Китай: воины и благородные люди 30 страница
Томас Гоббс (1588–1679) также считал, что в интересах мира государство должно контролировать Церковь. Он мечтал о сильном монархе, который будет руководить Церковью и установит религиозное единство. Роялист до мозга костей, Гоббс написал свой знаменитый труд «Левиафан» (1651) в парижском изгнании после Английской гражданской войны. По его мнению, разрушительные силы религии следует обуздывать столь же решительно, сколь Бог обуздал Левиафана, создавая упорядоченную вселенную. (В Библии Левиафаном названо чудовище, символизирующее хаос.) Гоббс был убежден, что именно бессмысленные препирательства из‑за иррациональных догм виновны в религиозных войнах. Этой точки зрения придерживались не все. Скажем, Джеймс Харрингтон, английский политический теоретик, в своей «Республики Океании» (1656) обсуждал экономические и юридические факторы, способствовавшие данным конфликтам. Однако Гоббс стоял на своем. Лишь проповедники, полагал он, «виновны во всех последних бедах»: они‑то и увели людей от «почтенных доктрин»{1199}. Особенную вину он возлагал на пресвитерианских богословов: мол, они недолжным образом разжигали страсти перед Английской гражданской войной, а значит, несут ответственность за последующее{1200}. Гоббс думал, что надо создавать абсолютное государство, которое сокрушит тенденцию людей упрямо придерживаться своих убеждений и тем самым обрекать себя на вечные войны. Вместо этого следует понять, сколь хрупки наши возможности познать истину; следует научиться договариваться друг с другом, выбрать абсолютного монарха и принять его идеи в качестве своих собственных{1201}. И пусть сей правитель держит клириков в узде, чтобы те и не думали о сектантских конфликтах{1202}. К сожалению, история покажет, что Гоббс мыслил упрощенно; государства Европы по‑прежнему вели жестокие войны между собой, как с сектантскими разборками, так и без них.
|
|
|
Джон Локк видел выход в религиозной свободе, ибо считал, что религиозные войны были вызваны роковой неспособностью мириться с другими точками зрения. «Религия», по его мнению, есть дело частное и не должно регулироваться правительством. В этом личном поиске каждый должен полагаться на свои собственные силы, а не на внешний авторитет{1203}. Смешивать же «религию» с политикой было тяжелой, опасной, экзистенциальной ошибкой:
Церковь – вещь полностью отдельная и обособленная от государства. Границы с обеих сторон прочны и недвижны. Тот смешивает небо и землю, вещи весьма отдаленные и противоположные, кто путает эти два сообщества, которые и в своем изначальном замысле, действии, и во всем, совершенно и безгранично отличаются друг от друга{1204}.
|
|
|
Локк полагал, что отделение религии от политики соответствует самой природе вещей. А ведь это было радикальное новшество, которое большинство современников Локка считали странным и неприемлемым! Оно сильно отличало современную «религию» от «религии» в прежнем понимании. Однако Локк думал, что соединение «религии» с политикой способствует разгулу жестоких страстей, а потому с ним надо как можно скорее покончить, чтобы создать мирное общество{1205}. Стало быть, «миф о религиозном насилии», который впоследствии приживется в западном этосе, своим возникновением во многом обязан именно Локку.
Да, в начале Нового времени западное христианство все больше понимало веру как дело внутреннее. Это заметно и в лютеровской концепции внутренней веры в спасение, и в мистике Терезы Авильской (1515–1582), и в духовных упражнениях Игнатия Лойолы (1491–1556). Однако в прошлом работа с внутренним миром заставляла буддийских монахов трудиться «на благо и благополучие народа», а конфуцианцев – заниматься политикой, чтобы реформировать общество. После одинокого противостояния Сатане в пустыне Иисус отправился исцелять людей в галилейские деревни, а в итоге был казнен политическими властями. Мухаммад покинул пещеру на горе Хира ради политической борьбы со структурным насилием Мекки. И даже в начале современного периода «Духовные упражнения» увлекли иезуитов, последователей Игнатия Лойолы, в самые разные страны: Японию и Индию, Китай и обе Америки. Однако современная «религия» попытается изменить эту естественную динамику, направив духовные поиски исключительно на внутреннее пространство человека. И конечно, далеко не все смирятся с таким жестким и неестественным сужением своей веры.
|
|
|
Не желая распространить естественные права человека на местные народы Нового Света, гуманисты Ренессанса уже продемонстрировали коварную сторону современных идей, которая доныне сказывается в политической жизни. У Локка, который среди первых сформулировал либеральный этос современной политики, хорошо заметен темный аспект секуляризма. Будучи пионером терпимости, он говорил, что суверенное государство не может усвоить ни католичество, ни ислам{1206}. Однако он же заявлял об «абсолютной, произвольной и деспотической власти» хозяина над рабом, которая включает «право убить его в любое время»{1207}. Напрямую участвуя в колонизации Каролины, Локк пытался доказать, что у естественных «царей» Америки нет законной юрисдикции и законного права владения своей землей{1208}. Подобно изысканному Томасу Мору, он считал невозможным, чтобы «дикие леса и невозделанные просторы Америки были предоставлены природе, без какого‑либо улучшения, обработки и земледелия», когда с их помощью можно поддерживать «нуждающихся и несчастных Европы»{1209}. Возникала новая система жестокого угнетения, которая возвысит либеральный и секулярный Запад за счет аборигенов колоний.
|
|
|
В своих воззрениях на колонизацию большинство философов той поры соглашались с Локком. По мнению Гроция, любые военные действия против аборигенов справедливы, ибо у тех нет законного права на свою территорию{1210}. Гоббс полагал, что, коль скоро индейцы – «немногочисленные, дикие, не отличающиеся долголетием, бедные и жалкие» – не создали аграрную экономику, они должны отказаться от своей земли{1211}. В своей проповеди, произнесенной в Лондоне перед Виргинской компанией (1622 г.), которая получила от короля право осваивать земли между нынешним Нью‑Йорком и Южной Каролиной, Джон Донн, настоятель собора Св. Павла, говорил: «По закону природы и народов, земля, которая никогда не была населена или которая полностью заброшена, давно оставлена местными жителями, принадлежит тем, кто будет обладать ей»{1212}. Колонизаторы принесут эту веру в Северную Америку. Однако, в отличие от вышеназванных философов, у них и в мыслях не будет отделять Церковь от государства.
Глава 10
Торжество секуляризма
Если бы отцам‑пилигримам, которые пожаловали в Массачусетский залив в 1620 г., сказали, что они закладывают основы первого в истории секулярного государства, они пришли бы в ужас. Ведь протестанты покинули Англию, поскольку архиепископ Лод «испортил» Церковь папистскими обычаями, и в своей эмиграции видели новый Исход. Америку же воспринимали как «английский Ханаан», «землю обетованную»{1213}. Перед тем как колонисты высадились, Джон Уинтроп, первый правитель Колонии Массачусетского залива, напомнил им, что они приехали в американскую глушь, чтобы основать подлинно протестантскую общину, которая станет светом для народов и воодушевит Старую Англию возродить Реформацию{1214}. Он говорил: «Мы должны понимать, что будем городом на холме. Очи всех людей устремлены на нас. И если мы изменим Богу в наших трудах, вследствие чего утратим Его помощь, мы станем притчей и посмешищем по всему миру»{1215}. Среди прочего они считали очень важным избавить индейцев от лукавых сетей французских католических поселенцев: да будет Новая Англия «оплотом против царства Антихриста, которое иезуиты пытаются установить в этих местах»{1216}. Концепцию секулярного государства Уинтроп счел бы совершенно чуждой, да и демократия его не заботила. Перед тем как высадиться на американскую почву, он твердо напомнил переселенцам: Бог «так устроил дела людей, что во все времена одним быть богатыми, а другим бедными; одним высокими по силе и достоинству, а другим незначительными и подчиняющимися»{1217}.
Пуритане были убеждены, что Бог своей милостью даровал им эту землю. Эта вера в собственное избранничество органично сочеталась с секулярным представлением о естественных правах человека. Накануне отъезда из Саутгемптона (1620 г.) пастор Джон Коттон перечислил все библейские прецеденты переселения. Он говорил, что Бог дал детям Авраама и Ноя, которые колонизировали «пустой» мир, «свободу» населять «необжитые места», не покупая их у первоначальных владельцев и не прося их удалиться. Отсюда проповедник легко перешел к следующему тезису: «Таков принцип природы, что, если земля свободна, она принадлежит тому, кто заявляет право на нее и начинает возделывать и обрабатывать»{1218}. В Англии слишком много народу, считал Роберт Кашмен, торговый агент Плимутской компании, а Америка представляет собой «обширный и пустой хаос», поскольку индейцы «не отличаются трудолюбием, не имеют ни искусства, ни науки, ни навыков или способностей использовать землю и удобства. Все портится и гниет из‑за недостатка удобрений, сбора, распорядительности и т. д.». А значит, вполне «законно» для поселенцев «забрать землю, которой никто не пользуется»{1219}. Это либеральное учение затем повлияет на отношения колонистов с американскими индейцами ничуть не меньше, чем учения библейские.
Преданность доктрине о первородном грехе приводила протестантских колонистов к абсолютистской политике как средству борьбы с падшей природой человека. Если бы Адам не согрешил, без правительства можно было бы обойтись. Однако люди грешны, склонны ко лжи, воровству и убийствам. Держать их в узде под силу лишь сильной власти. Люди, рожденные в Духе, имеют свободу сынов Божиих, но свободны они делать лишь то, что заповедует Бог. При обращении они отказываются от следования инстинктам и должны покоряться властям, которые Бог поставил над ними{1220}.
Как известно, Колония Массачусетского залива была не первым английским поселением в Северной Америке. Основатели Джеймстауна в Вирджинии прибыли еще в 1607 г. И были они не пылкими пуританскими диссентерами, а деловыми людьми, желавшими превратить колонию в выгодное коммерческое предприятие. Однако после высадки они первым делом построили временную церковь: с парусом вместо крыши и бревнами вместо скамеек{1221}. Их колония была почти такой же строгой, как и массачусетская. Церковные службы были обязательными. За пьянство, азартные игры, супружеские измены, тунеядство и излишне броское платье штрафовали. Если нарушитель не исправлялся, его отлучали, а имущество конфисковывали{1222}. Это было не только коммерческое, но и христианское предприятие, и в Лондоне его славили как один из ключевых моментов в истории спасения{1223}. Согласно королевской хартии, главная цель Вирджинской компании состояла в обращении коренных народов, а не в финансовом успехе{1224}. Как добрые протестанты (своего времени), вирджинцы придерживались принципов Аугсбургского мира: «Cuius regio, eius religio» («Чья страна, того и религия»). Если большинство аграрных правителей редко пытались контролировать духовную жизнь подданных, вирджинцы, при всей их меркантильности, считали самоочевидным, что в нормальном обществе все граждане должны придерживаться одной веры, а правительство обязано следить за соблюдением религиозных уставов.
Джон Локк еще не родился, и в американских колониях религия, политика и экономика оставались нераздельными. Более того, вирджинцам и в голову не приходило понимать коммерцию как сугубо мирскую деятельность{1225}. Сэмюель Пуркас, пропагандист компании, придал ее идеологии наиболее полное выражение{1226}. Если бы Адам не пал, весь мир сохранил бы изначальное совершенство и осваивать его было бы легко. Однако с приходом греха люди настолько развратились, что чуть не переубивали друг друга, и Бог рассеял их по земле (после истории с Вавилонской башней) и оставил в неведении друг о друге. Но по его же воле коммерция начала сплачивать людей. В Эдеме Адам имел все необходимые ресурсы, но потом возникли трудности. Теперь же благодаря кораблям страны поставляют друг другу то, чего где‑то не хватает, а Бог может использовать всемирный рынок для спасения нехристианского мира. Из Америки вирджинцы ввозили продукты в Англию, где часто случался недород, а заодно несли христианство индейцам. Плакат компании объяснял, что Бог более не действует через пророков и чудеса, а благовествовать миру можно лишь «смешанным образом, через открытия и торговлю купцов». Живя на индейской земле и торгуя с туземцами, колонисты «продавали им жемчуга небесные» путем «ежедневных разговоров»{1227}. Стало быть, поиск новых ресурсов, думал Пуркас, не самоцель, и компания потерпит неудачу, если будет искать лишь барышей.
Поначалу Пуркас полагал, что у индейцев не надо отнимать землю, ведь ее дал индейцам Бог{1228}. Возможно, его протестантская идеология и была патерналистской, но определенное уважение к аборигенам присутствовало. Однако в первые две страшные зимы, когда колонисты умирали от голода, некоторые из работников бежали к местному племени поухатанов. Английский губернатор попросил вождя вернуть беглецов и нарвался на презрительный отказ. Тогда английское ополчение напало на поселение, убило 15 индейцев, сожгло их дома и истребило кукурузу; царицу племени увели, а с детьми ее тоже расправились{1229}. Такие вот «ежедневные разговоры». Индейцы были потрясены. Вождь поухатанов спросил: «Почему вы истребляете нас, когда мы обеспечиваем вас едой? Почему вы завидуете нам? Мы безоружны и готовы дать вам все, что просите, если вы приходите как друзья»{1230}.
Однако к 1622 г. индейцев уже тревожил быстрый рост колонии: англичане забрали под пашни слишком много охотничьих угодий, тем самым лишив индейцев существенного источника пропитания{1231}. Поухатаны внезапно напали на Джеймстаун и перебили около трети англичан. Виргинцы отомстили безжалостно: разрешали племенам поселяться и засевать поля, а затем, прямо перед сбором урожая, нападали и убивали столько индейцев, сколько могли. За три года они воздали за Джеймстаун многократно. Какое уж там евангельское сострадание! Они взяли курс на безжалостное уничтожение. Даже Пуркас оставил библейское учение и проповедовал теперь агрессивную гуманистскую концепцию прав человека: мол, индейцам поделом, ибо они нарушили закон природы, оказывая сопротивление английским поселенцам{1232}. Прагматические соображения стали вытеснять старое благочестие. Компании никак не удавалось поставлять в Англию достаточное количество товаров, и инвесторы считали, что их вложения не окупаются. Колонии оставалось одно: выращивать табак и продавать его по пять шиллингов за фунт. Возникнув как дело священное, колония постепенно секуляризовалась. Но привела к тому логика ситуации, а не либеральная идеология Локка{1233}.
Пуритане Массачусетса убивали индейцев без зазрения совести{1234}. Они покинули Англию во время Тридцатилетней войны и впитали жестокость страшного времени. Насилие же оправдывали весьма избирательными ссылками на Библию. Пропуская мимо ушей пацифистское учение Иисуса, они вдохновлялись воинственными отрывками из Ветхого Завета. Например, Александр Лейтон проповедовал: «Бог есть великий Воин», а Библия – «лучший учебник военного дела»{1235}. Почтенный пастор Джон Коттон объяснял, что англичане должны нападать на индейцев, даже если со стороны последних не было провокации (казалось бы, явное беззаконие!), ибо не только имеют естественное право на их земли, но Бог еще и поручил им забрать эти земли{1236}. Здесь мы видим первые признаки той веры в собственную исключительность, которая впоследствии будет столь характерна для американской политики. В 1636 г. Уильям Брэдфорд с высокомерным самодовольством описывал бойню у реки Мистик, когда пекотам мстили за гибель английского торговца:
Тех, кто избежал огня, убивали мечом; некоторых рубили на куски, других пронзали шпагами, так что они быстро рассеялись и почти никто не спасся. Полагали, что в тот раз было убито около 400 человек. Ужасно было видеть, как они поджариваются на огне и потоки крови тушат языки пламени. Ужасен был и запах, и зловоние. Однако победа казалась сладкой жертвой, и возносились молитвы к Богу, который оказал столь дивную помощь{1237}.
Когда пуритане заключили Хартфордский договор с немногими выжившими пекотами (1638 г.), то настояли на разрушении всех пекотских селений, а женщин и детей продали в рабство. «Не следовало ли христианам вести себя милосерднее?» – задавал риторический вопрос капитан Джон Андерхилл, ветеран Тридцатилетней войны, и с уверенностью отвечал на него отрицательно: Бог на стороне англичан, «поэтому у нас было достаточно света для наших действий»{1238}.
Однако тридцатью годами позже некоторые пуритане засомневались в правильности подобных кампаний{1239}. После убийства индейца, обратившегося в христианство (1675 г.), плимутские власти на основании очень шатких улик возложили вину на Метакомета – вождя племени вампаноагов, которого англичане называли «королем Филиппом». Когда казнили трех его помощников, Метакомет и его индейские союзники разорили 50 из 90 английских городов в Плимуте и Род‑Айленде; и к весне 1676 г. индейские армии оказались в 15 км от Бостона. Осенью чаша весов склонилась в пользу колонистов. Однако им предстояла тяжелая зима, а у наррагансеттов на Род‑Айленде были запасы пищи и продовольствия. Обвинив их – опять‑таки на основании сомнительных улик – в помощи Метакомету, англичане напали на деревню, ограбили ее и сожгли, а жителей (большей частью мирных беженцев) перебили. Дальше в ходе войны зверства совершали обе стороны – индейские воины скальпировали заживо своих пленников, а англичане четвертовали и потрошили своих. Однако летом 1676 г. военные действия прекратились. По сравнению с началом войны индейское население поредело вдвое: 1250 человек были убиты в сражении, 625 умерли от ран и 3000 – от болезней в плену. Число жертв в колониях составило лишь около 800 человек (1,6 % от общей численности 50 000 жителей).
Пуританский истеблишмент полагал, что индейцы были орудием возмездия свыше: Бог наказал колонистов за грехи и недостаток рвения в посещении церкви. А потому жертвы среди индейцев его не волновали. Однако многие колонисты уже сомневались в моральности тотальной войны. На сей раз значимое меньшинство высказалось против войны. Квакеры, которые прибыли в Бостон в 1656 г. и сами были жертвами пуританской нетерпимости, резко обличали жестокость. Джон Истон, губернатор Род‑Айленда, обвинил плимутских пуритан в высокомерии и самонадеянности, с которой они расширяют свои поселения и злонамеренно стравливают друг с другом племена. Джон Элиот, миссионер, проповедовавший индейцам, пытался доказать, что это не оборонительная война: настоящими агрессорами были плимутские власти, которые подделывали улики и попирали справедливость. Как и в Вирджинии, недостаток благочестия приводил к тому, что в политической сфере богословские аргументы все чаще вытеснялись апелляциями к природе и разуму{1240}.
И как часто бывает, общий упадок религиозного рвения вдохновил недовольных. К началу XVIII в. богослужения в колониях сделались более формальными, а в Нью‑Йорке и Бостоне появились красивые храмы. Однако, к ужасу этих благопристойных конгрегаций, в сельской местности вдруг вспыхнуло яростное благочестие. «Великое пробуждение» началось в 1734 г. в Нортгемптоне (штат Коннектикут), когда смерть двух молодых людей и яркая проповедь пастора Джонатана Эдвардса (1703–1758) всколыхнула духовную жизнь города. Затем это оживление распространилось на Массачусетс и Лонг‑Айленд. Во время проповедей Эдвардса люди кричали и вопили, корчились и толпились возле кафедры, умоляя его остановиться. Однако Эдвардс продолжал говорить, не обращая внимания на массовую истерику, не утешая и не отрывая взгляда от веревки колокола. Человек триста пережили мучительное обращение: они не отрывались от Библии и даже забывали поесть. Однако, вспоминал впоследствии Эдвардс, им также открывалось радостное восприятие красоты, отличное от какого‑либо естественного чувства, «так что они не могли удержаться от громких криков, выражая свое восхищение»{1241}. Другие, испытывая величайший страх Божий, погружались в отчаяние, которое сменяла другая крайность – воодушевление, связанное с внезапным осознанием свободы от греха.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 41; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!