ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДДВЕРИЕ К ВИДЕНЬЮ 2 страница
Для американских индейцев, возможно, в течение тысячелетий тот пустой феномен, который мы называем магией, является серьезной, достоверной практикой, занимавшей примерно то же положение, которое занимает наша наука. Наши трудности в понимании ее без сомнения проистекают из чуждых нам единиц значения, с которыми она имеет дело.
Однажды дон Хуан сказал мне, что человек имеет предрасположения. Я попросил его объяснить мне это утверждение.
— Мое предрасположение видеть, — сказал он.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне нравится видеть, — сказал он, — потому что только при помощи видения человек знания может знать.
— Какого рода вещи ты видишь?
— Все.
— Но я тоже вижу все, а я не человек знания.
— Нет, ты не видишь.
— Я считаю, что вижу.
— Говорю тебе, что ты не видишь.
— Что тебя заставляет так говорить, дон Хуан?
— Ты только смотришь на поверхность вещей.
— Ты хочешь сказать, что каждый человек знания действительно видит насквозь все, на что смотрит?
— Нет, это не то, что я имел в виду. Я сказал, что у человека знания есть свои собственные предрасположения. Мое состоит в том, чтобы просто видеть и знать; другие делают другие вещи.
— Ну, например, какие другие вещи?
— Возьмем сакатеку, он человек знания, и его предрасположение — танцевать. Поэтому он танцует и знает.
— Значит, предрасположение человека знания — это нечто такое, что он делает для того, чтобы знать?
|
|
|
— Да, это правильно.
— Но как может танец помочь сакатеке знать?
— Можно сказать, что сакатека танцует всем, что у него есть.
— Он танцует так же, как я? Я хочу сказать, так, как танцуют?
— Скажем, что он танцует так же, как я вижу, а не так, как ты можешь танцевать.
— Видит ли он тоже так же, как ты?
— Да, но он также и танцует.
— Как танцует сакатека?
— Это трудно объяснить. Это особого рода танец, который он исполняет, когда он хочет знать. Но все, что я могу об этом сказать тебе — это то, что, если ты не понимаешь путей человека, который знает, то невозможно и говорить о виденьи или танце.
— А ты видел, как он танцует свой танец?
— Да. Однако, это невозможно для любого, кто смотрит на его танец, видеть, что это его особый способ познания.
Я знал сакатеку или, по крайней мере, я знал, кто он такой. Мы встречались, и однажды я покупал ему пиво. Он был очень вежлив и сказал, что я могу свободно останавливаться в его доме, когда мне это понадобится. Я долго забавлял себя мыслью о том, чтобы посетить его, но дону Хуану ничего об этом не говорил.
В полдень 14 мая 1962 года я подъехал к дому сакатеки. Он рассказал мне, как до него добраться, и я легко нашел этот дом. Он стоял на углу и был со всех сторон окружен изгородью. Ворота были закрыты. Я обошел дом кругом, выискивая, нельзя ли где-нибудь заглянуть внутрь. Казалось, что дом пуст.
|
|
|
— Дон Эльяс, — крикнул я громко.
Куры перепугались и рассыпались по двору, ужасно кудахча. Небольшая собачка подошла к забору. Я ожидал, что она залает на меня; вместо этого она просто уселась, наблюдая за мной. Я позвал еще раз, и куры разразились новым кудахтаньем. Старая женщина вышла из дому. Я попросил ее позвать дона Эльяса.
— Его здесь нет, — сказала она.
— Где я могу его найти?
— Он в полях.
— Где в полях?
— Я не знаю. Приходите к вечеру. Он будет дома около пяти.
— Вы жена дона Эльяса?
— Да, я его жена, — сказала она и улыбнулась.
Я попытался расспросить ее о сакатеке, но она извинилась и сказала, что плохо знает испанский язык. Я сел в машину и уехал.
Вернулся я около шести часов. Я подъехал к двери и выкрикнул имя сакатеки. На этот рах он вышел из дома. Я включил свой магнитофон, который в коричневой кожаной сумке свисал с моего плеча, как фотоаппарат. Казалось, он узнал меня.
— О, это ты, — сказал он, улыбаясь. — как Хуан?
— Он здоров. А как ваше здоровье, дон Эльяс?
Он не отвечал. Казалось, что он нервничает. Внешне он был очень собран, но я чувствовал, что ему было не по себе.
|
|
|
— Хуан прислал тебя сюда с каким-нибудь делом?
— Нет, я сам приехал.
— Но чего же ради?
Его вопрос, казалось, выдавал очень искреннее удивление.
— Я просто хотел поговорить с вами, — сказал я, стараясь, чтобы вопрос звучал так естественно, как только можно. — дон Хуан рассказывал мне о вас чудесные вещи, я заинтересовался и захотел задать вам несколько вопросов.
Сакатека стоял передо мной. Его тело было тощим и жилистым. Он носил рубашку и брюки цвета хаки. Его глаза были полузакрыты. Он казался сонным или, может быть, пьяным. Его рот был слегка приоткрыт, и нижняя губа отвисала. Я заметил, что он глубоко дышит и, казалось, почти похрапывает. Мне пришла мысль, что сакатека несомненно выжил из ума. Но эта мысль казалась очень неуместной, потому что лишь несколько минут назад, когда он вышел из дома, он был очень алертен и вполне осознавал мое присутствие.
— О чем ты хочешь говорить? — сказал он наконец.
У него был очень усталый голос. Казалось, что он выдавливает из себя слова одно за другим. Я почувствовал себя очень неловко. Казалось, что его усталость была заразной и охватывала меня.
— Ничего особенного, — отчетил я. — я просто приехал поболтать с вами по-дружески. Вы однажды приглашали меня к себе домой.
|
|
|
— Да, приглашал, но сейчас это не то.
— Но почему же не то?
— Разве ты не говорил с Хуаном?
— Да, говорил.
— Но тогда чего же ты хочешь от меня?
— Я думал, что, может, я смогу задать вам несколько вопросов.
— Задай их Хуану. Разве он не учит тебя?
— Он учит, но все равно мне хотелось бы спросить вас о том, чему он меня учит и узнать ваше мнение. Таким образом я бы знал, что мне делать.
— Почему ты хочешь сделать это? Ты не веришь Хуану?
— Я верю.
— Тогда почему ты не попросишь его рассказать тебе о том, что ты хочешь узнать?
— Я так и делаю. И он мне рассказывает. Но если вы тоже расскажете мне о том, чему он меня учит, то, может быть, я лучше это пойму.
— Хуан может рассказать тебе обо всем. Только он может сделать это. Разве ты этого не понимаешь?
— Понимаю. Но я также хочу поговорить с людьми, подобными вам, дон Эльяс. Не каждый день встречаешься с человеком знания.
— Хуан — человек знания.
— Я знаю это.
— Тогда почему ты говоришь со мной?
— Я сказал, что я приехал, чтоб мы были друзьями.
— Нет, ты не для этого приехал. На этот раз в тебе есть что-то другое.
Я хотел объяснить, но все, что я смог сделать, так это — неразборчиво бормотать. Сакатека молчал. Казалось, он внимательно слушал. Его глаза были вновь полузакрыты. Но я чувствовал, что он смотрит на меня. Он едва уловимо кивнул. Затем его веки раскрылись и я увидел его глаза. Он, казалось, смотрел мимо меня. Он бессознательно потоптывал по полу носком правой ноги как раз позади левой пятки. Его ноги были слегка согнуты, руки безжизненно висели вдоль тела. Затем он поднял правую руку; его ладонь была открыта и перпендикулярна земле; пальцы были расставлены и указывали на меня. Он позволил своей руке пару раз колыхнуться прежде, чем вывел ее на уровень моего лица. В таком положении он держал ее с секунду, а затем сказал мне несколько слов. Его голос был очень ясным, и все же я слов не разобрал.
Через секунду он уронил руку вдоль тела и остался неподвижен, приняв странную позу. Он стоял, опираясь на щиколотку левой ноги. Его правая нога огибала пятку левой ноги, и ее носок мягко и ритмично потопывал по полу.
Меня охватило неожиданное ощущение — своего рода беспокойство. Мои мысли, казалось, были несвязными. Я думал о неотносящихся к делу бессмысленных вещах, не имеющих никакого отношения к происходящему. Я заметил свое неудобство и попытался выправить мысли, вернув их к реальности, но не мог этого сделать, несмотря на огромные усилия. Казалось, что какая-то сила мешала мне концентрировать мысли и думать связно.
Сакатека не сказал ни слова, и я не знал, что еще сказать или сделать. Совершенно автоматически повернулся и ушел.
Позднее я почувствовал себя обязанным рассказать дону Хуану о моей встрече с сакатекой. Дон Хуан расхохотался.
— Что же в действительности тогда произошло? — спросил я.
— Сакатека танцевал, — сказал он. — он увидел тебя, а затем он танцевал.
— Что он сделал со мной? Я чувствовал холод и дрожь.
— Очевидно, ты ему не понравился, и он остановил тебя, бросив на тебя слово.
— Каким образом он смог это сделать? — воскликнул я недоверчиво.
— Очень просто. Он остановил тебя своей волей.
— Что ты сказал?
— Он остановил тебя своей волей.
Объяснение было неудовлетворительным. Его заключение звучало для меня белибердой. Я попытался еще порасспрашивать его, но он не смог объяснить этот случай так, чтобы я был удовлетворен.
Очевидно, что этот случай, как и любой случай в этой чуждой системе чувственных интерпретаций может быть объяснен или понят только в терминах единиц значения, относящихся к этой системе. Таким образом, эта книга является репортажем, и ее следует читать, как репортаж. Система, которую я записывал, была для меня невосприемлема, таким образом претензия на что-либо иное, кроме репортажа, была бы обманчива и несостоятельна. В этом отношении я придерживался феноменологического метода и старался обращаться в своих записях с магией только как с явлениями, с которыми я столкнулся. Я, как воспринимающий, записал то, что я воспринимал, и в момент записывания я старался удерживаться от суждений.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДДВЕРИЕ К ВИДЕНЬЮ
1
2 апреля 1968 г.
Дон Хуан на секунду взглянул и, казалось, совсем не был удивлен тем, что увидел меня, несмотря на то, что прошло уже более двух лет с тех пор, как я последний раз приезжал к нему. Он положил руку мне на плечо, улыбнулся и сказал, что я изменился и выгляжу толстым и мягким.
Я привез экземпляр своей книги. Безо всяких вступлений я вынул ее из портфеля и вручил ему.
— Это книга о тебе, дон Хуан, — сказал я.
Он взял ее и провел рукой по страницам, как если бы это была колода карт. Ему понравился зеленый оттенок переплета и высота книги. Он ощупал переплет ладонями, пару раз повернул его и затем вручил мне книгу обратно. Я чувствовал большой прилив гордости.
— Я хочу, чтобы ты оставил ее себе, — сказал я.
Он потряс головой в беззвучном смехе.
— Я лучше не буду, — сказал он и затем добавил с широкой улыбкой: — ты знаешь, что мы делаем с бумагой в Мексике.
Я рассмеялся. Мне показалась прекрасной его легкая ирония.
Мы сидели на скамейке парка в небольшом городке в горном районе центральной Мексики. У меня не было абсолютно никакой возможности дать ему знать о моем намереньи посетить его, но я был уверен, что найду его, и я нашел. Я очень недолго прождал в этом городе прежде, чем дон Хуан прибыл с гор, и я нашел его на базаре у прилавка одного из его друзей.
Дон Хуан сказал мне, как само собой разумеющееся, что я тут как раз во-время, чтобы доставить его обратно в сонору; и мы уселись в парке, чтобы подождать его друга, масатекского индейца, у которого он жил.
Мы ждали около трех часов. Мы говорили о разных неважных вещах, и к концу дня, как раз перед тем, как пришел его друг, я рассказал ему о нескольких случаях, свидетелем которых я был несколько дней назад.
Во время моей поездки у меня сломалась машина на окраине города и в течение трех дней мне пришлось оставаться в нем, пока длился ремонт. Напротив автомастерской был мотель, но пригород всегда действовал на меня удручающе, поэтому я остановился в восьмиэтажной гостинице в центре города.
Мальчик-курьер сказал мне, что в отеле есть ресторан, и, когда я спустился туда поесть, я обнаружил, что там имеются столики снаружи на улице. Они довольно красиво располагались на углу улицы под низкой кирпичной аркой современных линий. Снаружи было прохладно и там были свободные столики, однако я предпочел сидеть в душном помещении. Входя я заметил, что на бревне перед рестораном сидит группа мальчишек — чистильщиков обуви, и я был уверен, что они станут преследовать меня, если я сяду за один из наружных столиков.
С того места, где я сидел, мне была видна через стекло эта группа мальчишек. Пара молодых людей заняла столик и мальчишки окружили их, прося почистить их обувь. Молодые люди отказались, и я был удивлен, увидев, что мальчтшки не стали настаивать, а вернулись и сели на свое место. Через некоторое время трое мужчин в деловых костюмах поднялись и вышли, и мальчишки, подбежав к их столику, начали есть остатки пищи. Через несколько секунд тарелки были чистыми. То же самое повторилось с объедками на всех остальных столах.
Я заметил, что дети были весьма аккуратны; если они проливали воду, то они промокали ее своими собственными фланельками для чистки обуви.. Я также отметил тотальность их уборки съестного. Они съедали даже кубики льда, оставшиеся в стаканах, лимонные дольки из чая, кожуру и т.п. Не было совершенно ничегою что бы они оставляли.
За то время, что я был в отеле, я обнаружил, что между детьми и хозяином ресторана существует соглашение: детям было позволено околачиваться у заведения с тем, чтобы заработать немного денег у посетителей, а также доедать остатки пищи на столиках с тем условием, что они никого не рассердят и ничего не разобьют. Их было одиннадцать человек в возрасте от пяти до двенадцати лет, однако самый старший держался особняком от остальной группы. Они намеренно отталкивали его, дразня его частушкой, что у него есть лобковые волосы и он слишком стар, чтобы находиться среди них.
После трех дней наблюдения за тем, как они подобно стервятникам бросались на самые непривлекательные объедки, я искренне расстроился и покинул город с чувством, что нет никакой надежды для этих детей, чей мир был уже раздавлен их каждодневной борьбой из-за куска пищи.
— Ты их жалеешь? — воскликнул дон Хуан вопрошающим тоном.
— Конечно, жалею, — сказал я.
— Почему?
— Потому что я озабочен благосостоянием окружающих меня людей. Эти мальчики — дети, а их мир так некрасив и мелок.
— Подожди. Подожди. Как ты можешь говорить, что их мир некрасив и мелок? — сказал дон Хуан, передразнивая мое выражение. — Ты думаешь, что твой мир лучше, не так ли?
Я сказал, что так и думаю, и он спросил меня, почему. И я сказал ему, что по сравнению с миром этих детей мой мир бесконечно более разнообразен и богат развлечениями и возможностями для личного удовлетворения и развития. Смех дона Хуана был искренним и дружеским. Он сказал, что я неосторожен с тем, что я говорю, что у меня нет возможности измерить богатство и возможности мира этих детей.
Я подумал, что Хуан просто упрямится. Я действительно думал, что он становится на противоположную точку зрения просто для того, чтобы раздражать меня. Я искренне верил, что у этих детей нет ни малейшего шанса для интеллектуального роста.
Я еще некоторое время отстаивал свою точку зрения, а затем дон Хуан спокойно спросил меня:
— Разве ты не говорил мне однажды, что по твоему мнению величайшим достижением для человека будет стать человеком знания?
Я говорил так и повторил вновь, что, по-моему, стать человеком знания — это одно из величайших интеллектуальных достижений.
— Так ты думаешь, что твой очень богатый мир когда-нибудь поможет тебе стать человеком знания? — спросил дон Хуан с легким сарказмом.
Я не ответил, и тогда он задал тот же вопрос другими словами — оборот, который я всегда применял к нему, когда считал, что он не понимает.
— Другими словами, — сказал он, широко улыбаясь и очевидно видя, что я осознаю его игру, — могут ли твоя свобода и твои возможности помочь тебе стать человеком знания?
— Нет, — сказал я с ударением.
— Тогда как же ты можешь чувствовать жалость к этим детям? — спросил он серьезно. — любой из них может стать человеком знания. Все люди знания, которых я знаю, были детьми, подобными тем, которых ты видел, подъедающими объедки и вылизывающими столики.
Аргумент дона Хуана дал мне неприятное ощущение. Я не чувствовал жалости к этим обделенным привелегиями детям оттого, что им не хватает пищи, но жалел их за то, что по моим расчетам мир уже приговорил их к интеллектуальной неадекватности. И, однако же, по расчетам дона Хуана, каждый из них мог достичь того, что я считал вершиной человеческих интеллектуальных достижений — стать человеком знания. Мои причины к тому, чтобы жалеть их, были необоснованы. Дон Хуан точно поддел меня.
— Может быть, ты и прав, — сказал я. — но как можно избежать желания, искреннего желания помочь окружающим тебя людям?
— Как же, ты думаешь, им можно помочь?
— Облегчая их ношу. Самое маленькое, что можно сделать для окружающих нас людей, так это попытаться изменить их. Ты ведь и сам занимаешься этим. Разве не так?
— Нет. Этого я не делаю. Я не знаю, что менять, и зачем менять что-либо в окружающих меня людях.
— А как насчет меня, дон Хуан? Разве ты не учил меня для того, чтобы я изменился?
— Нет. Я не пытаюсь изменить тебя. Может случиться, что однажды ты станешь человеком знания — этого никак нельзя узнать — но это не изменит тебя. Когда-нибудь ты, возможно, сможешь увидеть людей в другом плане, и тогда ты поймешь, что нет способа изменить что-либо в них.
— Что это за другой план виденья людей, дон Хуан?
— Люди выглядят по-другому, если их видишь. Маленький дымок поможет тебе увидеть людей, как нити света.
— Нити света?
— Да, нити, как тонкая паутина. Очень тонкие волокна, которые циркулируют от головы к пупку. Таким образом, человек выглядит, как яйцо из циркулирующих волокон. А его руки и ноги подобны светящимся протуберанцам, вырывающимся в разные стороны.
— И так выглядит каждый?
— Каждый. Кроме того, человек находится в контакте со всем остальным, не через руки, правда, а через пучок длинных волокон, вырывающихся из центра его живота. Эти волокна присоединяют человека ко всему окружающему; они сохраняют его равновесие; они придают ему устойчивость. Поэтому, как ты сможешь увидеть когда-нибудь, человек — это светящееся яйцо, будь он нищим или королем, и нет способа изменить что-либо, или, вернее, что можно изменить в светящемся яйце, а?
2
Мое посещение дона Хуана положило начало новому циклу. Мне не потребовалось никаких усилий для того, чтобы вновь попасть в старое русло удовольствия от его чувства драматизма, его юмора и терпения со мной. Я определенно чувствовал, что мне нужно посещать его более часто. Не видеть дона Хуана было действительно большой жертвой для меня, кроме того, у меня было кое-что, представляющее для меня определенный интерес, что я хотел с ним обсудить.
После того, как я закончил книгу о его учении, я начал перебирать те свои полевые записи, которые я не использовал в книге. Я выпустил из книги очень много данных, потому что мое внимание было направлено на состояния необычной реальности. Просматривая свои старые записки, я пришел к заключению, что умелый маг может создать самый специализированный ареал восприятия в своем ученике, просто манипулируя «общественными ключами». Все мое построение, касающееся природы этих манипуляционных процедур, основывалось на предположении, что для того, чтобы создать необходимый ареал восприятия, необходим ведущий. Как конкретный тест я взял случай пейотных собраний магов. Я соглашался с тем, что на этих собраниях маги приходили к соглашению относительно природы реальности без какого-либо обмена словами или знакаи, и поэтому я пришел к заключению, что тут использовался очень мудреный код для того, чтобы участники пришли к такому соглашению. Я разработал сложную систему для того, чтобы объяснить эти коды и процедуры, и поэтому я вернулся, чтобы навестить дона Хуана и спросить его личное мнение и совет относительно моей работы.
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!