Петербург второй половины XIX века 9 страница
Но все же оставалось немало тех, кто искренне хотел верить в светлые идеалы революции. Среди них были и так называемые бывшие. Есть легенда о том, что один из молодых владельцев Шереметевского дворца на Фонтанке, после того, как его родственники уехали за границу, пришел в Смольный и положил ключи от дворца на стол некоему высокому чиновнику: «Они ваши». И услышал в ответ: «Нам подачки не нужны. Мы и так все возьмем».
Правда, как свидетельствует городской фольклор, не все сходило с рук. На танцевальном вечере, устроенном революционными матросами Кронштадта в одной из церквей, пьяный матрос решился пригласить на танец девушку. Та, видя его состояние, отказалась. «Хорошо, – вызывающе проговорил матрос, – тогда я найду себе другую пару». И, сорвав со стены икону Богородицы, «пустился с нею в непристойный пляс». Но через несколько минут он внезапно свалился тут же замертво. Смерть его, как рассказывают, была страшна и «произвела впечатление» на окружающих.
Те, кто ясно понимал, что происходит в России, стремились уехать из Петрограда. В первую очередь город покидали иностранцы. Есть легенда о некоем американце, случайно оказавшемся в Петрограде в те трагические «окаянные дни». Перед тем как отбыть, он запальчиво обратился к провожавшим: «Зачем вам, большевикам, такой прекрасный город? Что вы с ним будете делать?»
В 1919 году был арестован шестидесятилетний великий князь Николай Михайлович, известный историк, председатель Русского географического общества. Он был в оппозиции к Николаю II и называл его не иначе, как «наш дурачок Ники». Николай Михайлович был расстрелян 28 января того же года. По преданию, перед расстрелом пожилой князь снял сапоги и бросил их солдатам: «Носите, ребята, все-таки царские…»
|
|
|
Однажды в день рождения Лермонтова поэт Николай Гумилев заказал по нему панихиду. Как вспоминает Ирина Одоевцева, во время службы Гумилев повернулся к ней: «Скажите, вы не заметили, что священник ошибся один раз и вместо „Михаил“ сказал „Николай“»? – «Нет, не заметила. Я ведь очень внимательна. Я бы услышала», – ответила ему его спутница. Гумилев недоверчиво улыбнулся: «С той минуты, как мне послышалось „Николай“ вместо „Михаил“, все мне не по себе». В 1921 году Гумилев, обвиненный в контрреволюционном заговоре, был расстрелян. По преданию, это произошло вблизи станции Бернгардовка по Финляндской железной дороге.
Бытовала легенда о вскрытии большевиками захоронений великокняжеской усыпальницы Петропавловского собора. Будто бы извлекли останки всех тринадцати погребенных там великих князей, свалили их в кучу и сожгли в общем костре, причем, как утверждает легенда, сожгли не где-нибудь, а на паперти собора, в чем рассказчики видели особую иезуитскую изощренность новых хозяев России. Эта зловещая легенда жила в народе более семидесяти лет, и только совсем недавно, в ходе плановых реставрационных работ, к счастью, не подтвердилась.
|
|
|
В то же время, вопреки старинным традициям, согласно которым хоронить вне церковной и кладбищенской оград не полагалось, большевики устраивали погосты прямо посреди города, на его площадях. Созданный на Марсовом поле кладбищенский мемориал в то время породил мрачную шутку о том, что скоро «Петрополь превратится в Некрополь».
Впоследствии, пытаясь понять истоки такой беспримерной жестокости и, как это обычно бывает, стараясь персонифицировать казавшиеся безликими события, стали копаться в биографиях большевистских вождей. Рассказывали легенду из дореволюционной жизни Ленина. Находясь вместе с Крупской в Швейцарии, Ленин стал очевидцем смерти матери Надежды Константиновны, которая была с ними. Оба поочередно дежурили у постели умирающей. По договоренности, они должны были разбудить друг друга, если случится непоправимое. Мать умерла во время дежурства Владимира Ильича. Ленин в это время что-то писал. Наутро Крупская с ужасом обнаружила, что мать умерла, а Ленин все еще продолжал работать. Крупская потребовала объяснений. «Но ты же просила тебя разбудить, если матери потребуется помощь. Она умерла. Твоя помощь не нужна», – ответил будущий вождь революции.
|
|
|
В конце концов поиски истоков привели к определенному результату. По утверждению христианских мистиков, если из слова «коммунизм» убрать одну букву, то сумма цифр этого слова составит «звериное число „666“». А если это слово, продолжали они, сложить «из шестнадцати спичек, то из них же можно составить фамилию „Ленин“». Это удивительным образом, утверждали они, было предсказано еще Иоанном Богословом в 15-м стихе 13-й главы его Откровения: «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтоб убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя».
Впрочем, жестокость новых хозяев России распространялась только на тех, кого стали презрительно называть «буржуями». Пролетариат ждал от большевиков не только «светлого будущего», но и безусловных преимуществ перед бывшими эксплуататорами. Эти ожидания трансформировались в самые невероятные слухи. Ирина Одоевцева вспоминает, как соседка остановила ее в коридоре «уплотненной» квартиры вопросом: «Правда ли, скажите, Ленин издал декрет, что нам, пролетаркам, носить всего шесть месяцев, а буржуйкам двенадцать?»
|
|
|
По революционному городу ходили тревожные слухи, будто на улицах «орудуют ночные разбойники, которые прыгают выше домов при помощи особых пружин, прикрепленных у них к сапогам». Говорили также, что одеты они в саваны. Возглавлял банду некий Иван Больгаузен по кличке Живой труп, а его подруга Мария Полевая будто бы собственноручно шила саваны.
Мы уже говорили, что в Петрограде было много китайцев, которые, как говорили в народе, приходили по ночам в ЧК за душами замученных и расстрелянных людей. Эти китайцы были якобы приглашены во время Первой мировой войны русским правительством для строительства оборонительных сооружений, но, оставшись после революции не у дел, пошли работать палачами. «Ходя, ходя, почему у тебя походя руки в крови?» Говорили, что однажды всех этих китайцев перебили на рынках «и передушили, как лягушек, на улицах».
Неожиданно в голодном Петрограде появились дикие утки. Плавая по Неве, они все время прижимались к набережной у Зимнего дворца. В городе утверждали, что это защитницы Зимнего, расстрелянные после штурма царского дворца. И в Летнем саду появились какие-то дикие птицы. Молва считала их душами умерших.
Красный террор приобретал все больший размах. Ни на один день не прекращались обыски. Часто приходили к Шаляпину. Искали золото, бриллианты. Конфисковали серебряные ложки и вилки. Забрали «двести бутылок французского вина». Сохранилось предание, что однажды Шаляпин пришел к председателю Петросовета Зиновьеву и сказал ему: «Я не против обысков, но нельзя ли обыскивать меня в удобное для меня время, с восьми до девятнадцати, например?»
Как-то раз Федор Иванович встретился с художником Коровиным. «Мне сегодня выступать перед конными матросами. Скажи мне, ради Бога, что такое конные матросы?» – «Не знаю, что такое конные матросы, но знаю, что уезжать надо», – будто бы ответил Коровин.
Собрался эмигрировать писатель Федор Сологуб. Оформил документы, получил разрешение, собрал вещи – и, как гласит предание, именно в это время его жена А. Н. Чеботаревская бросилась с Тучкова моста в Неву. Почему именно тогда, когда была уже оформлена виза на выезд, никто не понимал. Говорили, будто вмешалась ЧК. Другие утверждали, что родная земля не отпустила. Федор Сологуб остался один, в смерть Чеботаревской не верил и, как утверждает легенда, до конца дней поджидал жену. Был уверен, что она вернется домой. Несколько лет прислушивался к звонку в передней. Жена его погибла в пасмурные декабрьские дни, и с тех пор Сологуб повторял: «Я умру от декабрита». Сологуб так и не эмигрировал и умер в одиночестве в 1927 году.
Как-то раз в дом князей Салтыковых пришел с обыском отряд красногвардейцев. Солдат встретила глубокая, чуть ли не выжившая из ума старуха, плохо говорившая по-русски. Командир отряда обратился к престарелой княгине: «Мадам, именем революции все принадлежащие вам ценности конфискуются и отныне являются народным достоянием». Старуха не возражала, помогала красноармейцам собирать драгоценности и произведения искусства. Напоследок потребовала: «Если вы собираете народное достояние, извольте сохранить для народа также и эту птицу», – и подала клетку с облезлым попугаем. «Мадам, народ не нуждается в этом… попугае», – возразил командир. «Но это не простой попугай, а птица, принадлежавшая Екатерине II, эта птица историческая». Она щелкнула пальцами и, если верить легенде, попугай хриплым голосом запел: «Славься сим Екатерина! – помолчал и завопил: – Платош-ш-а!!» Видимо, речь шла о Платоне Зубове, известном фаворите императрицы. Говорят, отряд сдал-таки попугая куда следует. Но куда он затем делся – умер от голода или от старости, неизвестно.
Впрочем, смерть в то время была явлением обыкновенным. По воспоминаниям современников, очень многим помог выжить Алексей Максимович Горький. Рассказывают, что в голодном Петрограде он выдавал справки самым разным дамам – знакомым и незнакомым – приблизительно одинакового содержания: «Сим удостоверяю, что предъявительница сего нуждается в продовольственном пайке, особливо же в молочном питании, поскольку беременна лично от меня, от буревестника революции». Срабатывало будто бы безотказно.
Сам Алексей Максимович, как утверждает легенда, на вопрос, как бы он определил время, прожитое при советской власти, ответил: «Максимально горькое».
При поддержке Горького в конце 1919 года в Петрограде организуется знаменитый Дом искусств, вошедший в литературную историю под аббревиатурой «ДИСК». Он разместился в доме, построенном в свое время для обер-полицмейстера Санкт-Петербурга Н. И. Чичерина. С середины XIX века дом этот перешел в собственность купцов Елисеевых, которые, по легенде, сразу после большевистского переворота замуровали в его стены пресловутое «елисеевское серебро». По воспоминаниям очевидцев, обитатели Дома искусств – писатели и художники, сценаристы и режиссеры – после очередного получения «особо экзотического пайка, состоявшего из лаврового листа и душистого перца, с голодным блеском в глазах бросались выстукивать коридоры».
В Кунсткамере из поколения в поколение передается детективная легенда об утраченной в то бурное революционное время голове казненной при Петре I за детоубийство Марии Гамильтон. Голова хранилась заспиртованной в стеклянной колбе. Будто бы спирт вскоре после революции был использован неким неразборчивым комиссаром по прямому назначению. А голова исчезла. Перепуганные хранители обратились к матросам стоявшего у причала напротив Кунсткамеры корабля с просьбой найти голову «английской шпионки». Матросы пообещали. Однако из этого ничего не вышло. Корабль ушел, и матросы надолго пропали. Чуть ли не через год, как рассказывает легенда, они неожиданно появились в музее и предложили изумленным смотрителям взамен одной головы английской леди целых три головы… басмачей. Говорят, эти головы до сих пор находятся в экспозиции Кунсткамеры.
В 1918 году в Петрограде был открыт один из первых музеев при новой власти – Музей академических театров. Ныне это Музей театрального и музыкального искусства. Идея его создания владела умами петербургских актеров в давние, еще дореволюционные времена. В основу предлагалось положить экспозицию первой выставки театральной старины, собранной в 1908 году. Но не было постоянного помещения. Сохранилось предание о том, что однажды делегация актеров пришла с этим предложением к директору императорских театров Теляковскому. Владимир Аркадьевич вежливо выслушал, проявил заинтересованность, но сослался на отсутствие специального помещения. Провожая делегацию, он будто бы сказал: «Не в моей же квартире музей устраивать…» Прошло время. После революции все театры были национализированы, квартиры влиятельных особ реквизированы, и Музей академических театров по иронии судьбы разместился в квартире бывшего директора императорских театров.
В том же году получил статус дворца-музея и был открыт для посетителей Юсуповский дворец на Мойке. В Синей гостиной, предназначенной для приема великих князей, в свое время, как передает легенда, находились три столика со столешницами, инкрустированными старинной римской мозаикой. В наши дни, рассказывают экскурсоводы дворца-музея, в гостиной только один столик. Еще два будто бы после революции оказались в Эрмитаже. Так это или нет, никто, пожалуй, теперь не знает, но вот уже многие годы эти столики являются предметом спора между двумя музеями.
Одна из легенд послереволюционного Петрограда повествует о том, как в 1918 году Петроградский губисполком получил телеграмму из Царского Села, которая сообщала, что после бегства белогвардейцев в одном из прудов Екатерининского парка нашли сброшенный с пьедестала обезображенный бюст Карла Маркса. В Царское Село спешно была направлена комиссия во главе со скульптором Синайским, будто бы автором памятника основателю марксизма, созданного в рамках ленинского плана монументальной пропаганды. К приезду высокой комиссии бюст был уже установлен на постамент и укрыт белоснежным покрывалом. Предстояло его вторичное торжественное открытие. Под звуки революционного марша покрывало упало, и Синайский в ужасе отшатнулся. Перед ним хитро и сладострастно улыбался, склонив едва заметные мраморные рожки, эллинский сатир – одна из парковых скульптур Царского Села. Синайский, рассказывает легенда, осторожно оглянулся вокруг, но ничего, кроме неподдельного революционного восторга на лицах присутствовавших, не заметил. «Памятник» великому основателю был открыт.
Одновременно с установкой новых памятников согласно ленинскому плану монументальной пропаганды предполагалось убрать с улиц и площадей города ряд памятников, не отвечавших идеологическим пристрастиям и художественным вкусам новых хозяев. В результате Петроград лишился нескольких памятников основателю города Петру Великому. Были уничтожены монументы «Царь-плотник» и «Петр I, спасающий моряков», стоявшие на набережной Невы напротив павильонов Адмиралтейства, и памятник Петру I на Сампсониевском проспекте. Легенда того времени утверждает, что как минимум один из этих памятников чудом сохранился: его будто бы спрятали в Неве, на глубине трех метров, напротив Летнего сада. Здесь надо оговориться, что в свое время копия скульптуры «Царь-плотник» была подарена Петербургом голландскому городу Саардаму. Там она сохранилась в первозданном виде, и уже в наши дни голландцы изготовили копию с копии и, в свою очередь, сделали Петербургу ответный подарок. Эта копия и украшает сегодня Адмиралтейскую набережную.
Во время одного из модных в то время революционных субботников была разобрана замечательная ограда Собственного сада у западного фасада Зимнего дворца. «Вина» ограды состояла в том, что ее кованые звенья содержали в своем рисунке символ российской государственности – двуглавого орла. Орлы были выломаны и, видимо, переплавлены в печах металлургических заводов. Сама же ограда была перенесена на проспект Стачек, а гранитные пилоны и цоколь, по преданию, были использованы для мемориала на Марсовом поле. Правда, по другой легенде, «блоками красного песчаника от ограды Собственного сада облицован цоколь здания, стоящего на углу Почтамтской улицы и Конногвардейского переулка». Для памятника же на Марсовом поле будто бы взяты гранитные блоки Сального буяна, разобранного еще в 1914 году.
Летом 1917 года во время рытья канавы для водопровода на острове Голодай рабочие наткнулись на гроб с останками некоего военного в форме николаевского времени. И хотя гроб был один-единственный, по городу пошла гулять легенда о том, что найдены гробы с казненными декабристами. Легенда имела такой мощный резонанс среди художественной и научной общественности, что на ее основании на месте этой случайной находки в 1926 году был установлен обелиск в память о пяти казненных, существующий до сих пор.
С приходом к власти большевиков Петроград охватила лихорадка переименований – идеологическая болезнь, метастазы которой с поразительной скоростью распространились на все сферы городского хозяйства. Эпидемия началась в 1918 году, достигла своего пика в начале пятидесятых и, похоже, продолжается до сих пор. Так велика была заданная скорость. Все, что по тем или иным причинам не могло быть разрушено, переименовывалось.
В 1923 году Петроградский губисполком упразднил старые названия трех параллельно идущих улиц: Фурштатской, Захарьевской и Шпалерной, присвоив им имена революционеров Ивана Каляева, Петра Лаврова и Ивана Воинова. Этим же постановлением Сергиевская улица переименовывалась в улицу Чайковского, в память о композиторе Петре Ильиче Чайковском, который учился в училище правоведения, находившемся вблизи этой улицы на набережной Фонтанки. Тем не менее появилась легенда о том, что Сергиевской улице присвоено имя известного в свое время народника Николая Васильевича Чайковского, однофамильца композитора. Легенда получила настолько широкое распространение, что редколлегии справочника «Весь Ленинград» за 1926 год пришлось рядом с топонимом «Улица Чайковского» в скобках дать разъяснение «комп.», чтобы доверчивый обыватель не спутал великого композитора с бывшим народником, позже – откровенным врагом советской власти Н. В. Чайковским.
Политическая биография Николая Чайковского начиналась в середине 1860-х годов, когда он вступил в основанную М. А. Натансоном революционную организацию студентов-медиков. Имя Чайковского увековечено в названии этого кружка – «чайковцы». Но после октября 1917 года Чайковский вошел в состав Всероссийского комитета спасения Родины и Революции, который готовил восстание против советской власти. В 1918 году он участвовал в «Союзе возрождения», а после высадки союзного десанта в Архангельске возглавил Верховное управление Северной области. В 1920 году Николай Чайковский стал членом южно-русского правительства при генерале Деникине. Коллекционеры хорошо знают подписанные им денежные знаки, известные под названием «чайковки». Ясно, что в 1923 году его именем улицу назвать не могли. Однако легенда существует до сих пор. Возникновение и необыкновенная живучесть ее, вероятно, связаны с тем, что параллельные улицы названы именами революционеров, в ряду которых более уместным кажется имя Чайковского-революционера, пусть даже бывшего, чем композитора.
В 1920 году госпитальному судну «Рига» присвоили новое имя – «Народоволец». Случилось это незадолго до катастрофы, которую матросы как бы тайно предчувствовали и с суеверным страхом ожидали. По старой морской традиции, корабль не должен менять имя, данное ему с самого начала. Переименование всегда ведет к несчастью. Однажды причаленный у набережной Васильевского острова корабль вдруг дал крен, лег на борт и затонул. Говорили, что он был построен с изъяном: у него был постоянный крен на правый борт. Для предотвращения возможного крена и придания судну равновесия на противоположном левом борту имелась специальная цистерна, постоянно заполненная водой. Согласно расхожей легенде, один матрос привел на борт девушку. «Они спустились в трюм. Случайно девица открыла кингстон, который матрос не сумел закрыть». Судно потеряло остойчивость и перевернулось.
В Петрограде распевали частушку на мотив «Яблочка»:
Эх, клешики,
Да что наделали –
«Народовольца» потопили,
С бабам бегали!
Еще говорили, что за сутки до аварии с корабля ушли крысы, о чем вахтенный будто бы доложил капитану, но тот не придал этому никакого значения. А крысы тем временем организованно покидали корабль: шли они по трапу, как рассказывали «очевидцы», «гроссами, то есть подразделениями по сто четыре штуки в каждом, и сразу устремлялись к церкви Киевского подворья, что на углу набережной и Пятнадцатой линии». Здесь эти твари ринулись в подвал, «сожрали все восковые свечи и муку для просфорок, а потом распространились по всему Васильевскому острову».
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 126; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!