Парень с Васильевского острова
Песня Победы. Стихотворения
Песня Победы. Стихотворения
Читателям этой книги
Книга, которую вы открываете, собрана из произведений поэтов, чья военная судьба связана была с Ленинградом.
И посвящен наш небольшой сборник «Песня Победы» тем незабываемым дням, когда Советская Армия, все ее бойцы сражающегося народа осуществили разгром фашистских войск у стен великого города Октября, принесли освобождение братским республикам Прибалтики, измученным людям Европы, расписались на камнях поверженного фашистского рейхстага.
«Мы пришли сюда от стен Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Вильнюса, Сталинграда, Бреста для того, чтобы война никогда не возвращалась к нам из разгромленного гнезда фашизма». Так думали взрослые и дети в том незабываемом 1945 году, об этом слагали свои песни, сказания, поэмы певцы во стане русских воинов.
Поэты во все времена мировой истории, начиная от троянской войны, от Игорева похода и штурма российских войск, сокрушивших полчища Наполеона, воспевали доблесть храбрых, оплакивали погибших, прославляли мир, пришедший на смену ненависти, попиранию доброты, уничтожению.
Я не забуду, как на руинах Кенигсбергского университета в городе Восточной Пруссии, откуда развязанная бесноватым фюрером война ринулась на Восток, мы увидели разбитую мозаику, изображавшую древнего ученого, склонившегося над чертежом, в то время как над ним уже был занесен меч убийцы.
|
|
|
А над этим символическим рисунком, на высоте третьего этажа, год или два спустя там же я увидел на присыпанных землей руинах маленькое зеленое деревцо.
Оно было, словно весенний флажок, салютующий новым школам, домам возрождаемого здесь молодого советского города Калининграда.
Поэзия сродни такому деревцу. Стихи, которые вы здесь прочтете, писались в окопах и в блиндажах Ленинградского фронта, на кораблях, в обледенелых ленинградских жилищах.
И позднее, когда враги были отброшены от Ленинграда, блокада снята, наши войска двинулись на Запад. И с теми, кто освобождал родную землю, кто принес мир измученным народам Европы, были и воины‑поэты. Мы назвали эту книжку «Песня Победы».
В ней много стихотворений, посвященных радостному дню 9 мая 1945 года. Но, как поется в одной из самых замечательных песен о нашей Победе, «это радость со слезами на глазах».
Ведь празднуя победу, мы вспоминали о тех, кто, завоевывая ее, не дождался этого счастливого дня. И такие стихи тоже полноправно входят в книгу.
Мы глядели тогда в озаренное победным салютом небо, плакали и не скрывали наших слез!
|
|
|
Война безжалостна, она уничтожает не только человеческие жизни, но и сады, шедевры зодчества. Но вот слово, начертанное на тонком бумажном листке, оставшееся в чьей‑то благодарной памяти, переписанное на слух, пропетое впервые во фронтовой землянке, долговечно. Оно продолжает жить, даже если его творец сгорел в танке, убит в атаке или уже в мирное время, натрудивший в военные годы сердце, до срока покинул наш строй.
И все‑таки воины‑певцы продолжают находиться в нем, как живет юная пионерка, вошедшая в эпос блокады, Таня Савичева в рядах сегодняшних школьников восьмидесятых годов.
Книга «Песня Победы» включает в себя не только произведения поэтов‑фронтовиков, взрослых граждан и гражданок города‑героя Ленинграда. В нее входят и произведения младших братьев, юных защитников города Ленина, встретивших в нем войну подростками. Сейчас – это зрелые люди. Включили мы в сборник и стихотворения поэтов, чье детство прошло в других местах, приписанных к Ленинграду в послевоенные годы, сроднившихся с ним.
Человеческие память и сердце, опаленные огнем войны, продолжают, подобно блокадному метроному, свой отсчет даже тогда, когда иные из творцов уже ушли, а маленькие Гавроши осады стали взрослыми мужами. Так соединились в поэтическом строю защитники Ленинграда, чей стих вписан в историю города, Николай Тихонов и Ольга Берггольц, Анна Ахматова и Николай Браун, и те, кому, по образному выражению тогдашнего ленинградского школьника, а ныне поэта Юрия Воронова, «...в сорок третьем выдали медали, и только в сорок пятом – паспорта».
|
|
|
И еще живут эти стихи потому, что на Киевщине наливается соками выращенный сельскими школьниками «Сад поэтов», где рябина, и тополь, и туя носят имена погибших молодых певцов, солдат Великой Отечественной, а в известном музее «А музы не молчали» при ленинградской школе № 235 наряду с партитурой бессмертной блокадной симфонии Дмитрия Шостаковича сберегается страничка со стихами и рисунками мальчика, ставшего позднее поэтом.
И оттого, что стихи о Победе, создававшиеся в войну и многие годы спустя, при всем различии авторского почерка и стиля, объединены общей судьбою их авторов, хочется, чтобы «Песня Победы» прозвучала в вашей душе как единое целое.
И те ее слова, что врезаны Историей навечно в камни Пискаревского мемориала, и те, что пели и продолжают петь в годовщины Победы ваши деды, бабушки, матери и отцы, и те, что живут в исканиях пытливых комсомольцев, красных следопытов, звучат, словно серебряные и золотые горны на пионерских сборах!
|
|
|
Всеволод Азаров
Илья Авраменко
На Международном проспекте
Июля 1945 года
Дорогой смелых вдаль ушла война.
И снова к нам вернулась тишина.
Примкнув к винтовкам плоские штыки,
сквозь город шли гвардейские полки.
Держали шаг за Пулковской горой,
а тут смешался воинский их строй.
Спешили жены в радости к мужьям,
и матери бросались к сыновьям,
и дети – со слезами на щеках –
смеялись у гвардейцев на руках.
Невесты женихам несли цветы,
как знак своей любви, своей мечты,
что сердце их сумело уберечь
всю теплоту недолгих первых встреч.
Июльской ночи благостный покой
дыханьем счастья хлынул над рекой.
И эта ночь – прозрачна и светла –
в века неповторимою вошла.
Всеволод Азаров
Долгий день
Ежегодно, девятого мая,
Под весенний песенный гуд,
В гневный мир дорога прямая
Назначает точный маршрут.
Молодых будя на рассвете,
Входит день, виски холодя.
Ветеранам приносит ветер
Капли слез и брызги дождя.
Счастью есть и горю причины,
Обрывает время струну,
И уже подают машины
В обожженную боем страну.
Едут матери, дедушки, внуки,
Голубеет подснежников луг,
Их щадят солдатские руки,
Огрубелые пальцы подруг.
Троньте стебли юности, троньте
В память давних встреч и потерь,
И любовь, что сгорела на фронте,
Ударяет в сердце теперь.
Но внезапно тихнут беседы,
На закате гаснут бои...
С нами те, кто лег до победы,
В эту глину, в эти ручьи.
И подснежник становится черным,
Исчезает след на тропе,
Лишь надтреснутый голос горна
Говорит о грозной судьбе.
На горячий мрамор слетают,
Словно пчелы, буквы имен
В долгий день девятого мая,
Опаленный кровью знамен.
Ленинградская подпись
Мне на войне не повстречался он,
Хоть знал я многих фронтовых шоферов,
Но хлеб, который автобатальон
Доставил в наш непобедимый город,
Но кровь, что он для раненых привез,
Хотя по льду хлестала смерть вдогонку,
Но дети, что нам дороги до слез,
Усаженные в мерзлую трехтонку,
Так сблизили и породнили нас,
Хоть не встречались ни в гостях, ни дома.
Как будто и меня в войну он спас,
До самой малой черточки знакомый.
Была, как рана, Ладога в груди...
Там, в ледяной воде купая кузов,
Его товарищ, шедший впереди,
Сорвался в полынью с бесценным грузом.
Там промедленья не было другим,
Вдали штурмовки слышались удары.
И тускло, подавая знак живым,
Из синей глубины светились фары.
Ушел на запад автобатальон.
Водитель рвался в пекло, зубы стиснув,
Хоть до Берлина мог дойти не он,
Крещенный смертью на Дороге жизни.
Сегодня он, доживший до седин,
Припоминает дней былых отвагу,
Что все‑таки и он вошел в Берлин,
И он пришел в победный день к рейхстагу.
И начертал предупрежденье всем,
Кого в бою повергла наша сила:
«Из Ленинграда мы пришли затем,
Чтобы война к нам больше не ходила!»
Анатолий Аквилев
Перед боем
Откройте люки настежь!
Пусть пока
в наш дом стальной ворвется свежий воздух.
Нам, может, в этом танке жить века,
на пьедестале
поднимаясь
к звездам!
Тяжелый след
Сергею Орлову
Тяжелый след.
Упрямый след.
Под пулеметами.
Ползком.
Еще мне, может, двадцать лет
плеваться одерским песком.
Еще я вижу до сих пор
в зрачках погибших в этот день,
как брошенный войне укор,
вовсю цветущую сирень.
Так кто ж осмелится сказать
когда‑нибудь тебе и мне:
– Война прошла,
зачем писать
о том, что было
на войне?
Маргарита Алигер
Ленинград. Весна 1946‑го
Будний день похож на воскресенье, –
на душе ни тягот, ни обид.
За окном смятение весеннее,
розовый исаакиевский гранит.
Теплый дождик... Спутанная пряжа
ветреных бездомных облаков...
Оползает краска камуфляжа
с крутолобых вечных куполов.
Ветром сдуем, дождиками смоем
черные твои, война, следы.
Далеко от глаз досужих скроем
знаки несмываемой беды.
Чтоб осталось время только славой,
утренним лучом над головой,
красотой, осанкой величавой,
розовым гранитом над Невой.
Иван Антонов
Ответ сыну
– А солдаты, на фронте плакали?
Вопрос сына
В бою солдатам не до слез.
Они их в сердце где‑то прячут.
И все же, как солдаты плачут,
Мне в жизни видеть довелось.
Весна шумела над Невой,
А над Берлином бушевала
Гроза
И думать не давала,
Что мы идем в последний бой.
Но вот погас огонь орудий,
И в непривычной тишине
Вначале показалось мне:
В глубоком сне земля и люди.
Весны сиреневый настой,
Еще дымясь, земля глотала,
И у речного краснотала
Туман бродил в траве густой.
И люди, глядя на рейхстаг,
Окаменели.
Поражались,
Как двое из солдат старались
Установить крылатый флаг.
И вдруг все снова загудело:
– Победа!
– Кончилась война!
И даже строгий старшина,
Водивший нас в атаки смело,
Не по уставу подобрел,
Раздав вино своим солдатам,
Схватил в объятия комбата,
А сам...
По‑детски заревел.
Вот так, мой сын,
Солдаты плачут,
Навзрыд,
Друг друга горяча,
Целуясь, радуясь, крича –
И слез своих они не прячут.
Анна Ахматова
Победителям
Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть...
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «берт».
Вот о вас напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки, –
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, –
Внуки, братики, сыновья!
1944
* * *
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена! Ведь все равно – вы с нами!..
Все на колени, все! Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами –
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
1942
Ольга Берггольц
Накануне
...Запомни эти дни. Прислушайся немного,
и ты – душой – услышишь в тот же час:
она пришла и встала у порога,
она готова в двери постучать.
Она стоит на лестничной площадке,
на темной, на знакомой до конца,
в солдатской, рваной, дымной плащ‑палатке,
кровавый пот не вытерла с лица.
Она к тебе спешила из похода
столь тяжкого, что слов не обрести.
Она ведь знала: все четыре года
ты ждал ее, ты знал ее пути.
Ты отдал все, что мог, ее дерзанью:
всю жизнь свою, всю душу, радость, плач.
Ты в ней не усомнился в дни страданья,
не возгордился праздно в дни удач.
Ты с этой самой лестничной площадки
подряд четыре года провожал
тех – самых лучших, тех, кто без оглядки
ушел к ее бессмертным рубежам.
И вот – она у твоего порога.
Дыханье переводит и молчит.
Ну – день, ну – два, еще совсем немного,
ну – через час – возьмет и постучит.
И в тот же миг серебряным звучаньем
столицы позывные запоют.
Знакомый голос вымолвит: «Вниманье...»
а после трубы грянут, и салют,
и хлынет свет,
зальет твою квартиру,
подобный свету радуг и зари, –
и всею правдой, всей отрадой мира
твое существованье озарит.
Запомни ж все. Пускай навеки память
до мелочи, до капли сохранит
все, чем ты жил, что говорил с друзьями,
все, что видал, что думал в эти дни.
Запомни даже небо и погоду,
все впитывай в себя, всему внемли:
ведь ты живешь весной такого года,
который назовут – Весной Земли.
Запомни ж все! И в будничных тревогах
на всем чистейший отблеск отмечай.
Стоит Победа на твоем пороге.
Сейчас она войдет к тебе. Встречай!
3 мая 1945
Склоняет знамена народ
Надпись на Пискаревском кладбище
Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты‑красноармейцы.
Всею жизнью своею
они защищали тебя, Ленинград,
колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням,
никто не забыт и ничто не забыто.
В город ломились враги, в броню и железо одеты,
но с армией вместе встали
рабочие, школьники, учителя, ополченцы.
И все, как один, сказали они:
«Скорее смерть испугается нас, чем мы смерти».
Не забыта голодная, лютая, темная
зима сорок первого – сорок второго,
ни свирепость обстрелов,
ни ужас бомбежек в сорок третьем,
Вся земля городская пробита.
Ни одной вашей жизни, товарищи, не позабыто.
Под непрерывным огнем с неба, с земли и с воды
подвиг свой ежедневный
вы свершали достойно и просто,
и вместе с отчизной своей
вы все одержали победу.
Так пусть же пред жизнью бессмертною вашей
на этом печально‑торжественном поле
вечно склоняет знамена народ благодарный,
Родина‑мать и город‑герой Ленинград.
Петр Богданов
Песня о Ладоге
Сквозь шторм и бури, через все преграды
Ты, песнь о Ладоге, лети!
Дорога здесь пробита сквозь блокаду,
Родней дороги не найти!
Эх, Ладога, родная Ладога!
Метели, штормы, грозная волна...
Недаром Ладога родная
Дорогой жизни названа.
Пусть ветер Ладоги поведает народу,
Как летом баржу за баржой
Грузили мы и в шторм и в непогоду,
Забыв про отдых и покой.
Зимой машины мчались вереницей,
И лед на Ладоге трещал, –
Возили хлеб для северной столицы,
И радостно нас Ленинград встречал.
И знаем мы, кровавая блокада
Исчезнет скоро, словно тень:
Растут и крепнут силы Ленинграда,
Растут и крепнут каждый день!
Когда пройдут года войны суровой,
Залечит раны город мой,
Народ вздохнет и песню с силой новой
Споет о Ладоге родной.
Эх, Ладога, родная Ладога,
Метели, штормы, грозная волна...
Недаром Ладога родная
Дорогой жизни названа.
Декабрь 1942
Майя Борисова
Баллада о горячих строках
Он писал эти строки за час перед боем.
Он в атаке прикрыл эти строки собою.
Он убит был. И под безымянным пригорком
санитары его подобрали с земли.
И когда расстегнули карман гимнастерки,
эти строки им пальцы обожгли.
По солдатским рукам, точно пламя по веткам,
понеслись эти строки сквозь вьюжный простор
и дошли до редакции крупной газеты,
и, дымясь, улеглись на редакторский стол.
Их поставили вместо передовицы,
и газета огнем налилась до краев.
Ты ведь помнишь, обуглены были страницы?
Ты ведь помнишь, как вспыхнуло сердце твое?
Бабушка‑партизанка
Вот так новость: бабушка сказала,
что она сражалась в партизанах!
– Кто же взял тебя в отряд, под пули?
Ты ж трусиха, милая бабуля!
У меня пустячная простуда –
у тебя сейчас же с сердцем худо.
Если оцарапаюсь до крови,
ты теряешь все свое здоровье.
А когда в кино палят из пушек,
ты же сразу затыкаешь уши! –
Бабушка в ответ вздохнула тихо:
– Верно... И тогда была трусиха...
И тогда мне было с сердцем худо,
ежели трясла кого простуда.
И тогда при виде чьей‑то крови
начисто теряла я здоровье.
А когда с пригорка пушка била,
мне за всю деревню страшно было!
До того пугалась я, бывало,
за себя бояться забывала...
Семен Ботвинник
* * *
Берлин горит. Подтаявшая тьма
Все выше подымается и выше...
Огонь вошел в угрюмые дома,
И с тяжким гулом оседают крыши,
И наземь балки падают, звеня,
И жаркий пепел сыплется за ворот...
Я много видел пепла и огня;
Я видел свой, войну познавший город
И пламя, полыхающее в нем...
Берлин горит совсем другим огнем.
1945
* * *
Время счастливой и скорбной слезы,
сладкого хмеля...
После войны, как после грозы,
птицы запели:
в горле
комок от нахлынувших слов –
радостных, горьких...
Дудин,
Гудзенко,
Луконин,
Орлов –
все в гимнастерках.
Как это вышло –
никто не поймет:
на пепелище
птица в победное утро поет
звонче и чище.
Стих,
принесенный оттуда, звучал
не для почета...
Новое время,
начало начал,
точка отсчета.
Взяли перо, отомкнули штыки,
мы – не мальчишки!
Первые споры по части строки,
первые книжки...
Разве мы думали, милый, с тобой:
сердце устанет,
новая молодость – с новой судьбой
следом нагрянет.
Новые вина из новой лозы,
новые цели...
После войны, как после грозы,
птицы запели...
Николай Браун
Песня гнева
Памяти композитора Бориса Гольца, автора «Песни гнева», погибшего в дни ленинградской блокады
Он не спит,
Он пишет.
Мучит голод.
Дрожь коптилки.
Сумрак ледяной.
Что успел он?
Так еще он молод!
Два десятилетья за спиной.
Третье только началось недавно
И до половины не дошло...
Нынче ход какой‑то своенравный
Музыки, встающей на крыло,
Будто сами возникают звуки,
Нарастают,
Крепнут,
Не сдержать!
В кости клавиш бьют костяшки‑руки
И слабеют,
Но бегут опять,
Слух наполнив
Громом,
Гулом,
Звоном, –
Все еще не ясно ничего,
Все еще охвачено, как стоном,
Ярым гневом сердца самого.
Но уже отрывисто,
Как взрывы,
Как на марше топающий взвод,
Задыхаясь,
Здесь,
Нетерпеливо
Нота к ноте на листах встает.
Все забыто:
Голод, сумрак, стужа.
Он опять могуч –
И в полный рост,
В черных душах сея черный ужас,
Музыка встает до самых звезд.
– Смерть за смерть! –
Взывают миллионы.
– Кровь за кровь! –
Сердца им в лад стучат.
Взрыв.
Огонь.
И рушатся вагоны
Под откос –
И к черту, в чертов ад!
Он как будто сам в огне.
Но руки
Коченеют,
И темно в глазах,
И куда‑то прочь уходят звуки,
И потерян такта мерный шаг...
Но опять встает, поет, взлетает
Музыка
И рвется в небосвод,
Громом,
Гневом,
Молнией сверкает
И уже в бессмертие ведет.
Медаль
Пройдя сквозь долгий грохот боя,
На слиток бронзовый легла,
Как символ города‑героя,
Адмиралтейская игла.
Взгляни – заговорит без слова
Металла трепетный язык.
И воздух города морского,
И над Невой подъятый штык.
Вся бронза дышит, как живая,
В граните плещется река,
И ветер ленты развевает
На бескозырке моряка.
И даль пылает золотая,
И синью светят небеса.
И вдруг, до слуха долетая,
Встают из бронзы голоса:
«Мы так за город наш стояли,
Так эту землю берегли,
Что нынче музыкою стали,
Из боя в песню перешли.
Мы слиты из такого сплава,
Через такой прошли нагрев,
Что стала бронзой наша слава,
Навек в металле затвердев».
Слова уходят, затихая,
В металл, в бессмертье, в немоту
И, снова бронзой полыхая,
Игла пронзает высоту.
1944
Павел Булушев
Салют
Января 1944 года)
Мне повезло: я был в числе тех, кому 27 января 1944‑го было поручено произвести праздничный салют в честь окончательного снятия блокады и полного разгрома фашистов под стенами Ленинграда. Это был всем праздникам праздник! Яркие всполохи многоцветных ракет высвечивали из январского мрака лица ленинградцев. Люди смеялись и плакали. Я выбрасывал в черное небо шары ракет большой мощности и тоже смеялся и плакал. Но слезы были горьки, как пороховой нагар.
Победа! Победа! Но на войне даже огромная радость ходит рука об руку с большой бедой...
Черное небо вспорото
сабельным взмахом ракет.
Небо великого города
окрашено в разноцвет.
Падает черное небо
отблесками в Неву.
Отныне блокада – небыль!
В полнеба салют – наяву!
Вьюжится, вьюжится, вьюжится
огненный снегопад.
В огненном вальсе кружится
праздничный Ленинград.
А мы у моста Дворцового,
из сквера, что у дворца,
привычные к ливню свинцовому,
впервой палим без свинца.
И я – сотоварищи рядом, –
сбросив на снег шинель,
развешиваю над Ленинградом
праздничную шрапнель.
Небо золотом вспорото,
но черен январский лед.
И по червонному золоту –
черный свинцовый налет.
И свет, и мрак непролазный
отныне в едином ряду.
Победа, вобравшая разом
и празднество и беду.
В сверкающем сабельном взмахе
взмывает салют в зенит...
За этот салют в атаке
в среду мой брат убит.
У старой землянки
Проносятся весны, уносятся весны.
Вздымаются к небу могучие сосны.
И в спилах дерев – многоцветные кольца,
как память о том, что я был комсомольцем.
...В сосновой тиши, на забытой полянке
мы с дочкой нашли котлован от землянки.
А в центре, где взвод наш ютился когда‑то,
зеленый дневальный – сосна вполобхвата.
Когда ж ты успела – из крошечки‑семечка?
И сколько же минуло времени‑времечка?!
Но в спил не взглянуть – от корья до средины.
И не перечесть календарные кольца...
Вдруг ветер смахнул седину и морщины,
и вновь я увидел себя комсомольцем.
И юность, моя комсомольская юность
к землянке со взводом из боя вернулась.
И – слышишь? – в соседнем густом мелколесье
вновь завелась наша взводная песня.
И жизнь не прожита, и песнь не допета.
И каждый уверен: «...вернусь, Лизавета».
...Недлинно нам песенки пела война.
И все ж я вернулся. – Ну, здравствуй, сосна!
Елена Вечтомова
День Победы
День Победы прогремит, блистая,
День предельной, полной чистоты, –
Тронув солнце свежими листами,
Крупные раскроются цветы...
Так и думала я ледяною ночью,
Но совсем другим тот день настал,
Не слепил, увиденный воочью,
Не гремел, цветами не сиял...
Но такою тишиною встретил
И такою радостью вошел,
Что любую мелочь ты заметил,
Полюбил, подумал: «Хорошо!»
На ребячьей маленькой ладони
Под стаканом тянется росток...
Вот он водружен на подоконник,
Чтоб спокойно развернуться мог...
Мир еще спокойнее и лучше
У истоков всех своих дорог.
Тучи? Все прошли на запад тучи,
Все лучи стремятся на восток!
Варвара Вольтман‑Спасская
Салют
О первый взрыв салюта над Невой!
Среди толпы стоят у сфинксов двое:
Один из них незрячий, а другой
Оглох, контуженный на поле боя.
Над нами залпы щелкают бичом,
И все дрожит от музыки и света.
Зеленые и красные ракеты
Павлиньим распускаются хвостом.
То корабли военные, линкоры
Палят в честь нас и в честь самих себя.
Свою победу торжествует город,
И не снаряды в воздухе свистят.
Нет, мир вокруг такой прекрасный, звонкий,
Что хочется нам каждого обнять...
А дети на руках, раскрыв глазенки,
Огни ракет пытаются поймать.
Казалось, елка в новогодних блестках
Повисла над ликующей рекой...
Так в эту ночь слепой – увидел звезды
И гимн победе услыхал глухой.
1944
Юрий Воронов
* * *
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?
Нам в сорок третьем
Выдали медали,
И только в сорок пятом –
Паспорта.
И в этом нет беды...
Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда...
* * *
Опять война,
Опять блокада...
А может, нам о них забыть?
Я слышу иногда:
«Не надо,
Не надо раны бередить».
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне
И о блокаде пролистали
Стихов достаточно вполне.
И может показаться:
Правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда,
Такая правда –
Не права!
Чтоб снова
На земной планете
Не повторилось той зимы,
Нам нужно,
Чтобы наши дети
Об этом помнили,
Как мы!
Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память – наша совесть.
Она,
Как сила, нам нужна...
Татьяна Галушко
* * *
В сорок третьем году в Душанбе
Мама тихо сказала: «Тебе
Здесь придется освоиться, Татка,
Эти горы надежно стоят.
Я спасла тебя. Мы в Ленинград
Никогда не вернемся обратно.
Так тепло, так приветливо тут;
Это толстое дерево – тут,
А с пятнистой корою – платаны.
У тебя загорела спина.
Скоро ты оживешь. Но сперва
На жаре не снимай сарафана».
Время ждет, чтоб увидели вы,
Как я за руку маму держала
И лицо ее в бликах листвы
Колебалось, смущалось, дрожало.
Я глядела на смуглые лбы
Непоспешной, красивой толпы.
На нее я глядеть не могла:
Жалость горло свела.
Я и в эту минуту, сейчас,
Нажимая пером на бумагу –
Горлом сдавленным, – маминых глаз
Виноватую помню отвагу.
Я не крикнула ей: «Не реви!
Я тебя никогда не покину...»
Мне мешала ангина любви,
Ностальгии ангина.
Если в летнем сквозном кинозале,
На отвесном куске полотна,
Заслоненный людьми и слезами
Город тот выплывал из темна,
Я лишалась дыханья и тела:
Выраставшего сердца звезда,
Добела разгораясь, летела,
Устремлялась к нему навсегда...
Мама тихо сказала: «Ну вот,
Мы и дома. У самых ворот
Помнишь, та разорвалась фугаска,
И тебя откопал морячок.
Ну, не буду. Не буду. Молчок.
Ты довольна, моя черноглазка?»
Весна 45‑го года
Весны целомудренны краски
И нежен дыхания пар.
Похоже, боится огласки
Воскресший из гибели парк.
Еще как бы издали глядя
На озера сизую гладь,
Он весь отдается отраде –
Присутствовать в жизни опять.
Начало блаженно. Он медлит,
Он силы свои позабыл...
Неужто железным и медным
И наголо смертным он был?!
Взирая, впивая, внимая,
Весь – деепричастие он.
И вдруг – с наступлением мая,
Заполнит собой небосклон.
Александр Гитович
Военные корреспонденты
Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму,
И тот, кто с нами в это время не был, –
Не стоит и рассказывать тому.
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там не досчитались мы.
Нет, не забыть – и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего...
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
И если уж газетчиками были,
И звали в бой на недругов лихих,
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
И, возвратись в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали: живы ли друзья?
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали, –
А за два года б услыхать пора.
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы, как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
Август 1943
Николай Глейзаров
Парень с Васильевского острова
Его не раз встречали вы
Закатною порой
С гармошкой над причалами
Над светлою Невой.
Идет вечерним городом,
Улыбки шлет друзьям,
А то вдруг переборами
Пройдется по ладам.
Гулял в рубашке шелковой
Веселый гармонист.
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
Но вот войной нагрянула
Фашистская орда,
Он защищать отправился
Поля и города.
Пел песенки походные,
В сраженьях первым был,
Он гнезда пулеметные
Гранатами громил.
Ходил в атаки грозные
Веселый гармонист,
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
В бою, навылет раненный,
Скомандовал: «Вперед!»
И, крикнув: «В бой за Родину!» –
Упал на пулемет.
А в госпитале утром он,
Едва набрался сил,
Баян свой перламутровый
С улыбкой попросил.
И заиграл походную
Веселый гармонист,
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
Ему все удивляются,
Сиделки сбились с ног:
То песней заливается,
То просится в свой полк.
Однажды утром раненых
Полковник навестил.
– Откуда ты, отчаянный? –
Он ласково спросил.
Ему ответил с гордостью
Веселый гармонист:
– С Васильевского острова,
С завода «Металлист».
Герман Гоппе
Однажды у старых окопов
Чудо из реальности суровой,
Вымысел, помноженный на грусть...
Юность спросит: – Мне вернуться снова?
– Невозможно... – Хочешь, возвращусь?
– И такой же точно будешь? – Буду.
Повторюсь, не пропустив ни дня.
Вот, чудак, ведь ты поверил в чудо,
Что ж тебе не веровать в меня?! –
Сосны покачнутся. И тревогу
Вынесет простуженный мотив
На одностороннюю дорогу,
На одноколейные пути.
Под ногой камней возникнет ропот.
С тяготением земным не в лад
С бруствера осевшего окопа
Медленные камни полетят.
И уже движеньем увлеченный
Прошепчу: «Ты воскресишь друзей?»
А она спокойная: «О чем ты?
Я тогда не стала бы твоей.
Впрочем, ладно, им в могилах тесно.
И уж раз завел об этом речь,
Пусть твои товарищи воскреснут,
Пусть встают, им снова в землю лечь...»
И предсмертной болью обжигая,
Ударяет ледяное – «пусть».
– Врешь! – кричу. – Ты не моя – чужая.
А моя не скажет – «возвращусь».
Архимед
К слепым и полузрячим
На госпитальный свет,
Должно быть, наудачу
Забрел к нам Архимед.
Не слишком ли? Не слишком.
Блокадная пора.
Шуршат страницы книжки,
Читает медсестра...
Когда грабеж повальный,
Мечей злорадный звон,
Трудом фундаментальным
Решил заняться он.
В своем саду‑садочке,
Витая вдалеке,
Чертил углы, кружочки
На чистеньком песке.
Ворвался воин Рима,
Ворвался – ну и что ж?
Врагу невозмутимо:
– Не затемняй чертеж! –
К несчастью, воин ведал
Одно: тупить свой меч.
А мог бы Архимеда
Просить, предостеречь.
И вывод хитроватый
На тыщи лет вперед:
Уж выбрал с краю хату,
Молчи – и повезет...
И замерла страница,
Когда сказал сосед:
– Кончай читать, сестрица.
Оболган Архимед.
Хозяин камнепада,
Он до последних дней
Командовал что надо
По‑нашему бригадой
Тяжелых батарей.
– Почти, – добавил некто,
Подняв лицо в бинтах, –
Точней, он был инспектор
В технических войсках.
Но главное, ребята,
Я утверждать берусь,
Что он погиб солдатом,
Мудрец из Сиракуз.–
Свет от коптилки замер,
Немногим видный свет.
И плакал перед нами
Счастливыми слезами
Блокадник Архимед.
Глеб Горбовский
Рубежи
Беспристрастно, как птица с вершины полета,
без добра и без худа, без правды и лжи
я гляжу на бегущие в рвах и болотах,
на шуршащие в скалах ничьи рубежи.
Зеленеют солдаты. Торжественно мокнут.
Полосатый шлагбаум ложится на путь.
А в ничейном кустарнике птицы не молкнут:
всепланетные песни терзают им грудь.
Вечереют солдаты. Торжественны лица.
Только я беспристрастен, как каменный пик.
...А земля, будто в трещинах, в этих границах,
подо мною, растущим к звезде напрямик!
Собираю глазами наземные краски,
отпираю себя, словно ржавый замок,
и... срываюсь! И бьюсь!
Не могу беспристрастно...
И на русскую землю валюсь, как щенок.
Обнимаю корявую старую вербу,
поднимаю над полем себя, как свечу...
И в стальную, пшеничную, кровную – верю!
И вовек никому отдавать не хочу.
Детство мое
Война меня кормила из помойки:
пороешься и что‑нибудь найдешь.
Как серенькая мышка‑землеройка,
как некогда пронырливый Гаврош...
Зелененький сухарик, корка сыра,
консервных банок пряный аромат.
В штанах колени, вставленные в дыры,
как стоп‑сигналы красные горят.
И бешеные пульки, вместо пташек,
чирикают по‑своему... И дым,
как будто знамя молодости нашей,
встает над горизонтом золотым...
Наталия Грудинина
Дедушка
Начинается день усталостью.
Поясничными злыми болями.
Это значит, что дело к старости,
К отголоскам войны тем более...
Что‑то колет в боку и в печени.
Шестьдесят годков за плечами.
Восемь раз в медсанбатах леченный,
Больно свыкся ты, дед, с врачами.
Что ли, будешь лежачим к завтраму,
Чтоб весь дом за тобой ухаживал?
Хоть с косой в руке, хоть на тракторе
Впереди других, помнишь, хаживал?
Или все на земле по‑мирному,
По‑любовному, по‑сердечному?
Где же совесть твоя настырная –
Оборона твоя всевечная?
Уж не вздумал ли кто вломиться
С этой хвори твоей небдительной!
Кто поможет Москве‑столице
Русской сметкою удивительной?
Кто, пропахнувший потом‑порохом,
В тех краях, что куда не ближе,
За Россию сочтется с ворогом,
Свободя города‑парижи?
Кто мундир отутюжить выучит
К дню парадному, дню победному?
Кто дровами деревню выручит?
Без тебя как без рук мы, бедные!
Кто полюбится лучшей девушке?
С фронтовым дружком хватит лишнего?
Вот какой ты здоровый, дедушка,
Ус ржаной, борода пшеничная!
Молодецкой статью да норовом
Ты и мне, замужней, понравился.
Так лечила я деда хворого,
Чтобы в память вошел, поправился!
Накануне
Накануне конца той великой войны
Были вешние звезды видны – не видны
За белесою дымкою ночи.
В полусне бормотал настороженный дом,
И стучала морзянкой капель за окном –
Вопросительный знак, двоеточье...
Ветер в трубах остылых по‑птичьи звучал,
Громыхал ледоход о щербатый причал,
Пахло сыростью из подворотни,
А луна, словно сталь, и темна и светла,
По небесной параболе медленно шла
И была, как снаряд на излете.
Сергей Давыдов
Любовь
Она сейчас лишь в полной силе –
ее начало в мелочах.
Меня и в ясли здесь носили,
водили за руку в очаг.
Мы здесь дрались на звонких палках,
и стекла били заодно,
и собирали медь на свалках,
чтоб лишний раз сходить в кино.
Любовь... теперь краснеешь даже
(от злой солидности спесив),
любил я больше Эрмитажа
наш рыже‑голубой залив!
Босых, летящих пяток вспышки
и ветер брызг до облаков.
Любовь...
Я был еще мальчишкой,
жил в мире грез и синяков.
Еще не ведал силы властной
и удивился ей потом,
когда на стол с обивкой красной
залез безрукий управдом.
Он громко всхлипнул:
– Все же надо
Из Ленинграда уезжать... –
Зима угрюмая,
блокада
и умирающая мать...
Визжали в небе бомбовозы.
Любовь.
Ее я понял вдруг,
когда к щекам примерзли слезы
в теплушке, мчавшейся на юг.
Потом, как будто солью к ране,
ты боль горячую осиль,
едва увидишь на экране
Адмиралтейский тонкий шпиль.
Потом, солдатом в сорок пятом,
в ознобе тяжком и в бреду
я все кричал, кричал солдатам,
что в город свой не попаду...
И вот стою, любуясь шпилем,
плывет, плывет кораблик вдаль.
Любовь теперь в надежной силе:
она – как песня и как сталь!
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 165; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!