение из камня. - Кстати, а вот и местные жители. По нашему обычаю, надо бы уделить им внимание.

Толпа возбужденных мужчин плотно окружила гостей и сказала им все, что она думает о бездарной политике Москвы… о своей горькой доле и еще о многом другом… Правду-матку резали в глаза до самой ночи»[49].

Впрочем, такие, по меркам политики 2000-х, «вольности» не мешали Аушеву иметь нормальные рабочие отношения с первыми лицами страны. Так, например, премьер-министр России В. С. Черномырдин дал согласие на создание в республике зоны экономического благоприятствования.

Зона экономического благоприятствования «Ингушетия» (ЗЭБИ) была учреждена на основании Постановления Правительства РФ от 19 июня 1994 г. № 740, в котором было утверждено соответствующее положение о зоне. В соответствии с этим актом правительству Ингушетии предоставлялась бюджетная ссуда в размере налогов, которые уплачиваются предприятиями, зарегистрированными на территории ЗЭБИ. Было установлено, что правительство Ингушской Республики определяет порядок регистрации предприятий на территории ЗЭБИ, образует фонд развития ЗЭБИ и определяет уполномоченные банки, которым принадлежит исключительное право на осуществление расчетно-кассового обслуживания предприятий на территории ЗЭБИ. Налогообложение в зоне экономического благоприятствования «Ингушетия» было установлено Положением о системе налогообложения предприятий, зарегистрированных на правах вхождения в зону экономического благоприятствования «Ингушетия», утвержденным Постановлением Правительства Ингушетии от 16 августа 1994 г. № 153. В соответствии с Положением предприятия, функционирующие в рамках зоны, освобождались от уплаты большинства налогов, поступления от которых подлежали зачислению в бюджет Республики Ингушетия, а также в республиканские внебюджетные фонды.

Система налогообложения предприятий, зарегистрированных на правах вхождения в зону экономического благоприятствования «Ингушетия», после перерегистрации в 1995-1998 годах должна была регулироваться Указом Президента Республики Ингушетия от 28 августа 1994 г. № 249, в соответствии с которым предприятия должны были уплачивать налог на превышение фонда оплаты труда по ставке 13%, налог на операции с ценными бумагами по ставке 0,3% и налог на доходы – 15%. Таможенные платежи подлежали уплате на общих основаниях, предусмотренных для российских юридических лиц[50]. Первый офшорный центр России был создан и действовал на основании Федерального закона № 16-ФЗ от 30.01.96 «О центре международного бизнеса "Ингушетия"» (Утратил силу с 1 января 2005 года).

Хорошие отношения с Б. Н. Ельциным, видимо, во многом объяснялись сложной обстановкой на Кавказе в то время. Если в 2000-е годы Москва могла смещать авторитетных региональных лидеров, взамен предлагая бóльшие дотации тому или иному региону, то в 90-е смещение лидера и минимум дотаций автоматически выводило бы регион в «свободное плавание», подобно Чечне. Поэтому Москва договаривалась. А Р. С. Аушев всегда отличался хорошей договороспособностью.

Зона экономического благоприятствования стала первым масштабным проектом Р. С. Аушева на посту главы Ингушетии. Вторым большим проектом стала новая столица региона – г. Магас, возведенный на месте древней столицы аланов. Необходимо отметить, что «великие стройки», приносящие стране долговременную пользу, способны по-своему консолидировать общество. Они показывают народу, что у власти есть «проект будущего», что первые лица страны не отделяют свое будущее от будущего своего народа.

К сожалению, в наше время указанный ресурс оказался незадействованным в течение последних 16 лет, а в особенности во время первого десятилетия нового века, когда на Россию буквально «свалились» нефтяные сверхдоходы. Сам Аушев вспоминает о своей идее строительства нового города: «Став главой республики, я начал вникать в дела. А там куда ни кинь – везде клин… Ну, начали постепенно решать проблемы. Строить жилье, создавать рабочие места… бороться с криминалом… Однако я понимал, что наряду с этими рутинными делами – как бы важны они ни были – обязательно надо взяться за какой-то масштабный проект. Чтобы вселить уверенность, наша Ингушетия – на века, мы – народ, у нас есть своя государственность, свои традиции, своя гордость. И тогда возникла идея возвести новый современный красивый город и сделать его столицей республики»[51].

Примечательно то, что Р. С. Аушев «зарабатывал» политический капитал внутри республики, не создавая образ внешнего или внутреннего «врага» и «борясь» с ним (что было бы тогда встречено населением с пониманием), а занимался «мирным строительством» – делом не простым и, на первый взгляд, безуспешным в условиях Северного Кавказа 90-х. Однако ингушский президент служил народу, а не делал народные спины «трамплином» для дальнейшей политической карьеры.

«Надо запомнить одну важную вещь: никакой президент не сделает ничего, если люди сами не захотят хорошо жить. Носителем всего являются люди. Все считают, что раз избрали президента, пусть за нас работает, а мы будем сидеть и смотреть. Так не бывает. Люди должны участвовать: контролировать, избирать, подавать пример, если они любят свою республику. В противном случае, надеясь только на президента и правительство, народ ничего не добьется. Не нравится, избирайте другого президента. Все зависит от людей. Никакой президент не сможет ничего сделать, если люди того не захотят. Должно быть нормальное здоровое общество, а если оно будет, то республика пойдет вперед. Не должно быть такого, что "моя хата с краю"»[52], - подчеркивает Р. С. Аушев.

Говоря о Руслане Аушеве как о политике, у русского читателя может создаться впечатление о том, что первый президент Ингушетии является таким же авторитетным лидером региона, как какой-нибудь губернатор Белгородчины или Рязани. Казалось, в пользу этой версии говорит многое: афганское прошлое, хорошие отношения со многими деятелями российской политики, работа по розыску советских воинов-интернационалистов, пропавших в Афганистане, отзывы друзей и коллег, долгое проживание в Москве, в конце концов. Однако это не совсем так.

Мы на страницах нашего повествования о первом президенте Ингушетии часто называем Ингушетию «регионом России», отдавая некую дань уважения президенту РФ В. В. Путину и его усилиям по поддержанию мира на Кавказе, который немыслим без властной вертикали. Однако не стоит забывать о том, что Ингушетия не только «регион» – в том смысле, что она является частью Российской Федерации. Наша республика обладает и атрибутами государственности. Она – суверенное государство в составе России. Об этом стоит помнить. Руслан Аушев – прежде всего вайнах, а вайнахи (чеченцы и ингуши) – особый народ. На страницах книги мы бы хотели не только представить «портрет» Р. С. Аушева-политика с объективной стороны, но и попытаться ответить на некоторую часть критики в его адрес. Критики, которая хотя и обижает кавказских поклонников экс-лидера Ингушетии, однако может восприниматься русским читателем как конструктивная. При этом мы намеренно не касаемся разного рода недобросовестных интерпретаций, которыми недоброжелатели всегда стараются запятнать имя достойного политика.

Итак, приведем мнение о Р. С. Аушеве его коллеги и ярого оппонента, генерала Г. Н. Трошева. Он, в частности, повествует об «афганских годах» Р. С. Аушева: «В ту пору Руслан Аушев только что стал Героем Советского Союза, приехал в родные края в отпуск из Афганистана и отмечал высокую награду Родины (полученную действительно заслуженно). В их доме в Грозном – в районе «Березка», собралось много гостей (один из них и посвятил меня в некоторые подробности), в том числе были старейшины – уважаемые люди. Они обычно сидят за столом своим кругом, без молодежи, а тем более – без женщин (такие нравы). Обслуживает стол младший в семье мужчина. Им в тот день оказался Руслан, поскольку его младший брат Багаутдин отсутствовал. Виновник торжества подавал блюда сам, не присаживаясь к столу. То есть все шло, как и предписано вековыми традициями. Однако потом решили: а почему бы не сделать единственный раз исключение, ведь событие экстраординарное – впервые в истории ингуш стал Героем Советского Союза.

– Садись с нами, Руслан! – пригласил один из старейшин.

Герой-афганец, стоя в дверях, ответил:

– Для меня обычаи наших предков важнее даже самой высокой награды Родины. Поэтому сесть за ваш стол я не могу, – извинился виновник торжества и скромно продолжил подавать блюда на стол.

Красиво сказал, гости были довольны.

За буквальную точность слов не ручаюсь, но смысл фразы был именно такой… И советский офицер выбрал то, что сердцу ближе. Ближе оказались обычаи предков.

То, о чем я веду речь, материя тонкая. Сразу и не разберешься. При других обстоятельствах такого рода нюансы можно было бы и опустить. Но в том-то и дело, что во всем, что делает и говорит Руслан Аушев ныне, что делал и говорил в последние годы, постоянно, вольно или невольно, присутствует этот нюанс. А именно: дистанцирование, разделение чего-то общего (советского, российского, федерального и т. п.) с чем-то помельче, но зато кровным (вайнахским, ингушским, родовым и т. п.). А вместе с этим неизбежно приходит необходимость выбора, альтернативы. Ничего дурного в этом, в общем-то, нет, если бы не одно обстоятельство: Аушев – государственный деятель»[53].

Русский генерал констатирует факт, с которым трудно поспорить. Однако как бы он повел себя, если бы ему пришлось ради общегосударственных интересов «зачищать» родные дома своих земляков?

Поэтому кто-то может рассуждать об особом «вайнахском патриотизме» Р. С. Аушева, а кто-то лишь подчеркнет его любовь к своей земле и народу, в которой нет ничего предосудительного, какую бы высокую должность ни занимал человек. К тому же Аушев был президентом Ингушетии, а не федеральным министром или командующим армией: «Если я буду президентом России, я буду отстаивать интересы России, если США, то США, я был президентом Ингушетии, естественно, отстаивал интересы своей республики, как мог и как видел, - говорит Р.С. Аушев. - Конечно, мои интересы не всегда совпадали с федеральным центром. Яркий пример, который я неоднократно привожу, когда мне сказали, что нужно подписать обращение к Ельцину, это был подготовленный политтехнологический фокус, что все главы республик, проживающие вокруг Чечни, и весь Северный Кавказ обращаются к Ельцину, что бардак в Чечне надоел, я его не подписал. Хотя все подписали, я сказал – это война, а не конституционный порядок, и уже сколько лет. Последствия очень затянулись, вот на следующий год будет 20 лет, как мы кувыркаемся на Кавказе после чеченской войны»[54] (Прим.: документ не подписал и дагестанский президент М. Магомедов).  

Конечно же, в 90-е годы сочувствовать силовым действиям в отношении родственного ингушам чеченского населения Р. С. Аушев не мог. Не могли не вызывать сочувствие у него и условия, в которых проживали чеченские беженцы на территории Ингушетии. «Ингушетия живет в страхе: не сегодня-завтра перекинется к ним. Мы опасались чего-то подобного, - признался «Итогам» Багаутдин Аушев, когда его спросили об обстреле колонны под Галашками. - Но мы думали: они нападут на Осетию. Здесь войска расположены небольшими группами, а там – видите на карте? Через нас пробежать – и сразу крупная воинская часть». Он недоговаривает – и так ясно: они боялись, что любое нападение на осетинской территории припишут ингушам, что вновь обострятся начавшие было налаживаться осетино-ингушские отношения, что придется вновь и вновь доказывать, что ингуши тут ни при чем. Отношения с Осетией для ингушей проблема больная и важнейшая. Дело в том, что в последние два года, медленно и непоследовательно, с постоянными срывами и откатами, но происходит процесс возвращения ингушских беженцев в тот самый Пригородный район, из которого они были изгнаны осенью 1992-го. Случай уникальный: нигде в постсоветском пространстве – ни в Карабахе, ни в Абхазии, ни в Южной Осетии – беженцы не возвращаются и не имеют шансов вернуться при жизни нынешних поколений. Пригородный район стал исключением, и это не в последнюю очередь заслуга президентов двух республик.

«Военное положение – это значит, что надо постоянно успокаивать своих, чтобы не держали зла на федералов (а те мало того, что обижают братьев, еще и воруют скот и кур у самих ингушей, да и задираются по пьяни), и при этом поддерживать хорошие отношения с командованием 99-й дивизии. Там боевики, сям федералы, тут Северная Осетия – не знаешь, откуда ждать беды. Уж кому, как не Аушеву, мечтать, чтобы все это побыстрее закончилось. Если бы Аушев стремился воевать с Россией, он начал бы войну в 93-м – в период всеобщей ненависти ингушей к России. Но он стремится к миру, и подозревать его в тайном покровительстве боевикам могут лишь люди, ничего не смыслящие в кавказских делах.

Сколько… в тиши кремлевских кабинетов… карандашей переломано в поисках лидера для чеченцев – пусть не обожающего Россию, но вменяемого и способного контролировать ситуацию. А в Ингушетии такой лидер нашелся сам – разумный, ответственный и авторитетный. Его бы беречь как государственный капитал и награждать «за выдающийся вклад», а его все числят в «подозрительных». Воистину не храним, что имеем»[55].

Если провести исторические параллели с описываемой ситуацией, то можно вспомнить пример сына имама Шамиля Мухаммад-Шефи (1840-1906 гг.), который, будучи мусульманином, просил у императора Александра II разрешения отправиться на войну с Турцией. Однако император, понимая, сколь тяжело будет мусульманину воевать с единоверцами, в том числе с родным братом Гази-Мухаммадом (1833-1902 гг.), который во время той же русско-турецкой войны (1877-1878 гг.) командовал османской дивизией, поблагодарил Мухаммад-Шефи, пообещав направить на первую же войну с европейцами, как только такая начнется. Как мы видим, русский император не требовал от уроженца Кавказа сделать сложный моральный выбор, уважая, прежде всего, человеческую личность своего офицера. Тот же Гази-Мухаммад после смерти отца – имама Шамиля – был отпущен императором в Турцию.

Другая ситуация, описываемая Г. Н. Трошевым, больше похожа на детектив или эпизод авантюрного романа, чем на рядовой случай. В 1993 году на свою инаугурацию Р. С. Аушев пригласил интересного гостя: «Зал был забит до отказа. Вдруг с шумом распахнулись двери... и присутствующие расступились, сжавшись как пружина. Вошел Джохар Дудаев. Он проследовал по "живому коридору", поднялся на сцену, оборвав своим появлением речь официального представителя российского правительства (тот безропотно сошел с трибуны), обнялся с Аушевым и резко начал говорить. Говорил по-чеченски минут пятнадцать, эмоционально жестикулируя. Зал завороженно слушал чеченского лидера и, когда тот закончил, взорвался… овацией»[56].

Конечно такой «дружественный визит» невозможно было бы представить даже в соседнем с Чечней Дагестане. Однако стоит учитывать тот факт, что Россия еще не начала на территории республики контртеррористическую операцию, и де-юре республика оставалась частью РФ, несмотря на бандитизм и репрессии по отношению к русскоязычному населению.

Сама же Москва, хотя и чуть позже, но все же идет на официальный контакт с мятежной республикой. Например, 12 мая 1997 года Россия заключает с Чечней «Договор о мире и принципах взаимоотношений между РФ и ЧРИ» – по сути, нечто среднее между мирным договором и внутригосударственным актом о разграничении полномочий между центром и регионом. Договор предусматривал решение спорных вопросов исключительно мирным путём в соответствии с принципами международного права. Соглашение правительств касалось выплаты пенсий, пособий, зарплат, восстановления объектов жизнеобеспечения и социально-экономического комплекса ЧРИ, а также таможенного дела.

Кроме того, нельзя не учитывать тот факт, что по сравнению с Ингушетией Чечня была заведомо сильнейшей стороной. Граница между республиками в то время контролировалась весьма слабо, и в случае чего короткая история отдельной от Чечни Ингушетии могла быстро закончиться.

Впрочем, все приведенные нами аргументы – это взгляд «из народа», взгляд до известной степени простой и поверхностный. Истинные причины «дружбы» Аушева с Дудаевым и Масхадовым, как и причины того, что Чечня целых десять лет находилась вне рамок правового поля РФ, скрыты от взгляда простого гражданина.

Похожие параллели с той ситуацией – положением Чечни в РФ или вне ее (кому как нравится) – прослеживаются в политической жизни современной России. Так, например, известно, что на сегодняшний день в России практически упразднен институт президентства в субъектах РФ. Госдума в 2010 году приняла федеральный закон, согласно которому к 2015 году из наименований должностей руководителей регионов необходимо было убрать слово «президент».

В результате к 2015 году от института президентства отказались все республики РФ, кроме Татарстана. Впоследствии срок переименования для президента Татарстана перенесли еще на год. Таким образом, согласно закону, с 1 января 2016 года глава Татарстана не должен именоваться президентом. Однако официальные лица республики в своих комментариях подчеркивают то, что Татарстан не намерен отказываться от старого наименования главы республики.

В ответ на этот шаг со стороны Москвы не последовало никаких санкций в отношении руководства Татарстана. Стоит также отметить, что в существующей политической реальности мы, пожалуй, не можем представить, чтобы Татарстан возглавил русский или кавказец, а не татарин. Более того, почти все высшие должности во властных и правоохранительных органах республики занимают представители титульной нации. И это при том, что численность славянского населения республики достигает 40% от всего населения, а сама Татария не имеет границы с иностранными государствами.

Описанная ситуация свидетельствует как минимум о слабости политической воли Москвы в этом вопросе, а как максимум – о слабости центральной власти. То есть если сейчас Кремль закрывает глаза на неисполнение отдельных федеральных законов субъектами РФ, то и в начале 90-х он делал то же самое. Впрочем, ни тогда, ни сейчас подобная ситуация не мешала развитию отношений между различными регионами России. Но тут не может не возникнуть вопрос: как мятежная Чечня могла быть «субъектом» РФ? Все очень просто: прояви Кремль политическую волю, то Д. Дудаев сразу же закопал бы свой «топор войны» (см. выше). Однако обе чеченские войны, к огромному сожалению, оказались «нужны» определенным политическим силам в России и за ее пределами.

Относительно же наименования «президент республики» у героя нашего повествования Р. С. Аушева имеется свое мнение. Он считает, что в республиках должны быть свои «президенты», а не «главы». Вместе с тем экс-лидер Ингушетии, по его словам, чужд какого-либо национализма: «Путин может представить в Ингушетию русского кандидата, за которого парламент проголосует. Конечно, вопросы у кавказцев к русскому президенту будут. Но если он будет честным и справедливым, то все будет нормально. Если будет честно отстаивать интересы этого народа, я думаю, свыкнутся»[57]. Впрочем, по его словам, возможна и обратная ситуация.

«- Как вы считаете, может кавказец когда-нибудь стать президентом России (вопрос журналиста)?

- В будущем, когда кавказцы больше будут рожать и население кавказское увеличится, возможно. А пока, думаю, что не будет. Хотя был же один раз кавказец во главе России. Сталин был же. Хватит уже. Один был.

А если говорить серьезно, то возможно. Честно говоря, россияне, в принципе, люди добрые. Для них главное – справедливость, и они спокойно изберут человека, пусть он будет и кавказец. Я же знаю. Вот яркий пример: я, ингуш, был командиром, служил на Дальнем Востоке в 1989 году. Меня, ингуша, избрали депутатом СССР в прямых выборах. А когда избрали, то никто не сказал, что он ингуш, с Кавказа и т. д. Просто я сказал свою позицию, а они согласились меня избрать. И по всей России так же. Поэтому – возможно»[58].

Ну и, наконец, нельзя не коснуться на страницах нашей книги и третьего эпизода, который описывает генерал Трошев, «рисуя» штрихи к портрету Р. С. Аушева.

«Весной 1998 года, в антракте между двумя чеченскими кампаниями, в Назрани состоялась встреча двух министров внутренних дел – Сергея Степашина (МВД России) и Казбека Махашева (МВД Ичкерии), при посредничестве Руслана Аушева. В тот период Чечня уже окончательно превратилась в «черную дыру» России, где бесследно исчезали люди, деньги, общественное и личное достояние наших сограждан, процветала преступная торговля людьми. Степашин пытался как-то решить эти проблемы с помощью чеченских властей. Встреча эта, в конечном счете, ничего не дала. Но бросалась в глаза одна любопытная деталь финальной сцены.

Из президентского дворца вышел Махашев в сопровождении Аушева. Руслан Султанович бережно придерживал (или обнимал) его за спину, что-то говорил ему, улыбаясь, а сзади, в двух метрах, одиноко семенил российский министр, словно забытый двумя «державными» мужами. Толпа зевак наблюдала эту трогательную картину расставания. Через несколько минут президентский кортеж машин уже сопроводил Махашева до административной границы с Чечней»,[59] – рассказывает генерал.

Трудно что-либо возразить на эти слова Г. Н. Трошева. Этот эпизод действительно имел место быть. Впрочем, он показывает только лишь слабость федеральной власти на Кавказе, а сам визит напоминает приезд московского посланника на границу Крымского ханства в XVII столетии. Крым в те годы, как Ичкерия в 90-е, довольно много промышлял торговлей заложниками и другой незаконной деятельностью. Кстати говоря, область Войска Донского, граничившая с ханством, не только воевала с ним, но и вела мирные дела, справедливо не очень-то полагаясь на помощь далекой Москвы.

Таким образом, здесь, на наш взгляд, просматривается прямая историческая аналогия. Да и вообще, подозревать Руслана Аушева в потворстве боевикам могут только люди, ничего не смыслящие в кавказских делах.

В 2000 году, во время второй чеченской кампании, после того как 11 мая на ингушской территории сожгли военную колонну, Руслан Аушев вынужден был недели две объяснять, что он «не верблюд». В том смысле, что он, Руслан Аушев, конечно, не снимает с себя ответственности за все, что творится в его республике, но войск, которые могли бы принять бой, у него нет. Когда Басаев пришел в Буденновск, никто не обвинял в этом ставропольского губернатора. И Магомедали Магомедова никто не упрекнул, когда Басаев с Хаттабом напали на Дагестан. Ингушского же президента вечно подозревают во всяких злодействах: в том, что это он потворствует боевикам, и именно поэтому они решили разгромить колонну под ингушским селом Галашки; в том, что он ведет тайные переговоры «с лидерами бандитов», в сепаратизме, нелояльности, небрежении российскими законами…[60]

Мы на страницах книги, характеризуя деятельность Р. С. Аушева на посту президента Ингушетии, говорили о той непростой социально-экономической ситуации, в которую попала в 90-е годы прифронтовая республика. Ситуация в РФ в целом была тяжелой, а Ингушетия являлась одним из самых депрессивных субъектов России.

Выход республики из затяжного кризиса начался вместе с оживлением российской экономики. В этих процессах велика роль кабинета Е. М. Примакова, который осенью 1998 года возглавил правительство России. Сейчас почти все об этом забыли, но рост экономики страны начался не «автоматически» с приходом к власти В. В. Путина в 2000-м, а ранее – с конца 1998 года. И связан он с деятельностью премьер-министра России Е. М. Примакова и вице-премьера Ю. Д. Маслюкова, возглавившего экономический блок правительства.

С именем академика Примакова связана и активность Р. С. Аушева как федерального политика, когда он вошел в 1999 году в избирательный блок «Отечество – вся Россия», лидером которого стал отставной уже к тому времени премьер-министр. Впрочем, еще занимая пост премьера, Е. М. Примаков контактировал с тогдашним президентом Чечни А. Масхадовым, при посредничестве Р. С. Аушева. «Евгений Примаков и Аслан Масхадов договорились сделать все возможное для преодоления последствий военного конфликта в Чечне. Встреча российского премьера и президента Чечни, организованная главой Северной Осетии Александром Дзасоховым, состоялась вчера во Владикавказе. Реакция Чечни последовала немедленно: Шамиль Басаев вновь потребовал привлечь Масхадова к шариатскому суду, пообещав, что в противном случае в республике прольется кровь.

Перенос традиционного места встречи представителей Москвы и Грозного из Назрани во Владикавказ был неожиданным для всех. Интересно, что встреча никак не анонсировалась, в управлении правительственной информации ее до последнего отказывались комментировать, а утечка информации неожиданно произошла во Владикавказе, где, как оказалось, к приему премьера «активно готовились». Дзасохов объяснил выбор места встречи не зависящей от него договоренностью между российским премьером и главой Чечни. Между тем, по мнению наблюдателей, он объясняется в первую очередь старинной дружбой Примакова и Дзасохова.

По неофициальным данным «Ъ», в Грозном приглашение посетить Владикавказ получили в самый последний момент, а решение было принято после длительных консультаций Масхадова с членами правительства и по настоятельной просьбе президента Ингушетии Руслана Аушева. Отказать Аушеву Масхадов не мог – у него, как и у Примакова, 29 октября был день рождения», – сообщало осенью 1998 издание «Коммерсантъ власть»[61].  

Как бы то ни было, но к концу 1998 года позитивные тенденции в экономике России коснулись и Ингушетии. И связаны они были не только с выросшим объемом бюджетного финансирования, или, вернее, с аккуратным исполнением Москвой своих бюджетных обязательств. Меры кабинета Примакова: повышение доступности кредитов для отечественных производителей, снижение кредитных ставок, усиление валютного контроля, борьба с оттоком капитала в офшоры, стимулирование внутреннего потребления и экспорта отечественных товаров вследствие умелого использования девальвации рубля – привели к тому, что экономика России, до Примакова убиваемая «борьбой с инфляцией», переводом валюты в офшоры и хроническим недофинансированием всего под лозунгом «борьбы с дефицитом бюджета», наконец заработала.

За период экономического восстановления – 1998-2001 годы – доходы бюджета Республики Ингушетия увеличились в 4,2 раза. Это было связано не только с увеличением трансфертов, поступающих из федерального бюджета. Развитие экономики Ингушетии позволило обеспечить увеличение собственных доходов бюджета республики с 18,5% от общего объёма доходов в 1998 году до 47,6 % в 2000 году. Уровень регистрируемой безработицы в 2001 году снизился по сравнению с показателями предыдущих лет (к уровню 1998 года на 24%) и составил 7,6%. Несмотря на его снижение, по сравнению со среднероссийским показателем (1,5%), он оставался достаточно высоким, отражая сохраняющуюся напряженность в сфере занятости[62].

Повышение номинальной и реальной заработной платы, неоднократная индексация пенсий, увеличение размеров и своевременная выплата детских и других видов социальных пособий привели к повышению денежных доходов населения. Если денежные доходы в среднем на душу населения в январе-декабре 1998 года составляли 317,0 рублей, то в 2001 году они достигли уровня 1010,0 рублей, что в 3,2 раза больше. Реальные доходы населения, наиболее полно характеризующие уровень жизни, увеличились в 2001 году на 43,1% относительно уровня 1998 года[63].

Среднемесячная заработная плата на одного работника составила в 2001 году 2043,0 рубля, превысив в 3,3 раза уровень 1998 года. Реальная заработная плата увеличилась, соответственно, в 2,6 раза[64]. Прожиточный минимум с 1998 года увеличился в 3,7 раза. Его величина в 2001 году сложилась до размера 1511,0 рублей. Однако доля населения с доходами ниже прожиточного минимума в 1999- 2000 гг. оказалась в 2,5 раза выше, чем в среднем по России, и составила 90,5% и 81,3% соответственно[65].

Нельзя здесь не сказать и об особой мере, на которую пошло правительство Р. С. Аушева в целях экономии бюджетных средств. Так, в 1997 году была создана правительственная комиссия по проведению торгов при организации закупок товаров, работ и услуг. Только в первом полугодии 2001 года было проведено 87 конкурсных торгов. В результате проведённых торгов заключены контракты на сумму 322,7 млн. рублей, что составляет 94,1% от общей суммы, предусмотренной на закупку товаров, работ и услуг. Прямая экономия бюджетных средств в 2001 году составляла 20,2 млн. рублей, что в 3,1 раза выше показателя за аналогичный период 2000 года. Из них по подрядным работам – 13,9 млн. рублей, что в 2,8 раза выше уровня 2000 г.[66]

 

---

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 442; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!