ЦАРСТВОВАНИЕ ФЕОДОРА БОРИСОВИЧА

1605.

Басманов главный вождь. Измена войска. Верность Немцев. Мятеж в Красном селе. Бунт в столице. Заточение царского семейства и всего рода Годуновых. Бедствие врачей иноземных. Самозванец в Серпухове. Убиение Феодора и матери его.

16 апреля 1605 года, Петр Федорович Басманов, возведенный Борисом, как выше сказано, в достоинство боярина, послан был под Кромы, на место воеводы Мстиславского, которого отозвали ко Двору, для управления внутренними делами, в помощь юному государю. Прибыв в Кромский стан, Басманов привел войско к присяге новому царю; но эту присягу Русские исполняли так точно, как голодный пес наблюдает пост: не прошло и трех недель, а воеводы со всем войском уже изменили сыну Борисову! Это случилось 7 мая; одни только Немцы, удалившиеся в Москву, остались верными государю: он изъявил им милость и благодарил их пред целым народом. Воеводы же Кромские, большею частью, явились в Путивль к Димитрию и с восхищением смотрели на своего нового царя; потом проводили его в Кромы ⁵⁸. Он, между тем, посылал гонца за гонцом с письмами к Москвитянам, советовал им одуматься заблаговременно, убеждал покориться ему, как истинному государю, и истребить врагов его, Годуновых, обещая милость в случае повиновения и угрожая гневом, если заставят его придти в Москву с войском. Годуновы приказали схватить гонцов и замучить до смерти.

1 июня прибыл знатный боярин в Красное село, подмосковное царское поместье, где жили богатые купцы и серебряники, имевшие в Москве друзей и родных; боярин ⁵⁹ привез грамоту: в ней Димитрий писал к жителям Красносельским, что он присылал и в Красное село, и в столицу многих гонцов, коих ни один не только не возвратился, но и в живых [44] \1605\ не остался; что, не зная, народ, или Годуновы их погубили, он хочет непременно открыть виновников такого злодеяния, и для того отправляет последнего гонца к ним, Красносельцам, которые, как ему известно, не имеют дела ни с кем из Годуновых. "Если же и этот гонец не возвратится с удовлетворительным ответом", писал Димитрий, "то знайте, что и младенцам в матерней утробе пощады не будет; а если он привезет повинную от вас грамоту, оставайтесь покойны: я не злопамятен!"

Красносельцы приняли гонца почтительно, многочисленною толпою проводили его в Москву до главной церкви, называемой Иерусалимом, и возвели на Лобное место, откуда он читал грамоту к жителям столицы. Граждане Московские и Красносельские, выслушав гонца, рассуждали, что преданность князей, бояр, всего государства Димитрию, доказывает неоспоримое право его на престол, что время подумать о собственной участи: уже Димитрий приближается с войском, против которого невозможно устоять; а Москва не имеет людей ратных; одни же Годуновы, неправедно завладевшие престолом, не могут защитить граждан: все должны погибнуть неминуемо, если сами не откроют глаза и не примут мер для собственной безопасности и для пользы всего государства. Наконец определили единогласно: не раздражая Димитрия бесполезною медленностью, послать к нему повинную граммату, с раскаянием в прежних поступках, и молить его о милосердии; а кровожадных Годуновых, заставивших царевича в бегстве искать спасения, взять под стражу ⁶⁰. Между тем, прибегают из дворца преданные Годуновым бояре и хотят схватить присланного Дмитрием; но уже поздно: от них требуют ответа, куда давались прежние гонцы? и с этим словом все граждане взволновались. “Да здравствует Димитрий!” воскликнули они единогласно. "Мы были во тьме кромешной! Красное солнце наше всходит!" Потом с неистовством бросились во дворец, славили имя Димитрия и поносили [45] \1605\ Годунова со всем родом его такими словами, что и сказать невозможно. Никто не вспомнил добрых дел царя, 8 лет благотворившего государству; все было забыто, как будто ничего не бывало! Схватили вдову его, дочь его, самого сына, коему недавно присягнули, и приставили к ним стражу; а прочих его родственников раздели донага, оковали цепями, посадили в навозные телеги, везли чрез пни и колоды, без покрова и тюфяков, в ненастное время, за несколько миль от Москвы, и бросили в темницы. Дворы их, между тем, были разграблены. Одни из несчастных погибли еще дорогою, другие в темницах с голоду. Над ними-то исполнилось изречение Пророка: "В плен увлекутся сильные, в нужде и горестях погибнут роскошные". Юный царь, уже сведенный с престола, вместе с матерью и сестрою был заключен в доме, принадлежавшем покойному отцу его.

Повеселившись таким образом на счет Годуновых, Москвитяне хотели попировать в царских погребах, и как во дворце уже не было господина, то они объявили о своем желании старому боярину Бельскому, который называл себя крестным отцом Димитрия. Этот вельможа не задолго пред тем, уже по смерти Бориса, возвратился из ссылки и хотя более всех старался вредить Годуновым, однако не допустил народа до исполнения его намерения, объявив ласково, сколь будет не хорошо, когда приедет Димитрий и найдет погреба свои пустыми. При сем случае Бельский решился излить злобу на врачей Немецких: он злился на них за то, что исправлявшие прежде их должность врача Борисова, капитан Габриель выщипал ему бороду по царскому повелению; доктор уже умер, но для Бельского было все равно: он шепнул народу, что врачи иноземные были душою и советниками Бориса, получали от него несметные богатства и наполнили погреба свои всякими винами; что граждане могут попировать у них и напиться, как угодно; он же берет всю ответственность на себя. Толпы черни [46] \1605\ бросились немедленно в дома врачей, и получив дозволение повеселиться на их счет, не только осушили все бочки, но и самое имение хозяев разграбили, причинив убытку от 2 до 3 тысяч талеров. При сем случае многие честные люди, вовсе посторонние, лишились последнего имущества, которое они перевезли из загородных местечек и спрятали в докторских домах, надеясь там лучше спасти его от приближавшегося воинства. В чужом пиру им было похмелье!

3 июня послана Дмитрию повинная граммата от имени всех жителей Московских с просьбою оказать им милость, как верным подданным, и пожаловать в Москву, где из всех врагов его остался в живых один молодой Феодор с матерью и сестрою, крепко стерегомый и, следовательно, уже неопасный.

Димитрий отвечал из Серпухова, что он вступит в Москву только тогда, когда враги его будут истреблены до последнего, и что если Москвитяне хотят быть у него в милости, юный Феодор и мать его должны быть преданы смерти. Сей указ получен в столице 10 июня; его прочитали и немедленно исполнили: Феодора и мать его удавили в темнице ⁶¹; а дочь Борисову, невесту Иоанна герцога Датского, коему Бог не продлил жизни, отвели в Девичий монастырь, откуда в последствии взял ее Димитрий себе в наложницы ⁶². Сделали два гроба: в один положили мать, в другой сына; потом вырыли отца, и всех троих погребли на Сретенском кладбище, без всяких обрядов ⁶³.

Так погиб род Бориса Годунова, достигший до такой степени величия, до коей не восходил еще никто во все время существования Русского царства. Борис был сам виною своего бедствия: умертвив сына старого тирана и овладев престолом посредством хитрости и коварства, он воспламенил войну, которая низринула его. Об нем можно справедливо сказать: жил как лев, царствовал как лисица, умер как собака ⁶⁴. Сын его Феодор считался царем 2 месяца без двух дней; коронован не был. [47]

ГЛАВА V

ЦАРСТВОВАНИЕ ДИМИТРИЯ I

1605-1606.

Самозванец под Москвою. Преданность народа. Милость Немцам. Вшествие в столицу. Свидание с матерью св. Димитрия. Свойство обманщика. Обручение с Мариною. Первый повод к неудовольствию. Гвардии. Капитан Маржерет. Притеснение духовенства. Неудача Шуйского. Воинские потехи. Прибытие Марины. Всеобщее негодование. Заговор Шуйского. Свадьба. Восстание Москвы и смерть Лжедмитрия.

Димитрий, узнав, что врагов его не стало, выступил из Серпухова со всем войском и расположился лагерем за милю от Москвы; здесь он пробыл двое суток, чтобы разведать, между тем, мысли народные. Москвитяне старались доказать свою преданность и, в изъявление радости о благополучном его прибытии, поднесли ему хлеб-соль (несомненное свидетельство глубочайшего почтения, по Русскому обычаю), с напитками и богатыми дарами, состоявшими в золоте, драгоценных каменьях, жемчуге. Уверенный в покорности народа, он объявил, что все прошедшее предает забвению, что будет не царем, а отцом своих подданных, и что приложит неусыпное попечение об их благоденствии.

20 июня знатнейшие вельможи поднесли Димитрию богатые одежды, парчовые, бархатные, шелковые, унизанный жемчугом и драгоценными каменьями, и убеждали его принять без отлагательства прародительскую корону, милосердием Творца так скоро ему возвращенную; говорили, что для него все готово, что ему нечего опасаться и печалиться, а должно веселиться: ибо тот, кто хотел съесть его, теперь не укусит.

В тот же день, все Немцы отправились к Димитрию в лагерь с просьбою не гневаться на них за поражение при Добрыничах, когда и долг присяги, и совесть повелевали им быть верными царю своему, Борису; ныне, видя да престоле Димитрия, они готовы с тою же верностью служить и ему. Приняв [48] \1605\ челобитную, новый царь призвал к себе начальников Немецкой дружины, изъявил им не гнев, не угрозы, которых они большою частью ожидали, но ласки и благоволение; хвалил их за непоколебимое мужество при Добрыничах, где они обратили его в бегство и почти всю силу его истребили; хвалил и за упорное сопротивление под Кромами, где они явили новый знак преданности Борису, не хотели изменить с прочим войском и возвратились в Москву; в заключение сказал, что он будет доволен, если увидит от них такую же услугу, и что им верит более, нежели своим Русским. Потом спросил: "Кто был знаменосцем в Добрынской битве?" Тот немедленно явился. Димитрий, потрепав его по щеке и по груди, примолвил; "Сохрани нас, Боже, от зла!"

Наконец он вступил в Москву ⁶⁵; когда кончилось шествие и все было приведено в порядок, Богдан Бельский вышел из дворца с несколькими князьями и боярами, стал на Лобном месте, произнес к народу речь, славил Бога за спасение государя и убеждал Москвитян быть верными новому царю, истинному сыну Иоанна Васильевича; потом снял с груди своей крест, с ликом чудотворца Николая, поцеловал его и воскликнул: "Берегите и чтите своего государя!" Народ отвечал в один голос: "Бог да сохранит царя-государя и погубит всех врагов его!"

29 июня, в субботу, Димитрий короновался в церкви пречистой Богоматери по Русскому обычаю, с теми же обрядами, о коих было сказано выше, по случаю венчания Годунова.

18 июля Димитрий послал несколько тысяч всадников в Троицкий монастырь ⁶⁶ за своею матерью, постриженною в инокини по воле Борисовой; да и сам выехал ей на встречу. Увидев друг друга, они обнялись, изъявляя радость неописанную. Старая царица весьма искусно представила нежную мать, хотя на душе у неё было совсем другое: по крайней мере, она опять стала царицею. Димитрий пешком провождал её карету; многие [49] \1605\ при этом зрелище плакали от умиления и дивились неисповедимым путям Божьим. Котом царь снова сел на лошадь и ускакал вперед со своими вельможами, для приготовления к принятию царицы. В последствии он отделал для неё в самом Кремле, у ворот Иерусалимских, против монастыря св. Кирилла, богатые покои, которые назвал монастырем своей матери; назначил ей царское содержание, посещал ее каждый день и оказывал самую нежную почтительность. Многие готовы были присягнуть, что он сын её.

Не проходило дня, когда бы царь не присутствовал в совете, где сенаторы докладывали ему дела государственные и подавали об них свои мнения ⁶⁷. Иногда, слушая долговременные, бесплодные прения их, он смеялся и говорил: "Столько часов вы рассуждаете, и все без толку! Так я вам скажу, дело вот в чем": и в минуту, ко всеобщему удивленно, решал такие дела, над которыми сановитые бояре долго ломали свои головы. Он владел убедительным даром красноречия, любил приводить примеры из бытописаний разных народов, или рассказывал случаи собственной жизни; нередко, впрочем всегда ласково, упрекал господ сенаторов в невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились; обещал дозволить им посещать чужие земли, где могли бы они хотя несколько образовать себя; велел объявить народу, что два раза в неделю, по средам и субботам, будет сам принимать на крыльце челобитные; а в облегчение бедняков, изнуряемых долговременными тяжбами, предписал всем приказам решать дела без всяких посулов. Сверх того, как Русским, так и чужеземцам, даровал свободу в торговле и промышленности. От таких мер, дороговизна мало помалу исчезла, и обилие водворилось в государстве. За столом он охотно слушал музыку и пение; но отменил многие обряды, например, не молился иконам пред началом обеда, и не умывал рук по окончании; чему удивляясь, закоренелые в предрассудках Москвитяне ⁶⁸ [50] \1605\ уже стали подозревать, точно ли новый царь природный Русский? Эта мысль сокрушала их. После обеда, он не любил отдыхать, вопреки обычаю прежних царей и всех вообще Московитян, а осматривал сокровища своей казны, посещал аптеки и лавки серебряников; для чего нередко выходил из дворца сам-друг и так тихо, что стрельцы, не заметив, как он вышел, должны были искать его. Это казалось не менее странным: ибо в старину, Русские цари, желая быть величественнее, не иначе переходили из одной комнаты в другую, как с толпою князей, которые вели их под руки, или лучше сказать, переносили. Отправляясь в церковь, он ездил не в карете, а верхом на коне, и притом не на смирном; садился же на него не так, как прежние цари, которые становились на скамью, подставляемую двумя боярами, и влезали на лошадь: Димитрий, взяв одною рукою повод, другою едва прикасался к седлу, уже был на коне, и ни один ездок не мог сравняться с ним в искусстве и ловкости; нередко он забавлялся конским ристалищем, также охотою соколиною и псовою; однажды сам убил огромного медведя, которого спустили с цепи в селе Тайнинском, вопреки желанию князей и бояр. Для сего завел превосходных соколов, собак борзых и гончих, а для медвежьей травли Английских догов. Между тем, приказав слить множество пушек и мортир, отправил их в Елец ⁶⁹, город стоящий на Татарской границе, намереваясь в следующее лето посетить врагов христианства, Татар и Турок. Узнав о сем предприятии, Татарский хан спешил удалиться в степь из столицы своей, Азова. В Кремле Димитрий построил для себя и будущей супруги своей великолепные палаты. Одним словом, его глаза и уши, руки и ноги, речи и поступки, все доказывало, что он был совсем другой Гектор, воспитанный в доброй школе, много видевший и много испытавший.

Не забывая услуг воеводы Сендомирского и помня свое обещание жениться на дочери его Марине, Димитрий отправил к [51] \1605\ нему для сватовства, в сентябре 1605 года, государственного канцлера Афанасия Ивановича Власьева, с богатыми для невесты подарками, золотыми цепями, кольцами, деньгами ⁷⁰. Вследствие сего, с дозволения его величества короля и государственных чинов Польских, совершилось торжественное обручение. Русские были весьма недовольны таким поступком: давно уже они заметили, что попались в сети обманщика; теперь же, узнав о сватовстве Димитрия на девице племени поганого (т.е. некрещеного, неверного: так величают они всех иноземцев), еще более удостоверились, что царь их был не Русский. Три брата Шуйских, имея тайные сношения с попами и монахами во всем государстве, затеяли свергнуть его с престола; но замысел их заблаговременно открылся. С тех пор Димитрий, не доверяя князьям и боярам, учредил охранительную стражу из одних Немцев; а в январе 1606 года, назначил ей трех капитанов: старшим из них был Яков Маржерет, родом Француз, человек весьма разумный, хорошо знавший язык Немецкий; дружина его состояла из сотни копьеносцев, вооруженных бердышами с золотым царским гербом; древки, обтянутые красным бархатом, прикрепленным вызолоченными серебряными гвоздями, были увиты серебряною проволокою, украшены серебряными и золотыми кистями. Этой сотне, чрез каждые три месяца, производилось такое жалованье, что воины большею частью могли носить плащи бархатные, обшитые золотым позументом, и вообще одеваться весьма богато. Ливонец Кнутсен был капитаном второй сотни алебардщиков: они имели алебарды с царским гербом по обеим сторонам, и носили кафтаны фиолетового цвета, обшитые красными бархатными снурками; рукава же были из красной камки. Третьим капитаном был Шотландец Алберт Вандеман, прежде называвшийся пан Нотницкий, потому, что он долго жил между Поляками. Его отряд состоял также из сотки алебардщиков, которые оружием не отличались от воинов второй сотни, но исподнее платье и кафтаны их имели зеленую [52] \1605\ бархатную обшивку, а рукава были из зеленой камки. Все они получая хорошие оклады, немало гордились и поднимали нос. Эта гвардия разделялась на две половины, которые сменялись через сутки, охраняя Димитрия денно и нощно. Господа Москвитяне смотрели на нее весьма неблагосклонно. "Очевидно", говорили они, "что царь нас не любит и нам не верит. Чего же нам ждать, когда приедет из Польши невеста и привезет с собою Поляков? Сколько тогда накопится иноземной сволочи!"

(пер. Н. Г. Устрялова)
Текст воспроизведен по изданию: Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 2. СПб. 1859

Комментарии

1 Tyrann. Так называют Иоанна IV все вообще иноземные современные писатели; потомство отвергло неосновательное прозвание и, согласно с характером Иоанна, именует его Грозным.

2. Петрей: "По смерти бесчеловечного мучителя (Иоанна IV), в России случилось странное событие: царь назначил опекуном своих детей Богдана Бельского (Bogda Bielssti), вельможу знатного, сильного, первостепенного; но Бельский, задумав устранить царевичей от престола и присвоить себе достоинство великого князя, собрал многих единомышленников и овладел Киевом; бояре и граждане вооружились против него: ибо, зная гордость и жестокосердие властолюбца, они опасались вновь испытать всю тягость ужасного деспотизма; посему как высшие, так и низшие сословия, избрав единодушно государем и великим князем Феодора Иоанновича, - осадили крепость, навели на нее пушки, палили без умолка и побив многих единоземцев, в крепости находившихся, принудили прочих злоумышленников выйти из неё. Бельский остался как рак на мели, сдал крепость своим врагам и должен был смириться. Тогда Феодора Иоанновича провозгласили великим князем и 31 июня (31 мая) 1584 года короновали царским венцом в церкви пресвятой Богоматери, на 22 году его рождения". Musskowitische Chronik. стран. 255.

Это событие подтверждает Летопись о мятежах, с тем только различием, что, по словам её, народ был обманут молвою о замыслах Бельского, совершенно невинного. Впрочем, Феодор сослал его в Нижний Новгород. Русск. Летопись по Никонову списку. VIII. 6.

3. Петрей: "Феодор был среднего роста и весьма бел лицом; нрава же благочестивого и набожного; от супруги своей Ирины Федоровны (Irena Vdovia), он имел несколько детей (?) мужского и женского пола, которые, однако, все умерли, как скоро увидели свет. Вступив на престол, он освободил немедленно всех узников и уничтожил многие налоги, обременявшие подданных: так завещал ему отец на смертном одре. Но время было смутное и беспокойное: внутри государства свирепствовали мятежи и бунты; с королевством Шведским Россия вела войну; с Польским надлежало возобновить перемирие; дела с прочими державами требовали также особенного благоразумия. Новый царь был вовсе неспособен править в такое время, имея ум самый ограниченный и слабый; притом же весьма неохотно занимался делами государственными и мало радел о внутреннем благоустройстве: он с большим удовольствием молился своим иконам, или беседовал о предметах душеспасительных; часто ходил в церкви, иногда сам трезвонил на колокольне, созывая народ к обедне. Отец нередко упрекал его тем, говоря, что он похож более на сына пономарского, нежели на царского.

"Бояре и князья, созванные им, для совета, какие меры надлежало принять к лучшему управлению государства, определили единогласно избрать в соправители Феодору шурина его, государственного конюшего, Бориса Федоровича Годунова. Он был весьма проворен, умен и проницателен; но душу имел коварную, обманчивую, лукавую, в полном смысле Русскую. Он-то погубил Россию. Его призвали в палату, где собран был совет, и Феодор, встав со своего места, повесил ему на шею золотую цепь, с сими словами" ... (Следует речь, выписанная из Бера). Musskow. Chron. 255-257.

В наших летописях нет ни слова о таком происшествии; в государственных актах Борис назывался: великим ближним боярином, великим конюшим и слугою. Патриарх Иов именует его изрядным правителем

4. И наши летописи и современные писатели иностранные свидетельствуют единогласно, что никогда, в правление царей, Poccия не была так счастлива, как при Феодоре, под властно умного Бориса.

5. Петрей: "По Русским законам и обычаям, как великий князь, так и простой гражданин имеет право, с дозволения патриарха и епископов, развестись со своею женою, если она бесплодна, заключить ее в монастырь и взять за себя другую. Посему вельможи и граждане Московские решились постричь бездетную царицу в монахини, а для царя выбрали супругою сестру вельможи знатнейшего по государе, князя Федора Ивановича Мстиславского (Flora Ivvanowitz Zizlphouschis). Но Годунов искусно устранил опасность: он тайно убедил патриарха, имевшего в сем деле верховный суд, не давать царю согласия на развод: ибо, говорил Борис, если у царя будут дети, а Димитрий, еще свежий и здоровый, между тем подрастет, то все государство сделается жертвою возмущения и кровопролитных междоусобий. Патриарх согласился с Годуновыми, и оба они, действуя заодно, кончили дело тем, что невесту тайно вывезли из дома, постригли в монахини и заключили в монастырь, где она и умерла. Никто не смел осуждать ея удаления, ибо так решил патриарх, да Борис". Musskow. Chron. 258-259.

6. О нелепой молве упоминает и Авраамий Палицын: "Сему же царевичу Димитрию, естеством возрастающу, и от ближних си смущаему, за еже не вкупе с братом пребывания, и о сем печалуяся, и часто в детских глумлениях глаголет и действует нелепая, о ближнейших брата си, паче же о сем Борисе. И врази суще, и ласкатели великим бедам замышленицы, и десятерицу лжи составляющее, с сими подходят вельмож, паче ж сего Бориса, и от многия смуты ко греху сего низводят". Сказание о осаде Троицкого Сёргиева монастыря. Москва. 1784, стр. 2.

7. Петрей: "Борис подкупил четырех дворян Дмитриевых; дал им серебра и золота, с обещанием наградить их землями и поместьями, если они погубят царевича. Предатели исполнили поручение таким образом: однажды ночью зажгли город; когда сделалась тревога, они бросились во дворец и разбудили Дмитрия, который в подобных случаях обыкновенно выходил из дворца и смотрел на пожар. Он встал с постели; но едва сошел с крыльца, злодеи бросились к нему и закололи его длинными ножами, намазанными адом.

“Жители Углича, потушив огонь и узнав, что Димитрий был умерщвлен, бросились во дворец и в яростном гневе побили всех почти его служителей, думая отмстить им за смерть царевича. Но Годунов не был еще этим доволен: казался печальным, сокрушенным и чтобы лучше утаить свое злодейство, в притворном гневе казнил граждан Углицких (которые и без того потеряли все имущество во время пожара): иных потопил, другим отсек головы, некоторых сослал в Сибирь; сам же плакал о царевиче, рыдал и вопил пред народом, а сердце у него прыгало от радости. В то же время, желая известить всю Россию о Дмитриевой смерти, отправил в Углич, вместе с своими клевретами, знатного князя, Василия Ивановича Шуйского, бывшего в последствии царем, поручив ему удостовериться , точно ли Димитрий умерщвлен, и если это окажется справедливым похоронить его с царскою пышностью, а дворец разрушить до основания, как вертеп злодеев”. Musskow. Chron. 262.

8. Происшествия до 1600 года описаны Бером по словесным преданиям; молва же народная была очень несправедлива к Борису Годунову: если верить ей, Борис был тайною пружиною всего злого. Но современники, обвиняя великого мужа в разных преступлениях, нелепость рассказов обнаруживают очевидное недоброжелательство: говорят, что он был колдун, отравил Феодора и даже нареченного зятя своего, принца Датского. Пожар Московский принадлежит кажется к той же категории: явный враг Годунова, сочинитель Летописи о мятежах, говорит только, что это было наказание Божье.

9. Петрей: "Некоторые думают, что Феодор отравлен Борисом". Musskow. Chron. 263.

10. Сказка: если бы царь предлагал скипетр Федору Никитичу Романову (в последствии патриарху Филарету) и его братьям, то без всякого сомнения о столь важном обстоятельстве было бы упомянуто в грамоте об избрании на царство Михаила Федоровича; но там именносказано, что Феодор оставил престол супруге своей Ирине; а душу свою праведную приказам патриарху Иову, Федору Никитичу Романову и Борису Годунову. Соб. Госуд. Грам. 1. 602. Впрочем, Бер не сам выдумал эту басню: в Москве действительно верили, что умирающий царь наименовал своим преемником Федора Никитича Романова. См. Карамзин. Ист. Госуд. Рос. X, пр. 370.

11. Петрей говорит, что народ удалился в столицу и прислал оттуда к монастырю несколько тысяч мальчиков. Musskow. Chron. 268.

12. Петрей считает более 200 000 воинов. Маржерет до 500 000.

13. "Послы видяху такое великое, войско и слышаху стрельбу, вельми ужасошася, и приидоша к царю, и едва посольство можаху исправите от такие великие ужасти". Русск. Лет. по Ник. списку. VIII. 38. Петрей присовокупляет, что Борис заключил с Татарским послом мирный договор, коим обязался платить Татарам ежегодную дань. Musskow. Chron. 270.

14. Когда свершился обряд коронования, Борис вовсе неожиданно воскликнул: "Отче патриарх! Бог свидетель, что никто в моем царстве не будет нищ или беден! И тряся верх своей рубашки, примолвил: сию последнюю разделю с народом". Палицына Сказ, о осаде Троиц. монаст. 7.

15. Борис намеревался основать не одни школы, но и университеты, как видно из письма Немецкого ученого Товии Лонциуса от 24 января 1601 года (Карамз. И. Г. Р. XI, пр. 125) Что сказать после этого в похвалу Борису? Мысль его привели в исполнение чрез полтораста лет.

16. Петрей присовокупляет, что трое из них служили с честью при дворе Шведского короля Карла IX. Musskow. Chron. 272.

Из дел Московского Архива видно, что в Любек послано 5 молодых Русских; об них в ноябре 1606 года Любские бургомистры писали царю Василию Шуйскому, что они непослушливы и поученья не слушали, и что двое из них бежали, неведомо за что. В Англию послано 4 человека. Карамз. И. Г. Р. XI, пр. 126.

17. Червонцев, говорить Петрей. Тогдашний рубль (т.е. сто денег, был весом около 15 золотников, следовательно, ценою равнялся червонцу. Сравни Петрея, стр. 601.

18. Густав принадлежит к числу самых злополучных людей, упоминаемых в истории: отец его Эрик XIV был низложен с престола родными братьями и отравлен в темнице; сам он едва не погиб еще в колыбели: похититель короны Шведской, Иоанн, велел утопить двухлетнего принца. Судьба спасла его, но жизнь даровала ему злосчастную: достигнув зрелых лет среди беспрерывных опасностей, он долго скитался с матерью из одной страны в другую; наконец угнетаемый бедностью, решился искать убежища в Кракове, где царствовал сын его гонителя. Сигизмунд, надеясь найти там помощь у сестры своей Зигриды, бывшей в числе королевских фрейлин. В одежде нищего, явился Густав в Краков и нашел покровительство у самого Сигизмунда, потому, что не имел никаких замыслов и своим мягкосердечием пленил короля: без содрогания он не мог видеть даже птицы умирающей. Но милость короля Польского продолжалась недолго: злые клеветники вооружили его против неосторожного принца. Густав тайно удалился к Рудольфу и быль принят очень милостиво за редкие познания, особенно в любимой императором науке, алхимии, так, что он заслужил имя второго Теофраста Парацельса. Вскоре однако, расстроив душевные и телесные силы беспрерывным учением, наиболее же химическими опытами, он оставил императора, несколько времени странствовал в Европе, питаясь отчасти милостынею, отчасти продажею химических запасов; наконец в 1598 году прибыл в Торн, где получил от Годунова приглашение поселиться в России. Царь звал его к себе не для того, чтобы женить на своей дочери: ему хотелось овладеть Ливонией; Густав же, как второй Магнус, по замечанию Карамзина, мог служить орудием его политики.

О пребывании принца в России Петрей рассказывает следующие обстоятельства, отчасти несогласные с известиями Бера: "В 1599 году Борис отправил двух послов, одного в Прусский город Торн, а другого в Лифляндский, Ригу, с богатыми дарами к сыну Шведского короля Эрика XIV, Густаву; послы, вследствие царской воли, объявили принцу, что пора ему прекратить странствовали по белому свету в нищете и бедствии; убеждали его пожаловать в Россию, где он найдет в царе не государя, а отца, и получить царское содержание: а если ему не понравится пребывание в Москве, то всегда будет волен выехать со всеми слугами, со всем имуществом, куда ни пожелает. Вместе с тем, послы вручили принцу опасную граммату (Geleits-Brief), которую он, при отъезде в Москву, отдал для сохранения одному знатному Рижскому гражданину.

"Густав, приехав в России без грамоты, принят был как нельзя лучше: до самой Москвы его угощали по-царски. Борис подарил как ему, так и свите его, несколько сот червонцев, множество всякого рода дорогих материй для платья, шелковых, бархатных, атласных, камчатных, парчовых, всякого сорта мехов собольих, куньих, рысьих, лисьих, также верховых коней с сбруею, и сверх того весь прибор для княжеского стола. Эта милость продолжалась два года; наконец Борись предложил Густаву принять Русскую веру, обещая не только выдать за него свою дочь, но и пособить ему овладеть Шведским престолом: добрый принц отвечал, что он скорее согласится навсегда потерять свободу и умереть самою злою смертью, нежели для жены изменить своей религии и погубить любезное отечество; вслед за тем, Густав просил дозволения выехать из России, ссылаясь на опасную граммату. С ним начали поступать совсем не так, как прежде; содержание уменьшалось день ото дня. Между тем царь, подкупив служителя его Иакова Шульца, родом из Кенигсберга, достал чрез него тайно принцеву печать, и написал письмо от имени Густава к Рижскому гражданину с требованием прислать опасную граммату немедленно; тот, увидев на письме принцеву печать, исполнил приказание. Имея в руках опасную граммату, Борис думал, что Густав не посмеет упорствовать в отказе переменить свою веру; но вышло совсем не то: принц объявил , что государи и князья должны иметь, по изречению Балдуса, одно перо, один язык; ибо сказано в писании, не нарушу глагола уст моих". Этим хотел он объяснить, что слово царское должно быть неизменно; но не мог тронуть повелителя варваров. И так он впал в жестокую горесть: проводил все время в занятиях науками и алхимиею; ослабел в умственных способностях; не держал языка на привязи и часто разгоряченный вином, говорил иногда в шутку, иногда и в правду дерзко против Бориса. Так случилось ему однажды сказать для шутки царскому медику: "Если царь меня не отпустит, как он обещал и клялся, то я зажгу Москву и дам тягу". На другой день медик донес об этом думному боярину Семену Никитичу, а тот немедленно государю: Борис так разгневался, что велел знатному вельможе Степану Васильевичу отобрать у принца все серебро, посуду, платья, прежде подаренные, приставил к нему крепкий караул и несколько дней морил его голодом и жаждою. Скоро, однако, смягчился: дал Густаву княжество Углицкое, но с тем, чтобы Русские сановники, посланные для присмотра за ним, управляли этою областью и собирали доходы, а принцу давали только необходимое для содержания его со служителями; там жил он до самой смерти Борисовой. Потом Гришка Отрепьев, первый Лжедмитрий, сослал его в Ярославль, где он содержался как пленник, единственно за то, что более предан был Карлу IX, королю Шведскому, нежели Сигизмунду III, королю Польскому. "По смерти Отрепьева, царь Василий Иванович Шуйский отправил принца в Кашин, где было ему несколько лучше, относительно пищи и других жизненных потребностей. Там он умер в 1607 году; похоронен за городом в прекрасной березовой роще, где не только я, но и Шведский полководец Делагарди, и многие другие особы видели своими глазами его могилу; посему несправедливо известие Мартина Бера (Bar), который пишет, что он сам погребал Густава в монастыре Димитрия Солунского (Mitrofzolonski) и получил за то 20 рублей в награду (в моем списке Беровой летописи об этом ничего не сказано), ибо Русские никак не дозволят хоронить в своем храме, монастыре, или на кладбище какого-нибудь иноверца, ни знатного, ни незнатного.

"Не успев склонить Густава поднять оружие на свое отечество, Борис условился с несколькими иноземцами овладеть Нарвою нечаянно посредством коварства и отнять ее у Швеции. Главным начальником заговора был Конрад Бус; по умысел не удался: заговорщики были пойманы, обезглавлены и колесованы. За эту достойную награду им надлежало благодарить вероломного своего руководителя". Musskow. Chron. 272-277.

19. Петрей называет его Христофор Ритинг, родом из Венгрии, и говорит, что он был архиатером, т.е. самым главным. 253.

20. Никто из царей не был усерднее Бориса к православию: Иоанн похоронен в лютеранской церкви единственно потому, что он был лютеранин. "Эта божница выстроена по просьбе Густава, принца Шведского, который дал вкладу 100 талеров: каждый из пяти врачей Немецких внес по 40 талеров; прочие Немцы жертвовали по соразмерности со своими окладами". Петрей, 253.

21. "Умный Борис", говорит Карамзин, "не мог дозволить себе такого дела". Впрочем, достоверно, что Годунов ненавидел Турецкого Магмет-салтана и старался вооружить против него всю Европу.

22. Ливония (нынешняя Лифляндия, Эстляндия и Курляндия) в древнейшие времена большею частью зависела от Русских князей. В начале XIII столетия присвоил ее орден Меченосцев. Иоанн IV, пользуясь слабостью ордена, решился овладеть Ливонией, как древнею собственностью России. Меченосцы не могли сопротивляться ему и искали покровительства у держав соседственных: 1561 года Эстляндия признала над собою власть Швеции, а Лифляндия покорилась королю Польскому, который принял под свое покровительство и Курляндию, вместе с Семигалиею. С тех пор возгорелась между тремя державами, Россией, Швецией и Польшею, кровопролитная война, прекратившаяся уже в половине XVII столетия Оливским миром.

23. Печоры ныне безуездный город с 943 жителями, в 57 верстах от Пскова.

24. 50 рублей тогдашних составят ныне около 150 рублей серебром.

В четверти считалось 1 200 квадр. сажень доброй земли; 800 четвертей составляли соху (400 десятин). Карамз. И. Г. Р. X, 259.

25. Петрей присовокупляет, "что Любские и Ганзейские послы поднесли Борису 20 вызолоченных бокалов, красивое, очень искусно сделанное, также вызолоченное, изображение корабля, со всем прибором, и двуглавого орла, наполненного Венгерскими червонцами и розеноблями (монета в 2 червонца); что царь всем городам Ганзейским даровал свободу торговать в Москве, Новгороде и Пскове, дозволив купцам их приходить в Россию и выходить из неё без всякого препятствия; и что подобное право получили Англичане и Голландцы, которые могли свободно купечествовать в Колмогорах, Вологде и Москве, где находились их конторы". Musskow. Chron. 283. Это ложно: известие Бера подтверждается не только бумагами нашего архива, но и хроникою Ганзейскою (см. Wagner's Geschichte v. Europaeischen Norden, ч. VIII. стр. 22-40): т.е. одним только Любчанам даровано было право платить половинную пошлину пред всеми иноземцами; с Ганзою же Борис не хотел иметь никакого дела, во 1) потому, что многие города Ганзейские находились под властно разных владетелей, во 2), что они не прислали послов особенных. Вследствие того Любским послам было объявлено, что государь Ганзы вовсе не знает.

26. Так говорит о Борисе патриарх Иов: "Этот же изрядный правитель, Борис Федорович, своим бодроопасным правительством и прилежным попечением, по царскому изволению, многие грады каменные создал, и самый царствующий богоспасаемый град Москву, яко некую невесту, преизрядною лепотою украсил, многие убо в нем прекрасные церкви каменные создал и великие палаты устроил и стены градныя окрест всея Москвы превелики каменные создал и величества ради и красоты проименовал его Царь-град" (Русс. Летоп. по Ник. сп. VII. 328). Это случилось еще при жизни Феодора. В последствии, вступив на престол, Борис воздвигнул в 1600 году колокольню Ивана Великого.

По словам очевидцев, древняя стена, выведенная Борисом около Смоленска, имеет 25 футов в вышину, 18 футов в толщину, 3 000 тоазов в окружности.

Борисов на Донце, по словам Карамзина, основан в 1600 году, а Царев-Борисов на устье Протвы, около того же времени (Ист. Гос. Росс. X, пр. 439).

27. Поссевин, бывший в России в 1582 году, говорит, что Богдан Яковлевич больше был очень жалуем Иоанном, находился при дворе неотлучно 13 лет и спал в царской спальне; (Moscovia A. Possevini, р. 27). Пред смертью, Грозный назначил его опекуном несчастного царевича Димитрия. Бельский в свое время был то же, что Малюта Скуратов.

28. Наш летописец оправдывает Бельского, говоря, что он был человек добродетельный, и что Борис велел его позорити многими позоры, единственно за любовь к нему народную. Русск. Летоп. по Никон, сп. VIII. 47.

29. Т.е. Бер верит клевете, которою подозрительный Борис хотел очернить добродетельную фамилию Романовых. Не только наши летописцы, но и Маржерет, иностранец, служивший Годунову, совершенно оправдывает этот род знаменитый. Он говорит: "С 1600 года, когда разнеслась молва о Димитрии Иоанновиче, Борис занимался ежедневно только истязаниями и пытками: раб, клеветавший на своего господина в надежде сделаться свободным, получал от царя вознаграждение, а господина его или главного из служителей дома подвергали пытке, дабы исторгнуть признание в том, чего они никогда не делали, не слыхали и не видали". Состояние Росс. Державы в начале XVII века, стр. 292.

Карамзин приводит несомненные доказательства, что бояре, угождая царю, старались самыми нелепыми выдумками очернить Романовых. И. Г. Р. XI. 99 - 107. Борис излил на них злобу в 1601 году: Федор Никитич Романов, возведенный прежде самим же Годуновым в достоинство боярина, был пострижен, назван Филаретом и сослан в Сийскую Антониеву обитель; супруга его Ксения Ивановна, также постриженная и названная Мариею, отправлена в один из Заонежских погостов; теща Федорова в Чебоксары. Александр Никитич, бывший боярином, сослан к Белому морю: Михаил Никитич, окольничий, в Великую Пермь; Иван Никитич в Пелым, Василий в Яренск; зять их, князь Борис Черкасский с женою и детьми ея брата Федора Никитича, шестилетним Михаилом, и с юною дочерью, на Белоозеро. Все невинные родственники их были также гонимы без всякой пощады. Василий, Александр и Михаил Никитичи умерли в темницах; Иван Никитич призван снова в Москву. Филарет, по воле Годунова, посвящен в архимандриты; а сын его, Михаил, получил дозволение жить вместе с матерью в отчине своей, селе Клине.

Лжедмитрий, овладев престолом, вызвал Филарета, мнимого родственника, из Сийской пустыни, и дал ему сан митрополита Ростовского; с того времени инокиня Мария и юный Михаил жили до 1613 года, в епархии Филаретовой, близ Костромы, в монастыре св. Ипатия. Карамз. И. Г. Р. XI. 215.

30. Петрей приводит слова легкомысленного поэта таким образом (стр. 286):

Hoc solum Monachus nimirum Daemone distat,

Quod quicquid vafer hie suggerit, ille facit,

At si juncta dolis anus adjuvet, et colat astu,

Audebunt Erebi depopulare doinum.

31. Петрей: "Борис правил государством до тех пор, когда явился отчаянный монах, который назвал себя царевичем Дмитрием, вырвал скипетр из рук Годунова и заставил его с родственниками и друзьями испытать то же самое, что он сделал с царским поколением. Этот монах был Гришка Отрепьев (Griska Utrepeia), сын простого дворянина, родом из Ярославля. В юности он вел жизнь самую распутную и мог служить образцом для всех негодяев. Родители посадили его в Крыпецкий монастырь (Trinouka), думая, что там, среди суровых иноков, он перестанет непотребствовать и привыкнет к благочестивой жизни; но Гришке монастырский хлеб был очень невкусен. Имея лукавый и проницательный ум, он же скоро подружился с одним хитрым монахом, Борисовым недоброжелателем. Этот монах предугадывал, что Гришка рожден к чему-то необыкновенному: он походил на убиенного царевича Димитрия некоторыми признаками на носу и па правой руке; впрочем, имел смуглое лице, густые черные волосы, средний рост и плотное телосложение. Монах познакомил его с Русскими летописями и научил разным плутням, тем удобнее, что сам был чернокнижник, а приятель понимал его наставления очень быстро. Потом оба они оставили Россию и пришли в княжество Киевское; между тем злой инок объяснил ему, в каком положении были дела государственные, как ненавидели царя вельможи и что надлежало предпринять для исполнения их замысла: по совету его, Гришка должен был явиться к князю Адаму Вишневецкому". Далее из Бера. Musskow. Chron. 284-285.

В известиях Петрея и Бера о Самозванце находится важное разногласие: первый признает его Отрепьевым; а второй Поляком, побочным сыном Стефана Батория; Отрепьев же, по мнению Бера, был только руководителем Самозванца.

32. Петрей, рассказывая то же самое, не согласен с Бером в главном обстоятельстве: Отрепьев остался у Вишневецкого, а злой чернокнижник возвратился в Россию и взбунтовал Донских казаков.

33. Петрей прибавляет, что Самозванец довольно долго исправлял должность камердинера; между тем учился владеть конем и мечем, скакал, стрелял, бил, рубил; участвовал в играх воинских и выжидал случая объясниться со своим господином. Musskow. Chron. 287.

34. Княжество Висниовец находилось в Подолии; Белорусских князей никогда не было.

35. Это поместье было Брагин, по известию наших летописей

36. Петрей: "Воевода Сендомирский, с согласия иезуитов, Самозванцу склонить короля Польского, папу и других венценосцев к содействию ему людьми, деньгами, всеми средствами, овладеть прародительским престолом и низложить Бориса, если только он обяжется уничтожить в России старинную веру. Самозванец, изъявив согласие искоренить греческую веру и ввести католическую, дал слово жениться на дочери воеводы Сендомирского. Иезуиты радовались от всей души и тотчас дали ему двух учителей, которые вскоре сделали его настоящим католиком. После сего представленный воеводою королю Польскому, он принять был весьма ласково и получил дозволение набирать в Польше людей военных. Многие знатные паны, вместе с обоими воеводами, употребили все силы, даже заложили свои поместья, чтобы доставить Самозванцу средства к походу, и сами с ним отправились. Musskow. Chron. 291 - 292.

37. Окольничий Степан Степанович Годунов был троюродный брать Борису.

38. Кадь, бочка, или оков, содержали в себе 4 четверти; до 1601 года продавали хлеб единственно бочками, четвертями и осьминами; а с того времени беспримерная дороговизна ввела новую меру четверика (Ис. Г. Р. III, пр. 8). Карамзин выводит, что четверть ржи возвысилась ценою от 12 и 15 денег до 15 нынешних рублей серебряных; по словам Петрея, бочка ржи, стоившая прежде 12 грошей, продавалась по 19 талеров. Musskow. Chron. 293.

39. Петрей: "Я видел в Москве бедную, истомленную голодом женщину, которая, проходя по улице, схватила зубами собственное дитя, бывшее у неё на руках, оторвала из ручечки два куска, села на дороге и начала жрать их. Народ едва мог силою отнять младенца и спасти его". Musskow. Chron. 292.

40. Петрей говорит, что каждый получал по 3 гроша и что таким образом раздавалось ежедневно по 30 000 талеров, пока дороговизна не уменьшилась. 293.

41. Справедливее убогий дом. Скудельницы или убогие дома учреждены в России по примеру бывшего в Иерусалиме села скуделнича. На этих кладбищах погребали бедных людей, странников, также самоубийц и вообще погибших насильственною смертью. В Москве был не один убогий дом: главный, кажется, находился там, где ныне Убожедомский Покровский монастырь. Сверх того были скудельницы или убогие дома близь церкви Иоанна Воина, близ Варсонофьевского монастыря, в Марьиной роще, у Немецкого кладбища и проч. См. Труды Общ. Истор. и Др. Рос. ч. III. кн. I.

42. По сказанию Авраамия Палицына, в 2 года и 4 месяца схоронено в трех скудельницах 127 000 трупов повелением Бориса, кроме погребенных людьми христолюбивыми у церквей приходских, коих считалось боле 400. Сказ. о осаде Троиц, мон. 11.

43. Известие конечно несправедливое, говорит Карамзин, ибо наши государственные бумаги, свидетельствуя о приходе к Ивану-городу Немецких кораблей с хлебом в 1602 году, не упоминают о таком жестоком запрете. И. Г. Р. XI. 116.

44. Авраамий Палицын пишет, что "после, во время смятения, обретеся бесчисленно расхищаемо всякого хлеба, и давния житницы неистощенны, и в полах скирды стояху; гумна же пренаполнены одоней, и копен и взородов, и до 40 лет, отнеле же смятеше бысть во всей Русской земле, и питахуся вси старыми труды, такоже и убивающих их питаху". Сказ. о ос. Троиц. м. 11. Карамзин верит словам Бера; но едва ли не справедливо замечено в Северном Архиве (ч. 14), что из скирдов, поросших деревьями, невозможно молотить хлеба: ибо деревья иначе не могут расти, как на твердом и плотном веществе, составляющем одну массу. Впрочем доказано опытом, что хлеб в скирдах может лежать до 40 лет без повреждения.

45. В это время, по известию наших летописей, свирепствовал злодей Хлопко, который под самою Москвою сразился с царским воеводою Иваном Федоровичем Басмановым и убил его. Рус. Лет. по Ник. сп. VШ. 53.

46. Автор не признает Самозванца царевичем и при всем том называет его Дмитрием, вероятно для избежания повторений. Переводчик не счел нужным беспрестанно повторять слово Самозванец: всякий уверен, что мнимый Димитрий был обманщик. То же должно разуметь и о Тушинском Воре, или Царике, которого Бер называет Дмитрием II.

47. Маржерет, служивший тогда в царском войске, говорит, что у Мстиславского было от 40 до 50 000 ратников. Сост. Рос. Держ. в нач. XVII века.

48. Петрей: "Главный воевода получил 15 ран; 2 000 Москвитян пало на месте; рать Борисова наверное потеряла бы еще более, если бы Шведский капитан Лоренц Биугге не подоспел на помощь Басманову с 600 иноземцев и не зажег Дмитриева лагеря". Musskow. Chron. 299.

49. Т.е. 100 000 нынешних серебряных рублей, говорит Карамзин (XI. пр. 278); но такой расчет неверен: если даже принять, что тогдашний рубль заключал 5 рублей серебром, как думает историограф, то 2 000 составит только 10 000 рублей серебром. Основываясь на вышеизложенном расчете (см. пр. 17), мы думаем, что Басманову дано 6 000 рублей серебром.

50. Петрей присовокупляет: "Узнав о победе при Новгород-Северском, Борис отправил в свой лагерь знатного боярина Василия Михайловича Мосальского, с 80 000 талеров, для раздачи в награду верному войску; но Мосальский не нашел дороги в стан Борисов и привез деньги в лагерь Дмитриев; Самозванец вышел к нему на встречу с крестом, знаменами, при звуке труб, с барабанным боем, и сделал его своим маршалком; все деньги были розданы казакам; Поляки же, не получив ни гроша, отказались служить Димитрию: посему оба воеводы, Сендомирский и Киевский (Вишневецкий) отправились на родину добывать денег и взяли с собою 2 000 Поляков". Musskow. Chron. 300.

51. Ныне село Добрунь на реке Севе, недалеко от Севска.

52. Без сомнения, ни одному Русскому не приходила в голову мысль столь нелепая.

Петрей рассказывает следующие подробности о Добрынской битве: "После сражения при Новгород-Северском, расстрига отступил на несколько миль к той стороне, где находились города, прежде им покоренные; Москвитяне преследовали его до деревни Добрыничи; далее же идти не смели, не зная, как сильно войско неприятельское, и остановились лагерем в трех милях от деревни, в густом лесу; между тем 7 000 ратников отправились в окрестности, с намерением ограбить жителей и достать овса, сена и съестных припасов; но едва отошли с милю от лагеря, наткнулись на Польский эскадрон, который ударил на них стремительно и положил на месте до 4 000; прочие опрометью побежали в лагерь и такой ужас навели на главное войско, что оно на другой день укрепило свой стан огромными деревьями (гуляем?}. Воеводы Московские, однако, ободрились, и на третий день выслали 12 000 отборнейших воинов, узнать, что делает неприятель и где его лагерь, Когда отряд открыл врагов, Самозванец бодро вышел к нему на встречу; завязалась перестрелка, однако не надолго; ночь прекратила битву, и обе стороны возвратились в свои лагеря. В этом деле Русские потеряли 200 человек убитыми и 100 пленными; сами же захватили одного Поляка, привели его в лагерь и от радости не знали, что делать: прыгали, плясали, как будто одержали знаменитую победу. Воеводы начали допрашивать пленного; он был пьян, требовал вина и пива и только тогда соглашался дать верные сведения. Раздраженные воеводы приказали его пытать; но ничего не могли выведать: пленник испустил дух от ударов; труп его обнажили и повысили среди лагеря, на высокой ели. Не успев узнать о силах неприятельских, Московские воеводы очень беспокоились и не знали, что делать: идти ли вперед или отступить; наконец после многих совещаний ободрились: строго приказали всему войску готовиться к битве и на другой день, рано по утру выступили из леса на ровное ноле со всеми силами, состоявшими более, нежели из 200 000 человек. Гришка недолго медлил, вышел врагам на встречу, ударил отважно и обратил их в бегство. Но иноземная Борисова дружина храбро напала на Дмитриевых воинов, стрелявших из пушек, побила их и овладела орудиями. Москвитяне, которым дорога в лагерь была уже отрезана, заметив успех иноземцев, соединились с ними и снова начали сражаться: враги не устояли; их преследовали три мили с такою яростно и быстротою, что немногие уцелели. Самому Димитрию, казалось, нельзя было избежать смерти или плена: раненный в ногу конь едва мог нести его; но сами Русские воеводы, не доброхотствуя великому князю, спасли Самозванца: они посылали к войску гонца за гонцом с приказанием прекратить сечу и унять бесполезное кровопролитие: ибо говорили, дело сделано: попался кур во щи. И так войско возвратилось в лагерь. Сражение Добрынское случилось 20 января 1605 года. Гришка потерял 8 000 человек, со всеми литаврами и орудиями. Борис лишился 500 Русских и 25 иноземцев". Musskow. Chron. 300 - 302.

И Бер и Петрей приписывают славу победы иноземной дружине; но это ложно: Маржерет, который с Розеном, по известию Бера, спас Москвитян, признается откровенно, что иноземцы бежали вместе с прочими, и что не они, а Русские воины, вырвали победу из рук Самозванца. Сост. Рос. Держ. в нач. ХVII века стр. 295.

53. Около Севска.

54. Петрей присовокупляет, что Корела был страшный волшебник и много пособлял Димитрию по своим чародейством. Musskow. Chron. 304.

55. По свидетельству Маржерета и наших летописей, в товарищи Мстиславскому назначен был князь Василий Иванович Шуйский. Князь Катырев-Ростовский послан уже в последствии, вместе с Басмановым.

56. Петрей: "Иноземцы хотели взять этот город (Кромы) приступом; но Русские военачальники удержали их, объявив, что великий князь не хочет кровопролития и желает принудить осажденных к покорности голодом. Осада продолжалась более 2 месяцев. В царском лагере между тем носилась молва, что Борис отправил послов к императору Римскому и королю Датскому, жаловался им на вероломство Поляков, на измену своих подданных, и просил прислать ему вспомогательное войско". Musskow. Chron. 304.

57. Петрей: "Некоторые думают, что Борис сам принял яд; а другие полагают, что он отравлен". Musskow. Chron. 306.

Смерть Годунова, кажется, навсегда останется загадкою; он не мог быть самоубийцею, еще имея все средства сокрушить Самозванца.

58. Петрей: "По смерти Борисовой, Москвитяне присягнули сыну его Феодору; в Кромский же лагерь послан был Петр Басманов с поручением привести всех воинов к присяге юному государю. Но как главный полководец Мстиславский отозван был в Москву для вспомоществования Феодору в правлении, и Басманов принял начальство над войском; то прочие воеводы очень оскорбились и не хотели ему повиноваться; открылся раздор: когда один желал битвы, другой шел восвояси; каждый помышлял только о том, чтобы захватить в свои руки силу, богатство, самое правление, надеясь воспользоваться смутными обстоятельствами. Воины следовали их примеру, взбунтовались и разделились на две партии. Преданные Годуновым поклялись в верности юному царю и расположились с орудиями на одной сторонеблиз города; недоброхоты же Борисову племени собрались на другой стороне, ночью послали казакам съестные припасы, убеждали их быть твердыми и назначили час, когда надлежало сделать вылазку, обещая в то же время напасть на приверженцев Годунова с противоположной стороны; так и случилось: изменники соединились с казаками, и восклицая: "да здравствует Дмитрий!" в числе 150 000 ударили на верных царю, кричавших: “да здравствует Феодор!”, выбили их из лагеря, отняли орудия, многих побили, многих ранили и взяли в плен двух знатных воевод Ивана Ивановича Годунова и Михаила Глебовича (Klebawitz) Салтыкова; остальные ратники бежали в Москву Musskow. Chron. 306 - 307.

59. Самозванец прислал в Красное село дворян Пушкина и Плещеева,

60. Петрей: "Красносельцы, с почтением приняв посланного Дмитрием, отправились толпами в столицу, пришли на площадь и созвали граждан Московских, которым гонец должен был также прочесть граммату Самозванцеву. После того Москвитяне явились к князю Василию Шуйскому с просьбою сказать им откровенно, точно ли Димитрий царевич убиен в Угличе и его ли хоронил Шуйский? Князь отвечал, что Димитрий спасся от сетей Годунова, что он жив и теперь находится в Туле со своим войском; а в Угличе, вместо него убит сын поповский. Услышав это, народ сказал, что свидетельство Шуйского, преданность бояр и всего войска доказывает неоспоримое право Дмитрия на Русский престол". Далее из Бера. Musskow. Chron. 310. Петрей, кажется, баснословит: если бы действительно спрашивали Шуйского, Бер не умолчал бы о столь важном обстоятельстве.

61. Петрей: "Лжедмитрий, размышляя, что ему трудно будет исполнить свои преступные замыслы, если останется жив юный царь, который может со временем лишить его престола, отправил в Москву писаря (Schreiber) Ивана Богданова, с повелением тайно умертвить Феодора и мать его, а в народе разгласить, что они сами себя отравили; сестру же царскую приказал держать под стражею до своего прибытия. Богданов в точности исполнил поручение: удавив царя и царицу в их комнате, распустил молву, что они сами приняли яд; эта молва несправедлива: они погибли насильственною смертно, в чем свидетельствовали знаки удавления, которые я видел собственными глазами на их трупах". Musskow. Chron. 314. Цареубийцами, по известию наших летописей, были князья Голицын и Мосальский. "Они взяли с собою Михаила Молчанова, да Андрея Шелефединова, да 3 человек стрельцов, и поиде на старый царя Борисов двор, где сидят царица и царевич за приставы, и внидоша в храмину, где они сидеша. Царевич же с царевною сидяще, аки агни нескверные, ждуще себе заклатия.... Те же стрельцы убоицы их разведоша по храминам порознь; царицу Марью удавиша товож часа; царевича же многие часы давиша, якож не младости в те поры дал Бог ему мужество; злодеи ужасошася, яко един с четырьмя боряшеся; един от них взят его за таенные уды и раздавы". Ник. Лет. VIII. 69.

62. Петрей: "Возложив на себя корону, Самозванец показал первый опыт своего мужества и великодушия над Ксениею, дочерью Бориса Годунова: взял ее во дворец и несколько дней утопал в гнусном сладострастии; потом, когда царевна ему надоела, приказал постричь ее и сослать в монастырь, где она и умерла". Musskow. Chron. 318.

Феодор Борисович погиб 10 июня 1605 года; а от 25 декабря воевода Сендомирский, уже нареченный тесть Лжедмитрия, писал к Самозванцу из Кракова: "Много здесь вашему царскому величеству усердствующих, но много и злодеев, которые о здравии вашем рассеивают разные слухи, от чего Бог да сохранит вас. Хотя люди рассудительные сему не верят; однако я, по искренней любви к вашему царскому величеству, Богом дарованному мне сыну, прошу вас иметь крайнюю предосторожность; и поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите ваше царское величество, вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя ее отдалить. Ведайте ваше царское величество, что люди самую малейшую в государях погрешность обыкновенно примечают и подозрение наводят". Собр. Госуд. Грам. II. 243.

Злополучная Ксения, в инокинях Ольга, умерла 30 августа года и погребена и Троицком Сергиевом монастыре. Там доныне уцелела на камне надгробном следующая надпись: "Лета 7130 августа в 30 день, преставися благоверная царевна инока Ольга Борисовна". Церк. Рос. Ист. Митр. Платона. II. 144.

Так описывает ее современник Кубасов: "Царевна Ксения, отроковица чудного домышления, зольною красотою лена, бела и лицом румяна, очи имея черны, велики, светлостью блистаяся; когда же в жалости слезы от очию испущание, тогда наипаче светлостью зольною блисташе; бровью союзна, телом изобильна, млечною белостию облиянна; возрастом, ни высока, ни низка; власы имея черны, велики, аки трубы по плечам лежаху; воистинну, во всех женах благочиннейша, и писанию книжному многим цветуще благоречием, во всех делех чредима; гласы воспеваемые любляше, и песни духовныя любезне слышати любляше". Русские Достопамятности, ч. I. 164.

63. В одной из наших летописей сказано: "Царя Бориса извергоша из храма архистратига Михаила, и повелеша извлещн на сонмище с великим поруганием, и камеше нань метати и ногами нхати тело его, поверженное и на земли лежащее; погребоша его в едином от убогих монастырей, именуемом Варсонофьевским обону страны Неглинны". Варсонофьевский монастырь находился между Сретенкою и Рожественкою, где ныне церковь Вознесения. Карамз. И. Г. Р. XI. пр. 351.

64. Такой приговор весьма несправедлив! Годунов заботился о просвещении подданных, об искоренении пороков, был точно отцом народа, строил города, ободрял промышленность мерами благоразумными и возвеличил России. Беспристрастный современник Сергей Кубасов описывает Годуновых, отца и сына, таким образом: "Царь Борис благолепием цветущи и образом своим множество людей превозшед; возрасту посредство имея, муж зело чуден и сладкоречив, вельми благоверен, и нищелюбив, и строителен вельми о державе и многое попечение имея, и многое дивное от себя творяще; едино же имея неисправление и от Бога отлучение, ко врачам сердечное прилежание, и ко властолюбию несытное желание, и на прежде бывших ему царей (?) ко убиению имея дерзновение; от сего же и возмездие принят".

"Царевич Феодор, царя Бориса отроча зело чудно, благолепием цветущи, яко цвет дивный на селе от Бога преукрашен, и яко крин в поле цветущ; очи имея велики черны, лице же ему бело, млечною белостию блистаяся, возрастом средний, телом изобилен; научен же от отца своего книжному почитанию, во ответах дивен и сладкоречив вельми, пустотное же и гнилое слово никогда же из уст его исхождаше, о вере и поучении книжном со усердием прилежаше". Русские Достоп. ч. I. 173 -174.

65. Петрей: "Вшествие в Москву происходило следующим образом: царя окружали 60 знатнейших вельмож, одетых столь же великолепно, как и сам он; все они ехали на конях. Вперед послан был ездовой с отрядом трубачей и литаврщиков, для наблюдения за порядком и для разведывания, не таится ли где измена. Гонцы скакали взад и вперед с вестями. Пред самим Димитрием ехали дружины Польских всадников в полном вооружении, по 20 человек в ряд с трубами и литаврами. За ним следовали также несколько дружин, в таком же порядке и вооружении; далее иностранцы, казаки и стрельцы, друг за другом по 20 человек в ряд. В городе и крепости звонили во все колокола, большие и малые; везде было веселье и пышное торжество. На больших широких улицах, на кровлях домов и церквей было такое множество зрителей, что издали толпы народа казались несметными роями пчел. Везде, где ни проходил Димитрий, Москвитяне падали ниц и восклицали: "Здравствуй отец наш, государь и великий князь Всероссийский! даруй Боже тебе многие лета; да осенит тебя Господь на всех путях жизни чудесною милостью, которою он спас тебя в сем мире. Ты наше солнце красное!" "Здравствуйте, мои дети!" отвечал Димитрий; "встаньте и молитесь за меня Богу". Как скоро он въехал на площадь чрез живой мост и водяные ворота, поднялся такой страшный вихрь, что всадники и кони едва не попадали; пыль взвилась столбом и всех ослепила. Русские перепугались и, сотворив крестное знамение, говорили друг другу: "Господи спаси нас! Быть беде и несчастью". Musskow. Chron. 315-317.

66. Царица жила в Выксинском монастыре (Карамзин. Ист. Госуд, Рос. XI, пр. 379).

67. Вот особы, составлявшие государственный совет Лжедмитрия . I) Особы духовные: патриарх (он сидел но правую руку), митрополиты: Новгородский и Великолуцкий, Казанский и Свяжский, Ростовский и Ярославский, Сарский и Подонский; 7 архиепископов и 3 епископа. II) Особы светские: бояре первого класса: князь Федор Иванович Мстиславский; князья Василий и Дмитрий Ивановичи Шуйские; князь Иван Михайлович Воротынский; Михайло Федорович Нагой, конюший великий; князь Никита Романович Трубецкой; Андрей, Михайло и Афанасий Александровичи Нагие; князь Василий Михайлович Масальский, дворецкий великий; князь Иван Иванович Пуговка-Шуйский; князь Андрей Романович Трубецкой; Григорий Федорович Нагой; князь Иван Иванович Шпак-Голицын; князья Василий, Иван и Андрей Васильевичи Голицыны; Петр Федорович Басманов; Петр Никитич Шереметев; князь Василий Карданугович Черкасский-Кабардинский; Федор Иванович Шереметев; князь Андрей Петрович Куракин; князь Борис Петрович Татев Стародубский-Ряполовский; князь Иван Семенович Куракин; Иван Никитич Романов; князь Федор Иванович Хворостинин-Ярославский; Михайло Глебович Салтыков; князь Иван Никитич Большой-Одоевский; Богдан Яковлевич Бельский, оружейничий великий; князь Андрей Андреевич Телятевский; Михайло Богданович Сабуров; князь Семен Андреевич Куракин; Владимир Васильевич Кольцов-Масальский; князь Давило Борисович Приимков - Ростовский; князь Федор Тимофеевич Долгорукий; князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский, мечник великий. III) Совет окольничих: Михайло Борисович Шеин; Василий Петрович Морозов; князь Иван Дмитриевич Хворостинин-Ярославский; Михайло Михайлович Салтыков; Василий Яковлевич Щелкалов; князь Владимир Иванович Клубков-Масальский; князь Григорий Борисович Долгорукий; князь Александр Федорович Жировый-Засекин; Иван и Василий Петровичи Головины; князь Григорий Петрович Ромодановский; Иван Федорович Колычев; князь Иван Иванович Курлятев-Оболенский, подчаший великий; Алексей Романович Плещеев; князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский, кравчий великий; Богдан Иванович Сутупов, печатник и секретарь великий; Афанасий Иванович Власьев, подскарбий надворный и секретарь великий. IV) Дворяне: Гаврило Григорьевич Бобрищев-Пушкин, сокольничий великий; Яков Васильевич Зюзин; Василий Борисович Сукин; Григорий Иванович Микулин; Артемий Васильевич Измайлов; Андрей Матвеевич Воейков, ясельничий. Собр. Госуд. Грам. 207 - 210.

68. В подлиннике: “Grobe Moskowitische Bestien”. Предки наши, непоколебимые в православии, не заслуживали такого упрека.

69. В подлиннике: Geleess; у Петрея Galiss. Лжедмитрий, уведомляя папу о непременном намерении воевать с Турками, просил его убедить императора не мириться с султаном, и общими силами ударить на врагов христианства. См. его граммату в Собр. Госуд. Грам. П. 232.

Вслед за известием о войне с Турками, Петрей присовокупляет: "Вспомнив свое обещание, данное в Польше, всеми силами стараться о распространении в России католической веры, Димитрий приказал отвести иезуитам, вместе с ним прибывшим, обширный двор в Москве, где они могли совершать литургию по своим обрядам. К иезуитам присоединились еще четыре патера, которых прислал из Польши папский легат Антоний Лонгин (Рангони?), вместе со своим племянником, для скорейшего распространения католической веры". Musskow. Chron. 321.

70. Власьев был надворным подскарбием. Кроме его, Лжедмитрий послал к воеводе Сендомирскому секретаря своего Яна Бучинского, со следующим любопытным наказом: "Память секретарю нашему Яну Бучинскому, как ему говорить, именем нашим, воеводе Сендомирскому:

1) Чтоб воевода у ксендза у легата папина промыслил и побил челом о вольном позволении, чтоб ея милость панна Марина причастилась на обедне от патриарха нашего, потому что без того коронована не будет.

2) Чтоб пан воевода, после обрученья, тотчас о том нам ведомо учинил чрез гонца; а перстень обручальный прислал бы не с жильцем и не со слугою, но с честным человеком.

3) Чтоб ея милости панне Марине позволено до греческой церкви ходить; набожность и чин свой вольно будет держать, как похочет.

4) Чтоб ся милость панну Марину звали наияснейшею и всякую честь государскую воздавали, и чтоб была во всем предостережена.

5) Волосов бы не наряжала.

6) Чтоб никто ея не водил, только пан староста Саноцкий, да Бучинский, или который иной с племени.

7) Промыслите о вольности, чтоб Марина в субботу мясо ела, а в середу б постилась.

8) После обрученья не ела ни с кем, только особно, или с воеводою, или с воеводиною и с хорунжею, и служили б у ней кравчие". Подпись Самозванца: In Perator. (Соб. Госуд. Грам. II. 228).

МАРТИН БЕР

ЛЕТОПИСЬ МОСКОВСКАЯ,

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь (открываются в новом окне)

с 1584 года по 1612.

Димитрий вскоре дал новый повод к негодованию народному: он велел осмотреть монастыри, представить ведомость их доходам, оценить их поместья, и, оставив из них только необходимое для содержания праздных монахов, все прочее отобрал в казну на жалованье войску, готовившемуся в поход против врагов христианства; сверх того, принудил Арбатских и Чертольских священников уступить Немцам свои дома, находившиеся вблизи дворца, для того, чтобы в случае надобности иметь под рукою верных телохранителей. "Пора за дело, беда за плечами ", думал старший из братьев Шуйских, князь Василий Иванович, и спешил воспользоваться временем: имея в Москве многих сообщников, он составил заговор, коего целью было, до прибытия новых чужеземцев, умертвить царя, со всеми людьми, ему преданными.

Но умысел обнаружился: многие священники и стрельцы, в мучениях пытки, признались, что князь Василий Шуйский был главным всему виновником. Попы отделались одною пыткою; а стрельцов Димитрий отдал на произвол их товарищей, объявив, что только тот будет признан не участвующим в заговоре, кто наложит руку на виновных. Все верные стрельцы бросились на изменников и, подобно псам, растерзали их зубами, в доказательство своей невинности ⁷¹. Начальник же заговора, князь Василий Иванович, по приказанию царя, взять был под стражу, наказан плетьми и осужден на смерть. Его вывели на место казни, между дворцом и каменными лавками; там [53] \1605\ прочли смертный приговор; палач раздел осужденного, подвел его к плахе, и уже готов был отсечь ему голову, как вдруг увидели бегущего из дворца Немца, который держал в руках царскую грамоту и еще издали кричал палачу: стой! Он объявил, что царь, простив многих изменников, милует и сего преступника для знатного рода его, требуя одного обещания не замышлять новой измены ⁷².

Это неуместное милосердие принесло гибельные плоды, как ниже увидим. Гораздо было бы лучше, если бы Димитрий казнил крамольника, уличенного в явной измене; он не думал, что тот, кому даровал жизнь, будет в последствии виною его злосчастия: ему казалось, что строгое наказание Шуйского отнимет охоту у других к подобным покушениям. И так бесстрашный царь был совершенно спокоен. Коварные князья и бояре старались еще более усыпить его, вели себя скромно, ничего не затевали, ездили с Дмитрием на охоту и участвовали во всех его забавах.

В 30 верстах от Москвы, есть обитель Вяземская: царь велел обвести ее ледяною крепостью и прибыл туда с Немецкою гвардиею, двумя отрядами Польской конницы, также со всеми боярами, в намерении показать им искусство осаждать крепости. Конницу расположил в недальнем расстоянии от монастыря; князьям и боярам поручил защищать крепость, назначив одного из них воеводою, а сам, предводительствуя Немцами, пошел на приступ; воинам, вместо оружия, дали снежные комки. В первый день потеха была чудесная. Только Немцы переранили многих бояр, бросая в них, вместе с снегом, каменьями. Знали, чем взять! Царь первый ворвался в крепость; за ним вся гвардия. Торжествуя победу, он говорил коменданту ледяной крепости: "Дай Боже! взять со временем таким же образом и Азов". Потом велел готовиться к новой потехе; между тем, подали пива, меду, и все пили за общее здоровье, это время подходит к царю один боярин и просит его [54] \1606\ оставить такие забавы "Бояре", говорил он, "весьма сердиты на Немцев, которые осмелились бросать в них каменьями; не забудь, что между князьями и боярами много тебе зложелателей; каждый из них имеет по длинному острому ножу; а у тебя с Немцами одни снежные комки. Не вышло бы худой шутки!" Царь, одумался, прекратил потехи и возвратился в Москву; вскоре узнал он, что бояре в самом деле хотели погубить его с Немцами, распустив, молву, будто бы царь дал приказание Польским всадникам и Немецким телохранителям умертвить вельмож. Честным Немцам и в ум не приходило такое злодейство. Около сего же времени, Димитрий, получив приятную весть о приближении своей невесты к пределам России, немедленно отправил для её путешествия 15 000 рублей, а Смоленским дворянам предписал встретить ее со всеми спутниками почтительно, угостить как царицу, и проводить до самого Дорогобужа. Такое же приказание послал в Дорогобуж, Вязьму, Царево-Займище, Можайск, повелевая принимать невесту, как его самого. От Смоленской границы вплоть до Кремля исправили дороги; на реках построили мосты, а улицы так чисто вымели, что ни в каком доме не могло быть опрятнее.

Между тем, как царская невеста с отцом и братом праздновала в Можайске Светлое Воскресение, Димитрий, выехав из столицы тайно, с немногими людьми, изумил любезных гостей нечаянным прибытием. Он провел с ними двое суток; потом возвратился в Москву и отдал приказание приготовить все нужное для их встречи.

На другой день Пасхи, 24 апреля, приехал в Москву воевода Сендомирский, отец Марины: его пышно встретили князья, бояре и стрельцы. А через пять дней, 1 мая, и царская невеста пожаловала. Димитрий, выслав к ней на встречу весь двор и до 100 000 казаков, Татар, стрельцов, в богатейших одеждах, сам нарядился в простое платье, выехал за город верхом и устроил войско по обеим сторонам дороги; потом [55] \1606\ возвратился в Кремль, приказав вывести 12 верховых коней в богатых чапраках и седлах, под дорогими покрывалами из мехов рысьих и барсовых, с золотыми удилами, с серебряными стременами; 12 конюхов, в великолепной одежде, вели этих коней в подарок невесте. За ними следовала карета, запряженная 12 белыми лошадьми, обитая внутри красным бархатом, с парчовыми подушками, унизанными жемчугом. Князь Мстиславский, сказав невесте от имени царя приветственную речь, встретил весьма почтительно как ее, так брата и зятя её, со всеми спутниками, исполняя в точности волю своего государя; вместе с тем просил пересесть в царскую карету и принять ее в подарок. Как скоро Марина поднялась с места, знатнейшие особы взяли ее на руки с почтением и посадили. Тогда началось шествие: впереди было 300 гайдуков, которые играли на флейтах и били в барабаны; за ними ехали Дмитриевы Польские всадники, по 10 человек в ряд, с трубами и литаврами; потом вели 12 вышеупомянутых коней; тут ехала невеста с братом и зятем в царской карете, окруженной Польскими гайдуками и знатнейшими Русскими сановниками. По обеим сторонам шли 200 Немецких алебардщиков; за каретою и вельможами следовала сотня казаков; за ними четыре конюха вели две богато убранные верховые лошади, принадлежащая невесте его величества; потом везли карету ея, запряженную 8 конями серыми в яблоках, с красными хвостами и гривами; далее в карете шестеркою, ехала гофмейстерина, госпожа Казановская; за нею следовали одна за другою еще 13 карет, в коих сидели Польки из невестиной свиты; позади их находились всадники, прибывшие с Мариною из Польши, в панцирях и в полном вооружении, с трубами и флейтами. Русская конница с своими набатами заключала шествие; там уже тянулся весь Польский обоз, с поклажею и припасами.

В продолжение всего этого дня, как на главных воротах, так и на внутренних, играли без умолку Московские музыканты. [56] \1606\ Не все однако веселились: во время шествия, между Никитовкой и Кремлевскими воротами, поднялась буря, как и в день приезда Дмитриева, о чем выше сказано: многие считали это бедственным предзнаменованием; в особенности приуныли Москвитяне; они весьма неохотно принимали гостей иноземных, тем более, что Польские всадники были вооружены с головы до ног. Они спрашивали знакомых Немцев: разве по их обычаям в полном вооружении приезжают на свадьбу? А как начали Поляки из своих повозок вынимать, между прочими вещами, по 5 и по 6 ружей, опасения Москвитян еще боле увеличились: они ждали большой беды. Уже и прежде народ, заметив особенную милость Димитрия к Полякам и Немцам, стал верить словам Шуйского, который, вместе с другими боярами, разглашал, что царь есть самозванец; прибытие многих вооруженных Поляков дало новую пищу подозрению: Москвитяне жалели о Борисе и думали, что Поляки и Немцы непременно их перебьют. Шуйский, которого Димитрий помиловал себе на беду, сведав о народном негодовании, созвал в свой дом единомышленных бояр, купцов, сотников, пятидесятников, и сказал им, что Москва, наполненная иноземцами, находится в крайней опасности; что он давно это предсказывал и хотел пособить горю; но Москвитяне его не поддержали, а он едва не потерял головы. Теперь они видят следствия: Россия в руках Поляков. Да и сам Димитрий Поляк: его признали царевичем только для того, чтобы свергнуть Бориса, надеясь впрочем, найти в юном герое защитника веры и отечественных обычаев, но все жестоко обманулись: он любит только иноземцев; презирает святых, оскверняет храмы чудотворца Николая и пречистой Девы Марии, дозволив входить в них некрещеным Ляхам, да еще с собаками; изгоняет пастырей церковных из домов их, которые отдает Латышам; а сам женится на поганой Польке. "Если мы", продолжал Шуйский, "не примем заранее мер, то он наделает нам еще более бедствий. Я же, для спасения [57] \1606\ православной веры, снова готов на все решиться: только бы вы мне помогали с усердием и верностью: каждый сотник должен объявить подчиненным, что царь есть самозванец, и что он замышляет злое со своими Поляками; пусть посоветуются с гражданами Московскими, каким образом отклонить беду. За нас несколько сот тысяч, а у него только пять тысяч Поляков; да и те рассеяны по разным местам города. Стоит только назначить день, чтобы избить их сонных, вместе с обманщиком!" В заключение Шуйский убеждал единомышленников приступить к делу заблаговременно и тотчас его известить, на что решатся граждане. Народ, уже склонный к мятежу, охотно согласился очистить город православный от неверных, и обещал принять сторону Шуйского, лишь только настанет час к исполнению заговора. Тогда условились в плане, по первому набату, Москвитяне долженствовали броситься во дворец с воплем: "Поляки губят царя, и, окружив государя, будто бы для защиты, предать его смерти; потом ворваться в Польские жилища, которые накануне будут означены Русскими буквами, и всех чужестранцев истребить, не трогая, однако Немцев, всегда преданных Poccии.

Так составлен был тайный заговор! Димитрий отчасти проведал о злом умысле; но нимало не беспокоился: он думал иметь довольно силы для усмирения Русских; а того не размыслил, что Поляки, рассеянные по городу, жили далеко от дворца. Он испытал это во время бунта.

8 мая совершилось царское бракосочетание; вскоре потом царица была коронована. Накануне свадьбы, Димитрий имел жаркий спор со своими боярами: Поляки хотели нарядить невесту в Польское платье, говоря, что к иноземному она еще не привыкла; Русские же требовали, чтобы как царь, так и царица венчались по старине, в Русском. После долговременного прения, Димитрий сказал: "Хорошо! Я согласен исполнить желание бояр и обычай народной, чтобы никто не жаловался, будто я замышляю великие перемены. Один день ничего не значит!" [58] \1606\ Потом, убедив невесту надеть Русское платье, он обвенчался с нею в церкви пресвятой Богородицы ⁷³. Но в следующий день (9 мая), прислал к супруге Польскую одежду, объявив притом; "Вчера я сделал угодное народу; теперь же намерен действовать по собственной воле". С того времени царица всегда наряжалась по-Польски. Праздновали эту свадьбу очень весело, вдоволь ели и пили, пели и плясали; не говоря о музыке инструментальной, скажу только, что вокальная состояла из 32 голосов: все песенники привезены были из Польши. Поляки, при сем случае, напились допьяна и, возвращаясь домой, дозволяли себе самые наглые поступки: рубили саблями встречавшихся Москвитян и извлекали из карет знатных боярынь для удовлетворения гнусному сладострастию. Народ же все это брал на замечание.

В субботу, 10 мая, царь приказал изготовить все мясные кушанья из телятины, презрев народный обычай: такую пищу Русские признают заповедною. Русские повара не упустили разгласить о том в народе, и Москвитяне еще более убедились, что царь их Поляк; но скрыли свое негодование, выжидая удобного случая.

11 мая Мартин Бер, уроженец Нейштатский, говорил во дворце, с дозволения государя, первую лютеранскую проповедь, для господ капитанов, докторов и других Немцев, коим слишком далеко было ходить в Немецкую слободу.

12 мая разнеслась в городе молва, что Димитрий изменил православию; говорили, что он весьма редко посещает Божие храмы, где прежде так часто присутствовал, следует чуждым обычаям, ест нечистую пищу, не выпарившись ходит к обедне, не кладет поклонов пред образом чудотворца Николая, после свадьбы ни разу со своею поганою женою не мылся в бане, хотя она беспрестанно топится: все убеждало народ, что царь не истинный Димитрий, и что страшная беда грозит отечеству. Так говорили вслух на всех рынках. Двое алебардщиков, [59] \1606\ схватив одного из таких говорунов, привели его во дворец и донесли государю, какой умысел затеяли изменники. Димитрий сделался осторожнее, собрал всю гвардию, велел ей быть во дворце безотлучно и приказал допросить возмутителя; но коварные бояре смотрели на бездельника сквозь пальцы и уверили царя, что виновный болтал дерзкие речи от глупости, в пьяном виде, что и трезвый он умнее не бывает; говорили притом, что государь напрасно слушает пустые вести наушников Немцев, и что у него довольно силы для усмирения мятежа, если бы кто-либо его затеял. Эти уверения успокоили бесстрашного героя; он не обратил даже внимания на донесения своих капитанов, которые 13, 14 и 15 мая, уведомляли его о таившейся измене; спрятал их письменные изветы, и сказав: "все это ничего не значит!" оставил из всей гвардии во дворце, по-прежнему, не более 50 воинов, а прочим велел разойтись по домам и ожидать его приказания. Но справедливо говорит пословица: чем менее думаем, тем скорее беда сбывается. Димитрий оправдал изречение св. апостола Павла: "Егда бо рекут мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство". Царь, не веривший ни предзнаменованиям, ни очевидным свидетельствам, был сражен изменниками прежде, нежели успел опомниться.

Ночью на 16 мая, случился такой мороз, какого еще никогда не бывало: все овощи завяли. Это не предвещало ничего доброго.

Наконец 17 мая свершился дьявольский умысел, таившийся в продолжение целого года. В 3 часа по полуночи, когда царь и Польские господа покоились глубоким сном и не успели еще проспаться от вчерашнего похмелья, изменники вдруг ударили во все колокола, коих в каждой церкви по пяти и по шести, в некоторых же по двенадцати, а церквей в Москве по крайней мере три тысячи. Народ взволновался; несколько сот тысяч человек, схватив дубины, ружья, сабли, копья, кто что мог (бешенство их вооружало) устремились ко дворцу с криком: "Кто умерщвляет царя?" Поляки! отвечали бояре. [60]

\1606\ Димитрий, изумленный тревогою, немедленно приказал своему любимцу, Басманову, узнать о причине смятения. Но коварные бояре отвечали вельможе, что им неизвестно, от чего волнуется народ, и что, вероятно, случился где-нибудь пожар. Когда же с громом набатов соединились неистовые крики, достигшие внутренних царских покоев, Димитрий выслал Басманова вторично с повелением удостовериться, точно ли открылся пожар, а сам оставил свое ложе и спешил одеться. Басманов видит весь двор, наполненный людьми вооруженными, и спрашивает: чего они хотят? что значит колокольный звон? Народ завопил:.... "Выдай Самозванца; тогда узнаешь ответ наш!'' ⁷⁴

Не сомневаясь в бунте, Басманов бросился назад, приказал копьеносцам не впускать ни одного человека, а сам в отчаянии прибежал к царю, рвал на себе волосы и говорил ему: "Беда, государь! Народ требует головы твоей! Ты сам виноват: за чем не послушал верных Немцев!" Между тем, один из бояр ворвался, сквозь толпу телохранителей, в царский покой и закричал Димитрию: "Ну, безвременный царь! проспался ли ты? За чем не выходишь к народу и не даешь ему отчета?" Верный Басманов, схватив царский палаш, срубил голову наглецу. Сам Димитрий вышел в переднюю, где были его алебардщики, выхватил меч у Курляндского дворянина Вильгельма Шварцгофа и, грозя им народу, кричал: “я вам не Борис!” ⁷⁵ Но встреченный выстрелами, спешил удалиться. Басманов, же подошел к толпе бояр и просил их не выдавать государя. Татищев, знатный вельможа, обругал его, как нельзя хуже, и ударил своим длинным ножом так, что он пал мертвый. Бояре бросили его с крыльца, вышиною в 12 сажень. Так погиб за царя этот герой, друг и покровитель Немцев! ⁷⁶

Мятежники, ободренные смертью храброго и осторожного мужа, как псы кровожадные, кинулись на телохранителей, требуя выдачи обманщика. Царь снова мнился пред буйною толпою и хотел разогнать ее палашом; но легко ли было одолеть такое множество! [61] \1606\ Чернь вырубила несколько досок в степе, вломилась в палаты и обезоружила копьеносцев. Димитрий же едва мог убежать во внутренние покои ⁷⁷. Немцы заперлись изнутри и стали за дверями.

Устрашенный царь бросил палаш, не говорил ни слова, рвал на себе волосы и потом скрылся в другой комнате. Русские, стреляя в дверь первого покоя, заставили Немцев отойти в сторону: наконец раздробили ее топорами. "О, для чего" говорили между собою алебардщики "мы здесь не все вместе и не имеем ружей! Тогда мы увенчались бы славою и спасли бы царя: это оружие годится только для красы, а не для дела. И он, и мы пропали. Горе женам, детям и друзьям нашим! Их верно уже нет в живых! Горе и царю, отвергшему советы наши! Погибая сам, он губит и нас!" Они удалились в другую комнату, куда скрылся Дмитрий и заперли ее; но, видя, что его там нет, бросились в третью, где также его не было.

Царь, между тем, пробежав царицины покои, достигнул каменного дворца и выскочил от страха в окно, вышиною от земли на 15 сажень; но вся надежда на спасение исчезла, он вывихнул себе ногу. Русские, преследуя его из одной комнаты в другую, напали на телохранителей, стоявших подле царской умывальни, и отняв у них оружие, приставили к ним, столько людей, что лишили их всякого средства к освобождению; причем расспрашивая, куда девался царь, обыскивали дворец и похитили множество сокровищ.

Бояре же и князья вломились к царице; женщины ея обмерли от страха: а сама она спряталась под юбку своей гофмейстерины. "Где царь и царица" воскликнули бояре (имя грубых мужиков было им приличнее)? "Вам лучше должно знать, куда вы девали царя; мы не обязаны его караулить" было ответом. "Непотребныz!" закричали бояре, "где ... царица ваша?"

"На что же вам царица?" опрашиваешь гофмейстерина. Ей отвечают страшными угрозами ⁷⁸. После того, бояре разделили между [62] \1606\ собою всех девиц, благородных Полек, и отослали их в свои дома, где они через год стали матерями. Гофмейстерину же, толстую старуху, под платьем коей притаилась Марина, бояре оставили в покое, только бранили ее без пощады и требовали непременно, чтобы она призналась, куда скрылась ея царица. "Сего дня рано поутру", сказала гофмейстерина, "мы отправили ее в дом пана воеводы Сендомирского: там она и теперь". Между тем стрельцы, стоявшие на страже у Чертольских ворот, увидели лежащего государя и, услышав стоны его, спешили помочь ему и хотели отнести его во дворец. Народ, заметив это, уведомил бояр, которые тотчас оставили Гофмейстерину, и бросились с крыльца, в намерении умертвить Димитрия; тщетно стрельцы, им убежденные, старались спасти его; положив на месте одного или двух бояр ружейными выстрелами, они вскоре должны были уступить силе.

Бояре схватили разбившегося в падении царя и повлекли его так, что он мог бы сказать с пленником Плавта: слишком несправедливо тащить и колотить в одно время. Его внесли в комнаты, прежде великолепно убранные, но тогда уже разграбленные и изгаженные. В прихожей было несколько телохранителей под стражею, обезоруженных и печальных. Царь взглянул на них, и слезы потекли из глаз его; он протянул к одному из них руку, но не мог выговорить ни слова; что думал, известно только Богу сердцеведцу; может быть он вспомнил неоднократные предостережения своих верных Немцев! Один из копьеносцев, Ливонский дворянин, Вильгельм Фирстенберг, пробрался в комнату, желая знать, что будет с царем; но был заколот одним из бояр, подле самого государя. "Смотри", говорили некоторые вельможи "как усердны псы Немецкие! И теперь не покидают своего царя; побьем их до последнего!" Но другие не согласились.

Принесшие Димитрия в комнату поступали с ним не лучше жидов: тот щипнет, другой кольнет. Вместо царской [63] \1606\ одежды, нарядили его в платье пирожника и осыпали насмешками. "Поглядите на царя Всероссийского", сказал один: "у меня такой царь на конюшне!" "А я бы этому царю дал знать", говорил другой. Третий, ударив его по лицу, закричал: "Говори, к... с... кто ты, кто твой отец и откуда ты родом?" "Вы все знаете", отвечал Димитрий, "что я царь ваш, сын Иоанна Васильевича. Спросите мать мою: она в монастыре; или выведите меня на Лобное место и дозвольте мне объясниться". Тут выскочил с ружьем один купец, по имени Валуев, и сказав: "чего толковать с еретиком? вот я благословлю этого Польского свистуна!" прострелил его насквозь ⁷⁹.

Между тем, старый изменник Шуйский разъезжал на дворе верхом и уговаривал народ скорее умертвить вора. Все мятежники бросились ко дворцу; но как он был уже наполнен людьми, то они остановились на дворе и хотели знать, что говорил Польский шут; им отвечали: Димитрий винится в самозванстве (чего он впрочем, не сделал). Тут все завопили: "Бей его, руби его". Князья и бояре обнажили сабли и ножи: один рассек ему лоб, другой затылок; тот отхватил ему руку, этот ногу; некоторые вонзали в живот ему ножи. Потом вытащили труп убиенного в сени, где погиб верный Басманов, и сбросив его с крыльца, кричали: "Ты любил его живого, не расставайся и с мертвым!" Таким образом, тот, кто вчера гордился своим могуществом и в целом свете гремел славою, теперь лежал в пыли и прахе. Бедствие поразило и его, и супругу, и гостей в девятый день после брака. Не худо было бы и другим остерегаться такой же свадьбы: она была не лучше Парижской. Димитрий царствовал без 3 дней 11 месяцев. [64]

ГЛАВА VI.

МЕЖДУЦАРСТВИЕ.

1606.

Убийство Поляков. Исступление народа. Переговоры бояр с Мариною и отцом ея. Труп Самозванца на Красном площади. Мнимое чудо над телом его. Молва о спасении Димитрия. Свидетельство Бера. Свойства Самозванца. Доказательства, что он не был Димитрий: слова Басманова и других свидетелей современных.

Во время бунта, несколько сот Русских окружили дом, где жил воевода Сендомирский с своими гайдуками и служителями: этот дом находился в Кремле, недалеко от царских и патриарших палат, и принадлежал некогда Борису Годунову; поставив против ворот пушки, Русские так крепко стерегли его, что не только человеку, но и собаке нельзя было выскочить. И так господин воевода не мог подать помощи своему зятю; впрочем, решился дорого продать свою жизнь, если бы на него напали.

По убиению царя и Басманова, первыми жертвами злобы народной были музыканты и песенники, люди невинные, благонравные и в своем деле искусные: все они, человек до 100, были побиты в Кремле, в монастырских домах, пожалованных им покойным государем. Потом дошла очередь до Поляков, живших в Китай-городе и других частях Москвы. Многие из них вскакивали с постелей в одних рубахах и прятались в погреба, в солому, даже в навоз; но тщетно: Москвитяне находили их и убивали, иных кольями, других каменьями или саблями; а жен и дочерей отвели к себе.

Но брат царицын, пан староста, при помощи слуг и благородных Поляков, оборонялся весьма храбро в своем доме, находившемся против пушечного двора: здесь пало много Русских. Такую же твердость явили и царицыны зятья, которые вместе с Польскими послами, вооружив до 700 человек, в том доме, где умер Датский герцог Иоанн, объявили народу, [65] \1606\что они станут палить по городу, зажгут свой дом, сядут на коней и до последнего человека будут защищать себя, если Русские не поклянутся оставить их в покое. То же сделали и Дмитриевы Польские всадники: никто из Русских не смел войти к ним на двор. Напоследок Москвитяне привезли пушки, навели их на дом царицына брата и начали палить: после двух выстрелов, Поляки согласились сдаться, только с тем, чтобы жизнь и имущество их были неприкосновенны. Русские дали слово и целовали крест. Но осажденные не верили им и хотели говорить с знатнейшими особами: тогда явился старый изменник Шуйский с товарищами и дал клятву не трогать Поляков; только просил их дня два не выходить из дома, потому, что Москвитяне злятся на них за оскорбление своих жен и дочерей.

Народ столь же милостиво поступил и с теми Поляками, которые по многолюдству могли обороняться; если же находили в доме человек 6, 8, 10, 12 и 14, всех побивали без пощады, как собак.

Несколько Поляков, сев на коней, спешили ускакать в Немецкую слободу; но к несчастью, попались к таким людям, которых в Ливонии, или Германии, казнили бы позорною смертью: то были перекрещенные мамелюки, враги христиан, преданные более Русским, нежели Немцам; Димитрий не удостоил их чести принять в свою гвардию, справедливо думая, что они, изменив Богу, не будут верны и царю. Бездельники, ожесточенные против Димитрия и Поляков более самих Русских, схватили несчастных беглецов, думавших найти у них спасение, раздели их донага и всех умертвили.

Дьявольская резня продолжалась с 3 часов до 11. Поляков погибло 2135 ⁸⁰; в числе убитых были студенты, Немецкие ювелиры и купцы Аугсбургские, имевшие много денег и всякого дo6pa. Злодеи бросали тела убиенных на улицы, в жертву собакам и Русским площадным лекарям, которые вырезали [66] \1606\ жир из трупов. Двое суток лежали мертвые под открытым небом; в третий день убийца Шуйский приказал их подобрать и похоронить в Божьем доме. Никогда, доколе мир стоит, потомство не забудет 17 мая: как ужасен был этот день для иностранцев! Нельзя изобразить его словами; поверит ли читатель? шесть часов кряду гремел набат без умолка, раздавались ружейные выстрелы, сабельные удары, топот коней, гром колесниц и крик остервенившегося народа: "Суки, руби к.... д... Поляков!" Глас милосердия замолк в душах Москвитян: жестокие не слушали ни просьб, ни молений.

Один благородный Поляк, пробужденный тревогою, вскочил с постели в одной рубашке, и, взяв кошелек с сотнею червонцев, кинулся в погреб, где зарылся в песок. Русские, думая, что там закопаны сокровища, нашли его: бросив им свой кошелек, он молил об одной жизни, отдавался в плен, уверял, что не знает за собою никакой вины ни против царя, ни против народа; предлагал все свое имение, бывшее и в Москве, и в Польше; просил только отвести его во дворец, где он даст отчет в своих поступках. Его вывели из погреба; на дворе он увидел своих людей, раздетых донага и изрубленных: принужденный идти по трупам их, добрый человек погрузился в печаль неизъяснимую; с какою горестью смотрел он, как тяжки были вздохи его! Между тем встретился один Москвитин и закричал: "Бей этого к... с...." Несчастный Поляк кланялся ему почти до земли и умолял ради Бога пощадить жизнь его такими словами, который смягчили бы самый камень; видя же непреклонность злодея, стал просить именем св. Николая и пречистой Девы Марии. Жестокосердый Москвитин ударил его саблею: тут вырвался несчастный из рук проводников, отскочил назад, снова поклонился и воскликнул: "О Москвитяне! Вы называетесь христианами: где же христианское ваше милосердие? Пощадите меня, ради святой веры вашей, ради жены и детей моих, покинутых мною в отчестве!" [67] \1606\ Все было напрасно: убийца рассек ему плечо; кровь полилась ручьями. Отчаянный Поляк бросился бежать; злодеи догнали и изрубили его: он умер в жестоких муках; потом бросились на труп и поссорились друг с другом за рубашку и портки убитого: я сам был тому свидетелем. Так бедный дворянин, потеряв все свое имущество, все одежды, золото, серебро, слуг, коней, оружие, лишился и самой жизни! Не радостную весть получили его дети и жена, братья и родные, друзья и знакомые.

В этот несчастный для иностранцев день, многие негодяи, ровно ничего не имевшие, нашли пребогатую добычу: нахватали бархатных и шелковых платьев, собольих и лисьих шуб, золотых цепей и колец, ковров, золота, серебра, всякой всячины, чего ни сами, ни предки их никогда не имели. Довольно было пищи и самохвалам: "Кому устоять против нас, Москвитян? нам числа нет. Целый свет не сладит: все должно покориться нам!" Так, любезные Москвитяне! Вы очень храбры, когда сотнями нападете на одного безоружного, особливо сонного; иначе и в нескольких тысячах не много найдется храбрецов.

Наконец в 11 часу трагедия кончилась: спасенным от смерти Полякам дарована пощада; в Москве водворилась тишина; иноземцы могли теперь вздохнуть свободно. Как веселятся мореплаватели после ужасной бури и свирепого рева морских волы, при наступлении ясной погоды; так радовались и мы, узнав, что убийства прекратились и что наших осталось в живых еще несколько сот человек. Когда мятеж затих, изменники бояре и князья собрались пред покоями царицы и велели ей сказать, что им известно ея знатное происхождение; кто же был тот вор и обманщик, который выдавал себя за Димитрия, должна выдать она, ибо знала его еще в Польше; и что если ей угодно возвратиться к отцу, то выдала бы все вещи, присланные бездельником Самозванцем к ней на родину и подаренные от Москвы. Царица, немедленно отдав им не только свой гардероб [68] \1606\, все драгоценные каменья, жемчуг, золотые изделия, но и последнее платье, которое носила (она осталась в одном спальном капоте), обещала заплатить за все издержки, если бояре тотчас отправить ее к отцу. Не говоря ни слова об издержках, Русские требовали только 55 000 рублей со всеми вещами, подаренными ей Самозванцем. Царица сказала в ответ: "Для чести Москвитян и в удовольствие моему государю, все эти деньги я истратила на путешествие, прибавив к ним столько же своих. Бояре все добро мое отобрали: у меня нет более нечего". Вместе с тем она просила прислать к ней одного из отцовских служителей, обещая доставить все, что только имеет, а остальное прислать из Польши, если дозволено будет ей туда возвратиться. Бояре согласились.

Узнав о таком условии, царицын отец пригласил к себе бояр и сказал им: "Вы не хотите, господа, отпустить ко мне дочь мою, не получив прежде 55 000 рублей, которые прислал ей на дорогу царь ваш, Димитрий, желавший поддержать как свою честь, так и достоинство народа? Но вы забываете, что отправляя невесту, я истратил по крайней мере столько же: вы все у неё обобрали, и еще требуете от нас денег! У меня есть теперь 60 000 талеров и 20 000 Польских злотых: если вы отпустите меня в отечество с дочерью и со всеми Поляками, я согласен вручить вам все деньги, а остальную сумму пришлю в последствии". Бояре отвечали: "Освободить тебя еще не время. Но мы согласны прислать к тебе дочь, как скоро получим твои 80 000 талеров". "Так и быть!", воскликнул добрый пан воевода. "Я хочу жить и умереть с нею. Деньги готовы, только приведите мою дочь с ея гофмейстериною и другими женщинами". Князья и бояре удалились; чрез несколько времени привели царицу к отцовскому дому; но до тех пор не отдавали ея, пока воевода Сендомирский не выслал обещанной суммы. Огорченный столь жестоким поступком, он сказал им: "Вы поступаете с нами бессовестно. Когда покойный зять мой [69] \1606\ пришел в Россию с малочисленным отрядом, вы признали его истинным Дмитрием и тем удостоверили нас, Поляков, что он имел неоспоримое право на Русский престол; вы были виною смерти Борисовой, истребили весь род его, короновали Димитрия, велели послам своим благодарить нас за наше об нем попечение, наконец торжественною грамотой, за своею печатью, уверили нас, что он сын царя Иоанна Васильевича: это свидетельство и теперь хранится в Польше. Не я предлагал дочь свою вашему государю; он сам просил ея руки чрез вас, князей и бояр. Я же только тогда согласился отпустить ее, когда все Русское царство изъявило на то желание и когда Русский посол, пред лицом его королевского величества, засвидетельствовал право Димитрия на престол Московский. После того, можете ли говорить, что он был Самозванец и что мы, Поляки, вас обманули? Так! мы были виновны; но только в том, что слишком верили вашей клятве: вы обманщики, а не мы! Мы приехали сюда друзьями, жили среди вас в беспечном спокойствии, рассеялись по городу, иной там, другой здесь, чего верно бы не сделали, если бы замышляли какое либо зло; а вы губили нас как злейших врагов, подобно тайным смертоубийцам; словами нас приветствовали, душою проклинали! Многие сотни горестных вдов и сирот, несчастных родителей и друзей, оплакивают смерть своих милых, погубленных вашею злодейскою рукою, и на вас непрестанные жалобы воссылают к престолу Всевышнего. Чем вознаградите их за потерю? Положим, что покойный зять мой был не сын царя Иоанна, хотя вы сами утверждали противное, чем провинились пред вами 100 музыкантов? что сделали вам ювелиры и купцы, которые никогда вас не трогали и всегда продавали хорошие товары? чем виновны жены и девы, столь жестоко вами оскорбленные? Если бы мы таили дурной замысел, не три, или четыре тысячи явилось бы там, где миллион жителей: мы привели бы целое войско. Мы приехали к вам на свадьбу, а встретили смерть! [70] \1606\ Уже ли вы думаете, что Бог оставит без наказания такое злодейство? Нет, нет! Безвинная кровь, вами пролитая, вместе со слезами вдов и сирых, вопиет к престолу Всевышнего и требует возмездия! Вы можете, если хотите, погубить всех нас: Бог будет нашим судьею! Совесть ничем нас не упрекает". Бояре и князья отвечали: "Не ты виноват, господин воевода! Мы также не виновны. Всему причиною твои надменные Поляки: они срамили жен и дочерей наших, бесчинствовали в городе, оскорбляли Русских, грозили нам смертью; на них восстал народ. Не нам было укротить толпу разъяренную! Не менее виноват и сам зять твой: он презирал наши нравы, обычаи, нашу веру; предпочитал нам всякого иностранца, вопреки своей присяге. Предав ему землю Русскую, мы ожидали от него благодарности, думали, что он не забудет, на какую степень возвели его, и не станет любить чужих, более своих. Если бы он не обманул нас, никто не отрекся бы служить ему, как Димитрий, хотя бы он был и Самозванец. Мы приняли его, чтобы низложить Бориса и поправить свою участь; вместо того, все пошло к верху дном: он ел телятину, жил как басурмане, и принудил нас к такому поступку, который нам ни чуть не приятен. И теперь, если бы он жив был, мы сделали ⁸¹ бы тоже самое. А музыкантов и других невинных людей, вместе с ним убитых, по истине весьма нам жалко: они были жертвою неукротимого исступления народного; мы не могли спасти их. Но прислужницы твоей дочери теперь находятся вместе с нашими женами и дочерьми: им гораздо лучше, нежели самой дочери твоей. Можешь взять их немедленно, если желаешь. Но поклянись: во-первых, не мстить нам, ни от своего лица, ни чрез своих родственников; во-вторых, примирить нас с королем Польским, коего подданные убиты во время смятения; в-третьих, доплатить остальные из числа 55 000 рублей деньги, и возвратить подаренные Дмитрием твоей дочери вещи; не то готовься в темницу со всеми единоземцами. Выбирай!" [71]

\1606\ Воевода возразил: "Все, что было прислано зятем моей дочери, вместе с отцовским приданым, она привезла в Россию, и все у неё отобрано до последней шубы. Вам лучше знать, куда девалось это добро: у вас, князья и бояре, все ея девицы. Что можем дать мы догола обобранные? Вы не могли требовать и 80 000 талеров, данных мною за дочь: в числе их не было ни полушки вашей! Теперь мы более ничего не имеем. Впрочем охотно клянемся за себя и за всех родственников не мстить вам; пусть рассудит сие дело Тот, Кто говорит мщение мне подобает. Но согласится ли простить его величество, мы не знаем, и следовательно ручаться за него не можем; многие из убиенных были его подданные: участь их будет ему горестна. Он властен в моей жизни; я не могу вмешиваться в дела его. И так не требуйте от меня невозможного!"

Москвитяне отвечали: "Как исполнить нашего требования ты не хочешь, или не можешь, то изволь оставаться у нас в плену со всеми Поляками, до тех пор, когда узнаем мысли короля Польского, и получим от тебя остальную сумму, да сверх того вознаграждение за все издержки на войну с твоим зятем ". "Будь воля Божья!" сказал воевода Синдомирский; "Он послал мне это бедственное бремя: перенесу его терпеливо. Есть предел, далее которого вредить мне вы не можете: исполняйте волю Всевышнего; мы ничего не страшимся!"

После того, бояре заключили воеводу с дочерью, сыновьями и родственниками в один дом, где содержали их под строжайшим караулом, не дозволяя ни кому входить и выходить из дома, без дозволения бояр ⁸². Прочие же Поляки, исключая королевского посланника, 31 мая были разосланы по темницам в разные города: в Новгород, Переславль, Ростов, Галич, Кострому, Белоозеро, Вологду; там они сидели на хлебе и воде и отдали за половинную цену все свое серебро, спасенное от грабителей, чтобы не умереть с голода. Наконец Димитрий II освободил их чудесным образом. [72]

\1606\ Описав выше смерть боярина Басманова, допрос и убиение царя Димитрия, бедствие Поляков, все ужасы мятежа, беспрерывный звон, непрестанную тревогу, расскажу теперь, что сделали Русские с своими жертвами. Обнаженные тела побитых Полякову, двое суток лежали на улицах; там терзали их псы и площадные лекари, которые вырезывали из трупов жир. Наконец высокоименитые бояре велели подобрать остатки тел, вывезти за город и бросить в Божий дом.

Бедные Поляки заключили праздник совсем не так, как начали: начали пир слишком весело, а кончили чрез меру печально. Димитрий же и Басманов не удостоились чести пролежать во дворце до вечерни: как скоро затих мятеж, неистовая чернь, привязав к ногам их веревки, потащила обнаженные трупы кругом всего дворца, чрез ворота Иерусалимские, на площадь, где находятся суконные лавки: там положили царя на стол, а Басманова на скамью, так, что ноги Димитрия лежали на груди его любимца. Между тем пришел из дворца один боярин, бросил царю на живот маску, на грудь волынку, а в рот всунул дудку, и притом сказал: "Долго мы тешили тебя, к … с ... и обманщик! Теперь сам нас позабавь!" Другие же бояре и граждане, приходившие смотреть убитых, секли труп Самозванца плетьми, приговаривая: "Сгубил ты наше царство, разорил казну, дорогой приятель Немцев!" А бабы Московские, бесстыдно ругаясь над телом Димитрия, поносили царицу такими словами, что и сказать не возможно. Басманову было легче: с дозволения бояр, Иван Голицын, сводный брат умершего, взял с площади труп его и 18 мая похоронил подле его сына, за Английским подворьем. Димитрий же трое суток оставался на площади и был предметом ругательств.

В третью ночь, около стола показался свет: когда часовые хотели подойти, свет исчезал; и снова являлся, как скоро удалялись. Испуганные таким явлением, они тотчас донесли о том высоким господам, которые на другое же утро приказали [73] \1606\ отвезти тело в Божий дом, за Серпуховские ворота. Когда везли его, поднялась ужасная буря, но не во всем городе, а только по дороге в Божий дом, и едва миновали ворота на Кулишке, самые внешние, с тремя башнями, вихрь сорвал с одной башни кровлю и повалил деревянную стену до Калужских ворот. Потом сделалось чудо в Божьем доме, куда бросили тело Димитрия вместе с другими мертвецами: утром оно очутилось при входе; близ него сидели два голубя, которые тотчас улетали, если кто-либо приближался, и опять садились на труп, когда никого не было. Бояре приказали завалить мертвеца землею; но он не долго оставался в могиле: 17 мая нашли его на другом кладбище, далеко от Божьего дома. Ужас напал на всех жителей Москвы: одни считали Димитрия необыкновенным человеком, другие диаволом, морочившим людей; иные же чернокнижником, научившимся адскому искусству у Лапландцев, которые велят убивать себя и после оживают. Наконец 28 мая решились его сжечь, и пепел развеяли по воздуху.

Уже в первый день мятежа, Поляки распустили молву, что умерщвлен был не Димитрий, а простой Немец, на него похожий: это сказка, которою Поляки думали со временем воспользоваться. Сочинитель сей книги, знав Димитрия лично и видев его мертвым, может уверить, что Русские умертвили и сожгли того самого человека, который правил государством, и который уже не воскреснет. Пусть явятся еще трое Самозванцев под именем Димитрия: все они будут обманщики.

Димитрий отличался многими превосходными качествами и необычайною храбростью; но вместе с тем, имел и важные недостатки: был очень беспечен и высокомерен; за что, без сомнения, навлек на себя гнев Божий. Гордость его была так беспредельна, что он приходил в ярость, когда получал сведения об измене Москвитян; затмевая пышностью всех своих предшественников, он величал себя именем царя царей ⁸³. Телохранители должны были становиться на колени когда выходил [74] \1606\ к ним царь, или являлась царица: и Богу такую честь не всегда изъявляют! Над ним-то сбылось изречение пророка Исайи: Высоции укоризною сокрушатся, и высоции смирятся.

Заключенная царица не могла, без слез раскаяния, вспомнить, о своем высокомерии и неблагодарности к Богу, который возвел ее, дочь простого пана, на столь высокую степень; посему приписывая и свое несчастие, и бедствие супруга этому греху, она дала обет никогда не быть высокомерною, как скоро получить свободу. Да исполнит Бог, ради Христа Спасителя, ея желание! Аминь. Не худо было бы всем государям заглядывать в это трагическое зеркало, и, заметив в себе подобный недостаток, заранее исправлять его, не дожидаясь гнева Божия. Справедливо говорит пословица: что было раз, случится и в друторедь.

Разногласие в суждениях о Дмитрии, которого одни признают сыном царя Иоанна Васильевича, а другие иноземцем, побудило меня разведать истину.

1. Однажды просил я Басманова убедительно сказать мне, имеет ли всемилостивейший государь наш законное право на Русский престол? Басманов, в присутствии одного Немецкого купца, отвечал мне, по доверенности, следующее: "Вы, Немцы имеете в нем отца и брата; он жалует вас более, чем все прежние государи; молитесь о счастье его вместе со мною! Хотя он и не истинный царевич, однако, государь наш: мы ему присягнули; да и лучшего царя найти не можем".

2. Таким же образом открыл мне правду один аптекарь, служивший лет 40 сперва старому тирану, потом сыну его, после того Годунову и, наконец, Димитрию: он знал хорошо юного царевича, имев случай видеть его ежедневно. Аптекарь уверял меня, что Димитрий не сын Иоаннов; что царевич был похож на свою мать, Марию Федоровну, а царь ни мало с нею не сходствует.

3. То же самое говорила мне одна благородная Ливонка, взятая в плен Иоанном и в последствии освобожденная в 1611 [75] \1606\ году. Она была повивальною бабкою старой царицы и находилась при Дворе безотлучно, воспитывая царевича.

4. Вскоре по убиении Димитрия, я отправился в Углич, с Немецким купцом Берндтом Хепером, родом из Риги. На пути, в одной деревне, мы встретили стопятилетнего старца, служившего в Угличе дворцовым сторожем. Разговорясь с ним об умерщвленном государе, мы просили его неотступно объяснить нам, действительно ли царь был сын Иоаннов? Старик, убежденный нашим обещанием никому не открывать слов его, встал с своего места и, перекрестившись, сказал: "Убить государь весьма храбрый; в течение одного года он заставил трепетать всех соседей. Умертвив его, Москвитяне поступили очень неблагоразумно: ибо сами возвели его на престол; конечно, он не всегда наблюдал наши обычаи, но тем не менее надлежало действовать осторожнее. Он был человек разумный; однако не сын Иоанна Васильевича: тот зарезан в Угличе, уже 17 лет, и верно истлел давным-давно. Я сам видел его мертвого, лежавшего на том месте, где он всегда игрывал. Суди Бог князей и бояр наших, погубивших двух царей кряду: время покажет, будем ли счастливее!"

5. Многие Поляки уверяют, что Димитрий был побочный сын короля Стефана Батория. Предводитель Польских войск, осаждавших Троицкий монастырь, Ян-Петр Сапега однажды за столом выхваляя храбрость Поляков и доказывая, что они превосходили ею самых Римлян, между прочим, говорил: " За три года пред сим, вооруженною рукою мы посадили на Русский престол бродягу, под именем сына царя Иоанна Грозного; теперь в другой раз даем Русским нового царя и уже завоевали Для него половину государства: он также будет называться Дмитрием. Пусть их лопнут с досады: орудием и силою мы сделаем, что хотим!" Я сам это слышал.

6. В Угличе князья и бояре вообще не любили юного царевича, потому что в нем, еще отроке, обнаруживались признаки [76] \1606\ жестокосердия; люди же незначительные не могли похитить его из дворца.

7. Русские, особливо знатного рода, согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие земли; разве царь их принудит. Они думают, что одна Poccия есть государство христианское; что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в истинного Бога; что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине между неверными, и только тот идет прямо в рай, кто кончает жизнь свою на родине. Но если бы Русские вверились иностранцам, многие высокие особы спасли бы и себя, и детей, и имение от бедствий войны долголетней. Они этого не сделали, полагаясь на защиту св.Николы; так пусть их терпят все, что он им ни посылаешь! Из вышесказанного, очевидно, что Димитрий был не сын Иоаннов, а иноземец; Русские же признали его царевичем только для того, чтобы свергнуть осторожного Бориса, которого иначе нельзя было бы низложить с престола ⁸⁴.

ГЛАВА VII

---

Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 267; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!