Марка Теренция Варрона, ВОРОНА 16 страница
В это время в больнице… Страшно даже закончить данное предложение. Аид Александрович и Рекрутов застали няньку Персефону в так‑сказать‑подвижном‑обмороке: она не могла ничего объяснить, только и твердила, что виновата, кругом виновата, — так и ходила: кругами.
Все рассказали сестры, которые уже приняли необходимые экстренные меры и так далее… Аид Александрович, выслушав и поблагодарив их, принялся кругами ходить по следам няньки Персефоны и успокаивать ее сухими словами:
— Довольно, довольно уже, никто не виноват, у нее был прилив сил, а тогда невозможно справиться, это нечеловеческая энергия, энергия безумия, Вы же опытный человек, Вас не осуждают… а? какой телефон?
И нянька Персефона на память назвала номер.
— Вы уверены, Серафима Ивановна?
Но та уже опять ходила кругами. Аид Александрович набрал номер.
— Да. — Голос был низким — ниже, чем у Рекрутова, хоть ниже не бывает.
— Добрый вечер.
— Уже ночь, — сказала трубка.
— Извините, но дело огромной срочности.
— Говорите, пожалуйста.
— Вы знакомы с Эвридикой, Эвридикой Александровной Эристави?
— Да, немного… А кто это говорит?
— Аид Александрович Медынский, врач из Склифосовского. Заведующий отделением соматической психиатрии.
— Очень рад, Аид Александрович.
— Простите, с кем имею честь?
— Это я имею честь, Аид Александрович! Чем могу служить?
— Вы, кажется, не ответили на мой вопрос. Сослужите такую службу: ответьте.
|
|
|
— А Вы считайте, что я уклонился. Но, прошу поверить, у меня есть веские причины.
— Перевешивающие правила вежливости?
— Вежливость не единственное достоинство, Аид Александрович. К тому же, имя мое ничего Вам не скажет… Ну хорошо, извините меня. Предположим, Антон Павлович — устроит Вас?
— Только в том случае, если фамилия — Чехов.
— Нет, фамилия Некрасов.
— М‑да. Вам повезло с предками.
— А Вам — нет, Аид Александрович. Но довольно уже, наверное, с любезностями. Вас что конкретно интересует насчет Эвридики?
— Дело в том, что полчаса назад она сбежала из больницы — и, кажется, из‑за Вас.
— Вряд ли из‑за меня, мы не в таких отношениях, чтобы в подобных ситуациях принимать меня в расчет. Тем не менее… молодец девчонка! Героический, между прочим, характер.
— Трудно разделить Ваш восторг. Девочка выскочила босая на снег… в легком халате, в тоненькой ночной рубашке — и это может плохо кончиться.
— Простите, но от меня‑то Вы чего хотите?
— От Вас… некоторых объяснений — всего лишь. Эвридика просила сиделку передать Вам, чтобы Вы все отменили. О чем шла речь, никто не понял.
— А почему Вы рассчитываете получить объяснения? Просто передайте ей, когда найдете… если найдете, что я все отменю. Что я все уже отменил. Правда, я тоже не совсем понимаю, чего именно она хочет… Эвридика ничего больше не говорила?
|
|
|
— Нет, ничего. Хотя… подождите, я спрошу. — И — через паузу: — Я не разобрался в точности, но она, вроде, просила Вас самому решить, как быть, и, если ничего уже нельзя изменить, то… как это… раскрутить все обратно. О чем шла речь?
— Прошу прощения, я не могу посвятить Вас в некоторые подробности… Да Вам это и не нужно. Достаточно будет, если я скажу, что знаю, о чем идет речь?
— Достаточно! — почти крикнул Аид Александрович, хотел бросить трубку, но сдержался и, как мог миролюбиво, добавил: — Только хочу уведомить Вас: мне неприятно, что у Эвридики такие знакомые. Это один из самых скверных разговоров, в которых я участвовал. Будь моя воля… я подозреваю, что здесь что‑то нечисто, и вряд ли ошибаюсь: поверьте, мне бы доставило огромное удовольствие испортить Вам жизнь!
— Не думаю, что Вы действительно испытали бы от этого удовольствие, дорогой Аид Александрович… У каждого из нас есть какая‑нибудь тайна. Кто‑то связан с людьми непонятными для посторонних или непосвященных отношениями, кто‑то прячет в столе дневник, в который записывает странные для посторонних или непосвященных вещи… А между тем часто оказывается, что ни тот, ни другой отнюдь не делают ничего криминального — даже напротив.
|
|
|
— Откуда Вам известно про дневник? — с олимпийским презрением спросил Аид Александрович.
— Дневник взят как пример. Никакого конкретного дневника я в виду не имел.
— Ну, знаете ли… Вы кому‑нибудь другому об этом расскажите! — И дальше — спокойно‑спокойно, внятно‑внятно: — Стало быть, и за медициной потихоньку следим? Добро. Большое, как говорится, человеческое спасибо. Ловкий Вы товарищ! Но даже если так — девочку‑то Вы на чем поймали?.. Эх, добраться бы до Вас!
— А нам с Вами все равно так или иначе придется встретиться, Аид Александрович: это неизбежно уже. Не теперь — позднее. До свиданья. Не забудьте передать Эвридике то, что я сказал. — И прекратили разговор.
— Чтоб тебя… — крикнул Аид Александрович в опустевшую трубку.
— В чем дело? — Рекрутов вернулся из палаты Эвридики.
— Да вот, поговорил с каким‑то… Хотя… Хотя, хотя, хотя! Сейчас я установлю, кто это был. Имя‑то он, конечно, придумал, но есть ведь телефон! Аид Александрович набрал ноль‑девять.
— Восьмая, — откликнулось готовое пространство.
|
|
|
— Милая восьмая! — на том конце засмеялись. — У меня к Вам необычная просьба: Вы не могли бы назвать мне имя и адрес человека, если мне известен телефон?
— Таких справок не даем. — И частые гудки.
— Идиотка, — сказал Аид Александрович. Почти до утра они просидели в больнице с Рекрутовым. Сестры разошлись по местам. Даму‑дежурного врача отпустили домой: у нее многократно принималась быть истерика. Нянька Персефона дежурила в пустой палате и не хотела выходить.
Сведений не поступало ниоткуда, хотя милиция довольно быстро включилась в ситуацию.
На рассвете отправились походить по улицам. Валил снег.
— Какие уж тут следы! — с тоской говорил Аид Александрович, провожая отчаянным взглядом чуть ли не каждую снежинку в отдельности. И совсем скоро должны были уже прийти родители Эвридики, Петр… Скандал. С расстройством центральной нервной системы в перспективе. С воспалением легких и никто не знает чем еще на фоне расстройства. Расстрелять няньку Персефону, да не поможет.
— Который час?
— Девятый, — отозвался Рекрутов из‑под снега. Аид Александрович начинал чувствовать дурноту. На пенсию надо.
— Рекрутов, — позвал он, — я на пенсию хочу…
— Валидол дать? — предложил Рекрутов. Понял, называется…
К половине девятого вернулись назад. Служебный телефон надрывался — Аид Александрович снял трубку.
— … там Вас молодой человек какой‑то требует. Петр Ставский. Утверждает, что Вы с ним договаривались…
— Пустите.
Вошел Петр со своим «что‑нибудь‑произошло»: сразу понял, шельмец!
— Эвридика убежала. Ночью. Босая. В халатике. По снегу.
— Кошмар, — сказал Петр. — Разве… разве это отсюда возможно?
— При желании отовсюду возможно. Даже с того света.
Рекрутов хмыкнул.
— Но ведь персонал… — начал было Петр.
— Если Вы сейчас начнете упрекать персонал, я убью Вас, — пообещал Аид Александрович.
И Петр тогда не стал упрекать, а сказал:
— У меня три апельсина есть.
— Люблю‑три‑апельсина, — спел Аид Александрович. — Давайте нам с Рекрутовым два.
Они ели три апельсина.
— А почему, Вы думаете, она убежала?
— Я думаю, — без готовности откликнулся Аид, — что было нервное потрясение — во сне, должно быть. Она ведь периодически впадала в состояние шока, выводили как могли… В промежутках — сон: наверное, во сне увидела что‑нибудь. Напугалась или обрадовалась. А телефона… телефона вот этого, — Аид вынул из нагрудного кармана пиджака бумажку, — Вы не знаете?
— Да‑да, — сказал Петр, — восьмерки… Я звонил по нему: спрашивал адрес Эвридики — родителям сообщить… мы ведь, как бы это сказать, не знакомы с Эвридикой.
— Понятно, — усмехнулся Аид. — Чей же оказался телефон?
— По‑моему, какой‑то приятель Эвридики. Странный довольно… И немолодой, вроде бы.
— Он негодяй. — Аид жевал уже апельсиновую кожуру. — Чуть ли не шантажировал меня — причем такими вещами… ну ладно. А Эвридику Вашу он, кажется, поймал на крючок.
— То есть что значит — на крючок?
— Попалась‑рыбка‑на‑крючок‑потрепыхалась‑и‑молчок, — сумрачно пошутил, что ли, Аид Александрович и с неприятной серьезностью продолжил: — На самом деле, я не могу Вам этого объяснить. Тут, прежде чем объяснить, надо хорошо знать Эвридику. Но у меня такое впечатление, что их связывает какая‑то очень скверная история. Вы запишите на всякий случай телефон.
— Я сейчас, наверное, позвоню, а? — растерялся Петр.
— Попробуйте.
Восьмерки не отвечали.
— Знаете что… — Аид Александрович принялся уничтожать кожуру от рекрутовского апельсина, — Позвоните‑ка лучше родителям Эвридики. Надо бы знать, какие у них планы. Скажите, что Вы здесь, что все пока без изменений и что я запретил всякие посещения до, скажем, вечера. Ведь найдут ее до вечера? — он беспомощно посмотрел на Рекрутова.
— Найдут, — безосновательно заявил тот.
Петр набрал номер и опустил трубку: не могу.
— Будь что будет. — Аид выбросил оставшуюся кожуру в мусорное ведро. — Давайте кофейку выпьем.
На спиртовке сварили кофе. Сахара не было. Вообще, кроме самого кофе, ничего не было. Просто кофе и пили. «Адский какой‑то» — подумал Петр, обжигаясь и кривясь. Рекрутов ушел с обходом.
Аид постоянно произносил: «Так‑с‑ну‑и‑ладно», — фраза была бессмысленной, но создавала ритм. При этом он пил кофе — такими маленькими глотками, как будто бы и не пил.
— А зачем Вы сказали мне, что Вы жених Эвридики, если вы не были даже знакомы? — опомнился вдруг Аид.
— Я действительно жених.
— Она‑то хоть видела Вас… вообще? Прежде, я имею в виду.
— Нет, только вчера, — сказал честный Петр и пожалел об этом незамедлительно.
— Вчера? — Аид Александрович с места рассвирепел. — Вы, значит, проникли‑таки в палату? Вы что — сумасшедший?
Петр долго и невразумительно рассказывал о коротком и, в общем, прозрачном эпизоде своего посещения Эвридики перед уходом домой.
— Так, — проговорил Аид Александрович, забыл свирепеть и принялся рассуждать. — Это и спровоцировало побег. Расстрелять, конечно, надо Вас, а не няньку Персефону. Я вижу, что‑то не сходится… Ваше посещение по непонятным пока причинам заставило ее вспомнить об этом типе — от плохих воспоминаний следовало срочно избавиться, захотелось немедленно порвать с… с восьмерками, потому что появились Вы. Ох, рано Вы появились, милый мой!.. Хоть бы со мной посоветовались… Орфей!
— Вовремя я появился. — Петр сурово посмотрел на Аида Александровича и раздельно повторил: — Во‑вре‑мя. И не надо беспокоиться за нее. С ней не может случиться ничего плохого. Она выздоровеет… она уже выздоровела.
И зазвонил городской телефон.
— Алло, — испугался в трубку Аид. — То есть… Вы в своем уме? Ах, да… Какой кофе, я сейчас выезжаю… нет, Вы — немедленно сюда! Нет, я. Ждите на месте. — Он нажал клавишу. Он потряс головой. — Петр, это Эвридика звонила. Из дома. Она говорит, что чувствует себя хорошо… И вместе с папой пьет кофе. Надо за ней ехать!
— Не надо за ней ехать! — весело возразил Петр.
— Но она сказала, что ждет…
— Ну, если ждет, поехали. Такси вызывать?
В пути Аид время от времени повторял: «Не постигаю…» — фраза эта была бессмысленной, но создавала ритм.
Дверь открыла Эвридика в толстом свитере и плюшевых штанах. Аид застрял в проеме.
— Угу, — сказала Эвридика. — Оказывается, я Вас совсем не помню, Аид Александрович! Из шока просто видно плохо. Пожалуйста, войдите, мы Вас очень ждем.
— Вы себя нормально чувствуете? — Аид медленно снимал пальто с каракулевым воротником и каракулевый же пирожок.
— Почти, — улыбнулась Эвридика,
— Все‑таки «почти», — удовлетворился Аид Александрович.
— У меня, извините, маленький насморк, — кротко объяснилась Эвридика, подмигнув Петру.
— Хулиганка, — констатировал Аид и пошел по Эвридикиной квартире, как по своей.
Ломящийся от яств стол левой рукой придерживал Александр Тенгизович, на котором теперь уже был желтый халат — точная копия синего и с теми же кистями.
— Салам‑алейкум, падишах! — сказал Аид и усугубил: — Стол держите, держите: сломается. — И уселся за стол, смутив хозяина невероятной своей непринужденностью: тот взялся за кисть, а Аид тут же крикнул: — Занавес! — Эвридика с Петром прыснули, в то время как Александр Тенгизович обдумывал выкрик.
— Присаживайтесь, — обратился к нему Аид, — я Вам все объясню насчет занавеса. Халат у Вас на занавес похож, вот я и… ошибся.
Вконец растерявшийся Эвридикин папа опустился на стул и сказал «здравствуйте».
— Привет, — ответил Аид Александрович и вздохнул — весь, всем телом. — Слава богу, слава богу… — Он бросил в Эвридику быстрый взгляд, попав ей в самое сердце.
— Какой Вы хороший, — грустно сказала она. — Какой Вы хороший. — И подошла к Аиду, и обняла его за плечи — просто, словно‑прожила‑с‑ним‑целую‑жизнь.
Аид Александрович закрыл глаза и забормотал, ни на кого не обращая внимания:
— Я не постигаю, не постигаю… Я не постигаю, как это возможно — вопреки всей медицине выскочить с того света, надеть свитер и штаны плюшевые, пить кофе, смеяться, тра‑та‑та… — на одной любви с того света выскочить, не постигаю!
— Вы простите ее, Аид Александрович, — очнулся наконец Эвридикин папа, — бога ради простите, наделала она Вам хлопот!
— Она излечилась, это важнее! — воскликнул Аид Александрович и, отняв руки Эвридики от плеч своих, начал целовать тонкие пальцы и чуть ли не плакать.
Эвридика тоже поцеловала его — в череп, высвободилась, в секунду изготовила бутерброд с рыбой: — Вам, Аид Александрович; — другой: ‑Тебе, Петр! — а Александр Тенгизович откупорил грузинское какое‑то вино, разлил по бокалам…
— Древнегреческий учили Вы когда‑нибудь? — спросил ни с того ни с сего Аид, принимая у Эвридики из рук бутерброд.
— Нет… а что?
— Выпьем тогда за Древнюю Грецию! — он поднял бокал. — Золотое время было! Помню, в гостях у меня сидели… — и Аид подмигнул Эвридике, царь подземного царства — жене Орфея.
Выпили вина — хорошего, виноградного, южного.
— Ну, рассказывайте. — Аид вытянул ноги и расположился диагональю относительно стула.
— Рассказываю. — Эвридика вздохнула, опустила ресницы.., подняла. — Только сначала Вы скажите мне, Аид Александрович, сейчас… в данный момент я не брежу?
— Да нет, вроде. Или мы все вместе бредим… грезим, то есть, — наяву.
— Так вот… — Эвридика была серьезной, — я прощу вас помнить о том, что в данный момент я не брежу, — постоянно помнить, во все время рассказа… Значит, я убежала из больницы. Я убежала… просто из чувства протеста против несвободы. Кроме того, мне надо было позвонить одному человеку… одному хорошему человеку, а Серафима Ивановна обманула меня и не позвонила, как я просила. И наконец… я не знаю, говорить ли… Но, в общем, произошла еще одна странность: после того, как ушел Петр… Вы наверное, — она виновато взглянула на Аида Александровича, — знаете уже, что он был у меня, — так вот… после его ухода я разговаривала с Серафимой Ивановной… это я от папы узнала, как ее зовут, — долго разговаривала, препиралась — и вдруг поняла, что больше не заикаюсь. Совсем не заикаюсь. А я заикалась, Петр… Страшно, неприлично заикалась. И все это вместе… в общем, я убежала. Мне повезло: нам как раз кефир привезли на утро — и входная дверь была открыта.
— Действительно повезло, — усмехнулся Аид. — У нас на двери психиатрический замок — нипочем не открыть!
— Это судьба, — отмахнулась Эвридика. — Значит, я побежала по снегу. Босиком, между прочим, — первый раз в жизни! Бежала и ругала себя, что дура, что все себе порчу… Ногам было очень холодно, и телу… Снег шел, ветер дул — в общем, воспаление легких, как минимум. Я куда‑то постоянно сворачивала… за мной же гнались; потом оказалась в каком‑то дворе… дворике. И вот тут все началось… Аид Александрович, милый, можно я возьму Вашу руку? Я… я боюсь сейчас.
— Чего Вы боитесь?
— Рассказывать боюсь. Но я не брежу — правда ведь?
— Вы не бредите. — Аид Александрович протянул ей руку: рука была прохладная, сухая и немножко дрожала.
— Сейчас… Нет, я лучше не буду держать, — она выпустила руку. — Ну вот. У вас, конечно, так бывало: мне многие говорили, что так бывает, когда кажется: это все уже не в первый раз. Вдруг, знаете, такое странное ощущение: было! И обстановка, и внутри… и вот, скажем, сервиз этот на столе стоял и нож еще упал… Почему так? Может, правда — было? И жила уже раньше? Короче говоря, на бегу я поняла: бежала я так, не однажды бежала — и из больницы бежала, и из… ну, не знаю, — из Тартара! — Она усмехнулась. — Всю жизнь бежала, убегала всю жизнь. И мне стало ясно: я из убегающих, из тех то есть, кто постоянно убегает. И тут… вспомнить жутко: время — кончилось. Нет больше времени. И все остановилось, и дыхание перехватило — казалось, не дышу больше, ни одного вдоха не сделаю теперь!.. и села на какую‑то скамейку: скамейка в снегу — холодно, значит. Села и… и сижу. Не дышу и не живу — умерла. А в руках — скрипка. Только Вы должны понять: не кажется‑что‑скрипка, а скрипка! Настоящая — на ощупь скрипка. Дека гладкая, смычок — и все холодное, ледяное. Пальцы совсем заледенели: как играть? Но я играла! Поверьте мне, я не брежу, я действительно играла. Я «Чакону» Баха играла!
— М‑м… — произнес Аид Александрович.
— Нет, не м‑м, не м‑м! Вы слушайте, еще долго рассказывать, еще далеко до конца. Снег падать перестал и висел в воздухе, а я играла — мертвая, бездыханная… Потом танцевать начала — и понимала, что так, как я танцую, больше уж не буду никогда танцевать… на зеленом лугу! — Эвридика перевела дыхание. Отхлебнула кофе из чашки Петра, поморщилась: «Сладко как!» — А близко был город — дома… розовые, желтые, серые. Барокко вперемешку с готикой: так в детских книжках рисуют, когда дома в кучу! И около города я танцую на солнце, люди хлопают, Петр с кружкой ходит. С кружкой! — Она чуть ли не гневно взглянула на Петра. Пулей вылетела в кухню, вернулась с кружкой. — Есть у вас деньги, мелочь?
Аид Александрович выгреб из кармана все, что было, протянул Эвридике.
— Так звенело! — Она принялась бросать монеты в кружку. — Петр, ну помнишь? Петр!
— Помню, Фредерика. — От звука монет Петр вздрагивал.
— Ага‑а‑а! — в голосе — прямо‑таки ликование. — Попался! Тогда ты тоже перепутал имя, я еще хотела сказать тебе, но устала и ушла в возок — маленький возок… А, бабушка… — Русудана Александровна вернулась от соседей, присела к столу.
— Простите, — она взглянула на Аида Александровича. — Можно с вами?
— Добрый день. Конечно, о чем Вы…
— Бабушка, вот чай. Пей и слушай, я рассказываю… историю одну, как я из больницы убегала…
— Ой, тогда нет… извините, я не могу… я не могу слышать, — и бабушка отправилась к себе.
— У тебя там Марк Теренций, мы его заперли, не выпускай, — сказал Эвридикин папа ей вслед и обернулся к Эвридике: — Прости.
— Ну вот… я продолжаю. И там, в возке, я видела разные сцены — уже в беспорядке, мне трудно вспомнить сейчас. Я, например, видела Вас, Аид Александрович… И Серафиму Ивановну, только она была Вашей женой, — Вы же знаете, что раньше она была Вашей женой? Не знаете?
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 58; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!