Так, очевидно, решили те, НАВЕРХУ, КОТОРЫЕ УЖЕ СНЯЛИ КИНО НА ЗЕМЛЕ И КРУТЯТ ЕГО ИЗ БУДУЩЕГО. 27 страница
П О Ч Е М У В С Ё П Р О И С Х О Д И Т Т А К, К А К П Р О И С X О Д И Т?!?!
Я хотел написать так, чтоб разъять эту женщину на атомы, а вместе с ней и себя, и весь этот дурацкий театр – земной и вселенский непостижимый мир!!!
Я хотел создать гениальный гипнотический текст, ввести её сознание в своё, смешать два биополя, сделать их единым!
Я сам не знал, чего я хотел...
М ы п о з н а ё м В с е л е н н у ю, к о г д а п о з н а ё м с е б я?..
Я понял, что мне не хватает многих специальных знаний. Я приостановился. Черновики забирал с собой, когда уходил на работу –чтоб она не прочитала раньше времени.
Для начала я нашел справочник практикующего врача, из него узнал, например, что если человек выглядит моложе своих лет, значит, он не здоров. Если старше – тоже. Выяснил, как по суставам и половым органам можно определить, что мужчина развивается по женскому типу, у него неправильный набор хромосом, или, наоборот, женщина по мужскому.
Изучил все половые извращения и психические болезни.
Прочитал и удивился: как еще наивна медицина! И вместе с ней – человечество. Как четко разграничили: шизофреники, параноики, то, сё... Но природа неисчерпаема и бесконечна – редко выдает подопытных кроликов в таком чистом, разграфленном в справочнике виде. В каждом нормальном – бездонная мешанина! Уродливого и великого, низменного и высочайшего. Разве человек не бесконечная загадка – хотя бы для себя, которую, наверное, не отгадать никогда?
Ибо Те, Кто нас придумал и воплотил, гениальны настолько, что о б о в с ё м позаботились, и о том, конечно, что бы мы, их создания, знали с в о ё м е с т о и не выползали из пределов сконструированного для нас мирка...
|
|
|
Я побегал по библиотекам, покопался в новейшей литературе по психологии. Увидел: уровень значительно выше справочника. Здесь, как и в искусстве, есть графоманы-коньюнктурщики и истые работяги-ученые, фанатики Вселенной: ведь знают, что ничего, в сущности, не знают и не узнают н и к о г д а не то что ВСЕЙ ПРАВДЫ, а даже её ничтожнейшей части! Но продолжают копать, бросают свою жизнь на этот бесконечный алтарь познания...
А тогда я добрался до гипноза. Но к подобным текстам меня не допустили. Не положено. И я пошел другим путем. За триста километров от города, в глухой деревне Прохоры, я по слухам нашел бабку-знахарку, последнюю из «могикан».
ЗНАХАРКА.
Всё, что существует – существует в существующем, всё, что не существует – существует в несуществующем.
Из очага цивилизации, краевого центра, города с населением миллион жителей, я добираюсь до деревни почти сутки. Бессонная ночь в вагоне заштатного поезда – с пьяными перекошенными рожами, матами, гитарами, блатными песнями, картами, угрозами и стычками, готовыми вот-вот перейти в поножовщину... Поезд в дикое прошлое цивилизации – в реальное настоящее советской провинции.
|
|
|
К а ж д о е в р е м я д и к о п о - с в о е м у, т о е с т ь, ц и в и л и з о в а н н о – п о - н а ш е м у...
С железнодорожного вокзала районного городка – заплеванного, залузганного, сажусь в «Икарус», автобус, как и в большом городе. Но оказываюсь в гуще инопланетян. Большинство щелкает семечки и сплевывает шелуху на пол. Лица постарше – пропитые, изборожденные порочными тюремными морщинами, равнодушно-тупые. Лица молодые –жестокие, злобные, дебильные, странно контрастирующие с более-менее современными, но грязными замызганными куртками. Им больше бы подошли шкуры.
На улицах здесь властвует закон джунглей: прав тот, у кого мощнее бицепсы и увесистей кулаки. И кулаки у некоторых молодых забинтованы и выставлены на показ: смотрите, вчера вечером я этой самой рукой крошил челюсти и ребра!
Пройдут годы, и это многомиллионное стадо горилл и свиней превратится в многомиллионную армию киллеров и холуёв. Именно их заскорузлыми руками заграничные дяди шутя приберут наши нефть, газ, золото, алмазы и всё остальное.
Я хорошо знаю этот инопланетный мир, эту начально-конечную стадию советской цивилизации, потому что каждый год меня, как и всех других городских жителей принудительно отправляли летом и осенью в колхозы и совхозы, и каждый год мы, городские, сталкивались с лютой завистью и ненавистью местной молодежи, как будто именно мы являлись причиной их нищеты, дебильности и дикарской глухой провинциальности. Каждый год нас, городских, неорганизованных, трусливых, собранных с различных предприятий, поселяемых в сараи, конюшни, палатки – обворовывали, избивали, иногда убивали.
А мы, городские, шли на необъятные поля и вкалывали по шестнадцать часов. Мы упивались натуральным ароматным воздухом, и розовели наши бледнозеленые лица. Мы с восторгом разглядывали коров и лошадей, кур и гусей. Мы до слёз умилялись какому-нибудь полевому цветку или вдруг впадали на несколько минут в экстатическую стадию «любования», приметив возле речки склоненную плакучую иву или звенящие на ветру обыкновенные заросли орешника.
А потом мы возвращались в свой очаг цивилизации и культуры – в газовый ад, в свою искусственную, зачем-то длящуюся в ограниченно-замкнутом пространстве одновариантную жизнь, в которой страшно есть магазинные продукты, пить водопроводную воду, дышать воздухом, ходить вечером по улицам, существовать на символическую зарплату,.. Но мы возвращались. Нам уже не было дороги назад, к «папуасам»...
А к весне, в каком-нибудь грохочущем, промасленном, зачем-то существующем цехе, штампующим бессмысленные железяки, или в тесной комнатушке со стрекотней пишущих машинок и вползающим в оконные щели смогом, или на больничной койке – мы восстанавливали в одрябшей памяти те несколько счастливых н а с т о я щ и х дней, тот самый безымянный полевой цветок и плакучую иву, и звенящий на ветру орешник, и пьянящий запах навоза – и нам легчало, и мы существовали дальше...
|
|
|
|
|
|
За окнами «Икаруса» – зеленые бетонные и красные кирпичные заборы. Военные части. Казармы, казармы, казармы...
«Лузгают семечки. Грязные руки в рот... Противно. Тошнит. Для
кого собираюсь творить? Для дикарей...»
На автовокзале пересаживаюсь в другой, маленький задрипанный
автобусик и вместе с бабками и дедками, с мешками, корзинами и сумками, трясусь по ухабам полтора часа до деревни Прохоры.
Человек, которому за тридцать, которому с семнадцати лет в различных отделах кадров «очага цивилизации» заполнили две трудовые книжки, человек, сменивший около сорока мест работ – в поисках нормальных условий, зарплат, справедливых начальников, но заработавший в двадцать с небольшим гастрит, а к тридцати не расстающийся с валидолом и нитроглицерином, человек, собирающийся писать для народа нетленные произведения и только что раздражавшийся от полнейшего его бескультурия и дикости, едва не обозвавший этот самый народ скотом и быдлом, куда же едет этот человек?
Пытаюсь ли я добраться до первичных, чудом сохранившихся, просмотренных и не перекрытых всезнающими и всесильными советскими начальниками истоков этого самого народа, у которого были когда-то, наверное, и культурные традиции, и обряды, и народная медицина?
У старой, слабой, скорее всего неграмотной женщины, я постараюсь поучиться магии разума, чародейству силы воли, приблизиться к первоначальной тайне человека, оглупленного бессмысленными плакатами, чтобы потом перенести эту гипнотическую народную силу на бумагу.
Хорошо бы. Но... на чудо надейся, а сам не плошай. Потому что самое большое чудо мира состоит в том, что чудес не бывает...
Ку-ка-ре-ку. Ко-ко-ко. Хрю-хрю-хрю. Еще одна цивилизация. Кажется, погибшая. Черные домики. Проваленные крыши. Вот такие «истоки». Вокруг лес, а в деревне ни дерева. Тоска. Но с воздухом. А-ах, подышать бы с месячишко!!
Озираюсь. Из автобуса в Прохорах вышли двое – я и бабка.
– Скажите, пожалуйста, где тут у вас живет... В общем, она лечит…
– А-а, баба Нюра, что ль? Знахарька наша? Во-он, милай, во-она та хата, бревном стена подпертая, сарай побелен, собака вон бегить, вишь? Дык она чичас и не всех принимат: стара, грит, стала, а...
– Спасибо. «Да-а, истоки...»
– Здрасте, баба Нюра! Можно к вам? «Какая убогость где очередь страждущих не туда заехал была бы популярной так бы не жила в загранке миллионерша бы...»
– Можно, а чего ж нельзя, можно.
«А взгляд есть, есть взгляд, ух, взгляд!» – Вот, болящий явился
к вам...
– Что ж, милок, проходь до хаты. Да не пользую я уж, стара стала, силов уж тех нетути. Издалека, милок, видать приехал?
– Да, сутки почти к вам добирался. «Какая нищета!»
– А у мене петушок да две курочки картошечки трохи накопала а курочки два яичка травка на огороде...
«Что она несет?!» – ошарашен я, но вдруг эта комнатушка с простейшей утварью, печью, табуретками, вдруг она преобразилась, предметы заизлучали что-то, поплыло сознание, поплыло, четвертое измерение... кайф... дрожь ума... и в желудке... пружина...
Я опустился на табуретку.
– А курочки яички теряют травку полю картохи немного... – большое лицо старухи приблизилось к моему лицу, глаза к глазам – вокруг и во мне самом вибрировали упругие сжимающие волны, воздух можно было трогать руками! Странный приятный пьянящий кайф усиливался, обволакивал, в желудке погорячело.
– Кушаешь плохо спишь плохо в сердце колотьё? – утвердительно скороговоркой спросила.
– Да, манную кашу... – откуда-то, как из сна, пробубнил, оттуда же, как из сна, издалека, понимая, что со мной происходит нечто потрясающее, волшебное, но, впрочем, наоборот, совсем обыкновенное, п о л о ж е н н о е, то, чего я давно ждал, когда ходил по больницам и видел тупые, равнодушные медицинские физиономии шарлатанов с дипломами.
– Это нам просто уберем сейчас хорошо кушать будешь спать крепко будешь, – бормочет она, удаляя лицо и вытягивая к моему две старческие крупные ладони.
От них идет жар, они слегка вибрируют, глаза старуха огромные
и страшные, но не пугающие, они увеличиваются-увеличиваются, и голова ее дрожит...
Я лишь на секунду, как мне ощущается, прикрываю веки, и в эту безразмерную секунду мой гастрит, мои многолетние бессонные ночи жутких работ, чефиров, подонков-начальников, подушек из промасленных телогреек, сердечных приступов – вытягиваются из меня, вытягиваются-вытягиваются-вытягиваются, и там, внутри, по клавишам, по кнопкам, по реле, по сенсорам водят нежно пальцы Бога, прикасаются к сущности программы, настраивается м о я и г р а.
– Не будет не будет... спать хорошо кушать... – Продолжается настрой. Взгляд ее опускается ниже. Моя брючина поднялась и видна свежая рана, еще кровоточит. Позавчера ночью морской буксир, на котором я работаю матросом второго класса, пошел в сильный шторм спасать тонущее в Босфоро-Восточном проливе судно. Я кидал выброску – тонкий канат, к которому крепится трос, буксир провалился в пропасть между волнами, я завис в невесомости, потом рухнул на скользкую, заливаемую водой палубу, покатился и разбил об кнехт ногу...
Она направляет ладонь к ране, наклоняется, чуть-чуть дотрагивается. «Бу-бу-бу...»
– Всё, милок.
Я смотрю на рану. – Я не верю тому, что наблюдаю. Сначала исчезает кровь, испаряется неведомо куда, на глазах затягивается рана. Всё. Нет ничего!
Перевожу взгляд на знахарку. Какая разительная перемена! Несколько минут назад я видел довольно бодрую старушенцию лет семидесяти, сейчас же передо мной, едва держась на ногах, стоит столетняя старуха! Она медленно подходит к лавке и тяжело опускается на нее.
– Все, Саша – говорит она.
«Саша?! Но откуда?!...»
Конечно, я благодарю: «Спасибо большое». – «Не за что», – отвечают мне. «Сколько... Сколько я вам должен?» – спрашиваю я и почему-то ощущаю неловкую неуместность вопроса. «Ни, я никогда деньги не брала. Деньги сжимают божий дар, – отвечают мне.
«Прихватил конфеты! Но как же это мало – за д а р! Как несправедливо! В такой завалюшке! Как все таланты в Богом забытой стране. В подвалах и на чердаках...»
Мы чаёвничаем и, конечно, баба Нюра впервые пробует «Птичье Молоко», восхищаясь вкусом и нежностью начинки. Я очень интересуюсь, как она узнала мое имя.
«Из головы каждого человека его жизнь идет», – отвечает баба Нюра. И конечно же, я пытаюсь проникнуть в тайну, ради которой прибыл сюда: как, каким образом, что нужно думать, есть ли специальные слова, как нужно повернуть мысли – чтобы свою волю сделать мощной, гипнотической, воздействующую на людей, на время, на пространство, на материю – вот так, как она воздействовала на меня, на мой мозг, на мою рану?..
Да, есть и слова, есть и определенный способ мышления и переключение его в одну сторону, концентрация силы в один луч. Этому можно научиться, если Бог дал еще и дар от природы. Но не в один день. Надо ежедневно тренироваться, чтобы сила росла. Так, примерно, отвечает мне баба Нюра, не выдавая, впрочем, конкретных секретов.
– Нужно оченно-оченно захотеть. До невозможностей. И тогда получится, – говорит баба Нюра и пытливо, насквозь смотрит мне в глаза...
ГИПНОЗ.
В человеке есть много такого, чего в нём нет, но что в нём обязательно должно быть.
Итак, я убедился, что человек – фантастическая машина с непознанными возможностями, что искусство – гипноз, а талант, кроме природы – самогипноз, самовнушение. И чем чаще тренируешься, тем большую набираешь силу, тем гипнотичнее твое произведение, тем мощнее воздействие твоей воли на других.
Такие выводы сделал я, тридцатилетний, в той, прошлой стране, в том исчезнувшем социалистическом мире, где не верили ни в Бога, ни в чёрта, где живые боги сидели в московском кремле, где хотелось надеяться, что человек, ну пусть не сейчас, так потом, когда-нибудь – это и есть высший разум всей Вселенной.
«Новый завет» я прочитал, когда мне было уже за сорок – в тоталитарном коммунистическом режиме религия запрещалась, так же, как в нынешнем уголовно-фашистском российском режиме запрещены настоящая правда, настоящая журналистика, настоящие юмор-сатира, настоящее искусство, настоящая жизнь...
Одновременно с «Новым Заветом» мне пришлось, как писателю, который обязан знать если не всё, то очень многое, изучать различные науки: современные математику, физику, астрономию.
Ученым, как и людям искусства, хотелось бы считать себя единственными и неповторимыми – первооткрывателями Вселенной.
Но чем больше крепчает наука, тем меньше иллюзий у несчастных ученых, тем ближе мы к разуму пчёл, и тем дальше мы от Высшего разума, собирающего с нашего улья, с нас, свой мёд, ибо, чем выше разум, тем тоньше и изысканнее уровень его потребления...
Сейчас понятно, что наш мирок – крохотный экранчик, ничтожнейшая часть от НАСТОЯЩЕГО пространства-времени – неведомого и невидимого мира, в который нас не допускают.
Понятно также, что прошлое и будущее существуют одновременно, а значит, наш экранчик – кассета с ФИЛЬМОМ, который у ж е с н я т, и время идет из Будущего в прошлое.
В с ё з а п л а н и р о в а н н о.
Но в тридцать лет еще очень хочется верить в собственную с а м о с т о я т е л ь н о с т ь, в себя, в то, что твой талант управляем тобой, а не Высшим Разумом или его посланцами на НЛО, контролирующими человечество и потребляющими наше сознание...
На сём цыплячьем самонадеянном восторге-нарциссизме и держимся. В тридцать летиков, по крайней мере...
С женой я поступил нечестно и даже – значительно хуже! Если бы я писал о постороннем человеке или о придуманном. Но тогда я этого еще не умел. Мне еще требовался большой фактический материал. В сущности, она была тем трупом, на котором я, студент, учился препарировать! Но, дилетант в психологии, забыл, что она живая!
Забыл?! Нет, я сделал с ней то, чего никогда не совершал в жизни реальной. Там, на бумаге, я находил наиболее уязвимые места и бил, бил не щадя, без правил. Я испытывал садистское удовольствие от компенсации – в жизни я не решался и не хотел делать людям больно, а здесь делал и делал! Я успокаивал свою совесть тем, что чем талантливее «изобью» свою жертву, тем больше она подчинится мне, моей силе и могуществу, будет любить и верить в меня!...
Уже тогда, догадываясь о туманной бездонности нашей психики, которая, тем не менее, устроена с системой противовесов, когда наши гаденькие какие-то способности уравновешиваются более положительными, я сознательно расписал самые тёмные глубины своей жены, которых она стеснялась и наивно много лет пыталась скрывать. А я их рассмотрел под мощным электронным микроскопом, а потом увеличил так, что получилась не жена, а жуткий китайский дракон!
Я действовал знахаркиным методом. Плел успокаивающие, убаюкивающие, утомляющие внимание кружева и вдруг, как знахарь-гипнотезер, среди как будто незначащей бессмыслицы, выкрикивал властно и жестко одно нужное слово: «Спать!» – и опять кружева, и опять: «Ты спишь! Ты на моем плече! Спи, родная. Я всё про тебя знаю. Ты убедилась, я вскрыл твое детство. А твою юность... Мне намекнула лишь десятую часть твоя бывшая лучшая подруга, да-да, та самая, с которой я... Но переспал я с ней ради тебя! Ради той самой десятой части... А дальше я узнал всё сам: логически-фантастически-гипнотически. Спи! Вот я и подавил твою волю. Ты мне не верила. Ты убедилась, что напрасно. Я знаю про тебя то, в чем ты сама себе не признаёшься.
Впрочем, мы не о том. О чем мы? О литературе, о тебе, обо мне.
Ч е м м е н ь ш е в ж е н щ и н е з а г а д о к, т е м б о л е е о н а з а г а д о ч н а.
Спать! Спи, родная, у меня на плече. Спи всегда. Думать за тебя
буду я.
Ч т о б ы в л ю б и т ь с я в ж е н щ и н у – е ё н у ж н о с н а ч а л а п р и д у м а т ь.
И я тебя придумал. Люблю ли я тебя так, как ты хочешь? Конечно, нет! Но ты об этом не узнаешь и не прочтешь между строк. Я тобой дорожу. Мне необходимо твое присутствие. Живая душа рядом. Нет, ты не полное ничтожество. Есть много женщин хуже тебя... Мой друг Витя, да, он выше меня на две головы и шире в два раза в плечах. Супермен. У него римский профиль и шикарная черная борода с проседью. Он переспал с женами всех друзей, но не с тобой. А ты... Ты так хотела... Да-да, что делать, это природа.
Б о г р о ж д а е т с я в м е с т е с н а м и, ч ё р т – н а м и н у т у р а н ь ш е.
Но я такие вещи вижу за миллион километров. Твои глаза!.. Пришлось принять классические меры.
В и г р а х б е з п р а в и л п р а в и л а н у ж н о з н а т ь о с о б е н н о т щ а т е л ь н о.
Это просто до неприличия и уже описано в литературе много раз. Для начала я с л у ч а й н о обратил твое внимание на его порченные зубы, которые он искусно прятал. Потом совершенно нечаянно рассказал одну грязненькую историю о нем. Я, правда, громко спохватился, что зря рассказал – ведь друг. И умолчал, что участвовал в ней и сам...
Ч т о б ы н и з к о п а с т ь – н е о б я з а т е л ь н о п е р е д э т и м в ы с о к о п о д н и м а т ь с я.
И еще мне удалось убедить его сбрить бороду. У него оказался удивительно тяжелый и неприятный подбородок...
Он стал тебе противен, но и меня ты не без оснований заподозрила в умышленном «убийстве» друга. Спи! Спи, родная, на моем плече. Я опять поступил классически: «влюбился» в нашу общую знакомую и заставил тебя ревновать.
Е с л и в а с н е р е в н у ю т, з н а ч и т, е с т ь з а ч т о!
Я вернул так дешево и простенько твою любовь. Или, хотя бы, чувство собственности... Тебе обидно? Хочется пожаловаться? Но кому?
Бесполезно жаловаться Богу на Бога. Тем более, что Бога на Земле не существует. Вместо него – я, твой бог! Да-да, ты-то знаешь, что я далеко не бог и вовсе не ангел!
Ты видишь всё ничтожное и хорошее во мне так же, как я в тебе.
Но мысли и слова застревают где-то глубоко в твоем сознании, вязнут, из междометий нельзя сложить мозаику гармонии. В этом и дар – загонять слова паз в паз, без щелей.
Г е н и й – э т о ч е л о в е к, к о т о р ы й и з н и ч е г о с о з д а ё т т о, ч т о о н х о ч е т.
Спи! Спи, родная, на моем плече всегда. Впрочем, о чем мы? Мы об искусстве.
И с к у с с т в о – в е ч н о е д е т с т в о ч е л о в е ч е с т в а, к а к и м б ы в з р о с л ы м о н о с е б е н и к а з а л о с ь: и и с к у с с т в о, и ч е л о в е ч е с т в о.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 120; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!