Юность Александра Македонского 1 страница
Сергей Львович Утченко Марк Наумович Ботвинник Дмитрий Павлович Каллистов Соломон Яковлевич Лурье Александра Александровна Нейхардт Борис Павлович Селецкий Ирина Александровна Шишова Елена Михайловна Штаерман О. Н. Юлкина
Древняя Греция. Книга для чтения. Под редакцией С. Л. Утченко. Издание 4‑е
Древняя Греция
Книга для чтения
Под редакцией С. Л. Утченко
Издание 4‑е, переработанное
В Ахейской Греции
(С. Я. Лурье)
Горшечник Эвалк работал в большой общественной мастерской в одном из селений Пилосской области. Сейчас он стоял у ворот мастерской в был очень удивлен, увидев, как кузнец Никифор вышел из дома сельского старосты и, не заходя домой, злой и раздраженный, направился по дороге в Метану, где находился дворец их басилея – правителя. Эвалку также надо было идти в Метану, куда его призывали в войско, но ему не хотелось идти одному, и он искал попутчика. Поэтому он громко окликнул Никифора: «Стой, Никифор! Пойдем вместе!» «Ладно! Только поскорее», – проворчал Никифор.
Никифор шел молча, опустив глаза и свирепо ударяя посохом по земле. Он не зашел даже домой, чтобы переодеться: смуглое, мускулистое тело было прикрыто только короткой пестрой юбкой; голова была непокрыта. Никифору было уже шестьдесят лет, но он выглядел сильным и бодрым. Он так был погружен в свои думы, что не замечал крутых подъемов и спусков трудной гористой тропинки и не замедлял шага. Эвалк молча следовал за раздраженным Никифором.
|
|
|
Примерно через час на горном перекрестке к ним присоединилось еще двое: крестьянин Ге́ктор, арендатор «земли народа», и дифтерофор (письмоносец) Орке́й. Дифтерофор шел рядом с ослом, нагруженным дифтерами, правительственными распоряжениями. Они не были написаны на бумаге и не были вложены в конверты: их написали на продолговатых глиняных табличках, имевших форму пальмового листа. Они были аккуратно уложены в деревянный ящик. Таких табличек было много; ослу приходилось тащить большой груз, и он шагал тяжело и медленно.
– Что ты такой унылый? – спросил у Никифора дифтерофор Оркей; он хорошо знал Никифора, так как не раз приносил в его селение дифтеры.
– По небрежности богов и воронов. По старому обычаю, меня следовало бы убить, как только я дожил до шестидесяти лет, и воронам надо было уже давно расклевать мое тело. Но и боги и вороны забыли обо мне, и вот мне приходится жить, хотя куда лучше было бы умереть.
– Кому‑кому, а уж не тебе бы жаловаться на жизнь, – возразил горшечник Эвалк. – Много ли найдется людей в нашем селении которые живут так счастливо, как ты? Ты имеешь собственный участок земли, да еще тебе дают в аренду недурной кусочек «земли народа» – всего ты имеешь 60 мер, а я должен быть доволен десятью мерами земли. Но я не ропщу. А как живут наши соседи! Мой сосед Энато имеет крохотный участок земли в одну меру, полученный им от народа, – на нем только немного овощей можно посадить. Да разве только в земле дело! Ты – кузнец, а это самая прибыльная профессия; вдобавок ты получаешь медь из казны, работаешь дома, сколько хочешь, – только сдаешь басилею готовые изделия. А если у тебя с басилеем хорошие отношения и ты ему подаришь что‑нибудь, то он запишет, что ты сдал больше, чем в действительности. За сданные изделия ты получаешь из казны пшеницу, ячмень, фиги, масло, – и все это сверх того, что дает тебе твоя земля. У тебя остается еще достаточно времени после выполнения казенных заказов – ты работаешь для соседей, они тоже неплохо платят. Ты имеешь трех рабов; на одного из них, работающего в твоей кузнице, ты получаешь продовольствие от государства. А вот я должен с утра до вечера работать в казенной мастерской под присмотром надзирателя. Податей и налогов ты платишь меньше, чем я, потому что ты – кузнец и работаешь для войска, ты освобожден от поставок льна. От многих повинностей ты освобожден как исконный житель нашего селения – твои предки жили здесь с древнейших времен. Я же должен платить еще особые налоги, так как мои предки были переселенцами. А тут еще неурожай, и я не смог уплатить налога зерном. Пришел надсмотрщик, составил протокол и наложил запрещение на мою землю. Не тебе, а мне нужно жаловаться на жизнь.
|
|
|
|
|
|
– А как ты живешь с женой, с детьми? – спросил его Никифор.
– Слава богам, в этом‑то я счастлив, – отвечал Эвалк. – И жена моя хорошая женщина, и из детей, надеюсь, выйдет толк, старшие уже работают, и работают хорошо. Но почему ты меня об этом спрашиваешь?
– А твою жену и детей не берут на общественные работы? Не заставляют идти в прислуги к знатным людям?
– Что ты говоришь! Мы свободные люди; кто же посмеет превратить нас в рабов?
– Вот видишь! А как бы ты себя почувствовал, если бы у тебя отобрали жену или детей?
– Я бы не перенес этого! Неужели с тобой могло случиться что‑нибудь подобное?
– Разве ты не знаешь? В этом‑то мое несчастье: в дни моей юности северные люди – фессалийцы – совершили на нашу страну набег. Они всегда нападают целым родом: за мужчинами следуют повозки с женщинами и детьми. На нас обрушился поток этих людей. Нам удалось победить их: мужчин мы перебили, а женщин взяли в плен и превратили в рабынь. Конечно, большая часть рабынь досталась знати; но одна пленница от горя исцарапала себе лицо, глаза у нее вспухли от слез, и она лежала в обмороке. Никто из знати не хотел взять ее, и она досталась мне. Она оказалась красивой, доброй и умной женщиной; она говорила на языке, очень похожем на наш, ахейский. Я не был еще женат; я полюбил ее и, вместо того чтобы искать себе жену в нашей деревне, я взял ее в жены. Но наши законы не признают таких браков, и у сельского старосты она числится моей рабыней. Мы прожили с женой долгую жизнь, у нас родилась единственная дочь, умная и красивая. Мы с женой живем только для нее. А ты знаешь, есть такой закон: «девушки, рожденные от брака свободного с рабыней или раба со свободной, должны стать рабынями высших сановников». И вот на днях дифтерофор приносит старосте нашего селения дифтеру от правителя. Там сказано, что от нашего села должны быть отправлены в Метапу, а оттуда в Пилос три рабыни, в том числе моя дочь. Я пошел к старосте. Он только развел руками.
|
|
|
– Я сочувствую твоему горю, Никифор, – сказал он, – но ничем не могу тебе помочь. Другие, у которых родились дети от рабов, не считают их своими детьми, а видят в них только рабов и с удовольствием отослали бы этих рабов в Метапу вместо тебя, если бы ты их за это вознаградил. Но сейчас в нашем селении нет больше рабов, а не выполнить приказ басилея я не могу. Это может разрешить сам басилей.
– И вот я должен спешно бежать к басилею, иначе староста прикажет схватить и увести мою дочь. Но надежды на успех у меня мало, хотя я не посмотрю ни на что и так поговорю с басилеем, что он надолго это запомнит…
– Ничего из этого не выйдет, – сказал печально крестьянин Гектор. – Эта знать нас ни во что не ставит, мы, как они говорят, «в число не идем». Народное собрание – демос – собирается редко. Считается, что демос – хозяин страны, как он решит, так и будет. Но вот соберется народ. В середине на гладко отесанных камнях рассядутся советники басилея. Они между собой уже заранее уговорились, какое решение предложить народу. Они говорят красивые речи, а затем предлагают криками выразить наше согласие… И мы кричим!
– Но вы ведь можете и не принять их предложений, – заметил дифтерофор.
– Попробуй только не согласиться и спорить с ними! Со мной несколько лет назад было вот что: меня призвали в войско. Наши корабли переплыли море и высадили войско около одного города. Однако город оказался хорошо укрепленным, взять его приступом было невозможно. Осада затянулась. Уже оставалось немного времени до осенних бурь – надо было или сейчас же плыть назад, или зимовать в лагере под стенами города. В войске началась заразная болезнь, многие умирали. Продовольствие тоже кончилось – приходилось совершать набеги на окрестные поселения. Поселения эти были бедными и малолюдными. Всю добычу забирали себе знатные воины, а рядовым воинам еле хватало на пропитание. И вот наш вождь собрал народное собрание всех воинов, чтобы решить, плыть ли немедля назад или зимовать в лагере. Знатные воины уже решили, что войско должно остаться зимовать. От народа требовалось только, чтобы он криками выразил одобрение. Я от войны ничего не получил и получить не надеялся; дома поле стояло необработанным, я боялся, что зиму не переживу, умру от болезни. И вот в отчаянии я встал, вышел вперед и сказал: «У нас поля не засеяны, мы все равно не привезем с войны никакой добычи, счастье еще, если не умрем здесь на поле боя или от болезни. Лучше поплывем сейчас домой к нашим семьям!» Все стояли молча, понурившись, а вождь бросился ко мне и принялся меня бить. Вот что бывает, когда мы выступаем против басилеев!
Дифтерофор Оркей прервал его.
– Как ты смеешь так говорить! Правильно с тобой поступил вождь. Что ты понимаешь в военных делах! Вот теперь на нашу родину наступают с севера дикие орды дорян. Может быть, ты скажешь, что и теперь надо уйти из войска к жене и детям и оставить страну беззащитной?
– Никто этого не говорит, – недовольно пробурчал Никифор. – Мы хорошо знаем, что будет, если они нас победят. Они разрушат наши города, не оставят и следа ни от дворцов, ни от хижин, поработят наших жен и детей, перебьют мужчин…
– Мало того, – сказал Оркей, – над теми из нас, которые уцелеют, будут править царьки этих чужих и враждебных нам дикарей!
– Ну, это уж ты оставь! – вмешался Никифор. – Какие это дикари? Они хоть и не ахейцы, но мало чем отличаются от нас, да и язык их похож на наш. Вот и моя жена, – разве мне трудно было понять, что она говорит, когда она попала ко мне? А она из племени фессалийцев! И какая она хорошая!
– Слышал я от стариков, – поддержал Никифора крестьянин Гектор, – что мы – ахейцы, ионяне и дорийцы – родные друг другу: мы происходим от двух братьев, Ахея, Иона, и их дяди Дора. Ахей и Ион пришли сюда, когда еще сыновья Дора были на севере. А здесь в то время жили только пелазги. Их еще и теперь немало среди нас – вы их хорошо знаете: и по языку и по обычаям они не похожи на нас. Пришедшие с Ионом и Ахеем простые люди сохранили свою старую веру и старые обычаи, а знатные и богатые ахейцы позавидовали пелазгам, позавидовали тому, что они имеют красивую мебель и красивые домашние вещи, что у них много серебра и золота и что они умеют хорошо рисовать и писать. И вот наша знать оставила свои старые обычаи, стала жить в каменных дворцах с колоннами, коврами, мебелью и раскрашенными стенами, научилась письму и даже стала говорить на языке пелазгов. Вы ведь знаете, как говорят пелазги: они не могут выговорить «Гектор», а говорят «Гекото», не могут сказать «Алектрувон», а говорят «Алекутулуво». Так стала говорить и наша знать. Прихожу я недавно к нашему знатному воину – колесничему. Он ко мне обращается как будто по‑ахейски, а я слушаю, но ничего не понимаю. Право же, – закончил Гектор, – я не знаю, кто нам ближе: эти, как ты их называешь, дикари или наша наполовину пелазгическая знать!
– Пусть наша знать не так хороша, как вам хочется, – сказал Оркей. – Но только знатные имеют медные панцири, щиты и копья, колесницы и коней. Они в силах дать отпор врагу и спасти вашу жизнь, имущество, жен и детей.
– Да, детей! – иронически сказал Гектор. – Вот эта знать, наши защитники, отбирает у Никифора его единственную дочь, а отберут ли ее у Никифора доряне, еще неизвестно.
Разговаривая так, путники незаметно пришли в Метану. Вид города изменился до неузнаваемости: со всех сторон шли военные отряды во главе с командирами. Они располагались лагерем на улицах и площадях города. Слышалось ржание коней, запряженных в колесницы, звон медных доспехов. Население города было объято страхом: некоторые из крестьян, побывавшие на севере от города, видели уже собственными глазами передовые отряды врага. С ужасом рассказывали они, что дорийцы одеты не в медные, а в страшные железные доспехи, что они все сжигают и истребляют на своем пути. Часть граждан шла в войско, другие уходили в леса и горы Аркадии. Никифор и Эвалк разыскали своего басилея. Эвалк сразу же был зачислен в один из отрядов, а на Никифора басилей посмотрел с удивлением: «В твоем возрасте в войско не берут. Нам старики не нужны!»
Никифор разъяснил, что пришел не для того, чтобы поступать в войско, а с просьбой освободить его дочь от отправки в Пилос. Басилей сурово ответил ему, что теперь во время войны никто не станет заниматься какой‑то рабыней. Никифор вышел из себя: «Лучше убейте меня, но не трогайте моей дочери», – сказал он таким голосом, что басилей побледнел и отступил на шаг. «Ну, ладно, – сказал он, – пошлем вместо твоей дочери какую‑нибудь другую девушку», – и приказал своему секретарю принести таблички с перечнем посылаемых в Пилос рабынь. Но, посмотрев в табличку, басилей сурово сказал: «Ничего не могу для тебя сделать! Все прочие указаны только числом, а твоя дочь названа по имени: “Мира, отец – кузнец Никифор, мать – рабыня”. Очевидно, твоя дочь приглянулась кому‑то в Пилосе, и я не стану из‑за нее портить отношения со знатью. Если так уж необходимо, поговори с самим военачальником!»
Военачальник в это время находился в Метане, где собиралось войско. Но он был окружен со всех сторон стражей и придворными; даже колесничие, ожидавшие встречи с ним по делам, не могли к нему пробиться.
Когда Никифор попытался пробраться к нему, один из придворных ударил его кулаком, он упал на дорогу и долго лежал, прежде чем пришел в себя. Кто‑то его поднял – это был крестьянин Гектор, с которым он вместе шел в Метану.
– Ну что? Прошла охота обращаться с просьбой к пелазгам? – спросил тот.
– Да, прошла, чтоб они погибли! А ты что, пришел поступать в войско?
– Хотел, но, знаешь ли, раздумал, – сказал Гектор.
– Что же ты думаешь делать?
– То же, что многие другие. Я здесь нашел одного знакомого человека, владельца судна в гавани. Он отправляется через два дня в заморскую Ахайю[1] и может взять меня с собой. Я однажды видел твою дочь на празднике, и она мне очень понравилась. Если ты согласишься выдать ее за меня, то корабельщик возьмет и тебя, и твою жену, и твою дочь, и кое‑что из твоих вещей. Твоя дочь станет женой хотя и бедного, но честного крестьянина и не должна будет рабыней исполнять все прихоти господ.
– Нет, – решительно ответил Никифор, – здесь родились мои предки, здесь родился и прожил долгую жизнь я. Я люблю эту страну и не оставлю ее в беде. А смерти я не боюсь – все равно мне жить осталось недолго. Но тебя я понимаю и не смею осуждать. Ты мне нравишься своей прямотой – бери мою дочь в жены и увези ее отсюда…
На Олимпе
(И. А. Шишова)
Спор о богах длился всю ночь. К утру все разошлись по палаткам. У потухающего костра остались только Паисий – египетский воин, служивший в тяжеловооруженной пехоте, и Андротион – из отряда греческих наемников.
Дело происходило в VI в. до н. э. в Египте. По приказу фараона большая армия египтян и наемников – греческих и ливийских – направлялась на юг, к истокам Нила. Поход был труден, греки плохо переносили жару. Уставший от похода Андротион говорил тихо и злобно:
– Ты хвалишь своих богов, Паисий! По‑твоему, боги египтян сильнейшие, и не последний среди них – Апис. Не так ли? В Мемфисе я был во время праздника в честь всемогущего бога Аписа.
Тогда я еще не таскал на себе, подобно вьючному ослу, эту кожаную крепость, – Андротион с ненавистью ударил лежащий рядом с ним кожаный щит, – я толкался среди праздничного народа и расспрашивал всех о всемогущем боге Аписе. И я узнал, что всесильный, могучий Апис, явившийся в Мемфисе, – это всего лишь черный бык с белым пятном на лбу. Разве грозные боги могут быть бессловесными животными? Ответь же мне, о мудрый Паисий.
Коричневое лицо Паисия задрожало от гнева.
– Зачем же ты явился в страну наших богов? Отчего ты не просил у своих богов удачи на родине? А может, ты здесь потому, что боги твои бессильны. Подумай об этом на досуге.
Оставшись один, Андротион долго сидел неподвижно и думал. Может быть, прав Паисий. Счастье, действительно, забыло к нему дорогу. Ему не везло в Милете. И в Египте он не смог, как многие его земляки, заняться выгодной торговлей в Навкратисе – греческой колонии в дельте Нила. Он тянет лямку наемника. А разве мало жертв принес он греческим богам?
Чья‑то тяжелая рука легла на плечо Андротиона. Он схватился за меч, висевший у пояса. При свете костра Андротион разглядел рослого ливийца, который давно уже сидел невдалеке от костра. Пока Андротион разговаривал с Паисием, ливиец сидел, не меняя позы, казалось, что он спит, низко свесив голову; видна была только густая шапка курчавых волос.
Коверкая греческие слова, ливиец сказал:
– Я слышал, как вы спорили. Расскажи мне о своей стране и богах. Я хочу знать о них больше.
Андротион с благодарностью взглянул на ливийца. Он тосковал по родине, и воспоминания о ней были для него приятны.
– Садись, – сказал он, – мой рассказ будет долгим… На севере земли, населенной эллинами, находится страна Фессалия. На границе с Македонией, среди гор, со всех сторон окружающих фессалийскую равнину, возвышается гора Олимп – самая высокая из всех гор Эллады. Склоны ее покрыты густыми лесами. Там растут дубы и каштаны, вечнозеленый кустарник. Трудно подняться на эту гору, скалистые склоны ее обрывисты, на вершине лежит вечный снег.
В ясные дни снега Олимпа горят на солнце, но вершина горы всегда окутана густыми облаками. Там в вышине – золотые чертоги бессмертных богов. Смертному невозможно проникнуть в них. В царстве богов всегда лето, и в чертогах светло. С неба льется яркий голубой свет.
В чертогах пируют бессмертные боги. На высоком золотом троне сидит Зевс – царь богов и людей. Рядом с ним его супруга Гера. Здесь же дети Зевса – близнецы Аполлон и Артемида, Афина, Гермес, Арес и Гефест – бог огня и кузнечного дела. Это он выстроил для богов прекрасный дворец на вершине Олимпа. Каждому из богов подвластны дела и судьбы людей. Но сильнейший из них – Зевс, сын бога Крона. Крон был рожден Ураном – Небом и Геей – Землей. Обманом и хитростью Крон низвергнул Урана. Боясь, что дети лишат его власти, Крон приказал своей жене Рее приносить ему только что родившихся малюток и проглатывал их. Последнего сына – Зевса – Рея пожалела. Она поднесла отцу спеленутый камень, и Крон проглотил его. Рея укрыла Зевса на острове Крит, в одной из горных пещер. Пчелы кормили его медом, а коза – молоком. Если маленький Зевс плакал, юноши, охранявшие пещеру, начинали военную пляску и ударами оружия по щитам заглушали крик ребенка, чтобы Крон не узнал о его существовании. Говорят, что на Крите еще и сейчас юноши пляшут военные танцы в честь Зевса.
Когда Зевс вырос, он заставил отца извергнуть проглоченных детей, а его самого сковал и бросил в мрачную пропасть Тартар, куда никогда не проникает луч солнца. После победы Зевс в колеснице, запряженной четверкой коней, направился на Олимп вместе с другими богами. Владычество над миром он поделил со своими братьями, которые помогли ему одолеть Крона. Аид получил власть над царством мертвых, Посейдон стал морским владыкой. Зевс же с тех пор правит небом и землей.
Зевс сильнейший из всех богов. Бури и грозы, ветры и дожди, молнии и гром – все это происходит по воле Зевса, он тучегонитель и громовержец. Горе тому, кто нарушит порядок, установленный Зевсом на земле! Взмахнет могучий бог правой рукою и поразит клятвопреступника пламенной молнией. Поэтому те, кто клянутся, всегда призывают Зевса в свидетели. «Клянусь Зевсом!» – говорят у эллинов.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 83; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!