Петербург второй половины XIX века 2 страница
Летом 1831 года во время эпидемии холеры произошло событие, оставившее заметный след в петербургской истории и известное как «Холерный бунт». Из-за отсутствия эффективных средств борьбы с холерой полиция была вынуждена всех, у кого подозревали это страшное заболевание, в специальных каретах отправлять в холерные бараки. Это породило слух, что врачи специально отравляют больных, чтобы ограничить распространение эпидемии. Возникли стихийные бунты. Разъяренная толпа останавливала медицинские кареты и освобождала задержанных. В холерной больнице на Сенной площади были выброшены из окон несколько врачей. Волнения на Сенной приобрели такой размах, что пришлось прибегнуть к помощи регулярной армии. Руководил действиями войск лично Николай I. Позже появилась легенда о том, как царь без всякой охраны, несмотря на отчаянные мольбы приближенных, в открытой коляске въехал в разъяренную толпу и «своим громовым голосом» закричал: «На колени!» Согласно легенде, ошеломленный народ «как один человек опустился на колени» и таким образом был усмирен…
В Зимнем дворце приближенные, восхищенно внимая последним сообщениям с Сенной площади, рассказывали захватывающую легенду о том, как император на глазах толпы схватил склянку Меркурия, которым тогда лечили холеру, и поднес ее ко рту, намереваясь показать народу вдохновляющий пример мужества. В это мгновение к нему буквально подскочил лейб-медик Арендт со словами: «Ваше величество, вы лишитесь зубов». Государь грубо оттолкнул медика, сказав при этом: «Ну, так вы сделаете мне челюсть». И залпом выпил всю склянку, «доказав народу, что его не отравляют».
|
|
|
Как рассказывает Пыляев, присвоение генеральских чинов в морском ведомстве происходило так туго, что этого чина могли достигнуть «люди весьма старые, а полного адмирала очень уж престарелые». Эти старики в память прежних заслуг числились при Адмиралтействе – совете и генерал-аудиториате морского ведомства. Не удивительно, что смертность в этих учреждениях была особенно высока. Как-то на похоронах одного адмирала Николай I спросил А. С. Меншикова, отчего у него так часто умирают члены совета. «О! Ваше величество, – отвечал известный остроумец, – они уже давно умерли, а сейчас их только хоронят».
В 1852 году Николай I посетил богадельню госпиталя в Царском Селе. Государь остался доволен каменным зданием госпиталя и чем дольше ходил по нему, тем больше хвалил строителя, который был вне себя от радости и уже предвкушал награду за свои труды. Но, согласно местному преданию, не заметив одну из низких дверей в богадельне, царь больно ушибся о притолоку. Он разгневался, прекратил осмотр и спешно уехал. Строитель же вместо награды попал на гауптвахту «за то, что, не предупредив, оставил „глупую“ дверь».
|
|
|
Еще одна петербургская богадельня была выстроена владелицей многих частных домов в центре города, дочерью действительного статского советника Е. А. Евреинова на Новороссийской улице. Богадельня состояла из пяти домиков на погребах в окружении хозяйственных построек. Однако эти дома многие годы простояли пустыми. Однажды, как рассказывает предание, некая цыганка будто бы нагадала Евреиновой, что смерть ее наступит в момент открытия богадельни.
Еще удивительнее легенда об Анастасьинской богадельне Тарасовых на Георгиевской улице. Когда-то дед Тарасовых женился на дочери богатого купца Анастасии и получил в приданое миллион рублей. Через месяц после свадьбы Анастасия вдруг умерла. Гордый купец сделал необыкновенный жест: он возвратил миллион отцу покойной жены, заявив, что не считает возможным пользоваться этими деньгами, так как был женат всего один месяц. Но отец умершей оказался таким же гордым человеком и тоже отказался от этого миллиона, заявив в свою очередь, что наследником Анастасии является только муж. Так они перекидывали этот злосчастный миллион несколько раз. Наконец Тарасов воскликнул: «Раз так, деньги пойдут не мне, не тебе, а Богу». Так, согласно легенде, в 1850 году на Охте возникла богадельня, основанная коммерции советником Н. С. Тарасовым.
|
|
|
В середине XIX века Петербург оставался таким же многонациональным, как и в начале своего существования. По переписи 1869 года, одни только немцы составляли 6,8 процента всего населения столицы. Селились немцы, как правило, обособленно – слободами. Одна такая немецкая слобода находилась на Выборгской стороне, вблизи Лесного проспекта. По местному сентиментальному преданию, в ней жили две семьи, дети которых – молодой ремесленник Карл и дочь булочника красавица Эмилия – полюбили друг друга. Однако их родители год за годом не давали бедным влюбленным согласия на брак. «Подождем, пока Карл будет зарабатывать достаточно, чтобы начать откладывать „зайн кляйнес Шатц! (свои маленькие сбережения)“», – говорили они. И дети покорно ждали своего счастья. Через десять лет Карл стал зарабатывать вполне достаточно и уже отложил некоторое «Шатц». Но родителям этого показалось мало и они опять сказали: «Найн!» Прошло еще двадцать лет. И снова дети услышали категоричное «Найн!» И тогда пятидесятилетние Карльхен и Эмилия посмотрели друг на друга, взялись за руки, пошли на Круглый пруд и бросились в него. И когда наутро их тела вытащили баграми, они все еще держали друг друга за руки. И тогда «господин пастор» и «господин учитель» посоветовали прихожанам назвать их именами улицу, чтобы отметить «удивительную любовь и не менее дивное послушание родителям».
|
|
|
Улица Карла и Эмилии просуществовала до 1952 года, когда ее переименовали в Тосненскую. Хорошо была известна жителям Лесного и могила влюбленных – простой металлический крест в ограде – вблизи Политехнического института. Могила всегда была украшена цветами.
Имена улиц, как и прежде, продолжали интересовать петербуржцев. Легенды о происхождении тех или иных названий появлялись и в середине XIX века. В описываемое нами время современная улица Маяковского, а точнее ее часть от Невского проспекта до улицы Жуковского, называлась Надеждинской. Первоначально это название было фольклорным и связывалось с построенной в конце улицы больницей для чахоточных. Как говорили в то время, в больницу «люди ходили с надеждой выздороветь». Кстати, вторая часть улицы (между Кирочной и улицей Жуковского) тогда же называлась Шестилавочной. Она считалась проездом к шести лавочкам. В 1850-х годах обе улицы были объединены в одну с названием – Надеждинская.
Вблизи Сенной площади во второй половине XIX века возникла улица, ведущая к торговым складам купца Горсткина. Ее так и назвали – Горсткина улица. Однако близость популярного Сенного рынка дала повод к появлению народной этимологии этого названия. Будто бы улица названа так потому, что на рынке широко пользовались горстями – удобной старинной русской мерой веса.
В середине XIX века на Васильевском острове, в Гавани, в непосредственной близости к морю, строили дома отставные моряки, многие из которых были вынуждены искать новые способы существования. В одном из таких домиков, на участке современного дома № 5/2 по Среднегаванскому проспекту проживал вышедший в отставку шкипер Степан Кинареев. Согласно местным преданиям, он промышлял изготовлением клеток для канареек и других певчих птиц. И то ли от этих канареечных клеток, то ли от искаженной фамилии бывшего шкипера повелось название улицы – Канареечная.
В это же время на правом берегу Невы, вблизи Малой Охты, предприниматели Варгунин и Торнтон построили поселок для рабочих писчебумажной и суконной фабрик. Это был один из самых неблагоустроенных рабочих поселков Петербурга, будто бы в насмешку названный Веселым. Правда, существует и другая легенда, согласно которой во второй половине XIX века на территории поселка возник заводик по производству веселящего газа. С тех пор поселок будто бы и стал Веселым.
В мрачную последекабристскую пору николаевской реакции петербуржцы особенно дорожили редкими примерами гордого достоинства и независимости. Свидетельства о них бережно сохранялись. Передаваемые из уст в уста, они становились удивительными легендами, украшавшими историю города.
В большом свете Петербурга в те годы была известна женщина, которую звали царицей салонов, – молодая красавица, обладательница незаурядного ума и значительного состояния графиня Юлия Павловна Самойлова. С 1826 по 1839 год она жила в Италии. В ее роскошном загородном доме под Миланом собирались известные музыканты, художники и литераторы, одни имена которых могли украсить любой салон тогдашней Европы. Среди них были Ференц Лист, Джоаккино Россини, Орест Кипренский, Александр Тургенев, Карл Брюллов. Юлию Павловну отличали любовь к искусству, демократический образ мышления и независимость в отношениях с сильными мира сего – качества, одинаково ценимые современниками как в Италии, так и в России.
На приемы, которые Самойлова регулярно устраивала в своем родовом имении Графская Славянка, съезжался весь Петербург. В такие дни заметно пустело Царское Село, что, естественно, раздражало Николая I. Император решил пойти на хитрость, предложив Самойловой продать Графскую Славянку в казну. Предложение царя выглядело приказанием, и Самойловой пришлось согласиться. Но при этом, как передает легенда, она просила передать императору, «что ездили не в Славянку, а к графине Самойловой, и где бы она ни была, будут продолжать ездить к ней». На следующий день, к вечеру, в сопровождении узкого круга поклонников Юлия Павловна поехала на стрелку безлюдного в то время Елагина острова. «Вот сюда будут приезжать к графине Самойловой», – будто бы сказала она, выходя из экипажа. И, действительно, с тех пор на проводы заходящего солнца, на пустынную в прошлом западную оконечность Елагина острова стало съезжаться все больше и больше петербуржцев, пока эта стрелка не превратилась в одно из самых любимых мест вечерних гуляний столичной знати.
По-прежнему популярной была у петербуржцев старинная Большая Петергофская дорога, с давних времен застроенная богатыми домами высших государственных сановников и придворной знати. Правда, роскошная Стрельна при Николае I пришла в заметный упадок. Аллеи заросли, здание дворца начало разрушаться и про него ходили страшные рассказы. По ночам здесь появлялись тени мертвецов, слышались стоны, раздавались крики. Неисправимые прагматики относили происхождение всех этих ужасов к особенностям здешней акустики. Рассказывали, что часть петербургской публики специально приезжала сюда послушать стрельнинское эхо.
К этому времени местные предания относят появление в Старом Петергофе необыкновенной каменной головы, которая, как утверждают обыватели, почти незаметно уходит в землю. Мы уже говорили об этой голове в связи с сюжетом поэмы Пушкина «Руслан и Людмила». Никто не знает, насколько, никто не ведает, как, но голова будто бы год от года становится все меньше и меньше. Однако происходит это так неуловимо медленно, а голова столь велика, что в Старом Петергофе бытует оптимистическая легенда о том, что городу ничто не угрожает, пока эта чудесная голова видна над поверхностью земли.
На правом берегу Невы в середине XIX века существовал загородный архиерейский дом с хозяйственными и служебными постройками, объединенными не то подземными переходами, не то подвалами для хранения продуктов. Народная фантазия создала таинственную легенду о том, что подземный ход проходил под Невой и связывал Киновию с Лаврой и что некоторые «пронырливые лаврские монахи, каким-то образом про него пронюхав, пользовались им для посещений охтинок». По воспоминаниям старожилов, один из этих подземных ходов существовал еще перед Первой мировой войной; он выходил к Неве и какой-то монах пользовался им «для своих занятий моржеванием». Вся система подземных переходов погибла якобы при строительстве набережной в 1930-х годах.
Легенды о подземных ходах, с завидной регулярностью появляясь во все периоды петербургской истории, не прекратили своего появления и в николаевском Петербурге. Можно напомнить легенды о подземных ходах между Аничковым дворцом и Публичной библиотекой и между Михайловским замком и казармами Павловского полка на Марсовом поле. Хотя и странно, что последняя легенда родилась через много лет после гибели Павла I. Впрочем, раньше эта легенда и не могла появиться, потому что сами Павловские казармы построены только через полтора десятилетия после трагического 1801 года.
Недалеко от Петербурга, в пригородной Осиновой Роще находилось старинное родовое поместье князей Вяземских, слывших в XIX веке богатыми и гостеприимными хозяевами. В петербургском свете это место чаще называли усадьбой Вяземских и почти никогда – Осиновой Рощей. Однажды, как гласит давнее предание, играя в карты со своим ближним соседом Левашевым, князь Вяземский так проигрался, что дело дошло до усадьбы, которая в азарте также была брошена на кон. Но везение окончательно покинуло князя. Он проиграл и господский дом, и служебные корпуса, и хозяйственные постройки, и сад, и все, что было вокруг. Князь с ужасом огляделся кругом и не увидел ничего, что могло бы принадлежать ему… кроме трех взрослых дочерей, давно уже ожидавших своего девичьего счастья. «Левашев, а не хотите ли одну из них… в жены… вместо усадьбы», – с робкой надеждой воскликнул Вяземский. Предложение неожиданно понравилось. Сделка состоялась. Злополучная усадьба вновь перешла к Вяземскому. Таковы были люди и нравы XIX века, заключает легенда.
Один из таких любопытных людей, некий капитан Мерлини, жил в Коломне, в собственном домике на Фонтанке. Никто не знал, откуда родом этот неунывающий капитан, и вообще законный ли он носитель своей итальянской фамилии. Прошлое его было окутано тайной. Но его очень хорошо знали в Петербурге. В течение двух десятков лет капитан аккуратно, согласно своему расписанию, посещал завтраки, обеды и ужины всех знакомых ему петербургских домов. В некоторых из них его осыпали бранью, во многих демонстративно отказывались подать руку в ответ на протянутую капитаном, иногда его просто пытались выпроводить. Однако ничто не могло нарушить железного расписания капитана, погасить его приятную улыбку и испортить отличный аппетит. Но раз в году Мерлини давал обед всем своим кормильцам. В такие дни, говорят, Фонтанка вплоть до Египетского моста была запружена экипажами. В искренней надежде, что обед этот прощальный и все наконец избавятся от назойливого визитера, приглашенные чествовали капитана. А наутро он вновь отправлялся в свой обычный путь.
Одна из загадочных легенд старого Петербурга связана с гипотетическим посещением северной столицы американским писателем Эдгаром По. Этот легендарный факт биографии знаменитого писателя будто бы подтверждается документом, виденным «известным футуристом доктором Н. И. Кульбиным» в сгоревшем во время Февральской революции архиве Казанской полицейской части Петербурга. В документе якобы имелась запись о задержании «в участке Казанской части близ узкого верховья реки, втекающей в морские ворота Невы», американского гражданина Эдгара По. Сам писатель в автобиографии подтверждает этот факт «и даже ссылается на американского консула в Петербурге г. Мидлтона», который будто бы вызволил его из затруднительного положения. В то же время абсолютно все биографы писателя в один голос утверждают, что именно в это время Эдгар По находился в Америке. Такая таинственная история. Но легенда сохранилась и живет до сих пор.
Романтические, чуть ли не авантюрные легенды порождала экзотическая фамилия петербургского князя Мурузи. Одни утверждали, что это богатый турок, живущий в центре Петербурга с огромным гаремом, охраняемым евнухами. Другие говорили, что Мурузи – богатый торговец чаем, сокровища которого замурованы в стенах мавританского особняка на Литейном, построенного в 1874 году потомком молдавского господаря Александром Мурузи.
На флоте до сих пор живы невероятные предания и анекдоты об одном отчаянном флотском офицере по фамилии Лукин. Будучи в Англии, он, в ответ на кичливое заявление одного лихого англичанина, что «русский никогда не решится на то, что сделает англичанин», спросил: «Например?» – «Вот, например, ты не сможешь отрезать у меня нос». – «Почему же нет, если ты хочешь», – возразил Лукин. Необыкновенный азарт охватил англичанина: «На, режь». И Лукин «прехладнокровно взял нож со стола, отрезал у англичанина конец носа и положил его на тарелку». Говорят, что мужественный англичанин не только не обиделся на Лукина, но, вылечившись, приезжал в Кронштадт навестить его и навсегда с ним подружился.
В 1850-х годах на углу Невского проспекта и Фонтанки стоял один из самых высоких в то время домов Петербурга. Среди окрестных жителей бытовала легенда о какой-то старушке, которая пришла однажды в этот дом, поднялась на самый верхний этаж, позвонила в квартиру и тут же выбросилась из лестничного окна. Ударившись головой о чугунную плиту, она погибла и «долго во дворе стояла лужа крови». Рассказывали, что жила она где-то на окраине со своей молодой воспитанницей. Судьба распорядилась так, что обе они одновременно полюбили одного чиновника, который, естественно, предпочел молодую. Влюбленные повенчались и перебрались жить в центр города. Однажды старушка отправилась в город, разыскала этот дом, позвонила в квартиру своей воспитанницы и покончила жизнь самоубийством. С тех пор по вечерам тень этой несчастной старушки «подстерегает запоздалых жильцов мужского пола и раскрывает им свои безжизненные объятия».
Повсеместно известна и глубоко чтима в Петербурге икона Божией Матери Всех Скорбящих Радости, получившая в народе название «Богородица с грошиками». Второе рождение этой чудотворной иконы связано с удивительной петербургской легендой. В июле 1888 года над Петербургом разразилась гроза. Молния ударила в часовню церкви Тихвинской Богородицы в Стеклянном городке на Шлиссельбургском тракте. Вспыхнул пожар. Из часовни начали спешно выносить иконы. После пожара оказалось, что в малоизвестной до того времени иконе Божией Матери Всех Скорбящих Радости разбито стекло киота и к иконе прилипли одиннадцать медных полушек. С тех пор икона считается чудотворной. В 1906–1909 годах для нее возвели новую каменную часовню, в которую перенесли остатки обгоревшей.
В 1861 году в России было отменено крепостное право. Безусловная заслуга в проведении этой исторической реформы принадлежала императору Александру II, который, обладая всей полнотой власти, сумел ею воспользоваться и преодолел колоссальное сопротивление буквально всех российских сословий, от высших должностных чиновников до закрепощенных и бесправных крестьян. В народе назовут Александра II царем-освободителем, о нем будут слагать песни. Вместе с тем по стране распространялись легенды, где царю отводилась второстепенная роль в проведении реформ. Вот две легенды, записанные в Сибири. Согласно одной из них, «Чернышевский при своей жизни в Петербурге первейший человек в России был. Он все время царю советы давал, чтобы освободить крестьян от помещиков. Царь послушал Чернышевского, издал манифест и все мужики волю получили».
По второй легенде, «Чернышевский был самым главным и умным сенатором при царском правительстве. Как только надо царю что-нибудь сделать, он вызывал к себе сенаторов, и в первую очередь Чернышевского. Вот у них начинался спор: царь свое, а Чернышевский – свое. Однажды они до того доспорили, что Чернышевский сказал ему: „По наружности ты царь, а по уму – баран“. Царь Александр II сразу же позвал стражу; заковал сенатора в цепи – и в Сибирь. А с дороги видит Чернышевский, что везде его с лаской встречают, – он и отписал царю: „Доброго человека и цепи украшают, а барана и в золоте не уважают“».
Понятно, что Сибирь далеко, и поди, разберись, кто есть кто в Петербурге. Но понятно и другое. Общественное мнение в стране начинает постепенно менять свои ориентиры. Через несколько лет умрет поэт Николай Алексеевич Некрасов, и по Петербургу расползутся слухи, что, умирая, «все свое состояние он завещал на революционные цели».
О том, чем это кончилось, мы расскажем в следующих главах. А пока фольклор к императору Александру II относится с милой снисходительностью. Припоминают, как, будучи наследником, он будто бы выручил нескольких лейб-гвардейцев, увлекшихся идеями Петрашевского, по-дружески предупредив их о предстоящем аресте всех участников этого революционного кружка. Сочувствуют случайным любовным неудачам императора. Однажды во время вечерней прогулки на Сенатской площади император повстречал «интересную даму». Он познакомился с ней, отрекомендовавшись простым офицером. Она оказалась вдовой полковника и не возражала, чтобы офицер пришел к ней с черного хода. Царь, довольный тем, что удалось сохранить инкогнито, ночью пришел по указанному адресу. На задней лестнице он встречает прислугу и спрашивает, как пройти к полковнице. «Что ты, что ты, батюшка. Уходи скорее, сюда скоро сам царь пожалует». Так и ушел ни с чем, хохочут салонные остряки.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!