II. Порядок подачи слов в русской части словаря 4 страница

Эвфемизм – вид иносказания. Слово иносказание, по‑видимому, не имеет терминологического статуса, т. е. не является точным термином, именующим ясно выделяемое понятие (или круг понятий). Можно назвать и другие виды иносказаний: аллегорию (например, весы – символ правосудия, якорь – символ надежды и т. п.)[15], гиперболу как способ преувеличить, усилить, подчеркнуть размеры, качество, количество и другие характеристики объекта (Орехи – величиной с кулак; Глаза – как блюдца; Вина – залейся!)[16] , литоту, понимаемую и как прием выразительности, основанный на двойном отрицании (небесспорный, не без умысла), и как «обратная гипербола» (мужичок‑с‑ноготок), мейозис как прием выразительности, основанный на намеренном преуменьшении интенсивности свойств предмета речи, действий, процессов и т. п. (Ее трудно назвать красавицей – об уродливой женщине)[17], и некотрых других.

Главное отличие эвфемизма от других видов иносказания – в его функции: к эвфемизмам прибегают тогда, когда хотят завуалировать, закамуфлировать некий смысл, который говорящий почему‑либо считает неудобным обозначать прямо. Чаще всего причины – этического порядка: при определенных условиях общения неудобно вслух произнести (или написать): Она беременна, поэтому говорят и пишут: Она ждет ребенка; Она готовится стать матерью; неудобно приказывать ребенку: Высморкайся! – и мы несколько смягчаем приказ: Освободи нос! Когда семнадцатилетняя дочь говорит матери: – У нас с Сережей ничего не было, – и она, и мать понимают, о чем идет речь, хотя впрямую ничто не названо.

Процесс эвфемизации тесно переплетается с процессом номинации – одним из трех фундаментальных процессов, формирующих речевую деятельность человека (два остальных – предикация и оценка). В самом деле, объекты, по этическим, культурным, психологическим или каким‑либо иным причиним не называемые или называемые с трудом, нуждаются в эвфемистическом обозначении. Обновление номинаций диктуется необходимостью вновь и вновь вуалировать или смягчать сущность того, называние чего в данном обществе считается неудобным, неприличным и т. п.

В отличие от обычной номинации эвфемизм обладает собственной спецификой. Для процесса эвфемизации существенны следующие моменты:

1) оценка говорящим предмета речи как такого, прямое обозначение которого может вызвать своего рода коммуникативный дискомфорт: оно может быть квалифицировано – в данной социальной среде или конкретным адресатом – как грубость, резкость, неприличие ит.п.; по‑видимому, лишь определенные объекты, реалии, сферы человеческой деятельности и человеческих отношений могут вызывать подобную оценку, поэтому эвфемизации подвергается не всякая речь, а речь, связанная с определенными темами и сферами деятельности: например, темы болезней и смерти (французский насморк – о сифилисе; Она совсем плохая – об умирающей; усопший вместо умерший; Его нет больше с нами (о покойном); потерять ребенка (= допустить, чтобы ребенок умер, не справиться с его болезнью – в речи врачей); отношения между полами: выражения находиться в близких, интимных отношениях, интимной связи, физическсая близость – эвфемистичны;

2) подбор говорящим таких обозначений, которые не просто смягчают те или иные кажущиеся грубыми и слишком прямыми слова и выражения, а маскируют, вуалируют суть явления; это особенно ясно видно на примере семантически расплывчатых медицинских терминов типа новообразование вместо пугающего опухоль, а также в использовании слов с «диффузной» семантикой: известный, определенный, надлежащий, своеобразный и под.: определенные деструктивные силы [не называется, какие]; Своими непродуманными действиями правительство привело страну к известным результатам (т. е. плохим, негативным); В мерседесах едут люди, я бы сказал, со своеобразными лицами;

3) зависимость употребления эвфемизма от контекста и условий речи: чем жестче социальный контроль речевой ситуации и самоконтроль говорящим собственной речи, тем более вероятно появление эвфемизмов; напротив, в слабо контролируемых речевых ситуациях и при высоком автоматизме речи (ср. общение в семье, с друзьями и т. п.) эвфемизмам могут предпочитаться «прямые» обозначения, или дисфемизмы[18];

4) социальная обусловленность представления о том, что может быть эвфемизмом: то, что в одной социальной среде расценивается как эвфемизм, в другой может получать иные оценки. Например, среди носителей диалектов и просторечия не считается неприличным впрямую именовать некоторые объекты и процессы, связанные с анатомией и физиологией человека, с отношениями между мужчиной и женщиной (в культурной среде до недавнего времени на этот счет существовало жесткое табу, которое сейчас, насколько можно судить по нашей прессе и телеэфиру, значительно ослаблено). Однако и в просторечной, и в диалектной речевой среде также существует потребность в эвфемизации средств выражения; ср., например, употребление глаголов шалить, баловаться, озорничать, озоровать в контекстах типа:

Тогда на дорогах бандиты шалили, нашего брата обирали; Для стариков это птичий грех – со снохой баловаться  (М. Горький); Продавцы озоруют  – молоко водой разбавляют.

Существуют достаточно многообразные способы создания эвфемизмов, эвфемизации речи[19]. В качестве эвфемизмов используются:

1) слова‑определители с диффузной семантикой: некоторый, известный, определенный, соответствующий, надлежащий и нек. др. (примеры см. выше);

2) номинации с достаточно общим смыслом, используемые, однако, для называния вполне конкретных предметов и действий: акция (= расстрел); изделие (= атомная бомба; ракета); учреждение (= лагерь, тюрьма) ит. п.;

3) некоторые местоимения: что‑нибудь, ничего, это, один (одна, одно), ср.:

Мне в одно место надо (= в уборную); Как у вас с этим делом?  (= с выпивкой); «Про это» [название телепрограммы о сексе];

4) аббревиатуры: СС (= совершенно секретно); ВМ (= высшая мера наказания) и др.;

5) слова, обозначающие неполноту действия: прихрамывать (о хромом); недослышит (о глухом), приостановить (членство в партии, деятельность организации и т. п.);

6) иноязычные слова.

Рассмотрим подробнее иноязычные слова‑эвфемизмы.

Иноязычные слова удобны в качестве эвфемизмов прежде всего потому, что подавляющим большинством носителей русского языка они осознаются как непроизводные, немотивированные, нечленимые на морфемы. В отличие от русских наименований, называющих данный «неприятный объект», они, во всяком случае на начальных этапах своего употребления, не имеют нежелательных коннотаций. Ср.: канцер вместо рак, педикулез вместо вшивость, селадон вместо бабник и под. Но даже и в тех случаях, когда иноязычное слово соотносимо с однокоренными словами, такое соотношение наталкивает не на те семантические связи, которые актуализованы в эвфемизме. Так, слово либерализация в контексте либерализация цен, хотя и соотносительно со словами либеральный, либерал, однако такое соотношение ничего не проясняет в том специфическом смысле, в каком существительное либерализация и глагол либерализовать применяются к ценам: речь идет фактически о повышении цен, но слова либерализация, либерализовать удачно вуалируют этот неприятный для большинства людей факт. Характерны такие комментарии употребления этих иноязычных эвфемизмов:

Последствия реформы обнаруживаются в виде инициируемой сверху гиперинфляции и беспрецедентного взвинчивания цен, почему‑то нежно называемого благозвучным именем «либерализация» (Московский комсомолец, 02.02.1992).

Сходную роль играют глагол регулировать и существительное регулирование, употребляемые применительно к ценам.

В качестве эвфемизмов часто выбираются такие иноязычные слова, которые либо многозначны, либо диффузны по своей семантике и поэтому приложимы к широкому классу объектов. Однако, будучи употребленным в роли эвфемизма, такое слово актуализует только один, достаточно определенный смысл. Ср. объявления в современной газете:

На высокооплачиваемую работу приглашаются девушки без комплексов  [имеются в виду потенциальные проститутки]; Стройная, умная, молодая женщина ищет личного спонсора.  

Прилагательное интимный, определяемое в толковых словарях как «сокровенный, задушевный; глубоко личный» и сопровождаемое соответствующими примерами: «И. друг. И. разговор. Интимные подробности чего‑н.» [СОШ 1997], в качестве эвфемизма употребляется применительно к половым отношениям. Во всяком случае, милицейские протоколы и некоторые другие жанры административно‑юридических документов знают только такое употребление: вступать в интимные отношения; находиться в интимной связи; оказывать интимные услуги за вознаграждение (из милицейского протокола).

Эвфемизмы – иноязычные слова могут выполнять и определенные социально‑психологические функции. Например, функцию предотвращения коммуникативного дискомфорта, даже (в определенном смысле) нанесения слушателю психологической травмы. Ср.: … острая почечная недостаточность в терминальной стадии  (ТВ, январь 1997 т.). Синонимичный оборот в конечной стадии, ввиду явно негативных коннотаций слова конечный, был бы таким травмирующим фактором.

Другой пример – переименование некоторых профессий. Оно может иметь целью повышение их престижа или сокрытие, вуалирование негативного впечатления от профессии при «прямом», неэвфемистическом ее обозначении. Ср.: оператор машинного доения, оператор на бойне (прежние названия дояр, боец), контролер вместо надзиратель (в тюрьме). Вот характерный пример:

Профессия Олега гораздо более романтичная и жизненная: он инструктор по случке собак. Олег, правда, обижается, когда его называют «вязальщиком», но ничего не имеет против киносексопатолога  (Московский комсомолец, 08.02.1992).

Иноязычное слово часто воспринимается говорящими как символ книжности, учености, поэтому многие из этих слов считаются более престижными, чем «свои», русские. Это проявляется и при эвфемизации, поскольку слово‑эвфемизм не только оказывается более или менее удачным камуфляжем для того или иного «неприятного» явления, но и как бы повышает его ранг, делает вполне респектабельным.

Оценочный компонент семантики иноязычного слова[20]

 

Предварительные замечания

 

1) Иноязычная лексика по ряду характеристик занимает особое место в словаре. Я имею в виду не только и даже не столько формальные признаки иноязычности, которые обычно фигурируют при описании заимствованных слов (типа начальной буквы а, наличия в слове буквы ф и фонемы /ф/, зияния гласных – ао рта, поэ ма и под., морфологической неизменяемости имен существительных и прилагательных: кофе, депо, какаду, хаки и т. п.), сколько восприятие иноязычных слов говорящими.

По‑видимому, можно говорить о некоей отмеченности, выделенности иноязычного слова в языковом сознании говорящих по нескольким признакам. Во‑первых, иноязычное слово связано с книжностью – книжной культурой, книжным стилем языка, книжной стилистической окраской. Во‑вторых, вследствие иноязычности формы смысл слова для многих говорящих оказывается как бы зашифрованным, непонятным (или, во всяком случае, менее понятным, чем смысл своего, русского). В то же время эта непонятность может служить символом недоступной учености, почему и речь, содержащая иноязычные слова, нередко расценивается как социально престижная. Это, однако, не мешает существованию в обществе оценки пристрастия к иностранным словам как признака псевдоучености, нелюбви к родному языку и т. д., а в крайних случаях увлечение иноязычной лексикой и терминологией рассматривается (в определенной социальной и культурной среде) как проявление чуждой идеологии. Словом, иноязычная лексика представляет собой такой лингвистический объект, в котором перекрещиваются самые различные, иногда противоречивые социальные оценки, сталкиваются мнения и страсти, которые порой уводят спорящие стороны далеко от языка – в область идеологии, политики, мировоззренческих разногласий.

Этот факт известен давно, и все писавшие о языковом заимствовании так или иначе его отмечали. Я напоминаю здесь о нем в связи с целью своей статьи: показать, что социальные оценки иноязычного слова далеко не всегда группируются вокруг слова (точнее, вокруг обозначаемого им понятия), даже не всегда создают стилистическую окраску или тот эмоциональный ореол, который окружает слово, – нередко они оказываются частью лексического значения, т. е. представляют собой определенный семантический компонент.

2) В связи с этим – второе замечание. Я придерживаюсь тезиса о структурированности лексического значения, т. е. о том, что значение слова в общем случае представляет собой структуру, в которой взаимодействуют разные слои смысла – собственно денотативный, «фоновый», оценочный ит.п. В соответствии с такой точкой зрения толкование слова (как аналог его значения) может содержать ассертивную часть и пресуппозицию, описание факта или ситуации действительности – и оценку этого факта (ситуации) говорящими (подробнее об этом см. в работах Ч. Филлмора и Ю. Д. Апресяна). Важно подчеркнуть, что такого рода оценка входит в значение: без ее учета толкование оказывается неправильным (неадекватным тому смыслу, в котором понимают и употребляют языковую единицу носители языка).

3) Наконец, третье замечание. Оно касается разграничения понятий заимствования слова и его освоения в языке‑реципиенте. Вопрос этот неоднократно обсуждался в литературе, и я, естественно, не буду излагать различных точек зрения. Для наших целей важна разница этих двух процессов в таком плане: при заимствовании слова, как правило, происходит сужение его лексического значения по сравнению с его смысловым потенциалом в языке‑источнике (так называемый закон Поливанова); при освоении, которое может представлять собой более или менее длительный процесс, иноязычное слово может расширять свое значение, в частности становиться многозначным.

Оценочный компонент значения редко сохраняется таким же, каков он у слова в языке‑источнике (однако такие случаи возможны; ср., например, слово галиматья и его французский прототип). Чаще оценка появляется у слов, которые в языке‑источнике либо не содержали никакой оценки, либо эта оценка была «с другим знаком». Оценка в значении иноязычного слова может появляться как на этапе заимствования, так и на этапе освоения, причем в одном и том же слове это нередко разные оценки: одна появляется на этапе заимствования, другая – на этапе освоения; они могут сосуществовать, но могут и отрицать одна другую. В связи с этим хотелось бы привести одно высказывание В. В. Виноградова, которое относится вообще к слову, но в особенности применимо к слову иноязычному:

«Слово не только обладает грамматическими и лексическими, предметными значениями, но оно в то же время выражает оценку субъекта – коллективного или индивидуального. Само предметное значение до некоторой степени формируется этой оценкой, и оценке принадлежит творческая роль в изменениях значений» [Виноградов 1947: 18].

 

2.

 

Обратимся к анализу конкретного материала – иноязычных слов, заимствованных русским языком. Естественно, для того чтобы показать, что оценка может составлять часть значения слова, необходимы толкования лексических значений или, во всяком случае, такое их описание, из которого было бы ясно наличие оценочного компонента в семантике иноязычного слова.

Оценка присутствует обычно в значениях предикатных слов, т. е. слов, имеющих актантную структуру. Она может относиться к субъекту действия, к самому действию, к объекту, на который действие направлено, и т. д. Общим здесь является то, что чаще всего оценочны по своему смыслу те иноязычные слова, которые обозначают человека и человеческие отношения или понятия, находящиеся в сфере человеческих отношений, вовлеченные в эту сферу. Начнем с наиболее бесспорных случаев.

2.1. Афера (фр. affaire 'дело') – «недобросовестное, мошенническое предприятие, дело, действие» [СО]; «рискованное предприятие с целью наживы; недобросовестное, темное дело» [МАС]; «жульническое предприятие, мошенничество; сомнительная сделка» [СИС 1987].

---

Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 115; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

---

Мы поможем в написании ваших работ!