ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 21 страница
Кроме волков, у собак оказался еще один враг. Началась суровая карельская зима. Пойнтерам, лягавым, доберманам и другим породам собак, без теплого подшерстка, пришлось плохо.
Пятнистый красавец‑дог, самый сильный зверь в окрестности, сдал первым. Он уже не выступал медленно и важно, а, поджав к животу хвост, дрожал от холода. Он отказывался от еды и жалобно, словно спрашивая, что с ним сделали, смотрел на людей, а в уголках больших темных глаз его стояли слезы. Он часто кашлял, содрогаясь от боли, и, наконец, погиб от простуды.
К весне выжили только те из собак, у кого был теплый мех, густой подшерсток, тонкий нюх, мускулистые ноги и крепкие челюсти.
Так незаметно и постепенно народился в новом поселке новый тип собак. Внешне они были похожи на сибирскую лайку, но крупнее и благороднее ее. Эти собаки, казалось, собрали в себе все лучшие качества своих предков. Они были годны для самой разнообразной охоты, оставаясь в то же время преданными сторожами и упряжными собаками. Они были менее дикими, чем лайки, и легче привязывались к людям. Кровь многочисленных культурных пород оставила свой след в их характерах. Рослые, мускулистые, покрытые длинной шерстью, они легко мирились с тяжелой зимой.
Теперь волкам уже не так легко давалась добыча. Но и волки за эти годы стали хитрее и предприимчивее. Они привыкли к вкусу собачьего мяса, не хотели с ним расставаться и охотились на собак не в одиночку, а стаями.
|
|
|
Война, начатая пятнадцать лет назад, продолжалась и до сего дня.
Давно уже кончились те времена, когда собаки одни, без людей, могли безнаказанно охотиться в лесу.
Собаки неминуемо перевелись бы в поселке, если бы им не помогли люди.
Охотник Фадей Петрович Радыгин был один из самых ярых волчьих врагов. Охранял ли он склад, или шел на охоту, – на плече у него неизменно висело ружье. Широкая рыжевато‑бурая борода и длинные, в кружок стриженные волосы делали охотника старше его пятидесяти лет.
Жил он бобылем в домике на лесном складе с двумя рослыми собаками, его постоянными спутниками. Это были самые сильные и злые собаки поселка. Они могли драться в одиночку с волком и никогда не уступали врагу, даже если тот превосходил их силой.
Чернопегого Полкана боялись в поселке все собаки. Волчьей масти сука, Альма, не уступала ему ни силой, ни ростом, ни храбростью.
Лесной склад расположился в устье двух рек; весной по ним плыли бесчисленные плоты и бревна, часть их здесь задерживалась и, уже разрезанная на доски, брусья, продолжала путь дальше. За высоким забором, окружавшим склад, скапливались сотни штабелей из бревен и досок, а между этими штабелями, как в лесу, бегали Полкан и Альма, охраняя склад.
|
|
|
Зимой почти каждую ночь волки подходили к складу, они долго и терпеливо подкарауливали собак, но собаки слышали их издали и отсиживались за высоким забором, как в крепости.
Если волки приближались слишком близко, собачий лай переходил в вой и на крыльце сторожки появлялся Радыгин с ружьем в руках.
Волки откладывали расчеты с этой собачьей парой и, обходя далеко склад, проникали в самый поселок, где охотились на неосторожных, зазевавшихся псов.
* * *
Несколько дней назад Альма забралась под штабель сосновых досок и долго рыла яму в сухих, плотно слежавшихся опилках.
До вчерашнего дня эта нора пустовала, а вчера в ней появилось шестеро разномастных щенков.
Сегодня Альма видела, как ушел на охоту хозяин, слышала его призывный свист, но не тронулась с места. Шестеро щенят, похожих на нее и на Полкана, лежали у ее живота. Хозяин подошел к штабелю, заглянул в нору и сказал:
– С приплодом. Не пойдешь теперь, значит.
Альма не вышла навстречу, она только поглядела на Радыгина влажными округлившимися глазами и лениво шевельнула несколько раз хвостом.
Радыгин усмехнулся, достал из сумки кусок хлеба и, отломив половину, бросил Альме. Полкан сунулся следом, но Альма заворчала и оскалила зубы.
|
|
|
– Пойдем, Полкан; ей теперь и без нас не скучно, – улыбаясь сказал хозяин.
Вернувшись с охоты, Радыгин не вошел в дом, а прямо подошел к жилью Альмы и поманил ее. Она приподняла голову, шевельнула хвостом и осталась лежать. В подобравшихся и округлившихся в последние дни глазах ее было недоумение. Но человек был настойчив, он стоял у штабеля и звал до тех пор, пока Альма не поднялась и неохотно вылезла из логова.
Привычным движением потянулась она, чтобы лизнуть руку хозяина, но сразу же насторожилась, заворчала. Рука пахла псиной, но запах этот был слишком крепким, чтобы он мог быть запахом собаки. Альма ощетинилась и еще раз осторожно обнюхала руку. От хозяина пахло волком.
Собака отступила на шаг, прикрыв собою детей. Она стояла с взъерошенной шерстью и в то же время виляла хвостом и пристально смотрела на хозяина, словно спрашивала, что это значит.
Радыгин подошел к ней ближе, несколько раз провел рукой по спине, пригладил шерсть, затем взял за ошейник и потянул следом за собою в сторожку. Через минуту туда же был водворен Полкан.
Закрыв собак, Радыгин вернулся к щенкам, достал из‑за пазухи волчонка и сунул его в кучу щенят.
|
|
|
Альма и Полкан просидели в сторожке больше часу. Полкан молча сидел в углу. Альма беспокойно сновала по каморке и время от времени отрывисто взвизгивала. Но чем дальше, тем промежутки между взвизгиваниями становились короче и возгласы продолжительнее, пока не вылились в жалобный вой.
Большая волчьей масти собака сидела посредине крохотного, низкого чуланчика и, подняв кверху голову, выла протяжно и жалобно.
Наконец, послышались знакомые шаги. Радыгин открыл дверь и выпустил собак. Полкан радостно прыгал вокруг хозяина, вилял хвостом, Альма даже не взглянула на Радыгина, со всех ног бросилась к щенкам.
Щенята лежали, сбившись в плотную кучу. Мать торопливо обнюхала их и скорее легла.
Альму еще долго преследовал запах волка; она беспокойно принюхивалась и волновалась, но постепенно запах исчез.
Щенки соскучились по теплому молоку и быстро прильнули к соскам, но вели они себя странно, барахтались и толкали друг друга, как будто забыли свои обычные места.
Наконец все успокоились и принялись сосать; лежа на боку, Альма тщательно одного за другим облизала их.
Они, верно, казались ей самыми красивыми на свете, и даже этот, самый беспомощный и самый головастый, который долго не мог найти себе соска и толкал других большой головой, с трудом державшейся на крохотном туловище. И он тоже, верно, казался ей красавцем, иначе она не стала бы так долго его облизывать. Она лизала его до тех пор, пока совсем не пропал волчий, враждебный ей запах.
Уродливый головастый щенок, по масти больше всего похожий на нее из всего помета, заснул у Альмы под животом, в той самой позе, в которой еще несколько часов назад лежал в животе у волчицы.
* * *
Двенадцать дней болезни сильно истощили волчицу, она с трудом ковыляла на трех ногах и, высунув язык, хрипло дышала; только раз она остановилась, спрятавшись за куст, навострив уши, потянула воздух. Но через полминуты она уже двинулась дальше, а из‑за другого куста отделился большой лобастый волк и потрусил с ней рядом, приноравливая свой шаг к медленному ходу волчицы.
Чем ближе оставалось до логова, тем торопливее двигалась волчица. Но когда показались высоко задранные корневища опрокинутой ели, волчица резко замедлила шаг и осторожно несколько раз обошла вокруг поваленного дерева. Большой лобастый волк теперь шел следом за ней. Волчица прокралась к логову и заглянула внутрь; она вздрагивала, словно ожидала встретить засаду.
Но засады не было, не было ни логова, ни детей. На месте логова лежал развороченный мох и неподалеку от него виднелось темное пятно.
Лесные звери и птицы начисто уничтожили остатки волчат, и теперь только жучки‑могильщики, заканчивая их работу, рылись в земле, медленно шевеля прошлогодние потемневшие листья.
Даже запаха детей не обнаружила волчица. В логове пахло сыростью, прелыми листьями; к этим запахам примешивался легкий, едва уловимый запах падали.
Но, кроме этих запахов, волчица обнаружила еще один, чужой и враждебный. Это следы опаленных порохом листьев и куча серой табачной золы.
Волчица взъерошила шерсть и так быстро отпрянула назад, что едва не сшибла с ног своего спутника.
Волчица еще несколько раз обошла вокруг логова, обнюхивая каждую пядь земли, пока не остановилась среди поляны, не зная, что делать дальше. Затем, опустив голову, заковыляла в ту сторону, откуда слышался собачий лай и откуда ветер приносил сложные, всегда враждебные ей запахи.
Большой лобастый волк сначала отстал и недоверчиво наблюдал за подругой, но та, ни разу не оглянувшись, ковыляла на трех ногах туда, откуда ветер приносил те самые запахи, которые оставил после себя человек, разоривший ее логово. Когда волчица скрылась за ближайшими деревьями, волк поднялся и пошел за ней следом.
Волчица остановилась у самого поселка, – дальше идти было некуда. Сбоку плескалась и стонала по‑весеннему неспокойная река, а впереди виднелся высокий забор лесного склада.
Худая, костлявая волчица, с торчащими ребрами и шерстью, повисшей патлами, забралась на пригорок и, присев, замерла.
В поселке еще кое‑где светились огни, изредка слышались человеческие голоса и беспокойно лаяли собаки.
Худая, лохматая волчица, держа навесу переднюю лапу, сидела на пригорке. Позади нее замер неподвижный, как изваяние, лобастый черноспинный волк. Прищуренными, узкими, раскосыми глазами волки смотрели на огоньки поселка, прислушиваясь к собачьему лаю, и, казалось, считали врагов.
Потом волчица медленно задрала голову и, вытянув худую, лохматую шею, завыла.
Выла она, то опуская, то поднимая голос, и в двух‑трех нотах этой звериной песни была огромная тоска, боль, жалоба и угроза.
И сразу же в ответ волчице откликнулся разноголосый собачий хор. Собаки, услышав так близко врага, лаяли яростно, остервенело, до спазмы в горле. Отрывисто и хрипло брехали старые псы. Молодые начинали горячо, подбадривая себя, но от излишнего усердия срывались и переходили на испуганный истерический вой.
Казалось, что собаки изо всех сил старались, но не могли заглушить одинокий, протяжный голос волчицы.
Волчица выла пронзительно, громко и перекрывала остервенелый собачий хор. Трудно было понять, как в этом иссохшем, полуживом теле могла удержаться еще такая сила звука.
Но вот, помогая волчице, поднял лобастую голову волк и, глядя на звезды, протяжно и грозно затянул одну басовую ноту. И совсем близко и дружно, на разные лады, залаяли и завыли переярки, а немного погодя, в соседнем лесу, отозвалась еще одна волчья пара.
Два хора состязались в ночи и не могли осилить друг друга. Чем больше волков подавало голос, тем яростней им отвечали собаки. Казалось, собаки стараются нарочно, чтобы показать, что их больше. Но всё же в этом собачьем хоре недоставало одного привычного голоса.
Самая свирепая в поселке собака, Альма из лесного склада, лежала молча, сжавшись в комок, под штабелем досок.
Не один раз за свою жизнь она сталкивалась с волками и всегда умела постоять за себя и уйти невредимой. Но сегодня, услышав у самого логова завывание волчицы, она забилась под доски и боялась подать голос.
Она лежала, прислушиваясь к волчьим голосам, и от страха за свое потомство дрожала сильно и непрерывно.
Дети прижались к ее животу. Они смотрели в темноту широко открытыми глазами, но не понимали, что там происходит. Дрожь матери передалась им, и, не понимая причины, они тоже дрожали.
Даже самый запоздалый, головастый, который только сегодня открыл глаза, как можно теснее прижался к животу Альмы и дрожал мелко и непрерывно.
А на пригорке выла и выла волчица, и казалось, этому вою не будет конца. От собачьего лая проснулись люди и почти во всех домиках зажглись огоньки. Только в лесной сторожке окно оставалось темным. Радыгин встал с постели и, не зажигая света, подошел к окну, долго прислушивался и, различив среди других голосов протяжную песню матерой волчицы, покачал головой и огорченно сказал:
– Выжила.
Затем снял ружье со стены и тихонько вышел на крыльцо. Услышав шаги хозяина, Альма выскочила из‑под досок и яростно бросилась вперед. Наугад в темноте грянуло два выстрела, и волчий хор оборвал свою песню.
Волки исчезли так же бесследно, как и появились. Люди вернулись в постели. Только собаки долго еще не могли успокоиться; они лаяли и выли до самого утра.
* * *
Нашествие волков обеспокоило людей. На следующий день в поселке много говорили о волках. Старались понять, что заставило их устроить концерт в такое время года, когда обычно, разбившись на пары, волки прячутся в глубине леса.
Радыгин догадывался о причине, заставившей волчицу подойти к поселку, но, по обыкновению, молчал. Никому не сказал он и о волчонке, принесенном из леса. Когда ему предложили участвовать в облаве, он согласился.
Облава получилась многолюдной и хорошо слаженной. Охотники обшарили большой участок леса и не нашли ни одного волка.
Волки исчезли и больше не появлялись.
За всё лето в поселке не было зарезано ни одного домашнего животного, не была унесена ни одна собака.
Казалось, что волки, дав прощальный концерт, покинули эти места навсегда.
Собаки, прежде только в самых крайних случаях решавшиеся без людей выйти за пределы поселка, постепенно утратили осторожность и стали совершать набеги на окрестные леса. Особенно отличались молодые, неопытные псы.
На лесном складе Радыгина, кроме Альмы и Полкана, жили теперь еще две молодые собаки. Одна из них, серый Пират, была, верно, единственной собакой поселка, не принимавшей участия в этих набегах.
Внешне Пират мало отличался от обычного типа местных собак и особенно от Альмы. Только присмотревшись к нему, можно было заметить необычно большую для собаки голову с толстокожими стоящими ушами, приподнятый перед, низко опущенный малоподвижный хвост и осторожную, совершенно бесшумную волчью поступь.
В сентябре, когда Пирату исполнилось семь месяцев, он перерос свою приемную мать.
Кроме Пирата, Радыгин оставил еще одного щенка – черного, белогрудого, белолапого кобелька – и назвал его Щеголем.
Щеголь был самый крупный щенок в помете, но к семи месяцам он сильно отстал от своего худого, некрасивого молочного брата. Он целыми днями без устали тормошил Пирата, приставал к Альме и даже к Полкану, хотя тот не раз устраивал ему жестокие потасовки.
Радыгин рано роздал остальных щенков, и в шестинедельном возрасте под Альмой осталось только двое.
Один – толстый, с черной блестящей шерстью, толстыми белыми лапами, белой грудью и белым кончиком хвоста, другой – серый, худой, несмотря на обилие молока у матери и могучий аппетит.
Вначале разница была только внешней; по характеру щенки не отличались, – они одинаково любили таскать друг друга за хвост и уши или, схватившись лапами, бороться на мягких опилках.
Но с возрастом начала обозначаться и разность характеров. Подрастая, Щеголь делался сильнее, но не серьезнее. Он еще больше изводил остальных собак, и даже хмурый Радыгин не мог удержаться от улыбки, наблюдая, как носится по двору этот пес.
Пират тоже не прочь был поиграть, но редко начинал игру первым.
Щеголь, догоняя или удирая, всегда выбирал самые длинные пути и описывал самые длинные дуги. Пират не гнался по пятам за Щеголем, как тому хотелось, а всегда срезал по прямой и, притаившись за бревном, поджидал мчавшегося на него пса и вдруг, преградив дорогу, грудью сбивал с ног и хватал за горло. Разыгравшись, он иногда так сжимал челюсти, что Щеголь, вырвавшись из них, хрипя, кашляя и пошатываясь на ходу, с визгом мчался прочь.
Осенью Щеголь уже носился с десятком других молодых собак по окрестностям поселка; они забегали далеко в лес, ловили зайцев, и к восьми месяцам Щеголь стал самостоятельным псом.
Пират с возрастом делался сдержаннее, играл он редко и как будто хотел опровергнуть людскую поговорку, что «волка в лес тянет». За семь месяцев он ни разу не покидал лесного склада.
В отличие от Щеголя, он прекрасно помнил всякие обиды; трехмесячным щенком его слегка потрепал Полкан, и с тех пор Пират ни разу не подошел к нему. К Альме он редко приставал с играми, но, верно, был самым привязанным детенышем, какого имела эта, уже не молодая, много раз щенившаяся собака. Он старался держаться как можно ближе к матери, ходил за ней следом, и только когда Альма удалялась за пределы склада, он ложился у входа, головой в ту сторону, куда ушла Альма, и терпеливо ждал.
Но иногда, казалось, на него нападала тоска, он одиноко бродил по огромному двору, неуклюжий, большеголовый и худой; он заглядывал во все уголки и закоулки, словно разыскивал что‑то ранее им утерянное, разыскивал терпеливо и настойчиво. Чем ближе к осени, тем чаще и продолжительнее делались такие прогулки.
* * *
В конце сентября вечером Альма отправилась на охоту. От своих многочисленных предков она наследовала охотничьи инстинкты, за годы своей жизни приобрела опыт и теперь была самой искусной и осторожной собакой‑охотником в поселке.
С тех пор, как из окрестностей исчезли волки, она предпочитала охотиться в одиночку.
Выбежав за пределы поселка, она пошла медленным шагом, осторожно ступая по мягкой земле, часто останавливаясь, нюхая воздух и прислушиваясь. Несколько раз она натыкалась на следы зайцев и куропаток, но следы были не свежие, и она шла дальше.
Только через полчаса Альма наткнулась на свежий след. Ветер принес к ней запах рябчика. Осенью отяжелевшие птицы были самой легкой добычей.
Альма осторожно, высоко поднимая лапы, медленно двинулась к добыче. Слух, зрение и обоняние были напряжены до крайности; чем ближе была добыча, тем медленнее двигалась охотница. Она почти припала к земле и в осеннем густом сумраке даже острому глазу могла показаться едва заметной тенью.
Еще несколько мгновений – и зубы собаки вопьются в жирное тело беспечно и низко заночевавшей птицы.
Но, вместо броска вперед, собака вдруг, словно наколовшись, вздрогнула и испуганно взвизгнула, прыгнула в сторону и, поджав хвост, бросилась удирать, что было силы.
В самый последний момент перед прыжком она услышала позади себя осторожный, крадущийся волчий шаг.
Альма не раз слышала такие шаги прежде, но так близко, как сегодня – только однажды. Тогда она была совсем молодой и неосторожной собакой.
Быстрые ноги и вмешательство человека спасли ей тогда жизнь. И с тех пор навсегда она запомнила эту поступь и, даже став взрослой и очень сильной собакой, никогда не забывала о ней и до этого дня ни разу не попадала впросак.
Не разбирая дороги, Альма описала крутую дугу и помчалась к дому. На скаку она оглянулась и увидела совсем близко от себя неясный в темноте силуэт зверя и зеленоватые волчьи глаза.
Тогда, мгновенно забыв, что она самая сильная и большая собака в поселке, Альма завизжала истерически, тонко, как восемь лет назад, когда она так же спасалась от смерти.
Но тогда враг не мчался за ней следом, а старался перерезать ей дорогу. Этот волк скакал за ней по пятам и ни разу не попытался обойти ее.
Альма прожила уже немалый собачий век, сильно отяжелела и теперь чувствовала, что ей трудно уйти от погони. Волк мчался уже у самого ее хвоста, но всё еще не решался напасть на нее.
На визг Альмы в поселке откликнулись собаки. И тогда, ободренная лаем или задохнувшись от быстрого бега, Альма умолкла и, круто повернув на скаку, встретила врага грудью и клыками.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 94; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!