Критическая философия истории 63 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 63 из 79Следующая ⇒

Перечни причин или исторических факторов многочисленны. И мы не намерены обозреть все эти перечни: нас интересует только принцип классификации; от логики до метафизики, проходя через историю и социологию, все науки интересны в своих попытках.

Мы, прежде всего, будем различать горизонтальные классификации — исторические или, так сказать, институциональные классификации, и пересекающие классификации, которые, предполагается, воспроизводят объективную иерархию сущностей. Промежуточными являются теоретические, психологические или антропологические классификации, начиная с тенденций человеческой природы. Эти различения не исключают сочетаний. Такая классификация, как классификация Шелера, стремится к синтезу.

Такие логико-метафизические классификации, как классификация Мейнеке или г.Берра — биологическая, психологическая, духовная или случайная каузальность, необходимость и последовательность — нам кажутся малополезными. Практически историк никогда не знает того, что в представленном ему сложном и конкретном событии относится к каждой категории⁴⁶.

Метафизические иерархии (Конта или Н.Гартмана), взятые как исторические классификации, вызывают то же возражение. Конечно, фундаментальное высказывание «низшее определяет высшее, которое остается автономным», может быть, имеет философский смысл. Из него дедуцируются связи от жизни к сознанию, от сознания к разуму-Но и в данном случае трудно перейти от этой концептуальной метафизики к исторической реальности. Более того, эти утверждения в той мере, в какой они правомерны, поддаются непосредственному доказательству (например, в том, что касается неустранимости идей как таковых), и этот последний метод имеет преимущество признавать специфику различных исторических целостностей, не выражать в терминах каузальности различие духовных миров и множество человеческих де-ятельностей.

Бесспорно, горизонтальная классификация избегнет этих критических замечаний. Можно перечислять социальные институты (церкви, семьи, корпорации, государства и т.д.), которые историк снова находит в большинстве случаев, но такое расчленение видоизменяет вместе с обществами и эпохами любознательность ученых. Всего-навсего приведут к Memento*¹ причин, функцией которого является напоминание наблюдателю о том, что следует наблюдать эти различные феномены. Такая классификация нисколько не равносильна систематизации, ибо она оставляет неизвестными причинные связи.

Только классификации смешанного типа отвечают всем требованиям, которые одновременно раскрывают исторические силы через становление и социальные институты, являющиеся их выражением и, так сказать, воплощением. Такова, например, теория Шелера. Она базируется на различении материальных и идеальных факторов. Содержание, So-sein⁴⁸ идей всегда независимо от социальной реальности, духовный акт индивидуальности биологичен и историчен. Материя только отбирает среди идей те, которые осуществляются в определенную эпоху (Шелер, кажется, одновременно имеет в виду культурную реализацию идей и историю чистых идей). Действия элит якобы составляют позитивный фактор созидания. Свободный в эмпирии дух — свободен в мире. Реальные факторы в каждую эпоху детерминируют настоящее и будущее, фиксируют поле ненадежности. Идеи имеют только власть моментально остановить, замедлить или строго направлять эволюцию, которая совершается без них, если они выступают против нее. Шелер указывает на три реальных фактора — сексуальность (семья), воля к силе (т.е. политика) и, наконец, желание существования или богатства (т.е. экономика). Эта теория истории есть перенос философской антропологии: в ней рассматриваются даже свобода и бессилие духа при решении индивидуальной и коллективной судьбы. Социальные институты связаны с инстинктами через конечную цель, которой они соответствуют. Только роль элит характеризует на правах собственности структуру истории. И еще, трансформация элит и обществ объясняется психологическим изменением руководящих групп (торговцы следуют за воинами). А также большую или меньшую свободу по отношению к социальной материи, ее большую или меньшую действенность выражает старение человека, которое отражает коллективную судьбу. Непрерывное господство реальных факторов, закон происхождения идеальных факторов (связи рода в различных эпохах с политикой и экономикой, религии с философией и наукой) являются одновременно антропологическими и историческими, трансцендентными становлению и верифицируемыми им.

Мы подробно не будем обсуждать эти широкие обобщения, имеющие яркий и вместе с тем сомнительный характер. Мы ограничимся нашими принципиальными замечаниями в адрес таких концепций.

434

435

Переход тенденций к социальным институтам вызывает два возражения. Шелер признает, что в каждом отдельном действии человек полностью ангажирован. Без голода и жажды не было бы экономики, но без науки современная экономика не постижима. То же самое касается семьи, она предполагает сексуальный инстинкт и понимание юридических норм. Но как дать отчет об этих предполагаемых постоянных импульсах, исторически вариабельных социальных институтах? Теоретическое деление плохо соответствует историческому делению. Идеи и страсти, потребности и знание всегда смешиваются и путаются. Человеческая природа, выделенная абстрактным путем, проявляется только в аспекте конкретно несводимой позиции.

Допустим, что конечная реальная цель здесь и идеальная цель там создают противоречие между двумя классами факторов. Тогда единственным следствием этого будет автономия идей (религия, наука, философия) как таковых. Поскольку идеи становятся силой, интегрируясь со страстями, то мы снова находим многообразие факторов. И снова возникает вопрос, как можно априори, исходя из сверхисторической антропологии, определять отношения между факторами, социальное воплощение которых изменяется вместе с эпохами? Тем более что импульсы, изолированные философом, оказываются неразделимыми во всех социальных институтах: нужно, чтобы отношения между факторами были непосредственно обнаружены и доказаны. Еще раз мы приходим к психологии или метафизике, замаскированной под теорию истории.

Допустим, что эти высказывания, как это иной раз предлагает Шелер, являются самыми общими социологическими законами. Как мы будем постигать примат какого-либо фактора?

Выше мы показали, что нельзя найти основную и исключительную причину для истории прошлого. Удастся ли зафиксировать направляющий фактор если замкнуться внутри какой-либо культуры? Разумеется, что мы ищем каузальную, а не психологическую интерпретацию этого примата: нет сомнения в том, что в зависимости от эпох типы людей разнятся. Шелер дает две формулы: он говорит о вариабельной независимости и о факторе, который фиксирует поле индетерминацыи.

Понятие вариабельной независимости, на наш взгляд, бездоказательно. В самом деле, оно предполагает абсолютную автономию частичной эволюции. Но даже в эпоху капитализма движение экономики не носит изолированный или независимый характер. Политика, если она есть следствие экономической ситуации, оказывает влияние на причину. Тоталитарные режимы хорошо доказали, что сила государства не останавливается на границах рынка.

Возьмем другую формулу, т.е. формулу о поле индетерминации. Она кажется более приемлемой, потому что статична, с другой стороны, ее можно защищать бесспорными аргументами. В условиях капитализма некоторые черты общественных отношений или индивидуального существования неизбежны (противоположность классов, роль денег и т.л.). как если бы, действительно, экономика размечала границы, внутри которых действуют изменения, приписываемые другим факторам. В этом смысле формула сохраняет значение. Остается узнать, выступает ли и

каждую эпоху один-единственный фактор, который и предписывает другим феноменам рамки.

Рассмотрим любое общество. С точки зрения природы экономики мы можем сделать вывод об отсутствии некоторых социальных институтов, иначе говоря, о присутствии точно определенных социальных институтов: следствие взаимосвязи, которая объединяет друг с другом различные части целого. Но если исходить из политического, юридического или религиозного феномена, то можно прийти к аналогичным выводам. Определенная политика несовместима с любой экономикой, определенное право тоже несовместимо с любым способом производства и обмена. Всего-навсего в каждую эпоху выбор феномена если не обязателен, то, по крайней мере, особенно удобен и мотивирован. Но какова бы ни была точка отправления, выводы скорее имеют негативный, чем позитивный характер: такая-то экономика исключает такую то политику (например, управляемая экономика, формальная демократия), либо еще выводы формулируются в терминах тенденций: такая-то экономика благоприятствует такому-то виду власти. В той мере, в какой обращаются к более отдаленным феноменам, тенденции становятся менее надежными. Поле вариаций, невозможность точно установить границы есть только метафорическое выражение одновременно социального единства и разъединенности коллективного существования.

Лучшим доказательством того, что эти формулы превышают наше знание, является противоположность между стремлением к ретроспективным объяснениям и бедностью предвидений. Частичные предвидения,

проекты будущего, фрагментарных каузальностей, установленных экспериментально, вполне успешны. Но предвидение, связанное с системой будущего (экономическая или социальная система), есть образ нашей глобальной интерпретации настоящего. Оно фиксирует, исходя из того или иного относительно постоянного данного, некоторые черты других социальных институтов (необходимых или исключенных). С этими позитивными высказываниями сливается память исторических синтезов: показанные в прошлом, общества представляются наблюдателю как массивные единства, выражения силы или воли, которая постфактум приобретает нечто вроде силы. Но в действительности, человек никогда не позволяет себе ограничиться единственной интенцией, он проявляет свою непредсказуемую свободу через многообразие миров, в которых он проецирует свои мечты, надежды или множество образов своей реальной жизни. Единство исторических целостностей, которые историк неизбежно конструирует, не следует из рядоположенности или из сложения элементов, появившихся после расчленения в причинном плане, оно имманентно общности, подсказано нравственной истиной или человеческим призванием.

Нет перводвигателя всего исторического движения, — одним словом, таково заключение нашего исследования. Впрочем, это заключение мы могли прямо дедуцировать из всего каузального исследования, ибо есть

436

437

противоречие между априорным или апостериорным утверждением каузального примата и методической гипотезой детерминизма, т.е. меж.д\ анализом и сравнением.

Таким образом мы оговариваем права других методов. Переход от одной целостности к другой может быть понят как необходимость, но не в зависимости от наблюдаемых закономерностей, а путем предпочтения внутренней необходимости интеллигибельных связей. Может быть, диалектика примиряет антитезисы, которые в соответствии с рассудком кристаллизуются в неразрешимые противоречия. Еще необходимо сохранить различия, не смешивать психологию, историю и антропологию, не навязывать каузальной мысли задач, которые превышают ее способности и, может быть, способности человеческого духа.

§ 4. Исторический детерминизм

Отрицательные результаты двух предыдущих параграфов нас приводят к начальной точке. Рассеянные закономерности соединяются между собой и с единичными следствиями, чтобы обозначить линии исторического движения, установить границы и предвидеть результаты действия.

Для характеристики исторического детермизима нам остается выделить материальные результаты, включенные в наш логический анализ. Совместима ли каузальность со структурой исторического мира? Превращается ли она в нечто автономное? В целостное и интеллигибельное единство?

Обычные дискуссии относительно употребления каузального понятия в истории вращаются вокруг первого вопроса, который мы только что сформулировали. Вместо определения причины как постоянного антецедента детерминизм понимают в духе физического детерминизма, в самой твердой форме. Сразу возникает вопрос: существуют ли исторические законы? Подчиняется ли история таким законам? Вопрос темный, имеющий скорее метафизический, чем логический характер, стараются различать конкретно четкие каузальности (психологическую, биологическую, даже социологическую) или еще противопоставляют историческую случайность природной необходимости и пытаются найти промежуточное положение между исторической случайностью и природной необходимостью.

Конечно, представленные как причины антецеденты в разных науках являются разными, и в этом смысле исторический детерминизм имеет психологический характер (мотивы, побудительные причины, идеи здесь являются причинами). Механизм обществ тоже, кажется. отличен от механизма физических феноменов, как и последний отличается от витального функционирования. Сравнение этих различных детерминизмов не безынтересно, но либо рассматривают сущности — и мы оставляем в стороне трансцендентные рассуждения — либо срав-

нивают устроенные эксперименты. Не понятие причины варьирует, а конструкция концептов, организация связей. Поэтому после, а не до логического анализа должно было начаться сравнение структур. Они также поддаются научному наблюдению, как и феноменологическому описанию.

Рассмотрим прежде всего аргументы тех, кто хотел бы устранить каузальность из людского мира. Их можно свести к двум высказываниям: либо утверждают, что последовательности исторических фактов исключают отношения причины и следствия, либо, учитывая признаки событий, удается фиксировать изолируемые регулярности.

Мы сразу же отвергаем первый аргумент. Между причиной и следствием существует не только постоянная связь: в переходе от мотива к действию и от первопричины к следствиям дух открывает истинную ин-теллигибельность (и возможно, что эта интеллигибельность проявляется на всех уровнях). Но эта интеллигибельность совместима с необходимостью, которая не всегда имеет механистический или физический характер; следствие в истории не соответствует антецеденту как движение шара удару, которому он подвергается, или как расширение тела в теплой атмосфере. Закономерная последовательность представляет необходимое и достаточное условие. Конечно, нельзя установить между двумя терминами уравнения каузальную связь: 2+2 не есть причина 4. Когда историк имеет дело с идеями как таковыми, когда он приходит к рациональным системам, то каузальность исчезает. Но достаточно свести эти системы к психическим данным, чтобы заменить действительные связи привычек мышления исторически специфическим и подлежащим рассмотрению детерминизмом.

Более серьезными являются аргументы, которые ссылаются на случайный, индивидуальный и свободный характер событий и, следовательно, на невозможность сформулировать законы, которые можно сравнить с законами, управляющими природой. Но эта противоположность связана с уже преодоленной эпистемологией. Наука больше не знает этих абсолютных правил, которые подобны предписанию Всевышнего и навязываются миру. Действительно, либо придерживаются приблизительных макроскопических связей, либо представляют себе микроскопическую структуру материи, и тогда далекий от того, чтобы прийти к подлинному атому, ученый продвигается от связи к связи, а крайняя индетер-минация становится индетерминацией, которую создает вмешательство наблюдателя. В обоих случаях приходят к сближению: легче согласятся с тем фактом, что все исторические связи были разработаны с помощью концептуального выражения. Здесь и там последний фрагмент и все целое ускользают от объективного познания, как если бы разум был осужден на то, чтобы никогда не достичь объекта, который бы его полностью удовлетворил.

Впрочем, мы не думаем отрицать различия. Три термина: случайный, индивидуальный, свободный метафизически и, если можно так выразиться, метафорически обозначают три признака человеческого становления. Ретроспективная организация фактов, сконструированных на базе событий, исторический детерминизм чужд альтернативе необходи-438 439

мость — случайность⁴⁹. Историк может встретиться с этим антитезисом, взятом в строгом смысле слова, только в том случае, если он возвысится над реальностью, над своим положением ученого как узника времени, человека, обреченного на то, чтобы оставаться за пределами целостности. Напротив, если противопоставляют случайность необходимости, как акциденцию закономерности, то верно в формальном смысле слова, как и в материальном смысле, что в истории случайность играет особую роль.

То же самое касается метафизики индивидуального. Она ничего общего не имеет с логической проблемой исторической каузальности. Если придать личности (индивидуальной или коллективной) абсолютное единство, то нельзя будет действия или периоды свести к законам, каждый момент будет выражать по-своему это единство без эквивалента. Если и на этот раз мы оставим в стороне эту метафизику, то мы дол жны будем заниматься только наблюдением и описанием: в самом деле. человек представляет собой относительно закрытое целое. Каждый действует по-своему, если приходит к отдельному решению, то это часто лучше объясняется своеобразием характера, чем общими правилами или обстоятельствами. Практически историк, за исключением биографа, включает действие в среду. Если среда не отзывается на действие, то историк в качестве случайности вводит роль личности. Для него мало значения имеет метафизика индивидуальности: он анализирует действия, их истоки и следствия, а также устанавливает границы адекватных и случайных связей. И когда речь идет о такой более широкой индивидуальности, как нация или культура, он учитывает даже в каузальном устройстве целостный характер системы.

Закономерности, установленные в определенном обществе и для определенного общества, как таковые не подлежат обобщению. Абстрактно отсюда следуют три последствия: поле законности связей обычно более ограничено, нормальные условия, в которых эта законность подтверждается, являются более точными и сложными, наконец, каузальные связи (и особенно теоретические связи) иногда объединяются в одну систему, которая отражает историческую структуру.

Мы также отбрасываем сомнения относительно свободы. Если предположить, что допускают свободную волю в самой традиционной форме, то отсюда не следует никакого вывода для исследования. Как указывал еще Макс Вебер, тип свободного действия есть разумное действие. И это действие хорошо понятно благодаря мотивам и побудительным причинам, оно также лучше всех поддается воспроизводству в той мере, в какой ситуация, которой оно соответствует, повторяется. Поэтому метафизическая свобода не подрывает ни предвидение, ни объяснение.

Конечно, тот, кто верит в свободу, может стремиться к тому, чтобы придавать меньшее значение детерминистским интерпретациям. Он поставит под сомнение их законность, поскольку, с его точки зрения, веши могли бы происходить иначе. Но чаще всего философ, не осознавая полностью, думает об исторической свободе, которая не касается так называемых метафизических загадок, т.е. эффективности встреч или силы воздействия людей (и в частности, индивидуальных воль). Необходимость, которую он отрицает, полностью имманентна и представляет собой необходимость социальных институтов или коллективных движений. Мы признаем, что есть своего рода сходство между метафизической и исторической необходимостью (или случайностью): но не более того, физиологический и психологический детерминизм не мешает некоторым индивидам, всему человечеству победоносно выступать против анонимных сил или тирании вещей.

Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 73; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 58 59 60 61 626364 65 66 67 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!