Я хочу стать ходячей добродетелью
Мама спросила, кого я хочу пригласить к себе на день рождения. Я сказала, что Олега и Валерку Коростылёва. Мама сразу заохала:
– Ох, Валентинка! Всё‑то ты с мальчишками! Нет чтобы пригласить хороших, культурных девочек! Ох, когда же ты повзрослеешь!
– Вот сегодня и повзрослею, – ответила я. – Ты, мама, что ли забыла: мне ведь уже полных десять лет. А девчонок я не люблю, потому что у них одни разговоры про кукол и про платья, и подарки они дарят неинтересные. К тому же, мамочка, я же не говорю тебе «ох‑ох!», когда ты приглашаешь к себе на праздники разных гостей. Они мне, может, тоже не очень нравятся. Тут в кои‑то веки случились именины и день рождения одновременно, а я вдруг не имею полного права пригласить лучших друзей. Валерка, между прочим, очень даже культурный. Он, например, в кармане носит чистый носовой платок, а нос вытирает рукавом, чтобы платок не запачкать. Олежка тоже культурный и на мостовую никогда не плюётся, только в урну. А если урны нет, то он лучше в кого‑нибудь плюнет, чем засорять плевками улицы родного города.
Маме нечем было возразить. Она ещё немножко поохала и сказала:
– Только, пожалуйста, обещай мне ничего сегодня не творить.
Я вдруг вспомнила, что вчера вырвала из маминого журнала картинки с модными манекенщицами и приклеила им фотографии своего лица. На наших семейных снимках вместо меня появились дырки, но зато на картинках я получилась здо́рово. Одно платье было даже от свадьбы. Мне такие картинки нужны для очень важного дела: я ведь пишу дневник для будущих поколений. Должны же потомки иметь обо мне какое‑то представление! Когда мама сказала: «Обещай мне ничего сегодня не творить», я сдуру чуть не призналась про фотографии, но потом вспомнила: это было вчера, а не сегодня!
|
|
|
Со мной часто происходят такие вещи, от которых взрослые злятся. Сначала я не замышляю ничего плохого, а оно вдруг – раз! – и получается. Ну разве я виновата? Но я пообещала маме, что всё будет прекрасно, пусть она не беспокоится. И мама разрешила мне пригласить, кого захочу. Я обрадовалась, побежала на улицу и пригласила, кого увидела: участкового дядю Гришу, незнакомую тётеньку в машине с шофёром и, конечно, Олега с Валеркой Коростылёвым.
В доме у нас вкусно запахло киселём и тортом. Я помогла намазать торт кремом. Мама посы́пала верх толчёными грецкими орехами и написала на нём сладким кофейным маслом, выдавливая его из бумажного конвертика:
«С днём рождения!». Скорлупки от орехов мы вдавили в торт по краям и поставили на них десять тонких разноцветных свечек. Торт получился просто загляденье!
|
|
|
В дверь постучали. Вошла та незнакомая тётенька, которую я пригласила вместе с шофёром – он оказался её мужем. Они познакомились с мамой, и тётенька, протянув перевязанную ленточкой красивую коробку, поздравила меня: «Расти большой и послушной! С днём ангела!» Тут вмешался папа и с усмешкой заявил, что я просто «ходячая доброде́тель», но мама на него шикнула, и он замолчал. Я спросила:
– Что такое добродетель? Раз есть ходячая, то лежачая тоже есть?
Они хором рассмеялись, но не зло, а по‑доброму. Тётенька объяснила, что добродетель – это такая штука, которая делает человека хорошим, добрым и честным, и неважно – в каком положении: лежачем, ходячем, плывучем и так далее. Потом гости немного поговорили обо мне и святой Валентине, в память о которой я в день рождения получила своё имя. И мама (по‑моему, первый раз в жизни) меня похвалила. Сказала, что я, в сущности, добрый ребёнок. В дверь снова постучали. Зашёл участковый дядя Гриша. Он тоже принёс коробку с лентой. Я хотела предложить гостям сразу же съесть весь торт без остатка, но они извинились, потому что, оказывается, торопятся, погладили меня по голове и ушли.
Я потащила коробки в комнату. Это были два торта! Один «Птичье молоко», я его раньше пробовала, он ужасно вкусный! А второй весь в голубых и розовых цветочках и узорах. Я не выдержала и съела самый маленький цветок – он был воздушный, масляный и с ягодкой внутри.
|
|
|
Пришёл дядя Сеня и прогудел с порога:
– Без приглашения на день рождения, простите за вТОРТжение!
Дядя Сеня смешной, ему каждый раз нужно приглашение, хотя он прекрасно знает, что я его всегда больше всех жду. И тоже протянул мне коробку с тортом! У меня праздник ещё не начался, а я уже была с ног до головы завалена тортами.
Когда явились остальные гости – Валерка и Олег, оказалось, что мама успела всё расставить на столе, а на нашем самодельном торте уже горели десять свечей. Все встали вокруг стола и спели мне «Пусть бегут неуклюже…» Я потушила свечи, и мы принялись пробовать торты. Все они были такими вкусными, что можно было спокойно умереть от восторга.
Потом взрослые ушли в кухню пить чай, и мы остались одни. Сначала мы придумали игру «в культурных». Потом вспомнили нашу старую – «в кандидатов‑депутатов», ведь скоро опять выборы. А Валерка изобрёл ещё интереснее – «в культурных депутатов». Мы кланялись друг перед другом и говорили разные обещания для народа. Олежка нацепил на вилку кусок торта, будто это микрофон, и важно заявил:
|
|
|
– Имею честь произнести речь, чтобы людям жилось хорошо. Обещаю всем бесплатно раздать разные ценные вклады. Особенно мне, Валентинке и Валерке. Пожалуйста, на здоровье, извините за помарки в докладе.
Мы ужасно развеселились, а Олежка низко нам поклонился и при этом смахнул на пол чашку с киселём. Он испугался, хотя чашка совсем не разбилась, а только немножко треснула, и кинулся из комнаты за тряпкой. Я не очень люблю кисель, он похож на сладкие сопли и безумно скользкий. Торопясь, Олег поскользнулся, растянулся и смешно забарахтался на полу. Валерка хотел ему помочь и тоже упал. Я чуть не лопнула от смеха!
И вдруг подумала о катке. А что, если…
В голове у меня забили торжественные барабанчики, и я закричала мальчишкам: «Кисельный каток! Ура!!!» – и вылила на пол весь кисель!
Мы включили громкую музыку и катались вовсю, а каток на линолеуме был как всамделишный! Вот это игра так игра! Особенно здо́рово получалось у меня. Я выделывала восьмёрки в тапочках не хуже, чем на настоящих коньках! Мальчишки то и дело падали и всё в комнате пороняли, но, к счастью, из‑за музыки ничего не было слышно. Всё вокруг стало сладким и липким. У нас даже волосы слиплись, и я смастерила Валерке причёску индейского племени ироке́зов!
Мы катались долго, я уже хотела сбегать за шваброй, чтобы всё быстренько убрать, но тут открылась дверь и появился папа. Он нёс в руках что‑то большое и поэтому не увидел катка. Папа грохнулся, еле‑еле успев в последнюю секунду поставить это большое на стол, и стал громко кричать. Из кухни прибежали мама и дядя Сеня, кинулись папу поднимать и, конечно, тоже упали, ведь взрослые быстро отвыкают от коньков… Началась такая куча‑мала́, что если бы я не оцепенела от страха, то уж веселья‑то мне точно хватило бы на целый год вперёд!
Я смотрела на эту кутерьму, как в игре «замри‑отомри», но потом поняла: то большое, что нёс папа, оказалось аквариумом! Я ведь давно уже просила папу купить мне рыбок… Вода и рыбки выплеснулись на пол, и, отмерев, я побежала в кухню, налила в банку воды и бросилась спасать рыбок, которые весело прыгали в киселе вместе с остальными куча‑мали́стами. А когда взрослые кое‑как встали и, ругаясь, пошли отмываться, я взяла швабру и мы с Олегом подтёрли полы. Мама по очереди отмывала меня и мальчишек и чистила их одежду. Папа хотел поскандалить, поскольку он пострадал больше всех: у него, кажется, немножко сломалась рука, но потом не стал. Дядя Сеня его уговорил, и у папы скоро всё прошло.
Гости разошлись. Мы с мамой ещё раз помыли полы и убрали посуду. Потом сели на кухне и молча попили чай с успокоительными травками.
Я сказала:
– Мамочка, чес‑слово, я не виновата… Как‑то случайно получилось…
– Если бы ты знала, как я устаю от твоих случайностей, – вздохнула мама.
Глаза у неё были такие печальные и усталые, что я заплакала.
– А что тебе подарили? – спросила мама добрым голосом.
Я сразу вспомнила: меня же ещё ждут подарки! – и бросилась в комнату.
Дядя Сеня, кроме торта, подарил мне новый мобильный телефон, Валерка – толстую книгу про Гулливе́ра с красивыми картинками, а Олег – коробку конфет и настоящую морскую раковину! Мы с мамой по очереди прижимали раковину к ушам и слушали ветер, который в ней живёт…
Когда мама пошла спать, я встала с постели и на цыпочках подошла к окну. Вокруг расстилался ночной город. Мигали и гасли огни. Было темно, и я до боли в глазах вглядывалась в густую синеву воздуха: не пролетает ли где‑нибудь рядом мой ангел? Ему обязательно нужно хорошо повлиять на меня, чтобы мама не уставала от моих случайностей. Если сильно‑сильно постараться, то можно стать как ходячая добродетель. Ангел тогда будет добродетель летучая. Я, возможно, пойду в какой‑нибудь кружок вышивания.
И даже не один раз. Я так постояла и спохватилась, что ангел ничего не ел. Впрочем, едят ли ангелы? Я не стала долго раздумывать, пробралась в кухню и отрезала по кусочку от каждого торта (мы ни один до конца не съели). Захочет ангел поесть – залетит в форточку.
Стыдно признаться, но день рождения мне понравился. Каток был весёлый, подарки классные. Особенно понравилась раковина. Я внимательно её рассмотрела. Она была закручена красивой спиралькой, а внутри немножко оранжевая, перламу́тровая и переливчатая, как бензин в луже. Наверное, в ней раньше жила отше́льница‑улитка или устрица и собирала в морской тишине свой жемчуг. Я прижала раковину к уху и закрыла глаза. Сразу показалось, что я брожу по ветру и морю, а в море среди прозрачных волн носятся стаи селёдок, солёных и стройных, как сабли…
Я положила раковину на подоконник рядом с кусочками тортов, чтобы ангел тоже поздоровался с морским ветром. А ещё написала открытку: «Дорогой ангел! Поздравляю тебя со всеми праздниками! Желаю здоровья, счастья в культурной и личной жизни и чтобы я когда‑нибудь с твоей помощью стала добродетелью – пусть тебе за меня не будет стыдно! Навсегда твоя Валентинка».
Система ценностей
В конце марта закапало с крыш. На карнизах повисли длинные прозрачные сосульки – настоящий музей сосулек! Мы с Олегом сбивали самые длинные и пробовали драться на них, как на шпагах, но они очень быстро разбивались. Зато если посмотреть сквозь сосульку на солнце, оно разбрызгивается вокруг и делается белым‑белым, с золотой точкой посередине. И кажется, что ты находишься в ледяных черто́гах Снежной Королевы, где бродит Кай с замороженным сердцем и слышится зовущий его голосок маленькой Герды… Это ужасно красиво и грустно, и невозможно оторвать глаз. Я бы за одну сосульку отдала все деньги мира.
Когда я рассказала об этом дяде Сене, он произнёс задумчивым голосом:
– Да… У детей совсем другая система ценностей.
А после обеда у меня страшно разболелся зуб. Он ныл не переставая и словно укорял меня за то, что я хрустела на нём студёной сосулькой. Дядя Сеня предложил отвести меня в больницу, но я отказалась идти к врачу. Спасибочки! Пусть дядя Сеня сам туда сколько хочет ходит.
Маленький Лёшка вместо «ж» говорит «з». Мы с Олегом его поддразниваем и просим сказать: «Жирная жаба жевала жука». У него это получается смешно: «Зырная заба зевала зука». Так вот, когда я подумаю о кабинете зубного врача и вспомню страшные блестящие инструменты, мне хочется сказать «зуз‑з‑зассие инструменты». От этого зуб ещё больше начинает ныть.
– Слушай, – радостно зашептал Олег, – я придумал! Давай сами попробуем твой зуб выдернуть!
– Придумывай себе! Даже если ты меня за зуб к двери привяжешь, я всё равно не дёрнусь!
– Да не к двери! У моего соседа дяди Феди есть собака, злющая такая. Породистая. Кажется, овчарка. Медалистка. Я твой зуб крепко‑накрепко привяжу толстой леской к чему‑нибудь во дворе и попрошу дядю Федю спустить на тебя собаку. Тогда ты уж точно дёрнешься, и зуб сразу вырвется!
– А собака?
– Её дядя Федя сразу же отзовёт.
Олег побежал уговаривать соседа, а я начала делать зарядку, чтобы отвлечься от зуба. И вот мы вышли во двор. Я увидела огромную овчарку, рыжую и высокую, почти с телёнка! Её поводок был натянут, как струна, а на другом конце поводка болтался толстый весёлый дяденька.
Олег зацепил и несколько раз обмотал зуб леской, завязал три узелка и закрепил на одной из штакетин детской площадки. Все приготовились, дядя Федя крикнул: «Фас!», и собака, рыча, устремилась… за Олегом! Он мчался так, что пятки сверкали! Когда она уже почти схватила Олега за ногу, он взлетел на крышу детского домика в песочнице. Овчарка гулко залаяла, толстый хозяин принялся её зазывать и уговаривать, а Олег трясся от страха и тряс весь домик. Собака высоко подпрыгнула, снова пытаясь ухватить Олега за ногу, и ей это почти удалось. Тогда я не выдержала и тоже рванулась к домику. Я пристально посмотрела на собаку и подала руку, как обычно всегда здороваюсь с Мальвой. Овчарка забыла про Олега, дружелюбно тявкнула и подняла лапу. Я пожала огромную собачью лапу и погладила овчарку по рыжей блестящей шкуре, а она стояла и спокойно виляла хвостом.
Подошёл дядя Федя и удивлённо захлопал глазами:
– Как тебе это удаётся?
Я хотела ответить ему, что собаки меня никогда не боятся, и вдруг заметила, что мне стало как‑то неудобно во рту. Дядя Федя громко захохотал, и даже Олег на домике сконфуженно захихикал. Оказывается, во рту у меня всё ещё торчала леска, а на её конце висела штакетина! И как только я вспомнила о зубе, он заболел с новой силой.
– Ну тебя, Олег, с твоими экспериментами, – рассердилась я, и мы пошли домой.
Сил терпеть уже не было. Я ныла на пару с зубом и носилась взад‑вперёд по комнате. Заглянула мама:
– Завтра же к врачу! Без разговоров!
Мама дала мне выпить лекарство, которое красиво шипит в стакане. Зуб ненадолго перестал болеть. Олег сказал, что для поддержки духа тоже пойдёт со мной в больницу.
– А школа? – спросила мама.
– Школа не волк, в лес не убежит, – заявил Олег.
Мы шли в больницу, и он советовал мне сложить в кармане кукиш, когда зуб будут выдирать:
– Это всегда действует. Сто пудов.
Олег зашёл со мной в кабинет. Я посмотрела на блестящие инструменты и разные штучки, разложенные на столике возле кресла, и у меня «з‑зутко заз‑зудилось от уз‑заса в з‑зывоте». Доктор в белом халате велел мне сесть в кресло и спросил Олега:
– А ты зачем зашёл?
Олег тоже не сводил глаз со столика и был весь бледный.
– Я с ней, – кивнул он. – Чтобы не страшно, – и тихонько показал мне кукиш. Я вспомнила и сунула руку в карман.
Врач приказал мне открыть рот, постучал по зубу крохотным молотком и спросил:
– Дёргать будем?
Я промолчала. Мне было уже всё равно. Врач набрал в шприц лекарство.
– В каком классе учишься? – вдруг спросил он некоторое время спустя.
– В третьем.
– Ай, молодец!
– На одни пятёрки?
– По‑всякому…
– Ты у мамы одна?
– Нет, есть ещё папа и Мурзик. Ой, чуть не забыла – и сестрёнка Анжелика.
Врач засмеялся и велел мне снова открыть рот. Он сообщил, что у него тоже есть дочка. Только она первоклассница. И тут во рту у меня сделалось громкое «кра‑р‑рак!», и голова дёрнулась. Вдруг сзади послышался крик. Это Олег орал.
– Вот и всё, – весело сказал доктор, – делов‑то куча! – и повернулся к Олегу: – А вы, молодой человек, чего так вопили?
– Страшно было, – признался Олег.
Врач снова засмеялся и выписал две справки – мне и Олегу. На моей – что я была на приёме у стомато́лога, а на Олежкиной – по уважительной причине. И ещё он подарил мне на память завёрнутый в бумажку зуб.
Дома я взахлёб рассказывала о больнице и добром докторе, как он нам обоим дал справки. Дядя Сеня сказал, что учителя сегодня, наверное, счастливы – хоть немного от нас отдохнули, и спросил о зубе:
– Теперь не болит?
– Может, болит. Только не у меня, а в бумажке.
Я достала зуб из кармана и положила в свою коробку с сокровищами. Дядя Сеня прямо весь исхохотался, вытер глаза платком и заявил, что был абсолютно прав, говоря о различных системах ценностей у детей и взрослых. Я хотела спросить, что это такое, но он опередил меня и сказал:
– Поймёшь, когда вырастешь.
После обеда мы с Олегом отправились гулять. Я похвалилась дыркой во рту перед ребятами на площадке. Валерка Коростылёв сказал:
– Подумаешь, зуб! Я вот захочу – и тоже вырву. А у меня вот есть корешок в банке, похожий на спящего человечка. Я его на даче летом выкопал.
Все закричали: «Покажи!», забыли обо мне и принялись уговаривать Валерку на что‑нибудь поменяться. Баночка была маленькая, и корешок в ней маленький, но впрямь как человечек со склонённой головой и скрещёнными ножками! Олежка сбегал домой, принёс бинокль, и мы долго рассматривали спящее существо.
Валерка весь светился от счастья и тараторил:
– Может быть, это вовсе не корешок от растения, а замаскированный инопланетянин. Представитель неизвестной миру разумной цивилизации. И я, конечно, не дурак менять мировую ценность на всякое барахло. Вы мне хоть настоящий танк предлагайте или самолёт…
А меня вдруг осенило! Я помчалась домой, достала из коробки с сокровищами завёрнутый в бумажку зуб и прибежала обратно. У меня в животе снова «зузуз‑з‑зало», только не от страха, а от радости. Потому что я знала: от такого‑то обмена, который я предложу, Валерка ни за что не откажется. Я медленно прохаживалась возле столпившихся у банки ребят и равнодушно посвистывала. Наконец, они заметили моё странное поведение. Я начала как бы от нечего делать подбрасывать на ладони бумажку с зубом.
– Покажи, что это у тебя, – заинтересовался Валерка.
– Да так, ничего… Зуб людоеда. Мне его врач подарил, – сказала я и увидела, как у Олега вытянулось лицо.
– Врёшь, – задохнулся от зависти Валерка.
– А чего мне врать. Вон Олег подтвердит. Он со мной ходил. Людоед этим зубом, знаешь, сколько людей слопал? Врач хотел зуб в музей отдать, но я выпросила.
Валерка повернулся к Олегу:
– Она не врёт?
Олег кивнул головой. Понять можно было по‑разному, но Валерка понял именно так, как нужно. Как я и ожидала, он стал уговаривать меня обменять людоедский зуб на корешок. Я сначала отказывалась для вида, потом будто бы заколебалась. Валерка заметил это и сказал, что добавит к корешку диск с классными играми. Я неохотно согласилась и показала зуб издали, добавив, что отдам его вечером. Надо было закрепить Валеркин интерес. К тому же мне самой было немного жаль расставаться с зубом.
Рядом с нашим домом строится новый дом. Строители как раз ушли, и мы забрались туда играть. Здесь было здо́рово! В некоторых местах даже не было настоящего пола, лежали одни доски. Мы играли‑играли, прыгали‑прыгали и нашли такую комнату, где вместо пола ничего не было. Ничего – как после вырванного зуба. Внизу виднелось только перекрытие четвёртого, предпоследнего этажа. Мы стояли на пороге, а казалось, что высоко‑высоко. Кто‑то предложил перекинуть к окну три длинные доски, лежащие в коридоре, пройти по ним, как по мостику, и поглядеть сверху на город.
Смотреть на город из оконного проёма совсем не то, что с балкона. Это в сто раз опаснее, поэтому во столько же раз интереснее. Город лежал как на ладони. Мне почему‑то ужасно захотелось прыгнуть с высоты. Казалось, не упаду, а полечу, как птица! Я думала об этом, думала и неожиданно обнаружила, что осталась в проёме совсем одна. Остальные уже вернулись по доскам к порогу и звали меня. Только я собралась ступить на доски, как они покачнулись, соскользнули и рухнули вниз! Мальчишки сначала оцепенели на пороге, потом Олег закричал:
– Держись! Не смотри вниз!
Но мои глаза притягивала земля. Я не смогла удержаться и увидела маленького дядю Сеню с крошечным Лёшкой. Дядя Сеня замахал руками, оставил Лёшку и побежал в дом, а малыш стоял, запрокинув голову, и кричал мне:
– Дерзись!
В это время Валерка тоже крикнул:
«Поберегись!» – и перекинул в проём доску.
– Ни за что не пойду! – твёрдо сказала я.
Тогда Валерка ступил на доску, проверяя её прочность, и храбро шагнул ко мне… Он шёл, раскачиваясь и балансируя руками. Ребята замерли, и стало так тихо, что мы услышали, как в глубине дома дядя Сеня торопливо бежит по лестнице. Валерка дошёл до меня, обхватил меня сзади и шепнул:
– Не бойся! Это легко!
И мы тронулись в путь. Мне показалось, что прошла целая вечность. Но всё на свете когда‑нибудь проходит, и я упала на пороге в дяди‑Сенины руки. Он ощупал меня, будто не веря, что я живая, а потом прислонился к стене и вытер рукавом пот со лба.
Мы спустились по лестнице и вышли из дома. Ноги меня не слушались, путались и дрожали. Когда за нами захлопнулась дверь подъезда нового дома, дядя Сеня вдруг повернулся и заорал так, что мальчишки чуть не свалились один на другого, как игрушечные солдатики. Я никогда не слышала такого крика от дяди Сени.
– Если я! Ещё раз! Кого‑нибудь! Здесь! Увижу! – орал он. – То ноги! Выдерну!!!
И он часто задышал и сел на скамейку. Мы стояли ужасно виноватые, а рядом с дядей Сеней сидел Лёшка и тоже строго на нас поглядывал. Дядя Сеня достал сигарету, закурил и посмотрел на нас уже не так сердито.
– А ты смелый мальчик, – сказал он Валерке. – Как ты на такое решился?
– Просто, – потупился Валерка. – Она же девочка.
А потом помолчал и добавил:
– И у неё остался мой зуб людоеда.
Серебряные эльфы
Я люблю, когда мы с мамой сидим вечером на диване в моей комнате. На столе горит жёлтый ночник. На стенах качаются наши длинные тени, похожие на красивых доверчивых жирафов. Мы поём русские народные песни. В груди у меня становится торжественно и тесно, будто открывается клетка, из которой выпускают волнистых попугайчиков.
Из‑за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…
Когда я услышала эту песню впервые, я целый день ходила как больная, так жалко мне было бедную персидскую княжну. Ложась спать, я тихонько пела и плакала, но потом придумала, что в неё влюбился водяной царь. Он превратил её обыкновенные человечьи ноги в прекрасный рыбий хвост, и княжна стала русалкой. Мне сразу сделалось легче. Я уже спокойно допела песню до конца, зная, как всё на самом деле произошло. С тех пор я всегда думаю об этом, когда пою. Папа говорит, что в силу своей впечатлительности я вхожу в образ всякого, о ком получаю информацию. Но это совсем не так. Я же не воображала себя Робинзо́ном Кру́зо, читая о нём книгу, а тем более людоедкой из племени Пятницы.
Я знаю, что Волга впадает в Каспийское море. Наверное, княжна‑русалка тоже впала в море или даже в океан. Иногда мне нравится мечтать, что русалка – это я. У меня длинные, как водоросли, волосы и ресницы, они волочатся по стеклянному полу водяного дворца, а хвост красивый, как у гуппи, но гораздо больше и сильнее. Им я отбиваюсь от врагов. Я катаюсь на чудесных морских коньках, а потом кормлю их подводным овсом.
Дверь в кухню была открыта, и я услышала, как разговаривают мама и Анастасия Павловна. Соседка приглашала нас на праздник Пасхи, маму с папой и меня, потому что я красиво пою. От радости я даже простила её за подзатыльники, которые она закатила мне и Олежке, когда мы хотели подработать мойщиками машин и тренировались из велосипедного насоса на её окнах. Мы же думали, что её нет дома.
Анастасия Павловна ушла, и папа сказал:
– Великое терпение у этой женщины, но я бы не хотел брать ребёнка для ублажения её гостей.
Мама возразила:
– Ты несправедлив. В последнее время в дневнике дочки нет замечаний.
Стоя за дверью, я разволновалась, потому что недавно вырвала из дневника лист с замечанием.
Мне прочли лекцию о поведении в гостях, хотя я знаю наизусть, куда класть салфетку и локти, как пользоваться столовыми приборами и когда говорить «пожалуйста», «спасибо». Мама достала из шкафа моё праздничное платье с длинными рукавами в резиночку… Я давно со страхом ждала этого момента. Месяц назад, когда мы с Олегом играли в звездочётов, я срезала с платья все красивые золотые звёздочки. Конечно, мама подняла жуткий крик, будто её режут ржавым ножом. Я до сих пор удивляюсь, почему не прибежал сосед, участковый дядя Гриша. Правильно говорит папа, что полиция порой пренебрегает своими обязанностями.
Мама еле успокоилась. Она ведь не знала, как нам пригодились звёзды. Они предсказали всем судьбу, и маме тоже. По звёздам вышло, что мама проживёт триста лет. Мы с Олегом всем нагадали счастливое будущее. Мама твёрдо сказала, что оставит меня дома. Но потом наша соседка Оля уговорила её взять меня на праздник. Когда родители куда‑нибудь уходят, Оля с гораздо бо́льшим удовольствием остаётся с моей сестрёнкой, чем со мной. Наверное, она испугалась составить мне компанию, ведь «Валентинку опасно оставлять без присмотра, а оставаться с нею – опаснее вдвойне» – так уверяют взрослые. А потом они с мамой нашили на платье вместо звёздочек дурацкие розовые бантики.
На ночь я хорошенько помолилась, чтобы Бог наставил меня на путь истинный. Я просила у него правильной дороги на завтрашний день. А взамен на всякий случай пообещала, что скоплю денег, которые мне иногда дают на мороженое, и куплю ему свечек. Ведь «никому ничего не даётся даром» – так утверждает папа.
Утром все целовали меня и твердили: «Христос воскресе!» Я отвечала: «Воистину» – и тоже всех целовала, даже противно пахнущую духами соседку Олю. Я не находила себе места от ожидания праздничного вечера и, разволновавшись, съела невкусные варёные яйца, целых три штуки. Правда, они были очень красивые: красное, жёлтое и зелёное, будто их снесли необыкновенного цвета куры.
Мы живём на пятом этаже, а Анастасия Павловна на первом. И вот мама с папой взяли меня за руки, и мы спустились в гости. В прихожей было много народу. Гости выстраивались в очередь к мужу Анастасии Павловны Григорию Ильичу, который говорил: «Христос воскресе!» и целовал всех как заведённый. В комнате уже был накрыт длинный нарядный стол. Стояли бутылки с цветными этикетками, белели пышные головки куличей, блестела какая‑то перламутровая рыбина со снятой вместе со скальпом кожей. Из большого блюда торчали прыщавые петушиные ноги в бумажных манжетах. Чудесно пахло огурцами, апельсинами и фиолетовыми цветами, которые грозовым облачком возвышались в высокой вазе над столом. И вдруг… Мои глаза себе не поверили! На узкой тарелке я увидела лежащих рядком, плотно прижатых друг к другу маленьких серебряных рыбок. Их называют тугунки́. Когда мы были на реке Лене, я видела стайки тугунков в прозрачной воде. Они лежали на тарелке, как крошечные серебряные эльфы из свиты княжны‑русалки, прекрасные и беззащитные, и смотрели на меня круглыми живыми глазками! Я поняла, что рыбки ещё находятся в зимней спячке, а вовсе не мертвы и скоро совсем проснутся. Даже перестала прислушиваться к разговору старших, потому что всё время думала о рыбках, уснувших и не успевших уплыть от рыбаков в море.
Мама тихонько наступила мне на ногу и шепнула на ухо:
– Прекрати поедать стол глазами!
Я сразу вернулась с моря на землю и заволновалась, что скоро прожорливые гости уничтожат рыбок. За стол меня посадили удачно – прямо напротив тугунков. Пока гости с плохо скрываемой жадностью раздирали на части перламутровую рыбину и хрустели петушиными костями, я поблагодарила Бога за то, что он дал мне платье с длинными рукавами в резиночку, и принялась одну за другой прятать рыбок в рукава. Делать это было нелегко, потому что мама время от времени спохватывалась и следила за мной.
У меня, наверное, был очень сосредоточенный вид, потому что она с подозрением спросила, всё ли нормально. Я вспомнила, что мною руководит Бог и, когда соседка справа недовольно заметила, что я роняю рыбок ей на платье, от волнения ответила:
– Спасибо.
Я ничего не ела, поскольку спасение эльфов забирало всё моё время, и вдруг услышала, как Анастасия Павловна сообщила, что дитя с голосом Роберти́но Лорéтти (интересно, кто это такой?) исполнит сейчас песню для гостей. Все захлопали и закричали:
– Просим! Просим!
Я оглянулась в поисках удивительного ребёнка и увидела, что все смотрят на меня. Чьи‑то могучие руки подхватили меня под мышки и поставили на стул. Терпеть не могу, когда приходится стоять, как памятник! Любопытные взгляды пронзали меня насквозь. Я больше всего на свете боялась, что сквозь оборки рукавов видны мои серебряные эльфы. Крепко прижав руки к бокам, я дрожащим голосом запела пасхальную песню. Этой песне меня научила бабушка. Я вспомнила бабушкину клумбу во дворе, где растут самые красивые в мире анютины глазки, и вдруг забыла, где нахожусь. Я пела и думала о распятом Христе. Мне тоже хотелось принять мучения за всё человечество. Стало так жалко бабушку, Христа и себя, что я даже немного заплакала от жалости.
Песня заканчивалась. Я сложила руки, как в молитве, и тут, конечно, случилось то, чего я так боялась. Из рукавов выпорхнули мои серебряные эльфы! Я резко замолчала и, наверное, сразу ослепла от ужаса, потому что ничего больше не могла видеть, кроме несчастных маминых глаз. Папа сделал вид, что высмотрел что‑то интересное в окне, и судорожно к нему повернулся.
Анастасия Павловна пребольно ущипнула меня за щеку и сказала сладким голосом:
– Ишь, Василиса Премудрая, крылышками размахалась!
Глаза у неё были злые‑презлые. Я поняла, что уже ничего не поправить. А когда я это понимаю, мне становится всё равно. И вдруг я увидела, как один из гостей взял со стола выпавшего эльфа и нахально отправил его себе в рот! Этого уж я не могла стерпеть. В голове у меня будто лопнул пузырь, и в ушах зазвенело. Я начала громко кричать, что взрослые всегда врут, будто жалеют животных и рыб, а на самом деле готовы в любую минуту предательски сожрать их. Пожирание живых существ – почти людоедство… И пока гости сидели и слушали, открыв рты, я проворно успела собрать выпавших тугунков. Тут папа громко сказал: «Хватит!» – и дёрнул меня за руку.
Потом я и не сообразила, как очутилась дома в своей комнате. Я знала, что мне ещё попадёт, но была рада принять мучения за рыбье человечество. Я спасла почти всех эльфов. Они лежали на моей подушке, как капли серебряного дождя, а их грустные глазки смотрели на меня с благодарностью. Я мечтала, как бесстрашно плыву в бурном грохочущем море, а они путаются в моих волосах и ресницах… Мысли незаметно перешли в сон. Сквозь лучи зелёного подводного солнца улыбались мудрые дельфины и коралловые рифы кланялись мне.
Утром, когда я проснулась, на подушке осталось большое жирное пятно. Оно ещё пахло тугунками, со́лоно и остро, как море. Потом пришла мама, поцеловала меня и шепнула на ушко:
– Доброе утро!
У меня стало хорошее настроение. Я рассказала маме, как по‑правдашнему плавала во сне, а свита маленьких серебряных эльфов сопровождала меня повсюду, и Стенька Разин тоскливыми глазами смотрел в седые волны из расписного челна. Мама ничего не сказала и ушла. Я думаю, она всё поняла, ведь мною руководил Христос.
Рыбок не было даже под кроватью. Олежка потом сказал, что моя мама их просто выбросила или их съел кот Мурзик. Но я никогда этому не поверю. Я знаю, что серебряные эльфы не могли долго со мной оставаться. Они потихоньку уплыли через канализацию и резвятся теперь в солнечных волнах. Папа всегда говорит, что вся наша канализация выливается в Мировой океан.
Волшебное зеркало
В мае – и вдруг снег! Иногда такое бывает. Снег был мокрый, липкий и быстро таял. Мы играли на улице в снежки и разбили переднее стекло на машине Григория Ильича, мужа Анастасии Павловны. Это получилось нечаянно. Просто Валерка Коростылёв заявил, что от снежков оно запросто может разбиться, а Олег – что вряд ли. Я тоже полагала, что рыхлые снежки не нарушат цельность стекла. Поэтому мы поспорили с Валеркой на десять щелчков по лбу, что стекло не разобьётся, а он стоял на своём. Мы все прицелились в стекло, кинули, и оно треснуло. Правда, после Валерка признался, что в его снежок, кажется, камешек затесался…
Как всегда, кто‑то из взрослых гулял поблизости. Я вообще удивляюсь, почему взрослые так радуются, когда у нас случаются неприятности. Не успели мы убежать, тотчас прискакало человек десять. И все с большим энтузиазмом принялись кричать, что мы испортили в окру́ге имущества на большую сумму и пора прекратить этот разбой среди бела дня. Появился Григорий Ильич и тоже заорал про деньги. Он безжалостно схватил меня и Олега за руки и потащил к моим родителям. Валерка понуро побрёл за нами.
К счастью, родителей не оказалось дома, они ушли на полчаса прогуляться с Анжеликой. Григорий Ильич отпустил наши руки и строго‑настрого наказал Валерке сторожить его машину от нас. Он почему‑то решил, что именно Валерка ни в чём не виноват. Скоро должна была начаться интересная передача про пришельцев из космоса. Нам хотелось её посмотреть, но нельзя же без всякой подготовки встречаться с родителями. Пусть сначала всё узнают, покричат без нас и успокоятся. Тогда мы и вернёмся домой. Поэтому, обидевшись на Валерку, мы отправились на пустырь, а он пошёл сторожить машину.
На пустыре стоит заброшенный старый дом, мы иногда в нём играем. Летом там очень здо́рово. В гнездах на чердаке живут птичьи детки. Наверное, с чердачного окна удобно наблюдать за летающими объектами. На крыше полно разного хлама: сломанные стулья, куски шифера, ржавые трубы и даже букет выцветших искусственных цветов. Эти цветы неживые, в них нет нежности и запаха. Когда люди умирают, им дарят венки из неживых цветов…
Олег следил за небом, а я бродила по чердаку и перебирала разные вещи. По ним можно узнать, что за люди жили в доме когда‑то.
В углу стояли непонятные механизмы. Может, это детали летающих тарелок? Странно: почему инопланетяне летают на какой‑то посуде? Они что – не могут изобрести звездолёты поинтереснее? Скорее всего, здесь и находится склад пришельцев!
А хлам набросали нарочно, чтобы никто не догадался. На пустыре ведь мало кто ходит, так где же НЛО остановиться, как не здесь? Я в этом уверилась, когда нашла кресло, похожее на пилотское. А за спинкой колченого стула стоял какой‑то длинный и плоский квадратный предмет, покрытый серебря ной краской – явно инопланетный! Лишь я наклонилась, чтобы его взять, как вдруг по чердаку пронёсся испуганный шёпот Олега:
– Валентинка, ты где?
Мне стало жутко, и я пропищала, как мышка:
– Здесь, здесь…
В голове замелькали вопросы: «Что‑то с ним случилось? Или со мной? Пищат ли пришельцы? Или они говорят, как нормальные люди?»
Я в ужасе закрыла глаза, услышав шаги и крик Олега:
– Кто это?!
Холод пробежал по спине, а сердце прыгнуло в голову и застучало в ней громко‑громко! Олег неожиданно рассмеялся, я не выдержала и бросилась к нему. Пусть хоть какие опыты ставят над нами пришельцы, это не даёт им права сводить нас с ума! Олег стоял и, нервно хихикая, показывал мне на колченогий стул. Вернее, на то, что за ним стояло. Плоский предмет, с обратной стороны принятый мной за инопланетную штучку, был обыкновенным зеркалом! Поэтому меня и не было видно, ведь в нём отражался лишь хлам чердака. Я вытерла зеркало рукавом куртки. Немудрено, что Олег спутал с космическим отражением собственное. Зеркало оказалось не простым. Всё покрытое изнутри тонкими, как паутинки, трещинками, оно вдруг показалось мне живым и сказочным. Может, даже говорящим. Отражение в нём возникало не сразу, а как бы издали, из загадочной мерцающей глубины, будто давным‑давно жило в нём. Мы, как зачарованные, смотрели в волшебное зеркало. Олег сказал, что оно несомненно инопланетное. Только пришельцы оставили его здесь очень давно.
Потихоньку начало темнеть. Стало довольно холодно. Мы взяли с собой зеркало, спустились с чердака и поплелись навстречу скандалу. Валерка до сих пор сидел в машине. Он, видимо уснул, поэтому нам была видна только его согнутая спина. Мы вспомнили о Валеркином предательстве. Он ведь так и не признался, что кинул в стекло камешком вместо снежка.
Олег громко закричал:
– Эй, вставай! Мы машину грабить пришли, а ты дрыхнешь! Выходи, подлый трус!
Тут раздалось какое‑то злобное рычание, спина разогнулась и… Мы дали такого стрекача, что, наверное, побили все рекорды знаменитых спортсменов‑бегунщиков! Оказывается, в машине сидел вовсе не Валерка, а Григорий Ильич! Вдогонку нам понёсся совершенно неприличный вопль, словно человека по меньшей мере схватили людоеды и уже жарят на костре.
Олег мчался впереди, как птица, выставив перед собой зеркало, а я за ним. Пусть бы лучше мы убегали от инопланетян, чем от собственных родителей, которых призвал своими воплями Григорий Ильич. Мы почему‑то бежали к пустырю, хотя до старого дома довольно далеко, а на чистом месте нам негде было спрятаться. Когда преследователи уже показались из‑за последнего дома, Олег в отчаянии плюхнулся в небольшую ямку и потянул за собой меня. Мы прикрыли головы зеркалом, зажмурили глаза и приготовились к худшему. Родители остановились совсем близко от нас.
– Что такое? – сказал папа. – Где эти обормоты? Я же только что отчётливо их видел. Спрятаться тут негде…
– Ваши дети способны на всё! – снова заверещал Григорий Ильич. – Я не удивлюсь, если у них есть шапка‑невидимка и они по ночам грабят банки!
Взрослые еще немного потоптались на месте и ушли. Наши куртки и джинсы испачкались, пока мы лежали в грязной ямке, руки замёрзли, но мы не обращали внимания на такие мелочи. Зеркало – оно действительно волшебное!
Олег попросил меня ещё немного полежать за зеркалом, а сам отбежал подальше и крикнул:
– Алло! Тебя нет – один пустырь!
Волшебное зеркало надёжно спрятало нас за отражением пустыря.
Домой идти не хотелось. Нас там не ждали радость и счастливое детство. Мы медленно шли к старому дому. Очевидно, это наш последний приют. Одно из двух: или нас заберут к себе инопланетяне, или мы здесь состаримся и умрём, подарив друг другу на прощание неживые цветы. Мы поднялись по скрипучей лестнице на чердак и, чтобы поменьше мёрзнуть, сели вдвоем в тесное кресло пилота. Олег поставил на колченогий стул волшебное зеркало.
Стало тихо, сумрачно и немножко страшно. Из зеркальной глубины выплыли два лица – тонкие и большеглазые, как иконы. Трудно было поверить, что это наши лица: они словно удлинились и окрасились сумерками в бледно‑сиреневый цвет. Кожа казалась прохладной, матовой и по‑инопланетному светилась изнутри. Рядом с моим мерцало лицо неземного мальчика, очень похожего на Олега. Но глаза его были огромными, а волосы ещё более золотистыми, чем обычно. Он смотрел на меня, а я на него. Наши взгляды перекрестились и запутались в зеркальной паутине трещин. За отражениями лиц смутно виднелось вечернее небо в еле заметных крапинах звёзд.
Вдруг послышалась красивая неземная музыка. Я улыбнулась инопланетному мальчику и взяла его за руку. Мы тихо закружились по лунной чердачной дорожке, взметая серебристую звёздную пыль. Сиреневые неживые цветы кукольно качали в такт музыке грустными головками… Мы танцевали целую вечность. До тех пор, пока сквозь миллионы космических лет не донёсся Валеркин крик:
– Вон они! Я их в зеркало вижу!
Меня подхватили тёплые папины руки:
– Доча, просыпайся! Господи, да они же совсем замёрзли!
Всхлипнув, исчезла чудесная музыка, пропал инопланетный мальчик. Я вдруг поняла, что сильно устала, проголодалась и хочу домой. Папа понёс меня вниз по чердачной лестнице, а сзади шли Валерка и Олег. Дёргая за мой рукав, Валерка шептал:
– Эх вы, дураки! Зря боялись – я же сознался! А я‑то видел НЛО‑шную передачу, а вы‑то нет! А моя мама купила стаканы из небьющегося стекла – шесть штук! Спорим, что они разобьются?!
Вендетта
В большой комнате играет музыка, слышны голоса взрослых и чей‑то смех, похожий на лошадиное ржание. У родителей гости. Я сижу в детской перед зеркалом и думаю: «Почему я такая некрасивая?» У моей мамы глаза тёмные и блестящие, как смородинки на солнце, у папы и сестрёнки Анжелики – светло‑карие. А у меня какого‑то непонятного цвета: серо‑зелёно‑жёлтые. Папа говорит, что они собрали весь кошачий спектр.
Вдобавок весной у меня на носу появляются веснушки. Я уже пробовала стирать их ластиком и универсальным пятновыводителем, но ничего не получается. Ленка Сивцева посоветовала мне в упор смотреть на веснушчатых людей и приговаривать про себя: «Веснушки‑веснушки, с носа слезайте, на другой полезайте, у меня вас мало, а на нём навалом». Она утверждает, что это самое действенное средство против веснушек. Олег разрешил сколько угодно пробовать на нём любые заклинания, хоть вслух. Ему терять нечего, он ещё конопатее меня. Но всё бесполезно, и Олег говорит, что от судьбы не уйдёшь.
А ещё у меня слишком пухлые губы. Мне всё время приходится поджимать рот. Очень трудно следить за этим, ведь только забудешь, как губы тут же выскакивают. Я не понимаю, зачем женщинам так необходимо красить губы. Некоторые накрасятся так ярко, что становятся похожими на вампиров.
Оказывается, все девочки в нашем классе в кого‑нибудь влюблены. Ленка тоже любит одного старшеклассника. Он совсем большой, учится аж в шестом классе. Однажды мы с ней говорили о любви, и она спросила:
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
Я ответила «да», хотя никогда раньше об этом не думала.
Ленка вздохнула и сказала:
– Если любовь с первого взгляда, то со второго – ты уже неравнодушна, с третьего – жить не можешь, а с четвёртого – боготворишь.
Она видела своего шестиклассника восемнадцать раз и говорит, что это последняя стадия взглядов и она уже умирает от любви. Мне почему‑то тоже захотелось влюбиться. Не до смерти, конечно, а хотя бы до второго взгляда. На моём веку встречалось много мальчиков, на которых я глядела сотни раз, но никаких стадий не испытывала. Больше всех мне нравится Олежка, но он мой друг, а кто же влюбляется в друзей?
Я долго приглядывалась и выбирала, но так никого и не смогла выбрать. Тогда я решила влюбиться в первого, кого встречу у входа в школу. Им оказался Виссарио́н Васильевич, наш учитель рисования. Я сначала засомневалась, но потом бросила на дорогу денежку и загадала: если выпадет орёл – любовь, если решка – равнодушие. Выпал орёл. Честно говоря, мне совсем не хотелось любить Виссариона Васильевича. Но я ведь сдуру соврала Ленке, что у меня есть одна душераздирающая тайна, связанная с роковой любовью, от которой у людей мороз по коже до пупырышек. И обещала когда‑нибудь рассказать об этом.
Если хочешь, чтобы на тебя обратил внимание мужчина, надо навесить на себя как можно больше украшений. Мужчинам нравятся украшения, поэтому они тоже сразу влюбляются. Я взяла мамины янтарные бусы и клипсы и надела их на урок рисования.
Олег увидел меня и закричал:
– Здравствуй, ёлка, Новый год!
Мне захотелось бросить бусы ему в лицо, но прозвенел звонок. К сожалению, Виссарион Васильевич не заметил моей красоты, хотя я весь урок просидела в бусах и со втянутыми губами. К тому же я где‑то потеряла одну клипсу и дома очень неудачно соврала маме, что её, очевидно, проглотила Анжелика. Мама устроила страшную панику и потащила сестрёнку в больницу.
А вечером меня допрашивали, и пришлось сознаться, что в пропаже виновата я. Папа ругался. Мама плакала и твердила, что у неё, глядя на меня, опускаются руки. Я поклялась себе, что никогда в жизни не буду брать маминых вещей даже под расстрелом. И вот теперь мне некогда учить уроки, потому что я весь вечер рисую фломастерами на запястье красивый разноцветный браслет. От учительского стола до моей парты довольно большое расстояние, и Виссарион Васильевич вполне может принять этот браслет за настоящий.
Любопытная Ленка каждый день встречает меня и спрашивает про душераздирающую тайну. Мне приходится делать загадочное лицо, а потом я все уроки ломаю голову, какой страшный рок может тяготеть надо мной. Ленка уже знает о моей любви к Виссариону Васильевичу, но ей это известие не показалось душераздирающим. Она по секрету рассказала мне о том, что Наташка Олейник тоже была влюблена в Виссариона Васильевича, но потом он поставил ей по рисованию тройку. Наташку постигло жестокое разочарование, и теперь она любит физрука, потому что по физкультуре у неё одни пятёрки.
Я не знаю, выходить ли мне замуж за Виссариона Васильевича, когда он меня полюбит. Через какое‑то время мне будет восемнадцать, и я ума не приложу, как тогда избавиться от Виссариона Васильевича, если он по закону сделает мне предложение пожениться. Мне, наверное, придётся принять гордую неприступную позу, как в книгах, и сказать, что замуж выходят за простых людей, а он – идеал.
А если он вздумает меня поцеловать? Я слышала от девчонок, что если поцелуешься при страстной любви, потом неизбежно нужно жениться. Но взрослые такие странные! Они постоянно противоречат друг другу. Я спросила отца, обязательно ли после поцелуя женятся, а он хмыкнул и ответил:
– Такая большая, а задаёшь глупые вопросы.
А когда я спросила об этом же у мамы, она посмотрела на меня с ужасом и сердито сказала:
– Такая маленькая, а говоришь глупости!
Я видела по телевизору фильм о Ромéо и Джульéтте, героях произведения английского поэта Шекспи́ра, они умерли из‑за любви. Как я им завидую! Их муки уже кончились, а мои только начинаются.
Ленка так донимала меня расспросами, что мне пришлось придумать о вендéтте между моей семьёй и семьёй Виссариона Васильевича. Вендетта – это кровная вражда, когда мужчины обеих семей убивают друг друга до крови из‑за разных пустяков. Я наврала Ленке, что когда‑то очень давно дедушка Виссариона Васильевича обозвал дураком папиного дедушку. Этого тогда не прощали, поэтому мой дедушка убил на дуэли его дедушку, а дальше мужчины наших родов начали убиваться на дуэлях как бешеные, пока никого не осталось в живых, кроме моего отца и Виссариона Васильевича. И теперь папа непременно должен его убить, чтобы не запятнать честь своего рода и не нарушить суровые законы вендетты. Он уже зарядил на всякий случай пистолет и наточил все ножи, но мы с Виссарионом Васильевичем вдруг страстно полюбили друг друга, и всё усложнилось. А любовь у нас такая роковая, что мы вздыхаем, встречаясь при луне по вечерам, и обмениваемся страстными взглядами такое количество раз, что его даже не существует в природе.
Тайна была действительно душераздирающая, и Ленка чуть не заплакала от зависти. Но потом с подозрением спросила:
– А почему он почти не смотрит на тебя на уроке?
Я поглядела на неё с жалостью.
– Конспира́ция, – сказала я и почувствовала, как горько стало во рту от привкуса вранья.
Ленка твёрдо поклялась хранить мою тайну до гроба, но на следующей переменке выдала ее Наташке Олейник. А та побежала и по секрету рассказала тайну Светке Ким. Светка оказалось очень наглая и разболтала всё своей матери. И теперь я так несчастна! Меня с родителями вызвали в школу. Я ничего не могла ответить на вопросы взрослых и только рыдала не переставая. Мне больше всего хотелось немедленно уснуть летаргическим сном и проснуться через много‑много лет, когда весь этот кошмар кончится.
Мама тоже плакала, а папа был красный, растрёпанный, бормотал извинения и смотрел на меня такими страшными глазами, что мои кости заморозились от ужаса. Поэтому признание застряло в горле, не давало вздохнуть и никак не хотело выйти наружу. Я испугалась, что оно будет душить меня всю жизнь, и рассказала правду. Непонятнее всего было поведение Виссариона Васильевича. Я думала, что он больше всех будет возмущаться и кричать. А он почему‑то переспросил меня: «Так выпал орёл?» – и громко захохотал. А потом сказал, что я не так уж виновата, раз вендетта закончилась миром.
Виновата во всем не я, а Ленка с её дурацкими разговорами о любви. Если я не умру от горя и если всё пройдёт, я обязательно отомщу Ленке: поколочу её и расскажу всем людям на свете, что дома её называют «нюнечкой» и «сладкусей». После такого позора её старшеклассник не подойдёт к ней и на пушечный выстрел!
Девочки в классе со мной теперь не разговаривают и, когда я выхожу, начинают хихикать и шептаться. На уроках рисования мне жарко от стыда, поэтому необходимо иметь с собой деньги постоянно – я не сгораю только благодаря мороженому, купленному после уроков. Олег меня очень жалеет и отдаёт мне все свои деньги на мороженое, это единственный плюс во всей кошмарной истории.
В любовь я больше не верю, даже с первого взгляда. Она приносит одни страдания, недаром Ромео и Джульетта не выдержали. И пусть я некрасивая, пусть у меня кошачьи глаза, зато меня никто не полюбит, и я больше никого не полюблю и никогда не выйду замуж. Не хватало ещё умирать от любви! Неприятностей в жизни и так много.
Саранка
Однажды я рассказала Олегу, что видела во сне кита. Я каталась на его круглой блестящей спине и брызгалась в фонтанчике, а кит был добрый, с лукавыми глазами и смеялся мне широким ртом. Олег заявил, что не верит в такую чушь: как в моём сне мог уместиться такой большой кит, раз я ещё маленькая? Я рассердилась и обозвала его дураком. А он сказал, что я брехунья.
Я ужасно обиделась и закричала:
– Ах, так! Значит я – брехунья?! Проси прощения, иначе ты мне не друг!
Он захохотал:
– За что просить прощения? За то, что ты – врушка?
Я стукнула его, и мы окончательно поссорились. Не прощу никогда! Мне стало так плохо, что поднялась температура и в глазах запрыгали какие‑то красные точки. Дома я ничего не могла есть, даже смотреть на еду было противно. Мама уложила меня в постель и вызвала врача. Оказалось, я заболела ветря́нкой. Это такая болезнь, которая, видимо, передаётся по ветру. Мне дали лекарство, и я спала как убитая несколько часов подряд. Вечером снова было плохо и жарко от температуры. Я встала попить воды и удивилась, что ноги меня еле держат. Когда наш сосед Самохин напивается пьяный, он тоже не может держаться на ногах. Но вместо того чтобы вызвать врача, жена бьёт Самохина веником.
Мама принесла мне записку от Олега. Он просил прощения. Я передала в ответ, чтобы он больше не приходил. Перед смертью я, так и быть, прощу его и разрешу сколько угодно приходить на мою могилу.
Потом на всём моём теле высыпали маленькие водянистые пузырьки. Мама смазала их зелёнкой, и я стала похожа на зелёного жителя какой‑то другой планеты. Мне стало немного лучше, и появился аппетит. Только я удивительно много сплю. Вечером пришёл Олег. Я на цыпочках подошла к двери подслушать их с мамой разговор. Он почему‑то шмыгал носом, и голос у него был виноватый и срывающийся:
– Валентинка… ещё не умерла?
Мама засмеялась и сказала:
– Она спит. Не сто́ит её тревожить. А тебе нельзя сюда приходить, можешь заразиться.
Олег облегчённо вздохнул:
– О‑ох… А я‑то думал, что опоздал на похороны. Я не заражусь, потому что ветрянкой уже болел. У меня теперь этот, как его… муните́т.
– Хочешь сказать – иммуните́т? – опять засмеялась мама.
Я хотела крикнуть, что не сплю, но опять вспомнила, как он меня обидел.
Из‑за болезни летние каникулы у меня начались на неделю раньше, чем у остальных. Дядя Сеня говорит, что многие школьники, наверное, мне завидуют и мечтают о заразном ветре. Но лучше бы я ходила в школу. Там сейчас последний звонок, поэтому все добрые: и старшеклассники, и учителя. А дома мне сейчас ничего не разрешают делать, даже долго смотреть телевизор и играть на компьютере. Я по два раза перечитала свои книжки, изрисовала акварельными красками целый альбом и больше не знаю, чем заняться. Поэтому я очень обрадовалась, когда снова пришёл Олег.
– Привет, болельщица! Ты пятнистая, как ягуар! – крикнул он с порога.
Он принёс большое красное яблоко и настоящий старинный сонник. Мы поискали в нем слово «кит» и не нашли. А рыба, оказывается, снится к болезни. Хотя кит – не совсем рыба. Я не поверила, что мой добрый лукавый кит оказался какой‑то ветрянкой. Наверное, это ошибка. Олег утверждает, что сны иногда врут.
В такое тоже трудно поверить: сны ведь не брехуны, они не люди.
Я знаю, как можно придумать себе любой сон. Надо просто закрыть глаза, сосредоточиться и представить что‑нибудь приятное. И оно тебе обязательно приснится. Например, я думаю о мороженом, а потом вижу его во сне. От сонного мороженого не заболеешь ангиной, поэтому я могу есть его сколько захочу. А когда просыпаюсь, во рту ещё несколько мгновений держатся холод и вкус ванили.
Я рассказала об этом Олегу и спросила:
– А что ты чаще всего видишь во сне?
Он почему‑то покраснел, задвигал под столом ногой и тихо ответил:
– Тебя.
Так бывает. Когда я кого‑нибудь обижу, мне не хочется признаваться в своей вине. А потом этот человек начинает мне сниться. И тогда во сне я делаю для него разные хорошие вещи: спасаю из пожара или реки, дарю ему целую кучу воздушных шаров, цветов и бумажных змеев.
Олег ужасно везучий. Сразу после школы он на целую неделю поедет с мамой в Москву. Я ещё никогда никуда не ездила, ни в какие страны или города. Но если честно, мне больше всего хочется в деревню к бабушке. Я бы нашу деревню не променяла даже на Париж. Олег обязательно привезёт мне из Москвы что‑нибудь интересное. И ещё он пообещал больше никогда не обижать меня и не называть брехуньей.
Когда после болезни я вышла на улицу, всё показалось мне необыкновенным. Воздух был тёплый и смешанный с солнцем. Вкусно пахло летом. Звуки были звонкие, а не скрипучие, как зимой.
Днём к маме пришла подруга с незнакомым мальчиком чуть старше меня. Он сразу мне понравился. Без всяких церемоний протянул руку, сказал, что его зовут Кириллом, и улыбнулся. Улыбка была широкая и лукавая, как у кита из моего сна. Мы сразу подружились. Наши мамы пили чай на кухне. Когда я зашла за какао и печеньем для своего гостя, они как раз обсуждали интересную тему про какого‑то крокодила, который убежал от жены. Моя комната рядом с кухней. Если приставить к стене железную кружку и прижать к ней ухо, всё становится слышно. Я терпеть не могу Ленку Сивцеву, но благодарна ей за то, что она научила меня так подслушивать. Интересно, известен ли этот способ разведчикам? Мне очень хотелось подслушать про крокодила. Как это он сбежал от жены – в другой водоём, что ли? Или это было не в зоопарке, а в дикой природе? И почему он вообще сбежал? У него что, была слишком злая крокодилица? Но при малознакомом мальчике подслушивать было неудобно. Впрочем, вскоре я об этом забыла.
Кирилл взял кружку, повертел её в руке и сказал, что он, между прочим, поэт. Его стихи печатались однажды в школьной стенгазете. Он может на ходу придумать стихотворение про что угодно, ну вот хотя бы про эту кружку. И он тут же прочёл стихи собственного производства в соавторстве с Пушкиным и с Есениным:
Ты жива ещё, моя пичужка?
Вот и я, привет тебе с полей.
Съешь‑ка зёрен. Где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Потом мы танцевали и играли в догонялки, даже чуть стол не перевернули. Мне было очень весело, волосы растрепались, лицо раскраснелось. И вдруг в самый разгар веселья Кирилл резко остановился, как‑то странно по смотрел на меня и сказал:
– Ты красивая.
Комната ещё скакала вокруг меня; как в хороводе, кружились потолок, люстра, книжные полки, стол… А в голове будто включился магнитофон, в котором повторялась одна и та же запись со словами: «Ты красивая…» Так мне никто никогда не говорил. Показалось, что повсюду и внутри меня заиграли весёлые солнечные зайчики. Но играть и бегать почему‑то расхотелось. Я принесла ещё какао. Мы заедали его рассыпчатым печеньем. Мама дала нам варёной сгущёнки. Мы намазывали сгущёнку на печенье, а в окно на нас смотрело солнце, яркое‑яркое, будто тоже сгущённое.
Это был по‑настоящему гостевой день. Вечером явился Олег. Он только что приехал из Москвы и привёз мне подарки. Олег положил их передо мной на стол: прозрачную ручку с плавающей золотой рыбкой, сердитого резинового гномика с копной рыжих волос и какой‑то засохший цветок.
Я думала, что, съездив в Москву, Олег начнёт задаваться. Но он сказал, что там ему было скучно одному радоваться Красной площади и метро. Он рассказал мне о Птичьем рынке, и как он чуть было не уговорил маму купить ему обезьянку, и о том, какая она была потешная и как просилась на руки. Олег всё говорил, говорил и не мог остановиться. Я от этого немного устала, а когда он замолчал, чтобы передохнуть, быстро рассказала о Кирилле. Что он поэт, к тому же умный, весёлый и придёт к нам в гости снова. Олег почему‑то сразу стал неразговорчивый, только заявил, что не доверяет поэтам. Они все, сказал он, как правило, брехуны. Я хотела обидеться, но не смогла. У меня не получалось ни на кого обижаться в такой хороший день.
Мы немного помолчали, и я спросила для примирения:
– А что тебе больше всего понравилось в Москве?
Олег задвигал под столом ногой и сказал:
– Сара́нки.
– Разве саранки растут в Москве? – засомневалась я.
– Именно, что нет, – оживился Олег. – Они же у нас растут.
– Тогда при чём тут Москва?
Олег взял со стола засохший цветок. Лепестки у цветка были коричневато‑красные и печально гнулись на вялом стебле.
– Вот эту саранку я купил на цветочном рынке в Москве. Там миллион цветов! У меня глаза заблудились, на что смотреть. Мама шла с тётей Томой, и они называли разные цветочные названия. Я раньше не знал, что у цветов столько названий, и все они почему‑то похожи на лекарственные.
И вдруг я увидел саранки. Их продавал один дяденька с хвостом сзади, как у девчонок. Я подхожу и спрашиваю: «Почём саранки?» А он говорит: «Какие ещё саранки? Если ты об этих цветах, так это лилии». А я говорю: «Это не лилии, это наши саранки, их ещё сарда́нами называют по‑якутски. Они у нас в тайге растут». А он как засмеётся: «Ты, мальчик, какой‑то дикий. Наверно, сам из тайги. Я могу поспорить, что это лилии, я сам их выращиваю». И закричал нарочно громко: «Лилии, лилии, покупайте лилии!»
Тут меня мама начала звать, а я у неё выпросил деньги и купил одну саранку. Мне сразу стало неинтересно смотреть на другие цветы. Мы дошли до конца базара и повернули обратно. И вдруг я слышу, этот дядька с хвостом кричит: «Саранки, саранки! Только что из тайги привезли! Покупайте якутские саранки‑сарданы!»
Мне от этого рассказа стало смешно и одновременно грустно. Я вложила лилию‑саранку в газетный листок и втиснула между двумя книжками. Так она лучше засушится и дольше сохранится. Олег было ушёл домой, но через несколько минут вернулся. Он запыхался – наверное, бежал через две ступеньки. А когда отдышался, выпалил:
– Забыл сказать! Ты на саранку похожа! У тебя такие же веснушки! – И убежал снова.
Перед сном я достала волшебное зеркало, которое мы нашли в заброшенном доме на пустыре. Как в серебристой воде, в глубине зеркала появилось отражение моего лица. Оно было какое‑то незнакомое. Я внимательно в него всмотрелась и вдруг увидела блестящие, странного цвета глаза. Необыкновенные – серовато‑жёлто‑зелёные. В их глубине на серый скалистый берег катили зелёные волны и вдаль уходили долгие жёлтые пески… Новая Валентинка качнула в волшебном зеркале головой и улыбнулась. Она была… красивая. Как саранка.
Сегодня был длинный день. Смешной, весёлый, грустный. Я познакомилась с мальчиком Кириллом. Его я раньше не знала, а как будто была знакома сто лет. А такого Олега, как сегодня, я прежде не знала. Я сидела на кровати, и мне хотелось петь. Если б не ночь, я бы запела долго и протяжно, как, наверное, поют погонщики верблюдов. Просто так, без причины. В душе у меня было щекотно и странно. В ней, как яичница на сковородке, плавилось цветочное, яркое, сгущённое солнце.
Дети радуги
За городом, наверное, уже всё цветёт. Берёзки распустили свои клейкие листья, а ёлки и сосны стояли такие нарядные, будто их только что облили свежей зелёной краской. Мы так соскучились по лесу, что решили одни, без взрослых, выбраться за город на дачу к Олегу и встретиться с июнем. Часа за три вполне можно успеть туда и обратно.
В автобусе было много людей. Мы с Олегом стояли, не держась за поручни, зажатые толпой. Когда автобус останавливался, людей захватывал нечаянный прилив и отлив. Тогда все толкались и кричали друг на друга. Крик был как мячик, он летел от одного к другому – недобрый мячик в какой‑то злой игре. Вдруг что‑то зашумело, откашлялось, и по автобусу пронеслись совсем другие звуки, лёгкие, как бабочки, – звуки музыки. Сквозь них послышался мужской голос. Он говорил смешно и немножко не по‑русски:
– Дарагой гаспада! Мушшин и жэншшин! Пасматри в акно: такой прэкрасный дэн, такой добрый солнцэ, такой хароший лэта наступил! А вы – ругаться! Нэ нада! Вы будэтэ всэ шшасливый, эта я вам гаварю, ваш шафор!
Все замолчали, как выключенные. Злой мячик выпрыгнул в окошко, и стало тихо: слушали музыку.
Потом одна бабушка сказала:
– Я третий день на дачу езжу. Этот шофёр, наверное, всё на магнитофон записал. Каждый день одно и то же говорит.
Все сразу заулыбались. Кто‑то кому‑то отдавил ногу и попросил прощения, а ему весело ответили:
– Ничего страшного, у вас и вес‑то бараний.
Никто больше ни на кого не обижался и не ругался, хотя на остановках качало по‑прежнему.
Оказывается, за городом расцвели белые цветы, немного похожие на подснежники. Когда человек идёт по белому полю, кажется, что он плывёт по облакам. Над цветами порхали стрекозы с клетчатыми зелёными глазами и стеклянными крыльями и голубые мотыльки. Я поздравила их с днём рождения. Бедные мотыльки живут всего один день, поэтому у них вся жизнь – сплошной праздник. Если повезёт, я, может быть, увижу махао́на. Это такая ужасно красивая бабочка, у неё на задних крыльях нарисованы глаза. Я спою ей песенку: «Бабочка‑бабочка, сядь посиди, я тебя не трону, только погляжу…»
Когда Олег ступил на крыльцо дачного дома, оно всхлипнуло от радости. Мы распахнули ставни, и в комнату хлынул солнцепад. Сразу стало уютно и тепло. Родители Олега собирались в воскресенье покрасить на даче полы. Они действительно уже нуждались в покраске и хотя, конечно, ничего не говорили вслух, но всем своим истёршимся видом кричали: «Покрасьте нас, покрасьте!» Я давно подозревала, что вещи – живые. Например, стены. Ведь не зря говорят: «И стены имеют уши». Когда мы спим, у них открываются глаза и рты, и они всю ночь напролёт болтают о подслушанном за день. А сломанные игрушки приходят к детям и щекочут их во сне…
Раньше мне было лень убираться дома. Но однажды бабушка объяснила:
– Чашкам и тарелкам тоже неприятно быть грязными, совсем как людям.
Олег сказал:
– Давай порадуем сразу всех: дом и родителей.
И мы решили сами покрасить полы. Для полов почему‑то полагается коричневый цвет. Им, наверное, хотелось бы походить на летний разноцветный луг, а тут – бери что дадут и не скрипи. Обидно! Мы подмели полы, нашли в подполе кисти и несколько банок краски: зелёную, жёлтую, голубую, коричневую и белую. Свежая краска была блестящая и яркая. Солнце вспыхивало на ней переливами, как на маминой праздничной блузке. Мы начали красить с двух сторон: Олег – от двери, я – от окна, а краски поставили на середину. Было немного неудобно всё время бегать и обмакивать кисть, зато пол становился ужасно красивым и благодарно улыбался навстречу каждому взмаху кисти.
Мы очень старались. Я рисовала зелёное поле, усыпанное белыми цветами, а Олег – сугробы и снежинки. В углу у нас даже хватило места для осени. Олег хорошо рисует, и жёлтые листья получились совсем как настоящие, будто упали с деревьев прямо на пол. Когда мы сошлись на середине и посмотрели на свою работу, то увидели, что даже на стенах от радости заиграли солнечные веснушки‑блики. О половицах и говорить было нечего – они прямо слепили глаза блеском, а по ним водили хоровод времена года. Это было так здо́рово, что я чуть не заплакала от красоты.
Налюбовавшись, мы обнаружили, что стали пленниками этого хоровода. Путь к двери нам преградила зима. К тому же незакрашенный островок, где мы стояли, смотрел на нас с укором. Олегу пришлось нарисовать в центре солнце. Мы храбро взяли банки и двинулись по скользким сугробам к выходу. Мы шли очень осторожно, боясь оступиться. Уже подходили к двери, когда я всё‑таки поскользнулась, нечаянно подставила ножку Олегу, и мы грохнулись, выплеснув на себя остатки краски из банок. Хорошо, что её было немного, и зима почти не повредилась. Олег ловко закрасил упавшие капли. На полу завихрилась маленькая белая вьюга. Зато мы сами стали разноцветные. У Олега даже волосы позеленели, будто на голове кое‑где пробилась травка. Я в жизни не видела более красивого мальчика. Но, конечно, мы понимали, что родителям вряд ли понравится такая одёжная живопись. На наше счастье неожиданно пошёл дождь, и мы побежали отмываться.
Это был даже не дождь, а целый ливень! С нас катились ручьи. Мы скакали и кричали, но ничего не было слышно в водопадном шуме, который устроила не очень большая на вид тучка. Я так люблю бегать под дождём! И Олег тоже.
Ливень кончился быстро, словно его и не было. Сердитая тучка умчалась. Ещё разок прогремел вдали гром, и пошёл тихий редкий дождь – земля с небом помирились. Но, к сожалению, краска с нас так и не смылась. Я немножко испугалась, что мне всю жизнь придется надевать платья до пят. Я же не могу ходить с разноцветными коленками. И потом, на таких коленках никто не женится. Хотя я решила никогда не выходить замуж, но вдруг передумаю. Олег сказал, что если желающих не будет, то, возможно, он сам на мне женится. Он где‑то слышал, что цветные женщины вкусно готовят. Я уже умею готовить яичницу и бутерброды, а один раз даже сама поджарила макароны. Правда, они почему‑то получились чёрные, как семечки. Мама сказала, что их предварительно отваривают и сливают воду. Если с продуктами так надо возиться, я совсем не хочу быть цветной.
Мы бродили по тёплым лужам прямо в обуви, ведь она всё равно испорчена, а лужи для того и нужны, чтобы по ним бродить. Мы бегали и брызгались, и вдруг с самой высоты неба вниз пролилась дрожащая сквозная радужная дорожка – мы оказались внутри этой дорожки, в самом центре её семицветного сияния! Вы думаете, такого не бывает? Но я, честное слово, не вру!
Всё вокруг окрасилось в разные цвета, будто земля поскользнулась и пролила на себя баночки с прозрачной акварелью. Мы плясали в самой середине радуги. Это было такое счастье, что моё сердце чуть не разорвалось от радости на сто тысяч кусочков! В брызгах смеха и воды передо мной мелькало лицо Олега – растерянное и восторженное, и каждое движение окрашивало его в новый цвет. Мы ловили губами пёстрые тёплые капли. Они были вкусные, как роса, и пахли цветочным лугом… Потом радуга стала медленно растворяться в воздухе. Дождь пошёл ещё реже, и остались только лужи, в которых расплывались наши разноцветные отражения. Мы были похожи на детей радуги.
На автобусной остановке было много народу. Люди смотрели на нас как‑то странно. Тут подъехал автобус со знакомым весёлым шофёром, и кто‑то закричал: «Да они сейчас нас всех перепачкают!»
Один дяденька спросил:
– Вы почему, маляры, рабочую одежду не сменили?
Тогда шофёр вылез из кабины и сказал:
– Щто за щум, а драка нэту? Нэ нада абижат дэтэй! Это их радуга покрасил! – И подмигнул нам: – Поэхали в кабына мой автобус?
В кабине не было лишних сидений, но зато она была просторная. Мы сразу подружились с весёлым шофёром. Он сказал, что его зовут дядя Вано́ – Ваня, а я спросила:
– Откуда вы знаете про радугу?
Дядя Вано засмеялся:
– Дэти всэгда рысуют радуга. Почему радугэ один раз нэ нарысоват дэтэй?
Потом шофёр начал насвистывать «Сулико́». Я люблю эту грузинскую песню, она очень красивая и грустная. Я стала немножко подпевать, дядя Вано крикнул: «Поэхали!» – и мы запели громко и в два голоса. А когда допели, люди в автобусе захлопали в ладоши. Весёлый шофёр подарил нам на память свою бейсболку с большим козырьком. Мы будем носить её по очереди.
Оттирая радугу с моей кожи растительным маслом, мама плакала и повторяла:
– Ну что мне с тобой делать? Что делать?!
Я и не знала, что эта краска смывается маслом. И потом, нам неоткуда было его взять. А дождь был не масляный – водяной. Зато мы покрасили полы. Думаю, родители Олега будут в восторге от радужных половиц. Потом мама вымыла меня до противного скрипа, велела быстрее ужинать и отправляться спать без всяких телевизоров. Смешная! Как будто я беру телевизор в постель. И ещё она сказала, что в деревню я летом не поеду, потому что бабушка скоро сама переедет к нам. Она уже старенькая, и ей трудно справляться одной с таким большим хозяйством. Это была очень печальная новость. Я машинально съела на кухне булочку и выпила стакан молока…
Неужели я никогда больше не увижу старый бабушкин дом? Никогда‑никогда?! Слёзы у меня так и брызнули, будто только и ждали этого момента. Я достала из коробки с сокровищами мой носовой платок с узелком на память, в котором хранились мои самые‑самые дорогие воспоминания. Я его развязала, и на подушке вместе со слезами перемешались и деревенские друзья, и звери, и дяди‑Сенины сказки, и бабушкин лёгкий кудахчущий смех – смешные и грустные отрывки моей жизни.
Я не заметила, как в комнату вошла мама. Она присела на кровать и ласково обняла меня, а я никак не могла успокоиться и всё плакала, плакала, плакала… Мама осторожно спросила меня: «Что это за грязная тряпочка?» Я сначала немного обиделась, а потом рассказала о том, что́ было завязано в узелке для памяти и для рассказов моим потомкам.
Мы просидели, обнявшись, до глубокой ночи. Мама сказала, что мы обязательно съездим с ней и бабушкой на будущий год в деревню к тёте Лиде и в наш старый дом, который собирается купить Васькин папа, так что и Мальва у них останется. А может, меня по детской путевке отправят на отдых в Венгрию. При условии, конечно, что я обещаю себя хорошо вести. Мне пришлось притвориться очень обрадованной, чтобы не огорчать маму. Я обещала поехать в Венгрию и вообще быть послушной и воспитанной… В этой воспитанной жизни, наверное, не бывает радуг. Я стану скучной, буду всё время читать умные взрослые книжки, в которых ни слова не говорится о пиратах и кладах.
Я с сожалением завязала узелок.
– Смотри, какой он тяжелёнький и тёплый, – сказала я.
И мама согласилась:
– Конечно, дочка, ведь это кусочек твоего детства.
Мама поцеловала меня и ушла. Мне жаль её расстраивать, но я совсем не хочу в Венгрию. Разве только сто́ит съездить ради убеждения, что лучше Якутии нет ни одного места в мире? Но я и без того это знаю. Пусть мой город Якутск не такой красивый и большой, как другие города на свете, зато он самый родной и знакомый. Ну прямо не знаю, как сказать.
Я положила руку под подушку и зажала в ней кусочек детства, где поместился и сегодняшний радужный день. Я закрыла глаза, и тут же сверкающие крылья унесли меня далеко‑далеко.
…И вот я лечу, лечу по небу, по длинной белой дороге в облаках. Внизу, в самом начале дороги, стоит маленькая девочка, ужасно похожая на меня, и машет носовым платком. На горизонте виднеется что‑то огромное, не совсем понятное, но солнечное и радостное. В животе щекотно от высоты и страха, аж захватывает дух. А я лечу и лечу по длинной белой дороге в облаках. Мне даже не надо заглядывать в сонник: я и так знаю, что дорога прекрасна и что она обязательно сбудется. Всё хорошее сбывается, если очень крепко в это верить. Я – верю.
[1] Такая темнота, да ещё и лампочка перегорела (татарск.).
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 74; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!