ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА 13 страница
На другой день рано утром мы вступили на широкую дорогу и направились к Истапалапану[231]. И видя многолюдные города и крупные поселения, одни — на воде, другие — на суше, и эту ровную мощеную дорогу, что дальше вела к Мешико, мы испытывали все возрастающее удивление и говорили, что все это похоже на волшебные рассказы из книги об Амадисе[232] — большие башни cues [(пирамиды храмов)], строения, стоящие прямо в воде, и все каменной кладки; и некоторые из наших солдат говорили, что если все то, что они видят, не сон и не чудо, то я должен описать это, так как все это надо как следует осмыслить; не знаю, как и рассказать о доселе невиданных и неслыханных вещах, которые даже во сне не могут привидеться. Чем больше мы приближались к Истапалапану, тем больше росло наше преклонение пред мощью и богатством этой страны. Пред городом нас встретили опять новые высокие особы: сеньор этого города Куитлауак[233] и сеньор Кулуакана, оба в близком родстве с Мотекусомой. И потом, по прибытии в этот город Истапалапан, нас разместили в подлинных дворцах громадных размеров, чудной постройки, из прекрасного камня, кедрового дерева и других хороших ароматных деревьев, с большими внутренними дворами и помещениями, украшенными навесами из хлопчатобумажной ткани. Затем, хорошо все осмотрев, мы вышли в большой огород и сад, весьма великолепные, не насмотришься, не нагуляешься, полные роз и цветов иных, со множеством плодовых деревьев и розовых кустов на земле, и прудом с пресной водой и многим другим; и можно было видеть, как большие лодки проплывают из озера по каналу, искусно выложенному изразцами и каменной мозаикой; на деревьях, полянах, пруде всякая птица, цветноперая, яркая. Все было так необычно и красиво, что я смотрел на это и не думал, что в мире могут быть такие земли, как эти, поскольку в то время о Перу еще не было известно. Теперь же все это разрушено, заброшено и ничего не сохранилось.
|
|
|
Продолжим рассказ. Касики этого города и Койоакана[234] преподнесли золота более, чем на 2 000 песо, а Кортес выразил им благодарность за это и выказал большую благосклонность, и беседовал с ними, с помощью наших переводчиков, касаясь и нашей святой веры, и объявлял о великой мощи нашего сеньора императора. Истапалапан в то время был значительным городом, находился наполовину на воде, наполовину на суше. Ныне здесь уже нет озера; где раньше был канал и шли суда, там теперь сеют и жнут маис. Все изменилось настолько, что никто этому даже не верит. А ведь прошло так немного времени!..
На следующий день, рано утром, мы выступили из Истапалапана, в сопровождении тех великих касиков, о которых я раньше говорил; дальше шли мы по дороге [на дамбе], шириной в 8 шагов, ведущей прямиком в город Мешико. Но несмотря на такую ширину, вся она была наполнена множеством людей, одни из них шли в Мешико, а другие — выходили. Индейцы прибывали посмотреть на нас, и нам трудно было продвигаться, они толпились на башнях и cues и прибывали на лодках со всех сторон озера, и это было не удивительно, поскольку они никогда не видели ни лошадей, ни людей таких, как мы. С каждым шагом восхищение наше росло, а язык немел от удивления. Впереди появлялись, с одной стороны, на суше большие города, и на озере — множество других. И мы видели, что все озеро покрыто лодками, а на дороге [на дамбе], тут и там, много мостов, и впереди — великий город Мешико; а нас лишь 400 солдат[235], — и вспомнились нам наставления и предостережения друзей из Уэшоцинко, Тлашкалы, Тлалманалько и многих других, предупреждавших нас: беречься, не входить в Мешико, в котором нас перебьют. Пусть любознательные читатели, ознакомившись с тем, что описано, оценят сами: были ли когда-нибудь на свете мужи, проявившие такую же отвагу?
|
|
|
МОТЕКУСОМА
Продолжим рассказ. Мы двигались своей дорогой [на дамбе из Истапалапана]; когда мы прибыли к месту, где от нее отделяется другая меньшая дорога [на дамбе], ведущая к городу Койоакану с несколькими святилищами наподобие башен, к нам приблизилось множество знатных и касиков в очень богатых и разнообразных накидках, заполнившие дорогу. И эти великие касики, посланные великим Мотекусомой встречать нас, подошли к Кортесу и сказали на своем языке: добро пожаловать; и в знак мира касались рукой земли, целовали землю и эту же руку. Таким образом, мы там задержались надолго, а оттуда ушли вперед Какамацин — сеньор Тескоко, и сеньор Истапалапана, и сеньор Тлакопана, и сеньор Койоакана встречать великого Мотекусому, уже приближавшегося в роскошных носилках, сопровождаемого своими вассалами — другими великими сеньорами и касиками[236].
|
|
|
Когда мы вплотную приблизились к Мешико, где были другие башенки, великому Мотекусоме помогли сойти с носилок и повели под руки те великие касики, под весьма драгоценным и изумительным балдахином из зеленых перьев, искусно украшенным золотом, с обилием серебра и жемчуга, и камней chalchiuis [(нефритов)], которые свисали, как бусы, что нельзя было оторвать глаз. Великий Мотекусома был очень богато одет, согласно их обычаю, и имел обувь, наподобие — cotaras[237], с подошвами из золота, а на верхней части были драгоценные камни; известные уже нам четыре сеньора, его родственники, ведущие его под руки, были уже не в прежней одежде — в которой нас встречали, а, согласно обычаю, в особой, парадной, которую быстро накинули на себя по пути, для встречи своего сеньора Мотекусомы. И кроме этих четырех сеньоров были с ним четверо других великих касиков, которые несли тот балдахин над их головами; множество других сеньоров были впереди великого Мотекусомы, подметая землю, по которой он должен был шагать, и расстилая дорогие ткани, дабы его нога не коснулась голой земли. Никто, кроме этих четырех сеньоров-родственников, что вели его под руки, не смел смотреть в лицо великому Мотекусоме: у всех глаза были почтительнейше и благоговейно опущены. При приближении великого Мотекусомы Кортес соскочил с коня и пошел ему навстречу, и когда приблизился к Мотекусоме, каждый из них с великим почтением поклонился другому. Мотекусома сказал ему приветствие по случаю приезда, и наш Кортес ответил, с помощью доньи Марины, подошедшей вместе с ним, что он желает ему доброго здоровья; затем Кортес из надушенного мускусом платка извлек ожерелье, сделанное из разноцветного стекла, и возложил его на великого Мотекусому; когда же он при этом захотел его обнять, то те великие сеньоры, что шли вместе с Мотекусомой отвели руку Кортеса, чтобы не обнял его, поскольку это считалось оскорблением.
|
|
|
Затем было произнесено еще несколько ласковых и учтивых слов, и Мотекусома повелел двум своим племянникам, которые вели его под руки, — сеньорам Тескоко и Койоакана, сопровождать нас в отведенные нам квартиры. Сам же Мотекусома вместе с другими двумя своими родственниками — Куитлауаком и сеньором Тлакопана, которые его сопровождали, вернулся в город, а также вернулись все, кто был с ним, — касики и знатные[238].
Мы вступили в Мешико. Толкотня была невероятная; сверху и снизу, с улиц, с плоских крыш, балконов, лодок и плотов впились в нас тысячи тысяч глаз мужчин, женщин и детей. И сейчас я вижу пред собой всю эту величественную картину так ясно, как будто она происходила лишь вчера. Наше ничтожество нами сознавалось все сильнее, но сильнее же мы вознадеялись на мощь и помощь Нашего Сеньора Иисуса Христа. Все до единого мы свободно разместились в нескольких громадных строениях, которые были отведены для нас. Раньше они принадлежали Ашаякатлю[239], отцу великого Мотекусомы, а потом остались необитаемыми, и только часть их Мотекусома отдал под святилища идолов, да еще держал там потайной клад, как мы узнаем. Итак, сейчас там жили teules — так они называли своих идолов, а посему нас, как teules, туда и поместили, чтобы мы находились под одной кровлей с равными. Дворцовый комплекс Ашаякатля состоял из нескольких строений со множеством вместительных залов, и покои Кортеса сплошь быль покрыты дорогими коврами; но и нас не забыли — наши постели, с новыми матрасами, подушками, блестящими одеялами и занавесями, были таковы, что на них могли бы покоиться величайшие сеньоры. Все блестело чистотой и богатыми украшениями.
Когда мы вступили в большой внутренний двор этого дворцового комплекса, нас встретил великий Мотекусома, взял Кортеса за руку и собственной персоной проводил его во внутренние покои. Здесь он надел на него драгоценную цепь удивительно тонкой работы — каждое звено представляло рака — и все присутствующие, не исключая и мешиков, удивлялись столь неслыханной чести. Кортес благодарил за все, и Мотекусома ответил: "Малинче! Пусть ты и твои братья чувствуют себя здесь, как дома. Желаю вам хорошенько отдохнуть!" С этими словами он удалился в свой дворцовый комплекс, который был близко от нашего. Мы же немедленно приступили к расквартированию отдельных рот по залам, выбрали подходящие места для пушек и все устроили так, чтобы при малейшей тревоге все были бы вместе и в наивыгодной позиции. Нам была приготовлена великолепная еда, согласно их обычаю, которую мы затем съели. А вошли мы в великий город Теночтитлан-Мешико в 8-й день[240] месяца ноября, в год от Рождества Нашего Спасителя Иисуса Христа — 1519. Хвала и слава Нашему Сеньору Иисусу Христу!
После того, как мы поели, в нашем расположении появилось множество сановников и придворных с сообщением, что и Мотекусома откушал и направляется сюда. Кортес вышел ему навстречу до середины зала, и Мотекусома вновь взял его за руку; принесены были драгоценные кресла мешикской работы, с богатой резьбой и позолотой; Мотекусома пригласил Кортеса воссесть вместе с ним и начал разговор длинной и хорошо обдуманной речью: выразив еще раз свою радость по поводу нашего благополучного прибытия, он сказал, что уже два года тому назад впервые узнал о нашем приходе с другим капитаном в Чампотон, а затем, на следующий год — о новом приходе с иным предводителем четырех кораблей; теперь, когда явился Кортес, он охотно исполнит все его пожелания, так как все более убеждается, что мы и есть те люди с восхода солнца, которые вернулись спустя много времени, чтобы править этими землями, о которых говорит древняя легенда, что подтверждают и наши доблестные победы в Чампотоне и Табаско и над тлашкальцами[241].
Кортес, с помощью наших переводчиков — особенно доньи Марины, учтиво ответил великой благодарностью за все те благодеяния, какие сыплются на нас теперь; что мы действительно пришли с восхода солнца, что мы подданные великого сеньора — императора дона Карлоса, и что мы все христиане и наш единый истинный Бог не похож на здешних идолов, о чем он позволит себе еще много и часто беседовать.
После этого Мотекусома велел принести разнообразные подарки и сам стал раздавать их — не только Кортесу, но и всем капитанам и солдатам. Да, он проявил себя как истинный великий сеньор, для которого дарить — радость... При этой раздаче он, между прочим, спросил — все ли мы действительно братья и близкие, на что Кортес ответил утвердительно, понимая это в смысле веры и подданства.
Непринужденная беседа, впрочем, продолжалась недолго, так как Мотекусома понял нашу естественную усталость от похода. Приказав посему еще раз своим майордомам всячески заботиться о нас и о наших конях, он распростился, а мы все высыпали его провожать. Кортес, правда, немедленно же приказал, чтобы мы ни под каким видом не покидали наших квартир. А на следующий день Кортес отдал визит Мотекусоме. Для этого он избрал четырех капитанов — Педро де Альварадо, Хуана Веласкеса де Леона, Диего де Орласа и Гонсало де Сандоваля, а также пятерых солдат, среди которых был и я.
Мотекусома тоже поднялся нам навстречу и прошел до половины зала, причем с ним были лишь его племянники, ибо все остальные сановники и придворные могли войти в его апартаменты только по особому зову. Он взял Кортеса за обе руки и дружески подвел его к возвышению, где и усадил его подле себя, по правую, то есть почетную сторону. Нас также посадили, и Кортес начал длинную искусную речь: "Все наши желания ныне исполнились, все приказания нашего государя соблюдены в точности. Но остались еще веления нашего Бога, о чем и хочу тебе сказать, как говорил в свое время и твоим послам Тентитлю, Куитлапильтоку и Кинтальбору". И затем Кортес тщательно изложил все по пунктам: что такое христиане и Христос, крест и вера, как сотворен был мир, об Адаме и Еве, как Бог хочет спасения всех людей, ибо все они братья; как государь наш печалится, что столь славные и хорошие народы из-за своего язычества обречены на гибель, как он послал поэтому нас сюда, хотя мы — лишь первые вестники, а за нами присланы будут люди особой святости и чудных качеств, каковые обо всем нужном скажут лучше и вернее, и что таких людей у нас в Испании великое множество.
Кортес продолжал бы и дальше, но, убедившись, что Мотекусома хочет вставить и свое слово, замолк. Мотекусома ответил: "Ceньор Малинче! То, что ты говорил о своем Боге, я действительно уже слышал: раньше от моих людей, посланных к тебе на берег моря. Знаю я и о кресте, ибо ты всюду и везде водружал его. Мы не воззражали, так как и наши божества считаем добрыми и молимся им, совсем как вы, с незапамятных времен, так как и они, как и ваши, тоже сотворили мир. Посему не будем более говорить об этом. Зато относительно вашего государя я чувствую себя должником: уже два года тому назад, когда прибыли первые корабли, я очень хотел сам видеть прибывших людей, пригласить их к себе. Теперь наши божества исполнили мое желание: я вас вижу в своем дворце. Если же и пришлось однажды отсоветовать вам такое путешествие, то это было сделано с великой неохотой, ради моего народа, который тогда боялся вас, рассказывая всякие небылицы о ваших пожирателях людей, пушках и конях. Теперь же и я, и мы все убедились в праздности этих россказней, видим и знаем, что вы такие же люди, как и все, храбрые и разумные, а посему готовы с вами делить все наше достояние".
Кортесу оставалось только благодарить за столь лестное мнение. Но Мотекусома, несмотря на высокий свой сан, был весьма доступен шутке и продолжал: "Я отлично знаю, Малинче, какие бредни рассказывали тебе тлашкальцы, твои верные союзники: что я как божество или teul, и что в моих домах все золотое, серебряное и из драгоценных камней; им хорошо известно, что это не так, но они, не веря в это сами, желали обмануть; теперь, сеньор Малинче, видите, мое тело из костей и мяса, как и ваши, а мои дома и дворцы из камня, дерева и извести; скажу сеньор, я великий король, это так, имеющий богатство, доставшееся от моих предков, это не бред и ложь, которые обо мне они рассказывали, сравнимые с ложью, что я владею вашими громами и молниями". На это Кортес, вторя в тон, с улыбкой ответил: "Давно известно, что враг о враге добра не скажет. Зато глаза мои ныне говорят, что нет более щедрого и более блистательного монарха, и титул "император" ему дан не напрасно".
Мотекусома мигнул своему племяннику, и вскоре внесены были подарки для нас, каждому в отдельности, причем на простого солдата пришлось по две тяжелые цепи из золота да по два тюка ценных материй. И одаривал нас великий Мотекусома с радостным лицом и великим достоинством.
Мы простились и вернулись к себе, где рассказали все товарищам. А теперь следует и нам подробнее описать Мотекусому и весь его обиход.
Мотекусоме в это время было лет под сорок. Он был высокого роста, хорошо сложен, хотя и несколько худ. Цвет кожи куда более светлый, нежели у прочих индейцев. Волосы не длинные; лишь над ушами, прикрывая их, оставлены были два пучка, которые курчавились. Борода негустая, черная. Лицо продолговатое, открытое, а глаза, очень выразительные и красивые, могли быть и серьезными, и шутливыми[242]. Он был изысканным и чистоплотным; каждый день он купался по вечерам; и было много женщин-наложниц, дочерей сеньоров, и две законных его жены, дочери двух главнейших касиков[243], с которыми он исполнял супружеские обязанности скрытно, об этом знали только те, кто прислуживали. Был он чист от содомских грехов. Накидки и одежды, которые носил один день, приносили ему лишь через 3 или 4 дня. Вблизи его собственных внутренних апартаментов, в других залах всегда находилось 200 человек знати для охраны и услуг; но запросто он никогда с ними не разговаривал, а лишь давал приказы или выслушивал донесения, которые должны были быть изложены сжато, в нескольких словах. Являясь по вызову или с поручением, представляющийся должен был набросить на свою, хотя бы очень богатую, одежду другую, более простую, особого покроя и свежайшей чистоты; с ног снималась обувь, и я много раз видел, что это делалось при входе во дворец даже высшими сановниками и сеньорами. Говорили с ним всегда с потупленным взором, и никто никогда не смел ему смотреть в лицо. Уходя, нельзя было повернуться к двери, а нужно было пятиться назад; при входе и уходе они должны были трижды поклониться ему и сказать: "Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор". Наконец, никто не имел права, даже в экстренных случаях, сразу предстать пред Мотекусомой: придворный обычай требовал, чтоб каждый пришедший некоторое время провел у ворот[244].
Что касается трапезы, то количество мясных блюд разного вида и вкуса обыкновенно доходило до 30; сервировали еду в особых судках, с помещением для горячих углей, чтоб кушанье не стыло. Каждое блюдо готовили для великого Мотекусомы в количестве более 300 порций, не считая еще свыше 1000 порций для людей охраны. Пред трапезой он иногда осведомлялся, что сегодня изготовлено, и выбирал наиболее приятные для себя яства, какие и подавались к столу. В качестве особого лакомства, говорят, иногда готовили детское мясо. Так ли это — не могу сказать, ибо за великим множеством вкуснейших мясных блюд трудно что-либо различить, ведь ежедневно ему готовили блюда из кур, индеек, фазанов, куропаток этой земли, перепелок, домашних и диких уток, оленей, кабанов [(вероятно, пекари)] этой земли, тростниковых птичек, голубей, зайцев, кроликов и многих других видов птиц и иной живности, которая водится в этой земле. Знаю лишь, что с того момента, когда Кортес серьезно поговорил с ним насчет человеческих жертвоприношений и людоедства, Мотекусома запретил подавать себе что-либо подобное.
В холодную погоду покои Мотекусомы обогревались особыми углями из коры какого-то дерева, горевшими без дыма с весьма приятным запахом. При этом между ним и огнем ставили особые ширмы из золота, с изображениями разных богов.
Сиденьем Мотекусоме служила невысокая скамья с мягкой обивкой, прекрасной работы; немногим выше был и стол, покрываемый тончайшей белой материей. Пред началом трапезы являлись четыре женщины, поливали ему руки из высокого сосуда, давали мягкие утиральники. Затем приносили ему лепешки из маиса, приправленные яйцами. Впрочем, до начала трапезы они же ставили перед ним ширмы с богатой резьбой и позолотой, чтоб никто его не мог видеть во время еды; около этой ширмы они и размещались, каждая на своем месте. Затем впускались четыре старца, из наиболее сановных, дабы Мотекусома, если захочет, мог с ними перекинуться словом. Ежели он, в знак милости, угощал их каким-либо кушаньем, они должны были есть стоя, не поднимая на него глаз. Вся глиняная посуда на столе изготовлена была в Чолуле, одна красного цвета, а другая почти черная. Во все время трапезы придворные и охрана в соседних залах должны были соблюдать полнейшую тишину.
После горячих блюд подавались фрукты, хотя Мотекусома их почти не ел. От времени до времени ему подносили золотой кубок с особым питьем, который они называют "какао" и который будто бы возбуждает.
Иногда к трапезе приглашались шуты, гадкие горбатые карлики, но большие ловкачи, иногда фокусники, танцоры или певцы. Такие увеселения Мотекусома очень любил и нередко потчевал их какао.
Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 70; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!