ПРАЗДНИК ОТЦА И МАЛЕНЬКОЙ ДОЧЕРИ (по А.Грину)

А.Грин

НОВОГОДНИЙ ПРАЗДНИК ОТЦА И МАЛЕНЬКОЙ ДОЧЕРИ

I

В городе Коменвиль, не блещущем чистотой, ни торговой бойкостью, ни всем тем, что являет раздражающий, угло­ватый блеск больших или же живущих лихорадочно городов, поселился ради тишины и покоя ученый Эгмонд Дрэп.

Здесь лет пятнадцать; назад начал он писать двухтомное ученое исследование.

Идея этого сочинения овладела им, когда он был еще студентом. Дрэп вел полунищенскую жизнь, отказывал себе во многом, так как не имел состояния; его случайный заработок выражался маленькими цифрами гонорара за мелкие переводы и корреспонденции; все свободное время, тщательно оберегая его, он посвящал своему труду, забывая часто о еде и сне. Постепенно дошел он до того, что не интересовался уже ничем, кроме сочинения и своей дочери Тавинии Дрэп. Она жила у родственников.

Ей было шесть лет, когда умерла мать. Раз или два в год ее привозила к нему старуха с орлиным носом, смотревшая так, как будто хотела повесить Дрэпа за его нищету и рассеянность, за все те внешние проявления пылающего внутреннего мира, которые видела в образе трубочного пепла и беспорядка, смахивающего на разрушение.

Год от году беспорядок в тесной квартире Дрэпа увели­чивался, принимал затейливые очертания сна или футури­стического рисунка со смешением разнородных предметов в противоестественную коллекцию, но увеличивалась также и стопа его рукописи, лежащей в среднем отделении неболь­шого шкафа. Давно уже терпела она соседство всякого хлама. Скомканные носовые платки и сапожные щетки, книги, битая посуда, какие-то рамки и фотографии и много дру­гих вещей, покрытых пылью, валялось на широкой полке среди тетрадей, блокнотов или просто перевязанных бечев­кой, разнообразных обрывков, на которых в нетерпении ра­зыскать приличную бумагу нервный и рассеянный Дрэп писал свои внезапные озарения.

Года три назад, как бы опомнясь, он сговорился с женой швейцара: она должна была за некоторую плату раз в день производить уборку квартиры. Но раз Дрэп нашел, что порядок, или, вернее, привычное смешение предметов, на его письменном столе перешло в уродливую симметрию, благодаря которой он тщетно разыскивал заметки, сделанные на манжетах, прикрытых для неподвижности бронзовым массивным орлом, и, уследив потерю в корзине с грязным бельем, круто разошелся с наемницей, хлопнув напоследок дверью, в отчет чему выслушал запальчивое сомнение в благополучном состоянии своих умственных способностей. После этого Дрэп боролся с жизнью один.

II

Смеркалось, когда, надев шляпу и пальто, Дрэп заме­тил, наконец, что долго стоит перед шкафом, усиливаясь вспом­нить, что хотел сделать. Ему это удалось, когда он взглянул на телеграмму.

«Мой дорогой папа,— значилось там,— я буду сегодня в восемь. Целую и крепко прижимаюсь к тебе. Тави.» Дрэп вспомнил, что собрался на вокзал.

Два дня назад была им сунута в шкаф мелкая ассигнация, последние его деньги, на которые рассчитывал он взять извозчика, а также купить чего-либо съедобного. Но он забыл, куда сунул ее, некстати задумавшись перед тем о трид­цать второй главе; об этой же главе думал он и теперь, пока текст телеграммы не разорвал привычные чары. Он увидел милое лицо Тави и засмеялся.

Теперь все его мысли были о ней. С судорожным нетер­пением бросился он искать деньги, погрузив руки во внутренности третьей полки, куда складывал все исписанное. Упругие слои бумаги сопротивлялись ему. Быстро осмотрясь, куда сложить все это, Дрэп выдвинул из-под стола сорную корзину и стал втискивать в нее рукописи, иногда останавливаясь, чтобы пробежать случайно мелькнувшую на обнаженной странице фразу или проверить ход мыслей, возникших годы назад в связи с этим трудом.

Когда Дрэп начинал думать о своей работе или же просто вспоминал ее, ему казалось, что не было совсем в его жизни времени, когда не было бы в его душе или на его столе этой работы. Она родилась, росла, развивалась и жила с ним, как развивается и растет человек. Для него была она подобна радуге, скрытой пока туманом напряженного творчества, или же видел он ее в образе золотой цепи, связывающей берега бездны; еще представлял он ее громом и вихрем, сеющим истину. Он и она были одно.

Он разыскал ассигнацию, застрявшую в пустой сигарной коробке, взглянул на часы и, увидев, что до восьми осталось всего пять минут, выбежал на улицу.

III

Через несколько минут после этого Тиви Дрэп была впу­щена в квартиру отца мрачным швейцаром.

- Он уехал, барышня,— сказал он, входя вместе с де­вочкой, синие глаза которой отыскивали тень улыбки в бо­родатом лице,— он уехал и, я думаю, отправился встречать вас. А вы, знаете, выросли.

- Да, время идет,— согласилась Тави с сознанием, что четырнадцать лет — возраст уже почтенный. На этот раз она приехала одна, как большая, и скромно гордилась этим.

Швейцар вышел.

Девочка вошла в кабинет.

- Это конюшня,— сказала она, подбирая в горестном изумлении своем какое-нибудь сильное сравнение тому, что увидела.— Или невыметенный амбар. Как ты одинок, папа, труженик мой! А завтра ведь Новый год!

Вся трепеща от любви и жалости, она сняла свое хоро­шенькое шелковое пальто, расстегнула и засучила рукава. Через мгновение захлопали и застучали бесчисленные уве­систые тома, решительно сброшенные ею в угол отовсюду, где только находила она их в ненадлежащем месте. Была открыта форточка; свежий воздух прозрачной струей потек в накуренную до темноты, нетопленную, сырую комнату. Тави разыскала скатерть, спешно перемыла посуду; наконец затопила камин, набив его туго сорной бумагой, вытащенной из корзины, сором и остатками угля, разысканного на кухне; затем вскипятила кофе. С ней была ее дорожная провизия, и она разложила ее покрасивее на столе. Так, хлопоча, улыбалась и напевала она, представляя, как удивит­ся, Дрэп, как будет ему приятно и хорошо.

Между тем, завидев в окне свет, он, подходя к дому, дога­дался, что его маленькая добрая Тави уже приехала и ожи­дает его, что они разминулись. Он вошел неслышно. Она почувствовала, что на ее лицо, закрыв сзади глаза, легли большие, сильные и осторожные руки, и, обернувшись, по­рывисто обняла его, прижимая к себе и теребя, как ребенка. - Папа, ты, детка мой, измучилась без тебя! — кричала она, пока он гладил и целовал дочь, жадно всматриваясь в это хорошенькое нервное личико, сияющее ему всей ра­достью встречи.

- Боже мой,— сказал он, садясь и снова обнимая ее,— полгода я не видел тебя. Хорошо ли ты ехала?

- Прекрасно. Прежде всего меня отпустили одну, по­этому я могла наслаждаться жизнью без воркотни старой Цецилии. Но, представь, мне все-таки пришлось принять массу услуг от посторонних людей. Почему это? Но слушай: ты ничего не видишь?

— Что же? — сказал, смеясь, Дрэп.— Ну, вижу тебя.

— А еще?

— Что такое?

- Глупый, рассеянный, ученый дикарь, да посмотри же внимательнее!

Теперь он увидел.

Стол был опрятно накрыт чистой скатертью, с расстав­ленными на нем приборами; над кофейником вился пар; хлеб, фрукты, сыр и куски стремительно нарезанного паш­тета являли картину, совершенно не похожую на его обычную манеру есть, расхаживая или стоя, с книгой перед глазами. Пол был выметен, и мебель расставлена поуютнее. В комнате пылало его случайное топливо.

— Понимаешь, что надо было торопиться, поэтому все вышло, как яичница, но завтра я возьму все в руки и все бу­дет блестеть.

Тронутый Дрэп нежно посмотрел на нее, затем взял ее перепачканные руки и похлопал ими одна о другую.

- Ну, будем теперь выколачивать пыль из тебя. Где же ты взяла дров?

- Я нашла на кухне немного угля.

- Вероятно, какие-нибудь крошки.

— Да, но тут было столько бумаги. В той корзине. Дрэп, не понимая еще, пристально посмотрел на нее, смутно встревоженный.

— В какой корзине, ты говоришь? Под столом?

- Ну да же! Ужас тут было хламу, но горит он неважно. Тогда он вспомнил и понял.

IV

Он стал седеть, и ему показалось, что наступил внезапный мрак. Не сознавая, что делает, он протянул руку к элект­рической лампе и повернул выключатель. Это спасло девочку он некоего момента в выражении лица Дрэпа — выражения, которого она уже не могла бы забыть. Мрак хватил его по лицу и вырвал сердце.

Несколько мгновений казалось ему, что он неудержимо летит к стене, разбиваясь о ее камень бесконечным ударом.

— Но, папа,— сказала удивленная девочка, возвращая своей бестрепетной рукой яркое освещение,— неужели ты такой любитель потемок? И где ты так пропылил волосы?

Если Дрэп в эти мгновения не помешался, то лишь бла­годаря счастливому свежему голосу, рассекшему его состоя­ние нежной чертой. Он посмотрел на Тави. Прижав сложен­ные руки к щеке, она воззрилась на него с улыбкой и трога­тельной заботой. Ее светлый внутренний мир был защищен любовью.

- Хорошо ли тебе, папа? — сказала она.— Я торопи­лась к твоему приходу, чтобы ты отдохнул. Но отчего ты плачешь? Не плачь, мне горько!

Дрэп еще пыхтел, разбиваясь и корчась в муках неслышного стона, но сила потрясения перевела в его душу с яркостью дня все краткое удовольствие ребенка видеть его в чистоте и тепле, и он нашел силу заговорить.

- Да,— сказал он, отнимая от лица руки,— я больше не пролью слез. Это смешно, что есть движения сердца, за которые стоит, может быть, заплатить целой жизнью. Я только теперь понял это. Работая,— а мне понадобится еще пять лет,— я буду вспоминать твое сердце и заботливые твои ручки. Довольно об этом.

- Ну, вот мы и дома!

 

 

ПРАЗДНИК ОТЦА И МАЛЕНЬКОЙ ДОЧЕРИ (по А.Грину)

В маленьком тихом городке жил учёный Эгмонт Дрэп. Здесь пятнадцать лет назад он начал своё большое исследование. Днём он работал, а по вечерам писал, и благодаря его ежедневному труду рукопись всё увеличивалась. Он думал закон­чить свою работу к концу следующего года.

У Дрэпа была дочь Тавиния. Когда девочке было десять лет, её мать умерла. Тави жила у родственников и ездила домой только по большим праздникам и к Новому году. Каждый раз отец ждал её с большим нетерпением. Перед Новым годом он получил телеграмму от Тави и собирался поехать на вокзал. Он подошёл к письменному столу, чтобы взять деньги, но не мог их найти. Большая рукопись мешала учёному. Тогда он вынул её из ящика, положил в корзину для бумаг, на­шёл, наконец, деньги и уехал на вокзал.

Через несколько минут после его отъезда к своей квартире подошла Тави. Со­седи сказали ей, что отец только что уехал её встречать, наверно, он перепутал расписание поездов.                                                                                     

Тави вошла в кабинет отца. Там был страшный холод и беспорядок. Она реши­ла убрать комнату и зажечь камин, но нигде не могла найти дров. Тогда девочка вынула бумаги из корзины, положила их в камин и стала готовить кофе. Через полчаса в комнате было уже тепло и чисто, и Тави представляла себе, как уди­вится и обрадуется отец, как ему будет приятно и хорошо.

Он вошёл тихо и первые минуты ничего не видел, кроме своей любимой доч­ки. Она заставила его внимательно посмотреть вокруг. Тогда он обратил внимание

и на ужин, и на огонь, который ярко горел в камине.

- Где ты нашла дрова? Ведь у меня их не было! — спросил он.

- Тут было много бумаги! В этой корзине.

- В этой корзине? Под моим столом? — Он всё ещё не понимал.

- Ну, да же!

Тогда он понял, что Тави сожгла его работу. Учёному показалось, что в ком­нате стало темно.

—Хорошо ли я сделала, папа? Я так старалась... Почему ты плачешь? Ты сердишься на меня? Мне тяжело видеть, как ты плачешь.

— Всё хорошо, моя дорогая ... А плачу я потому, что очень рад видеть тебя.

 

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 219; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!