Если б все в классе были такие, как Джилл 10 страница
– Я же говорила, чтоб ты оставила меня в покое, – продолжала Мелисса. – Говорила или нет?
– Мелисса. – Кевин взял ее плечо. – Не надо. Резким движением она сбросила его руку.
– Эта стерва следит за мной. Уже в третий раз на этой неделе. Достала.
– Все хорошо, – сказал ей Кевин. – Давай просто уйдем.
– Ничего хорошего. – Мелисса подступила к Наблюдательницам, зашикав на них, как на голубей: – Кыш! Пошли вон отсюда! Оставьте нас в покое!
Наблюдательницы не ретировались и даже не поморщились от ее оскорбительных выкриков. Они просто стояли, спокойные и невозмутимые, попыхивая сигаретами. Смысл такого поведения – напоминать людям о том, что Господь наблюдает за ними, отслеживает каждый шаг – по крайней, так слышал Кевин, – но своими действиями они вызывали раздражение, как маленькие дети, специально действующие на нервы.
– Прошу вас, – произнес Кевин, сам не зная, обращается он к Мелиссе или к Наблюдательницам.
Мелисса сдалась первой. С отвращением тряхнув головой, она отвернулась от Наблюдательниц и нерешительно шагнула к Кевину. Но потом остановилась, звучно отхаркнула, собирая мокроту в горле, резко развернулась и плюнула в лицо своей мучительнице. Не притворно – «тьфу на тебя», – а, как мальчишки в школе, выплюнула сочный сгусток, послав его точно в щеку женщины, на которой тот осел со шлепком.
– Мелисса! – воскликнул Кевин. – Боже мой! Наблюдательница не вздрогнула, даже не отерла пенистую слюну, капавшую с ее подбородка.
|
|
|
– Стерва, – повторила Мелисса, но уже без былой уверенности в голосе. – Сама напросилась.
* * *
Остаток пути они шли в молчании, больше уже не держась за руки, стараясь игнорировать своих провожатых в белых одеждах, которые не отставали от них ни на шаг, следовали за ними почти вплотную, так что со стороны могло показаться, будто это одна компания – четверо друзей на вечерней прогулке.
У кромки газона перед домом Мелиссы Наблюдательницы остановились – они редко нарушали права чужого владения, – но Кевин, шагая к крыльцу, спиной чувствовал на себе их взгляды. Дойдя до входной двери, Мелисса полезла в сумочку за ключами.
– Мы вполне могли бы продолжить, – сказала она ему, без особого энтузиазма в голосе. – Если хочешь.
– Даже не знаю. – На душе у него было тоскливо, будто они, минуя стадию секса, перешли сразу к этапу разочарований. – Может, отложим до другого раза?
Мелисса кивнула, словно ничего другого и не ожидала, и, прищурившись, устремила взгляд мимо него на женщин, застывших на тротуаре.
– Как же я их ненавижу, – сказала она. – Чтоб они все сдохли от рака.
Кевин не удосужился напомнить ей, что его жена тоже входит в ту секту, но Мелисса сама сообразила, что ляпнула лишнего.
|
|
|
– Извини.
– Ничего.
– Не понимаю, почему они остальным жизнь портят.
– Они считают, что помогают нам.
Мелисса тихо рассмеялась, словно какой-то своей шутке, потом целомудренно чмокнула Кевина в щеку.
– Позвони, – сказала она ему. – Не прячься от меня.
Наблюдатели терпеливо ждали на тротуаре – лица бесстрастные, в руке у каждой – по очередной только что прикуренной сигарете. Кевин подумал о том, чтобы сбежать от них – обычно в погоню они не пускались, – но было поздно, он устал, поэтому они пошли вместе. В их шагах чувствовалась некая легкость, удовлетворение, которое приносит хорошо выполненная работа.
Орденская лента
Мультсериал «Губка Боб Квадратные Штаны»[45] больше не давал желаемого эффекта, хоть Норе Дерст признавать это было и неприятно. Наверно, к этому все и шло – некоторые серии она смотрела так много раз, что, по сути, помнила их наизусть, – однако легче от этого не становилось. Просмотр сериала превратился для нее в жизненно важный ритуал, да и вообще теперь ей только и оставалось что исполнять ритуалы.
Весь год – последний год, что они были вместе – Нора и ее семья по вечерам перед сном смотрели «Губку Боба». Эрин многие шутки не понимала – слишком мала еще была, а вот ее брат Джереми, на три года старше сестры, ребенок с большим детсадовским опытом, смотрел на телеэкран, как зачарованный, словно на его глазах происходило чудо. Он хихикал над каждой репликой, ну а уж если начинал хохотать, смех вырывался из него громкими воплями, выражавшими одновременно одобрение и изумление. Зачастую – обычно в ответ на физическое насилие, когда героев растягивали, расплющивали, скручивали, деформировали, разрывали на части, или они под воздействием каких-то внешних сил летели на огромной скорости на умопомрачительные расстояния – им овладевало столь бурное веселье, что он бросался с дивана на пол и колошматил конечностями по ковру, пока ему не удавалось успокоиться.
|
|
|
Нору удивляло, что ей самой мультфильм этот доставлял большое удовольствие. Обычно ее дети предпочитали смотреть какую-нибудь постную ерунду типа «Доры»[46], «Любопытного Джорджа»[47] и «Большого красного пса Клиффорда»[48], но «Губка Боб» был живительно умный сериал и даже немного авангардный, предвестник приближения лучших времен, когда все они будут освобождены из гетто детских телепрограмм. И, поскольку сама она балдела от этого мультсериала, равнодушное отношение к нему мужа ее озадачивало. Дуг сидел с ними в гостиной, но редко поднимал глаза от своего Блэкберри. В те последние годы он всегда был настолько поглощен работой, что вечно сидел с отсутствующим видом – вроде как рядом с семьей, а на самом деле – голограмма мужа и отца.
|
|
|
– Ну посмотри же, – тыркала она его. – Смешно ведь.
– Не обижайся, – отвечал он. – Но Губка Боб, на мой взгляд, слегка слабоумный.
– Он же такой симпатяга. Всем верит на слово, даже тем, кому верить нельзя.
– Может быть, – согласился Дуг. – Только ведь все слабоумные доверчивы.
Любви Норы к «Губке Бобу» не разделяли и ее приятельницы, мамочки, вместе с которыми она занималась йогой в утренние часы по вторникам и четвергам и иногда вечером ходила в бар, если их мужья соглашались держать оборону дома. Эти женщины, в отличие от Дуга, не питали стойкого презрения к детским передачам, но даже на их лицах появлялось скептическое выражение, когда она восторгалась своим любимым мультяшным бесхребетным героем.
– Терпеть не могу этот мультфильм, – заявила Эллен Демос. – А вот песня, что звучит в начале, заводная.
– Кальмар – просто чудовище, – добавила Линда Вассерман. – Этот жуткий нос в форме фаллоса… Смотреть противно, как он болтается .
После Четырнадцатого октября Нора, разумеется, надолго позабыла про «Губку Боба». На несколько месяцев она переехала к сестре, где, горстями глотая таблетки, пыталась осмыслить тот кошмар, в который превратилась ее жизнь. В марте, вопреки советам друзей, родных и психотерапевта, она вернулась домой, убеждая себя, что ей необходимо побыть одной, наедине со своими воспоминания и мыслями, и тогда, быть может, она сумеет найти ответ на вопрос, желает ли она или даже сумеет ли продолжать жить.
Первые несколько недель она прожила в тумане горя и смятения. Спала, когда придется, пила слишком много вина – взамен «амбиена» и «ксанакса»[49], которые она отказалась принимать, и все дни напролет бродила по безжалостно пустынному дому, открывая шкафы, заглядывая под кровати, словно надеялась увидеть в одном из укромных уголков спрятавшихся детей и мужа – улыбающихся, довольных своим розыгрышем.
– Надеюсь, вам весело! – представляла она, как ругает их, притворяясь расстроенной. – Я чуть с ума не сошла.
Однажды вечером, бесцельно переключая каналы, она наткнулась на знакомую серию «Губки Боба», на ту, где в подводном городке Бикини-Боттом идет снег. Эффект был мгновенный и потрясающий: впервые за целую вечность у нее просветлело в голове. Она чувствовала себя великолепно, даже лучше. И дело было даже не в том, что ей казалось, будто ее маленький сын сидит рядом с ней на диване; временами у нее возникало ощущение, что это она – Джереми, смотрит мультфильм его глазами, испытывая восторг шестилетнего мальчика, хохоча до упаду. По окончании мультфильма Нора долго плакала, но это были оздоровляющие слезы, укрепляющие. Потом она схватила блокнот и написала следующее:
«Я только что посмотрела серию, в которой играют в снежки. Помнишь такую? Ты любил возиться в снегу, но только если на улице было не очень холодно и не очень ветрено. Я помню, как мы в первый раз катались на старых деревянных санях. Ты тогда расплакался, потому что снег залепил тебе лицо. Лишь через год ты согласился снова пойти кататься с нами, но в тот раз ты был доволен, потому что вместо тобоггана мы катались на «ватрушках», которые мы долго надували. Тебе понравилась бы эта серия «Губки Боба», особенно та часть, где он вставил в голову воронку и превратил свое лицо в пулемет, стреляющий снежками. Ты наверняка попытался бы сымитировать пулеметную очередь, что он издавал, и у тебя, я уверена, получилось бы очень похоже. Я ведь знаю, как ты любишь издавать смешные звуки».
На следующее утро Нора поехала в магазин «Бест бай»[50], купила комплект DVD-дисков со всеми эпизодами «Губки Боба» и бо́льшую часть дня провела перед телевизором, посмотрев несколько серий первого сезона. После этого видеомарафона она чувствовала себя раздраженной, выхолощенной и отчаянно нуждалась в глотке свежего воздуха. Именно по этой причине она строго следила, чтобы ее дети не торчали все время перед телевизором, и теперь поняла, что и себя саму должна в этом ограничивать.
Очень скоро она выработала на удивление надежную стратегию: позволяла себе смотреть «Губку Боба» два раза в день – утром и вечером – и после в своем блокноте непременно делала короткую запись о каждой серии. Эта практика – своего рода религиозный ритуал – придавала некую структурность и направленность ее существованию, на время избавляя от чувства потерянности.
Всего было порядка двухсот серий, и это означало, что каждую серию она смотрела по три-четыре раза в год. И ее это вполне устраивало, – по крайней мере, до недавнего времени. Норе по-прежнему было что написать после каждого просмотра – какое-то свежее воспоминание или замечание в связи с увиденным. Ассоциации вызывали даже те немногие эпизоды, что с некоторых пор ей очень не нравились.
Однако за последние несколько месяцев что-то в корне изменилось. Она фактически перестала смеяться над выходками Губки Боба; эпизоды, что прежде ее забавляли, теперь казались ей невыразимо грустными. Например, ту серию, что она смотрела сегодня утром, Нора восприняла как некую аллегорию – горький комментарий по поводу ее собственных страданий:
«Сегодня показывали танцевальный конкурс, тот, на котором Скидвард[51] завладевает телом Губки Боба – проникает в него через полую – очень удобно! – голову Губки Боба и отрывает его руки и ноги, заменяя своими. Да, я понимаю, что конечности Губки Боба способны отрастать, но, ты только представь, это ж кошмар какой-то. Во время конкурса у Скидварда случаются судороги, и тело Губки Боба падает на пол, где он лежит, корчась от боли. Публика в восторге, ему достается главный приз. Ну и метафора. Побеждает тот, кому больнее всех. Значит, и я должна получить Орденскую ленту?»
В душе она понимала, что проблема не столько в мультсериале, сколько в ней самой: она чувствовала, что снова теряет сына, что его больше нет с ней рядом в комнате. Разумеется, в этом была своя логика: Джереми теперь было бы девять, и, быть может, в этом возрасте он уже не смотрел бы «Губку Боба» с былым энтузиазмом. Где бы он ни находился, у него теперь другие интересы, он растет без матери, оставив ее еще более одинокой, чем прежде.
Необходимо избавиться от DVD-дисков с мультсериалом – подарить их библиотеке, выбросить или еще куда-нибудь деть, – пока Губка Боб и все, что с ним ассоциируется, навечно не отравили ее разум. Было бы легче, если б у нее имелось что-то на замену, какое-то новое шоу, которое заполнило бы пустое пространство, но каждый раз, когда она пыталась спросить у своих давних подруг, что сейчас смотрят их сыновья, те лишь обнимали ее и жалостливо вздыхали: «Ох, милая», будто не понимали ее вопроса.
* * *
Перед обедом Нора отправилась на долгую велосипедную прогулку по дорожке, соединявшей Мейплтон с Роуздейлом. Дорожка эта представляла собой полосу длиной семнадцать миль, по которой прежде пролегала железнодорожная линия. Норе нравилось ездить там по утрам в будние дни, когда полоса была относительно свободна, встречались, главным образом, взрослые, в основном пенсионеры, совершавшие безрадостный оздоровительный моцион. В солнечные выходные она старалась держаться подальше от этой тропы, потому что по субботам и воскресеньям после обеда горожане собирались здесь целыми семьями, катались на велосипедах и роликовых коньках, и, если взгляд ее падал на девочку в слишком большом шлеме или на сосредоточенно хмурящегося мальчика, яростно налегающего на педали велосипеда со страхующими колесиками, она сгибалась в три погибели на травянистой обочине, словно получила удар под дых.
Нора чувствовала себя сильной и блаженно опустошенной, плавно разрезая грудью бодрящий ноябрьский воздух, наслаждаясь теплом солнечных лучей, периодически падающих на нее сквозь нависающие на тропу ветви почти уже голых деревьев. Сейчас была та самая скверная осенняя пора, наступающая после Дня всех святых, когда земля сплошь усеяна желто-оранжевыми листьями, будто конфетными фантиками. Конечно, она будет совершать велосипедные прогулки до самых холодов, по крайней мере, до первого большого снегопада, думала Нора. Приближалось самое унылое время года – тусклые гнетущие дни, жизнь словно в замкнутом пространстве, череда тоскливых праздников и подведения безрадостных итогов. Она надеялась, что ей удастся на некоторое время уехать куда-нибудь – на острова в Карибском море или в Нью-Мексико, в какой-нибудь красочный немыслимый уголок. Если б только еще найти спутника, который не будет сводить ее с ума. В прошлом году она поехала в Майами одна, и это было ошибкой. При всей ее любви к одиночеству и незнакомым местам, тогда эта ее любовь сыграла с ней злую шутку: ее захлестнул поток воспоминаний и вопросов, которые дома ей удавалось держать под замком.
* * *
Велосипедная тропа – полоса изношенного асфальтобетона шириной с автомобиль – тянулась практически по прямой от пункта А до пункта Б, пейзаж вокруг был довольно невзрачный. Теоретически ничто не мешало вам сделать петлю в любом месте, но Нора либо разворачивалась на полпути, на окраине Мейплтона, тогда получалось шестнадцать миль – легкая прогулка, – либо катила до самого Роуздейла, преодолевая по круговому маршруту тридцать четыре мили – расстояние, которое с некоторых пор ничуть ее не пугало. Если б тропа была миль на десять длиннее, она так и ехала бы по ней до самого конца.
Еще не так давно она бы рассмеялась, если б кто-то предположил, что трехчасовая велосипедная прогулка станет для нее обыденным времяпрепровождением. В ту пору жена и мать, полностью посвятившая себя семье, она крутилась как белка в колесе: у нее была масса забот и обязанностей, ей вечно приходилось разруливать какие-то сиюминутные кризисные ситуации, а список текущих дел постоянно пополнялся, так что ей с трудом удавалось найти время на то, чтобы пару раз в неделю ходить на занятия йогой. А сегодня, кроме езды на велосипеде, никаких других дел у нее и не было. Порой, засыпая, она грезила о том, как едет на велосипеде – смотрит, словно завороженная, на то, как земля исчезает под передним колесом; руки, вцепившиеся в руль, вибрируют от жужжания проносящегося мимо мира.
Нора понимала, что однажды ей придется найти работу, хотя спешки в том никакой не было. Она получила щедрые выплаты по случаю утраты своей семьи – три крупные шестизначные суммы от федерального правительства, которое взяло на себя заботу о пострадавших после того, как страховые компании классифицировали Внезапное исчезновение как «Божий промысел», за который они не могут нести ответственность, – и, как она прикинула, этих денег ей должно хватить как минимум лет на пять, а, может, и дольше, если она продаст дом и найдет жилье поскромнее.
И все же рано или поздно она должна будет зарабатывать на жизнь, и иногда она об этом размышляла, но пока ничего толкового не придумала. Нора представляла, как просыпается по утрам, целеустремленная, встает с постели, одевается, наносит макияж, выходит из дома… на этом ее фантазия истощалась. Куда она пойдет? В офис? В школу? В магазин? Она понятия не имела. Социолог по образованию, она несколько лет проработала в аналитической фирме, которая определяла рейтинги корпораций по критериям их социальной и экологической ответственности, но сама она себя видела только в работе с детьми. И в прошлом году попробовала работать с ними: два раза в неделю по полдня помогала в детском саду, куда раньше ходила Эрин, но, к сожалению, попытка оказалась неудачной. Она слишком много плакала перед детьми, обнимала их чуть крепче, чем следовало, и ее в мягкой уважительной форме попросили взять отпуск за свой счет.
«Что ж, ладно, – говорила себе Нора. – Может, это и не будет иметь значения. Как знать, может, через пять лет вообще никого не останется».
Или, может быть, она встретит хорошего человека, выйдет замуж, создаст новую семью – может, такую же, как та, что она потеряла. Эта идея ей казалась соблазнительной, пока она не задумывалась о новых детях. Нора была убеждена, что они бы ее разочаровали, ведь ее настоящие дети были просто идеальны, а разве можно тягаться с совершенством?
Она выключила айпод, похлопала по карману куртки, проверяя, на месте ли перцовый баллончик, затем переехала шоссе № 23 и покатила по длинной жутковатой тропе, что тянулась между заброшенной промышленной площадкой, простиравшейся с южной стороны, и низкорослым лесом, который формально находился в ведении Комиссии округа по охране парков, – слева. Здесь с ней никогда ничего плохого не случалось, но в последние месяцы ей доводилось видеть странные вещи – свору собак, бегущих за ней по опушке леса; мускулистого мужчину, который, насвистывая, катил по тропинке пустую инвалидную коляску; католического священника сурового вида с седоватой бородой, схватившего ее за руку, когда она проезжала мимо. А на прошлой неделе она встретила мужчину в деловом костюме, приносившего в жертву овцу на небольшой поляне возле затянутого водорослями пруда. Мужчина – он был полноватый, средних лет, с кудрявыми волосами, в очках с круглыми стеклами – держал нож у горла животного, но резать еще не начал. И мужчина, и овца, оба очень несчастные, испуганно смотрели на Нору, ведь она застала их за неким действом, которое они предпочли бы совершить втайне от других.
* * *
Почти каждый вечер она ужинала у сестры. Порой это немного угнетало. Как-то утомительно вечно быть довеском к чужой семье, играть роль тетушки Норы, делая вид, что ей интересна пустая болтовня племянников. Тем не менее она была благодарна за те несколько часов непринужденного человеческого общения, за передышку, без которой день казался бы нестерпимо длинным, пронизанным ощущением сиротства.
Особенно трудно ей давались послеобеденные часы – безжизненная аморфная глыба одиночества. Потому она так и расстроилась, когда потеряла работу в детском саду, целиком заполнявшую это тягостное время. Она занималась домашними делами, если таковые находились – теперь каких-то насущных забот было гораздо меньше, – от случая к случаю открывала какую-нибудь книгу, позаимствованную у сестры: из цикла про «Шопоголика»[52], «Суженый», «Хорош в постели»[53] – легкое развлекательное чтиво, которое она раньше любила. Однако теперь от чтения ее клонило в сон, особенно после долгой велосипедной прогулки, но позволить себе задремать в дневное время она не могла, – если не хотела проснуться в три часа ночи и лежать в темноте с открытыми глазами наедине со своими мыслями.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 43; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!