ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ИСКУССТВА К ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ 8 страница
Необходимость достигать колоссальной концентрации сил в момент создания произведения,наряду с потребностью вживания в разные роли, может быть оценена как еще одно константное, повторяющееся состояние, сопровождающее жизнь художника. Способность художника добиваться собранности души в ее высшем средоточии, выходить в иррациональном порыве за пределы себя и за пределы данного мира, подчинять этому все прочие цели обсуждалась в литературе уже начиная с античности. История искусств хранит множество примеров, когда смертельно больному писателю, живописцу удавалось оттянуть время смерти до момента завершения произведения. Энергия творчества способна на время нейтрализовать не связанные с ней физические ощущения, болевые стрессы. Так, Г. Вишневская вспоминает, как во время исполнения партии Тоски на сцене Венской оперы от пламени свечи вспыхнул ее парик. После краткой остановки оркестра спектакль был продолжен и завершен. Только спустя несколько часов певица почувствовала невыносимую боль в руках — обгорели ногти, когда актриса пыталась сдернуть парик.
Кумулятивным эффектом от необходимости постоянной концентрации, «собирания себя», удержания высокой амплитуды чувств являются повышенная впечатлительность, нервность, а порой неуравновешенная экзальтация, иногда принимающая болезненные формы. Накопление наблюдений об этих состояниях уже в начале века дало повод возникновению многочисленных исследований, трактующих психическую патологию как имманентную составляющую гения. Художник — это костер, который требует много дров. Состояние творческого исступления счастливит глубже, но и пожирает быстрее. «Даже при внешне монастырской жизни оно (искусство. — O.K.) порождает такую избалованность, переутонченность, усталость, нервное любопытство, какие едва ли может породить жизнь самая бурная, полная страстей и наслаждений», — размышляет Т. Манн.*
|
|
* Манн Т.Новеллы. С. 104.
Не секрет, что со временем становится труднее и труднее сохранять отзывчивость к новым переживаниям. Импульсы, вдохновлявшие вчера, должны быть усилены, чтобы помочь удержать вдохновение сегодня. В процессе творческой эволюции, с одной стороны, налицо потребность психики художника в новых сильных впечатлениях и переживаниях, с другой — в той или иной мере очевидны симптомы ее изношенности. Дирижерам известны многочисленные случаи, когда оперные певцы бывают вынуждены в определенный момент жизни отказываться от больших партий не потому, что «умаляется» голос или музыкальная память, а потому, что психика уже не в состоянии как прежде выдерживать неослабное напряжение, длящееся на протяжении трех-четырех часов спектакля.
|
|
Результатом систематического переживания высокой амплитуды чувств становится усиление лабильности психики, быстрые и частые переходы от «повышенной» жизни к угнетенности, и наоборот. Сколь ни был бы удачным отдельный творческий акт, по существу это всегда стресс. Во множестве дневников, писем, мемуаров описаны состояния исчерпанности, возникающие по завершении творческой работы (М.И. Цветаева: «Какая на сердце пустота после снятого урожая!»). Немало художников свидетельствовали, что массовый успех действовал на них как депрессант (в частности, Грета Гарбо). Действительно, спустя некоторое время (снижение апогея) чувство опустошенности становится чрезвычайно острым.
В связи с этим не столь уж парадоксальной кажется догадка о том, что любой поэт нуждается в «не-поэте»:творческая личность нуждается в неких компенсаторных механизмах, позволяющих переболеть отчаянием, пережить апатию, скрыться от постороннего взгляда в постстрессовом состоянии. Тот, кто подсмотрел жизнь художника в ее непоэтические минуты, бывает сильно разочарован. «Писатели, художники, которые должны были бы зажигать в других чувства и впечатления и ум которых, проявляясь в беседе, должен бы искриться золотой пылью уединенных трудов, в обществе блекнут наравне с посредственностями, — свидетельствует посетитель кафе на Монмартре. — Усталые мыслить или притворяться мыслящими, они приходят по вечерам отдохнуть...»*
|
|
* Барбэ д 'Оревельи.Дендизм и Джон Бреммель. С. 99.
Необходимость в колоссальной концентрации сил в момент создания произведения и сопровождающий ее последующий «откат» — таков устойчивый механизм любого творческого акта. Он проявляет себя и в бытийной, повседневной жизни, накладывая отпечаток на человеческие характеристики художника. Пламя угасает, и состояние творческого порыва сменяет обыденность. Отсюда и безудержное стремление к одиночеству,которое принимает у художников характер пандемии.
С одной стороны, творчество есть то, что связывает художника с другими людьми, становится для него убежищем от одиночества, с другой, как признается Тенесси Уильямс, — «писатель может говорить свободно только наедине с самим собой... Для того чтобы установить контакты с современниками, он должен порвать всякие контакты с ними, и в этом всегда есть что-то от безумия». Чем в большей степени художник достигает уровня индивидуального самосознания, утверждая свое уникальное личное тождество, тем в большей степени он сталкивается лицом к лицу со своим одиночеством.
|
|
Одиночество художника, когда оно выступает как условие его творчества, есть добровольное уединение.(«Только тот любит одиночество, кто не осужден его испытывать».) Такого рода наблюдения накоплены и психологической наукой: «Здоровое развитие психики требует чередования периодов интенсивного получения ощущений и информации с периодами погруженности в уединение с целью их переработки, поскольку в глубинах нашего сознания происходит гораздо большая часть процесса мышления, чем на уровне линейного мышления, привязанного к внешнему миру».* В случае художника можно говорить о «позитивном типе одиночества», переживаемом как необходимое условие раскрытия новых форм творческой свободы, генерирования нового опыта, новых экспериментов. В противовес этому негативный тип одиночества связан, как правило, с переживанием отчуждения от своего «я», состоянием «печальной пассивности», летаргического самосострадания и т.п.
* Рэлф Оди Дж.Человек — существо одинокое: Биологические корни одиночества//Лабиринты одиночества. М., 1989. С. 132.
Многие художники, называвшие себя одинокими, объективно не были изолированы от остальных. В большинстве случаев они состояли в браке, жили с друзьями и семьей. Сильной детерминантой одиночества служила для них неудовлетворенность наличием имеющихся друзей и взаимосвязей и обусловленное ею чувство депрессии (М.Ю. Лермонтов, Л.Н. Толстой, П.И. Чайковский, В.Ф. Комиссаржевская, А.А. Ахматова и др.).
Производящий принцип, живущий в душе художника, всегда оказывается сильнее тех конкретных произведений, которые он производит. Творец как самобытная личность все время меняет «формулу» своего существования, присваивает новые пространства и смыслы, которые его окружению бывают далеко не всегда ясны. Всепоглощающая творческая интенция зачастую является причиной того, что раз установившиеся дружеские связи тают и идут на убыль. На каждой ступени своего развития такой человек склонен ощущать потребность завести новых друзей, непохожих на прежних. Нередко сам художник сознает, что его затруднения в отношениях с другими людьми вызваны не случайными, а внутренними чертами его личности, не тем, что легко «перехитрить» и можно коррелировать, а тем, что действует неодолимо. Состояние одиночества, таким образом, отчасти избирается самим художником, отчасти навязывается ему как условие творческого успеха,как условие творческих поисков.
Судьбы многих художников свидетельствуют о том, что существует трагический конфликт любви и творчества.Сама по себе любовь требует такой же тотальности и самоотдачи, как и творчество. Кто-то заметил, что в любви нет человеческого лица. В ней есть либо лицо Бога, либо лицо Дьявола. Как и творчество, любовь требует тотального погружения, она никогда не может удержаться в одном состоянии, не знает одной формы, чужда обыденности, а потому всегда «нелегальна» подобно творчеству. Н.А. Бердяев признавался: «Когда я видел счастливую любящую пару, я испытывал смертельную печаль. Любовь, в сущности, не знает исполнившихся надежд».
Художник, желающий сохранить себя как творца, нуждается не столько в любви, сколько во влюбленности,когда его действительное «я» и идеальное «я» совпадают. Здесь, как и во всех иных случаях, перевешивает художническая установка с большим доверием относиться к той реальности, которая живет в воображении как идеал, как волнующая гармония красоты и обещание совершенства. Биографии художников изобилуют примерами на этот счет.
Так, большую загадку для исследователей представляет веймарский период жизни Гете, когда поэт был переполнен любовью к Лотте. «Это была страсть воображаемая, — утверждает Г. Льюис, известный биограф Гете, — в которой поэт был участником в большей степени, нежели человек... Я убежден, что если бы Лотта была свободна, он убежал бы от нее, как убежал от Фредерики». Рильке полюбил двух женщин, которые были подругами. На одной он женился, а продолжал любить другую.
Интересна и вытекающая отсюда закономерность: как только в художнике побеждает человеческое, общепринятое, земное — его артистическая индивидуальность аннигилируется, угасает его притягательность, весь недосягаемый блеск. Вспомним близкие сюжетные повороты в «Театре» С. Моэма и «Портрете Дориана Грея» О. Уайльда: как только актриса искренне влюбляется, в ней как бы перестает светиться творческий огонь, она тут же теряет как художник, становится неинтересной до того боготворившему ее партнеру и т.д.
Осознание призванности побуждает оберегать саму способность творить, и здесь уже не имеет значения — в реальных или воображаемых ситуациях пребывает чувство художника. «По-настоящему одаренный автор создает своих героев с помощью бесконечных возможных направлений своей жизни», — писал Андре Жид. Именно поэтому переход произведения из замысла в бытие не может быть объяснен из уже существующего бытия. В жизни художник может приходить в столкновение с нормой и законом, черпать вдохновение в греховной, часто нравственно небезопасной пище, однако она никак не характеризует его нутра, не есть материал для оценки качеств его души. Искренность художника обнаруживается в самом произведении искусства, когда те или иные ипостаси его «достраиваются», приобретают силу выразительной и самодостаточной художественной целостности. Рождается художественная форма — результат творческого исступления, напряженного состояния ума, «когда человек сильнее, умнее, красивее себя. Такие состояния приближают нас к мирам запредельным, простирают особенно сильное влияние над художником» (К.Д. Бальмонт).
Все на свете способно быть самим собою, лишь превосходя себя.Эта догадка, возникавшая у Г. Гейне, B.C.Соловьева, Б.Л. Пастернака и многих других, подводит к выводу о том, что подлинность личности художника обнаруживается лишь в его творчестве.Творчество есть усиление себя.А если это так, то снимается вышеприведенное противоречие, волновавшее М.М. Бахтина и X. Ортегу-и-Гассета. Невозможно создать эстетическую форму, не выходя за пределы себя, однако в этом акте самопревышения и обнаруживается истинное лицо творца, уникальная самореализация его личности. Искренность самоосуществления художника и есть олицетворение этой философской максимы. Непрерывная потребность в самопревышении является наиболее устойчивым способом существования, позволяющим художнику плодоносить, реализуя все грани своей индивидуальности.Способность и потребность художника в акте творчества выходить за пределы себя— это и есть он сам,это и есть его подлинная жизнь в особом, им самим устроенном мире. Беспредельная преданность художника требованиям творчества формирует его особый психологический облик, предопределяет особые черты его судьбы, жизненного пути.
Более того, отсутствие у художника как бы собственного «места», прикрепленности к одному видению, одной позиции, одной, не вызывающей сомнения идее, его неостановимый переход от одного состояния к другому и представляет собой собственно человеческое бытие культуры. Ведь в идеале любой человек в каждый момент своей жизни «как бы заново должен решать задачу соотнесения в его жизнедеятельности натурального языка социально преобразованной природы и языка как самоговорящего бытия человеческого рода».*
19.
ЭЛИТАРНОЕ ИСКУССТВО (от фр. elite — лучшее, отборное) — течение в буржуазной художественной культуре, создающее искусство для немногих, для «избранных», для эстетической и культурной элиты, способной оценить и воспринять некий «тайный» и «сокровенный» смысл и язык высшего творческого духа, закрытый и принципиально непонятный для широкой публики, для народных масс. Появление элитарных тенденций в истории искусства явилось следствием обособления и противопоставления художественного творчества другим видам деятельности, результатом отрыва искусства от интересов широких народных масс, который неизбежно возникает в антагонистических обществах в силу разделения труда, с одной стороны, и все большего использования искусства господствующими классами в своих корыстных интересах — с другой.
Свое наибольшее распространение элитарное искусство получило в буржуазной художественной культуре эпохи империализма, обострившем до кризисного состояния все противоречия духовной жизни буржуазного общества. Иррационалистическая философия и эстетика (Ф. Ницше, О. Шпенглер, X. Ортега-и-Гасет и др.), видящие в искусстве продукт спонтанного самовыражения интуиции художника — творца, абсолютно свободного от какого бы то ни было служения обществу, создали теоретическое обоснование элитарного искусства. А практической реализацией концепции элитарного искусства становятся различные направления модернистского буржуазного искусства (абстракционизм в живописи, додекафония в музыке, сюрреализм в литературе, изобразительном искусстве, театре, кино и т. д.), которые ориентируются на создание искусства «чистой формы», искусства «истинного» эстетического наслаждения, лишенного всякого социального, практического и т. п значения. Сторонники элитарного искусства противопоставляют себя буржуазному массовому искусству, пропагандирующему пошлые идеалы сытой и «красивой» мещанской жизни, часто они объявляют себя даже противниками буржуазного общества, но на деле их искусство это оборотная сторона буржуазной художественной культуры, и оно также, как массовое искусство, проповедует буржуазные идеалы индивидуализма, неравенства и извечную вражду людей друг к другу.
Художественная культура социалистического общества не знает деления искусства на элитарное и массовое, т. к. искусство социалистического реализма глубоко народно по своим истокам и идеалам, оно принадлежит народу, оно уходит своими «корнями в самую толщу широких трудящихся масс» (В. И. Ленин.).
Художественная культура социализма, выступая против деления искусства на элитарное и массовое, в то же время утверждает реальное многообразие искусства социалистического реализма, которое, естественно, включает произведения разной степени сложности по языку, по уровню содержания и т. п. Но это многообразие порождается не социально-классовыми различиями общества, а сложностью и многообразием социалистической действительности, требующей для своего художественного отражения различных видов, жанров и стилей искусства, различных художественных средств, разного уровня проникновения в жизненные проблемы, различных творческих индивидуальностей.
Хосе Ортега-и-Гассет. Дегуманизация искусства
Среди многих гениальных, хотя и не получивших должного развития идей
великого француза Гюйо следует отметить его попытку изучать искусство с
социологической точки зрения. Сначала может показаться, что подобная затея
бесплодна. Рассматривать искусство со стороны социального эффекта - это как
бы разговор не по существу дела, что-то вроде попытки изучать человека по
его тени. Социальная сторона искусства на первый взгляд вещь настолько
внешняя, случайная, столь далекая от эстетического существа, что неясно,
как, начав с нее, можно проникнуть внутрь стиля. Гюйо, конечно, не извлек из
своей гениальной попытки "лучшего сока". Краткость жизни и трагическая
скоропостижная смерть помешали его вдохновению отстояться, чтобы,
освободившись от всего тривиального и поверхностного, оно могло бы дерзать в
сфере глубинного и существенного. Можно сказать, что из его книги "Искусство
с социологической точки зрения" осуществилось только название, все остальное
еще должно быть написано.
Живая сила социологии искусства открылась мне неожиданно, когда
несколько лет назад довелось писать о новой музыкальной эпохе, начавшейся с
Дебюсси. Я стремился определить с возможно большей точностью разницу в стиле
новой и традиционной музыки. Проблема моя была чисто эстетическая, и тем не
менее я нашел, что наиболее короткий путь к ее разрешению - это изучение
феномена сугубо социологического, а именно непопулярности новой музыки.
Сегодня я хотел бы высказаться в общем, предварительном плане, имея в виду
все искусства, которые сохраняют еще в Европе какую-то жизненность: наряду с
новой музыкой - новую живопись, новую поэзию, новый театр. Воистину
поразительно и таинственно то тесное внутреннее единство, которое каждая
историческая эпоха сохраняет во всех своих проявлениях. Единое вдохновение,
один и тот же жизненный стиль пульсируют в искусствах, столь несходных между
собою. Не отдавая себе в том отчета, молодой музыкант стремится
воспроизвести в звуках в точности те же самые эстетические ценности, что и
художник, поэт и драматург - его современники. И эта общность
художественного чувства поневоле должна привести к одинаковым
социологическим последствиям. В самом деле, непопулярности новой музыки
соответствует такая же непопулярность и остальных муз. Все молодое искусство
непопулярно - и не случайно, но в силу его внутренней судьбы.
Мне могут возразить, что всякий только что появившийся стиль переживает
"период карантина", и напомнить баталию вокруг "Эрнани"[2], а также и другие
распри, начавшиеся на заре романтизма. И все-таки непопулярность нового
искусства - явление совершенно иной природы. Полезно видеть разницу между
тем, что непопулярно, и тем, что не народно.
Стиль, который вводит нечто новое, в течение какого-то времени просто
не успевает стать народным; он непопулярен, но также и не не народен.
Вторжение романтизма, на которое можно сослаться в качестве примера, как
социологический феномен совершенно противоположно тому, что являет искусство
сегодня. Романтизму весьма скоро удалось завоевать "народ", никогда не
воспринимавший старое классическое искусство как свое. Враг, с которым
романтизму пришлось сражаться, представлял собой как раз избранное
меньшинство, закостеневшее в архаических "старорежимных" формах поэзии. С
тех пор как изобрели книгопечатание, романтические произведения стали
первыми, получившими большие тиражи. Романтизм был народным стилем par
excellence[3]
Первенец демократии, он был баловнем толпы. Напротив, новое искусство
встречает массу, настроенную к нему враждебно, и будет сталкиваться с этим
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 878; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!