КАК ДЯДЕНЬКА ВОЛОВ ИСКАЛ ВОЛКОВ 1 страница
(рассказ деревенского школьника)
Постойте, когда это было? Да как раз в конце четвертой четверти, перед летними каникулами. Меня учительница послала в сельсовет: какие‑то сведения отнести председателю.
Я отнес и уже хотел назад идти – вдруг входит в сельсовет старичок в темных очках. Несуразный какой‑то: всё у него шиворот‑навыворот. На плече двуствольное ружье. Только я никогда такого не видел: комолое, без курков. И повешено не так, как наши охотники носят: дулом вверх, прикладом вниз, а кверху ногами – вниз дулом. Заместо охотницких сапог – дырявые сандалии. Мешок заплечный у дяденьки почему‑то на животе болтается. И кепка на голове задом наперед, козырек на затылке.
Дяденька поздоровался с председателем и полез в свой мешок. Удобно так у него приспособлено на груди: и снимать не требуется – развяжи и доставай что надо.
Вытащил из мешка книжечку, из книжечки бумажечку и тянет ее председателю.
Председатель прочел вслух: «Областной охотинструктор по борьбе с волками товарищ Тит Волов».
– Вы сигнализировали в Облисполком насчет волков? – спрашивает дяденька.
Председатель говорит:
– Было такое дело. И откуда, понимаешь, взялись, уже сколько годов не было. И всё больше по речке Быстрянке. Леса у нас большие, крепи да чащобы. Как их там, понимаешь, взять?
– Умеючи надо, – дяденька говорит. – Сейчас самое время волчат брать. Волчицу застрелить. Большая премия от государства. Где последние дни волки на скот нападение делали?
|
|
|
– Да всё, понимаешь, по Быстрянке. У деревни Устьрека три дня назад овцу зарезали. Вчера в Истоке собаку утащили.
Дяденька подошел к стене: там план всей нашей земли висит, всех колхозов – где поля, где лес, где деревни.
Я думал, у него очки, чтобы лучше видеть. А он их на кончик носа сдвинул, сам прищурился и носом по карте водит.
– Вот, – говорит, – Исток и вот Устьрека. А в «Красном пахаре» не видали волков?
– В колхозе «Красный пахарь» их нет.
– Добре, – обрадовался дяденька. – Так я оттуда и начну. Вот с деревни Луговой.
– Луговая, понимаешь, как раз Краснопахарьского района. На что тебе туда?
– Как на что? – рассердился дяденька. – Ясно, кажется, сказано: «Борьба с волками». Не на дачу к вам приехал. Мне время дорого. Не в одном вашем районе волки появились. Война была. Волки войну любят, – вон их сколько развелось всюду.
– Это всё, понимаешь, понятно. Я к тому только, что не туда идешь, где их найдешь, а туда, где их нет.
– Плохо вы, видно, мое имя прочли и фамилию. Потрудитесь еще раз прочесть.
Председатель взглянул в бумажку, говорит:
– Тит Волов. Так и есть.
– А теперь наоборот прочтите, сзаду наперед.
|
|
|
– Обратно, понимаешь, Тит Волов получается, – удивился председатель.
– То‑то вот, – загадочно говорит дяденька. – Наоборот‑то часто даже лучше выходит.
– Ну, дело твое, товарищ Волов. Вон иди с Ванюшкой, – председатель на меня кивнул. – С Луговой парнишка.
Старичок попрощался с ним, и мы пошли.
Я перво боялся его: думал, он сердитый. Молчу иду. И он молчит.
Прошли околицу. Дяденька на небо посмотрел. Небо всё в тучах. Он очки снял и на ходу в мешок их убрал.
– Очки, – говорит, – у меня от солнца: глаза берегу.
Гляжу на него: враз лицо доброе‑доброе сделалось. И начал тут дяденька всякие истории рассказывать.
Перво всё про волков. Какой они ужасный вред приносят колхозам и государству. Что ни год, говорит, в нашей стране миллион голов скота через них недосчитывают – на двадцать миллионов рублей убытка. А что на людей волки бросаются, – это, говорит, больше бешеные. Ну, раненый волк если, тоже может кинуться. А так – нет. Здоровый волк человека боится. Со страху про него и люди сказки рассказывают. Куда, говорит, ни приедешь, всюду один рассказ:
– У нас в колхозе, правда, случаев не было. А вот из дальней деревни шла зимой учительница в город, в район, так ее – это уж верно! – волки съели. Утром едут колхозники, – глядь – на дороге одни каблучки лежат да косыночка.
|
|
|
Смешно мне стало: ведь и у нас в деревне точка в точку такие страхи рассказывали!
А старичок дальше да дальше: про всяких разных зверей, про охоту на них. Как охотники врут, – такие историйки рассказал – животики надорвешь!
Я и не заметил, как мы к нашей Луговой подошли.
– Ну, хозяин, – говорит старичок, – пустишь к себе ночевать?
Я скорей к мамке, всё ей про него рассказал. Пустила она – и крынку молока поставила.
Утром дяденька говорит:
– Веди, – говорит, – меня, Ванюша, к вашим пастухам. Пастухи всегда всё про волков знают.
Я повел его вдоль Быстрянки, потом по ручью в лес: там у нас весной пастьба.
Дед Макар, пастух наш, на пеньке сидел, грелся на солнышке. Федька, подпасок, за коровами, которые от стада отбились, бегал с кнутом, а как нас приметил, – сейчас пришел.
Дед Макар – он тугой на ухо – долго не мог в толк взять, про чего это у него дяденька‑охотник спрашивает. А как разобрал, только головой затряс.
– И‑и, милый, – говорит, – какие те волки! Волки у нас еще с той ерьманской войны совсем повывелись, бог миловал. Ты в Исток иди, иди в Устьреку: там, бают, объявились.
А Федька‑подпасок говорит:
|
|
|
– А я два раз видел. Один раз утром, другой раз вечером, как стадо домой гнать. Эвон там, эвон за ручьем‑то, на горушке. Только это не волк был – собака. Паршивая такая – шерсть клочьями лезет. Я на нее как щелкнул кнутом, она – порск! Смехи! Я сам перво думал – волк. А она, вишь, собака какая трусливая; от хозяина, верно, убежала. Дяденька засмеялся.
– А скажи, герой, – говорит, – уши у нее торчком, хвост крюком?
– Уши торчком, – Федька говорит, – а хвост поленом: между ног со страху поджала.
– Утром куда же эта собачка шла?
– Туды вон, – Федька махнул кнутовищем по ручью в лес. – А вечером оттуда.
– Ну, значит, тут по ручью и надо искать ее. Тут у нее и щенята.
– Дак это никак твоя собачка, дяденька? – догадался Федька. – Щениться, значит, ушла. Однако, чай, там нипочем ее не найти: болото здесь в лесу, чаща такая – всё равно как стена.
А дяденька всё посмеивается:
– Ошибся, милок: не моя это собачка. Собачка эта вовсе бесхозная. А вот скоро, надеюсь, будет моя. Пойду ее искать.
Сам мешок с себя снял, на спину перевесил, штаны закатал выше колен, взял ружье в руки и прямо в ручей да в лес.
Я только спросить у него успел:
– А что же, дяденька, охотницкие сапоги себе не заведете? В сапогах способнее.
– А на что они летом‑то! – ответил. – Вода теплая. А в сапоги‑заколенники попадет вода, потом мучайся с ними. Летом, брат, охотнику обувь нужна, как решето: войдет вода и выйдет. Беги, Ванюша, в школу – опоздаешь. Вечером тебе щеночка принесу.
Целый день я всё про этого щеночка думал: неужто волчонка принесет?
Долгий тот день показался мне. Уж солнце зашло, смеркаться стало; тут только пришел дяденька.
– Обманул, – говорит, – я тебя, Ваня: нет щеночка. И замолчал. Так, молча, поужинал и спать лег.
Я вижу: расстроенный, и уж спрашивать у него ни о чем не стал.
На другое утро он ушел до света, я еще спал. И к ночи вернулся – простой опять. И уж о щеночке ни слова.
Задумчивый. Что‑то под нос себе бормочет. Некоторые слова я разобрал:
– Ошибка, ошибка. Всё может быть… Экая хитрая бестия!
Стали спать укладываться. Вдруг он говорит:
– Ванюшка! Никак завтра воскресенье? – Воскресенье и есть, – говорю.
– И в школу тебе не идти? – А как же: выходной ведь.
– Так слушай, милок! Помоги мне. Пойдем со мной завтра с утра. А то там, понимаешь, такой чертов переплет в ивняке‑то – никак мне не пробиться. А ты ростом невелик – пролезешь.
Хорошо – мамки в избе не было. Сейчас бы заругалась:
«Что, – мол, – ребятенка на какое дело подбиваете! Разорвут его волки, не пущу!»
Мы с ней ведь догадывались, что Федькина‑то собачка волк была.
Я и говорю ему:
– Только мамке не сказывайте. Я будто за пёстышамн пойду с ребятами.
– А что это – пёстыши? – спрашивает.
– Хвощ по‑ученому. На ржаном поле его много. Головки больно вкусные.
– Ладно, – говорит – помолчу. Только ты не бойся: опасности никакой и ружье у меня.
– Я не девчонка.
Утром я нарочно первый ушел. Круг дал – и к пастухам. Туда и дяденька подошел. Федька, хоть ему и невдомек, кого по правде мы разыскиваем, тоже с нами увязался.
Совсем немного мы отошли по ручью, – покрыл нас с боков и сверху густой ивняк. Как в пору попали.
– Ну вот, – говорит дяденька. – Отсюда начнем. Лезь, Ванюшка, на правый берег. А ты, Федя, на левый. Ищите щенят. Найдете – меня крикните. Я вперед пройду, там не так крепко. Близко буду, услышу. А не найдем ничего – опять здесь в полдень сойдемся.
Полезли мы с Федькой: он в одну сторону, я в другую. Лист на кустах еще небольшой, видно всё‑таки впереди, особенно понизу. Только ничего такого не приметно, никаких волчьих следов или еще там чего.
Ну, трудно лазать: кочки, между ними вода, как чай густой, коричневая. Ветки по лицу то и дело хлещут. Где тут волкам жить! Утку одну видел да маленьких каких‑то птюшек болотных. Трещат: верно, гнезда у них тут на кустах.
Дальше суше стало. Тут, слышу, сороки стрекочут. Увидели меня – еще пуще закричали. Да таково их много – не меньше десятка собралось. И такая у них тут вонь – тошно даже. Ну вас, думаю. Совсем оглушили!
Устал я шибко. Хотел присесть – отдохнуть. Гляжу: солнце уже прямо над головой стоит, – полдень.
Я скорей назад.
На ручье уже дяденька и Федька меня ждут. Уж кричать меня хотели. Дяденька говорит:
– Мы с Федей ничего не нашли. Не приметил ли ты чего‑нибудь?
– Никаких следов, – говорю. – И искать в этой стороне не стоит: там одни сороки, целая куча их, и запах там тоже нехороший – вонько пахнет.
А дяденька‑то обрадовался.
– Да ну, – говорит, – неужели сороки? И дух тяжелый? Веди меня скорей туда!
Трубку он курил – и трубки не докурил: выбил ее о приклад ружья, огонь в воду посыпался. А мне неохота опять в эту гущину лезть: весь обдерешься и устал как собака.
И что, думаю, он всё шиворот‑навыворот делает. Придумали волков искать, где их никто и не видел! А теперь сорокам обрадовался. Сорока – птица осторожная: человек ли, зверь ли – сейчас затрещит и улетит.
Ну уж, думаю, всё равно. Представлю его сорокам, а там недалеко пробраться по кустам до бора. Скажу – мне недосуг, сам бором – и домой.
Повел его. Федька не пошел: говорит, дед заругается, коровы разбредутся, – надо иттить.
Сороки на том же месте оказались. Как затрещат!
И вот поди же ты: всего мне было шагов с полсотни еще податься – и сам бы я нашел волчье логово!
Горушка там дальше, в ней нора – совсем неглубокая, под корнями сосны. А по склонам всё кости белеют: птичьи, заячьи, овечьи, собачьи. От них и дух такой тяжелый.
Волчата лежали в норке клубком.
Дяденька развязал мешок и начал хватать щенят одного за другим за шиворот. Шесть штук их оказалось, шесть штук он поклал в мешок. Серенькие они, хвостик веревочкой, глаза еще только прорезались.
А я всё больше по сторонам поглядывал: вдруг да вернутся волк и волчица? Жутко всё‑таки…
– Ну! – весело так дяденька говорит, – тут нам делать больше нечего.
– А волчицу хотели убить?
– Ни волка, ни волчицы мы с тобой не увидим, хоть они и рядом тут оба, в кустах сидят и нас слышат. Волчицу взять – это особое дело. Идем, идем, скорей, Ванюша.
За горушкой опять были кусты, но уже не так много. Скоро мы поднялись в гору, а там – чистый бор.
Тут дяденька остановился. Покрутил головой и говорит:
– Ну, нам с тобой сюда. Вот этой тропкой пойдем.
– Что вы, дяденька, – говорю. – Совсем наоборот: нам вон куда надо. Тут до деревни рукой подать.
А он так сердито на меня поглядел. Брови сдвинул.
– Ты, – говорит, – меня не учи, мальчик. Ученого учить – что мертвого лечить. Делай, что я тебе говорю, и помалкивай. Не всё против ветра ходить: иной раз и по ветру надо.
Зло меня взяло: опять он наоборот делает! Ведь этой тропой, что он хочет, половину бора обогнем, а потом назад полями шлепай – по жаре‑то!
Всё‑таки ослушаться его не посмел. Иду вперед. Он – следом.
Скоро вышли мы тропкой на поляну, перешли ее. Тут он сзади тихо так говорит мне:
– Иди, не оборачивайся, не останавливайся. И вот тебе эхо, не тяжело будет?
Сам кладет мне на плечо мешок с волчатами. Перекинул мне ремни на грудь.
– Иди, – шепчет, – иди потихоньку. Не останавливайся. Да смотри не оборачивайся, а то худо будет!
Здорово я тут струхнул. Ясно же: полоумный старик! Зачем он шепчет? На что меня вперед посылает и оборачиваться не велит? Сейчас как даст из обоих стволов в спину!..
Похолодел я весь. Иду, оглянуться не смею. И его за собой не слышу.
А тропка, как нарочно, прямая‑прямая! Хоть бы какой поворот. Я бы завернул – и со всех ног!
Прямо ноги у меня заплетаются со страху. В голове мутится.
Не знаю, сколько и прошел так…
Вдруг – ббах! – сзади.
Я как подпрыгнул! Мешок бросил – и деру!
Слышу, кричит сзади: «Куда ты, куда! Стой!»
Я обернулся. Смотрю: он далеко, у той поляны. И что‑то с земли поднимает.
Поднял – волк!
Тут я и страх забыл. Побежал скорей назад. Мешок" подобрал – и к нему.
А он уже идет навстречу, – мертвый волк на плече. Передние лапы дяденька на грудь себе перекинул: волчий хвост по земле волочится.
– Что ты, дурашка! – говорит. – Чего напугался? Это волчица. Я уж знал: она за нами следом крадется. Смотрит, куда ее волчат несем.
Потом ночью пришла бы к избе: нельзя ли детей выручить? А я, видишь, тебя с мешком вперед и послал, – а сам – раз! – и за деревья. Минуты не прошло, – она бежит – нос к земле. Следы чует, а меня – нет; я потому этой тропкой пошел, что как раз нам тут ветер в спину: ей нашего запаха не слышно. Она и набежала на меня.
Вот, значит, до чего дяденька хитрый: всё рассчитал. Потом и говорит мне:
– Запомни: умнейший зверь – волк. Его прямо понимать никак нельзя. Так и знай: где он весной скотинку режет, собак таскает, – там он не живет. Там его логова не ищи. Это самец. Волчица от малых волчат не отойдет.
А волк широко ходит, охотится, добычу носит волчице и детям. У логова они себя не обнаруживают, шито‑крыто живут. Рядом будет стадо ходить – не тронут. Тебе будут говорить: «Тут ищи!» А ты наоборот делай – и найдешь.
Потом говорит:
– Ты думал, сороки зверя боятся: где сороки, там волка нет. Как раз наоборот. От волчьих обедов остатки остаются – мяса кусочки на костях. Вот сороки и собираются. Они первые волка выдадут. В лесу, брат, каждый след надо уметь читать, как мою фамилию, – и спереди назад, и сзаду наперёд. Так‑то, брат Ванюшка! Хотел он мне волчонка оставить на воспитание, – говорит, как собака будет, да мамка не позволила. Такая меня досада взяла!
А Федьке‑подпаску еще досадней было, когда он увидел волчат и убитую волчицу и узнал, какие звери рядом с ним жили.
Выходит, у нас с ним тоже немножко шиворот‑навыворот получилось. Да только не так ладно как у дяденьки Тита Волова.
1935 г.
УШКИ В МЕШКЕ
(рассказ городского школьника)
Терпеть не могу неправильных рассказчиков! Вроде Веньки Овечкина. Не поймешь у него, то ли он правду рассказывает, то ли сказку. Да еще с середки начнет или с конца, – весь рассказ у него кверх тормашками и получается.
Вчера сидим мы с ним на крылечке, – перевариваем. Отец велит два часа после обеда ни в футбол не играть, ни купаться. Беседуем.
Вдруг Венька толк меня в бок кулаком и на улицу глазами показывает.
Смотрю – идут двое каких‑то: один старичок вроде карлика, другой парнище здоровенный, прямо чемпион тяжелого веса.
– Знаешь – кто? – шепчет Венька.
Чудак тоже: откуда же я могу знать, когда я тут у них на Урале без году неделя?
– Это, – говорит, – медвежий старик Инотар и внучок его Пашка Малыш, которого старик два года носил по горам и лесам у себя на закорках.
Я как прысну! Эдакий парнище у старичка на закорках! Прямо Руслан и Черномор. Да у Черномора хоть борода была длиннущая, а этот вовсе лысый, ни бороды, ни волос.
– Что тут такого? – рассердился Венька. – Грегочет, сам не знает чего!
– А ты, – говорю, – рассказывай толком. Опять с конца начинаешь?
– И вовсе, не с конца. Конца тут и нет. А тебе с «жили‑были», что ли, начинать? Или как ино?[29]
– Конечно. Если сказка, так и начинай: «Жили‑были дед да парень…»
– А если правда?
– Тогда начинай так: «Это случилось тогда‑то и там‑то…»
Старичок с парнем давно скрылись за углом, и я видел: Веньку так и подмывает рассказать про них. Он поерзал, поерзал – и не утерпел.
– Ладно, – говорит, – пусть по‑твоему.
Подумал немножко и начал так:
– Это случилось, наверно, лет пятнадцать назад в нашем районе. Жил да был в одном селе…
– Стой, Овечкин! Что ж у тебя сразу два начала: и «это случилось…» и «жил да был…» Мы же уговорились, что если быль, то…
– Быль и есть, – перебил меня Венька. – Самая взаправдашняя быль, кого хочешь спроси. А «жил да был» – это про медвежьего старика Инотара. Про него как ино? Про него иначе не скажешь, потому он такой уж старик… вроде сказочный, сам увидишь. И вообще, – слушай и не перебивай.
– Жил да был, значит, медвежий старик Инотар. Медвежатник. Он тогда уж сам забыл, сколько зверей уложил на своем веку. В каких только переплетах не был! Много раз у него ружье осекалось, два раза под медведем был, ножом медведю брюхо порол. Всё ему с рук сходило. Пока, наконец, не налетел на шатуна.
Это – знаешь? – такой медведь, которого с берлоги подняли, а убить не убили. Он и шатается всю зиму по лесу злющий‑презлющий. Еще бы: ведь вся его еда – коренья там разные, дудки, муравейники – всё под глубоким снегом. И приходится ему зайцев, косуль, лосей промышлять. Такой и на человека напасть не постесняется: он с голодухи вовсе бесстрашный.
Вот раз поехал дед Инотар на дровнях в урман[30] за дровами. Собак, конечно, с собой не взял: не на охоту ведь. Да и встретился с шатуном.
Ружье, конечно, при себе было. Стрелил дед по шатуну, да плохо: ушел зверь.
Дед тою же минутой с дровней долой, лошадь к дереву прикрутил – и за ним по следу.
Идет дед по медвежьему следу, близкой беды над собой не чует. Шатун в рыхлом снегу канаву до самой земли пропахал, ее деду далеко меж древесных стволов видать. Идет дед, зорко вперед глядит.
А шатун на него как рванет сбоку!..
Он – шатун‑то – что придумал: бежал, бежал, да и дал петлю. Петлю дал, назад к своему следу вышел сбоку‑то, да и залег тут под кокорину[31] в засаду. Вот и рванул отсюдова на деда.
Дед Инотар и ружья к плечу поднять не успел.
Шатун как даст по ружью лапой, – ружье в щепки!
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 54; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!