ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 29 страница



Не знаю, как я прожил эти сутки. Деду я ничего не сказал. А вдруг она не придет!..

Утром в школе ребята обступили меня с вопросами, – а я как‑то ничего не мог им рассказать.

– Оставьте его, – сказал Кирилл, – глупо приставать.

Вернувшись из школы, я не находил себе места. Придет?… Не придет?..

Стрелка часов приближалась к шести. Дедушка пришел с работы, пообедал и прилег отдохнуть. Я ждал. Неужели не придет?… Часы пробили шесть.

В начале седьмого раздался звонок.

– Я открою, няня! – крикнул я и побежал на кухню.

Она стояла на пороге страшно бледная, какая‑то замученная. Видно, и она не спала ночь. Я молча взял ее руку и повел в нашу комнату.

– Погодите, я его предупрежу, – шепнул я ей.

Дед уже сидел на диване.

– Кто это звонил? – спросил он.

– Дедушка, я ее нашел. Это она. Она тут.

– На… нашел?! – Дед вскочил.

– Войдите! – крикнул я.

Она вошла и остановилась на пороге. Наступила такая тишина, что я услышал, как бьется мое сердце. Не знаю, сколько времени они молчали, не спуская глаз друг с друга.

– Машенька… жива?… – глухим голосом спросил, наконец, дед. Она отрицательно покачала головой.

– Умерла? – прошептал он.

– Обоих фашисты убили, и папу, и маму. Они партизанами были на Украине. Меня соседи спасли, – неожиданно громко ответила она.

И я вдруг – в первый раз в жизни – увидел, как из глаз деда выкатились две слезы и упали на седую бороду. Я почувствовал, как комок подступает к моему горлу, и, чтобы не разреветься при ней, выскочил из комнаты.

 

* * *

 

С тех пор прошло уже четыре года. Маша тогда же переселилась к нам, она поступила в Высшее Художественное училище. Из нее выйдет талантливая художница. Я учусь в десятом классе. Мы с ней большие друзья, хотя она и называет меня «цыпленком». Я не обижаюсь. Я так счастлив, что у меня есть сестра! Она всего на три года старше меня, но ей пришлось столько пережить! Все мои товарищи очень полюбили ее, и они с Глебом иногда смеясь вспоминают встречу в трамвае и косичку. Ребята часто собираются у нас, – и какие споры разгораются иногда! Даже Кирилл начинает говорить с придаточными предложениями.

И дедушка и нянька в ней души не чают. Деда не узнать: он помолодел, повеселел. А у няньки любовь выражается в том, что ворчит она на Машу еще больше, чем на нас с дедом.

Сегодня воскресенье. Сильный мороз, а мы с Машей собрались с утра на каток. Нянька решительно запротестовала:

– Куда вы, непутевые, в такой холодище? И думать не смейте! Сидите дома, нечего носы морозить. Не пущу – и всё.

Дедушка за ее спиной лукаво подмигнул нам.

– Одевайтесь, я отвлеку ее, – шепнул он, когда нянька ушла.

Мы с Машей оделись, взяли коньки подмышку и стали у двери в кухню. Нянька возилась у плиты. Дедушка подошел к ней, стал рядом и заговорил о чем‑то. Крадучись, на цыпочках, сдерживая смех, пробирались мы за их спинами и слышали, как нянька отчитывала деда.

– Ты‑то сам хорош! Как маленький! Их еще учить надо, а ты потакаешь. Не видишь разве, – оба в яковенскую породу. Своевольщики. Неслухи. Упрямые. Оба – как есть в старика. Одно слово – патреты!

 

И. Демьянов

Лед почернел…

 

 

Лед почернел,

Нева запахла рыбой –

и появились чайки над Невой…

Река, бунтуя, ледяные глыбы

Ударила в гранит береговой.

Ломал их берег, ставя на ребро,

Со звоном рассыпая серебро…

 

Вновь загорится гладь речная скоро –

Весна себе прокладывает путь,

И чайка, пролетая над «Авророй»,

Тугому ветру подставляет грудь.

Слезится от ветров весенних лед…

Уже каток закрыли – нет морозов.

На пятитонке мокрой из ворот

Куда‑то снег слежавшийся вывозят.

 

Я по катку шершавому иду,

Вода уже заполнила ложбины.

Лед постарел – следы коньков на льду

Пестрят вокруг, как мелкие морщины.

 

И дни растут и солнце горячей,

У МТС бежит в поля ручей,

Бежит, журчащий, вестником тепла,

Свернул к трехтонке, что во двор вошла,

И зайчики не сходят со стекла,

Которое промыл, протер шофер,

Чтоб лучше видеть солнечный простор.

 

 

И. Демьянов

Вместе с песней веселой

 

 

Мы всё дальше по тропам

замшелым идем,

Веет ветер в лицо от озер…

Роса на травинках горит серебром;

Здесь колхозного поля простор!

Нас встречают высокие сосны у рек,

Водопады шумят на пути,

И плывут облака, словно утренний снег;

Сердце просит – идти и идти!..

 

На привале, лесным ароматом дыша,

Ты сидишь, прислонясь к валуну,

А короткая летняя ночь хороша,

И ты смотришь, как там,

под горой,

не спеша

Речка синюю катит волну.

А за речкой – цветенье колхозных лугов,

Над тобою – глубины небес,

У крутых краснорыжих речных берегов

Над палаткой задумался лес.

А за рощею каменных гор этажи

Отражаются в зеркале вод…

Будь туристом

и с солнцем и с ветром дружи,

Вместе с песней веселой –

в поход!

 

 

П. Ездаков

Кукушонок

 

Ребята нечаянно вспугнули птицу, и та с криком закружилась над ними.

– Гнездо! – Толик схватил Олега за рукав и потащил в густые заросли ольховника. Укрывшись в зелени, мальчики стали следить за птицей. Та улетела куда‑то и вскоре вернулась с червяком в клюве.

– Гляди в оба, – зашептал Толик.

– Тс, – ущипнул его Олег.

Птица посидела на ветке, озираясь по сторонам, потом прыгнула в траву, словно нырнула в воду.

Ребята на цыпочках, не дыша, подкрались поближе; Толик взмахнул рукой, и оба разом вскрикнули: «Гав».

Птица вырвалась из гнезда и с пронзительным криком стала метаться над головами ребят, делая круг за кругом.

Гнездо скрывалось под кочкой, в густом сплетении прошлогодней травы. Толик заглянул туда и испуганно шарахнулся.

– Олег, сюда!

Мальчики стукнулись головами, разом припав к гнезду, и тотчас отшатнулись.

В гнезде копошилось какое‑то страшное, пузатое существо. Всякий раз, когда ребята заглядывали в гнездо, это существо рвалось им навстречу с каким‑то хриплым шипением. Из‑под страшилища виднелись подмятые им птенчики.

– Чорт знает что такое! – воскликнул Олег.

– А я знаю, что это, – закричал Толик и хлопнул ладошками по коленям, – а я знаю…

– Говори, если знаешь!

– Кукушонок это. Кукушка сама детенышей не высиживает, она яйца в чужие гнезда подкидывает… Вишь… сидит здоровенный в чужом гнезде, как дома. Птенчиков придавил… И за них червяков поедает..

– Долой его из гнезда! – закричал Олег. – Вон дармоеда!

Он сунул руку в гнездо, нащупал мягкое тельце кукушонка и вышвырнул его. Птенец покатился по траве, как шарик. Стукнувшись о кочку, он перекувырнулся на спину и стал беспомощно болтать ногами.

– Зачем ты его так?… – с укором вскрикнул было Толик, но, подняв глаза на Олега, осекся. – Он ведь совсем еще голенький, – докончил он смущенно.

Олег, отмахнувшись, стал глядеть в гнездо. Толик сжалился над кукушонком; он посадил его поудобнее, погладил по спинке. Птенец дрожал.

– Толька, гляди, – позвал Олег друга к гнезду.

После изгнания кукушонка в гнезде стало просторно. Четыре желторотых птенца сползлись на середину гнезда и сгрудились в пушистую кучку. Чуть шорох – кучка оживала. Из нее выскакивали головы с открытыми ртами и тоненько пищали. Шорох умолкал – головы прятались, и в гнезде становилось тихо, тихо.

– Они голодны, – пробормотал Олег. – Тот дармоед всё за них поедал. Как они только живы остались…

Толик, только что гладивший кукушонка, посуровел и, прищурившись, щелкнул птенца по разинутому клюву. Кукушонок фыркнул и сердито зашипел. Толик с минуту глядел на него немигающими глазами, потом поймал кузнечика и сунул его в рот кукушонку.

– Ешь, ну тебя!..

Тот мгновенно глотнул добычу и снова разинул рот.

– Ну и обжора! – рассмеялся мальчик и опять щелкнул легонько птенца по носу.

Кукушонок был потешный. Если держать над его носом палец, он косо‑косо посматривал, прицеливаясь, и с силой долбил по пальцу своим мягким клювом и при этом шипел.

– Всё равно он паразит, – сказал Олег. – И его надо повесить на шесте посреди поляны…

– Что ты! – Толик прикрыл птенца ладошкой. – Это еще зачем?

Олег усмехнулся.

– Зачем? Для устрашения! Кукушка пролетит мимо, увидит, небось откажется яйца бросать. У меня дед в деревне сторожит кукурузу. Так у него на поле три сороки за ноги привязаны. Другие сороки за десять километров это поле облетают – не то, чтобы зерно воровать… Айда на поляну!

– Навряд ли это поможет, – усомнился Толик. – Глупая она птица – эта кукушка, ничего не поймет.

– Айда – и всё! – строго приказал Олег.

Ребята прихватили с собой кукушонка и отправились за реку, на ягодную поляну.

Чем ближе мальчики подходили к поляне, тем грустнее становилось Толику. Он представил себе, как они будут подвязывать кукушонка за шею (он ведь живой, ему больно) и как он будет висеть на палке, точно гиря на часах, а если поднимется ветер, тело кукушонка станет качаться, биться о дерево.

Толику стало невмоготу.

– Олег, слышь? – остановился он. – Может, не стоит его вешать, а?

Олег сердито сплюнул и, потоптавшись с минуту на месте, ответил:

– Решили, так надо делать. Мы же не девчонки, в самом деле.

И они пошли дальше.

Вскоре стали слышны всплески, пахнуло речной свежестью. Совсем низко со свистом пролетели две дикие утки. За рекой сразу ягодная поляна. Толик обогнал товарища и встал на его пути.

– Может, не стоит, а?

Олег сразу набычился и молча обошел Толика, как обходят пеньки и лужи. Толик тяжело вздохнул и, посмотрев в спину уходящему другу, крикнул:

– Я тебе удочку отдам… Слышь, ту бамбуковую…

Олег зашагал быстрее, будто подстегнутый криком, унося кукушонка в кепке. Птенец сидел в ней тихонько, обложенный травой, и дремал, пригревшись…

Шаги Олега затихли. Толик побрел куда глаза глядят. Вот он встал над обрывом и понуро опустил голову. Под ним, урча и пенясь, бежала порожистая речка. На одном из прибрежных камней, смешно потряхивая хвостом, сидела серая птица с желтой грудкой. Камень был низкий и мшистый. Когда вода захлестывала его, птица вспархивала, на миг повисала в воздухе, словно играя с волной в пятнашки.

Толик невесело улыбнулся птичке, и вдруг губы его задрожали.

– А он, наверное, там… вешает…

Волна журча сбегала с камня; птица весело прыгала по его мокрой горбинке, но Толик уже не видел ничего, – его глаза были полны слез.

И тут мальчик услышал знакомый голос другой птицы: «Ку‑ку, ку‑ку, ку‑ку».

– Кукушка, кукушка, сколько мне лет? – машинально проговорил он.

«Ку‑ку, ку‑ку, ку‑ку».

Толик круто повернулся и побежал на ягодную поляну. «Скорей, скорей!.. Может, еще успею…»

Олег шагал ему навстречу; одна рука его была за бортом куртки, другая – в кармане.

Толика вдруг бросило в неудержимую дрожь. «Лишь бы не разреветься!» Он пропустил Олега и пошел вслед за ним.

Так они дошли до реки: впереди насупившийся Олег, сзади убитый горем Толик. Около реки, не поворачивая головы, Олег остановился и, мрачно глядя в сторону, вынул из‑за пазухи кепку.

Он протянул ее товарищу:

– Не смог я…

Толик развернул кепку: озорник‑кукушонок поднял голову и, увидя близко Толины пальцы, нацелился на один из них…

А где‑то далеко‑далеко в лесу кукушка продолжала считать ребячьи годы: «Ку‑ку, ку‑ку…»

 

Г. Первышев

Два брата

 

 

Чтобы тело загорело,

Мускулы окрепли,

Не лежи весь день без дела

На песке, как в пекле.

 

Рядом с лагерем – колхоз.

А в колхозе летом

И уборка и покос

С самого рассвета.

 

Поспеши на луг скорей

Со своим отрядом,

Поработай на заре

Со старшими рядом.

 

Пред тобой лежит простор

Родины богатой.

Труд и отдых с давних пор –

Два родные брата.

 

 

Г. Первышев

На заставе «Тимура»

 

 

Ночь насупилась хмуро.

Двое суток подряд

На заставе «Тимура»

Пионеры не спят.

 

Молний яркие вспышки

Озаряют простор.

На бугре, как на вышке,

Разместился дозор.

 

Всем приказано строго

Наблюдать за селом

И, конечно, за стогом,

Что стоит под бугром.

 

Нынче сильные грозы…

Может сено поджечь,

А богатство колхоза

Нужно зорко беречь.

 

…Тучи медленно, хмуро

Отступают назад.

На заставе «Тимура»

Пионеры не спят.

 

 

А. Шейкин

Миллион помощников

 

Часа в два на конный двор колхоза имени 19‑го партсъезда прибежал жеребец Васька. Был он весь в мыле, тяжело, с храпом дышал, – хомут перекосился и душил его. От телеги, в которую Ваську запрягли утром, остался один передок, спицы левого колеса покрывала густая и прозрачная жидкость. Конюх Никита Сергеев провел по ней пальцем, поднес к носу – пахло гречишным медом.

Ваську скорее распрягли и повели прогуливать, а Никита вскочил на другую лошадь и помчался на пасеку.

 

* * *

 

Председатель колхоза Матвей Петрович Семенов на двуколке объезжал полевые бригады. Солнце стояло высоко, было жарко и тихо, но не душно. Ночью прошла гроза, и теперь еще в воздухе веяло свежестью. Дорога тянулась по краю огромного картофельного поля. Высокая стена густого темного леса начиналась за нею. Лошадь шла медленно. Матвей Петрович мысленно прикидывал величину ожидаемого урожая. Выходило много, как ни в один год еще. А ведь и урожаи прошлых лет были не бедными. Хорошо!

– Дядь Матвей! Дядь Матвей! – услышал он вдруг не то крик, не то плач позади себя.

Он обернулся. За ним бежал мальчик и звал тонким, срывающимся голосом.

«Что за лихо?» – подумал Матвей Петрович и, чтобы скорее встретиться с мальчиком, не стал разворачивать лошадь, а бросил поводья, выпрыгнул из двуколки и пошел навстречу. Между ними оставалось еще шагов двадцать, когда он узнал пионера из их деревни – Сеню Ануфриева.

«Что кричишь, сынок?» – хотел спросить Матвей Петрович, и осекся.

Лицо Сени было в засохшей крови, рубашка и штаны разорваны в клочья, правая рука как‑то неестественно прямо висела вдоль тела. Мальчик вдруг споткнулся и упал навзничь.

В два прыжка Матвей Петрович подбежал к нему, подхватил на руки и бережно понес к двуколке. Сеня припал к его широкой груди и застонал.

На дороге показался всадник. Это мчался на пасеку Никита Сергеев. Вероятно, он собирался проскакать мимо Матвея Петровича, но, увидав, какая ноша у него на руках, круто осадил коня.

– Сенька! Васькин ездовой! – воскликнул он, узнав мальчика.

Вдвоем они быстро осмотрели Сеню. У него была вывихнута рука, разбито лицо, ссадины покрывали всё тело. С левой стороны особенно сильный кровоподтек шел вдоль всей груди. Видимо, были сломаны ребра.

Пока Никита подводил двуколку и мостил в нее сено, из бессвязного рассказа Сени Матвей Петрович узнал, что у спуска в лесной овраг Васька испугался чего‑то, понес, не разбирая дороги, разбил телегу, долго бился, запутавшись между деревьями, и потом умчался с одним передком, оставив на месте несчастья еле живого Сеню, разбитую двухсоткилограммовую бочку меда и остатки телеги. Это было километрах в трех отсюда.

Свой рассказ Сеня несколько раз прерывал вопросом о том, что ему будет теперь за мед. Матвей Петрович успокаивал его, но в душе, конечно, ругнул и тех, кто доверил такую работу мальчишке, не умеющему править лошадью, да и самого Сеню.

Было решено, что в больницу Сеню отвезет Никита. Матвей Петрович осторожно подал ему в двуколку мальчика.

– Сразу пусть рентген сделают, – наказал он.

Сам же вскочил на верховую лошадь и галопом пустился к месту происшествия. Может, хоть часть меда удастся спасти?

Дорога завернула в лес. Топот лошадиных ног стал глуше. Земля здесь была сырая, в дорожных выбоинах стояли лужи воды. Матвей Петрович всё торопил ленивую лошадь, но вдруг она сама рванулась, шарахнулась в сторону, захрапела. Матвей Петрович едва удержался в седле. Коваными каблуками сапог он сжал ее бока и затянул узду. Лошадь поднялась на дыбы, из оскаленной морды клочьями полетела пена, но Матвей Петрович уже увидел всё: малинник у обочины был смят и обсосан. Он понял, что часа полтора назад – как раз, когда проезжал Сеня, – здесь был медведь. Сырая земля заглушила шум телеги и топот. Встреча оказалась неожиданной для обеих сторон. Испуганный грохотом зверь прямой дорогой, ломая кусты, удрал в чащу. Запах медведя и пугал теперь лошадь.

Матвей Петрович отпустил поводья. Конь в несколько скачков пронесся метров на двести. С трудом удалось успокоить его. И здесь Матвей Петрович почувствовал сильный аромат меда. Прямо у его ног по сухому склону безлесного оврага стеклился медовый ручей.

Мед уже больше не тек. Перемешанный с прошлогодними листьями, хвоей, песком, он лишь тускло блестел широкой полосой. Мошки вились над нею.

Матвей Петрович соскочил с коня и, не выпуская из рук повода, стал вглядываться… Нет, собрать нельзя ничего. А ведь это деньги, труд! И так бесполезно потерянный!..

Ведя за собой лошадь, он подошел к началу медовой дороги, – разбитая вдребезги бочка, спицы от задних колес, обода, доски… Васька свернул с дороги – и телега с ходу налетела на ствол толстой березы. Свежий шрам остался на ней. От сильного удара лопнула бочка. На белой клепке ее Матвей Петрович увидел кровь. Видно было, что Сеня пытался «собрать» бочку, чтобы спасти мед. Но что он мог? Да еще с одной рукой!


Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 86; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!