Положение М.И. Кутузова во главе действующих армий.
В последнее время неожиданную актуальность в отечественной историографии приобрела проблема, выражаясь современным языком, соответствия Кутузова занимаемой должности. Специалисты задаются вопросами, достоин ли был полководец высокого назначения, и справился ли он с ролью главнокомандующего при Бородине. Серьезный тон полемике по теме «Кутузов и Бородино» был задан интересной, но спорной по многим положениям монографией Н.А. Троицкого, отличающейся, как и все его труды, острой критической направленностью.
Н.А.Троицкий уже в предисловии предваряет читателей: «Истинный масштаб личности Кутузова меньше той видимости, которую он обретает (благодаря совокупным усилиям наших, в основном советских, историков и литераторов) как Главнокомандующий всеми русскими армиями в триумфальные для России дни 1812 г. Вопреки русской поговорке «Не место красит человека, а человек место», здесь перед нами скорее классический пример того, как и место в определенной мере красило человека».
Думается, что всплеск недовольства полководцем объясняется не столько его личностью, сколько историей вопроса. В результате мифотворчества советских историков жизнеописания Кутузова, как и многих других героев 1812 г., не отличались ни исторической достоверностью, ни объективностью: мы располагали подробным пересказом послужного списка фельдмаршала, оживляемого бытовыми деталями, допустимыми с точки зрения идеологии. Слова и поступки Кутузова, разрушающие привычный стереотип, приводили историков в смущение и не допускались на страницы его биографий, хотя именно эти слова и поступки позволяли судить о психологии человека в контексте эпохи. В наши дни замалчивание «неудобных» эпизодов из жизни фельдмаршала сменилось другой крайностью. Но и сейчас факты из жизни Кутузова приноравливаются к современным понятиям, а не к малознакомым нормам и правилам далекого XVIII столетия. Что может быть справедливее слов П.А. Вяземского, предостерегавшего от опрометчивых выговоров прошлому: «Вообще наши убеждения, критики, порицания, наши мнения, понятия, взгляды лишены способности отрекаться, хотя условно, от настоящего дня, от мимотекущего часа. Мы не умеем переноситься в другое, несколько отдаленное время; мы не умеем мысленно переселяться в другую среду и в другие отжившие лица. Мы не к ним возвращаемся, как бы следовало, когда судим их. Мы насильственно притягиваем их к себе, к своему письменному столу, и тут делаем над ними расправу».
|
|
|
Личность полководца неоднозначно воспринималась современниками. Их мнения часто бывали полярны, что повлияло и на оценки исследователей. Кутузова либо идеализировали, вознося выше критики, либо считали пассивным и безвольным старцем, представлявшим «абстрактный авторитет». Такому восприятию немало способствовал образ «дедушки», созданный пером великого Толстого. Обилие документов, многие из которых регулярно переиздавались из сборника в сборник от юбилея к юбилею, не сделало Кутузова ни ближе, ни доступней пониманию. В последние годы в историографии, проявился очередной всплеск симпатий к Барклаю де Толли (на цикличность этого явления обратил внимание А.Г. Тартаковский). Основываясь, главным образом, на «Оправдательных» письмах последнего и стихотворении Пушкина «Полководец» (1836) в Барклае серьезно усматривают соперника Кутузова, отводя последнему роль преемника незаслуженно отстраненного военачальника. В нашей историографии литературный образ и эмоциональное восприятие личной трагедии Барклая превалирует над фактами, а выборочное цитирование определенных источников без проверки, без сопоставления с другими источниками способствует укоренению в историографии не новой, но живучей легенды с идеологической подоплекой.
|
|
|
Кутузов, действительно, не вписывается в схемы, создаваемые историками: скрытный, но разговорчивый, внешне покладистый и внутренне упрямый, двуличный до лживости, резкий до грубости, медлительный в движениях, но быстрый в мыслях, по словам M-me de Stael, «вельможа в Петербурге и татарин в армии». В нем удачно сочетались способности администратора, дипломата, воина. Он легко представлял себе ситуацию в целом, пренебрегая деталями, перестраиваясь на ходу. «Екатерининскому орлу» были чужды «мещанская мелочность» и «тяжелый педантизм» Барклая. Это был последний случай, когда русские войска возглавлял настоящий российский барин, из тех, кому народ, по словам М.Ю. Лермонтова, «простил <...> скорее излишество пороков, чем недостаток добродетелей». Соперники Кутузова часто становились жертвами его интриг. Оппоненты по-своему отомстили ему, оставив малопривлекательный портрет фельдмаршала на страницах писем, дневников, воспоминаний.
|
|
|
Александр I терпеть не мог своевольных людей этого поколения, осуждавших его либеральные взгляды. Но нам трудно выставлять этим людям «баллы» по поведению, «потому что в психологическом складе эпохи не все нам понятно, а многое чуждо», - пишет современный исследователь XVIII-го столетия, к которому принадлежал поступками и суждениями «государственный вельможа и полководец» Кутузов. Александр I не смог переменить взглядов «военно-аристократических олигархов» (А.Г. Тартаковский). Он не любил вспоминать о событиях 1812 г.; в отличие от других российских монархов он ни разу не посетил Бородинское поле. Представляется недостаточно убедительным мнение В.М. Безотосного, что именно «Император <...> подготовил несколько вариантов политических игр среди генералитета». Нуждается в доказательстве и утверждение, что Александр I «заранее (с середины июля) искусно подталкивал кандидатуру» Кутузова на пост Главнокомандующего.
|
|
|
Уступая войска нелюбимому им Кутузову, император признал силу уходящего поколения, которое он неудачно и преждевременно попытался заменить «новыми людьми». Теперь о военно-политических взглядах этих людей стали говорить, наконец, с должной объективностью, не требуя от героев той эпохи, чтобы они жили и мыслили по понятиям нашего времени. «Война 1812 года сняла конфликт власти и общества. Правительство открыто воссоединилось с оппозицией и официальными идеологиями стали радикально настроенные ее представители», - пишет современный исследователь. Кстати, и «прогрессивная общественность» в лице декабристов к этому явлению относилась положительно. Вспомним красноречивое заявление М.И. Муравьева-Апостола: «Наши начальствующие генералы 1812 г. принадлежали царствованию Екатерины II; обхождением и познаниями они резко отличались от александровских генералов».
5 августа в Петербурге собрался Чрезвычайный комитет, «составленный по Высочайшему повелению», под председательством генерал-фельдмаршала графа Н.И. Салтыкова. Высшие сановники ознакомились как с официальными бумагами, так и с «партикулярными» [личными] письмами, поступавшими из армии на имя царя. «Положение нынешних обстоятельств» опытные государственные деятели объясняли отсутствием «положительной единоначальной власти», вследствие чего они приступили к обсуждению кандидатур, подходящих на пост главнокомандующего всеми российскими армиями. На вопрос Александра I, «может ли выгодно далее продолжать команду генерал Барклай над армиею?», ответ был отрицательный.
Самым серьезным претендентом на пост главнокомандующего оказался Л.Л. Беннигсен, также сыгравший не последнюю роль в устранении Павла I, хотя и был вовлечен в заговор против воли. Беннигсен был одним из немногих участников переворота, кто остался в строю, не только избежав опалы, но и достигнув новых высот на служебном поприще. В 1806 г. самовольно приняв на себя функции главнокомандующего, он сыграл «вничью» с французами в сражении под Пултуском, и был утвержден Александром I в должности. В начале 1807 г. в битве под Прейсиш-Эйлау Беннигсен вновь не дал себя разбить, заставив Наполеона «задуматься о непрочности людских деяний». «Леон Леонтич (Leon Leontitch)», как называл себя сам военачальник, не отличался ложной скромностью, как впрочем, и большинство его соратников: тогда это было не принято. В память о Прейсиш-Эйлау он заказал за границей свой гравированный портрет, где под изображением была помещена надпись по-латыни: «Победитель непобедимого». Александр I оказывал генералу исключительные почести, постоянно вызывая недоумение у сардинского посла Жозефа де Местра: «Но все-таки мне непереносимо видеть человека, поднявшего руку на своего повелителя и пользующегося в обществе всеми правами. Император крестил у него сына и я не встречал ни одного человека, которому пришло бы в голову подивиться сему; вот и попробуйте что-нибудь понять у них! Нет никогда, никогда!». С начала Отечественной войны Беннигсен находился при Главной квартире в качестве военного советника. Поразительно, что и войска, выказывавшие недоверие «немцу» Барклаю, при отступлении из Дорогобужа «почти взбунтовались и громогласно требовали Бениксена [так в тексте]», даже не имевшего русского подданства. Д.В. Давыдов объяснял это так: «Беннигсен <...> был также весьма замечателен по своему ласковому без кротости обращению, благородству речей и степенности, свойственной лишь вождю вождей могущественной армии».
В армии в ту эпоху предпочитали «старосветский дух Беннигсена» холодной сдержанности Барклая, и власть над армией неслучайно вверили представителю из когорты военных деятелей XVIII в. — самого «оптимистического века русской истории». «Мысленно переселясь в другую среду», оговоримся: Кутузов вряд ли бы оказался на посту главнокомандующего в 1812 г. без связей при дворе. Формула «всегда царедворец, всегда солдат» лежала в основе его карьеры. Заметное положение при дворе - почти единственный в те времена способ занять высокую должность по службе и, главное, удержаться на ней, иногда даже вопреки благоволению государя. Пример Кутузова - не исключение, а общепринятая норма. Любимец армии кн. Багратион начинал службу при штабе светлейшего князя Г.А. Потемкина-Таврического, вступил в брак с родственницей царской фамилии фрейлиной гр. Е.П. Скавронской, и, как отмечал Ермолов, вовремя «сделал сильные связи у Двора» и «укрепил их обязательным обхождением».
Для Кутузова - это был опасный соперник, традиционно недооцениваемый в отечественной историографии. Михайловский-Данилевский отметил, что Багратион пользовался «баснословной доверенностью войска и народа». Биография генерала, которого Толстой назвал по недоразумению «простым солдатом без связей и интриг», не имеет ничего общего с лермонтовским Максимом Максимычем. Так, французский посланник в Петербурге А. Савари сообщал в письме от 23 августа 1807 г. министру иностранных дел Франции Ш.М. Талейрану: «Князь Багратион, военный губернатор всех тех местностей, где пребывает вдовствующая Императрица. Я не знаю, каким образом он достиг того, что стоит во главе армии; но он а большом почете у всех военных и его везде хвалят». В 1812 г. за спиной у князя - поддержка вдовствующей императрицы Марии Федоровны и герцогов Ольденбургских, взявших сторону генерала в междоусобице с Барклаем. К Багратиону благоволил Беннигсен, генерал-адъютант П.А Шувалов решительно поддержал Багратиона, будучи направленным в армию для выяснения обстоятельств сдачи Смоленска. Александр I враждебно и настороженно относился к полководцу после того, как им серьезно увлеклась любимая сестра царя вел. кн. Екатерина Павловна. С этого времени император стал распускать слухи о невежестве Багратиона, «малосведущего в высших правилах войны». В конце XIX в. Орельский недоуменно заметил: «Князя Багратиона почему-то считают у нас человеком ограниченным, способным только ударить в штыки и разнести всё предстоящее». Профессор академии Генштаба М.А. Иностранцев высказался определенным образом, что военные заслуги и таланты Багратиона преуменьшаются «по причинам, не имеющим ничего общего с историей». Кутузов, в отличие от историков, знал, чем чреват конфликт с Багратионом, возникший у него еще во времена русско-турецкой войны 1806-1812 гг.
Кутузова, Беннигсена и Багратиона роднила, по крайней мере, общая к ним неприязнь Александра I, чего нельзя было сказать о Барклае де Толли. За спиной этого военачальника, импонирующего многим историкам «неловкостью у Двора», постоянно угадывается фигура Александра I, назвавшего генерала своим «верным другом». «Цари не ошибаются, по крайней мере, не могут сознаться в своих ошибках так, чтобы другие заметили их ошибку». Если бы не обстоятельство, на которое указал военный историк Михайловский-Данилевский, вряд ли специалисты сравнивали бы полководческие способности Барклая и Кутузова.
Безусловно, как основательно полагают историки, аристократам чрезвычайного комитета импонировала феодальная состоятельность Кутузова, «в отличие от худородного Барклая». К сожалению, в поле зрения защитников «демократа» Барклая не попала книга Ф. Талборга «Барклай де Толли и Балтийский край» (Рига, 2003). Из этого издания явствует, что за годы пребывания на посту Военного министра «вождь нещастливый» с успехом поправил свое материальное положение, скупив имения не только в Лифляндской, но и в Могилевской губерниях. Социальный же статут Кутузова импонировал не только «почтенным аристократам»: в солдатской массе, комплектуемой на основе рекрутского набора, также существовал стереотипный взгляд на личность главнокомандующего, о чем писал П.А. Вяземский: «Народ вовсе не так демократичен, как многие полагают. Обаяние высокого имени очень действует на него: он охотно верует в людей, дошедших до больших чинов постоянною, долговременною службою».
Высказавшись за назначение Кутузова главнокомандующим всеми Российскими армиями «аристократы» из Чрезвычайного комитета выразили не только свое мнение. Зная о нелюбви царя к полководцу, «дворянство обеих столиц» все равно «нарекло его своим защитником и Отечества»: Кутузов был одновременно избран начальником Петербургского и Московского ополчения. Трудно не согласиться с мнением биографа Барклая де Толли А.Н. Кочеткова: «Смена Барклая Кутузовым не была ни ошибкой, ни произволом царя. Она была исторической необходимостью, закономерным и правильным выходом из узла противоречий, в котором оказалось управление войсками в ответственный момент войны».
Сведения о необычайной популярности Кутузова, согласно источникам, отнюдь не являются вымыслом «сталинистов». Авторитет полководца — не легенда. Сам Александр I, выдвинувший Барклая на высокие посты, признал необходимость его замены: «Кутузов вообще в большом фаворе у здешнего общества и в Москве». Этот особый «фавор» Кутузова следует принимать во внимание, чтобы судить о его планах при Бородине. Общественное признание на многое развязывало ему руки. Ж. де Местр иронично, но верно передал ожидания «повелений Провидения, как они будут переданы князем Михаилом Ларионовичем Кутузовым».
Гр. Ростопчин, превратившись после Бородина в злейшего врага Кутузова, 13 августа писал министру полиции генерал-адъютанту гр. А.Д. Балашову: «Все состояния обрадованы поручением князю Кутузову главного начальства над всеми войсками, и единое желание, чтоб он скорее принял оное на месте». Житель северной столицы не скрывал восторга, узнав о даровании Кутузову титула: «Кутузова сделали светлейшим, да могли ли его сделать лучезарнее его деяний? Публика лучше бы желала видеть его с титулом генералиссимуса». Эти строки написаны И.П. Оденталем к А.Я. Булгакову, когда еще не поднимался вопрос о назначении главнокомандующего армиями.
Как встретила Кутузова армия? Клаузевиц, мало расположенный к Кутузову, признавал: «...Β целом, Кутузов представлял гораздо большую ценность, чем Барклай. Хитрость и рассудительность обычно не покидают человека даже в глубокой старости; и князь Кутузов сохранил эти качества, с помощью которых он значительно лучше охватывал ту обстановку, в которой сам находился, так и положение своего противника, чем то мог сделать Барклай с его ограниченным умственным кругозором. Он знал русских и умел с ними обращаться. С неслыханной смелостью смотрел он на себя как на победителя, возвещая повсюду близкую гибель неприятельской армии. <...> Таким образом это легкомыслие и базарные выкрики хитрого старика были полезнее для дела, чем честность Барклая». Даже немец на русской службе, чуждый приемам, которыми Кутузов наэлектризовывал войска («татарин в армии»), не видел альтернативы этому назначению.
П.С. Пущин, служивший в лейб-гвардии Семеновском полку оставил в дневнике запись от 19 августа: «Князь Кутузов посетил наш лагерь. Нам доставило большое удовольствие это посещение. Призванный командовать действующей армией волей народа, почти против желания Государя, он пользовался всеобщим доверием». Большая часть армии, отстоявшая от интриг и неудовольствий, вызванных личным соперничеством, искренне ликовала по поводу этого назначения.
Вот что писал в дневнике Александр Чичерин, стремившийся к объективности, с максимализмом, свойственным юности: «Итак, прибыв к армии, Светлейший был встречен как спаситель. Дух армии сразу поднялся, и там, где Барклай не мог рассчитывать на свои войска, Кутузов с уверенностью полагался на храбрость солдат». Офицер квартирмейстерской части Н.Н. Муравьев отозвался об этом назначении менее восторженно: «Сам я не могу об нем судить, но пишу о способностях его понаслышке от тех, которые его знали. Говорили, что он был упрямого нрава, неприятно и даже грубого; впрочем, что он умел в случае надобности обласкать, вселить к себе доверие и привязанность. Солдаты его действительно любили, ибо он умел обходиться с ними». «Минута радости была неизъяснима: имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках» — вспоминал участник Бородинской битвы офицер-артиллерист И.Т. Родожицкий. <...> Одним словом, с приездом в армию князя Кутузова, во время самого критического положения России, когда Провидение наводило на нее мрачных покров гибели, обнаружилось явно, сколь сильно было присутствие любимого полководца воскресить упадший дух русских, как в войске, так и в народе. Что любовь войска к известному полководцу есть не мечта, а существенность, производящая чудеса, то показал всему свету незабвенный для славы России Суворов».
Своеобразие положения Кутузова при Бородине заключалось в том, что его ближайшие сподвижники относились к нему сдержанно, если не сказать враждебно, и не разделяли восторга большей части войск. Ни в дореволюционной, ни в советской историографии не принято было особенно вникать в тонкости взаимоотношений высшего генералитета при Бородине, но это обстоятельство определило всю последующую историографию события. Место этой непростой теме было отведено в работе А.Н. Попова, осветившего проблемы взаимоотношений высшего генералитета после оставления Москвы, не вдаваясь особенно в причины разногласий.
«Борьба за начальство есть неискоренимая причина раздора», — писал английский эмиссар в России полковник Р.Т. Вильсон лорду Кэткарту вскоре после Бородина, когда напряженная обстановка, вызванная наличием большого количества полных генералов несколько разрядилась в отсутствие самого авторитетного из них князя Багратиона. Ранение последнего дало возможность Кутузову, произведенному за Бородино в генерал-фельдмаршалы, слить в одну армию все силы, находившиеся под его непосредственным командованием. Но при Бородине все отдаваемые им распоряжения исполнялись через посредников — главнокомандующих 1-й и 2-й армий, что нередко создавало конфликтные ситуации, отразившиеся в записках Беннигсена и Ермолова, в «Оправдательных письмах» Барклая де Толли.
Противоречия между лицами, принадлежащими к высшей военной иерархии, проявлялись в критическом отношении к распоряжениям Кутузова, о чем мы можем судить по источникам. И у Беннигсена, и у Багратиона, и у Барклая де Толли, и у Ермолова были на то веские причины.
Беннигсен в письме Фоку так изложил представление о собственной значимости: «Из честолюбия и отчасти из самолюбия, которое всегда должно быть присуще военному, мне было неприятно служить под начальством другого генерала, после того, как я командовал войсками против Наполеона и самых искусных его маршалов». Сотрудники Кутузова в большей степени являлись его соперниками или, как выражался Ермолов, «совместниками». По понятиям того времени у каждого из них была веская причина и «значущий» шанс самому возглавить соединенные армии. Нельзя забывать, что за спиной у каждого военачальника были свои приверженцы при дворе, следовательно, назначение Кутузова происходило в обстановке гораздо более сложной и, вместе с тем, более определенной, нежели подчинение абстрактному велению «народного гласа». Обстоятельства «конкурса главнокомандующих», где одержал победу Кутузов, став достоянием слухов, сделались известны и его сослуживцам. Багратион, в частности, ознаменовал приезд нового главнокомандующего откровенным письмом Ростопчину: «Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем!».
«Неразгаданный Барклай», по мнению историков, снес отстранение от командования армиями с «молчаливым достоинством». Это заблуждение опровергается письмом самого Барклая Александру I от 24 августа 1812 г., в котором он не преминул поделиться своими суждениями о «государевых» рескриптах: «В первом из этих рескриптов я настолько несчастлив, что причислен к продажным и презренным людям...». Стоит ли объяснять, кого он имел в виду? По приезде Кутузова, Барклая волновало еще одно обстоятельство. Рескрипт о смещении Барклая с поста военного министра Александр I подписал лишь 24 августа. Но Чрезвычайный Комитет, приняв 5 августа решение о назначении Кутузова, в тот же день заключил, «что в обоих случаях, естли бы Военный министр Барклай де Толли согласился остаться в действующей армии или возвратился бы в С.Петербург, то все же следует уволить его от звания Военного министра..». Кутузов, уезжая из Петербурга, знал о последнем абзаце постановления Чрезвычайного комитета и, очевидно, полагал, что в рескрипте на имя Барклая Александр I сообщил своему протеже не только о назначении Кутузова, но и об отставке с поста военного министра. Однако этого не произошло. Царь медлил, желая, очевидно, иметь «противовес» нелюбимому им Кутузову. В результате на Бородинском поле Барклай продолжал считать себя военным министром, что явствует из его письма Государю от 16 августа: «В качестве Главнокомандующего, подчиненного князю Кутузову, я знаю мои обязанности и в точности их исполняю. Однако же, мне еще неизвестно, в каких я буду находиться с ним отношениях в качестве военного министра». В управлении войсками продолжало существовать «важное неудобство», помимо противоречий о «старшинстве», которое было устранено назначением Кутузова. Эта ситуация дополнительно травмировала и без того находившегося в раздражении Барклая. Правда, у него осталось другое преимущество — доверительные отношения с императором, которому он писал о своих «совместниках» все, что заблагорассудится, не выбирая выражений, будь то Кутузов, Багратион или Беннигсен, который, по мнению Барклая, руководил войсками, «гордясь похищенной славой». Именно так «вождь несчастливый» оценил успехи Беннигсена в предыдущих войнах с Наполеоном. Кутузов, по словам Ермолова, «неодолимый ратоборец» на поприще интриг, решил тоже «взять свои меры». Учитывая близкие отношения Барклая с государем, пожелавшего оставить Барклая во главе 1-й армии, Кутузов решил нейтрализовать влиятельного подчиненного, всячески подчеркивая свою показную радость по поводу возвращения в армию Беннигсена, высланного Барклаем накануне назначения Кутузова. Клаузевиц по этому поводу оставил интересное свидетельство: «...Одновременно с князем Кутузовым в армию прибыл генерал от кавалерии Беннигсен, с тем, чтобы занять место начальника штаба обеих армий. Надо полагать, что Беннигсен выхлопотал себе это назначение в Петербурге, так как понимал, что ни одной из двух армий ему в командование не дадут; а он хотел получить возможность при случае протиснуться на первое место, если бы здоровье старика Кутузова бы не выдержало. Мало по-малу он приобрел некоторое влияние; впрочем, старый князь не особенно поощрял Беннигсена, которому, по-видимому, не доверял. В армии это удивительное назначение произвело почти комическое впечатление».
Кутузов возвратил в армию атамана Войска Донского, генерала от кавалерии М.И. Платова, известного нескрываемой неприязнью к военному министру. Учтивость главнокомандующего вряд ли обманула Барклая, когда он вновь увидел тех, кого полагал в изгнании. Особенно неприятным для него было появление в новом качестве Беннигсена, который в начальный период войны, находясь при 1-й армии в качестве «консультанта», измучил Барклая интригами и обвинениями в некомпетентности. Теперь это был непосредственный начальник Барклая, которому он обязан был подчиняться. Положение Барклая оказалось худшим, нежели у Багратиона, вышедшего, наконец, из подчинения младшего по чину. К тому же Багратион имел возможность сноситься с Кутузовым при посредстве Беннигсена, всегда благоволившего к Багратиону и решительно занявшего сторону последнего «в разросшемся конфликте» с Барклаем в период отступления.
В отношении Беннигсена Кутузов просчитался, недооценив его амбиций. Последний не испытывал благодарности за возвращение к армии, а, напротив, чувствовал себя уязвленным этой милостью, как явствует из его собственного вышецитированного признания. Пользуясь неограниченными правами, положенными начальнику штаба согласно Учреждению о большой действующей армии, он вмешивался во все распоряжения Кутузова, подвергал их критике, публично прекословил, поучал, советовал, одним словом, усугублял неудобства, которых и так хватало в присутствии большого количества высоких начальников. Противостояние Кутузов — Беннигсен осложнялось тем, что к последнему примыкал по давним семейным и служебным связям Ермолов, поведение которого в сложившихся условиях справедливо охарактеризовал А.Н. Попов: «Такое положение Барклая и Беннигсена, естественно, не оставляло их одинокими соперниками и недоброжелателями князя Кутузова; но около них приютились еще многие и тем содействовали их влиянию только на войска, <...> самым видным лицом из числа последних был начальник штаба 1-й армии генерал Ермолов». Барклай де Толли относился к своему начальнику штаба (пользующемуся особой симпатией у историков) враждебно. Об этом он сообщил императору: «...Начальник Главного моего штаба А.П. Ермолов, человек с достоинствами, но лживый и интригант, единственно из лести к некоторым вышеназванным особам и к Его Императорскому Высочеству и князю Багратиону совершенно согласовался с общим поведением». Толстой в романе «Война и мир» допустил серьезную ошибку: он развел Беннигсена и Багратиона с Ермоловым по разным «партиям», что не соответствовало действительности. Писатель причислил Беннигсена к «немецкой партии», в то время как Багратион и Ермолов значатся в «русской партии».
Кутузов, окруженный соратниками - соперниками вынужден был искать для себя серьезную опору в период подготовки к генеральной битве — человека, которому он бы мог довериться, и который не посягал бы на его авторитет. Такой человек нашелся. Им был его бывший ученик по Инженерно-артиллерийскому шляхетскому корпусу — генерал-квартирмейстер 1-й армии полковник Толь, который по воле главнокомандующего стал фактически выполнять ту же должность в Главном штабе соединенных армий, хотя формально на ней числился генерал-квартирмейстер 2-й армии генерал-лейтенант М. С. Вистицкий. В приказе Кутузова от 20 августа это выглядело так: «Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части генерал-майору Вистицкому принять должность генерал-квартирмейстера 1-й и 2-й Западных армий по случаю их настоящего соединения, которому явиться всем офицерам сей части. Той же части полковнику Толю находиться при мне». В позднем формулярном списке Толя об этом факте его карьеры сообщалось значительнее: «По прибытии фельдмаршала князя Кутузова к армии назначен генерал-квартирмейстером всех действующих армий противу неприятеля».
Толь был офицером без сомнения способным, но не по чину властным. Последняя черта в его характере обострилась, в связи с излишним доверием Кутузова, вызванным причинами, о которых выше сказано. Клаузевиц не сомневался в том, что при Бородине русская армия построилась по указаниям Толя на позиции, выбранной неутомимым полковником, полагавшим, что офицер квартирмейстерской части должен не менее восемнадцати часов в сутки проводить в седле. Присутствие Толя в качестве советника Кутузова вызвало нарекания со стороны Беннигсена и Ермолова. Первый охарактеризовал свойства избранника Кутузова в письме к императору от 9 ноября 1812 г.: «...Несогласия и неприятности всякого рода, которые я испытываю, происходят от поведения полковника Толя, который считает себя оскорбленным, когда ему приходится действовать по моим указаниям. Однажды я советовал ему сообразовываться с военными законами и через меня представлять князю распоряжения о движении войск. Он осмелился мне отвечать, что в таком случае он вовсе не будет в них вмешиваться. Я жаловался фельдмаршалу; но из этого ничего не вышло. <...> Поэтому одному ему [Толю] мы обязаны плохим успехом Бородинского сражения и теми огромными потерями, которые мы в нем понесли». Беннигсену вторил Ермолов: «...Полковник Толь, офицер отличных дарований, способный со временем оказать большие заслуги; но смирять надобно черезмерное его самолюбие, и начальник его не должен быть слабым, дабы он не сделался излишне сильным. Он, при полезных способностях, по роду служебных его занятий, соображение имеет быстрое, трудолюбив и деятелен; но столько привязан к своему мнению, что, иногда, вопреки здравому смыслу, не признает самых здравых возражений, отвергая возможность иметь не только превосходные способности, ниже допускает равные».
Клаузевиц отмечал, что и до приезда Кутузова «Толь пользовался репутацией самого образованного офицера», а прапорщик квартирмейстерской части при Бородине А.А. Щербинин, не опасаясь преувеличенй, с восторгом впоследствии сообщал: «<...> Карл Федорович, как талант собственно военный, совершенно равнялся самому Наполеону. Это был маятник в часах правильного хода». В армии не сомневались, что «позиция при Бородине была выбрана теми же глазами, которые выбирали «все позиции для Барклая, то есть глазами полковника Толя» ( Клаузевиц).
Эти обстоятельства осложняли еще более взаимоотношения Кутузова не только с Беннигсеном и Барклаем, оставшимся без генерал-квартирмейстера, но и с Багратионом, с которым у Толя, незадолго до назначения Кутузова, было серьезное столкновение под Дорогобужем, когда выяснилось, что часть русской армии развернута на позиции спиной к неприятелю. Багратион публично пригрозил тогда Толю «белой сумой» - разжалованием в солдаты, что явилось тяжким потрясением для дерзкого и самолюбивого полковника, сразу же подавшего прошение об отставке на имя Ермолова, где говорилось: «Чувствую себя совершенно неспособным отправлять должность Генерал-Квартирмейстера армии, прошу покорнейше Вашего Превосходительства довести до сведения Господина Главнокомандующего, чтобы определить меня обер-квартирмейстером в какой-нибудь корпус». Прошению не дано было хода и Толь сохранил свое место в штабе 1-й армии. Багратион тоже не забыл этого инцидента, о чем свидетельствует Отношение его начальника штаба Сен-При Ермолову от 14 августа, за три дня до приезда Кутузова: «Князь приказал вам сказать, что он на все согласен, и впредь не намерен вмешиваться ни в какие дела, знавши по опытам, что все его предложения никогда не приводятся в исполнение. Он замечает только, что ежели мы здесь повременим и оставим приготовить нам лагерное место в Вязьме г-ну Толю с товарищами, то мы возобновим ошибки наши под Дорогобужем».
Кто учитывал перечисленные нюансы в отношениях между главными начальниками русской армии? Кто из специалистов до Н.А. Троицкого цитировал высказывание Багратиона о Кутузове? Кто из историков брался повторить в своих работах то, что написано о Кутузове Барклаем? Наверное, это и ни к чему, так как «сдержанный, холодный шотландец», как назвал его А.Г. Тартаковский, перешел в своих высказываниях все нормы и приличия. Также нелицеприятны оценки Кутузова Беннигсеном. Мы не обязаны им верить, но обязаны учитывать многообразие мнений, своеобразие обстоятельств, наконец, особенности характера Кутузова. Здесь хотелось бы привести слова Н.Я. Эйдельмана, изучавшего тайны архива Беннигсена: «Записки человека о своем времени... Они могут нравиться, не нравиться; мы можем сделать прошлому выговор, возмутиться им, но никак не можем сделать одного: отменить то, что было. ». Можно констатировать факт, что Кутузов, восторженно провожаемый в Петербурге и радостно встречаемый большинством в армии, оказался в изоляции в среде равных по чину. Не замечать этой ситуации, как поступали многие историки, нельзя. Беннигсена и Барклая стремились представить в виде несостоятельных интриганов-неудачников, а Багратиона и Ермолова, как безусловных союзников Кутузова, разделявших его взгляды и намерения. Реальная ситуация, на наш взгляд, верно охарактеризована Б.М. Колюбакиным: «Сравнение власти и положения во главе своих армий Наполеона и Кутузова является более чем не в пользу последнего».
Частные неудовольствия, отразившие честолюбивые амбиции соперников Кутузова, свидетельствуют о наличии в армии большого числа военных, прежде имевших удачный опыт командования армиями, и, следовательно, имевших формальное право претендовать на эту должность. Однако именно Кутузов, был самой авторитетной фигурой среди военных александровского времени. Назначив его главнокомандующим, пусть против собственной воли и убеждений, император сделал удачный и своевременный выбор.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 273; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!