С древности самой встречали осень
Литературные процессы династии Тан
1. Характеристика периода правления династии Тан.
2. Поэзия как важный элемент танской литературы, ее темы.
3. Мотивы китайской лирики династии Тан.
4. Образы китайской лирики династии Тан.
5. Особенности стихосложения династии Тан.
6. Проза времен династии Тан.
Время правления династии Тан в Китае (618-906 гг.) – время расцвета китайской культуры и «золотой век» китайской поэзии. Танская империя в эпоху своего расцвета была крупнейшим, наиболее экономически развитым феодальным государством. Воцарение империи Тан знаменовало создание могучей империи. На смену «смутному времени», междоусобицам, государственной раздробленности пришла сильная власть, и в стране наступила пора расцвета. Китай упрочил торговые и дипломатические связи с Индией, Японией, Персией, странами Индокитая. В танскую империю хлынул поток иноземцев. Одни приезжали торговать, другие – изучать ремесла, буддийские монахи – поклоняться буддийским святыням, юноши – получать образование. Шел усиленный процесс экономического и культурного обмена. Иностранные гости несли весть о могуществе и богатстве империи по всему миру.
Первые танские правители старались продемонстрировать добродетели, достойные праведных владык. Император Тайцзун наставлял наследника: «Лодку сравню с правителем народа, реку сравню с простым народом: река способна нести на себе лодку, способна и перевернуть лодку». Улучшилось положение крестьян, поощрялись ремесла и торговля. Существовали крупные города, центры ремесленного производства и торговли. Среди торговых рядов были и ряды книжных лавок. На эту эпоху приходится расцвет городской культуры, уличных театральных представлений. Одновременно это время демократизации художественной культуры, чему способствовала система государственных экзаменов на чиновничий чин. В творческий процесс вовлекались представители городского сословия и даже зажиточные крестьяне.
|
|
|
Расцвет танской империи приходится на царствование Сюань-цзуна (713-756) – время невиданного блеска придворной жизни. Но в 755 году губернатор северо-восточной окраины империи Ань Лушань поднял мятеж и захватил танскую столицу. С большим трудом преемник Сюань-цзуна, император Су-цзуй сумел победить мятежников, но восстановить былое величие Тан оказалось невозможно.
В истории китайской литературы, как и в истории Китая, традиция важна, как ни в одной стране мира. Она сложна и богата, и любое движение вперед требовало ее освоения. Значение поэта определялось тем, какое влияние он оказывал на последующие поколения. Поэтому неслучайно критики сравнивали танскую поэзию с деревом в полном цвету и плодах, корни которого – в архаической поэзии («Шицзин»), ростки – в ранней Хань (II век до н.э.), крепкий ствол – в III в., ветви с листьями – в IV-VII вв. Сами танские поэты признавали недосягаемой вершиной в поэзии творчество Тао Юань–мина (Тао Цянь). Именно к нему чаще всего обращаются они в своих стихах, выражая сожаления, что живут в разных веках.
|
|
|
Далеко не полная «Антология танской поэзии», составленная в эпоху Цин императором Кан Си, насчитывает 900 томов с более чем 48900 произведениями, написанными 2300 поэтами. В предисловии к ней Кан Си писал: «С наступлением эпохи Тан стихи стали совершенно законченными во всех своих видах и стилях, все способы стиха были точно так же отчетливо проявлены. Вот почему всякий, кто судит о стихах, берет танских поэтов за мерило своих вещей, подобно тому, как стрелок отсчитывает все от мишени и ремесленник от наугольника и циркуля».
В танскую эпоху многие черты, характерные для всей китайской поэзии, обрели свою завершенность и отчетливость. В книге В.М. Алексеева в разделе «Темы танской поэзии» обозначен тот комплекс тем танской поэзии, который был почти полностью обязателен с древнейших времен:
|
|
|
Природа и поэт: «природа-мать, ее величавая простота в самой сложности ее явлений, ее самореакция вне участия человека, с одной стороны, но и, наоборот, ее кажущееся внимание к нему, постижение ею его мысли, участливость к его горю, созвучие ее его душевным движениям, в особенности, когда он один, с открытым и свободным сердцем, далеко от смрада насиженных мест, приобщает себя к величавой тишине, к ее лику – вот что я поставил бы на первое место среди прочих тем танской поэзии».
Прочь от мира! «Мне надоела служба с ее рабской думой. Я ухожу прочь от жизни и свиваю себе гнездо где-нибудь под водой, среди волн и камышей. В пустых осенних горах. Мой дом среди туч, на утесах, высоко над людьми, среди снегов и вьюг. Там красота не потревоженной людьми природы, которая без людей-свидетелей живет, наконец, своею собственной жизнью. Но я здесь, и обо мне знает месяц, заглянувший в чащу леса. На меня глядит гора, что насупротив, и мы оба не можем вдоволь насмотреться друг на друга».
Во храме. «Храм Прозревшего» и пославшего благодать прозрения Будды – вот где пристанище от зла и суеты жизни! В нем живет беспечный, не ведающей суеты монах. Иду в храм, поднимаясь в выси среди захватывающих, чарующих картин, пребываю в нем, и в этой необыкновенной обстановке постигаю сущность бытия, а она, по учению Будды, - пустота, призрачность».
|
|
|
Поэзия вина: «Слова «пьяница», «пьянство» вряд ли передают поэтическое опьянение на лоне природы культурных образованных китайских людей, которые используют его для поэтических бесед и стихов, стихов без конца».
Поэзия чая: «В такт культу вина китайских поэтов занимает непривычное нам обильное потребление чая для углубления наслаждения природой и интенсивности вдохновения».
Жена: «Жене полагается быть дома, никуда не отлучаясь и подчиняясь семейным установлениям, хотя бы и чуждым ей, как вошедшей в дом мужа со стороны. А муж по делам службы или торговли должен ее покидать…»
Друг: «Нежному чувству к женщине в китайской поэзии отдано место крайне малое. Зато культ дружбы в танских стихах не может не казаться европейцу преувеличенным. При расставании с друзьями меркнут краски природы, острее ощущается ее бездушие и безразличие к человеческому горю; все ее обыденные явления кажутся зловещими – и, наконец, слезы, слезы при прощании».
Старость: «Предательское зеркало мешает покойной жизни. Одна утеха – вино, но и здесь седина караулит и останавливает чарку».
При всем своеобразии тем танской поэзии она воспринимается как часть мировой литературы, ибо есть нечто вечное и постоянное: радость жизни, тоска, солнце, луна, поиски смысла жизни и т.д. Достаточно сравнить осенние стихотворения А.С. Пушкина и танского поэта Лю Юйси (772-842), названное, как у Пушкина, «Осень».
I
С древности самой встречали осень
скукой и печалью.
Я ж скажу, что осени время
лучше поры весенней.
Светлая даль, журавль одинокий
В небе под облаками
Могут поднять мое вдохновенье
прямо к лазурным высям.
II
Ясные горы, чистые воды,
с ночи лежащий иней.
В яркой листве краснота деревьев
тронула желтизною.
Если к тому же взойти на башню,
свежесть проникнет в кости.
Это не то, что дурман весенний
И от него безумье.
(Перевод Л.З. Эйдлина)
Здесь и пушкинское: «Я не люблю весны, кровь бродит: чувства, ум тоскою стеснены», «И с каждой осенью я расцветаю вновь…», «И свежее дыханье», и «в багрянец и золото одетые леса». И вместе с тем сходство заглавий, общность тематики и близость выраженных чувств лишь подчёркивают различие двух национальных литератур.
Китайская иероглифическая письменность коренным образом отличается от европейской. Иероглиф многослоен, его многозначность и семантическая расплывчатость создавали неопределенность толкования и понимания поэтического текста. «Такое чтение можно сравнить с нотами музыкального произведения, оживающего только тогда, когда его играют. Китайские стихи, как наша музыка, рассчитаны на талант исполнителя» – замечает в книге о восточной цивилизации А. Генис. «Китайская поэзия – это искусство не остановленного прекрасного мгновения, а продленного мгновения, поэт учит раздвигать до бесконечности эфемерные мгновения, уплотнять и расширять настоящее время, жить широко раскрыв глаза, он учит нас оглядываться по сторонам, когда мы плывем по реке времени». Отсюда подробные названия стихотворений, в которых указывается время, место и обстоятельства. Так, одно из стихотворений Ван Вэя в четыре строки называлось «Меня, пребывавшего в заключении в храме Путисы, навестил Пэн Ди и поведал, что бунтовщики устроили пиршество с музыкой на берегу пруда застывшей лазури; актеры, прервав пение, разразились рыданиями. Я сложил стихи и прочел их другу».
В скорби десять тысяч домов,—
Пожарище, дым и чад.
Когда же узрит сотни вельмож
Владыки царственный взгляд?
Осенних акаций сухая листва
Шуршит средь пустынных палат,
А рядом с прудом Застывшей Лазури
Флейты и лютни звучат.
Конфуцианство и даосизм создавали тот климат, в котором развивалась китайская поэзия. Поэт часто был конфуцианским ученым по своему образованию и даосом в своих поступках и стремлением к отшельничеству. Как конфуцианец он стремится к идеалу «благородного мужа», отсюда любовь к знаниям, руководствование здравым смыслом, чувство меры, ясность, равнодушие к жизненным благам, чувство сыновней почтительности, желание служить благу и др. Все это удивительно сочеталось с желанием естественности и свободы даоса, с некоторым налетом таинственности и романтизма.
В Китае ученый и художник объединялись в одном лице, чему способствовал гуманитарный характер китайской учености. Читатели «презирали книги, посвященные поверхностному следованию за чередой событий. Считалось, что такая литература задевает лишь самый внешний, наименее значительный слой реальности, тогда как подлинное искусство призвано углубляться в жизнь, идти к истокам мира и корням вещей. Этот трудный путь доступен только тому художнику, кто готов и способен погрузиться в себя до предела. По китайским меркам, лирическая поэзия – документальное произведение. Стихи – слепок с неповторимого лирического переживания, которое испытывал автор. Материалом поэзии служит то, что нельзя придумать, специально сочинить: невольное воспоминание, душевный порыв, мимолетная мечта, причудливый сон»43.
Тема человек и природа - главная в китайской поэзии. Самое важное в этих стихах – выражение гармонии и единства человека и природы. В европейской поэзии человек либо венец творения, либо жертва природных сил. В китайских стихах Н. Гумилева, с характерным названием «Природа», очень отчетливо выражена одна из этих тенденций:
Спокойно маленькое озеро,
Как чаша, полная водой.
Бамбук совсем похож на хижины,
Деревья – словно море крыш.
А скалы острые, как пагоды,
Возносятся среди цветов.
Мне думать весело, что вечная
Природа учится у нас.
Китайский поэт демонстрирует в своих стихах художественный такт, обращаясь к природе. Он не навязывает ей своих чувств – и поэт, и все живое равны перед вечно ускользающим ликом жизни.
Для примера обратимся к подстрочнику стихотворения Ду Фу «Беседка на берегу реки». Первая строка подстрочника звучит несколько тяжеловато: «Лежу под теплым солнцем в беседке возле погрузившейся в сон реки». В поэтическом тексте А. Гитовича строка переведена так: «Лежа греюсь на солнце в беседке у сонной реки». Строка обрела легкость, но в ней пропало главное – бережное, целомудренное отношение человека к солнцу и реке.
Строки: «лежу под теплым солнцем» и «лежа греюсь на солнце» – имеют разные семантические оттенки. Во втором переводе солнце получает оттенок зависимости от человека. Другое смысловое наполнение имеет и вторая половина строки: «возле погрузившейся в сон реки» и «у сонной реки». В первом случае равноправие двух явлений – человека и природы – почеркнуто наречием «возле».
Крайнее развитие личностного начала в стихах танских поэтов сдерживалось необходимостью сохранить верность порядку конфуцианства или природной гармонии даосизма. Автор скрывает свои чувства, даже если они и называются, то не анализируются, а авторское «я» находится где-то на втором плане, как бы растворяясь в окружающем мире. Сравним еще один подстрочный перевод стихотворения Ду Фу с поэтическим переводом А. Гитовича.
| Сожаление Так быстро опадает Листва на деревьях. Пусть весенние дни Не проходят так быстро. Сожалею о весенних Радостях и заботах. К несчастью, Молодые годы проходят. Для того, чтобы забыть о печали, Пью вино. Чтобы излить чувства, Нужны стихи. Тао Цянь мог бы меня понять Как своего друга, Однако родились мы в разные эпохи. (Перевод О.В. Назарити) | Жаль Зачем так скоро Лепестки опали? Хочу, Чтобы помедлила весна. Жаль радостей весенних И печалей. Увы, я прожил Молодость сполна. Мне выпить надо, Чтоб забылась скука. Чтоб чувства выразить, Стихи нужны. Меня бы понял Тао Цянь Как друга. Но в разные века Мы родились. (Перевод А. Гитовича) |
Первые две строки подстрочника не содержат того эмоционального напряжения, которое пронизывает начинающиеся с вопроса «зачем?» строки в переводе. И листва на деревьях – это не опавшие лепестки цветов. Дерево, даже не названное, имеет в китайской поэтике свою символику, близкую к образам мирового древа. Стихотворение сразу же переводится в более обобщенный, философский план, ибо дерево в китайской поэзии соединяет глубину и высоту не только в пространстве, но и во времени, выступая как символы памяти о прошлом и надежды на будущее. Неслучайно в конце стихотворения вспоминается поэт другой, более ранней эпохи Тао Цянь (Тао Юань-мин). «Наслаждение поэзией Тао Юань-мин неотделимо в китайском восприятии от ее философского осмысления». Название стихотворения «Жаль», как и глагол «хочу», междометие «увы» придают стихотворению откровенно личностный характер. Для китайской поэзии более характерно настроение, продлевающееся во времени чувство, а не сильная эмоция, менее индивидуализированный опыт.
В любой национальной поэзии можно выделить устойчивые мотивы, которые принадлежат поэтическому сознанию всего народа. Под мотивом в данном случае понимается «компонент произведения, обладающий повышенной значимостью, семантической насыщенностью». Они могут быть отделены друг от друга большими временными расстояниями, даже сотнями лет, но создают особую поэтическую реальность. В танской поэзии прослеживаются устойчивые мотивы во множестве их вариаций, которые восходят к глубокой древности – эпохе «Шицзина» и юэфу.
Крик обезьяны, звучащий, как правило, в ночи или при закатном солнце, передает чувство тоски, тревоги, опасности.
Крик обезьяны при закатном солнце мое оборвет нутро
Мэн Хао-жань
И лишь крик обезьяны
Вечерами, среди тишины
Ли Бо
В узких тесах кричит обезьяна
Тао Ши
Одна обезьяна вдруг вскрикнет среди ночи
В порывах осеннего ветра
Дай Шу лунь
Летящие гуси – мотив грусти, связанный с темой разлуки, ожидания весточки.
Гусей перелетных под холодным небом
Тревожит теперь до слез. (Тэн Хао Жан)
Там на Хэньчяне возвратные гуси
столько несут мне писем…
Тао Ши
Отставший гусь мне слышится сквозь снег
Бо Цзюй И
Опадающие лепестки как мотив быстро текущего и вечно повторяющегося времени
Влажен платок от слез.
Лепестки опадают.
Ван Вэй
Зачем же горсть лепестков
Он привеял сюда?
Ван Вэй
Зачем так скоро
Лепестки опали?
Свирепый ветер
Все в безумстве рвет,
Сдув лепестки,
Погнав их по теченью.
Ду Фу
Целый день осыпался отцветший персик,
Лепестки плывут по теченью
Чжан Сюй
Шум сосен в разных вариациях (шорох, звон, ветра свист или порыв). Сосна – символ долголетия. Указанный мотив говорит о вечности жизни. Неслучайно встречи с отшельником часто происходят под сосной.
В пути я внимаю шороху сосен.
Мэн Хао-жань
Вершина ее
Под летящим звенит ветерком.
Ли Бо
Ветер протяжный
свистит в кипарисах и соснах.
Мэн Цзяо
В соснах ветра порыв…
Ду Му
Учение человека у цветов и деревьев. Именно в естественном мире с удивительной простотой выступают изначальные закономерности бытия.
Я стыжусь: ведь подсолнечник
Так защищает себя –
А вот я не умею,
И снова скитаться мне надо.
Ли Бо
Но, как подсолнечник
Стремится к свету,
Так я стремился
Верным быть слугой.
Ду Фу
Пение цикад, мотив дороги, плывущую лодку, выпавший иней и др. Все эти устойчивые образы выходят за рамки индивидуального авторского сознания, характеризуют целостное восприятие природы.
Вокруг мотивов группируются образы-символы. «За образами птицна речном берегу угадываются фигуры любящих и добродетельных супругов; за стаей саранчи видится многочисленный богатый род; вид драгоценного нефритового камня рождает мысли о девушке – чистой, прекрасной, стыдливой и целомудренной».
Самый любимый и чаще всего повторяемый в китайской поэзии образ – луна, объект поэтического поклонения. Луна – воплощение женского начала Инь, воды, тьмы, ночи, с нее начинается в мире все сущее, с ней связано множество ассоциаций и чувств. Сияющая белизна луны чаще всего связана с печалью человека, проведшего годы на чужбине:
Чьи это сказки,
Что нет у луны души?
Тысячи ли
Разделяла невзгоды с ним.
Бо Цзюйи «Луна на чужбине»
С печалью жены, тоскующей одиноко о далеком муже:
В темной спальне блестит,
Словно иней, луна.
Светла, как шелка,
Её белизна.
Озаряя жену,
Что тоскует одна,
До рассвета струит
Сиянье она.
Ван Вэй «Жена тоскует о далёком муже»
И сама луна рождает печаль:
Сижу я печальный –
с дерева листва слетает.
В садовой беседке
Так много луны сегодня.
Бо Цзюйи «Во дворе прохладной ночью»
Лунный круг, повторяясь, отчисляет время («С западной башни я лунный круг вижу в который раз»). Для Ли Бо луна – друг: «А мы бокалы сдвинем – и к луне». Луна и тень разделяют с ним хмельное веселие. Луна повторится не раз в названиях его стихов: «Под луной одинокой пью», «С кубком в руке вопрошаю луну», «Луне над горной заставой», «На западной башне в городе Цзин-лин читаю стихи под луной», «Песнь луне Эмэйшаньских гор». Для Ли Бо луна светлая, сияющая, она соединяет в единую цепь жизнь всех поколений:
Мы не можем теперь увидеть, друзья,
Луну древнейших времен.
Но предкам нашим светила она,
Выплыв на небосклон.
Умирают люди в мире всегда –
Бессмертных нет среди нас, -
Но все они любовались луной,
Как я любуюсь сейчас.
Я хочу, чтобы в эти часы, когда
Я слагаю стихи за вином, -
Отражался сияющий свет луны
В золочёном кубке моём
Перевод А.И. Гитовича
Луна часто соотноситсяс другим традиционным образом в китайской поэтике – образом воды. В стихах танских поэтов встречаются чуть ли не все оттенки облика воды. Вид текущей воды рождает мысль о быстропроходящем времени, о переменах в жизни человека и в целом мире, о недолговечности славы, богатстве, знатности. Спокойная вода полна безмятежности, чистоты, светлого ожидания.
Традиционная для китайской литературы «поэзия гор и вод» (шаншуйши) обрела в поэзии эпохи Тан большую конкретность, в ней явственнее ощущается присутствие человека, для которого триада «гора – вода – дерево» является воплощением незыблемости мироздания.
Страна распадается с каждым днём.
Но природа – она жива:
И горы стоят, и реки текут,
И буйно растёт трава
Ду Фу «Весенний пейзаж»
Горы, воплощение мужского янского начала и вечности природы, ждут путника на дорогах, становятся пустынными при прощании с другом, «свет гор и очарованье вещей создают сияние весны», гор холодных синева бередит в сердце раны, на горных вершинах происходят встречи поэтов и скрывается отшельник, в горах горят сигнальные огни. Вечность гор противопоставляется людской суете:
Видам горных вершин
не настанет время стареть,
А людские сердца
день-деньской в суете хлопот…
Ду Му «К дороге»
Облака. Плывущие облака воплощают в себе универсальную метафору человеческого существования. В своей невесомости эти белые тучи либо подчеркивают покой бытия («облака проплывают, как мысли мои»), либо, напротив, усиливают чувство дисгармонии, тоски и печали («лишь облака плывут неспешно вдали»). Облака укрывают отшельников и даруют бессмертие поэтам. Ли Бо пишет в стихотворении, посвященном Мэн Хаожану:
Я учителя Мэн
Почитаю навек.
Будет жить его слава
Во веки веков.
С юных лет
Он карьеру презрел и отверг -
Среди сосен он спит
И среди облаков.
Он бывает
Божественно-пьян под луной,
Не желая служить -
Заблудился в цветах.
Он - гора.
Мы склоняемся перед горой.
Перед ликом его -
Мы лишь пепел и прах.
Природа образов танских поэтов предметна, предметы называются и создают то настроение, какое невозможно выразить словами до конца. В китайской поэзии «нет аллегорических предметов, указывающих на другую реальность. Одни вещи не сравниваются с другими, а стоят рядом, как в натюрморте… В восточной поэзии вещь остается непереведённой. Она служит и идеей, и метафорой, и символом, не переставая быть собой».
Роса. Роса на бамбуке, на циновке, на крыльях цикады, на листьях осоки или лотоса. Она создает реальную картину:
Роса твои крылья смочила,
Они тяжелы для полета.
Ли Бинь Ван «В тюрьме воспеваю цикаду»
Роса на бамбуках
стекает с чистым звучаньем.
Мэн Хао-жан «Начало осени»
И вместе с тем, роса – символ быстротекущей жизни, который придаёт пейзажной лирике глубокий философский смысл.
Еще незаметна осень в начале,
А ночи уже длинней.
Порывами ветер прохладный веет
И свежесть с собой несёт.
И жаром пылавший зной отступает,
И в доме тишь и покой.
И листья осоки внизу у ступеней
От капель росы блестят.
Мэн Хао-жан «Начало осени»
Цветочная символика: лотос – символ незапятнанной чистоты, рыцарь чести, благородной чистоты; хризантема ассоциативно связанная с поэзией Тао Юаньмина, отшельника, прозревшего мир, - олицетворение твердости, достоинства, красоты; цветок сливы – символ благородства, чистоты, стойкости.
Язык деревьев. Вечнозеленые сосна и кипарис, стройный тополь, стойкий бамбук, печальная ива встречаются в творчестве почти всех танских поэтов. Но, сохраняя свою традиционную символическую сущность, каждый из этих образов нес на себе отпечаток личности художника.
Состояние вдохновения, «ветра и потока», в танской поэзии сочеталось с необходимостью духовного напряжения и кропотливых технических усилий для воплощения поэтического замысла.
Танская поэзия требовала соблюдения целого ряда правил:
· «стихи нового стиля» (синь ти ши) признавали четыре поэтические формы – четверостишия и восьмистишия, написанные пятисловным (по пять иероглифов в строке) и семисловным размером.
· Метрическая система поэтического произведения определялась законами мелодики, выраженными тоновыми звучаниями иероглифов. Поэзия как бы приравнивалась к музыке, создавая звуковой рисунок; по словам Шэнь Юэ, теоретика китайской словесности, «тяжёлое сочетается с лёгким, а не с подобным себе». То есть, расположение тонов в первой строке двустишия должно быть обратным тому, которое применялось во второй строке.
· Не допускалась смена рифмы. Диктовалась так называемыми группами рифм, которую составляли сочетания с одинаковым тоном, гласным и конечным согласным. В танскую эпоху был создан словарь таких рифм.
· Строго соблюдать параллельное построение строк: третья строка стихотворения должна была перекликаться с четвёртой, отзываясь в ней, как эхо; пятая с шестой и т.д.
Образец такой «монтажной» строки показывает А. Генис на примере стихотворения Ван Вэя «Осеннее» в переводе Аркадия Штейбнерга.
Стоит на террасе. Холодный ветер
Платье колышет едва.
Стражу вновь возвестил барабан.
Водяные каплют часы.
Небесную реку луна перешла,
Свет – словно россыпь росы.
Сороки в осенних деревьях шуршат,
Ливнем летит листва.
«Стихотворение построено на цепочке внутренних «водяных» рифм. С водой последовательно сравнивается время – капли водяных часов, звёзды млечного пути – «Небесная Река», свет – «россыпь росы», наконец, листья – «ливнем летит листва». Водяная стихия – то настоящая, то метафорическая, то одинокими каплями, то целой рекой – омывает изображённую им картину, замыкая и растворяя её в себе. В поэзии Ван Вэя общий, взаимопроникающий ассоциативный ряд – манифестация единства природы с человеком. Он вписывает духовный микрокосмос своей тоскующей героини в физический макрокосм миросозерцания»50.
Такая упорядоченность придаёт танским стихам особую прелесть и гармоничность. Этим объясняется непрекращающийся интерес к средневековой поэзии Китая.
Расцвет культуры и литературы в эпоху Тан (VII – IX вв.) отражается и в области повествовательной прозы. В этот период возникает танская новелла или чуаньци (повествование об удивительном). Обязательным признаком чуаньци является волшебное событие, положенное в основу повествования. Присутствие сказочных элементов в ранних чуаньци обусловило скупость и относительную простоту изобразительных деталей, схематичность характеристик героев. «Как заранее задан герой волшебной сказки, так условны и герои чуаньци, - пишет Голыгина. – В палитре образа героя нет полутонов, в его поведении нет эмоциональных взрывов, изменений психологического состояния, нет развития характера, ибо возможности сказки ограничены условным набором действий, которые герой должен совершить».
Термин «чуаньци» подчёркивает родство данного жанра с рассказами III-VI вв. Так, в новелле «Белая обезьяна» танским автором переосмыслен сюжет о похищении женщины сверхъестественным существом, рождении чудесного ребёнка. Эти мифологические мотивы получили широкое распространение в мировом фольклоре. Неведомое существо, похитившее жену полководца Линь Цина, принимает облик могучей обезьяны, с которой не справиться и сотне воинов. Она никогда не спала и летала «с быстротой ветра». Её тело было твёрдое словно железо. Белый цвет – цвет Запада, страны смерти, указывает на принадлежность существа к иному миру. Повторяющимися признаками иного бытия являются густой лес на вершине высокой горы, окружённой водным потоком, где жила обезьяна со своими пленницами. Сын белой обезьяны, которого родила жена Хэ, обладал необыкновенным умом, а впоследствии прославился своими литературными произведениями и каллиграфией.
Позже связь с фольклором в танской новелле становится менее выраженной. На первый план выходит любовно-бытовой сюжет. История любви студента, готовящегося сдавать государственный экзамен, и гетеры из весёлого квартала становится необыкновенно популярной в новеллах VIII-IX вв. Ярким примером является «История гетеры Ян» Фан Цяньли. Это рассказ, в котором нет места чудесным событиям, фантастическим существам, но от этого он не становится менее удивительным. Главная героиня новеллы восхищает повествователя преданностью, бескорыстием, которые она проявляет по отношению к своему господину. Это выражается в авторском послесловии: «Ян же решилась на смерть, чтобы отблагодарить своего возлюбленного. Хоть и гетера, а как отличается от других». Автор как-бы желает сказать: «Гетера, несмотря на низкое социальное положение, тоже способна на возвышенные чувства, обладает достойными человеческими качествами». Гуманистическая направленность характерна и для других танских новелл. Женщина в средневековом Китае была лишена каких бы то ни было прав. Вопреки конфуцианским догмам, танские авторы сочувственно изображали женщину, наделяя её высокими моральными качествами. Героини новелл «Жизнеописание Жэнь», «История Лю» и многих других верны, благородны, готовы на любое самопожертвование ради любимого человека.
В танскую новеллу всё настойчивее проникает авторское начало. В послесловиях, имеющих дидактический, нравоучительный характер, рассказчик выражает своё мнение по поводу рассказанного, придаёт частному случаю обобщающее значение. Благодаря послесловию, фантастическая новелла «Правитель Нанькэ» Ли Гунцзо приобретает сатирическое звучание. Рассказывая о жизни Фэнь Чуньюя, прожившего более двадцати лет в стране Хуайань, которая оказалась муравьиным царством, автор заявляет: «Знатность, богатство и чин высокий, власть и могущество, что крушат государство, с точки зрения мудрого мужа, мало отличны от муравьиной кучи».
К новелле-чуаньци обращались известные литераторы: Ли Чаовэй, Чэнь Сюанью, Шэнь Цзицзи, Ли Гунцзо, Юань Чжэнь, Чэн Хун, Пэй Син и другие. Авторы стремились сделать язык литературы более простым, освободить его от искусственных словесных украшений, параллельных построений. С этой точки зрения заслуживает внимания деятельность Хань Юя и Лю Цзунъюаня, которые провозгласили возврат к жанру «высокой» эссеистической прозе древности, сделали попытку её обновления, приближения к требованиям реальной жизни.
Достоинствами танской новеллы являеются также разработанный сюжет, любовь к описательности, детализации, развитый диалог. Наравне с другими жанрами повествовательной прозы новелла-чуаньци продолжала существовать в последующие эпохи, не теряя литературного стиля, что делало эту часть средневековой письменной словесности принадлежностью образованных слоёв китайского общества.
Среди литературных произведений эпохи Тан выделяются «Изречения» Ли Шан-ина (813–858 гг.) «Изречения» представляют собой краткие, но ёмкие высказывания, напоминающие афоризмы. Они сгруппированы под особым заглавием. Так, под заглавием «Не следует» собраны следующие утверждения: «(Не следует) в самое жаркое время года отправляться на сборища; бить своих детей, не говоря за что; усердствовать до пота, оказывая кому-то знаки почтения». Подобно танским новеллистам, автор «Изречений» обращается к разнообразным темам: «Здесь напряжённая жизнь больших городов средневекового Китая, подробности семейной и общественной жизни; здесь столичные чиновники и бедные студенты, буддийские монахи и шарлатаны – алхимики, слуги из знатных домов и школьные учителя; здесь множество бытовых заметок: о сердитых жёнах, болтливых служанках, о порочных монахах, об азартных играх и пирушках, о похоронных и траурных обрядах, - словом вся многообразная жизнь той эпохи».
На первый взгляд может показаться, что в своих «Изречениях» Ли Шан-ин касается чисто житейских истин. На самом деле, здесь отразились понятия о нравственных устоях, морали («Научи сына: изучать дела предков; не брать обратно своих слов и др.), приметы («К несчастью: сесть на циновку, на которой лежал труп» и др.), наконец, трезвая ирония («Обманешь людей, если скажешь: какой доход ты получаешь со своего имения; что в бедном уезде честные чиновники»).
Знаменитый китайский писатель и историк литературы Лу Синь, высоко оценивший «Изречения» Ли Шан-ина, писал, что они «касаются самой сокровенной сути мирских дел, и значение этих афоризмов выходит за рамки простого анекдота или шутки». «Изречения» Ли Шан-ина по праву занимают особое место среди литературных произведений танской эпохи.
Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!