ГОГОЛЬ — ОТКРОВЕННОЕ И СОКРОВЕННОЕ 11 страница
…чутким ухом
Припав к растреснутой земле,
Чему-то внемлет жадным слухом
С довольством тайным на челе.
И мнит, что слышит струй кипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход!..
Эти стихи дышат вскипающим восторгом творчества, они способны преодолеть отчаяние. Несмотря на трагический взгляд поэта на вещи, на сам смысл существования человека как на нечто безнадежное и обреченное погибели, стихи Тютчева рождают радость в душе читателя.
Тютчев — поэт мысли, особой поэтической мысли, которая развивается прихотливо и неожиданно. В основе ее лежит чувство, зыбкое ощущение, только потом его подхватывает разум, пытаясь выразить эти смутные ощущения так, чтобы и читатель испытал то же самое, что и поэт. И если это удается, то человеческие души, разделенные веками, соприкасаются, меж ними пробегают искры, рождая новую энергию, и в этом тайна живой силы — культуры.
Тютчев полон непримиримых противоположностей, как сама жизнь: он европеец (по образу жизни) и пламенный патриот (по образу мыслей), он раздираем между речью и молчанием, «конечностью» и бесконечностью. Он почти всегда мечется между двумя возлюбленными, он живет среди греческих богов — и он православный христианин. Наконец, он исполнен одновременно ужаса и восторга перед Природой и перед Богом, верит и тут же впадает в сомнение, в беспросветное отчаяние. Эти противоречия не разрешаются в сознании Тютчева, но, как противоположно заряженные полюса, рождают грозовое электричество его поэзии.
|
|
|
Андрей Левкин
«ХОТЬ ПОДПИШУ ШЕНШИН, А ВСЕ ЖЕ ВЫЙДЕТ ФЕТ»
Афанасий Афанасьевич Фет (1820–1892)
О нем часто говорят как о двух людях в одном теле: мол, жили-были в нем поэт Фет и помещик Шеншин. Поэт Фет писал удивительные стихотворения, выражавшие тончайшие чувства, а помещик Шеншин был консерватором и самодуром.
Разница между Фетом и Шеншиным прежде всего и бросалась в глаза биографам и критикам. Так часто бывает, когда сложные вещи хотят объяснить просто. А что проще, чем представить Фета чуть ли не бесплотным существом, посетившим этот мир затем, чтобы описать такие движения души, которых обычный человек и почувствовать-то не может. Вот, например, помещик Шеншин никогда бы не смог. Но ведь Фет и Шеншин как-то все же уживались в одном человеке…
«…Жизнь моя — самый сложный роман», — с горечью заметил сам он в одном из писем. И завязка этого романа кроется уже в тайне появления на свет Фета-Шеншина. Неизвестны ни точная дата его рождения, ни то, чьим именно сыном он был. В начале 1820 года в Германии, в Дармштадте, лечился сорокачетырехлетний русский отставной офицер Афанасий Шеншин, богатый орловский помещик. В доме обер-кригскомис-сара Карла Беккера он познакомился с его дочерью, двадцатидвухлетней Шарлоттой. Та была замужем за чиновником Иоганном Фётом[18], но в сентябре того же года вдруг уехала с Шеншиным в Россию. Она уже была беременна, но обвенчалась с Шеншиным по православному обряду, став Елизаветой Петровной Шеншиной. Сын был записан в метриках Шеншиным, и до его четырнадцати лет никаких проблем не возникало.
|
|
|
Но в 1834 году орловские губернские власти зачем-то стали наводить справки о рождении Фета и браке его родителей. Возможно, был какой-то донос. Шеншин-старший испугался, что Афанасия запишут в незаконнорожденные, и увез его в Лифляндию, в город Верро (теперь это эстонский Выру). Мало того — он стал хлопотать перед немецкими родственниками о признании мальчика «сыном умершего асессора Фета». Согласие было получено, хотя Иоганн Фёт при жизни Афанасия никогда своим сыном не признавал. Так будущий поэт не попал в незаконнорожденные, но лишился сразу фамилии, дворянства и русского подданства, сделавшись «гессендарм-штадтским подданным Афанасием Фётом». Утратил он и право наследовать родовое имение Шеншиных.
|
|
|
Этим дело не ограничилось. До этой истории мальчик учился дома, там было неплохо. В книге «Ранние годы моей жизни» Фет напишет о том, что уже в детстве «по рукописной книге… познакомился с большинством первоклассных и второстепенных русских поэтов». В Выру ему пришлось учиться в немецкой школе-пансионе. Закончив ее через три года, в 1837-м он приехал в Москву, провел полгода в пансионе проф. М. П. Погодина, готовясь к поступлению в университет, и в 1838-м поступил на юридический факультет, однако уже в октябре перевелся на словесное отделение философского факультета.
Поэтом он был уже тогда, отчего даже задержался в университете на шесть лет, не уложившись в положенные четыре («вместо того, чтобы ревностно ходить на лекции, я почти ежедневно писал новые стихи»). К этому времени относится легенда, согласно которой на литературную работу его благословил сам Н. В. Гоголь, сказавший: «Это несомненное дарование». Первый сборник стихотворений Фета, «Лирический Пантеон», появился в 1840 году и даже получил одобрение В. Г. Белинского. Это еще больше воодушевило дебютанта. Казалось бы, что Фету Белинский — они совершенно по-разному относились к литературе? Но все равно, приятно же.
|
|
|
Тогда обстоятельства были к Фету благосклонны — он жил в доме друга, будущего поэта и критика Аполлона Григорьева, в его студенческом окружении были поэт Яков Полонский, историк Сергей Соловьев, философ Константин Кавелин. Стихотворения молодого поэта публиковались в самых популярных журналах.
И кстати, при одной из таких публикаций (журнал «Отечественные записки», 1842) из подписи под стихотворением исчезли две точки над буквой «ё». Автор возражать не стал (да и что тут поделаешь, с буквой «ё» всегда проблемы), и фамилия немецкого адвоката превратилась в псевдоним русского поэта. Словом, к 1842 году в одном теле жили уже сразу три человека: Шеншин, Foeth и Фет. И всех их ожидала совершенно разная участь.
Окончив в 1844 году университет, Фет поступил нижним чином в один из провинциальных полков, расквартированных в Херсонской губернии. Зачем это ему, поэту? Да чтобы дослужиться до чина, дающего право на потомственное дворянство, и вернуть себе положение, утраченное в четырнадцать лет. Российское гражданство он вскоре восстановил, а 1853 году сумел даже добиться перевода в гвардейский полк, стоявший под Петербургом, — это был шанс продвинуться по службе. Но до дворянства так и не смог дослужиться: императорские указы постоянно поднимали планку воинского звания, такое дворянство предоставлявшего. В 1858 году Фет покинул службу в чине штабс-ротмистра (тогда как дворянство давал в эту пору лишь полковничий чин).
Но тут не то чтобы именно Фету как-то особо не повезло — это довольно частая история: человек ставит себе цель, чего-то постепенно добивается, но цель все время от него отползает… На этом невезении основано немало литературных сюжетов. Скажем, в «Уловке-22»[19] американца Джозефа Хеллера (это вторая половина XX века) пилотов не отпускают домой, потому что командование все время увеличивает норму боевых вылетов, после которых миссия считается выполненной. Выражение «Catch-22» стало в лексиконе американцев фразеологизмом, которым характеризуют всякое безвыходное положение, заведомо проигрышную ситуацию…
Конечно, это было не так, что армейские годы оказались вырезанными из жизни Фета. Но в армии он очутился вне своей среды — и столичной, и литературной. Он почти перестал печататься, да и журналы стали обходиться без поэзии, читатели от нее отвернулись. Например, еще в Херсоне, в 1847 году, Фет получил цензурное разрешение на издание книги, но опубликовал ее только в 1850-м.
В том же 1850 году произошла и трагедия, которую можно назвать кульминацией «сложного романа жизни» Фета: при пожаре погибла влюбленная в него и любимая им девушка, Мария Лазич. Жениться он не мог: у него не было средств, а у девушки — приданого; как именно произошла трагедия — в точности не известно, да и наше ли это дело? Важно знать лишь, что Фет писал стихи, обращенные к Марии Лазич, в течение более чем тридцати пяти лет. И все они — из лучших произведений поэта: это и написанное в 1851-м «В долгие ночи» — и созданное десятилетия спустя, в 1887-м, «Нет, я не изменил. До старости глубокой…». А вот вопрос: с кем именно все это происходило? С поэтом Фетом? С человеком, который пошел в армию, чтобы вернуть себе имя Шеншина? С семидесятилетним уже Шеншиным? Возможно ли тут отделить одного от другого?..
Ну а когда в 1853 году Фет перешел в гвардейский уланский полк, расквартированный близ Волхова, у него появилась возможность бывать в Петербурге. Там он сблизился с новой редакцией «Современника», главного российского журнала, — Некрасовым, Тургеневым, Дружининым, Боткиным. В журнале стали регулярно появляться его статьи, обзоры, с 1854 года — стихотворения. А Иван Тургенев вообще стал его литературным «менеджером» и редактором. Литература вернулась к Фету — он вернулся в литературу.
В 1858 году, выйдя в отставку, Фет поселился в Москве и стал заниматься уже только литературным творчеством. Согласно очередной легенде, за свои стихи он требовал от издателей «неслыханную цену». Но ведь понятно: он в отставке, права на наследство не восстановлены', источников дохода нет, остается зарабатывать литературным трудом. Критики почему-то этого не поняли и принялись утверждать, что «трудный жизненный путь выработал в нем мрачный взгляд на жизнь и общество», что «его сердце ожесточили удары судьбы, а его стремление компенсировать свои социальные удары делало его тяжелым в общении человеком». Но эти оценки не касались стихов. Вот тут-то и сложилась легенда о двух людях в одном теле — о Фете и Шеншине. Правда или нет насчет его тяжелого характера, но воспринимали его именно так. Тут уж ничего не поделаешь.
Требования «неслыханной цены», впрочем, не помогали, с литературным заработком не складывалось. Поэзия Фета имела успех в литературных кругах, однако число ценителей его творчества было слишком невелико, чтобы обеспечить прибыльные тиражи. А общество тогда предпочитало социальные темы. Широкой публике были ближе народники, «шестидесятники», тот же Некрасов. Что остается Фету? Снова бросить все и начать строить жизнь заново, обеспечивать себя иными трудами: тогда-то он и купил небольшое имение, хутор Степановку, — в тех краях, где находились родовые поместья Шеншиных.
Впрочем, сам он этот шаг объяснял иначе: «Года за три до манифеста[20] бездеятельная и дорогая городская жизнь стала сильно надоедать мне». Биографы приводят еще две причины: появление разгромной статьи о переводах Фета, «направленной против всех эстетических принципов» поэта, и изменение «воздуха жизни» — наступление утилитарной эпохи 1860-х годов.
Как бы то ни было, но этот очередной крутой поворот в биографии поэта позволил ему сохранить себя: если для того чтобы прокормиться литературным трудом, приходится «прогибаться под изменчивый мир», идти вслед за вкусами читателей и издателей — то не честнее ли просто обеспечить себе материальную возможность писать так, как хочешь ты сам…
Хозяином, кстати, он стал хорошим, соседи его уважали, а в 1867 году даже избрали на должность мирового судьи. Эту должность Фет занимал одиннадцать лет. И всем этим так увлекся, что почти перестал писать. Да и не только выражать свои чувства в стихах перестал, но и чувствовать стал как будто иначе. Недаром так раздражался на помещика Шеншина Тургенев, бывший некогда единомышленником поэта Фета: «Признаюсь, я не вижу, что может быть общего между мною и мировым судеею, который серьезно упрекает здоровенных мужиков, зачем они не отбили концом дуги печенок у пойманного вора, и даже хвастается этим, словно не понимает безобразия своих слов».
Вновь стать Шеншиным Фету удалось лишь в 1873 году, когда после подачи очередного прошения он «по высочайшему повелению» получил право носить родовую фамилию.
И только потом, только в конце 1870-х, потратив без малого сорок лет жизни на то, чтобы вернуть принадлежавшие ему по праву рождения имя и благосостояние, Фет снова стал заниматься литературным творчеством.
И успел перевести все сочинения Горация и стихи многих других римских поэтов: Ювенала, Катулла, Вергилия, Марциала, Овидия… Опубликовать полный перевод «Фауста» Гёте — и перевод главного труда Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Написать несколько томов воспоминаний. И главное — сотни стихотворений, которые публиковал теперь не в журналах, а отдельными выпусками под общим названием «Вечерние огни»
(1 — 1883; II- 1885; III — 1888; IV— 1891; пятый выпуск Фет подготовил к печати, но издать уже не успел) тиражом в несколько сотен экземпляров. Одним словом, биография поэта Фета началась, по сути, именно тогда, когда счастливым финалом увенчался «сложный роман жизни» потомственного дворянина Шеншина.
«…Озирая обе половины моей жизни, можно убедиться, что в первой судьба с каждым шагом лишала меня последовательно всего, что казалось моим неотъемлемым достоянием», — так полагал сам герой нашего рассказа. Но, возможно, все было именно наоборот: на обратный путь от гессендармштадтского подданного Foeth'a к русскому помещику Шеншину ушли годы, отпущенные поэту Афанасию Фету…
Недаром провел Фет столько времени за переводом философской работы Шопенгауэра: ох, не праздным был для него вопрос о том, что же движет миром — воля или представление. Что же важнее для человека — биография или судьба…
В истории русской литературы Афанасий Фет числится крупнейшим поэтом из тех, кто выступал под лозунгом «чистого искусства» (к таковым причисляют еще Аполлона Майкова и Николая Щербину). «Вечная красота природы и бесконечная сила любви — и составляют главное содержание чистой лирики», — так определил это направление Владимир Соловьев. Эстетическая критика 1850-х годов (Дружинин, Боткин, Григорьев и др.) и пропагандировала Фета как певца «вечных ценностей», «абсолютной красоты». Звучит значительно, но во второй половине XIX столетия главным достоинством произведения искусства считалась социальная озабоченность, и потому стихотворения Фета многим из современников представлялись пустословием, никчемушными рассуждениями о любви и природе (примерно так оценивали их и Добролюбов, и Писарев). Белинский, который после выхода первой книги стихотворений Фета заметил, что этот поэт «много обещает», уже три года спустя писал иное: «Я говорю: „Оно хорошо, но как же не стыдно тратить времени и чернил на такие вздо-ры?“»… Фета, впрочем, такое отношение к его творчеству только подзадоривало: «Мне было бы оскорбительно, если бы большинство понимало и любило мои стихотворения: это было бы только доказательством, что они низменны и плохи».
Однако эти же критики обличали Фета еще и как певца крепостничества, который-де в крепостном праве «видел только одни праздничные картины».
Тут-то редактору и издателю Фета Ивану Тургеневу и пришло в голову противопоставить «великого поэта Фета» «помещику и публицисту Шеншину, закоренелому и остервенелому крепостнику, консерватору и поручику старого закала». Конечно, Тургеневу с его «Отцами и детьми», с его Базаровым, всегда желавшему быть «в струе», надо было оправдаться перед обществом, почему он возится с Фетом и издает его поэзию. Кампания Тургеневу удалась — такая точка зрения на Фета и стала привычной. Вот, например, строки А. М. Жемчужникова: «Искупят прозу Шеншина / Стихи пленительные Фета».
По-своему социальная критика была права — Фет не мог быть ей близок. В 1840—1850-х годах он выступал упорным продолжателем классицизма, который сложился в поэзии Батюшкова, Дельвига, других поэтов пушкинского круга. Но если классицизм, то какие уж тут социальные проблемы? Фет, кстати, и прямо заявлял, что «художнику дорога только одна сторона предметов: их красота». Эта поэзия о другом — не о том, что на свете плохо, а о том, что в нем хорошо. Да, можно заявить, что она убаюкивает читателя, уводит его от борьбы в мир грез. Но если бы в мире вовсе отсутствовала гармония, то где бы литераторы, поставившие на «гражданскую тематику», брали поводы для недовольства действительностью? Ведь несовершенство действительности можно обнаружить только при сравнении ее с «вечными ценностями», разве не так?
Что именно раздражало современников в поэзии Фета, проще всего увидеть на таком примере: одно из самых известных его стихотворений, которое было опубликовано еще в 1850 году и с тех пор считается своего рода квинтэссенцией индивидуального фетовского стиля, вызвало лавину пародий. Вот эти строки, прекрасно знакомые всем нам едва ли не с раннего детства:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!
Раздражали «банальность образов» (соловьи и розы, ночные тени и заря), «претенциозность метафор» («отблеск розы», «пурпур янтаря»), а главное — «бессодержательность»: мало того, что опять про любовь и природу — а не, скажем, про тяготы крепостного рабства, так оно ведь и вообще, можно сказать, «ни о чем» — в тексте нет ни единого глагола, а есть лишь простое, через запятую перечисление впечатлений.
Одним из первых «Шепот, робкое дыханье…» высмеял Н. А. Добролюбов, который в 1860 году опубликовал стихотворение «Первая любовь», якобы написанное «юным дарованием» Аполлоном Капелькиным:
Вечер. В комнатке уютной
Кроткий полусвет
И она, мой гость минутный…
Ласки и привет;
Абрис маленькой головки,
Страстных взоров блеск,
Распускаемой шнуровки
Судорожный треск…
Жар и холод нетерпенья…
Сброшенный покров…
Звук от быстрого паденья
На пол башмачков…
Сладострастные объятья,
Поцалуй немой, —
И стоящий над кроватью
Месяц золотой…
Под пером пародиста робкое свидание в саду превратилось в весьма натуралистическую сценку в спальне. Недаром поэтизму «лобзания» противопоставлено слово «поцалуй» в просторечном его произношении. Недаром «шепот» и «трели соловья» в строчках Фета, для которого важно было передать «музыку любви» и несомненное сходство между пробуждением человеческого чувства и пробуждением природы, сменились в пародии судорожным треском распускаемой шнуровки и громким стуком падающих на пол башмаков…
Спустя три года это же стихотворение спародировал Д. Д. Минаев — в цикле «Лирические песни с гражданским отливом»:
Холод, грязные селенья,
Лужи и туман,
Крепостное разрушенье,
Говор поселян.
От дворовых нет поклона,
Шапки набекрень,
И работника Семена
Плутовство и лень.
На полях чужие гуси,
Дерзость гусенят, —
Посрамленье, гибель Руси,
И разврат, разврат!..
Если Добролюбов высмеивал «бессодержательность» лирика Фета, то Минаев обрушился, в общем-то, на помещика Шеншина — автора очерков «Из деревни», в которых и рассказывается о нерадивом работнике Семене, о гусынях с «вереницей гусенят», забравшихся в помещичьи посевы и попортивших молодую пшеницу, за что Фет велел арестовать птиц и запросил у их хозяев штраф… Очерки эти были восприняты значительной частью русского общества как сочинения замшелого ретрограда. А уж о злополучных гусях либеральная и радикальная пресса помнили столь долго, что без напоминания о них не обошлись даже многие некрологи Фету… То есть речь идет опять-таки о противоречиях между Фетом и Шеншиным: диссонансе между возвышенным лириком, певцом соловьев и роз — и практичнейшим хозяином, радеющим о каждой копейке.
Стихотворение «Шепот, робкое дыханье…» вызвало огромное число не только пародий, но и подражаний. Влияние фетовского стиля на русскую поэзию оказалось столь велико, что поддавались ему и поэты, вовсе непохожие на «чистого лирика» Фета. Так, например, Иван Никитин написал в 1857—1858-х годах стихотворение «Ночлег в деревне», первые две строфы которого звучат так:
Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!