Проблемы тлей и необученных бультерьеров 12 страница
Поворачиваюсь к двери с преувеличенным интересом, а когда опять смотрю на доску, хитроумная засада разрушена, и Сфинкс кончиком граблезубца спихивает с доски мою королеву.
Королева в пепельнице — игра, считай, закончена. Македонский говорит:
— Сколько снега они нанесут!
А за дверью грохот и скрип, и, отряхнувшись, они вваливаются, белые, как толпа снеговиков: Черный, Горбач, Лорд и Лэри, а с ними две девушки: синяя куртка и фиолетовая — всем ужасно весело, и Лэри с идиотским гоготом обрушивает в центр доски крупный снежок.
Фигуры повержены, Сфинкс, криво улыбаясь, вытирает лицо коленом. Очень любезно скалится, но Лэри все же раздумывает бросать второй снежок и с той же идиотской ухмылкой разбивает его о свою голову.
Черный и Горбач помогают девушкам раздеться. Куртки летят на подоконник, снимаются шапки и разматываются шарфы. Девушка в синем оказывается огненно-рыжей и это, конечно, Рыжая — лицо, как у лисички, и чернильные глаза. А девушка в фиолетовом — Муха, очень смуглая и зубастая, вся усыпанная родинками. Опознав их, подпрыгиваю на подушках и приветственно верещу.
Они сразу, не сговариваясь, садятся на пол. Сфинкс пристраивается рядышком, а Черный и Горбач мечутся, раскладывая вокруг чашки, тарелки и пепельницы, и от всех — мокрые, хлюпающие следы, которые Македонский незаметно подтирает тряпкой.
Я тоже сползаю на пол. Располагаемся полукругом. Я под кроватью, как черепаха, только голова торчит. Пьем чай. Над нами — очень живописная коллекция мокрых носков на веревке, которая тянется через всю комнату и попахивает сыростью. На батареях сохнут ботинки. Рыжая и Муха в одеялах, как индейские скво, и из-под одеяльных капюшонов текут струйки дыма.
|
|
|
Лэри самозабвенно ковыряет в носу, как ему кажется, незаметно для окружающих. Лорд и Горбач тоже в одеялах, Македонский бродит между нами, раздавая чашки, магнитофон бурчит, в общем, мы очень приятно, по-домашнему, проводим время. Не совсем так, как провели бы его друг с другом или со Старой Чумной Гвардией, потому что девушки — это все-таки девушки, их присутствие сковывает. Можно представлять себя говорящим что-то ужасно остроумное, но само то, что стоило бы сказать, не придумывается. Только плоские, вымученные остроты, совершенно не заслуживающие произнесения. Лучше уж молчать, чем говорить такое. И до поры до времени я молчу. Только принюхиваюсь и слушаю других.
Все обсуждают снежные бои. Никак не могут успокоиться. У Рыжей из-под одеяла виднеются босые ступни. Молочно-белые, расцарапанные, с поджатыми пальцами. Когда она говорит, пальцы шевелятся. Муха строит рожи, раскачивается и хихикает. Давится дымом и стягивает одеяло с головы. Теперь нам видны ее острые зубки и маленькие кольца в ушах — по пять в каждом ухе. Брови присыпаны алмазной пудрой. Она похожа на вороватого цыгана. Может, оттого что все время выпячивает губы, а может, оттого что шевелит ноздрями. Очень запросто представляешь ее за каким-нибудь необычным занятием вроде конокрадства. И говорит она слишком быстро — даже для меня.
|
|
|
А Рыжая молчит. Если не курит, то грызет ногти. Глядя на них со стороны, любой сказал бы: вот скромная и тихая девушка, а вот — развязная и болтливая. Все просто и понятно, выбирайте, кому какая по душе. Но те из нас, кто знаком с ними с детства, знают, что все не так просто, как кажется. Потому что именно Муха пять лет — от шести до одиннадцати — молчала, не будучи ни глухой, ни немой, и пряталась под кроватями от любого, кто пытался к ней подойти, а Рыжую примерно в то же время воспитатели прозвали Сатаной. Даже меня так не называли. Так что кротости в ней не больше, чем во мне, и то, если поверить, что с тех пор она все притихала с каждым годом.
Дергаю ее за край одеяла:
— Эй, Рыжик, а девчонок сейчас сажают в Клетки?
Она нагибается ко мне:
— Конечно. Только они в нашем коридоре, а не в воспитательском. Крестная не доверяет нас Ящикам. Они вечно пьяные и распускают руки. Сама нас запирает, сама выпускает. Ключи только у нее.
|
|
|
— Ух, — говорю. — Ей это подходит.
Крестная — железная леди Дома. При взгляде на нее кажется, что при ходьбе она должна бы погромыхивать и позвякивать, как Железный Дровосек. Но стучат только ее каблуки.
Лэри спрашивает, как поживает новая воспитательница Блондинка. Новая воспитательница девчонок — любимая тема Логов. Они ее обожают. С тех самых пор, как впервые увидели.
— Пока притирается, — сообщает Муха. — Миленькая, но какая-то уж очень нервная. Наверное, не возьмет себе отдельную смену. Так и останется на побегушках. А волосы у нее натуральные, представляете? Настоящая натуральная блондинка. Очень красивый оттенок.
Лэри сглатывает слюни и мечтательно вздыхает. По мне, таких блондинок лучше всего живьем закапывать в землю. Может, она и красивая, не знаю. Я видел ее два раза, и оба раза смотрел только на часы. Здоровенные, с луковицу. Тикающие, как бомба с часовым механизмом. Гнуснейшего вида. Так что мне было не до ее волос.
— Наш Толстый в нее влюбился, — рассказывает Сфинкс. — Мы гуляли с ним на первом, когда она вышла от Акулы прямо нам навстречу, и как только она появилась, Толстый выкинулся из коляски и пополз к ней. С бешеной скоростью. Никто не ожидал от него такого.
|
|
|
— И чего? — спрашивает Муха, сделав большие глаза.
— Ничего, — морщится Сфинкс. — Обслюнявил слегка. Но крику было много.
Некоторое время мы молчим, отдавая дань разбитому сердцу Толстого. Рыжая вылупилась из своей паранджи — в красной футболке Горбача впридачу к собственным огненным волосам она — как горящий факел. На такое лицо просто нельзя было сажать черные глаза. Это пугает и оставляет царапающее ощущение на коже.
Муха вертит головой, что-то высматривая.
— А где ваша ворона? У вас ведь ворона живет? Так хочется на нее поглядеть!
Горбач идет доставать Нанетту, которая в это время смотрит десятый сон.
— Как дела у Русалки? — спрашиваю я. — Такая маленькая, с длиннющими волосами, — уточняю внешность, потому что не уверен, что правильно помню кличку.
— Это к ней, — Муха тычет пальцем в Рыжую. — Они из одной комнаты. Самая жуткая комната у них.
Не глядя на Муху, Рыжая вздергивает брови. Подбородок на коленях, задумчиво водит пальцем по губе.
— Я хотела сказать, самая оригинальная, — кашлянув, поправляется Муха. — Самая необычная комната, я хотела сказать…
Горбач приносит заспанную, оцепеневшую от негодования Нанетту и демонстрирует ее девушкам. Муха осторожно гладит синеватые перья. Птица вздрагивает, ее глаза затягиваются прозрачной пленкой. В более бодром состоянии исклевала бы вражьи пальцы в кровь.
— Прелесть… Душечка, — безмятежно воркует Муха. — Красавица!
Душечка и красавица косит, начинает угрожающе похрипывать, и Горбач поспешно возвращает ее на насест.
— Душка! — не унимается Муха. — Так бы и съела ее.
— Сначала запасись вставными глазами, — советует Черный. — Она вовсе не такая уж душечка.
— Ну нет, — ноет Муха, расстроенно провожая взглядом Нанетту, — не может быть, чтобы такая прелесть была злючкой.
— Так как там Русалка? — снова спрашиваю я. — Мы с ней немного пообщались вчера.
Рыжая смотрит на мою жилетку и улыбается.
— У Русалки всегда все хорошо, — говорит она. — Бывают на свете такие люди. А может, вид у них такой. Они редко, но встречаются, люди, у которых не бывает проблем. Которые так себя ведут, как будто у них нет проблем.
Все смотрим на Македонского. Он краснеет и путается в шнуре кофеварки. Пока распутывается, мы на него уже не смотрим.
У меня во рту странный привкус от нашего разговора. Как будто я тоже знаю, какая она — девушка, что шьет лучшие в мире жилетки и дарит их первому встречному. После такого разговора надо покурить. Мы с Рыжей закуриваем одновременно, только к ней, в отличие от меня, со всех сторон тянутся зажигалки, первая от Лорда, и я вдруг замечаю, что он какой-то странно пунцовый и глядит на Рыжую тоже как-то странно. Обшаривающе и огненно. Даже, можно сказать, хищно. Это так бросается в глаза, что я слегка смущаюсь. И кошусь на Сфинкса — заметил ли он?
Сфинкс если что и увидел, по нему этого не скажешь. Крутит граблей пепельницу, весь из себя сонный. У них с Волком всегда был такой вид, когда они настораживались. Фальшиво дремлющий.
— Я вот защищал-защищал свое ухо, — невпопад сообщает Лэри. — А мне все равно по нему попало. Да еще как сильно. Боюсь, опять воспалится, как в прошлый раз… — Он щупает ухо, потом рассматривает пальцы. Как будто от прикосновения к ушам воспаление могло из них выпасть.
— По тебе не скажешь, что у тебя проблемы с ушами, — любезно отмечает Муха.
Лэри задумывается. Расценивать ли эти слова как комплимент.
Обсуждаем последнюю выставку. Картин там было раз-два и обчелся, зато Дракон из третьей выставил расписанного себя, и это действительно было интересное зрелище. На Дракона страшно смотреть и без росписей. А уж на разрисованного… От разговора о выставках Курильщик немного оживляется и рассказывает о паре выставок, которые посетил в наружности. Потом мы обсуждаем Гадальный салон. Я там поработал неделю гадалкой-хироманткой, так что мне есть чего рассказать. Муха и Лэри сплетничают о девчачьих воспитательницах, то есть, конечно, Муха сплетничает, Лэри только поддакивает, а мы с Рыжей затеваем спор о Ричарде Бахе, тоже вполне себе сплетнический. Сходимся на том, что хоть он и писал неплохие книги, но с женщинами себя вел, как скотина. Чего стоили хотя бы поиски Единственной, в ходе которых девушкам приходилось чуть ли не сдавать экзамен по пилотированию самолета.
— Курящие исключались с ходу! — кипит Рыжая. — Только потому, что он, видите ли, не курил. Как будто нельзя бросить, если уж очень приспичит.
Мне хочется еще поговорить о Русалке, но я не решаюсь.
Слепому интересно, когда вернется из похода в наружность Крыса — главный Летун Дома, которой он надавал заказов на крупную сумму. Рыжая не знает, когда вернется Крыса. Никто этого не знает. Даже сама Крыса. Черный начинает выспрашивать, где Крыса ночует в наружности и как ей удается оставаться там так подолгу, но ни Рыжая, ни Муха ничего не могут ему сказать, потому что сами ничего об этом не знают.
Рыжая глядит в потолок.
— У вас когда-то была стена, на которой жили звери… — совершенно невпопад говорит она. — А дверь вы держали запертой. И ставили перед ней ловушки. Крысоловки и капканы. Так говорили. Я представляла себе эту вашу стену так часто, что в какой-то момент стало очень важно увидеть ее на самом деле. Тогда я влезла в вашу спальню через окно…
— Там решетки и нет карниза, — шепчет Лорд, не сводя с нее горящих глаз. Рыжая глядит на него мельком и усмехается.
— Тогда решеток еще не было. А вдоль стены есть такой крошливый выступ. Я прошла по нему до середины и испугалась. Проторчала там целую вечность, не могла пошевелиться. Пока меня не засекли старшие. Это было ужасно.
— Они тебя сняли, — угадываю я. — Притащили лестницу и спустили вниз.
— Нет. Они просто стояли внизу и смотрели. Им было интересно. Пришлось идти дальше.
— Ага, — содрогается Горбач, — смотреть с интересом они умели. Лучше не вспоминать…
— Не мешай! — я подползаю ближе, подозревая, что вот-вот услышу что-то ужасно интересное. Что-то важное. — Ну, ну! — подбадриваю я Рыжую. — И чего было дальше? Ты влезла и…
— И очутилась в вашей спальне, — Рыжая, смущенно улыбаясь, вертит окурок. — Сначала просто радовалась, что стою на земле, такой надежной и твердой. Потом рассматривала стену. Она оказалась не совсем такой, как я ее себе представляла, но все равно была удивительная. У нее как будто не было краев. С обеих сторон, — Рыжая разводит руками, показывая что-то необъятное. — Трудно объяснить. У меня было мало времени, я знала, что вы вот-вот вернетесь, а ведь еще надо было заставить себя вылезти в окно, пройти по этому жуткому карнизу и съехать по трубе… Но я не удержалась. Нашла в тумбочке толстый фломастер и нарисовала на стене птицу. Она получилась такая невзрачная, уродливая… Испортила вам всю стену. Я так расстроилась, что даже не заметила, как вылезла обратно и спустилась. Потом полночи проревела.
— А через два дня, — заканчивает Сфинкс, — ты вернулась, чтобы раскрасить свою чайку. Белилами. И подписалась — Джонатан. И Джонатан стал оставлять нам подарки…
— Господи! — стонет Горбач. — Так ты и была Джонатаном? А мы-то мучились, капканы расставляли…
— Вот это вот, — сообщаю я своим ногтям, — и называется потрясением. Когда вдруг узнаешь неразгаданную тайну. На старости лет. От такого запросто можно получить психическую травму. Понимаешь, Черный, мы все время находили…
— Я все понял, — перебивает Черный. — Не надо объяснять.
Но ему не понять. Ни ему, ни Лорду с Македонским, ни Лэри. Поймут только Стервятник, Валет, Красавица и Слон. Если им рассказать. А больше никто.
Все чем-то тихо шуршат. Горбач хлопает себя по карманам, Слепой тоже где-то роется. Я выуживаю из уха серьгу. Наши руки встречаются над расстеленным одеялом. На ладони Горбача бронзовый колокольчик. У Слепого — монета на шнурке. Я держу серьгу.
— Дурнопахнущему пирату от Джо, Летуна над морями, — цитирую я. — Только записка, конечно, давно потерялась.
Рыжая кусает губу:
— Вы их храните! До сих пор!
— Это же подарки Джонатана, — смеется Сфинкс. — Реликвии. Если я не ошибаюсь, одна даже перешла по наследству к Лорду. Ракушка.
Лорд хватается за ракушку и сжимает ее в кулаке. С очень фанатичным видом.
— Да, кстати, — припоминаю я. — Больше всего подарков получал Слепой. Почему-то. Всяким жадным людям было даже как-то обидно.
Рыжая вспыхивает и бросает на меня взгляд, в котором смешаны упрек, просьба не углубляться в воспоминания и еще много чего, так что язык сам собой прикусывается, а в голове начинают вертеться запоздалые догадки насчет того, кто по какой причине очутился этим вечером в нашей спальне.
— Вот как? — говорит Черный, отпивая остывший чай и ни на кого не глядя. — У Джонатана, значит, были свои любимчики?
Рыжая краснеет еще сильнее, но гордо выпрямляется и кивает:
— Да, были. И сейчас есть. А что?
Под взглядом Лорда я бы на месте Рыжей такого говорить не стал. Вообще в присутствии полыхающего очами, нечеловечески красивого Лорда я бы на ее месте потерял дар речи. Но девушки — странные существа. Если ей больше нравится Слепой, тут уж ничего не поделаешь. В конце концов Джонатан не просто так рисковал жизнью, лазая в чужие окна.
— Я вспомнила один пасьянс, — говорит Муха, смущенная общим молчанием. — Называется «Голубая мечта». Почти никогда не выходит, но если вышел, считай, главная мечта сбылась. Интересно, правда?
— Жуть, — говорю я. — Показывай скорее. У меня полным-полно всяких мечт.
Македонский передает карты и отодвигает чашки на край одеяла. Муха начинает раскладывать пасьянс, по ходу давая путаные объяснения. Рыжая дрожит и кутается в одеяло, поджимая под него босые ноги.
— Если ты замерзла, надень мои носки, — предлагаю я. — Потом вернешь как-нибудь. Когда зайдешь к нам еще.
Она не возражает, и Македонский идет доставать из шкафа мои носки.
— Может, и мой свитер? — робко говорит Лорд. — Он теплый…
— Вот, — горестно сообщает Муха, застыв с последней картой в руке, — не вышел! Как всегда. Я же говорю, он почти никогда не выходит. Это специально так, чтобы было интереснее.
Она поворачивается к Лорду:
— Можно я надену твой свитер? Я тоже что-то замерзла. Прямо вся дрожу.
Лорд вяло кивает:
— Конечно.
— А какая у тебя голубая мечта? — спрашиваю я Муху. — Та, что никогда не выходит?
Она отмахивается от меня картой:
— Что ты! Нельзя рассказывать, а то никогда не сбудется.
Горбач и Лэри тайком позевывают. Рыжая натягивает мои носки.
— Хорошо у вас, — говорит Муха. — Но вроде уже поздно. Ни у кого нет часов?
— Шшш… — шипят на нее со всех сторон, и удивленная Муха зажимает себе рот.
— Чего? — бормочет она в ладонь. — Я что-то не так сказала?
— Не стоит упоминать в присутствии Табаки вот это самое, что ты только что упомянула, — говорит Горбач, качая головой. — Правда, не стоит.
— А чего я такого упомянула? — шепотом спрашивает Муха. — Я уже и сама не помню.
Горбач и Лэри стучат себя по запястьям и таращатся на несуществующие часы. Лэри, подразумевая меня, с преувеличенным отвращением, но бедную Муху его вид окончательно запутывает.
— Что это? — спрашивает она. — Болезнь какая-то?
От этого разговора, и особенно от жестов, меня начинает тошнить. Слегка. Обиженный, что они заостряют внимание на моих психических аномалиях, отползаю под кровать и зажимаю уши — пусть себе обсуждают. От одного упоминания часов я еще никогда не впадал в буйство — это всем известно. Когда выползаю, говорят уже о другом. И вообще собираются.
Девушки стоят без одеял, у Мухи из-под серого свитера Лорда торчит собственный, пестрый. Одергивая оба, она любуется своим отражением в полированной дверце шкафа и весело скалит зубы. Лэри, натягивая сапоги, поет дифирамбы ее ременной пряжке, которую я прозевал. Македонский сворачивает одеяльную скатерть. Сфинкс и Слепой тоже собираются, а Лорд, отъехавший в угол, чтобы освободить пространство, следит оттуда за Рыжей, как охотник за дичью, пристально и жгуче.
Чтобы ничего не пропустить, выползаю совсем. Хотя пропускать уже нечего: гости уходят, вечер давно стал ночью, диджей приветствуют страдающих бессонницей — еще чуть-чуть, и все впадут в предрассветный ступор. Самое печальное из состояний. Не все могут болтать ночь напролет, не теряя при этом бодрости, как, например, я. Рыжая до сих в моих носках и, вроде бы, так и собирается уходить, значит, есть надежда, что придет еще. Хотя, может, конечно, просто передать с кем-нибудь носки.
— Пока, — говорят они с Мухой мне, Лорду и Македонскому. Все остальные намерены их провожать. С фонариками.
— Пока, Джонатан, — говорю я Рыжей. — Приходи еще.
Она неопределенно кивает и косится на Слепого. Слепой, конечно, не в курсе, но мог бы и догадаться, потому что остальные честно выдерживают паузу перед тем, как начать ее уговаривать, уступая ему первенство. Заодно уговаривают и Муху, а Лэри, хихикая, даже предлагает им прихватить с собой Длинную Габи. Совсем дурак.
Наконец они выходят. Всей компанией. Остаемся мы с Македонским, Курильщик и Лорд, который с уходом Рыжей сразу теряет всю сверкливость и огненность, сделавшись тусклым и мрачноватым.
Влезаю на кровать и начинаю приводить ее в порядок. Расстелив пакет, стряхиваю на него пепельницы и огрызки того и этого, отрываю от прутьев спинок катышки жевательной резинки, сгребаю в кучу учебники и тетради. Когда весь беспорядок сместился к подножию постели, раскапываю себе в изголовье нору и ныряю в нее. Темно и уютно, тихо шваркает веник Македонского, а Лорда вообще не слышно. Нагоняю на себя немного сонного тумана, совсем слегка, для большего уюта, и начинаю вспоминать.
Джонатана. Призрака нашей комнаты. Наверное, за всю историю Дома, только у нас был свой собственный призрак, и мы этим очень гордились. Не сосчитать, сколько раз мы обсуждали его подарки, пытаясь угадать кто он, сколько устраивали засад и ловушек, в которые он ни разу не попался. Что окончательно убедило всех в его нечеловеческом происхождении. Сначала мы подозревали ближайших соседей. Потом старших. Но ни те, ни другие не могли ничего знать о наших ловушках и засадах, а Джонатан каким-то образом узнавал. Отчаявшись поймать его самого, мы пробовали вычислить его по почерку. Неделями собирали образцы, выкрадывая из учительской тетради, оставленные для проверки. У нас их скопилась целая куча, и мы как раз собирались ее уничтожить, когда на нее наткнулся уборщик и выдал нас дирекции.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 62; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!